Процессъ объинародчиванія русскаго населенія поражаетъ наблюдателя въ Якутской обл. Слѣдуетъ ли приписать это явленіе разбросанности русскаго населенія, умственному и нравственному уровню его, довольно низкому, или еще какимъ либо причинамъ, предоставляю судить людямъ болѣе компетентнымъ. Но рядомъ съ этимъ, замѣчается и другое, противоположное явленіе — устойчивость русскаго населенія въ сохраненіи языка, нравовъ и обычаевъ Конечно, и здѣсь русскій человѣкъ терпѣлъ нѣкоторыя измѣненія, но онѣ суть не больше какъ приспособленія къ мѣстнымъ условіямъ, къ мѣстной природѣ, крайне негостепріимной и скудной для пришельцевъ.
Недалеко отъ того мѣста, гдѣ кормилица Колыма впадаетъ въ Ледовитый океанъ, въ 500 съ чѣмъ то верстахъ отъ Средне-Колымска, лежитъ маленькое рыбачье селеніе — Нижне-Колымскъ. Населеніе здѣсь не превышаетъ 200 душъ обоего пола и по непроизводительности земли занимается рыболовствомъ и отчасти звѣроловствомъ. Это — потомки «удалыхъ добрыхъ молодцовъ, славныхъ разбойниковъ», которые бросили родину и пустились на далекую чужбину искать счастія и воли, «казацкой доли». Нашли ли они здѣсь счастье или убѣдились въ томъ, что хорошо тамъ, гдѣ насъ нѣтъ въ данномъ случаѣ насъ не интересуетъ. Для насъ интересно посмотрѣть, какъ живутъ потомки «удалыхъ добрыхъ молодцовъ» теперь, слишкомъ 200 лѣтъ послѣ ихъ прихода сюда, въ чемъ и до какой степени измѣнились они подъ вліяніемъ мѣстной природы и окружающаго ихъ инородческаго поселенія. И здѣсь мы, прежде всего, наталкиваемся на такой фактъ: не смотря на крайнюю незначительность населенія, не смотря на то, что оно окружено вплотную инородцами (чукчами, юкагирами, ломутами), оно сохранило, хотя нельзя сказать чтобы въ чистомъ видѣ, свой языкъ, и другого не знаетъ. Они такъ далеко разброшены, что на вопросъ: «вы русскіе или якуты?» отвѣтятъ: «Нѣтъ, мы нижнекоимскій наіодъ!» (Они не могутъ произнести звуки р, л и др.).
Вотъ съ этой-то кучкой, заброшенной на далекій сѣверъ, русскихъ людей хотѣлъ бы я познакомить, хотя въ нѣкоторой степени, читателей; познакомить съ ихъ однообразной, изо дня въ день, жизнью, съ ихъ жилищами, одеждою, пищею, съ ихъ обычаями, семейной жизнью и проч.
Рыболовство — главный способъ добыванія пищи, сдѣлало «колымчанина» кочевникомъ; онъ перекочевываетъ съ мѣста на мѣсто по восьми и болѣе разъ въ теченіи года, смотря по времени года и степени высоты воды въ рѣкахъ. Вслѣдствіе этого каждый житель имѣетъ по нѣскольку, въ разныхъ мѣстахъ, домовъ, которые образуютъ во многихъ мѣстахъ цѣлыя деревни (наприм., Желудинка, Керитова, Черноусово, Похотскъ, Кабачкова, Сухорная и др.), хотя населеніе всѣхъ ихъ одно и тоже. Существуютъ, кромѣ того, и заимки, жилья-одиночки. Ежегодно, послѣ ледохода, рѣка уноситъ массу лѣса. Вылавливаемый изъ воды, лѣсъ этотъ служитъ матеріаломъ для постройки жилищъ. Дома всегда четырехъугольные, безъ кровли, законопачиваются мохомъ, а на зиму замазываются рѣчнымъ иломъ. Внутреннее устройство дома просто; — на землѣ настланъ грубый деревянный полъ, отличающій это жилье отъ юрты, а въ одномъ изъ угловъ сдѣланъ изъ тонкаго дерева и вымазанъ глиной камелекъ, зимою отъ неустанной топки то и дѣло загорающійся. Вмѣсто стеколъ въ маленькихъ окнахъ можно увидѣть лѣтомъ бумагу, вымазанную рыбьимъ жиромъ, или налимью шкуру, а зимою примороженныя льдины. Лѣтнія жилища на заимкахъ, во время промысла, не отличаются даже и такими удобствами, какія даетъ описанное жилье. Это или балаганы съ очагомъ по серединѣ, или палатки, сдѣланныя изъ «ровдуги» (очищенная отъ волоса оленья шкура). Около дома обыкновенно построенъ маленькій амбаръ, служащій кладовой; другихъ построекъ нѣтъ. Когда приходитъ зима и предстоитъ необходимость освѣтить его, колымчанинъ нальетъ въ какую-нибудь посудину рыбій жиръ, воткнетъ тряпицу и зажжетъ ее.
Тамъ, гдѣ зима продолжается 8—9 мѣсяцевъ, устройство одежды — дѣло немаловажное и колымчане какъ нельзя лучше приспособились къ мѣстнымъ условіямъ. Зимою онъ сверху донизу обтянутъ шкурами, защищающими его отъ жестокихъ морозовъ, отъ стремительныхъ, рѣжущихъ сѣверныхъ вѣтровъ и отъ страшной «пурги». На голое тѣло надѣвается всегда «кукашка», — родъ рубашки длиною по колѣни, сшитой жилами изъ оленьихъ шкуръ шерстью вверхъ и штаны «камусныя» (шкура съ оленьихъ ногъ) тоже шерстью вверхъ. Изъ «камусовъ» же и также шерстью наружу шьется обувь съ подошвами изъ оленьихъ щетокъ («шаткары»); на головѣ носятъ «малахай» изъ двойной оленьей кожи, шерстью внутрь и шерстью наружу, и, наконецъ, рукавицы изъ «камусовъ». Поясовъ сверху не носятъ, такъ какъ кукашки плотно прилегаютъ къ тѣлу. Вотъ и весь обыкновенный мужской костюмъ. Женщины одѣваются зимою нѣсколько иначе. Онѣ носятъ штаны изъ «ровдуги», а сверху «парку» изъ «пыжиковъ» (шкура годоваго оленя) шерстью внутрь, снаружи окрашенную ольхою въ красный цвѣтъ; воротникъ стоячій бобровый, рукава и подолъ широко опушенные бобромъ. (Боберъ здѣсь стоитъ 5—8 р.). Женскій «малахай» также опушенъ бобромъ. Какъ мужчины такъ и женщины носятъ подъ камусной обувью теплые чулки («тяжи») изъ «выпоротковъ» (оленьихъ телятъ). Всѣ вообще, даже люди зажиточные, не имѣютъ болѣе одной рубахи, которую носятъ до сносу, а на ночь сбрасываютъ и спятъ нагіе. Таковъ зимній костюмъ. Между лѣтнимъ костюмомъ и мужчинъ и женщинъ почти нѣтъ разницы, если не считать, что женщины повязываютъ голову платкомъ. Рубахи лѣтомъ, какъ и зимою, ситцевыя или изъ «дабы», штаны ровдужные или тоже дабовые. Верхнее платье замѣняетъ длинная, сшитая изъ ровдуги, иногда ластиковая, черная («камлейка»), рубашка съ пришитымъ, натягивающимся на голову, вмѣсто шапки, башлыкомъ («куколь»). Иногда шапку замѣняетъ маленькій платочекъ, накидываемый на голову. Обувь довольно разнообразная. Въ сырое время ею служатъ «полусарки», сшитыя изъ черненной нерпичьей кожи; осенью тѣ же «полусарки», но съ длинными голенищами («бродни») и, наконецъ, въ сухое время —изъ тонкой дымленой ровдуги. Вся эта обувь шьется по одной формѣ: носки («норки») задраны къ верху и пришиты бѣлыми нерпичьими оборами. Существуетъ маленькая, почти незамѣтная разница между лѣтнимъ женскимъ и мужскимъ костюмомъ. Именно, женщины, преимущественно дѣвушки, носятъ подъ камлейкой ситцевыя юбки, а на ногахъ — «алачики», ровдужную обувь, вышитую сверху разноцвѣтнымъ шелкомъ мелкими, довольно красивыми узорами.
Такъ какъ главный промыселъ колымчанъ — рыболовство, то и главный предметъ ихъ пищи есть рыба. Ловятъ рыбу въ р. Колымѣ и ея притокахъ неводами и сѣтями, приготовляемыми изъ конскаго волоса, который привозятъ якутскіе купцы. Часть рыбы доставляютъ жителямъ озера по тундрамъ, куда отправляются обыкновенно зимою; но главная часть все таки доставляется Колымой и ея притоками. Большею частью рыбу варятъ, но существуютъ и др. разнообразные способы приготовленія. Изъ нея приготовляютъ юколу; рыбу распластываютъ, вынимаютъ кости, затѣмъ вдоль и поперекъ надрѣзываютъ, сушатъ на солнцѣ и немного коптятъ. Это любимое кушанье нижне-колымцевъ. Вынутыя изъ рыбы кости тоже сушатъ и коптятъ и сохраняютъ на зиму для корма собакъ. (Погребовъ здѣсь не было до половины семидесятыхъ годовъ, когда баронъ Майдель, начальникъ безтолковой торгово-научной экспедиціи и вмѣстѣ съ тѣмъ управлявшій округомъ, чуть не силою заставилъ взяться за это; но не смотря на такое просвѣщенное вниманіе здѣсь имѣется всего два-три погреба, такъ что сохранять рыбу въ сыромъ видѣ невозможно). Кишки и вообще внутренности складываются въ котелъ, изъ нихъ вываривается жиръ, служащій не только для ѣды но и для освѣщенія зимою. Если весною уловъ рыбы хорошій, приготовляютъ еще «варку»: въ котелъ опускаютъ жирныхъ омулей и брюшки, «пупки» др. рыбъ — и парятъ безъ воды довольно долго, пока рыба не выдѣлитъ достаточно жира. Ѣдятъ ложками захватывая мясистыя части вмѣстѣ съ жиромъ. Это, дѣйствительно, вкусное кушанье. Соль здѣсь почти не употребляется, варятъ безъ нея. Зимою рыбу сохраняютъ замороженною. Послѣ «юколы» самое любимое кушанье нижне-колымца - «строганина», которую ѣдятъ какъ встаютъ, когда ложатся, до чая и послѣ чая, до обѣда и послѣ обѣда, — словомъ всегда и вездѣ По мнѣнію нижнеколымца, «строганина» имѣетъ кромѣ всего прочаго, одну замѣчательную особенность Если, говорятъ они, человѣкъ озябъ, то достаточно покушать «строганины», чтобы сейчасъ же согрѣться. Нижнеколымецъ въ пути, зимою, очень часто останавливается, настрагиваетъ тонкими ломтиками мерзлую рыбу (это и есть «строганина») и «согрѣвается». Ѣдятъ ее безъ хлѣба и безъ соли и въ большомъ количествѣ. Въ Нижне-Колымскѣ, такъ же какъ и въ Средне-Колымскѣ, трудно найти хоть одного человѣка, мужчину и женщину, взрослаго и ребенка, который не страдалъ бы глистами. Это прямое послѣдствіе употребленія сырой рыбы. Изъ напитковъ самый любимый и употребительный — чай. Пьютъ его въ поражающемъ количествѣ: если человѣкъ мало-мальски состоятельный, то чайникъ не сходитъ со стола цѣлый день. Чай употребляютъ исключительно кирпичный, его бросаютъ въ котелъ или въ мѣдный чайникъ и кипятятъ до тѣхъ поръ, пока только возможно.
Весной собираютъ въ громадномъ количествѣ птичьи яйца, больше всего гусиныя. Ѣдятъ ихъ вареными. Послѣ Петрова дня жители, собственно часть семьи, отправляются на гусиный промыселъ, а послѣ Ильина дня — на лебединый. Промыселъ состоитъ въ слѣдующемъ: въ намѣченномъ на тундрѣ мѣстѣ, обыкновенно на рѣчкахъ, собираются 20—30 челов. въ карбасахъ и вѣткахъ. Замѣтивъ гусей, часть охотниковъ спѣшивается и направляется по берегу къ птицѣ, стараясь не выпускать ее на берегъ, тогда какъ другая на вѣткахъ подвигается какъ можно тише, незамѣтно погоняя гусей впередъ. Намѣтивъ удобное мѣсто, часть людей, подвигающихся на вѣткахъ, заплываетъ впередъ скученныхъ облавою птицъ и преграждаетъ имъ путь. Въ это время оставшіеся на берегу начинаютъ «строить неводъ», т.е. вбиваютъ полукругомъ (концы котораго спускаются въ воду) густо жерди, въ родѣ полисадника и обтягиваютъ ихъ обыкновеннымъ рыболовнымъ неводомъ. Птица, тѣснимая съ двухъ сторонъ «вѣточниками» и не имѣя возможности выйти на заставленный людьми и собаками берегъ, входитъ въ полукругъ. Тогда наступаетъ и конецъ охоты. Часть людей становится при отверстіи полукруга, а другая часть входитъ внутрь его, ловитъ гусей руками и тутъ же прекращаетъ ихъ существованіе, сворачивая одному за другимъ шею. Почти всегда при загонѣ гуси спасаясь, ныряютъ и проплываютъ подъ жердочками. Тогда начинается другая охота, охота «сачинами». Сачина — четырехъаршинный гибкій прутъ, на одномъ концѣ его находится зазубренное желѣзо, вокругъ котораго, но по ниже, имѣются такія же три желѣзки, представляя, такимъ образомъ, подобіе Нептунова жезла. Для метанія сачины охотникъ имѣетъ въ рукахъ небольшую дощечку съ дырочкой на одномъ концѣ. Въ эту дырочку онъ вставляетъ невооруженный желѣзомъ конецъ сачины и затѣмъ со всего размаха бросаетъ ее. Это продѣлывается такъ ловко, что рѣдко метаніе не достигаетъ цѣли. Промахъ считается даже до нѣкоторой степени позорнымъ. Колымчане очень любятъ эту охоту, съ нетерпѣніемъ ее ждутъ, а потомъ долго вспоминаютъ. Гуси и лебеди (за послѣдними охотятся точно такимъ же образомъ, какъ и за гусями) доставляютъ населенію довольно обильный запасъ мяса, что немаловажно въ Нижне-Колымскѣ, гдѣ нѣтъ кромѣ оленей другого скота. Впрочемъ, олени, громадныя стада которыхъ зимуютъ вмѣстѣ съ своими хозяевами, обыкновенно не далеко отъ Нижняго, замѣняютъ вполнѣ домашній скотъ, а по дешевизнѣ своей (отъ 2 до 4 р. олень) даже превосходятъ его. Въ плохіе годы, когда рыба ловится плохо, олени буквально спасаютъ населеніе отъ голодной смерти. То же можно сказать и о Средне-Колымскѣ, гдѣ голодовки гораздо чаще. Въ пищу употребляютъ мясо вареное, безъ всякихъ приправъ и даже безъ соли: единственная приправа — оленья кровь, которую очень любятъ примѣшивать въ варево. Осенью колымцы ищутъ по тундрѣ ягоду: морошку и голубику. Чтобы покончить съ пищею нижнеколымцевъ, остается сказать, какая водится въ Колымѣ рыба. Здѣсь добываютъ осетра, нельму, щуку, чира, муксуна, омуля, чебака, налима, чукунына и наконецъ, сельдь. Послѣдняя ловится сотнями тысячъ и составляетъ зимою почти единственную пищу. Кромѣ того что сельдь ловится въ изобиліи, важно и то, что ходъ ея начинается осенью и продолжается пока рѣка не покроется льдомъ, такъ что отлично сохраняется вся. Иногда сельдь доставляетъ въ теченіи почти 10 мѣсяцевъ обильную пищу не только людямъ, но и собакамъ, этому домашнему скоту нижнеколымцевъ. Первыхъ же улововъ сельдь скоро портится; ее связываютъ десятками и такъ она гніетъ до зимы, когда, если время голодное, ее съѣдаютъ въ мерзломъ или вареномъ видѣ. Отличается она при этомъ невозможнымъ запахомъ, но жители говорятъ, что съ запахомъ она «много шкушнѣе».
Колымцы отличаются непомѣрной страстью къ куренію табаку. Не только взрослые но и дѣти курятъ табакъ, — махорку, причемъ къ нему примѣшиваютъ дерево или осиновую кору, если таковая имѣется (и эту дрянь купцы привозятъ и продаютъ). Есть такіе, которые просто на просто ѣдятъ табакъ: сначала сосетъ, затѣмъ разжевываетъ и, наконецъ, проглатываетъ...
Изъ сказаннаго уже видно, насколько жилье, пища и вообще обстановка колымчанина антигигіеничны; и дѣйствительно, болѣзненность населенія очень велика. Сезонъ болѣзней наступаетъ обыкновенно зимою. Этому обстоятельству не мало помогаетъ вонючая рыба, непровѣтривающіяся жилища, сообщество собакъ и проч. Наиболѣе встрѣчающаяся здѣсь, какъ и въ Среднемъ болѣзнь — это глисты (солитеръ и плоскіе глисты). О причинѣ ея я уже говорилъ. Затѣмъ слѣдуетъ брюшной тифъ, воспаленіе легкихъ и горячка. Нерѣдко встрѣчается корь. Особенно мучительной болѣзнью остается для колымчанина все-таки глисты. Она доводитъ его очень часто до истерики («болестокъ») и нерѣдко кончается задушеніемъ. Ее лечатъ разными своими средствами, но безполезно. Сифилисъ, «худая боль», также пріобрѣлъ здѣсь осѣдлость. Медицинской помощи никакой здѣсь не имѣется, есть только знахари, прибѣгающіе больше къ помощи сверхъестественныхъ силъ. Впрочемъ сифилисъ знахари лечатъ иногда довольно удачно, по отзыву колымчанъ. Привиллегированнымъ лекарствомъ въ этомъ случаѣ служитъ деготь изъ сассопарели (дорогая трава), сваренный на водѣ. Но въ большинствѣ случаевъ всякая болѣзнь оставляется на волю божью. Выздоровѣетъ — слава Богу, умретъ значитъ такая ужъ судьба.
Антропологические снимки Колымских женщин. В.Иохельсон
На особенно тяжелую участь обречены колымчанки. Беременная женщина держится на ногахъ, даже работаетъ до какой нибудь оказіи: лопнетъ водяной пузырь и т.п. Тогда ее укладываютъ на оленью шкуру и изо всей силы мнутъ животъ руками. Часто случается, что отъ слишкомъ усерднаго наминанія выдавливается младенецъ мертвый, нерѣдко съ размозженной головой. Если мѣсто приросло и родильница не можетъ очиститься, начинаютъ также мять животъ. При послѣдней операціи родильница почти всегда умираетъ. «Замучилась родами», говорятъ колымчане въ такомъ случаѣ... Къ шаманамъ прибѣгаютъ рѣдко, но все таки прибѣгаютъ въ экстренныхъ случаяхъ...
Олыксандровичъ.
(Продолженіе будетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
«Сиб.Газ.»№9, 26 февр.1884
Семейныя отношенія колымчанъ не отличаются особенной нѣжностью. Въ Средне-Колымскѣ еще можно встрѣтить, что любимыхъ членовъ семьи цѣлуютъ, а чаще всего нюхаютъ (при прощаніи, наприм., два раза обнюхаютъ, а въ третій поцѣлуютъ). Въ Нижне-Колымскѣ же нѣтъ ни поцѣлуевъ, ни обнюхиванія. Отецъ семейства, уходя изъ дома далеко и на долго, не прощается съ семействомъ; также точно не здоровается, когда возвращается домой. Семейныхъ ласкъ совсѣмъ не видно. Родители заботятся, чтобы дѣти были сыты и какъ-нибудь одѣты; дочерей учатъ шить домашнюю одежду, обувь, мять оленьи кожи и проч. Мальчики зимою возятъ на собакахъ изъ лѣса дрова, лѣтомъ помогаютъ неводить. Родители, конечно, любятъ своихъ дѣтей, но постороннему человѣку эта любовь кажется слишкомъ холодной, слишкомъ вялой... Посторонняго человѣка здѣсь также поражаетъ взглядъ, существующій у колымчанъ на половыя отношенія. Большею частью дѣвушки выходятъ замужъ, имѣя уже дѣтей, что совсѣмъ не считается предосудительнымъ, особенно, если дѣвушка — казачка и если родитъ мальчика (со дня рожденія до 7 лѣтъ онъ получаетъ половинный казачій паекъ, съ 7 лѣтъ — полный), и нисколько не препятствуетъ выходу замужъ.
Страсть къ картежной игрѣ здѣсь замѣчательная. Колымчанинъ, увлекшись, проиграетъ послѣднія сѣти, но отъ игры не отстанетъ. Игра особенно процвѣтаетъ въ тѣ дни, когда почему либо не работаютъ: при большой водѣ — лѣтомъ, въ сильную «пургу» — зимою, наконецъ — въ праздники. Впрочемъ, праздниковъ въ Нижнемъ, въ противоположность Среднему, знаютъ очень мало; во время улова рыбы праздники забываются, тутъ надо ковать желѣзо пока горячо... Но все же у колымчанина много свободнаго времени, зимою въ особенности. Тутъ уже для картъ — раздолье.
Мнѣ чрезвычайно хотѣлось бы познакомить читателя съ обычаями и повѣрьями колымскаго населенія вообще и нижнеколымскаго, какъ наиболѣе сохранившагося, въ частности. Но такой матеріалъ, не смотря на то, что я провелъ въ Колымѣ нѣсколько лѣтъ, очень трудно дается. То, что я собралъ, недостаточно глубоко и широко захватываетъ мѣстную жизнь. Меня очень интересовали мѣстныя пѣсни, особенно историческія. Къ сожалѣнію, послѣднихъ мнѣ почти не удалось собрать. Но за то случай далъ мнѣ возможность познакомиться съ свадебными пѣснями потомковъ «удалыхъ добрыхъ молодцевъ», и съ нѣкоторыми свадебными обычаями. Приводя ихъ ниже, долженъ предупредить, что слова вездѣ пишу такъ, какъ они произносятся мѣстными жителями.
Парень высмотрѣлъ себѣ невѣсту. Получивъ согласіе своихъ родныхъ, посылаетъ сваху въ домъ невѣсты. Та дѣлаетъ предложеніе. Повидимому, никакихъ условныхъ пріемовъ при этомъ не существуетъ. Получивъ согласіе родителей невѣсты и самой невѣсты и назначивъ день свадьбы, наканунѣ ея устраивается «дѣвичникъ». Въ назначенный для дѣвичника день въ домѣ невѣсты собираются подруги, родственники и сваха. Невѣсту одѣваютъ, садятъ за столъ, косу ея украшаютъ бантами изъ лентъ и при этомъ поютъ:
«Ахъ, вы, нянюшки и мамушки мои,
Еще мои подъюженьки, не дивуйтесь на меня:
Не своей воюшкой замужъ иду,
Отдаетъ меня ёдной батюшка, ёдная матушка.
2.
Ходія, гуяя (имя, отчество невѣсты)
Ходія по зеёнымъ садамъ,
Собрая она нянюшекъ и мамушекъ
Всѣхъ подъюженекъ своихъ.
И садiя она ихъ за стой
За дубовый, іадёшенька
И сама садіясь выше ихъ:
Нянюшки и мамушки, не дивуйтесь на меня.
Не своей воюшкой замужъ иду,
Отдаетъ меня іодной батюшка, іодная матушка.
Сѣмена мои сохайные
Яспьеи (расплели) мою косу на двое
И ёзъежили (разложили) ее на трое.
Нянюшки, мамушки, не дивуйтесь на меня,
Не своей вою(л)шкой замужъ иду,
Отдаетъ меня ёдной батюшка, ёдная матушка».
Пропѣвъ это, посылается сваха приглашать «тысяцкаго» и бояръ невѣсты. Ихъ встрѣчаютъ:
«Боя(р)е та хва(л)ятся
Моёдые та похва(л)яются.
Что мы у (имя невѣсты) на весеіомъ пію (пиру)
Гу(л)яемъ погу(л)иваемъ».
При этомъ пришедшихъ угощаютъ чаемъ. Тутъ приходятъ тысяцкій и бояре жениха и приносятъ съ собою подарки: зеркало, гребень, мыло, полотенце (обязательно) и какой нибудь матеріи на одежду. Послѣ того, какъ ихъ угостятъ, они возвращаются въ домъ жениха, куда сваха и бояре невѣсты отвозятъ приданое. По возвращеніи расплетаютъ косу, вынимаютъ банты и пристегиваютъ ихъ боярамъ на грудь, какъ знаки ихъ достоинства. Затѣмъ пляшутъ «русскую», пьютъ водку, если таковая имѣется (она здѣсь крайне дорога) - и расходятся по домамъ.
На другой день родственники невѣсты собираются къ ней въ домъ. При этомъ родственницы и подруги поютъ:
«Мыяся (мылася) и бѣияся (бѣлилася),
Въ чистомъ зейкаѣ смотъѣяся,
Ты кому, кьяса, достаяся?
Достаясь кьяса тюнтюженькѣ.
Вдъюгъ она взгьянуя на окошечко:
Что это на окошечкѣ за пташечка сидитъ,
Чтожъ она за касатая?
Ахъ, вы нянюшки и мамушки, скажите мнѣ:
Что это за пташечка,
Что это за касатая?
И ты то, твой суженный,
Вамъ поя (пора) въ божью цейковь идти,
И поя вамъ подъ зъятый (златый) вѣнецъ стать,
Вамъ поя зъятъ (златъ) вѣнецъ пъинять!
Ахъ, ты, батюшка, я тебѣ не къючница,
Ё(ро)дной матушкѣ не (ро)ёвесница!
Біосія (бросила) она къючи на дубовый стой(л).
А тепей я къючница чужому батюшкѣ.
Ёвесница чужой матушкѣ».
Отецъ и мать благословляютъ невѣсту образомъ и идутъ затѣмъ процессіею въ церковь. Идущій впереди мальчикъ, «подсвѣчникъ», несетъ образъ. Въ церкви застаютъ уже жениха, прибывшаго, послѣ благословенія своихъ родителей, раньше, имѣя также впереди «подсвѣчника», мальчика съ образомъ.
Послѣ церковнаго обряда молодые, въ сопровожденіи родственниковъ жениха, идутъ въ домъ его; въ сѣняхъ встрѣчаютъ родители и благословляютъ хлѣбомъ-солью. Затѣмъ молодыхъ вводятъ въ комнату и садятъ за столъ въ передній уголъ. Когда подходятъ остальные гости, ихъ встрѣчаютъ на улицѣ съ пѣснью:
«Не быи (были) гости — вдъюгъ (вдругъ) наѣха(л)и,
Не быи бу(р)и — вдъюгъ наетѣ(л)и —
Гуяйте, погуивайте! »
При этомъ подносятъ имъ по рюмкѣ, вводятъ въ домъ и разсаживаютъ за столомъ по степени родства. Тогда сваха «окручиваетъ» невѣсту: двѣ ближайшія родственницы берутъ за два конца полотенце и держатъ его надъ столомъ такъ, чтобъ закрывало отъ гостей лицо невѣсты. Въ это время сваха закручиваетъ невѣстѣ косу и повязываетъ платкомъ. Все это время женскій хоръ поетъ, все повторяя, слѣдующее:
«Мнѣ ю(ру)су косу не пьё(ле)тываютъ,
Зоіо(ло)тую іе(ле)нту не пьипьетываютъ (приплетываютъ),
Зоіотой кошникъ мнѣ нашиваютъ».
Затѣмъ, по приглашенію бояръ, родственники невѣсты отправляются въ домъ родителей жениха. Ихъ встрѣчаютъ на улицѣ, подносятъ по рюмкѣ водки, молодымъ же — чашку чаю, которую они пьютъ въ перемежку, прикусывая однимъ кускомъ сахару. Входятъ въ домъ и садятся за накрытый столъ. Ставятъ пирогъ, первый кусокъ котораго беретъ мать невѣсты. При этомъ тысяцкій и бояре жениха прислуживаютъ, а женщины въ то время, когда мать невѣсты съѣдаетъ свой кусокъ пирога, поютъ ей:
«Гойдая (гордая) наша гостюшка,
(Имя отчество) хіеба (хлѣба) кушати,
Іомти (ломти) іезати (рѣзати)! »
Послѣ кусокъ пирога беретъ тысяцкій. Ему поютъ (если онъ женатъ):
«По сѣнюшкамъ, сѣнюшкамъ новенькимъ.
Пеіеходамъ чистенькимъ
Ходія, погуивая
(имя жены) будія (будила) побуживая
Своего дъюжка міяго
(Имя, отчество тысяцкаго)
А ты встань, язбудійся, мой дьюгъ:
Отойвайся нашъ добъій конь
Отъ стойба, стойба дубоваго,
Отъ коечька сеебъяннаго!
Ты не пьячъ, моя умница,
Не тужи, моя язумница*):
Какъ Господь Богъ насъ поміюетъ,
Госудай Цай насъ пожаюетъ,
Заведу себѣ зеены сады
Съ чейною ягодой смоёдиной».
Если тысяцкій холостъ, поютъ:
Подъ тобой скамьи дубовая,
Кафтанъ на тебѣ зоёченный.
На немъ пуговицы сеебъянныя,
Его на воду отпустишь — онъ пейстенькомъ.
За пьявую ючку хватишь — онъ зойетой;
Съ сѣими гусями іетунецъ».
*) Невольно при этомъ вспоминается русская пѣсня, съ которой насъ познакомилъ пѣвецъ Славянскій: „Снится мнѣ, младешенькѣ, дремлется": въ Сибири вообще этой пѣсни не знаютъ. Ред.
Свахѣ невѣсты, когда она въ свою очередь беретъ часть пирога, поютъ:
«Наша свашенька богатая и таіоватая
Она съ гъивенки (гривенки) на гьивенку ступаетъ,
По пяти юбъей (рублей) воёты (ворота) отпіяетъ.
Доёгихъ гостей собіяетъ.
Матери жениха поютъ:
Наша матушка богатая и таёватая,
Она юбъями воёта отпіяя,
Язныя закуски выставъяя,
На зоётые стои (столы) ставія.
Сеебъянныя бутыйки (бутылки) ставія.
Всѣ она юмки наивая
Со съядкими винами подавая.
Ахъ, вы всѣ, гостюшки, кушайте!
Съядкимъ виномъ упивайтеся,
Всѣ закуски кушайте, —
Мной не обижайтеся! »
И т.д. Каждому родственнику гости что нибудь поютъ, за что, по окончаніи, каждый изъ нихъ обязанъ положить, для поющихъ, на подносимую тарелку какую нибудь монету. Когда, въ заключеніе пиршества, подается сладкій пирогъ, для всѣхъ пирующихъ опять обязательно бросать деньги на тарелку, но на этотъ разъ уже для новобрачной.
По окончанія пира, продолжающагося до глубокой ночи, свахи укладываютъ молодыхъ спать, послѣ чего гости расходятся.
Третій день свадебныхъ празднествъ открывается приходомъ своихъ въ спальню молодыхъ. Входя, онѣ спрашиваютъ: «сынъ или дочь»? Если молодая «въ порядкѣ» (что, впрочемъ, никогда не встрѣчается ни въ Средне-Колымскѣ, ни въ Нижнемъ, такъ что обыкновенный отвѣтъ — «дочь») молодой отвѣчаетъ — «сынъ»; въ противномъ случаѣ — «дочь». Но это только формальность и никакихъ послѣдствій за собою не ведетъ. Въ присутствіи своихъ «молодые» одѣваются и вмѣстѣ съ ними отправляются къ родственникамъ и вообще ко всѣмъ, присутствовавшимъ «на столѣ». Этимъ заканчивается празднество и жизнь «колымчанина» входитъ въ обычную колею.
Читатель имѣетъ теперь нѣкоторое понятіе объ этомъ оригинальномъ русскомъ форпостѣ на крайнемъ сѣверѣ. Даже изъ разсказаннаго видно, съ какимъ трудомъ человѣкъ здѣсь отстаиваетъ свое существованіе, какую борьбу ему для этого приходится выносить... И если мы видимъ много темныхъ сторонъ въ жизни и нравахъ этой заброшенной на край свѣта кучки людей, если даже до извѣстной степени видимъ вліяніе на нихъ инородцевъ, то должны помнить, во первыхъ, какъ невысокъ умственный, нравственный и физическій уровень ихъ родичей даже въ Европейской Россіи, а, во-вторыхъ, что «даже образованные европейцы, пробывши долгое время въ ихъ обществѣ, пріобрѣтаютъ до нѣкоторой степени любовь къ образу жизни и нѣкоторымъ чертамъ характера этихъ народовъ» (Путешествіе Норденшильда, русс. перев., Т. 1-й, стр. 86—7). Норденшильдъ говоритъ это о лопаряхъ и эскимосахъ, но слова его можно примѣнить съ одинаковымъ правомъ и къ якутамъ, и къ ломутамъ, юкагирамъ и т.д. Ни въ какомъ случаѣ не должно удивляться тому, что колымцы пріобрѣли нѣкоторыя черты характера и нравовъ окружающихъ ихъ инородцевъ. Напротивъ, насъ должно удивлять, что они пріобрѣли ихъ въ такой малой степени; насъ должно удивлять, что заброшенные такъ далеко, отрѣзанные отъ всего міра, безъ учителей и безъ школъ, безъ книги и даже безъ Евангелія въ рукахъ — они сохранили, — и этому нельзя не придавать особаго значенія, — свой языкъ и, въ большой степени, свои нравы и обычаи...
(Окончаніе будетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
«Сиб.Газ.»№11, 11 марта 1884
Въ заключеніе приведу нѣсколько преданій и сказокъ.
1) О шалагахъ.
«Гдѣ теперь наша Колыма (селеніе)», началъ разсказчикъ,— «и крѣпость (острогъ), то въ старину здѣсь была протока и башня, что теперь стоитъ покосившись у караулки, а настоящая Колыма была тамъ, гдѣ «Садухинская протока», отсюда въ 40 верстахъ. Недалеко отъ теперешней «Пестеревой» пришедшіе съ моря казаки построили городъ. Домовъ было много и жили въ нихъ казаки и крестьяне. Былъ здѣсь, на тундрѣ, народъ, назывались «шалаги». Теперь всѣ они вымерли (вотъ ихъ-то кости еще лежатъ на сайбахъ, по край лѣсовъ). Они жили на тундрѣ, какъ теперь чукчи (чукчей тогда въ здѣшней тундрѣ не было). Вотъ эти шалаги напали разъ на городъ, сожгли всѣ дома и побили весь народъ. Остались въ живыхъ только тѣ, что были на отхожихъ тоняхъ. Въ то время въ протокѣ было много воды изъ Омалона и обоихъ Анюй. Вода подмыла берега, разширила протоку и Колыма пошла по ней. Вотъ оставшіеся жители начали вновь строиться около башни, гдѣ теперь мы живемъ; называется это мѣсто крѣпостью, потому что здѣсь казаки построили крѣпость. Вотъ эту башню. Въ старомъ городѣ остался только крестъ да могила, а прежнюю Колыму стали называть «Садухинская протока»: казакъ здѣсь Садухинъ былъ, вотъ она и теперь такъ называется».
2) О Павлуцкомъ.
«Прежде чукчи собирались въ большіе отряды и громили русскихъ жителей около Анадырска и Колымы. Въ трехъ верстахъ ниже Нижне-Колымска была заимка рыболововъ, домовъ съ десятокъ. Разъ чукчи напали на заимку, дома спалили, а жителей всѣхъ побили (отъ этого погрома мѣсто-то и понынѣ называется «Погромное»). Чтобы унять чукчей, былъ посланъ изъ Анадырска съ партіею казаковъ маіоръ Павлуцкій. Онъ раза три или четыре побивалъ огромныя полчища чукчей и доходилъ до Колымы. Въ послѣдній разъ Павлуцкій встрѣтилъ множество чукчей въ Колымской тундрѣ, бился съ ними, но потерялъ много людей. Видя, что чукчи все прибываютъ, Павлуцкіи послалъ казаковъ Березкина и Кривогорницына въ Нижній за помощью, здѣшніе же казаки шли уже на тундру. Ихъ встрѣтили посланные Павлуцкимъ и, неизвѣстно по какой причинѣ, сдѣлали измѣну: сказали, что ихъ послалъ Павлуцкій, чтобы дать знать, чтобы не спѣшили ему на помощь, что она ему не нужна. Вотъ казаки пошли не торопясь, а Павлуцкій бился съ чукчами пока всѣ его казаки были перебиты и остался онъ одинъ. Напали на него чукчи и сколько тыкали ножами и копьями, убить не могли, потому что на немъ была надѣта крѣпкая стальная кольчуга. Павлуцкій, видя, что помощь не идетъ, самъ разстегнулъ воротъ кольчуги и показалъ чукчамъ голую шею. Чукчи кинулись и зарѣзали его».
«Кольчугу сняли. Ее взялъ Тоёнъ (князь) носовыхъ чукчей. Тѣло изрѣзали на мелкіе куски и раздѣлили между собою на память о храбромъ воинѣ. Куски эти, засушенные, есть и теперь еще у нѣкоторыхъ чукчей, а кольчугу недавно взялъ отъ Тоёна баронъ Майдель*) и увезъ съ собой. Послѣ Павлуцкаго чукчи болѣе не воевали».
*) Баронъ Майдель дѣйствительно увезъ въ семидесятыхъ годахъ подаренную ему чукчами кольчугу. Интересно бы знать, куда ее дѣвалъ этотъ цивилизаторъ? Ред.
«Гдѣ теперь «Дуванное», прежде было много домовъ, а теперь только одно жилье. Тогда чукчи часто нападали на наши земли. Такъ и здѣсь: однажды замѣтили, осенью, притаившагося въ тальникахъ чукчу. Догадались, что ихъ будетъ больше и что они собираются въ засаду по одиночкѣ. А тогда напалъ густой туманъ, ничего не видать. Наши ухитрились: взяли три карбаса, продырявили ихъ въ кормѣ, дыры замазали глиной и полили водой: она и замерзла. Сами же сѣли въ цѣлые карбасы и поплыли по Колымѣ. Тогда туманъ опалъ и чукчи увидали бѣжавшихъ на рѣкѣ. Кинулись на берегъ и нашли карбасы и хотя было въ нихъ немного льду, подумали, что это такъ, осень и вода неотлитая замерзла. Сѣли въ карбасы, сколько могло помѣститься, и пустились въ погоню. Когда выгребли далеко на рѣку, вода размыла глину и ледъ и всѣ они потонули. Оставшіеся на берегу чукчи, въ отместку, сожгли всѣ строенія до чиста и осталось мѣсто какъ бы его выдуло, почему и называется «Дуванное» (?).
4) Слѣдователи и колдуны.
«Издавна идетъ слава, что нижнеколымскіе жители — шаманы и колдуны, но это не правда. Шамановъ у насъ никогда не было, а плуты были. Любого спроси, умѣетъ ли шаманить? Онъ не откажется и возмется шаманить для врачеванія или другой какой надобности: кричитъ безсвязныя слова, вертится, прыгаетъ, а иногда бьетъ еще въ бубенъ. Многіе вѣрятъ въ помощь такого шаманства, а болѣе всѣхъ славу ихъ поддерживаютъ бабы и дѣвки. Притворится дѣвка больною, кричитъ: дайте шамана Алексѣя или Михайла. Его позовутъ. Онъ начинаетъ шаманить на ночь, а для дѣйствительности шаманства ложится около больной. Разумѣется, послѣ такого леченія дѣвка на другой день здоровая, а шаману слава и деньги. Или баба заболитъ, зоветъ шамана. Мужъ дома, шаману съ бабой лечь нельзя. Вотъ онъ и выкрикиваетъ, что больной нужно красивый платокъ или красиваго ситцу на юбку или на что нибудь другое, иначе, молъ, больная умретъ. Мужъ всѣми силами старается исполнить это. Баба выздоровѣла и шаману — нажива».
«Былъ разъ здѣсь случай такой. Въ Среднемъ былъ комиссаръ Ширшиковъ, человѣкъ россейскій. Пріѣхалъ онъ весною въ Нижній и обнаружилъ большія мошенничества здѣшняго управляющаго и станичнаго головы. Вотъ онъ отправился на Чукотскую ярмарку и приказалъ къ возврату его приготовить побольше розогъ, чтобы высѣчь мошенниковъ, а по пути и всѣхъ шамановъ и колдуновъ. Наши видятъ, что дѣло будетъ плохо! А Ширшиковъ потребовалъ себѣ въ дорогу человѣка, который бы стряпалъ, и прислугу. Начальники наши посовѣтовались и дали ему извѣстнаго колдуна Безсонова и парнишку для прислуги. Безсонову приказали, чтобы онъ комиссара живого не привозилъ, будетъ бѣда, а если онъ его уходитъ, то получитъ награду. Поѣхали вотъ они въ Анюй (вмѣсто ярмарки Чукотской). Ничего. Вотъ благополучно возвращаются обратно. Въ поварнѣ «Веселой» ночуютъ. Ширшиковъ велѣлъ Безсонову готовить ужинъ. Онъ готовитъ. И вотъ онъ досталъ изъ кармана бѣлый порошокъ и спрашиваетъ парнишку: «какъ думаешь, крѣпкій онъ?» Тотъ отвѣчаетъ: «должно быть крѣпкій». «Ну, когда крѣпкій, то будетъ съ него и половины порошка», говоритъ Безсоновъ — и высыпалъ половину въ котелокъ съ супомъ. Подали ужинать Ширшикову. Онъ хлебнулъ одну ложку, потомъ другую и задумался. Ложка выпала изъ рукъ, глаза выпучилъ и языкъ высунулся изо рта; Безсоновъ, видя это, говоритъ: «ё, парнишка, ты говорилъ, что онъ крѣпкій, я ему маленько далъ — и онъ пропадаетъ!» И въ самомъ дѣлѣ. Ширшиковъ пропалъ. Тѣло его привезли въ Нижне Колымскъ и похоронили возлѣ церкви. На деревянной доскѣ надъ могилой вырѣзана его фамилія и день смерти».
«А то еще пріѣзжалъ изъ Якутска совѣтникъ Рингъ, нашелъ много безпорядковъ и управляющаго здѣшняго и станичнаго голову отправилъ въ Средній, чтобы ихъ отдать подъ судъ, а самъ пріостался съ казакомъ. Его тоже окормили. Посыпали порошку въ жаркое, онъ закусилъ - и вдругъ сталъ самъ себя тыкать вилкою въ грудь и свалился. Не много погодя очувствовался, призвалъ казака и приказалъ ему, въ случаѣ его смерти, забрать шкатулку съ бумагами и непремѣнно доставить въ Якутскъ. И въ самомъ дѣлѣ, онъ вскорѣ умеръ. Родные отправленныхъ управляющаго и головы у казака выкупили бумаги и высланныхъ воротили. Тѣмъ дѣло и кончилось. Донести некому было — и все это отнесли на счетъ нижнеколымскихъ колдуновъ. И такъ за ними эта слава и осталась, хоть колдуновъ не было и теперь ихъ нѣтъ».
5) Кладъ въ «казармѣ Шалаурова».
Въ пятнадцати верстахъ отъ берега Ледовитаго моря, на правомъ берегу Колымы, стоитъ почернѣвшее отъ времени строеніе. Это срубъ безъ кровли съ помѣщеніемъ на двухъ половинахъ и сѣнями — посрединѣ. Надъ ними возвышается сторожевая башня съ бойницами. Кругомъ замѣтны слѣды несуществующихъ теперь построекъ. Строеніе это у колымчанъ называется «казармой Шалаурова» и къ нему пріуроченъ слѣдующій разсказъ, записанный со словъ старожила:
«Въ давнія времена, когда много бѣгало разныхъ судовъ по морю, въ устьяхъ Колымы разбилось судно Шалаурова. Команда его вышла на берегъ (а ихъ было много). На самомъ берегу моря выстроили маякъ, который стоитъ и по нынѣ. Изъ него въ трубу высматривали караблей, въ надеждѣ выручки. Сами же пошли вверхъ по Колымѣ и построили казарму. Жили они здѣсь нѣсколько лѣтъ, пока пришло за ними судно и увезло ихъ. Передъ отъѣздомъ Шалауровъ въ казармѣ зарылъ кладъ и заклялъ, что возьметъ его тотъ, кто будетъ законный сынъ, по имени Иванъ, по отцу Ивановичъ, единственный у родителей, не имѣющій ни брата, ни сестры. Но съ тѣхъ поръ не потрафлялся никто — Иванъ Ивановичъ, законный сынъ, не имѣющій ни брата, ни сестры и потому кладъ не казался».
«Многіе изъ нашихъ, когда приставали на этомъ мѣстѣ и заглядывали въ казарму окошкомъ, видѣли въ одной комнатѣ пень и на немъ огромная желѣзная наковальня, а когда войдутъ внутрь, то видятъ только пень и никакой наковальни не оказывается. Нѣкоторые видѣли окошкомъ огромную пеструю суку съ щенками, а какъ войдутъ въ казарму, нѣтъ ни суки, ни щенятъ. Вотъ одному какъ-то удалось застать суку въ казармѣ и при ней три щенка. Онъ взялъ одного и увезъ съ собою. На первомъ же ночлегѣ видитъ онъ во снѣ, что пришла сука и говоритъ: «кабы ты взялъ всѣхъ щенковъ и меня, то взялъ бы и кладъ, а когда взялъ только одного щенка, то нѣтъ тебѣ ничего!» Онъ проснулся — и въ самомъ дѣлѣ, щенка нѣтъ. Вернулся въ казарму и тамъ ничего не нашелъ. Такъ шалауровскій кладъ и теперь въ казармѣ».
Привожу еще одинъ разсказецъ, имѣющій хотя до извѣстной степени частный интересъ, но при этомъ и вообще довольно характерный.
6) О баронѣ Менгденѣ.
«Еще въ старыя времена, когда наша Колыма стояла на другомъ мѣстѣ, прислали сюда на поселеніе барона (Менгдена). Привезли его съ женою и съ дочерью Елисаветою, а съ ними была экономка и еще два человѣка. Баронъ былъ богатый, выстроилъ въ городѣ*) большой домъ и жилъ въ немъ, и нашимъ помогалъ. Не долго жили, умерла дочь Елисавета. Баронъ ее похоронилъ и съ нею въ гробѣ похоронилъ большой мѣшокъ съ золотомъ. Послѣ умерла экономка, а тамъ и самъ баронъ. Два его человѣка послѣ вернулись въ Россію».
*) Колымчане иначе не называютъ свою Колыму какъ «городомъ».
«Наши промышленники, когда имъ случалось ходить по протокѣ, видѣли, что тамъ, между могилами, бродитъ кто-то бѣлый и все воетъ и плачетъ. Но они убѣгали поскорѣе. Разъ одинъ шелъ въ вѣткѣ и видитъ: на берегу, гдѣ былъ городъ, ходитъ женщина въ бѣломъ платьѣ и несетъ на рукахъ бѣлый мѣшокъ, и стала ему давать его. Но онъ хотѣлъ убѣжать. Тогда она размахнулась и бросила мѣшокъ. Мѣшокъ упалъ въ вѣтку, и слыхать было, что зазвенѣло въ немъ золото. Но то ли мѣшокъ былъ тяжелый или это нечистая сила, только вѣтка стала погружаться. Онъ схватилъ мѣшокъ, выбросилъ на берегъ, и самъ сталъ уходить, только слышалъ, какъ бѣлая женщина выла и плакала».
«Тогда въ Охотскомъ или гдѣ то въ Сибири была каторга. Оттуда прислали къ намъ двухъ варнаковъ. Одинъ — Козловъ, другой — Сергѣевъ. Они построили себѣ землянку и жили отдѣльно отъ людей. Ходилъ только къ нимъ слѣпой юкагиръ Айба. Козловъ и Сергѣевъ пошли въ старый городъ, бароновъ кладъ доставать. Разрыли одну могилу и нашли въ ней барона, раздѣли его до нага и перевернули спиною вверхъ. Разрыли другую могилу — нашли дочь барона. Клада никакого не было, а только на рукѣ у ней былъ золотой перстень. Сергѣевъ сталъ его снимать, но не могъ: туго сидѣлъ на пальцѣ. Взглянулъ на покойницу, а она улыбается. Сергѣевъ струсилъ, выскочилъ изъ могилы и не хотелъ болѣе снимать перстня. Тогда Козловъ выругалъ его, самъ спустился въ могилу и ножемъ отрѣзалъ палецъ съ перстнемъ! Награбленную одежду забрали домой и стали ее просушивать (много лѣтъ она лежала въ землѣ и была отсырѣлая). Тогда разъ Айба — слѣпой шелъ къ нимъ и наткнулся лицомъ на вещи. Ощупалъ руками, обнюхалъ что землею пахнетъ — и догадался въ чемъ дѣло. Пошелъ и объявилъ жителямъ. Варнаковъ забрали и вещи тоже. Сергѣевъ сознался какъ все было, и обоихъ послали въ Якутскъ. Могилу зарыли. Съ техъ поръ ни бѣлой женщины болѣе не видать, ни кладъ болѣе не кажется».
Олыксандровичъ.
(OCR: Аристарх Северин)