СИБИРСКАЯ ГАЗЕТА №26 от 27 iюня 1882 г.
Золото, золото ярко-блестящее!
Всё покупавшее, всё продававшее,
Въ наши карманы съ трудомъ попадавшее
И изъ кармана легко уходящее,
Дорого стоишь... проклятое!..
(Изъ веселенькаго сборника).
Вотъ она — широкая, многоводная, величественная рѣка — Лена! Лена, которую въ верховьяхъ куры перебродятъ, а въ среднемъ теченьи, напримѣръ, немного выше Жиганска, въ цѣлый день не переплывете, ибо она тамъ разлилась на 40 верстъ въ ширину. Лена, таскающая на своемъ могучемъ хребтѣ грузы золота, дорогой пушнины, мамонтовой кости; Лена холодная, хотя и богатая лѣсомъ и необъятными залежами каменнаго угля, который, по отзывамъ знатоковъ, слишкомъ жиренъ; Лена, плодящая въ верховьи плутовъ и разбойниковъ, откармливающая въ среднемъ теченіи эксплуататоровъ и скотинку, впроголодь держащая въ низовьяхъ жалкихъ и патріархальныхъ туземцевъ и съ неумолимой жестокостью замораживающая въ своихъ устьяхъ отважныхъ изслѣдователей полярнаго моря, выдержавшихъ двухъ-годичную борьбу съ Ледовитымъ океаномъ! — Не люблю я этой рѣки! И всякій, кто ее хорошо знаетъ, непремѣнно воскликнетъ: «велика Ѳедора, да дура!» Въ самомъ дѣлѣ, будучи одной изъ самыхъ большихъ рѣкъ въ свѣтѣ, Лена отличается отсутствіемъ удобныхъ для заселенія мѣстъ, если не считать небольшихъ участковъ около Якутска и Олекминска. И съ верховьевъ до устья она отличается дикой суровостью и какимъ то глупымъ величіемъ. Въ среднемъ теченіи, наиболѣе удобномъ для земледѣлія, она широко—широко разливается и топитъ въ своихъ водахъ несчастныхъ обывателей, заноситъ пескомъ ихъ покосы и пашни, ломаетъ, коверкаетъ и сноситъ незатѣйливыя постройки туземцевъ. И всегда Лена отличается какой-то несуразностью: ея весенній разливъ, какой бы то ни былъ большой, былъ-бы полезенъ для обывателей, удобряя иломъ покосы и увлажняя ихъ на все лѣто; но она это дѣлаетъ, только уступая силѣ, когда съ ней, въ узкихъ мѣстахъ, дѣлается ледяной запоръ. А обыкновенно же, она топитъ луга тогда, когда сѣно только что скошено, но еще не убрано. И тогда ее пучитъ, и она медленно, но неумолимо уничтожаетъ трудъ туземца, мѣшаетъ ему продолжать работу, не даетъ ему мелей и тонь для рыболовли. Точно она хочетъ показать, что для нея людское горе — наплевать! Но она все-таки кормилица многихъ-тысячъ людей и между прочимъ — каторжниковъ и золотопромышленниковъ. Золотопромышленники, золотопромышленность и Лена! Въ нихъ много общаго: Лена и золотопромышленность дики, жестоки и глупы; и золотопромышленность и Лена кормятъ, одѣваютъ и согрѣваютъ тысячи народу, но какъ? Вотъ объ этомъ-то, относительно золотопромышленности я и намѣренъ поговорить въ предлагаемыхъ письмахъ, не имѣющихъ, впрочемъ, никакихъ претензій ни на относительную полноту, ни на систематичность; они только будутъ вѣрнымъ отраженіемъ дѣйствительности настолько, насколько она на меня воздѣйствовала. На первый разъ я считаю необходимымъ предпослать нѣсколько словъ о такъ называемой «Дворянской», или Витимской волости.
I.
Дворянская волость.
«Мурья — Лондонъ», «Мухтуя — Парижъ»... «Половинка — береги спинку»... «На Еловкахъ — жить неловко»... «Пеледуй — Милодуй..., а въ Витимъ сами полетимъ». Такъ характеризовали пріисковые рабочіе нѣкоторыя селенія Дворянской волости и самую столицу ея — Витимъ. Послѣднее — мечта и погибель пріисковаго рабочаго. Въ Витимѣ, послѣ цѣлаго года, а можетъ быть и нѣсколькихъ лѣтъ каторжнаго труда, прiисковой рабочій отводитъ душу, отдыхаетъ, пропивая и прогуливая послѣдній грошъ, заработанный въ кровавомъ поту; но пьетъ и гуляетъ онъ не долго, ибо при первомъ опьяненіи, всѣ его деньги уже вытащены, ограблены, а въ случаѣ сопротивленія, онъ и самъ убитъ и тоже ограбленъ; убитъ, ограбленъ и спущенъ въ Лену, для чего и приспособленія есть: вотъ, домъ въ старомъ Витимѣ, домъ съ мезониномъ, стоящій на отлетѣ, теперь съ заколоченными окнами, — имѣетъ подземный спускъ въ р. Лену1). Много ужаснаго разсказалъ бы этотъ подземный ходъ! — И на этомъ домѣ въ 1871 году красовалась вывѣска: «Гостинница Аканакъ»2). Въ этомъ домѣ жили веселыя марухи и обезьянка, съѣвшая хозяйскаго ребенка... Здѣсь, въ Витимѣ, пріисковой рабочій, до перваго ограбленія, куражится на свои деньги. Его тутъ величаютъ «поштеннымъ»; онъ идетъ въ «кіятръ» — жалкій балаганъ жалкаго фокусника, онъ ѣстъ «канфеты», и самъ себя онъ зоветъ не иначе какъ «пріискателемъ». Здѣсь онъ покупаетъ «ермонію», или заставляетъ «трогать» музыку «только для одного себя». Или, нѣсколько человѣкъ разстилаютъ по землѣ алый ситецъ и по этой дорожкѣ везутъ въ телѣжкѣ пьянаго рабочаго нѣсколько дѣвокъ, а онъ на драку разбрасываетъ кредитные билеты; вотъ, тутъ нѣсколько рабочихъ пьютъ шампанское и закусываютъ соленой и тухлой рыбой... Множество сыновъ израиля, съ глазами, разгорѣвшимися какимъ-то хищнымъ огнемъ, тормошатъ рабочихъ и спрашиваютъ: «а псеницка3) есть?» А нѣсколько существъ женскаго пола, наѣзжающихъ изблизи и издалека, на выходъ рабочихъ, какимъ то ужаснымъ, душу надрывающимъ голосомъ зовутъ къ себѣ на «фатеру» «милыхъ». А «милые», отуманенные виномъ и всѣмъ этимъ гвалтомъ, идутъ вслѣдъ за «марушками» въ всевозможные притоны, чтобы окончательно забыться въ ужасной оргіи разврата, о которомъ, впрочемъ, онъ весь годъ вожделѣлъ, разбивая камни, утопая въ болотѣ, замерзая въ жестокой вьюгѣ, задыхаясь отъ угара шахты, оглушаемый грохотомъ «машины», вожделѣлъ подъ громомъ ругательствъ, истрачивая въ ужасной работѣ, при отвратительной пищѣ, послѣднія свои силы А вожделѣлъ онъ, именно, потому, что на пріискѣ на 50-60 человѣкъ приходится одна баба, да и то (..)лядащая. Быть можетъ это-то отсутствіе женщинъ — одна изъ самыхъ главныхъ причинъ одичанія рабочаго и служащаго, ибо и послѣднiй безобразничаетъ ничуть не меньше рабочаго, съ той лишь разницей, что служащій безобразничаетъ въ чистой половинѣ, а рабочій — въ черной. Что-же касается женщинъ Дворянской волости, то они, пожалуй, и мужиковъ заткнутъ за поясъ своимъ хищничествомъ и безнравственностью.
1) Плывя по Ленѣ въ прошломъ году, я на протяженіи 300 верстъ, видѣлъ прибитыми къ берегу 3-хъ утопленниковъ; одного изъ нихъ ѣла собака. Это было сейчасъ послѣ расчета.
2) Аканакъ — названіе одной богатѣйшей рѣчки на пріискѣ Сибирякова и Базанова.
3) «Пшеничка» — краденное золото.
Въ Витимѣ есть и трактиры, и харчевни, и магазины съ разнымъ «панскимъ» товаромъ, а питейныхъ заведеній — видимо—невидимо; только водка, какъ тутъ, такъ и по всей Ленѣ продается не крѣпче 20 градусовъ, хотя и одуряетъ до того, что ажъ тошно становится. Жители Витима, большею частью пришлые, а съ ними и мѣстные, занимаются исключительно хищничествомъ: скупомъ краденнаго золота и обираніемъ, а то и просто ограбленіемъ пріисковаго рабочаго. О земледѣліи и скотоводствѣ забыто давнымъ—давно. Да и во всей Дворянской волости не занимаются земледѣліемъ, а овесъ и даже сѣно для своихъ лошадей покупаютъ привозные, не говоря уже о хлѣбѣ. Никакихъ овощей — ни картошки, ни капусты, тутъ не достанете. Но благодаря чрезвычайно высокой платѣ за гоньбу почты и дорогимъ прогонамъ, здѣшній крестьянинъ живетъ роскошно; мнѣ часто приходилось слышать отъ бабъ: «вотъ мой-то дуракъ купилъ лѣтось только два куля крупчатки, (10 п. — 60 р.), а куда она хватить? — съ ползимы покупкой и трескаемъ!» Чай, сахаръ, мясо и рыба принадлежности обыденнаго стола. Дома построены на городской манеръ; въ нихъ нерѣдко встрѣчается гнутая, вѣнская мебель, большія зеркала, но не встрѣтится ни одной книжки, ни одного листка газеты, — за чернилами и бумагой, обыкновенно, посылаютъ на станцію къ писарю. Бабы одѣваютъ платье «со шлефомъ», на головѣ «шильонъ», а на рукахъ лайковыя перчатки. Я видалъ даже ямщиковъ въ лайковыхъ перчаткахъ. Гостю подаются настоящіе анчоусы, страсбургскіе паштеты, швейцарскій сыръ и другія заморскія закуски; но ни молока, ни яицъ не увидите и, часто, ни за какія деньги не купите. А если иногда и есть, то цѣна имъ самая несообразная: напримѣръ, однажды мой знакомый заказалъ яичницу изъ 20 яицъ и она стоила ни больше, ни меньше, какъ пять рублей! Но не смотря на такую легкую наживу, на такое дранье со встрѣчнаго и поперечнаго, сбереженій про черный день нѣтъ у здѣшняго крестьянина, который рыло воротитъ, когда проѣзжающій даетъ ему 50 к. на водку. Часто случается, что здѣшній крестьянинъ весной голодуетъ. И легкая нажива, отвычка отъ земли — въ конецъ испортила, избаловала здѣшняго крестьянина. Они почти сплошь не грамотны; школа въ Витимѣ самая жалкая изъ всѣхъ, какія я когда либо видѣлъ; такая-же школа и въ Мухтуѣ; въ послѣдней не было ни мебели, ни учебныхъ пособій и въ добавокъ она была еще не протоплена и до того холодна, что учитель дрожалъ какъ въ лихорадкѣ, и не могъ учить дѣтей, а жалованье учителю — 240 рублей въ годъ, которыхъ не хватало даже на голодную жизнь по здѣшней дороговизнѣ. Поневолѣ, при первомъ удобномъ случаѣ, этотъ учитель долженъ былъ сбѣжать. Въ нѣсколькихъ зажиточныхъ крестьянскихъ семьяхъ я встрѣтилъ домашнихъ учителей изъ ссыльныхъ, но не нужно было много времени, чтобы убѣдиться въ полномъ убожествѣ ихъ познаній и учительской умѣлости, а сизые носы и трясущіеся руки краснорѣчиво свидѣтельствовали о ихъ несчастной страсти.
Послѣ гоньбы почты и обирательства промысловыхъ рабочихъ, главный промыселъ жителей Дворянской волости, особенно близь Витимской части, составляетъ снабженіе обобранныхъ рабочихъ спиртомъ для спиртоношества. Спеціально для этого устроены и винные склады въ селеніяхъ Половинскомъ и Крестовскомъ. Сами крестьяне никогда не ходятъ въ тайгу спеціально со спиртомъ, ибо на это ихъ не вынуждаетъ голодъ и занятіе это сопряжено съ большой опасностью, а они только ссужаютъ спиртомъ пропившихся и храбрыхъ отъ голода рабочихъ. Впрочемъ, о спиртоносахъ я буду говорить отдѣльно, ибо предметъ этотъ играетъ слишкомъ важную роль, какъ въ жизни рабочаго, а также и тайги, чтобы объ немъ говорить вскользь. Но я теперь позволю себѣ удивиться нѣкоторой долѣ несообразности, съ которой было позволено открыть склады спирта въ селеніяхъ Крестовскомъ и Половинскомъ!
Вѣдь, нужно-же было знать, что эти склады открываются не для удовлетворенія потребности крестьянъ, которые, къ слову сказать, отличаются трезвостью, а спеціально для спиртоносовъ. И если можно дѣлать что-либо административнымъ порядкомъ, такъ прежде всего слѣдуетъ немедленно закрыть эти склады. Положимъ, что однимъ этимъ спиртоносовъ не удержишь, но я увѣренъ, что ихъ тогда, хоть до поры до времени, будетъ наполовину меньше. Конечно, слѣдовало бы сократить, или даже прекратить совсѣмъ винную торговлю не только въ Витимѣ, но и по всей Дворянской волости, но все это только желательное и едва-ли осуществимое, ибо виноторговцы здѣсь-то и мутятъ воду, а они, вѣдь, — сила. Также оставляетъ желать многаго земская полиція Витима; въ такомъ притонѣ и узлѣ грабителей нужно было-бы имѣть побольше, чѣмъ два—три казака идіота, трусливыхъ, какъ самый трусливый заяцъ и вооруженныхъ только своей мизерной пятерней. И если гдѣ полицейскіе урядники были-бы у мѣста, такъ это, вѣроятно, въ Витимѣ... Говорятъ, что въ прошломъ году Иркутскій губернаторъ г. Недашенко, къ ужасу Витимскихъ жителей, не выпустилъ въ Витимѣ рабочихъ, а провезъ ихъ дальше. Но это ничего не значитъ: рабочій не въ Витимѣ, такъ въ другомъ мѣстѣ все равно пропьется, и если не Дворянская, то Петропавловская волость ликовала и обобрала рабочаго. Разница только та, что изъ дальнихъ волостей рабочему труднѣе наняться на пріиски, дальше идти, и поэтому будетъ больше разбою. И такой порядокъ вещей не измѣнится до тѣхъ поръ, пока не измѣнятся порядки на самыхъ пріискахъ, порядки, доводящіе рабочаго до такого состоянія, что онъ поневолѣ долженъ одурѣть. И замѣтьте, что больше денегъ выноситъ, конечно, трезвый и хорошій рабочій, и вотъ, онъ же самый и безобразничаетъ болѣе другихъ и прокручиваетъ годовой заработокъ въ недѣлю, а то и въ сутки.
Еще два слова о Дворянской волости. Крестьяне возятъ въ тайгу разную тяжесть золотопромышленниковъ; но все это дѣлается въ ничтожныхъ размѣрахъ и всякій разъ, какъ только Витимскій крестьянинъ привезетъ на пріискъ тяжесть, такъ и знай, что половина рабочихъ будетъ пьяна. Вообще же крестьянинъ Витимской волости человѣкъ не симпатичный, грубіянъ и плутъ. Легкая нажива поощряетъ его къ дальнѣйшей легкой наживѣ, и вотъ, всякій изъ нихъ мечтаетъ сдѣлаться золотопромышленникомъ и изъ кожи лѣзетъ, развѣдывая и разрабатывая пустыя площади, ухая туда послѣдніе гроши. Крестьяне Витимской же волости, но живущіе подальше отъ Витима, напримѣръ, въ селеніяхъ Салтыккель, Нюя и другихъ, отличаются большей нравственностью, домовитостью, скромностью, большимъ благосостояніемъ и занимаются, хоть и немного, земледѣліемъ. Это просто объясняется тѣмъ, что туда не выходятъ пріисковые рабочіе и оттуда трудно снаряжать спиртоносовъ.
Энге.
Продолженіе слѣдуетъ...
СИБИРСКАЯ ГАЗЕТА №27 от 4 iюля 1882 г.
Голодно, странничекъ, голодно,
Голодно, родименькій, голодно!..
Холодно, странничекъ, холодно,
Холодно, родименькiй, холодно.
Некрасовъ.
II. Наемка.
Во всѣхъ тайгахъ Олекминской и Витимской системъ операціонный годъ оканчивается 10 сентября. Въ этотъ день получаютъ разсчетъ всѣ рабочіе. За недѣлю до этого дня, особо назначенный служащій производитъ на самомъ пріискѣ наемку рабочихъ, желающихъ остаться на другую операцію; каждому вновь нанявшемуся выдается задатокъ отъ 20 до 30 руб. и 2 бут. водки. Затѣмъ, каждый вновь нанявшійся имѣетъ право на недѣлю отдыха послѣ 10-го сентября. Послѣднимъ рабочіе обыкновенно не пользуются, они идутъ на работу уже съ 12 числа, но имѣютъ право за эту недѣлю получать двойную плату и такую-же водочную порцію — ежедневно. Во всякомъ случаѣ, при большомъ или маленькомъ дѣлѣ, число желающихъ остаться, не выходя изъ тайги, на зимнія работы, бываетъ весьма ограниченно и, почти всегда — недостаточно. Это въ особенности видно тамъ, гдѣ ведутся «закрытыя» шахтовыя работы, т.е. зимняя добыча золотосодержащихъ песковъ и гдѣ зимой нужно тоже много рабочихъ. И тѣмъ болѣе ощутителенъ недостатокъ рабочихъ, что при наемкѣ стараются выбирать хорошихъ рабочихъ, а такіе всегда по разсчету имѣютъ получить на руки и поэтому на пріискѣ не остаются. Остаются же на пріискѣ безъ всякаго приглашенія нѣкоторые старые рабочіе, весьма характерныя личности, о которыхъ я еще буду имѣть случай говорить.
Во всякомъ случаѣ, вслѣдъ за выходомъ рабочихъ, пріисковыя управленія командируютъ своихъ довѣренныхъ за наемкой на мѣста выхода и остановки рабочихъ. Впрочемъ, рабочій-то и не уйдетъ далеко — пропьется, или инымъ какимъ образомъ, въ первомъ же жиломъ мѣстѣ истратитъ свои деньги. Для этого и времени требуется немного: въ три—четыре дня, масса рабочихъ дѣлается голой и не имѣетъ ничего ни на похмѣлье, ни на удовлетвореніе голода. И счастіе ему, если подвернется довѣренный — наниматель и дастъ ему въ задатокъ десять—двадцать пять руб. Но случается, что нанимателя нѣтъ, товарищи—рабочіе всѣ пропились, милостыню даютъ туго — милосердіемъ тутъ не отличаются — ну тогда одинъ исходъ: ограбить кого нибудь, а въ случаѣ сопротивленія даже убить, хотя бы за цѣлковый. Голодъ не шутитъ! Но и ограбить не кого, тѣмъ болѣе, что большая часть рабочихъ выходитъ изъ тайги не только съ ничтожными деньгами, но даже безъ гроша, а только съ помѣтой на билетѣ, что молъ такой то К° остался столько-то долженъ*). Что же ему тутъ остается дѣлать? Не топиться-же, не давиться-же, въ самомъ дѣлѣ — у простого человѣка чувство самосохраненія развито сильнѣе, инстинктивная привязанность къ жизни побѣждаетъ всѣ другія страсти и побужденія. Да ужъ еслибъ пріисковой рабочій былъ способенъ на самоубійство, то, вѣроятно, и въ Сибирь бы не пошелъ, а утопился, или зарѣзался тамъ, у себя дома, «въ Рассеи» вмѣсто того, чтобы сдѣлать первое преступленіе... Онъ и каторгу перенесъ — тоже рукъ на себя не накладывалъ. А тутъ? — кажется, что «хуже всѣхъ мѣстовъ». Да оно и тайга то опротивѣла — чтобъ ей пусто было, постоянная работа — тоже не малина, да и Ленскій-то житель — тоже не добрякъ: вчера, когда деньги были, величалъ всяческими хорошими именами, а сегодня лаетъ хуже собаки, въ шею гонитъ, «казачьей» грозить, а тамъ «порютъ». Поневолѣ пойдешь въ наемку. А слышно, что наниматель-то, довѣренный остановился «эвонъ, тамъ», верстахъ въ 50-ти, а въ 100 отъ того мѣста, куда пьяная голова и злая судьба занесла рабочаго. «Идти надыть». Идетъ. И голоденъ же онъ въ ту пору: во рту давнымъ—давно ничего не было; отъ истощенія ноги еле носятъ: холодно — одежонку всю пропилъ, проѣлъ — больше и проѣдать-то ужъ нечего — за грошъ не возьмутъ: вѣдь тутошные не то что отъ старой ветоши да рвани, а и отъ немного поношеннаго платья рыло воротятъ.
*) На 1881 годъ изъ 1.200 человѣкъ, разсчитанныхъ съ богатѣйшихъ промысловъ Сибирякова и Базанова, только 300 человѣкъ имѣли получить на руки; въ числѣ ихъ одному пришлось только 1 рубль 1/4 копѣйки!
Осенью еще ништо — далеко отъ мѣста наемки не уйдешь, а вотъ скверно въ мартѣ, когда нанимаютъ рабочихъ къ лѣтнимъ работамъ. Тогда и рабочихъ то больше требуется, да и добрести то до нанимателя очень ужъ трудно, если самъ онъ не пріѣдетъ туда, куда рабочій зашелъ. А между тѣмъ, всякій довѣренный нанимаетъ рабочихъ на выборъ.
«Придешь это къ нему, такъ онъ у тебя чуть въ зубы не заглядываетъ — каковъ, молъ, работникъ, не замореный-ли, не лѣнтяй-ли, здоровъ-ли, молъ? Стараго, да заморенаго — гонитъ. Изволька тутъ, послѣ мѣсячнаго, а то и полугодоваго голода изобразить изъ себя полнаго силъ и энергіи рабочаго! А надобно. Вонъ и то довѣренный то,. какъ кочевряжится — даже сытымъ и то какіе пустяшные задатки даетъ! А голодному-то прямо такъ и рѣжетъ: «бери, молъ, задатку 10 рублей, или проваливай». Спорить не приходится — поневолѣ берешь, а то непремѣнно прогонитъ, да потомъ и безъ задатку не найметъ — «грубіянъ» скажетъ. Да добро бы ужъ всѣ 10, или тамъ 15 р., а то, вѣдь, изволите-ли видѣть: за свидѣтельство билета, да тамъ за свидѣтельство контракта, да за «выправку», да за подпись на контрактѣ, марку какую-то, да за чортъ знаетъ что — щелкъ—щелкъ на счетахъ, глядишь, вмѣсто 10-15 р. — получай 5 и 10 р. милый дружокъ!... Ну, куда я съ ними? тоже, вѣдь, и должишки есть: въ голодное то время, въ надеждѣ на задатокъ, свой же братъ поселюга послѣдній, можетъ, цѣлковый въ долгъ отвалитъ; тутъ рубь, да тамъ рубь — глядишь и наберется. Ну, опять и обутковъ нѣтъ — куда ты, примѣрно, босой пойдешь? Тамъ опять брюхо кои то вѣки сытость забыло, тоже мамону-то набить требовается. Да и выпить чарку хочется»... А то, вотъ, и хуже бываетъ, иногда промысловыя управленія поручаютъ наемку то дѣлать мѣстнымъ купцамъ—міроѣдамъ, такъ «эти-то одры ничего тебѣ путнаго не дадутъ: бери, молъ, этого-то товару, совсѣмъ, значитъ, гнилаго и не нужнаго, водки пей, сколько хочешь, а то не найму. Такъ вотъ у ихъ, этихъ Христопродавцевъ-то наймоваешься, задатокъ-то въ листикѣ цѣлыхъ 25 — 40 рублевъ, а на дѣлѣ то только дня два пьянъ былъ; ни одежонки не завелъ, ни долгу не заплатилъ, ни т.е. гроша истертаго на дорогу не оставилъ. Такіе они!» (энергическій плевокъ съ неменѣе энергичнымъ присловьемъ по родственой части). «А вѣдь, до развиденціи (прiисков. резиденціи) шагай, верстъ 200—500, на своихъ харчахъ. А съ пріисковымъ-то наемочнымъ листкомъ тоже не разгуляешься — гдѣ спросятъ билетъ, посмотрютъ — сейчасъ тебя въ шею, точно у тебя волчій паспортъ. Чуешь одно, что съ этими самыми 5 или 10 рублями задатка издохнешь непремѣнно, да съ отчаянія всѣ возмешь, да и пропьешь. Ну, и ѣдешь потомъ опять вновь къ довѣренному алибо этому, значитъ, купцу—наемщику, такъ и такъ, молъ, на дорогу хоть что нибудь. Ну, обругаютъ, вѣстимо, а все таки и имъ не хочется, чтобы ты, значитъ, совсѣмъ задаромъ пропалъ — все таки задатокъ далъ — ну, и даютъ на дорогу не денегъ ужъ, а сухарей, кирпичнаго чаю, что-либо изъ одежи и обуви. Но только все это очень дорого въ листикѣ ставятъ. Иной довѣренный такъ цѣлый возъ товару и возитъ съ собой — задатокъ на половину деньгами, а на половину товаромъ. да сухарями по таежной цѣнѣ даетъ. А то, вотъ, выгонятъ изъ одного селенія партію нанятыхъ, самъ останется тамъ, поживетъ малость, опять догонитъ, опять сухарьковъ въ зубы и опять гнать... Такимъ-то манеромъ до резиденціи доберешься, тамъ опять кое-чего заберешь, такъ глядишь, въ тайгу-то и придешь въ долгу, какъ въ шелку, а силу всю на Ленѣ оставилъ, да на каторгѣ малость позабылъ»...
«Вотъ тоже съ бабами — чистый грѣхъ!... Свяжешься съ ней иногда такъ зря, алибо она тебя въ голодное-то время прикормить, потомъ, глядишь, баба-то за тобой и совсѣмъ увязалась. Ну, опять и жалостливо: тоже свой братъ поселенецъ, опять и то думаешь: сколько разовъ я въ тайгу ходилъ, а толку никакого, да и думаешь, попробую съ бабой, все таки може заработокъ-то сбережешь, да въ цѣломъ платьи лѣто проробишь. Ну, вотъ этакимъ манеромъ я и уговорился съ ней вмѣстѣ въ тайгу идти. Да куда тебѣ! Какъ заикнулся довѣренному-то, что позволь, молъ, бабу съ собой захватить, а онъ и руками, и ногами: не надо, говоритъ, бабъ, они только тамъ спиртъ продаютъ, на вашей-же мужичьей шеѣ сидятъ, потому что бабы у насъ на вычетѣ**). Да она хорошая работница, говорю, — мыть-ли, стирать ли — все можетъ. А покажи, говоритъ, можетъ, она работать совсѣмъ не способна, можетъ, ты врешь. Привелъ я ему бабу-то, посмотрѣлъ онъ на ее, да и кричитъ: не надо, не надо — коли хочешь, иди одинъ! Что за притча? Пошелъ это я, да встрѣтилъ прислугу его — изъ тайги съ ними пріѣхалъ — спрашиваю: что, молъ, нѣшто твой то съ бабами не наймоваетъ? А онъ: «наймоваетъ; а ты съ какой ходилъ?» Вотъ съ этой, говорю. А онъ какъ прыснетъ: да онъ, говоритъ ни въ жисть ее не возьметъ, потому какая она пріисковая баба? — смѣется, дьяволъ. Потомъ ужъ я насилу толку добился. Когда, значитъ, довѣренный-то уѣзжалъ изъ тайги, холостые-то служаки, а ихъ въ тайгѣ, что не рѣзанныхъ собакъ, и просили его: «ты, молъ, Иннокентій Петровичъ, безпремѣнно бабъ то смазливыхъ наймовай, а то, вотъ, въ прошломъ году такихъ нанялъ сокровищъ, что на всѣхъ звѣрей похожи». «Ну, вотъ, онъ и старается нанять въ тайгу молодыхъ, да гладкихъ, да только ужъ на Ленѣ то тоже красавицу-то не скоро сыщешь; красавицы-то и тутъ въ цѣнѣ ходятъ. Такъ вотъ эфтотъ самый довѣренный отказывалъ, отказывалъ спервоначалу, да видитъ, что красавицъ-то тоже не наберешь — послѣ безъ разбору и сталъ катать. Вотъ такъ и меня съ Оришкой взялъ. А тоже вѣдь сначала то — корявая молъ, да старая...»
**) Неработающимъ бабамъ мяса не отпускаютъ, а за хлѣбъ, «по положенію», вычитаютъ съ рабочаго, который привелъ бабу.
При выборѣ рабочихъ, преимущество отдается тѣмъ, которые уже работали въ тайгѣ и поселенцамъ, предъ мѣстными, Ленскими крестьянами: послѣдніе и лодыри, и грубіяны, и непремѣнно — плуты. Нѣкоторые мастеровые: кузнецы, шорники, столяры и т.п. выговариваютъ для себя особыя условія, наприм., размѣръ платы, спеціальность работы и нѣкоторую добавку къ пищевому содержанію. Такое условіе помѣчается въ листикѣ и исполняется строго.
Нанимаются по общему контракту, съ содержаніемъ котораго я познакомлю читателя впослѣдствіи. Нанявшійся рабочій даетъ свой билетъ довѣренному, который выдаетъ рабочему разсчетный листъ, взамѣнъ билета. Затѣмъ, довѣренный выправляетъ билеты въ волостномъ правленіи и свидѣтельствуетъ контрактъ. За это онъ даетъ писарю отъ 2 до 3 рублей; расходы эти удерживаются изъ задатка рабочаго. Быть можетъ этими и подобными доходами и объясняется, что будто бы волостные писаря въ годъ наживаютъ до 5000 р., живя притомъ по барски.
А между тѣмъ, можно было бы, вмѣсто удерживанія денегъ въ пользу того или другаго сытаго лица, удерживать извѣстный процентъ изъ задатка поселенцевъ и образовать изъ нихъ капиталъ, который потомъ и выдавать въ извѣстномъ размѣрѣ старымъ, неспособнымъ уже къ работѣ поселенцамъ. Положимъ, что и тутъ будутъ въ волости воровать, да ужъ безъ этого не обойдешься.
Къ чести промысловыхъ управленій и довѣренныхъ надобно отнести то обстоятельство, что они, вообще, при наемкѣ, не даютъ никакихъ обѣщаній, или обязательствъ, съ цѣлью завлечь рабочаго, которыя бы не были исполнены: напротивъ, плата, наприм., всегда превышаетъ обѣщанную въ контрактѣ и число рабочихъ часовъ никогда не превышаетъ мѣры, установленной контрактомъ... Впрочемъ, объ этомъ послѣ.
На пріисковой резиденціи (всѣ они на Ленѣ) рабочаго снабжаютъ хозяйскими сухарями, не въ счетъ, по числу дней, въ которые они должны пройти до пріиска, полагая въ сутки 3 фунта сухарей на человѣка. Бабамъ ничего не даютъ, имъ и задатка не полагается. На резиденціи же рабочимъ даютъ немного масла, чаю, табаку, чайникъ... все въ листикъ.
И вотъ, идутъ рабочіе съ котомками на плечахъ, а тѣ, которые съ бабой, запрягшись парой въ салазки, на которыхъ наложено ихнее убогое барахлишко... Идутъ шагъ-за шагомъ, верстъ по 25—30 въ день, отъ зимовья до зимовья... Но силы измѣняютъ, ноги уходятъ въ рыхлый, тающій снѣгъ, отдохнуть хочется... «Аль чайку испить, братцы?» — Надо-бы. Да вотъ пройдемъ этотъ проклятый голецъ, спустимся къ рѣчкѣ — тамъ лачуга въ сторонѣ есть — туда зайдемъ, тамъ и заночуемъ — до зимовья сегодня не дойти!.. Молча идутъ; молча сворачиваютъ съ дороги... Прошли немного шаговъ и дошли до шалаша изъ надранной сосновой коры. Мужики сучья для топлива ломать стали, а бабы въ шалашъ ушли... Да какъ взвизгнуть! да какъ оттуда шарахнутся! полшалаша-то и свалили! Что такое? «Ой, да батюшки свѣты! Двѣ головы!»..
Да, въ шалашѣ лежатъ двѣ человѣческія головы, обѣ съ бородой, у одной — половину ласки съѣли... Мужики посмотрѣли, вздохнули и рѣшили: «должно, кто изъ спиртоносовъ». Объ нихъ-то мы и будемъ говорить въ слѣдующемъ письмѣ.
Энге.
Продолженіе слѣдуетъ...
Отвѣты редакцiи:
Витимъ. П. Ш—ову. Присылайте почаще корреспонденціи и всякій матеріалъ, какой не трудно собрать въ вашемъ глухомъ и малоизвѣстномъ углу. Если Ваши сообщенія будутъ годны для печати, можете разсчитывать на безплатное полученіе «Сибирской Газеты».
СИБИРСКАЯ ГАЗЕТА №31 от 1 августа 1882 г.
Всё моё, — сказало злато,
Всё моё, — сказалъ булатъ;
Всё куплю, — сказало злато,
Всё возьму! — сказалъ булатъ.
Пушкинъ.
О тяжелой жизни пріисковаго рабочаго я буду говорить въ одномъ изъ слѣдующихъ писемъ. Эта тяжесть усугубляется еще прошедшимъ рабочаго, который мало видѣлъ красныхъ дней. Большая часть рабочихъ, почти 8/10, — ссыльно-поселенцевъ; изъ этихъ 1/3 вынесли каторжныя работы, арестантскія роты, или что-нибудь въ этомъ родѣ; стало-быть прошедшее представляетъ одни злыя воспоминанія, а будущее не можетъ представлять даже мало-мальски успокоительной перспективы. Въ самомъ дѣлѣ, каждый рабочій въ прошломъ кормился трудомъ самымъ тяжелымъ; съ малыхъ лѣтъ до зрѣлыхъ, на свободѣ и въ неволѣ, дома и на каторгѣ — всегда ему приходилось работать, всегда его «за работу» кормили и одѣвали. Но придетъ время, оно и теперь нерѣдко даетъ себя чувствовать, что силы, наконецъ, надломятся, старость преждевременно подкрадется и сдѣлаетъ его такимъ, что и «ребенка не ограбить»; тогда взяться за суму и, пропитываясь Христовымъ именемъ, доканчивать свою злую долю. Не хорошее будущее! И вотъ, отъ всего этого, всякій пріисковой рабочій до страсти любитъ водку, выпьетъ онъ косушку — другую и — куда дѣвался устатокъ — легко! — Прошедшее не кажется такимъ тяжелымъ; угрызенія совѣсти — червь, мучащій и простую душу о сдѣланныхъ давно и недавно преступленіяхъ — не гложутъ, не «выматываютъ души»; настоящее кажется верхомъ благополучія, а на все будущее плевать хочется. И какъ тутъ не любить одуряющей, все скрашивающей, со всѣмъ примиряющей сивухи! Посмотрите, послушайте ихъ, когда они немного выпивши, въ день, въ рѣдкій день общаго отдыха, собравшись въ мирную кучку, одѣтые въ лучшее «изъ своего барахлишка», поютъ: глубокое страданіе сказывается въ иныхъ пѣсняхъ; искренніе хорошіе слезы катятся изъ глазъ по лицу, по усамъ, по всклоченной бородѣ какого-нибудь «Ивана Улепетай-въ-горы», быть можетъ, не разъ твердой рукой рѣзавшаго людей.... А въ голосѣ пѣвца съ удивительной полнотою чувства звучитъ невыразимо тихая грусть, безъисходное горе, безнадежное отчаяніе и глубоко нѣжная любовь и кротость... Всѣ слушатели опустили головы и кажется, что даже не дышатъ, а только слезы блестятъ на рѣсницахъ: Богу извѣстно, что тогда дѣлается, какія чувства и воспоминанія роятся въ этихъ головахъ, что дѣлается въ душѣ этихъ людей! Но вотъ, эта пѣсня кончилась и послѣ непродолжительной паузы одинъ изъ пѣвцовъ нѣсколько еще дрожавшимъ отъ предшествовавшаго волненія голосомъ началъ веселую пѣсню; его подхватываетъ, сначала несмѣло, а потомъ самоувѣренно, и какимъ-то взрывомъ вырвавшагося на волю удальства, нѣсколько голосовъ и чрезъ минуту виситъ въ воздухѣ отчаянная плясовая, акомпанируемая гикомъ, свистомъ, прищелкиваніями и бубномъ какого-нибудь Ромки Неугадайкина. Лица всѣхъ слушающихъ и поющихъ преображаются, глаза свѣтятся искреннимъ, задорнымъ весельемъ, и буквально «косточки ходятъ»; а Айдаровъ Петька, сорвавшись съ мѣста, пускается въ неудержимый плясъ, выдѣлывая ногами, въ тяжелыхъ, подкованныхъ сапожищахъ, самыя невѣроятныя вещи. И смотря на нихъ, думается: неужели всѣ эти люди, такъ глубоко чувствующіе грусть и печаль, такъ дѣтски предающіеся восторгу и невинному веселью — всѣ преступники? Многое думается, глядя на нихъ...
На большей части пріисковъ, (кромѣ богатѣйшаго изъ нихъ, именно Сибирякова и Базанова), сплошь и рядомъ рабочій оканчиваетъ свою урочную работу къ 3-мъ часамъ дня и за работу сверхъ урока, почти всегда и вездѣ полагается двойная, а на иныхъ пріискахъ и тройная плата: но никакая, хоть бы десятерная плата, никакой страхъ наказанія, никакое ласковое слово не заставили бы рабочаго дѣлать сверхъ-урочную работу, еслибъ только не полагалась за эту работу, — сверхъ платы, — водочная порція. Послѣдняя здѣсь играетъ роль бича надсмотрщиковъ надъ толпою негровъ на плантаціяхъ, во времена невольничества; какъ тамъ ударами бича заставляли продолжать работу до полнаго истощенія силъ, такъ и тутъ обѣщаніемъ порціи водки заставляютъ рабочаго исполнять какую-угодно работу, въ какое бы то ни было время. Но къ чести золотопромышленниковъ надо отнести то обстоятельство, что они никогда не злоупотребляютъ этимъ и за сверхъ—урочную работу плата записывается всегда двойная и нерѣдко тройная, хотя и безъ этого, порція водки была бы и есть главная побудительная причина для сверхъ—урочной работы... Точно-также, если служащему вздумается починить сапоги, сшить себѣ что нибудь, поправить — то все это будетъ сдѣлано съ замѣчательной быстротой и добросовѣстностью, если только онъ пообѣщаетъ «стаканчикъ» водки. Рабочій счастливъ, получивъ такое вознагражденіе за свой трудъ и, напротивъ, корчить недовольную мину, если вмѣсто стакана водки служащій даетъ ему 3 или 5 рублей. «Деньги-то мы видали» — говоритъ рабочій.
Но всѣ эти порціи, всѣ эти подачки за сверхъ—урочную работу и мелкія услуги — все это — «злыдни»: ими не напьешься до того, чтобы «все горе забыть». Вотъ тутъ то и является спиртоносъ съ предложеніемъ своихъ услугъ. Правда, водка у него мерзкая, слабая и чрезвычайно дорогая по цѣнѣ, «но зато по крайности есть», а что до цѣны, такъ наплевать: не здѣсь, такъ на Витимѣ, или въ другомъ какомъ мѣстѣ все равно пришлось бы пропиться...
Въ одномъ изъ № «Сибири», если не ошибаюсь, за этотъ годъ, читаю: «Село Крестовское (Витимской волости). Крестьяне здѣшняго селенія, также какъ и въ прошломъ году составили приговоръ: не пить водки!»
Отрадное явленіе, не правда-ли! Въ то время, когда «свѣдущіе люди» стараются рѣшить кабацкій вопросъ, даже ранѣе этого, крестьяне Крестовскаго селенія, по собственному почину, радикально рѣшаютъ этотъ вопросъ: «баста пить водку!...» Но какая злая иронія случая! Между «свѣдущими» людьми втирается и рѣшаетъ кабатчикъ Сорокинъ, — генералъ, да не съ той стороны, какъ говорилъ про Хлестакова Осипъ, а Крестовское селеніе и его обыватели, прославляемые корреспондентомъ за столь «тверезое» поведеніе, оказываются главнымъ пунктомъ и пособниками снаряженія спиртоносовъ! — «случай, Донна Анна»! — И въ этомъ непьющемъ селеніи имѣютъ возможность существовать не только кабачекъ, но и «оптовый складъ вина и спирта»!
Напомню читателю, что я уже въ первомъ письмѣ говорилъ, что главный контингентъ спиртоносовъ набирается изъ пропившихся и голодныхъ рабочихъ; а разъ уже рабочій побывалъ въ спиртоносахъ, и при этомъ гдѣ нибудь былъ «узнанъ, но не попался» ему уже трудно наняться въ тайгу: его сейчасъ заграбастаетъ «духъ»—казакъ и представить по добру по здорову къ исправнику, а тамъ плохія шутки. Часто причиной поступленія въ спиртоносы служитъ просроченный видъ, или отсутствіе его. Волостныя правленія вообще не очень-то аккуратны въ высылкѣ билетовъ, обставляя выдачу ихъ массой формализма, въ особенности въ денежныхъ разсчетахъ въ подати, задерживая иногда билетъ за недостачу какихъ-нибудь 10 коп.! Можетъ быть, они по своему и правы въ этомъ, но во всякомъ случаѣ, съ просроченнымъ билетомъ рѣдко удается наняться на пріиски, а съ фальшивымъ — опасно, хотя и легко его здѣсь достать, но дѣло въ томъ, что къ слѣдующему году уже нѣтъ никакой возможности къ перемѣнѣ ихъ фальшиваго вида на новый: волость не вышлетъ билета на какого-нибудь несуществующаго Ивана Небывалкина. И вотъ, два исхода; или идти въ волость иногда за 1.000 верстъ, или со спиртомъ въ тайгу. Но и въ волости не малина, еслибы какъ-нибудь и удалось туда добраться: станутъ спрашивать — допрашивать, гдѣ ты, молъ, пропадалъ, не ходилъ-ли, молъ, со спиртомъ, не знакомъ-ли, дескать съ Петькой Зарѣзаловымъ и т.д., станутъ голодомъ морить, въ холодной держать — ну ее къ лысому бѣсу! А со спиртомъ идти — сейчасъ подъ рукой и сейчасъ же досыта накормятъ, допьяна напоятъ, а всего этого — давно небывало!.. Конечно, при этомъ немаловажную роль играетъ привычка къ бродяжеству и природная, непосѣдная натура, постоянно ищущая приключеній, хотя бы и злыхъ.
Года два, или три тому назадъ, собственно, для спиртоносовъ было приплавлено съ верховьевъ Лены на Крестовую и Пеледуй до 40 бочекъ спирту на годовую «препорцію». И тогда снаряжались не мизерныя партіи, состоящія изъ какого нибудь десятка человѣкъ, а далеко больше, Напримѣръ, извѣстный спиртоносъ Чагинъ ходилъ съ партіей въ 40 человѣкъ, а Петрушовъ — въ 20 человѣкъ; они часть дороги дѣлали на лошадяхъ. На р. Патомъ однажды было вывезено разомъ 4 бочки спирту и тамъ уже онъ розлитъ въ ведерныя фляги, для носки которыхъ на себѣ и нанималась такая масса рабочихъ. Теперь уже нѣтъ такихъ большихъ партій, а обыкновенно она состоитъ изъ 10—12 человѣкъ; каждый изъ нихъ вооруженъ чѣмъ нибудь — именно, «чѣмъ нибудь», потому что вооруженіе спиртоносовъ, по словамъ нѣкоторыхъ личностей хорошо знающихъ ихъ — изъ рукъ вонъ плохо: рѣдкій изъ и ихъ имѣетъ револьверъ и порядочное ружье, а то только для «близиру» таскаютъ ружья никуда негодныя... На каждаго спиртоноса, въ зимнее время, полагается около двухъ ведеръ спирта, немного чаю, сахару, масла, хлѣба... все это складывается на салазки и надобно на себѣ тащить въ тайгу, верстъ 300—400. Нелегкое дѣло! Впрочемъ съ Крестовой ли отправляется партія, или съ Половинскаго селенія, (Ангачокъ - иначе) крестьяне всегда отвозятъ спиртоносовъ и ихъ поклажу до р. Патома (верстъ 70—80), а дальше, все таки приходится идти пѣшкомъ, волоча за собой тяжелые салазки на гору и подъ гору, сначала по дорогѣ, а потомъ совсѣмъ безъ дороги, по горло увязая въ глубокій снѣгъ, проваливаясь въ полыньи и «снѣжницы», отмораживая себѣ руки и ноги въ жестокую вьюгу, зарываясь на ночь въ снѣгъ и все таки пьянствуя каждый день. Всякій встрѣчный или догоняющій колокольчикъ пугаетъ ихъ и они шарахаются въ лѣсъ, какъ спугнутое стадо куропатокъ. Впрочемъ, впереди всегда идетъ одинъ с «порожнякомъ», съ ружьемъ на плечахъ, изображая изъ себя мирнаго охотника; въ случаѣ какой либо нежелательной встрѣчи, напр. казаковъ, или нѣсколькихъ вооруженныхъ служащихъ, передовой палитъ изъ ружья, какъ бы въ птицу, или бѣлку и самъ тоже утекаетъ, — тоже якобы за подстрѣленной птицей, или звѣремъ. Тогда слѣдующіе позади товарищи чуютъ, что дѣло — дрянь и тоже дуютъ въ лѣсъ, что есть духу въ груди, побросавъ и спиртъ, и все свое добро, можетъ быть даже совсѣмъ близко отъ пріиска. Проклятая жизнь! Ужасно трудно тащить на себѣ тяжесть, гдѣ даже порожнякомъ тяжело идти. Поневолѣ, если представится случай, украдешь лошадей, или оленей, а иногда просто ограбишь. Наприм., въ позапрошедшую зиму была такая исторія. Четыре вилюйскихъ якута возвращались изъ тайги, отвезши на пріискъ тяжесть, на оленяхъ. Ихъ встрѣтила партія пѣшихъ спиртоносовъ. «Давайте оленей»!
— Нѣтъ, не дадимъ — съ какой стати?
— «А, вы не дадите! — ребята, отнимемъ», рѣшаютъ спиртоносы.
— «Да они потомъ на оленяхъ съ казаками догонятъ насъ».
— «Такъ бейте ихъ, бейте!...»
И четырехъ убитыхъ якутовъ находятъ весной зарытыми въ снѣгу, а объ 32-хъ оленяхъ ни слуху ни духу — ихъ угнали спиртоносы.
Такъ, или иначе, подошедши къ пріиску верстъ за 5—10, спиртоносы зарываютъ свое добро — зимой въ снѣгъ, а лѣтомъ въ мохъ — и одинъ изъ нихъ, болѣе храбрый, чаще бывавшій, идетъ на «станъ». Здѣсь онъ иногда среди бѣлаго дня смѣшивается съ толпой рабочихъ, а чаще ночью, «тихимъ манеромъ» пробирается въ казармы рабочихъ. Здѣсь они всегда желанные гости, приходу ихнему рады и нечего опасаться предательства. Послѣднее случается чрезвычайно рѣдко, но за то постоянно наказывается жестокимъ мщеніемъ со стороны спиртоносовъ. Страшныхъ разсказовъ объ этомъ не переслушаешь и я приведу только три факта.
Молодой, здоровый и сильный парень — рабочій Макаровъ, отличавшійся трезвостью, подозрѣвался спиртоносами въ предательствѣ. Однажды онъ былъ найденъ въ 1 верстѣ отъ пріиска убитымъ: на немъ было около 20 глубокихъ смертельныхъ ранъ — видно было, что убійство совершено съ необычайною страстностью и жестокостью. Непріятностей на пріискѣ Макаровъ ни съ кѣмъ не имѣлъ, а по своей необычаной силѣ — двоимъ—троимъ и не поддался-бы. Ясное дѣло — его убили спиртоносы.
Жилъ себѣ какой то Иванъ Забывшій съ Акулиной Забывшей въ зимовьѣ*). Иванъ — человѣкъ не изъ «трусоваго десятка»; онъ и на медвѣдя ходилъ одинъ, да и спиртоносовъ не боится, хотя и долженъ имѣть причины опасаться ихъ, ибо послѣдніе имѣютъ на него «зубъ» за то, что Ванька однажды съ кордонными казаками выслѣдилъ партію спиртоносовъ, которую всю поймали и съ желѣзными браслетами на рукахъ и ногахъ отправили въ Якутку (Якутскъ). Но какъ они не добирались до Ваньки, поймать его врасплохъ — дѣло мудреное: одного, двухъ — не боится, да и Акулька подъ пару Ванькѣ — звѣрь баба! А коли партіей прійдти, такъ Ванька сейчасъ взведетъ курки ружья, ножъ у него длинный да широкій въ рукахъ блеснетъ, револьверъ — пузанчикъ ни откуда возьмется, а самъ онъ зычнымъ голосомъ, точно въ рупоръ грохаетъ: «подалѣ отъ грѣха — дешево не дамся!» Въ тоже время, двѣ его шершавыя собачки такъ и окрысятся, такъ и ощетинятся. Одно слово — лѣшій. «Ладно-же», думаютъ спиртоносы, «будетъ и на нашей улицѣ праздникъ!...» И жилъ онъ такъ года три: лисицъ травитъ, бѣлку бьетъ, лѣснаго мишку топтыгина одолѣваетъ: деньгу завелъ не малую, дѣвченкой двухлѣтней обзавелся и уже смышляетъ уйдти изъ тайги — хлѣбушкомъ заняться, съ землей повозиться.
*) Зимовье — нѣчто въ родѣ станцій или мѣстъ для ночевья; въ нихъ всегда живетъ «зимовщикъ».
Въ одинъ осенній вечеръ приходятъ къ нему два работника «изъ тайги, молъ, идемъ — разсчитали; устали, дескать, оченно — продневать-бы»... «Ладно, молъ, рабочихъ то знаю, точно, въ тайгѣ робили»... Вотъ они и заночевали, и продневали, да все злыхъ Ванькиныхъ собакъ ласкаютъ, сухарями своими прикармливаютъ... На другой вечеръ собаки шибко лаяли да потомъ и затихли: «должно, медвѣдь гуляетъ, а то и изъ тайги ѣдутъ» рѣшилъ Ванька, но однако дверь заперъ крѣпкимъ засовомъ — коли пріѣдутъ — собачій лай разбудитъ — тогда и откроемъ.» Полегли спать... Тихая, кроткая ночь окутала землю... Вдругъ, среди глубокой ночи, Ванька услыхалъ крики Акульки и ребенка и увидалъ въ своей избушкѣ цѣлую дюжину непрошенныхъ гостей — спиртоносовъ. Въ одно мгновеніе они накинулись на Ваньку и Акульку и крѣпко скрѣпили ихъ веревками.
«А, ты такъ-то, — своего брата поселенца выдавать!... Давно мы до тебя добирались... Мы тебѣ покажемъ!»... не то хрипятъ, не то шипятъ озлобленныя разбойничьи рожи.
«Волчекъ, Фонарь»! крикнулъ Ванька своихъ вѣрныхъ псовъ, но не прибѣжали собачки, не перервали горла хоть одному врагу, а только въ отвѣтъ раздался хриплый хохотъ: зови, молъ, сторожей-то, а они когда себѣ объѣлись твоихъ-же гостинцевъ, кои ты лисицамъ готовилъ, да намъ вчера показывалъ...
А дѣвченка то реветъ благимъ матомъ. «Цыцъ, чертово отродье!» кричитъ одинъ изъ разбойниковъ, задумчиво и какъ бы пораженный какой-то идеей, останавливая свои страшные глаза на ребенкѣ. Этотъ взглядъ «страшнаго дядюшки» сразу заставилъ присмирѣть ребенка.
— Чего вамъ отъ меня надо? кричитъ Ванька.
«А вотъ увидишь»... Затопили они желѣзную печку, втащили флягу водки и стали пить стаканами. Жарко, душно сдѣлалось въ маленькой избушкѣ, буйна, горласта стала толпа... Кричавшій на ребенка разбойникъ заткнулъ платкомъ ротъ Ванькѣ и, со словами «смотри» схватилъ ребенка, сорвалъ съ него рубашенку, поднесъ къ раскаленной до красна желѣзной печкѣ, въ то время, какъ безумная толпа сорвала съ Акульки рубаху, стащила на полъ и бросилась на беззащитную бабу... Ванька закрылъ глаза и не долго слышалъ крикъ своего поджигаемаго ребенка, опозориваемой жены: что то холодное коснулось его груди, что то острое полыснуло его по горлу, — глубокій мракъ окружилъ его со всѣхъ сторонъ и навѣки избавилъ отъ мученія...
А нѣсколько времени спустя, ѣхавшіе обратно конюха нашли зарѣзаннаго зимовщика съ зарѣзаннымъ же ребенкомъ на груди и клочкомъ бумажки съ нацарапанными карандашомъ каракульками: «на съ ваихь нѣданаси»! Акульки не было...
Удачно сходившая въ тайгу партія спиртоносовъ кутила на Крестовой. Какимъ то образомъ закралось въ ихъ пьяныя головы подозрѣніе, что одинъ изъ нихъ, какой нибудь Антошка Безталанный, хочетъ донести. Быстро послѣдовалъ приговоръ, — еще быстрѣе рѣшеніе было приведено въ исполненіе: Антошку зарѣзали. Но куда же его дѣть? Очень просто — спустить въ прорубь. И вотъ, среди бѣлаго дня, толпа пьяныхъ людей, съ громкими пѣснями и гармоникой, ведетъ своего охмѣлѣвшаго товарища, — но только этотъ товарищъ охмѣлѣлъ до того, что голова его лежитъ на груди, руки какъ веревки болтаются вдоль туловища, ноги не переступаютъ, на груди кровь. Идетъ пьяная толпа, оретъ «вдоль по улицѣ молодецъ идетъ», доходитъ до проруби и — кощунственно запѣвъ «во іорданѣ крещающуся тебѣ Господи» — отправляетъ въ прорубь безмолвнаго товарища.. Но довольно ужасныхъ картинъ.
Продолженіе будетъ.
СИБИРСКАЯ ГАЗЕТА №33 от 15 августа 1882 г.
На большихъ пріискахъ всегда есть, такъ называемый «летучій отрядъ» или «кордонные казаки». Какъ спиртоносовъ вмѣсто этого имени можно было бы окрестить «смертоносами», такъ и казаковъ — вмѣсто «кордонныхъ» смѣло можно назвать «картонными», до того они плохи, такъ дурно вооружены, такъ трусливы. И если имъ и удается изловить спиртоносовъ, то только благодаря численному превосходству, или все-таки не въ примѣръ лучшему вооруженію, такъ какъ спиртоносы рѣдко хорошо вооружены. Часто случается казакамъ врасплохъ накрыть спиртоносовъ гдѣ нибудь въ избушкѣ угольщика. Большое превосходство казаки надъ спиртоносами имѣютъ еще и потому, что первые всегда на лошади, а послѣдніе — «на своихъ на двоихъ». Открытая схватка, рукопашный бой между казаками и спиртоносами — рѣдки, а чаще тѣ или другіе бѣгутъ, завидя превосходство непріятеля. Впрочемъ, было нѣсколько случаевъ и «битвъ», при которыхъ были и убитые и раненные съ обѣихъ сторонъ. Отобранный у спиртоносовъ спиртъ казаки сдаютъ въ пріисковое управленіе, которое за него выдаетъ казакамъ стоимость спирта. Вообще же спиртоношество въ тайгѣ строго преслѣдуется и наказывается. Многочисленныя преступленія спиртоносовъ, опасность путешествія малыми партіями, постоянное пьянство рабочихъ, хищеніе золота и проч. сдѣлали то, что спиртоносами не только пугаютъ дѣтей, но ихъ боятся и взрослые...
Пришедши въ казарму рабочихъ, спиртоносъ находить своего агента, который идетъ на условленное мѣсто и тамъ беретъ флягу со спиртомъ, которую и распродаетъ въ артели. Самое ничтожное количество спирта покупаютъ у спиртоносовъ на деньги, а всего больше вымѣнивается спиртъ на похищенное золото. Впрочемъ, большія партіи спиртоносовъ не только вымѣниваютъ золото на спиртъ, но покупаютъ его и на деньги, для чего организаторы партій ихъ щедро одѣляютъ деньгами и снабжаютъ вѣсками и гирьками. Однимъ словомъ — торгъ по формѣ.
Самое страдное и прибыльное время для спиртоноса, разумѣется, лѣто, когда идетъ «промывка» и когда у всякаго рабочаго имѣются и деньги, и золотишко. Но зато, время это — самое трудное и опасное. Спиртъ надобно, большею частію, тащить на себѣ, перенося зной и дождь, дѣлая переходы не по дорогѣ, а какъ Богъ на душу положитъ, по негостепріимной тайгѣ. Рѣдкая партія спиртоносовъ имѣетъ случай, или возможность обзавестись лошадьми, или оленями. Но всѣ эти невзгоды — не лиха бѣда: жизнь не баловала спиртоноса и переносить трудъ и лишенія онъ привыченъ. Но дѣло въ томъ, что самое то занятіе лѣтомъ дѣлается болѣе опаснымъ, болѣе рискованнымъ. Зимой и осенью иногда темная ночь спасетъ, укроетъ своимъ мракомъ, а лѣтомъ бѣлая ночь предательски выдаетъ дымокъ спиртоноса. Лѣтомъ «летучіе отряды» усиливаются въ числѣ, лучше вооружаются, «картонные люди» безпрестанно рыскаютъ вокругъ пріисковъ и являются то тутъ, то тамъ — нежданно, негаданно. Много хитрости и ловкости, большое знаніе мѣстности и невѣроятная осторожность нужны для того, чтобы избѣжать въ это время бдительности казаковъ, которая еще увеличивается, благодаря богатой поживѣ за отобранныя спиртъ и золото. Жизнь спиртоноса постоянно на волоскѣ: вѣдь, чего добраго, въ случаѣ «удиранія», казакъ и выстрѣлитъ въ догонку, да и попадетъ «шальная» въ спину: на зло-то и стрѣлкомъ сдѣлаешься. Поневолѣ приходится сдаваться. При превосходствѣ же партіи, тоже мало—чего сдѣлаешь съ казакомъ: удеретъ на своемъ буцефалѣ быстрѣе вѣтра. Злая доля постигаетъ спиртоноса и тогда, когда онъ, попавшись къ казакамъ, или откупится отъ нихъ «отдавши все» — и деньги, и спиртъ, и золото, или же невольно лишившись всего этого, бѣжитъ съ поля сраженія. Голодъ предъявляетъ свои права и жестоко мучитъ несчастнаго. Тутъ не попадайся спиртоносу — лютъ онъ до невѣроятности. Напримѣръ, въ эту зиму случилась слѣдующая исторія:
Жилъ въ зимовьѣ тоже какой-то Ванька и тоже съ какой-то Акулькой. Приходятъ къ нему спиртоносы.
— Дай хлѣба! насъ накрыли, мы бѣжали — колькой день не жрамши...
— Нѣтъ у меня хлѣба — говоритъ зимовщикъ — резидентъ не послалъ съ сегодняшней оказіей — забылъ; самому жрать нечего, самъ недѣлю ждать долженъ.
— Такъ ты не дашь?
— Да откуда я вамъ его достану, черти вы эдакіе! У самого нѣтъ: вонъ у конюха Христомъ-Богомъ вымолилъ два хлѣбца, а то въ прошлую недѣлю, сами же вы, черти, весь хлѣбъ у меня взяли...
— Не дашь? — не дашь?
— Не дамъ!
— А, ты не дашь, ты не дашь...
И зарѣзавъ мужика и бабу, спиртоносы ограбили все, что у нихъ было — двѣ ковриги хлѣба, каждая 3/4 фунта вѣсомъ!..
Но вотъ спиртоносы благополучно миновали всѣ этн опасности, они въ передній путь выпили только половину своего спирта, а другую половину выгодно сбывъ на пріискѣ, идутъ теперь обратно, богато нагруженные добычей. Спиртъ, т.е. разведенную до невозможности водку сбыли не дешево: по 10—20 руб. за бутылку, по фунту золота за ведро. Такимъ образомъ, иногда выноситъ одна партія очень много золота. Такъ, наприм., въ 1875 году ѣхали изъ тайги на резиденцію служащіе промысловъ Дмитріева — Ошаровъ н Юрьевъ. Они везли три съ половиной пуда золота, намытаго за все лѣто работой болѣе чѣмъ ста человѣкъ. Вдругъ, они встрѣтили партію спиртоносовъ, трезвую и благополучно возвращавшуюся изъ тайги; она была чрезвычайно мирно и благодушно настроена и откровенно созналась, что везетъ изъ тайги пять пудовъ золота и даже показала его для большей убѣдительности*).
*) Спиртоносъ Петрушовъ увезъ изъ Витима больше пуда золота, объ этомъ донесли начальству и за Петрушевымъ поскакала погоня. Ѣдетъ Петрушовъ и слышитъ за собой крики и звонъ колокольцевъ быстро несущейся тройки. Онъ живо смѣтилъ, что дѣло — дрянь и прехладнокровно вынимаетъ мѣшокъ съ золотомъ и кладетъ на облучокъ. Тройка догоняетъ и обыскиваетъ. «А это у тебя что такое?» спрашиваютъ о мѣшкѣ на облучкѣ. «А Богъ ее знаетъ! хладнокровно отвѣчаетъ Петрушовъ — нашелъ на дорогѣ — везу для предъявленія». Какъ ни какъ, а третью часть «находки» Петрушову все таки пришлось выдать...
Не всегда, не всѣмъ, конечно, удается выносить такъ много золота, но всегда и всѣмъ и обратное путешествіе представляетъ чуть-ли не самую большую опасность. Теперь каждый шагъ ему можетъ быть заданъ карачунъ и — кѣмъ-же? А вотъ тѣмъ же, кто съ нимъ дѣлилъ труды и опасности, кто вмѣстѣ рисковалъ жизнью — своимъ же братомъ, спиртоносомъ. Теперь каждый боится всѣхъ остальныхъ: всѣ противъ одного и каждый противъ всѣхъ. Дурныя, черныя мысли копошатся во всѣхъ головахъ: «эхъ, укокошить бы этого, да забрать его деньжата и золотишко!...» День труденъ и тревоженъ, ночь всего опаснѣе... Усни всѣ, а одинъ проснется, да всѣхъ и вырѣжетъ; а то двое сговорятся, да зарѣжутъ третьяго, а потомъ — одинъ другаго... Проѣзжавшіе конюхи увидали сгорѣвшее зимовье: въ немъ потомъ было найдено четыре обгорѣлыхъ трупа, съ ясными знаками насильственной смерти. То были спиртоносы, «обработанные» товарищами... Въ одномъ мѣстѣ было найдено двѣнадцать труповъ; видно было, что всѣ они убиты. Кто они и чья работа — понятно безъ объясненій. Но вѣдь, все это — около дороги, или на ней самой, но сколько ужасовъ хранитъ въ себѣ необъятная тайга, сколько труповъ унесъ быстроводный Патомъ! И несчастный спиртоносъ, избѣжавшій казацкой пули, голодной смерти, или смерти отъ своихъ же товарищей, все таки найдетъ конецъ свой въ многоводной Ленѣ: ограбятъ его и спустятъ «туда». Не даромъ же къ Ленскому берегу постоянно прибиваетъ утопленниковъ — хорошо одѣтыхъ, какимъ и долженъ быть спиртоносъ, только что продавшій золото, заплатившій за спиртъ и съ шикомъ своего рода экипировавшійся. Но къ несчастію, у него еще оставались не пропитыя деньги, соблазнившія ближняго спустить его «туда». Можетъ ли быть жизнь болѣе злой, болѣе проклятой! И если его увидятъ прибитымъ къ берегу почтовые ямщики, то, конечно, «оттолкнутъ его весломъ» чтобы онъ «внизъ поплылъ снова, за могилой и крестомъ», ибо докладывать о такой оказіи по начальству — сколько хлопотъ: вези это начальство взадъ и впередъ, на допросахъ будутъ держать — «ну его къ лѣшему».
Конечно, рискуютъ и виноторговцы, и «непьющіе» жители Крестовой, Половинки и проч., ибо что-же они возьмутъ, если какого-нибудь непомнющаго заберутъ на цѣпуру, или даже если онъ и вернется — да голъ, какъ соколъ. Ничего снаряжатель не взялъ-бы съ спиртоноса и въ томъ случаѣ, если бы спиртоносъ вернулся съ богатой наживой, да утеръ носъ снаряжателю. Но послѣдняго снаряжатель не боится: «детки» по своему честны: они непремѣнно сначала заплатятъ долгъ, а потомъ уже кутятъ на остальное. Быть можетъ тутъ у спиртоноса и разсчетъ играетъ роль: не заплатитъ онъ разъ, деньги все равно прокутитъ, но зато въ другой разъ его не ссудятъ спиртомъ и ему бы пришлось просто умереть съ голоду; а спиртоноса извѣстнаго своей честностью въ уплатѣ, даже въ случаѣ неудачи два, три раза подрядъ, снаряжатель и четвертый разъ снабдитъ спиртомъ, чтобы выручить свои первыя затраты; спиртоносъ же уплачиваетъ, въ случаѣ удачи за весь спиртъ, забранный и на неудачные походы. Такъ, наприм., мнѣ сказывалъ одинъ еврей, что онъ три раза отправилъ партію спиртоносовъ и къ ряду всѣ три партіи были переловлены, кромѣ главнаго — вожака, самаго слизкаго угря между спиртоносами. И этотъ самый еврей еще четвертый разъ снарядилъ партію и надѣялся выручить свои деньги (около 2000 руб.) и еще получить, конечно, большой дивидендъ. Да оно и не мудрено: спиртоносамъ водку отпускаютъ за двойную, тройную цѣну. Ловкій еврей соображалъ еще и то обстоятельство, что спиртоносъ ему заплатить шлиховымъ золотомъ, которое жидъ свѣситъ фальшивыми гирями и приметъ по дешевой цѣнѣ. И не одинъ этотъ еврей, а всѣ «снаряжатели» поступаютъ точно такимъ же образомъ.
Не всѣ спиртоносы идутъ въ тайгу на равныхъ паяхъ: большая часть ихъ идетъ работниками партіи. Само-собой разумѣется, что и находясь въ работникахъ, они имѣютъ право на извѣстную долю прибыли, ибо каждый «окромя хозяйскаго», имѣетъ право взять немного и своего «спиртишка», который и пускаетъ въ оборотъ. Часто, конечно, случается, что небольшія партіи предпринимаютъ путешествіе со спиртомъ и на равныхъ паяхъ. Дорожное продовольствіе спиртоносовъ всегда имѣетъ предметы роскоши: чай, сахаръ, крупчатая мука и т.п., а въ одной палаткѣ спиртоноса было найдено нѣсколько бутылокъ винограднаго вина, ветчина, колбаса и желѣзная кровать. Ясное дѣло, что «хозяинъ» былъ не «мужицкое рыло», а до нѣкоторой степени «баринъ» и не отказывалъ себѣ въ небольшомъ комфортѣ.
(OCR: Аристарх Северин)