Желающим бесплатно скачать аудиозапись якутских сказок (на якутском языке) 

Скачать 

Словарь непереведенных слов 

Абаасы (абааhы) — злые духи, жители Нижнего мира 

Айхал — молитвенный возглас, выражающий радость, пожелание блага 

Айыы — добрые божества-небожители 

Айыы аймага (айма5а) — этническое название якутов; по якутской мифологии, якуты рождаются по воле добрых божеств айыы. Аймах — букв, родня, племя 

Алаас — поляна, круглое поле или пастбище, окаймленное лесом 

Алгыс — благословление, хвала, восхваление 

Арангас — могильный лабаз — захоронение на дереве 

Атыйах — сосуд из бересты, чаша для напитков 

Баай — сосуд из бересты 

Байанай — дух — покровитель охотников и рыбаков 

Буур — холощеный самец-олень, самый старый олень или сохатый 

Далбар чабычах — большой низкий берестяной жбан 

Дойду — страна, край 

Дэрэтник (дэриэтинньик) — дух умершего, привидение 

Дьабака —  якутская женская меховая шапка 

Иччи — хозяин, домовой, дух 

Ийэ-кут — см. кут 

Колума (голомо, холомо) — тип постоянного жилища в виде пирамидального или конусообразного остова из тонких бревен, покрытого дерном 

Кёс — якутская мера длины, равная 10 км 

Кумыс (кымыс) — напиток из молока, приготовленный по особой технологии 

Куобах — народная спортивная игра; прыжки в длину обеими ногами на 12 меток, прыжки "по-заячьи" (куобах — заяц) 

Кут — 1) жизненная сила людей и животных; 2) таинственная сущность, которую женщине дают светлые божества айыы, тогда она может родить ребенка. Обычно в литературе ошибочно переводят "душа ребенка". По верованиям якутов, у человека имелись ийэ кут, сахгын кут и буор кут. Ийэ кут (ийэ — букв, мать) означает жизненную силу, полученную от матери. Салгын кут (салгын — бука воздух, теплый воздух, ветерок, воздушный) означает, видимо, отделившуюся от живого человека кут, от нее веет теплом, так как это кут еще живого человека. Буор кут (буор – букв. земля) означает сущность, благодаря которой человек живет в этом мире. Если повредится буор кут, то человек болеет и может умереть 

Кут-сюр - см. сюр-кут 

Кылыы - народная спортивная игра: прыжки с разбега в длину на одной ноге на 12 меток 

Кылыысыты - прыгуны, участники народной якутской игры — прыжки на одной ноге 

Кыыл - зверь 

Кэриэн айах - вид чороона для торжественных празднеств 

Маамыкта - аркан с подвижной петлей для ловли коней и оленей низкий 

Матаар исит (иhит) - деревянный кубок без ножек для напитков 

Могол ураса (мо5ол ураhа) - большая берестяная ураса 

Мэнэрик - человек, страдающий северной истерией, припадочный, кликуша; считалось, что мэнэрик сродни шаману, во время припадка его устами "говорил" дух, "вселившийся" в него 

Нохоо - грубое обращение к парню, мальчику 

Оллоон - шест для подвешивания над костром котлов, чайников 

Олонхо - якутский героический эпос 

Олонхосут - сказитель охонхо 

Осуохай (оhуохай) - якутский народный круговой танец, сопровождаемый пением-импровизацией запевалы, которому вторят несколько человек (два и более) 

Саар багах (ба5ах) - священный столб для жертвоприношений на ысыахе 

Саары - особым образом выделанная кожа, снятая с крупа ло¬шади и идущая на изготовление обуви 

Салама - шнур из конского волоса с привязанными к нему пучками конской гривы и нанизанными дарами для жертвоприношения духам 

Саламат - кушанье из муки и сливочного масла 

Салгын кут - см. кут 

Сири исит (иhит) - сосуд большого объема, изготовленный из выделанной особым способом бычьей кожи 

Суорат - род молочной пиши якутоа заквашенное кипяченое молоко 

Сэлэ - 1) часть ритуальных сооружений на месте проведения ысыаха, которая состояла из одного или нескольких рядов молодых березок, соединенных друг с другом волосяной или ременной веревкой. В том случае, когда сэлэ состояла из двух - трех рядов, веревка натягивалась вокруг всех березок так, что отгораживалась небольшая площадка, где ставили сосуды с кумысом и другим угощением; 2) натянутая между столбами толстая волосяная или ременная веревка для привязывания жеребят 

Сюллюкюн (суллуукун) - водяной дух 

Сюр (сур) -— 1) олицетворение жизненной энергии, признак наличия сильной воли, мужественности; 2) психика человека 

Сюр-кут (сур-кут) -— совокупность психических и физических свойств челове¬ка; если у него в сохранности сюр-кут, то он живет благополучно. Если повредится сюр-кут, то человек болеет или умирает 

Тангалай — старинная, праздничная верхняя женская одежда в виде шубы, кафтана или сарафана. Тангалай богато украшали узорами, аппликацией, вышивкой и т.п. 

Тангара — общее название добрых божеств, покровительствующих якутам 

Тойон - уважительное прибавление к именам божеств и эпических родоначальников; должностное лицо, влиятельный богатый человек 

Тордуйа — самая примитивная посуда из одного продолговатого куска бересты с загнутыми краями 

Туос — береста; отметки для прыжков в национальных спортивных играх 

Тюсюлгэ (туhулгэ) — поле для празднества ысыах 

Улус — единица административного деления Якутии, с 1929 г. — район 

Ураса (ураЬа) — конусообразное летнее жилище якутов 

Ураангхай — самоназвание древних якутов 

Урууй — торжественное восклицание, выражающее радость, восторг 

Уус — род 

Хайах — сливочное масло, сбитое с теплым молоком и застывшее 

Хамначчыт — работник, слуга, батрак 

Хаппахчы — ложе (чулан, перегородка) для незамужних девушек или супругов 

Холомо — жилище с пирамидальным или конусообразным остовом из жердей, покрытых дерном, мхом и т.п. 

Хотон — хлев, зимнее помещение для скота 

Хотун — госпожа, супруга 

Чороон — деревянный резной кубок для кумыса — от маленького до максимальной вместимости в 7 л; служил для повседневного и ритуального использования 

Чохороон — топорик 

Чэчир — 1) зеленые молодые березки, воткнутые вокруг места проведения кумысного праздника ысыах, 2) огороженное молодыми березками место, куда ставят сосуды с кумысом 

Ымыйа — большой деревянный сосуд для кумыса, старинная круговая чаша 

Ыстанга — народная спортивная игра: прыжки с разбега в длину на 12 меток — поочередно на левой и правой ноге 

Ысыах (ыhыах) — весенне-летний праздник в честь божеств айыы и наступления лета, сопровождаемый обрядом молений, обильным угощением и кумысопитием, танцами, народными играми и конными скачками 

Эмэгэт — чучела зверей и птиц — помощников шамана при камлании 

Юёр (увр) — злой, иногда покровительствующий людям дух, в которого обратились после смерти шаман либо человек, умерший насильственной смертью 

1.Медведь и лиса 

В старину медведь и лиса были очень большими друзьями. И в жизни, и в делах, и на охоте действовали сообща. С наступлением зимы медведь засыпает, лиса же не спит. Потому медведь говорит своей подруге лисе: 

— Ты зимой никуда не ходи. Увидят твои следы — по следам придут и убьют. Поэтому спи со мной, — говорит. 

— Нет, никуда не пойду. Поверь. Тебя, своего друга, разве брошу? — говорит лиса. 

Медведь засыпает. А лиса не спит, все ходит, шалит-шумит, [но] данного медведю твердого слова не нарушает. И все же очень хочется ей выйти на воздух. Отворит дверь и весь долгий день носится-резвится снаружи, к себе домой только глубокой ночью приходит. Каждый день так гуляет. 

И однажды до того расшумелась, что разбудила своего медведя. Когда вернулась домой, медведь-то лису высек — шкуру спины глазам показывает. С тех пор лиса не гуляет, лежит на одном месте. С едва приметным светлым дыханием, с чуть теплящейся белой душой лиса-бедняжка в нетерпении зиму [еле] пережила. 

Наступает весна, медведь из своей берлоги выходит. 

— Ну, гуляй, ну играй! Играть-веселиться сейчас пора наступила, — говорит медведь. 

Вот они вдвоем ходят. Медведь очень боится бекаса, пугается его, от этого лиса до колик в печени покатывается со смеху. На это медведь каждый раз гневается, чуть не до смерти лису избивает. Не может больше лиса ходить вместе с медведем — кончилось терпение. Обдумывает-ищет способ, как сбежать от медведя. 

И вот однажды лиса говорит медведю: 

— Медве-е-дь, друг, ты чего боишься? — говорит. 

— Больше всего я боюсь вот этого зверя, вылетающего из кочек с криком «ньаас», — а больше ничего не боюсь! — говорит медведь. 

— Ясно. А я больше всего боюсь шагающего на двух ногах поперечноглазого зверя, — говорит лиса. 

— О-о! Ну и ну, нашла кого бояться. Поперечноглазый ведь мой родственник. Вначале я был поперечноглазым, потом стал медведем, — говорит медведь. 

Лиса-то над медведем давай насмехаться: 

— И вправду смахиваешь ты на поперечноглазого: ступаешь грузно, очень вспыльчивый, так можешь и убить меня, — говорит. 

— Если ослушаешься меня, и вправду убью. Берегись, — сказал медведь. 

— Вот что, медведь! Оказывается, ты не боишься поперечноглазого. Перво-наперво, [он] твой родственник, поэтому ты поперечноглазых всяко — хоть силой, хоть хитростью — сможешь одолеть. А я поперечноглазого боюсь. Ты охоться на поперечноглазых. Я же буду охотиться на того, кого ты боишься: на кричащего «ньаас». Посмотрим, кто из нас больше добудет, — говорит лиса. 

— Верно сказала, лиса. Если много добудешь кричащих «ньаас», то для меня опасности станет меньше. А если я добуду поперечноглазого, то опасности станет меньше и для тебя, и для меня. Однако тебе ли, такой, добыть кричащего «ньаас »! Мне же стоит только захотеть, стану добытчиком, — говорит медведь. 

Все же договорились, что встретятся на этом месте через девять дней. С тем и разошлись охотиться в разные стороны. 

Медведь хотел было добыть поперечноглазого, но в тот же день сам стал добычей поперечноглазого. А лиса кричащих «ньаас» прямо-таки сотню добыла. 

Когда истек девятый день, пришла на то место, где условилась встретиться с медведем, — а медведя-то сегодня и нет. Ждет, ждет, а медведя ее все нет и нет. Пошла тогда лиса по следам своего медведя. Обнаружив-узнав, что поперечноглазый убил ее медведя, помочилась на медвежьи кости. Тогда это увидел, оказывается, один медведь. Тот медведь лису невзлюбил. С тех пор, говорят, дружбе лисы и медведя пришел конец. 

2. Лиса и журавль 

1 У лисы ушат мелкой рыбы, у журавля тымтай с хаяком. Едят они похлебку из лисьего ушата. Как-то раз, приготовив похлебку, лиса выскользнула на улицу. Вытянув шею, журавль выпил свою похлебку и заснул. Когда поутру журавль принялся разжигать огонь, лиса проскользнула [в дом]. 

Журавль: 

— Ну, лиса, куда ходила? Лиса: 

— Старшая невестка Харах Хаана рожала, я там бабкой-повитухой была. 

Журавль сказал: 

— Кого родила? 

Лиса: 

— Ээй, девочку. 

Журавль: 

— Какое имя дали? 

Лиса: 

— Авдотья Серединка-НаПоловинку дали. 

2 Следующим вечером, сварив, приготовив похлебку, лиса выскользнула на улицу. Вытянув шею, журавль выпил свою похлебку и заснул. Когда поутру журавль принялся разжигать огонь, лиса проскользнула [в дом]. 

Журавль: 

— Ну, лиса, куда ходила? 

Лиса: 

— Ээй, средняя невестка Харах Хаана рожала, я там бабкой-повитухой была. 

— Ну, кого родила? — журавль говорит. 

— Ээ, девочку, — лиса-то. 

— Какое имя дали? — журавль говорит. 

Лиса говорит: 

— Трях-Трях Трясушка дали. 

3 Вечером, сварив, приготовив похлебку, лиса выскользнула на улицу. Когда поутру журавль принялся разжигать огонь, лиса проскользнула [в дом]. 

Журавль: 

— Ну, лиса, куда ходила? 

Лиса: 

— Ээй, младшая невестка Харах Хаана рожала, я там бабкой-повитухой была.  

Журавль: 

— Ну, кого родила? 

Лиса говорит: 

— Ээй, девочку. 

Журавль: 

— Какое имя дали? 

Лиса: 

— Скряб-Скряб Поскребушка дали. 

Мелкая рыбка у них кончилась. 

Журавль: 

— Сходи-ка, лиса, принеси мой хаяк, давай поедим! Лиса выскользнула. Тут же лиса [обратно] вбегает: 

— Твой тымтай стоит пустой! Журавль: 

— Тууй-иэ, обманщица, отчего ему быть пустым?! — сказал и, вытянув шею, вышел сам. Тымтай клювом подцепил, принес и [перед ней] брякнул. 

— Тууй-иэ, обманщица, сама же и съела! — журавль сказал. — Ходишь притворяешься! — сказал журавль, лису клювом подцепил и в огонь бросил. 

Загоревшись, лиса выскочила и побежала, куда ноги несут. Прибегает к незатягивающемуся пенкой молочному озерку Харах Хаана. 

Лиса: 

— Незатягивающееся пенкой молочное озерко Харах Хаана, потуши на мне огонь! — говорит. 

Незатягивающееся пенкой молочное озерко: 

— Ээй, где уж мне потушить на тебе огонь — не успеваю свою рыбу прокормить! 

Лиса: 

— Пусть восемьдесят быков Харах Хаана твою воду выпьют и твоя рыба задохнется! — приговаривая, побежала, куда ноги несут. 

Прибегает к восьмидесяти быкам Харах Хаана. Лиса: 

— Восемьдесят быков Харах Хаана, потушите на мне огонь! 

— Ээй, мы, быки, сами не можем найти и наесться травы, сами едва стоим — где уж нам потушить на тебе огонь. 

Лиса: 

— Пусть восемь небесных стерхов-дочерей, девять вольных журавлей-сыновей Харах Хаана погонятся за вами и жердиной вас изобьют! — приговаривая, побежала, куда ноги несут. 

7 Прибегает лиса к восьми небесным стерхам-дочерям и девяти вольным журавлям-сыновьям Харах Хаана: 

— Восемь небесных стерхов-дочерей и девять вольных журавлей-сыновей Харах Хаана, потушите на мне огонь! 

Сыновья-дочери Харах Хаана: 

— Ээй, где уж нам потушить на тебе огонь — сами едва стоим, не можем с работой справиться. 

— Пусть Харах Хаан погонится за вами и жердиной вас изобьет! 

8 Прибегает к старику Харах Хаану: 

— Старик Харах Хаан, потуши на мне огонь! 

— Ээй, где уж мне потушить на тебе огонь — сам сижу, свой брюшной жир не могу поднять. 

— Пусть остромордые мыши-землеройки твой брюшной жир насквозь прогрызут! 

9 Прибегает лиса к остромордым мышам-землеройкам. 

— Остромордые мыши-землеройки, потушите на мне огонь! Остромордые мыши-землеройки: 

— Не можем запасы сделать на год, торопимся — где уж нам потушить на тебе огонь. 

10 Лиса побежала к лесу. 

— Туча, прорвись! Небо, расколись! — кричит. 

Тут пошел сильный дождь, огонь погас, порыжевшая лиса в лес убежала. 

11 Мыши брюшной жир Харах Хаана насквозь прогрызли. Пошел старик Харах Хаан за сыновьями-дочерьми гоняться и жердиной их избивать: 

— Огонь на лисе не потушили, дали остромордым мышам-землеройкам мой брюшной жир прогрызть! 

Сыновья-дочери Харах Хаана: 

— Огонь на лисе не потушили, заставили нашего отца нас жердиной избить! — сказав, пошли за восьмьюдесятью быками гоняться и жердиной их избивать. 

Восемьдесят быков: 

— Огонь на лисе не потушило, дало этим сыновьям-дочерям нас жердиной избить! — сказав, к незатягивающемуся пенкой молочному озерку с восьмидесяти сторон подошли, до дна его осушили: молочное озерко обмелело, тут вся его рыба от голода и подохла. 

Восемь небесных стерхов-дочерей, девять вольных журавлей-сыновей Харах Хаана откопали запасы остромордых мышей-землероек, мыши от голода и погибли. 

3. Птица Тюёнэн с четырьмя яйцами 

Высиживала, говорят, на старой иве птенцов [птица Тюёнэн]. Тут пришла одна рыжая лиса, задрала морду и говорит: 

— Ну, птица Тюёнэн с четырьмя яйцами, если ты не хочешь, чтобы я твою сугробистую поляну сжевала, чтобы твою тучную долину сгрызла, чтобы твою старую склонившуюся иву свалила, сбрось-ка одно свое яйцо! — говорит. 

Поплакала-поплакала птица Тюёнэн с четырьмя яйцами и сбросила одно свое яйцо. Лиса его с хрустом сжевала и убралась. 

Сидит птица Тюёнэн, плачет. Через сутки опять пришла та лиса. Пришла и снова говорит: 

— Если не хочешь, чтобы я твою сугробистую поляну сжевала, чтобы твою тучную долину сгрызла, твою старую склонившуюся иву свалила и ушла, съев три твоих яйца, сбрось-ка одно свое яйцо! — говорит. 

Поплакала-поплакала птица Тюёнэн с четырьмя яйцами и сбросила одно свое яйцо. Лиса ушла-убралась. Сидит та самая птица Тюёнэн с четырьмя яйцами, плачет-рыдает. А [лиса] переночевала и опять пришла. Придя, лиса снова, как прежде, сказала, пригрозила и опять забрала яйцо. 

Сидит бедняжка Тюёнэн, оставшись с одним яйцом, тут приходит старик бурундук. 

— Почему, плача-рыдая, сидишь, птица Тюёнэн? — говорит. Тюёнэн говорит: 

— Приходила одна лиса, грозилась, что сугробистую поляну сжует, мою тучную долину сгрызет, мою старую склонившуюся иву свалит и из четырех моих яиц трех птенцов моих съела и ушла, — говорит. — Остался у меня всего один птенец, — говорит. 

Старик бурундук говорит: 

— Ээ, глупая, как же ты поверила, что лиса столько земли сроет, эту иву свалит, а [тебя] съест. И ты своего птенца ей отдаешь! — говорит. — Если опять придет и станет просить, скажи: «Если сможешь мою тучную долину сгрызть — сгрызи, если сможешь мою сугробистую поляну сжевать — сжуй, если сможешь мою старую склонившуюся иву свалить — свали». Согласна? — сказал и ушел. 

На следующий день лиса опять пришла. Пришла и снова, как прежде, говорит, опять одного ее птенца просит. 

Птица Тюёнэн с четырьмя яйцами говорит: 

— Мою старую склонившуюся иву свали, если сможешь, мою сугробистую поляну сжевать — сжуй, если сможешь, мою тучную долину сгрызть — сгрызи, если сможешь, моего птенца съесть — съешь, — говорит. 

Лиса визжит, землю скребет, иву тянет. Откуда ей одолеть — не одолеет. Оттого, что так делала, свои передние зубы обломала, стала лисой с щербатыми зубами. 

— Ну, птица Тюёнэн с четырьмя яйцами, кто тебе дал совет? Наверное, старик бурундук насоветовал, — сказала, ушла. 

Отправилась тогда лиса, пришла к старику бурундуку. 

— Ну, старик, давай-ка с тобой в железной колыбели покачаемся, — говорит. 

Старик бурундук: 

— Ну давай, — говорит. 

Пошли к железной колыбели, качают друг друга. Лиса сказала: 

— Дедушка, я первой лягу, — говорит. 

— Давай ложись, — говорит. 

Лиса легла. Немного погодя говорит: 

— Дедушка, помираю, быстрее подними! — говорит. Старик бурундук поднял лису. 

Лиса: 

— Ну, теперь ты ложись, — говорит. 

Старик лег. Едва он лег, железной веревкой его привязав, лиса говорит: 

— Ну, удалец, ты, верно, [сам] встанешь? Птице Тюёнэн с четырьмя яйцами насоветовал, не дал мне ее последнего птенца съесть, — сказала и убежала. 

Старику бурундуку смертный час приходит. Он уж было совсем отчаялся, когда явилась, ведя за собой своего птенца, птица Тюёнэн. Когда пришла, [он] говорит: 

— Ну, за то, что я тебе посоветовал, лиса привязала меня и ушла. Как освободишь? — говорит. 

Птица Тюёнэн перетерла клювом ту железную веревку и освободила старика. 

Затаил старик бурундук обиду на лису. Как-то раз прослышал старик бурундук о том, что будет лисья сходка, и отправился на эту лисью сходку. Приходит, набив за пазуху мелкой древесной трухи со всего света. Вот, приплясывая, входит в середину лисьего сборища. Тут из него посыпалась труха, отчего все лисицы засмеялись. Тогда он увидел: одна лиса со щербатыми зубами смеется, прикрывая рот. Старик схватил ее за загривок и стал бить ожигом. Так бил, что чуть не убил. 

Лиса оттуда сбежала. После, говорят, пошли лисы-сиводушки с потемневшим мехом. 

В тех местах, где веревка впивалась в тело старика бурундука, наросло новое мясо и (полосами) выросла на нем, говорят, шерсть другого цвета. Оказывается, говорят, этот старик был предком бурундуков в давние времена. 

4. Чирок и беркут 

В южной стране птицы, собравшись, устроили большую сходку. 

— Наша земля-страна летом слишком жаркая, знойная, засушливая — все яйца (что мы откладываем) протухают, пропадают! Выберем себе господина и пошлем-ка его искать землю-страну в северной стороне! — сказали. 

Собравшись-сбившись в кучу, выбрали беркута: 

— Ведь ты — птица, которая может опуститься в засушливом, безводном месте; ведь ты — существо, которое может питаться и четвероногими (и) птицами; ведь ты и величиною, и мудростью всех нас превосходишь — ты и отправляйся! — сказали. 

После долгих прощаний со своей женой и детьми беркут полетел, отбрасывая огромную тень. 

После того, как бетркут-тойон улетел, очень маленькая утка по названию чирок — утка, у которой лишь красивое оперенье, — стала увиваться вокруг жены беркута. И вот, заметив это, хатын дала, говорят, [ему] поручение. Чирок оказался расторопным малым на посылках, оказался проворным малым в делах. Тогда хатын сделала его своим приятелем-товарищем, а тут вдруг и полюбила, и вот вдруг вступила с ним в любовную связь. Чирку — счастье: целый год живи мужем хатын. 

Ровно через год беркут-тойон, отбрасывая в полете огромную тень, возьми и прилети. Когда он прилетел, весь летающий птичий народ собрался, приговаривая: 

— Алаатыка, что за вести принес наш светлый тойон? В какой же такой земле побывал? Услышать бы скорее! — говорят-говорят. 

— Ну, наш тойон, в какой же такой земле-стране ты побывал и вернулся? — спросили. 

— Эчикийэ, напрасно-зря побывал: садящейся на дерево птице ни одного дерева нет сесть — такая страна, оказывается; плавающей по воде птице ни одной ложбинки, ни одного озера нет поплавать — такая страна! Густым туманом, ветрами-вихрем окруженная земля, оказывается! — сказал беркут. 

— Тыый, ноко, уходи прочь! Муж пришел! — сказала [тем временем] бетркут-хатын припорхнувшему чирку. 

— Вот потому-то я и здесь: обо мне никто на сходке не спросит: «Куда делся?» Лучше расстанемся, предавшись на прощанье, как раньше, любви — на долгую память! — сказал чирок, забрался в огромное гнездо беркута и там со своей хатын стал целоваться-обнюхиваться, миловаться. 

Вдруг заметил он, что летит, возвращается, беркут-тойон. 

— Тыый, куда же спрятаться-деться?! Взлечу — увидит! — сказал тут чирок. 

— Давай вот на сук под гнездом садись, сейчас темно — близорукая птица не увидит, — сказала беркут хатын. 

Чирок, уцепившись за сук, возьми и сядь [на него]. Прилетев, беркут-тойон своей женщине сказал: 

— Ну-ка, подруга, обувай детей! Та земля в северной стороне, оказывается, самая прекрасная земля: и прохлады вдоволь, и деревьев вдоволь, да и камней укрыться вдоволь, да и зверья, добычи вдоволь. 

— Сколько народа собирается отправиться? — спросила тут беркут-хатын. 

— Нет! Я им сказал: «Сквернейшая, с нестерпимым морозом, окруженная ветрами земля», — зачем мне им говорить? — Мы сами отправимся, господином-госпожой став, вольготно тогда умножим [свой род], — слышен голос беркута-тойона. 

А после этого [послышался] звук: как будто [кто-то] целует-ласкает женщину. (Целый год не видевший [женщины] человек что же станет делать?) Услышав это, чирок заревновал. (Целый год ее любивший человек тоже не виноват.) Ревнуя, вскрикнул «чус!» — и тут же взлетел. От этого беркут-тойон вздрогнул, вскрикнув «суй!», взметнулся — гнездо его с треском свалилось. 

— Чей это голос? — спрашивает у своей женщины. 

— Что, говоришь, чей голос? Разве это не звук обломившегося и упавшего сука? — так говорит женщина. 

— Может и так, — говорит беркут-тойон. Наутро чирок, придя на сходку, поведал: 

— Вот такая превосходная земля, говорят, есть в северной стороне. 

— Как ты об этом прознал? — спросили. 

— Когда я, забравшись под гнездо беркута-тойонй, сидел и думал: «Постой-ка, что же расскажет своей женщине?» — [он взял и] рассказал. К тому же гнездо его свалилось — по этой примете узнаете! — сказал чирок. 

— Если это правда, тогда может быть выберем и пошлем другую уважаемую птицу, а? Столько готовились, оставлять так нельзя. 

Вдруг, степенно вышагивая, появился беркут-тойон. 

— Как ночевал, старец? — спросили [его] все. 

— Гнездо мое свалилось, — сказал беркут-тойон. На ЭТО: 

— Чирок, значит, правду говорил! — перемигнулись, и такое слово собравшийся народ произнес: 

— Ну вот, господин наш беркут-старец, вернувшись, [ты] сказал: «Это страна, в которой никто не сможет выжить». Нерадостно нам это слышать: по нашему разумению, там обязательно должна быть хорошая земля. Хоть ты и хотел сделать добро, может, как раз туда ты и не попал. Если отправиться в ту сторону света, откуда приходит прохладный ветерок, там обязательно должна быть хорошая земля. Думаем мы послать другую уважаемую птицу. Если так поступим — не обидишься ли, услышав, что будешь снят с должности тойона? Таков ведь закон, — сказали хором. 

— На что же буду обижаться? Обижаться тут не на что, — сказал беркут. 

Тогда весь пернатый крылатый народ, что зовется птицами, обращаясь к журавлю, сказал: 

— Ты ведь, журавль-тойон, почтенный старец, самый благородный из нас, и летаешь хорошо, и видом своим прекрасен, ты ведь можешь и на сухую землю опуститься, и насекомыми питаться. А если вода — сможешь найти пропитание, ступая по воде длинными ногами. Поэтому мы выбираем тебя тойоном и тем, кто отправится, осмотрит ту землю и вернется. 

— Ну хорошо, отправлюсь; благодарю, что выбрали, — сказал журавль. 

10 А затем вошел в круг собравшегося народа. Говорят, была тогда утка по названию лахаатта — невзрачная, маленькая коротышка. Та утка вдруг сказала: 

— Алаатыка Собрали общую сходку и из всех птиц выбрали самую бестолковую!.. У этой птицы только и всего, что ноги длинные, а утром и вечером бестолково вопит, а рост большой, а шея вытянутая. Какой же, думаете, ум-разум есть в голове у этой птицы? По-моему, добравшись до первого озера с лягушками да ящерицами, эта птица свой зоб там набьет и вернется! 

Выслушав это, журавль как напал на лахаатту. Напав, неужто не осилит? Избил ее так, что она не могла стоять, крылья и ноги ей переломал, собирался и жизни лишить, да народ спас. 

И Лежит лахаатта, еле дышит и говорит: 

— Алаатыка, мочи нет, больно! Алаатыка, горе-мучение мне! Говорят, на общей сходке кто угодно какое угодно слово волен говорить, а если скажет неправедное слово и это навредит людям, то он должен за это ответить, не об этом ли речь? Полюбуйтесь, какой умный, спокойный выбранный вами человек! Алаатыка, обрек на погибель! 

— В самом деле, напрасно ты, наш тойон, так поступил: если бы она возвела на тебя напраслину, это бы раскрылось... Мы тебя оставили бы, другого порядочного нет! — заговорили все разом. 

Лежит лахаатта, визжит: 

— Алаатыка, горе вам! Надо же такое сказать, что нет другого порядочного! Разве не видите вон сидящего тойона-молодца — тойона и по имени, и по всему прочему? Кто же еще увидит так далеко, как он? Кто же еще полетит так высоко, как он? Кто же еще есть с таким спокойным-рассудительным нравом, как у него? Кое-кто из вас живет, спотыкаясь о собственный клюв. 

— И вправду, ведь есть у нас самый знатный-родовитый, самый благородный-почтенный, самый мудрый-сильный! И вправду, если он не долетит, кто тогда долетит? И вправду, если он не увидит и не рассудит, кто тогда рассудит? Значит, выберем его, попросим его! — пошумев-погалдев, выбрали тойоном [орла] и отправили его. 

Со свистом [рассекая воздух], орел осмотрел те земли, вернулся и рассказал: 

— Это такая прекрасная земля, что ни один детеныш не погибнет, ни одно яйцо не протухнет, — сказал. 

12 И вот, когда все зашумели, [собираясь] лететь, птица по названию лахаатта возьми и скажи: 

— Разве я не умру, если останусь здесь одна? — сказала. Тогда всей сходкой решили: 

— Птицу по названию лахаатта и туда, и обратно пусть несет на спине журавль: это он виновник, сломавший ее руки-ноги! — сказали. 

Поэтому журавль редко сюда стал прилетать. Беркут же с тех пор прячется, живет, скрываясь в лесу. А лахаатта теперь богоргоно, она сюда не прилетает. 

Ну на этом, значит, и конец. 

5. Кто первым увидит восход солнца 

Со времен сотворения земли-неба все птицы-звери появляются на свете, как и везде, со спорами-раздорами, оказывается. Вот потому-то и встретились однажды, спустившись в долину речки с высокими крутыми берегами, мышь и лось. На рассвете, перед восходом солнца, небо посветлело, оказывается. В это время [мышь]: 

— Существо с длинными ногами восход солнца, верно, раньше увидит. А маленький горемыка, верно, позже увидит, но все же поспорю: вот я, наверное, раньше увижу, — говорит. 

— Кто зна-а-ет, может и вправду длинные ноги помогут мне: глядя сквозь верхушки дремучего леса, я, наверное, раньше увижу, — говорит [лось]. Большой затевается спор. 

А мышь — недаром смышленая — во время этого спора на запад на верхушки леса посматривает, оказывается. Когда на запад на верхушки леса смотрела, лучи солнца верхушки леса осветили, оказывается. А лось на восток, откуда восходит солнце, смотрит, оказывается. А там-то [небо] высокий берег заслоняет-затемняет, оказывается. Мышь же: 

— О-о, ну-ка, почтенный лось-молодец, увидел ли ты, молоде-ец, восход солнца? А я уже давно стою и вижу. Смотри-ка, смотри-ка туда! 

Показала лосю, что солнце, оказалось, уже взошло, осветив верхушку того дерева. 

Так лось, хоть и имел длинные ноги, восхода солнца не увидел. Маленькая же, под корнями трав-деревьев живущая мышь, раньше увидев, радовалась победе, так говорят. 

6. Жеребец и бык-пороз 

(Как зима стала длиннее, а лето короче) 

1 Сотворив весь мир, бог у человека спросил: 

— Мне зиму сделать длинной или лето сделать длинным? — сказал. 

На это человек ответил: 

— Спроси у моих друзей — жеребца и быка-пороза. Как они скажут, пусть так и будет, — сказал. 

2 Бог у жеребца спросил: 

— Хочешь, чтобы зима была длинной, или хочешь, чтобы лето было длинным? 

На это жеребец ответил: 

— Пусть лето будет длинным, зимой мои копыта насквозь промерзают. 

3 Потом бог у быка-пороза спросил: 

— А ты что скажешь, зиму сделать длинной или лето продлить? Бык-пороз ответил: 

— Ты зиму продли, в летнюю жару у меня нос мокнет, — сказал. 

4 Тогда бог зиму сделал длинной, а лето сделал коротким .

Из-за этого жеребец рассердился и лягнул быка-пороза в нос — верхние зубы ему выбил. А бык-пороз боднул жеребца в бок — желчный пузырь ему проткнул. Вот с тех пор у лошадей нет желчного пузыря, а у рогатого скота нет верхних зубов. 

7. Лягушка-госпожа 

1 Ну вот, жила лягушка-госпожа. А в упряжке у нее упряжным скотом водяной зверь: [лягушка] выросла, имея упряжным скотом крысу-зверя, питающуюся корнями растений. Жила она так: как-то раз поймала огромную крысу, ноздри ей проколов, конем сделала, верхом сев, в упряжную скотину ее превратив, разъезжала, забавляясь, с песней-тойуком, с рассказами, со многими благопожеланиями. Три мира проехала, всю землю объехала. Разъезжая так, вот с такой песней ехала: 

1 — Вот я какая, 

Лягушкою-госпожою став, 

У тойона темного омута, 

У тойона болотной воды, 

5 Позволение получив, 

По земле со щедрым солнцем 

Прогуляться надумала, 

С двумя рядами зубов, 

Огромную крысу запрягши, 

10 Из трехгранной 

Травы-осоки батас сделала, 

Лук сделала, 

Корень сорной травы отыскав, 

Согнувши его, связав, 

15 С острием оружие смастерила, 

Стрелой из него стреляя, ехала, забавлялась. 

В верховьях Манчаарылаах, 

По дальней стороне Тыымпы, 

По восточной стороне Кюёрэлээх 

20 На очень многих гуляньях гуляла. 

На южной окраине алааса Тёккёлёёх, 

Достигнув темного омута, 

Крыса-зверь споткнулась, 

Потом кувыркнулась, 

25 Меня на спину опрокинула. 

С тех самых пор 

Моя спина в полоску — 

Черную и еще красную. 

Вот так лягушка стала разукрашенной, говорят, что на солнце загорела. 

8. Почему у горностая хвост почернел 

Горностай — вор с давних пор. Раз он вор, то, наведываясь в одну семью, имел привычку время от времени тайком съедать припасенное в сусеке масло. 

— Кто же такой крадет и съедает наше масло?! Вроде не мышка, — так говоря, долго подстерегали-караулили. 

И вот как-то раз сусек открыли — выбегает горностай. До той поры, говорят, горностай был белым-белым. 

— Оказывается, это черный разбойник, забираясь, крадет и съедает [масло]! — так сказав, один раз взяли ожиг в саже: старушка открывает, а старик встречает. Когда горностай выбегал, горностай, ловкий из ловких, проскользнув, выскакивал, — прижав его к краю сусека, [старик] ожигом задел половину хвоста. 

Вот с тех пор, говорят, хвост горностая стал черным, как сажа на ожиге. 

9. Пташка и мангыс 

Были, говорят, пташка и мангыс. Жили вместе в одном доме. Наступила жара. 

— Вспотел-то я как, — сказал мангыс. 

— Ну искупайся, — ответила пташка. 

— Не утону ли в воде? 

— Ну ухватись за осоку! 

— Не врежется ли в руку? 

— Ну надень рукавицы! 

— Не намокнут ли мои рукавицы? 

— Ну отнеси да высуши! 

— Не рассохнутся ли? 

— Ну разомни! 

— Как же смогу размять? 

— Ну побей молотом! 

— Бай, Не разорвутся ли? 

— Ну зашей! 

— Не проколет ли иголка руку? 

— Ну надень наперсток! 

— Кириэсин, всякие разные слова у абаасы. Съем-ка тебя! — сказав, мангыс схватил пташку ну и насадил ее на железный рожон. 

— Мангыс, поджарилась-поджарилась я! Поверни же! — сказала пташка. 

Тогда мангыс ее повернул. 

— Мангыс, поджарилась-поджарилась я! Съешь-съешь! — сказала пташка. 

Мангыс ее снял, целиком проглотил, сидит, свой рожон облизывает. 

— Сгнила-сгнила я! Сходи на двор (выпусти), — сказала пташка, царапая-царапая живот мангыса. 

— Сууй-йэ. Кириэсин, всякие разные слова у абаасы — с этими словами сходил у основания пня. 

— Собака мангыса-мангыса, приди, съешь! Засыхаю, — сказала пташка. 

Собака пришла и разом проглотила. 

— Собака мангыса-мангыса, сгнила я! Выпусти, — сказала пташка, лежа в животе собаки. 

Тогда собака сходила у основания пня. 

— Хорошо быть без греха, оказывается! Вот до сих пор жива: лежу, вижу свет (солнца), — приговаривая, лежала, смотрела, поблескивая глазками. 

— Сууй-йэ, Кириэсин, всякие разные слова у абаасы. Погоди, уж я за тебя возьмусь, — сказав, мангыс целый куст со всеми корнями выдернул и со всего маху опустил в самую середину собачьего помета. 

Тогда тот собачий помет, раскрошившись, превратился в разных птиц и со звуком «чалып (чачып)» (щебеча «чып-чап») разлетелись они во все четыре стороны неба, говорят. Мангыс глянул на небо: 

— Кириэсин, всякой всячиной стал абаасы. — и с этими словами, говорят, остался. 

10. Старушка Тээллэй 

В старину, когда на нашей якутской земле люди-скот были доверчивы, жила, говорят, старушка Тээллэй. Были у нее, оказывается, одна дочка-грибок, желто-серая собака, пять коров и соседка лисичка-обманщица. 

Однажды [та] приходит ночевать к старушке Тээллэй. Когда пришла ночевать, старушка Тээллэй: 

— Соседка моя, лисичка-обманщица, сказывай-ка олонхо, — сказала. 

На это: 

— Если дашь одну свою корову, буду сказывать, — сказала. 

— Ну отдам, сказывай, — сказала. Тогда вот так сказывала: 

— Старушка Тээллэй пластом, Дочка-грибок ничком, 

Желто-серая собака клубком, 

Восемь столбов вразброс, 

Главная матица в наклон, 

Пять коров в придачу, — [вот так] сказывала. Так закончилось [сказание] в этот вечер. 

А потом, на следующий вечер, уведя корову и закончив с делами, на второй вечер [лиса] опять пришла. 

— Ну, соседка, сказывай-ка олонхо, — сказала [старушка]. На это опять теми же словами, что вчера вечером: 

— Старушка Тээллэй пластом, 

Дочка-грибок ничком, 

Желто-серая собака клубком, 

Восемь столбов вразброс, 

Главная матица в наклон, 

Пять коров в придачу, — сказала. 

Два раза переночевав, на третий вечер снова пришла. Тут старушка опять сказала: 

— Ну будешь в этот вечер снова сказывать олонхо? — сказала. 

— Буду сказывать, буду сказывать, если отдашь одну корову, — сказала.

— Старушка Тээллэй пластом, 

Дочка-грибок ничком, 

Желто-серая собака клубком, 

Восемь столбов вразброс, 

Главная матица в наклон, 

Пять коров в придачу, — сказала и ушла домой, уводя третью корову. 

А потом в тот же вечер опять возвращается. Старушка Тээлэй говорит: 

— Сказывай-ка нам олонхо, — сказала. На это: 

— Буду сказывать, если отдашь корову, — говорит. 

— Ээ, дам, дам, — говорит. 

— Старушка Тээллэй пластом, 

Дочка-грибок ничком, 

Желто-серая собака клубком, 

Восемь столбов вразброс, 

Главная матица в наклон, 

Пять коров в придачу, — сказывает и уводит четвертую корову. 

Уходит, на пятый вечер опять приходит. На пятый вечер, придя: 

— Ну буду сказывать олонхо, — говорит. 

— Что, будешь ли сказывать олонхо! — когда спросила: 

— Буду сказывать, буду сказывать, — говорит. — Как же, конечно, если отдашь корову! — говорит. 

Опять, уговорившись, что дадут пятую корову, согласилась сказывать вот так: 

— Старушка Тээллэй пластом, 

Дочка-грибок ничком, 

Желто-серая собака клубком, 

Восемь столбов вразброс, 

Главная матица в наклон, 

Пять коров в придачу, — сказывает и уводит пятую корову. В ту же ночь старушка Тээллэй, залепив окно [и] дымовое отверстие коровьим навозом, выморозила свое жилище-очаг. 

Утром дочка-грибок встала, хотела развести огонь — огонь не разгорается, хотела выйти во двор — дверь не открывается. Вот так старушка Тээллэй, дочка-грибок, желто-серая собака — все умерли-пропали, их не стало. 

Богатством старушки Тээллэй обогатившись, достатком ее довольствуясь, лисичка-обманщица, говорят, до сегодняшнего дня жила, оказывается. 

11. Волк и старик 

В старину в одной местности жил, оказывается, один старик. Этот старик, говорят, был одинокий — ни ребенка, ни жены у него нет. Ничего не имея, питался-кормился, говорят, бедняга, тем, что выпрашивал у ближних соседей. У большой семьи, жившей поблизости от его жилища, время от времени он выпрашивал легкие-копыта, взвалив на спину, приносил домой и этим пытался прокормиться, оказывается. Хоть и так, все же был у него свой балаган. 

Вот как-то раз, когда старик, согнувшись, неся на спине суму со всем, что с трудом выпросил у этих соседей, с палочкой шел — сзади кто-то его нагнал, он не разобрал, кто. Только вдруг что-то загрохотало, тут же старик со своей сумой-поклажей кубарем покатился на землю. И вот лежит и видит: стоит, склонившись над ним, оказывается, огромный голодный волк. Старик испугался: 

— Вот и конец, съест ведь, теперь-то пропаду, — сказал и вот так просит волка: 

— Ну, хищник черного леса, по твоей длинной тропе я не ходил, никогда в жизни твою широкую тропу не топтал. Не ешь меня. Ну, съешь меня, ну хоть и съешь, большой выгоды не получишь. Ну, прошу-умоляю! — говорит. 

В старину, когда человек и животные только появились, человек и животные говорили одинаково, четвероногие разговаривали, говорят, так же, как люди. Поэтому волк и старик стали разговаривать, как два человека. 

Волк так сказал старику: 

— Ну, я тебя сейчас непременно съем. Вот за мной уже девять суток гонятся, чтобы убить, вот девять лучших всадников на девяти конях. Уже догоняют, вот-вот настигнут меня, поэтому съем тебя — я должен, подкрепившись, бежать! 

— Ну, постой, не говори так, не ешь меня, прошу! — говорит бедный старик. 

— Ну, пожалуй, я отпустил бы тебя, если бы ты спас меня от преследующих девяти всадников, пытающихся меня убить. Только за такое добро-благодеяние я бы, пожалуй, не съел, — говорит волк. 

— О, что же такое говоришь? Разве моя сила больше силы тех девяти всадников, разве мой ум изворотливее их ума, чтобы я мог их перехитрить и спасти [тебя], разве я сильнее тебя, разве мои ноги проворнее твоих, чтобы я мог выручить и спасти тебя? Просто невозможные вещи ты говоришь, нет, не ешь меня, прошу-умоляю! — говорит. 

— Ну, тогда я тебя тут же съем! Если уж постараешься спасти, обязательно должен спасти. Отчего же не спасешь?! — говорит ему волк. 

— Ну, тогда ты сам посоветуй, вот как, каким образом мне тебя спасти, — говорит старик. 

— Ну, если ты за добро отплатишь добром, — согласен. Ты вот как сделай. Посади меня в эту свою суму, завяжи ее и взвали [на спину]. Когда преследующие меня люди догонят и станут выспрашивать, отрицай, говоря: «Не знаю волка». 

— Ну ладно, пусть будет так, — говорит старик и, сняв с плеч суму, развязав завязки, распахивает перед волком суму. Волк в суму залезает, сворачивается калачиком, свернувшись-завернувшись, укладывается. (В голодном волке что же будет? — и полных тридцати фунтов нет, оказывается.) Тогда старик завязывает [суму], кажется, с легкостью взваливает ее на спину и с палочкой идет дальше и дальше. Тут вскоре девять человек — люди, преследовавшие волка на девяти лошадях, догоняют и спрашивают старика: 

— Эй, старик, не видел ли волка, в какую сторону ушел? Вот уже девять суток так гонимся! 

Старик им будто бы с негодованием: 

— Нет, волка не видел. Хоть волка, хоть еще что разве сможет увидеть такой человек, как я: мающийся в нищете, еле бредущий с палочкой человек? 

— Ээ, тогда, видно, не заметили, как он свернул в оставшийся позади нас сушняк, — там, видно, спрятался. Давайте лучше вернемся! — сказали друг другу и, повернув коней, поскакали назад. 

Только тех людей не стало видно, старик, спустив с плеч на землю суму, развязав завязки, выпускает волка и говорит: 

— Ну, я тебя спас от смерти, [теперь] добро за добро. 

Волк же еще больше хочет съесть, уж рассердился — так рассердился, уж разозлился — так разозлился. 

— Не бывало такого, чтобы за весь свой век двуногий просто так признавал добро, сделанное четвероногим! Поболее этого, наверное, делал ему добра, однако никогда не признаёт. Поэтому я тебя непременно съем! — вот такие слова произносит волк. 

Старик замучился просить: 

— Не ешь, не ешь меня! За какую вину хочешь меня съесть? — говорит. 

На что тот: 

— Съем, съем, сейчас же съем, — сказал, оказывается. Тогда старик говорит вот так: 

— Нет, давай мы с тобой пожалуемся, пусть люди рассудят. После того, как я сделал столько добра, после того, как я спас твою светлую душу, ты меня обидел. Ну пойдем, кого встретим, того и попросим рассудить! 

— Ну, пусть будет так, можно и на людской суд, — сказав, вместе со стариком [волк] идет. Идут так и вдруг видят: по дороге навстречу им идет, повесив голову, очень почтенный, состарившийся пёс. 

— Вот ты, видно, много зим проживший, много горя-страданий видевший старик. Постой-ка, рассуди ты нас: вот, не поладив, мы идем. Этот волк меня обидел! — сказав, [старик] подробно рассказал, о чем спор. 

Пёс помолчал, подумал и говорит: 

— Да, так и есть. То, что сделал четвероногий, двуногий никогда не признаёт. Вот тому пример. Вот я хожу, мучаюсь вот. В давние годы жила семья, у которой часто умирали дети. Та семья, сделав меня для своего ребенка ымыы[-хранителем], воспитывала меня вместе с ребенком. Когда этот ребенок рос, его отец с матерью умерли. Тогда я был быстроногим охотником, не упускавшим летающих вверху пернатых, бегающих внизу четвероногих. Поэтому, принося разных летающих пернатых, разных бегающих четвероногих и кормя это дитя, воспитывая-кормя в малолетстве, взрастил его. После, когда он стал взрослым, обзавелся домом-семьей, я, охотясь на пушного зверя черного леса, охотясь на отборных четвероногих, его обогатил, семью сделал зажиточной. И пища, чтобы есть, и одежда, чтобы носить, у него появились. 

А вот сейчас, решив: «Вот состарился-одряхлел, стал теперь бесполезным», — перестал поить-кормить. Семья заодно с ним, каждый меня бьет, дома не держат. Даже моего добра не признал он. Сперва я его сделал человеком. Затем после этого сделал зажиточным семьянином — этого не признал, не защищает, не оберегает он меня. Вот почему, обидевшись на него и навсегда с ним расставшись, иду куда ноги ведут. «На мое счастье-удачу, может, какая добыча попадется, что-либо еще встретится, — думая. — А может, дойду куда-нибудь и умру?» — думая. Правда, что двуногий не признаёт добра четвероногого, волк правильно говорит, оказывается, — так сказав, пёс медленно прошел мимо. 

— Моя правда вышла. Ну, съем, много лишнего не говори! — сказав, напирает на старика волк, собираясь его съесть. 

Старик опять просит: 

— Хищник черного леса, ты старый человек, многое-всякое сам знаешь. Так вот, после жалобы наследному князю жалуются улусному голове, скажем, пёс нам вроде как наследный князь, теперь пожалуемся улусному голове. Пойдем, кого увидим — спросим, пусть наш спор рассудит, все, что ни есть, бывает дважды! 

— Ну ладно, будь что будет — пусть снова рассудят, — говорит волк. 

10 Опять вдвоем идут. И вот на их пути в одном очень хорошем месте рыжая, совсем одряхлевшая, отощавшая лошадь мучается — с трудом тебенюет. Подойдя к этой лошади, старик говорит: 

— Ну, истинное дитя Джёсёгёя*, мы, не поладившие люди, идем. Ты, старец преклонных лет, познавший много горя, оказывается, наш спор рассуди, слово наше оцени. Этот волк, видно, меня обидеть хочет! — сказал и подробно об их споре лошади рассказал. 

11 Стояла лошадь, слушала это, потом: 

— Этот волк правильно говорит, оказывается: двуногий не признаёт добра четвероногого. Даже вот сделанного мною добра мой хозяин не признал. Сначала, когда я была жеребенком, нашел меня. Как только я стала двухлеткой, много ездил на мне верхом, много странствовал, много промышлял, безмерно много пользы своим потом ему принесла. Когда я была в расцвете, в тяге груза среди ломовых не было [мне] равных, в беге скакуны [рядом] не держались. Я ведь обогатила этого человека, семью сделала почтенной. Сейчас у него со мной вместе пятнадцать лошадей. Вместе со всеми этими лошадьми держит [меня] на пастбище. А [там] меня, такую состарившуюся беднягу, лягая, оттесняют к краю и всё лучшее сено они, зубастые-губастые, раньше меня съедают. Поэтому я, старое дряхлое существо со стершимися зубами-губами, остаюсь без пищи, хожу, слизывая снег. Хозяин же, пренебрегая мною, отдельно меня не кормит, уморил. Будь что будет, из-за обиды-печали, расставшись со своим хозяином, кое-что вот откапываю, ем, не хочу умирать. Волк правильно говорит. Какое бы добро ни сделал четвероногий, двуногий не признаёт. 

12 Ну волк еще пуще сердится-злится, вот-вот съест. Старик: 

— Не ешь, не ешь, я — безвинный человек, — так умоляет и говорит: 

— Все, что ни есть, трижды бывает, и жалоба тоже трижды. Поэтому вначале жалуются наследному князю, если там неудача, во второй раз должны жаловаться улусному голове, если там нас постигнет неудача, в третий раз [я] должен жаловаться городскому суду. Поэтому ты должен принять мое слово: кого встретим, того опять спросим, пусть попробует нас рассудить. 

13 Волк соглашается, ну снова идут. И вот тогда навстречу им с черным загривком, с отметиной на груди, с белым пятном на лбу чернобурая лиса [идет]. 

— Ну вот, любимица черного леса, умница-разумница черного леса, лучшая из пушных зверей, старейшина, остановись и рассуди нас. Идем [мы], люди с большим спором, — сказав, с самого начала [старик] все рассказывает, как было, всю правду говорит. 

— Вот это объясни, рассуди, пожалуйста, — просит старик. Лиса сидит, смеется: 

— Ну-ну... Ну, всё неправду говорите, с самого начала всё неправда. Как такой большой человек поместится в такой маленькой суме? Волк сюда не влезет. Что вы тут напели? Бросьте, не говорите таких слов, это изначально лживый рассказ! — говорит. 

Старик с волком: 

— Правда-правда, ну рассуди же! И правда в суму поместился, — зашумели. 

Лиса не верит :

— Ну да! Бросьте свои россказни! — сказав, хочет пройти. На то старик: 

— Ну правда, рассуди, постой! Не говори так, любимица черного леса, вот сейчас грозится меня съесть. Нам, не поладившим людям, растолкуй! — говорит. 

14 — Ну если это правда, посади тогда волка в эту суму, докажи: войдет или не войдет? Только если увижу своими глазами, поверю! — говорит лиса. 

— Ну ладно, покажем, что ли. Она никак не верит, и вправду покажем, — говорят волк со стариком. 

Когда старик раскрыл суму, волк залез и, свернувшись в комок, улегся. Тогда старик крепко завязал суму. 

— Ну вот, ты не верила, а ведь поместился! — говорит старик. Лиса, рассмеявшись, сказала: 

— Что же ты стоишь? Как можно скорее крепче бей, как молено сильнее пинай лежащего в суме своего волка! 

Вот старик опомнился. Как только услышал это, изо всех сил стал пинать, изо всех сил стал бить своего волка — и убил. 

— Ну же, давай, сними шкуру этого волка, мясо его в награду отдашь мне. Шкуру бери себе, ну же, поторапливайся! — говорит старику лиса. 

Старик суму развязал, шкуру с волка снял, а мясо бросил лисе. Лиса: 

— Вот видишь, я тебя спасла от смерти, теперь ты с одеждой. Мне же досталась пища, — сказала. И, когда принялась она есть мясо волка, старик, перебив палкой четыре ноги лисы, свалил ее насмерть. 

После этого шкуру лисы, которая сделала ему добро, спасла его светлое дыхание, и волка продал, до самой смерти этим кормился, а потом, говорят, сошел в землю. 

12. Умная собака 

Старик Семен, всю жизнь пробатрачивший у бая, умер. Остались сиротами его дети, Иннокентий с Николаем. Стали парни вместо отца у бая батраками. Вот так жили, а когда подросли, не выдержав черного байского гнета, вдвоем от бая сбежали. Достигнув неизвестной горы, поставили там дом и зажили. Оба стали известными охотниками, лося за ноздри, медведя за зад водили. Очень хорошо жили. 

[Как-то раз] один из них, старший брат Иннокентий, погнавшись за добычей, далеко зашел, дошел до незнакомой горы. Идет под горой и тут [видит], перед ним на земле лежит что-то круглое, как кольцо. Иннокентий удивился, то кольцо концом палки поддел. Оно же змеем оказалось, [змей] его шею обвил и: 

— Буду-ка я ходить напрямик сквозь твои уши туда-сюда, — по-якутски говорит, по-человечьи рассказывает. 

— Брось, — говорит Иннокентий. 

— Тогда съем, — говорит змей. 

— Не ешь. Тогда уж, пожалуй, напрямик ходи, ладно, — сказал Иннокентий. 

Змей, через его уши напрямик походив: 

— Ну как, узнал ли? — говорит. На то Иннокентий: 

— Нет. Ничего не узнал, — сказал. 

Тогда змей так рассказывает Иннокентию: 

— Я в старину был колдуном. Потом попался более сильному колдуну. Тот человек меня заклял: «Будь змеем, духом-хозяином горы!» — вот и лежу. С этой поры ты теперь будешь слышать голоса птиц и зверей. 

Младший сын Николай пришел домой, стал поджидать своего брата. Небо потемнело. Брат не идет. Кричит-зовет, по дереву колотит, думая, что заблудившийся брат услышит, придет. Устав колотить по дереву, стал ждать дома. Ждал-ждал, так что спина у него онемела, наконец пришел его старший брат. 

— Чтобы найти богатую добычу, ходил очень далеко, — говорит. 

О змее ничего не рассказывает. На том все и закончилось. Каждый день пытается Иннокентий разобрать голоса птиц и зверей, но никак не поймет, о чем они говорят. «Может, змей обманул?» — думает. 

У братьев две собаки. Однажды вечером Николай услышал, как собаки скулят. На слух Иннокентий [разобрал], как кобель рассказывает суке следующее: 

— Девка, что же ты можешь узнать-услышать? А я узнал. Бай, у которого батрачили наши хозяева, оказывается, живет в местности, что в пятнадцати кёс отсюда. Есть трое байских сыновей — очень сильные-вспыльчивые люди, разбойники. Те люди как раз идут к нашим хозяевам грабить накопленное богатство и пушнину. Сюда, видно, к полуночи явятся. Даже если придется умереть, мы попытаемся устеречь эти три амбара. 

Сука: 

— [Ты] мужчина — ты и стереги, — говорит. 

Посидел, послушал это Иннокентий, выпустил своих собак во двор. Кобель раньше выскочил, не хотевшую выходить суку [Иннокентий] выгнал. Иннокентий ничего не ест, то и дело вздыхает: «Кажется, я занемог», — думает. 

Парни спят на ороне друг к другу ногами. В полночь вдруг залаяли собаки, люди их отгоняют, скрипят охотничьи лыжи. 

Николай: 

— Пришли люди, — говорит. Иннокентий: 

— Это не люди, байские сыновья-разбойники пришли грабить, — говорит. 

Сидят, заперев дверь. Вот слышат: обходя три двери, лает кобель, из-за одной двери изредка слышится лай суки, [вдруг] человек заохал, собака заскулила. После этого наступила тишина. 

Когда небо посветлело, парни вышли, видят: у одной двери, свернувшись клубком, спит сука, кобеля нигде нет. Следы людей на лыжах появились, [люди] поплутали и удалились. Двери амбара стоят нетронутые. Испугавшись, парни в тот день никуда не пошли. А собака как потерялась, так и потерялась. 

Через два дня в дверь скребется собака. Открыли — кобель с втянутым животом, с прилипшей к костям шкурой, очень утомленный, измученный пришел, оказывается. Иннокентий собаку досыта накормил. 

Слышит, как кобель, поев, так рассказывает суке: 

— Пусть хозяин слышит, скажу, что ты из женщин, оказывается, самая плохая. Ни одной двери ты не смогла устеречь. Когда я бросился на шею старшему сыну, средний из них поранил мне ножом живот. Когда кинулся к младшему сыну, старший из них содрал стрелой шерсть с моего загривка. Когда я их младшему брату вырвал жилы на ногах, [тот] идти уже не мог. Его братья по очереди понесли его на себе. Я вслед за ними. Очень медленно, оказывается, шли. Поэтому, пройдя напрямик через мыс леса, пришел по их следам раньше них в их дом. 

Когда лежал на сугробе, из дома вышла женщина, с ней я попал в дом. Очень богатая, уважаемая семья оказалась. Перед очагом громоздясь, сидела, греясь, старуха, хозяйка дома, ожигом очаг вороша и огнем все вокруг освещая-озаряя, меня разглядывала. После этого: «В краю, о котором уши имеющий не слышал, глаза имеющий не видел, бывает рождаются, оказывается, самые лучшие собаки. Возьми-ка, девка, подай ему мозговую кость», — сказала. Женщина взяла стоящее на лавке берестяное лукошко, положила в старый чабыяах [пустую] кость, я ее сгрыз, а старушку проклял: «Через три года умри, подавившись, [когда будешь грызть] мозговую кость!». 

На следующий день парни добрались. Увидев брата, занесенного в дом, старуха заплакала. Разрезав штаны, с парня их сняли. Потом: «Выведите собак!» — сказали. Когда вместе с хозяйскими собаками я выходил, молодая женщина пнула меня в бок. Я ее проклял, сказав: «С больным боком будь!». Лежа под дверью, я услышал, как молятся богу. После этого голос одного парня: «Видно, эта собака — абаасы, надо [ее] пристрелить!» — сказал. Услышав это, я сюда помчался. Один парень выскочил, пустил стрелу — мимо.
«Что еще узнал?» — спроси! Через десять дней, собравшись-подготовившись, все придут. Мой хозяин тоже сидит, слушает мой рассказ. Поэтому должны найти они обжитое место.
Услышав это, Иннокентий все, что узнал, наконец рассказал Николаю. Стали советоваться. На следующий день, собрав свое имущество, переехали на обжитое место.
Через десять дней с десятью людьми пришли байские сыновья-разбойники и увидели, что жилье парней опустело. По старому их следу не пошли, повернули домой.
Вот так умная собака, переселив хозяев, оставила, говорят, байских сыновей с пустыми руками.

Бытовые сказки 

28. Оногостоон Чуокаан и Олоон Долоон 

1 Живут, говорят, Оногостоон Чуокаан и Олоон Долоон. Очень они, говорят, дружны. Живут, говорят, двумя семьями, на расстоянии, говорят, половины кёс. 

Оногостоон Чуокаан, говорят, женат. 

Вот однажды утром приходит Олоон Долоон в гости к Оногостоон Чуокаану. Ну, приготовив еду, его кормят. Нож у старинного человека бывает длинным, доходит до двух харыс. Наевшись, вытирая-обтирая свой нож о наколенник, Олоон Долоон, говорят, сказал: 

— А-а, думал, у людей этой страны закраина [орона] из березы, оказывается, закраина из сына Хаан Харахаан-томона! 

Тут Оногостоон Чуокаан к заднему орону подошел, под него заглянул: вот под ороном лежит залезший туда сын Хаан Харахаан-тойона в черной соболиной дохе. 

— Абаты! — сказав, [Оногостоон Чуокаан] набросился на него, схватил за соболиную доху. 

Вдруг завязалась драка. В драке сын Хаан Харахаан-тойона стал одолевать Оногостоон Чуокаана: то здесь придавит, то там придавит. Тут: 

— Олоон Долоон, спаси, не дай убить! — приговаривая, кричит Оногостоон Чуокаан. 

Олоон Долоон вскочил. Вскочив, вонзил нож в печень сына Хаан Харахаан-[томона], убил [его]. 

2 Оногостоон Чуокаан говорит: 

— Ыат-татай. Как плохо, что ты убил, мог ведь просто [меня] защитить? Теперь Хаан Харахаан-тойон разве оставит нас в живых? Совсем одолеет ведь, куда теперь деться, чтобы остаться в живых? 

— Давай, я спасу, положись на меня! — говорит Олоон Долоон. 

Убитый ими человек лежал перед очагом. Олоон Долоон обвязал веревкой его шею, взвалив себе на спину, понес к его отцу с матерью. Ночь ехал, свалил у основания сэргэ. 

В дом влетел: 

— Мать, отец, уложите! — говорит. 

— Эй, иди-ка ложись со старшим братом! — говорят. 

— Эй, кириэскин, что за дела! Иди ложись со старшими сестрами! — говорит старший брат. 

— Эй, иди-ка ложись с младшими сестрами! Алаата, что за мучение! Где ходил? — спрашивают старшие сестры. 

— Иди ложись вон с той старухой Симэхсин! Кириэсин, надоедливый ты человек, видно, не дашь уснуть! — говорят младшие сестры. 

— Мать, отец, старшие братья, старшие сестры, младшие сестры, утром увидите мое славное обличье! — сказал. Выбежав, Олоон Долоон подвел к двери одного знаменитого жеребца по кличке Ыстыйбан и, распоров брюхо, взял и убил его. 

Как сделал это, повесил [на сэргэ] того убитого им человека. В ту, сделанную в животе дыру, воткнул один захваченный из дома нож. 

Утром, растопив очаг, выбегает старуха Симэхсин. Вдруг видит: повесившись на лучшей сэргэ, стоит удавленный парень, ее тойон Харыаджа Бэргэн в черной соболиной дохе, — в самую середину печени вонзил он себе нож для еды; их жеребец тоже очень страшный мертвый лежит. Ну, вывалив язык на грудь, запыхавшись, вбегает ведь. Ну, услышав, некоторые попадали без чувств. Другие же — кто совсем голый, кто, прикрывшись кое-какой одеждой, — выбежали. Такие горькие рыдания, такой страшный шум: «ты не уложил, ты не уложил», — пререкаясь, так бранятся, не с чем сравнить! 

На этот [шум] утром приходит как бы к ним в гости Олоон Долоон: 

— Сэй-йэ, из-за этого, что ли, сидите плачете? На это ведь есть совет пустяковый, — говорит. — Есть лиса-шаманка, за ней и надо послать человека, — так советует. 

— Ну, кто же за ней пойдет? — говоря, шепчутся-советуются. Олоон Долоон: 

— Вот я тот человек, который может сходить! — сказал тут. 

— Ну, иди. Какая награда? — сказали [ему]. 

— В награду дайте половину богатства Хаан Харахаан-тойона, — говорит. 

— Отдадим, что делать? И не то бы отдали, — сказав, поделили и отдали половину добра. 

Олоон Долоон пришел к лисе-шаманке: 

— Говорят, должна прийти, — говорит. 

На это лиса-шаманка, выдав пищу девяти волкам, своим сыновьям, восьми лисицам, своим дочерям, верхом на лошади с Олоон Долооном приезжает. 

Положили перед огнем сиденье, ну, велят узнать, из-за кого, из-за чего умер. Лиса-шаманка, громко камлая, в преисподнюю спустилась, но зря искала — причина смерти в преисподней так и не нашлась. Потом в Среднем мире до родоначальника духов войны дошла: 

— С отворенными устами смуглый уранхаец! — говорит. 

В это время Олоон Долоон, пробегая, привязал большой турсук с огнем к хвосту одного дикого жеребца. Сделав так, влетает [в дом]: 

— Огонь коня пожирает! — как закричит. 

Все люди тут выскочили. Олоон Долоон же шаманку за обе тазовые кости хвать! Затем в чуланчик внес, в стоявшую там большую кожаную посуду с кумысом вверх ногами возьми и засунь. Лиса-шаманка, захлебнувшись, умерла. 

Тут люди в свой дом и влети. 

— Бай! Куда наша шаманка ушла? — посудачили. — Взболтайте кумыс! — сказали. 

Олоон Долоон вбежал: 

— А-а, думал, у людей этой страны мутовка из березы, мутовка, что ли, из жепщины-хатын? — [так] приговаривая, хватает шаманку за ногу, вверх ее поднимая-поднимая, вниз [потом] опускает. 

— Тыый, гляньте, о чем говорит этот человек! — тут и говорят. Парни влетели [в чуланчик], смотрят: их шаманка-то в кумысе утонула, лежит. 

— Эчикийэ, айыккабын — тут плач-рыдания, беда-то и наступила. 

— Почему плачете? На это совет скорый! Не плачьте зря! — приговаривая, Олоон Долоон сидит, сам же одним глазом искоса на огонь посматривает. 

— Какой же совет? Ну же, спаси! Мы твой труд просто так не оставим! — тут [ему] сказали. 

— Если свою дочь отдадите и большую часть добра выдадите, я бы, пожалуй, попробовал спасти. Эчикийэ, у этакой молодицы девять волков-сыновей, восемь лисиц-дочерей — не так-то легко справиться? — прогудел Олоон Долоон. 

— Об этом ли сокрушаться, разве позволим зверям растерзать и съесть? — тут и говорят. 

Ну, вытащил лису-шаманку, привязал ей к под мышкам два пузыря с кровью. Себе же к обеим пяткам привязал два шилья. После чего шаманку усадил спереди на пестро-сивого быка, сам сел сзади; к дому лисы-шаманки подъезжает. 

А здесь дети, подпрыгивая: 

— Наша мать пришла, съедим же ее гостинцы, — такой вой-лай, крик-рев страшный подняли. 

— Тише, голубчики! Сууй, тише! Это страшно пугливый бык. Ваша мать пришла усталой, напугаете [его]! — скажи тут Олоон Долоон. 

Дети [его] не слушают, знай себе прыгают. 

Подъезжая к сэргэ, Олоон Долоон своего быка шильями как пришпорил! Вздрогнув, бык в сторону и скакнул. Опять тот пришпорил — бык опять скакнул. 

— Вы и мать свою, и меня дадите убить, — заговорив, Олоон Долоон на спину взял да и упал. 

Отброшенная же быком лиса-шаманка, в ту сторону отлетев, как грохнулась. Тут оба пузыря с кровью, лопнув, лицо, глаза шаманки так и забрызгали. 

Олоон Долоон, больно зашибившись, лежит бранится: 

— Алаатыка, черти! Человеческих слов не послушались, мать свою заставили убить. А после этого от плача-горя глаза ваши усохнут. Разве я вам не говорил не пугайте? Впрочем, на это совет скорый: сделаю так, что не будете жалеть, не убивайтесь так! — говорит. 

Сказав это, встал и привязал своего быка к лиственнице. 

— Следуйте за мной! — говорит Олоон Долоон девяти волкам-сыновьям и восьми лисицам-дочерям.

Следом [за ним] и пошли. Так отправившись, на одном озере [Олоон Долоон] стал прорубать три проруби. 

— Ну, умираем от горя! — причитая, плачут волки-сыновья, лисицы-дочери. 

— Постойте, постойте, немножко осталось, чтобы найти совет! — приговаривая, Олоон Долоон заканчивает делать прорубь. — Ну, голубчики, теперь сядьте и опустите сюда ваши хвосты. Если так сделаете, горе ваше пройдет! — говорит Олоон Долоон. 

9 Тогда вдруг все хвосты [в прорубь] и засунули. Сидят эти люди, засунув хвосты: 

— Ну, помираем, — говорят, — по спине мурашки ползут, — [так] говоря, подняли невероятно жуткий вой. 

— Ээй, погодите, пусть поболит, зато потом быстро перестанете жалеть, — говорит Олоон Долоон. 

— Спаси, помираем! Наши хвосты, видно, примерзли... Оторви наши хвосты, пожалуйста! — приговаривая, заплакали. 

— Ну, погодите! Гляньте-ка на мою палку: вот ею отобью, отбивая, оторву, — приговаривая, Олоон Долоон большую дубину показывает. 

— Непременно, не то ведь умрем — оторви! Наши хвосты накрепко примерзли, — говоря, завыли. 

— Ээх, хорошо! Теперь совет скор, — сказав, дубиной по затылкам колошматя, знай себе убивает! 

Убивая, говорит оставшимся: 

— Видите, как славно они успокоились? Быстро ведь перестали жалеть. 

Из всех волков, лисиц только по одному [волку и лисице], оторвавши хвост, убежало. От них, говорят, и пошел род волков, лисиц; от этого же на их хвостах появились, говорят, белые кончики. 

10 Олоон Долоон, как оттуда выбрался, забрал у Хаан Харахаан-тойона большую часть добра, взял его дочь, пошел домой. Все люди были очень рады, думая, что он их спас. Девушка же оттого, что вышла за чудовище с таким страшным предначертанием, горько плакала-рыдала. 

Забрав также половину добра Оногостоон Чуокаана, Олоон Долоон в сытости-богатстве до сих пор живет, говорят. Конец. 

29. Тутум Тюекэй 

1 Жил, говорят, один крестьянин с тремя сыновьями. 

Вот однажды старик, одряхлев, во время смертельной болезни вдруг трем сыновьям так сказал-завещал: 

— Ну, дети мои, если вы мне дети, отправляясь к живущему вот по соседству Баай Хаара Хаану, только с просьбой, только с просьбой не обращайтесь, — говорит. 

Так завещав-сказав, старик довольно долго еще проболел и умер. 

После смерти своего отца три сына, довольно долго прожив, чуть не умирая с голоду, отправили своего старшего брата Харыс Тюёкэя к Баай Хаара Хаану, чтобы пошел выпросил еды и принес им. 

Когда Харыс Тюёкей дошел до Баай Хаара Хаана, Баай Хаара Хаан говорит: 

— О, приятель мой Харыс Тюёкэй пришел, что ли?! Ну-ка, девки, сало без прожилок, брюшной жир без кровинок сварите! — говорит. 

В мгновение ока сало без прожилок, брюшной жир без кровинок сварили, подали. 

Баай Хаара Хаан говорит: 

— Ну-ка, если моя собака Хара Хасар съест — пусть Хара Хасар съест, если Харыс Тюёкэй съест — пусть Харыс Тюёкэй съест, — сказав, смахивает [со стола еду]. Харыс Тюёкэй кинулся было, да собака не подпускает. Собака схватила, все съела. 

И вот Баай Хара Хаан сказал: 

— Нохоо, булькающее ли выпьешь, струящееся ли выпьешь? — говорит. 

На что парень сказал: 

— Ээ, пожалуй, булькающее выпью, — говорит. Старик сказал: 

— Ну-ка, возьмите и подайте сырую воду со льдом! — говорит. Взяли, подали сырую воду со льдом — парень выпивает. Затем старик парню сказал: 

— Друг, на разложенное ли ляжешь? На сложенное ли ляжешь? — говорит. 

Харыс Тюёкэй сказал: 

— Ээ, пожалуй, на разложенное лягу, — говорит. 

— Иди тогда ложись на поленницу дров, — говорит. 

Одну задубевшую шкуру жеребенка, одну задубевшую шкуру теленка вносят, подают. Еще старик сказал: 

— Утром на рассвете вместе со старухой Симэхсин встанете, будете сгребать во дворе [снег], — говорит. 

— Ээх, ладно, — говорит [тот]. 

— Того, кто первым скажет «айа», другой должен убить, убить, рассечь лопатой спину, — говорит. 

Ладно. Люди все засыпают. Только Харыс Тюёкэй лег, вдруг старуха Симэхсин: 

— Ну, давай в нашем дворе сгребать! — говорит. 

Делать нечего, бедный парень нехотя поднялся, вышли сгребать. Парень начал было сгребать, да сказав: «Айы-айа\», — останавливается. Старуха Симэхсин подбегает, лопатой рассекла ему позвоночник, перекидывает [его] поперек ограды и уходит к себе домой. 

3 Пытались-старались [братья] дождаться своего старшего брата Харыс Тюёкэя, потом Сюём Тюёкэй пошел узнать, что случилось, а заодно заработать на еду и вернуться. 

Когда парень пришел, старик Хара Хаан говорит: 

— О-о, мой приятель Сюём Тюёкэй пришел, что ли?! Ну-ка, девки, сало без прожилок, брюшной жир без кровинок сварите! — говорит. 

В мгновение ока сварив, девушки на стол выложили, разложили. 

— Ну-ка, если моя собака Хара Хасар съест — пусть Хара Хасар съест, если Сюём Тюёкэй съест — пусть Сюём Тюёкэй съест, — сказав, смахивает [со стола], схватив, собака все съела. 

Парень снова ничего не поел. После того, как прошло довольно много времени, [старик] сказал: 

— Нохоо, булькающее ли выпьешь? Струящееся ли выпьешь? — говорит. 

Парень сказал: 

— Ээ, пожалуй, булькающее выпью, — говорит. 

— Ну-ка, тогда подайте сырую воду со льдом, — говорит. Принесли, подали сырую воду со льдом — выпивает. Затем старик сказал: 

— Утром на рассвете выйдешь, будете со старухой Симэхсин сгребать во дворе [снег]. Того, кто первым скажет «айа», другой должен убить. До того времени на разложенном ли будешь спать, на сложенном ли будешь спать? — говорит. 

— Ээ, пожалуй, на разложенном буду спать, — говорит. 

— Тогда спи на поленнице дров, на том месте, где раньше спал твой старший брат, — говорит, указывая. 

Только парень лег, вдруг старуха Симэхсин: 

— Ну, пойдем сгребать! — говорит. 

Парень нехотя выходит. Начинает было сгребать, да сказав: «Айа-айа\», — останавливается. Старуха Симэхсин к парню подбегает, лопатой рассекает ему позвоночник, бросает [его] поперек ограды, уходит к себе домой .

Младший брат Тутум Тюёкэй все пытался-старался дождаться [братьев]. Удивляясь, вынужден был идти сам. Перед уходом наложил в мешок камней, взяв их с собой, отправился. Пришел к Баай Хаара Хаану, входит. На что старик: 

— О-о, приятель мой Тутум Тюёкэй пришел, что ли?! Ну-ка, сало без прожилок, брюшной жир без кровинок сварите, — говорит. 

В мгновение ока брюшной жир без кровинок, сало без прожилок сварили, как и прежде: 

— О-о, если моя собака Хара Хасар съест — пусть Хара Хасар съест, если мой приятель Тутум Тюёкэй съест — пусть Тутум Тюёкэй съест! — сказав, со стола смахивает. 

Когда собака на еду набросилась, [Тутум Тюёкэй] теми камнями, положенными в мешок, голову собаке размозжил. Еду всю съел. Старик: 

— Дорогую мне собаку убил, — говорит, затем сказал: — Нохоо, булькающее ли выпьешь, струящееся ли выпьешь? — говорит. 

— Ээ, пожалуй, струящееся выпью, — говорит. 

— Идите и принесите масла во фляжке, — говорит. 

Парень выпивает. После этого, вечером, когда наступило время сна, старик сказал: 

— Нохоо, на сложенное ли ляжешь, на разложенное ли ляжешь? — говорит. 

На что парень сказал: 

— Ээ, пожалуй, на сложенное лягу, — говорит. 

— Иди ложись на билирик орон, — говорит. 

— Ладно, — говорит парень. Старик сказал: 

— Утром со старухой Симэхсин будете сгребать во дворе [снег]. Того, кто первым скажет «айа», другой должен убить, перебив лопатой позвоночник, — говорит. 

Тутум Тюёкэй думает: «Видно, вот так убили моих старших братьев». Наступило время сна, все засыпают. Парень прилег; вечером, когда огонь стал угасать, в наступающей темноте-потемках [он] Симэхсин: 

— Ну, сгребать пойдем! — говоря, будит. 

Симэхсин встала, собралась было поесть — не дал поесть: 

— Старик велел идти сгребать! — сказав. 

Выйдя, очень долго сгребали, [тут] старушка Симэхсин, сказав: «Айыы-айа», — шмякнулась. О-о, разве парень тот человек, который станет мешкать? Подбегает, лопатой голову разбив, убивает; после чего, зайдя, сообщает: «Убил Симэхсин». На это старик сказал: 

— Дорога [мне была] старуха! Ну-ка, нохоо, иди вырой яму по уши! — говорит. 

О-о, парень как вышел — вмиг исчез. Вскоре заходит, говоря: «Вырыл». 

— Тыый Как это так быстро вырыл? Пойдем посмотрим! — говорит. 

Выходят, смотрят: снег только сгреб, не видно, что рыли землю. 

— Ну, где же вырытое место? — говорит. 

Парень на землю ничком ложится, припадает к земле ухом: 

— Сээ, сказал ведь вырыть по уши?! Вот и вырыл так, чтобы только ухо поместилось. 

Старик сказал: 

— Нет уж! Ну-ну, брось, придется вдвоем рыть, — говорит. 

И вдвоем вырыв, старуху Симэхсин похоронили; после этого Баай Хара Хаан решил сбежать, приготовил все снаряжение. Собрался сбежать, оставив все свое богатство-имущество; повелел Тутум Тюёкэю уложить вьюк — [тот] укладывает только с одной стороны, а сам с другой стороны залезает в переметную суму. 

Старик в спешке-горячке на коня садится, на восток подается. Скачет-скачет, скачет-скачет, отъехав, говорит: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дьоо — говорит. 

Человеческий голос: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дьоо — говорит. 

— Суу! В правом ухе остался, что ли? — сказал, ухо себе как срежет! 

Немало проехал, опять сказал: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дьоо — говорит. 

Опять человеческий голос: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дъоо — говорит. 

В третий раз, опять немало проехав, сказал: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дьоо — говорит. 

Человеческий голос: 

— Суу! Отвязался-таки от Тутум Тюёкэя, тунулукку дъоо — говорит. 

Человек, перерезав себе горло, умер. 

С богатством Баай Хара Хана, на его земле, говорят, Тутум Тюёкэй стал, оказывается, жить. 

30. Мэник Мэнигийээн 

Жили, говорят, три брата: Мэник Мэнигийээн, Кёссюё Кёдёкё, Сэсэн Сэрбэкэ. У них мать — старушка Тэрэпиискэ. Слева по соседству жили три девки-абаасы, справа по соседству — Сабыйа Баай Тойон. 

Мэник Мэнигийээн ничего не делает, лишь дома балуется-шалит, все ломает, опрокидывает. Оба же старших брата добывают разную дичь, этим и живут. Скота у них нет. Так прожили много лет. Мэник Мэнигийээн вырос, стал высоким дородным человеком. 

— Нокоо! Что зря сидишь, иди на охоту! Хотя бы проверяй поставленные силки и петли, учись охотиться, — сказали братья. 

Пошел [Мэник] Мэнигийээн проверять ближние силки и петли. Много в силки, петли уток-зайцев попало, погибло. Мертвую дичь всю собрал, живую же добычу: 

— Милые мои, светлые мордашки, ясные глазки, такие хорошенькие, — приговаривая, отпустил. 

Вечером приносит немного уток и зайцев, лишь половину от тех, что добывают старшие братья. Тогда братья спросили: 

— Нохоо! Почему мало добычи? Куда дел? — говорят. 

— У бедняжек такие светлые мордашки, ясные глазки, такие [они] хорошенькие, что всех живых уток, зайцев отпустил. Потому, верно, и меньше моей добычи, — сказал Мэнигийээн. 

Братья отругали его и, дав пальму, сказали: 

— Нокоо! Этой пальмой снеси голову всему живому, что ты увидишь. 

Мэнигийээн пошел осматривать вчерашние силки и петли. Всем, кого он видел: живой ли добыче, мертвой ли дичи — всем сносил голову. Вечером он пришел домой, неся на спине очень много торчащей-растопырившейся добычи. Его старуха мать, увидев идущего сына, выбежала навстречу: 

— Мое дитя, смотрите-ка, взрослым человеком став, вот с охоты на спине торчащую-растопырившуюся [добычу] несет, смотрите-ка! Вот радость-то какая, смотрите-ка!.. — приговаривала. 

Тут Мэнигийээн пальмой матери голову снес. Вечером вернулись братья, входя в дом, увидели: у порога дома лежит мертвая мать с отрубленной головой. 

— Нокоо-о! Кто убил нашу мать? 

— Я. Сказали ведь давеча: кого увидишь, всем, кто с головой, голову сноси, — и дали пальму, не так ли? Когда я к дому подошел, навстречу вышла мать, у нее была голова. Поэтому я ей голову и снес! 

— Чудовище! Разве мы тебе дали пальму для того, чтобы ты убил человека?! Мы ведь дали для того, чтобы ты убивал добычу: уток, зайцев, медведей, волков. Дурак! — криком крича, отругали братья парня. 

Назавтра сказали парню: 

— Иди, принеси от старшей сестры рысью доху матери. Обрядив, похороним мать. 

Мэнигийээн, сев на коня, рысью-галопом поехал к сестре. Когда так ехал, на пути оказалась широкая, разлившаяся вода. Вода слегка подмерзла, его конь в такую подмерзшую воду никак не входит. Ступит в воду — назад пятится. 

Мэнигийээн: 

— Не входит, ээ-э, видно, думая, что его торбаза промокнут, — сказал и, спешившись, повалив коня, с четырех ног шкуру содрал. 

Завалившись на спину, конь не встает, судорожно дергается. 

— Ээ-э... Видно, просит и шубу снять, ээ-э? — сказал и шкуру со своего коня содрал. 

Его конь, ощерившись-оскалившись, стал подыхать. 

— Бедняжка, думая, что шубу с торбазами снял, от радости смеется-скалится, ээ-э... Вставай, вставай! Поехали! — приговаривая, [Мэнигийээн] пытается коня пинками [поднять]. 

Конь не встал. Издох. Долго пытался коня поднять, устав, отправился к сестре пешком. 

— Ну, раз спишь, лежи до моего прихода. Приду — разбужу, — сказал. 

Перепрыгивая через озерца, добежал до старшей сестры. Влетает: старшая сестра вошла в тело, сидит, оказывается, с грудным ребенком на коленях. 

— Нокоо-о... Зачем пришел? Рассказывай, — сказала. 

— Моя мать умерла. Должна ты отправить ее доху рысью. Обрядив, похороним! 

— Что, моя мать заболела и умерла? 

— Не болела. Старшие братья дали пальму, сказав, чтобы всем, кого увижу, сносил голову. Снес голову и вышедшей навстречу моей матери. Вот она и умерла. 

— Оо-о! Черт! Еще и с рассказом! Мать убил, еще и рассказывает, что добро сделал. Дурак! Я выйду, из амбара доху принесу. А ты пока подержи этого мальчишку. Посмей только убить, как свою мать убил! Смотри! — сказала старшая сестра. 

Мэнигийээн взял ребенка у старшей сестры. Старшая сестра вышла в свой амбар. 

Мальчик громко расплакался. 

— Почему плачет? — приговаривая, Мэнигийээн стал вертеть и ощупывать ребенка. 

Нащупав темя: 

— Ээ-э... моя старшая сестра, бедняжка, не заметила, что у ребенка нагноилось, ээ-э... Потому-то бедный ребенок плачет, оказывается, — приговаривая, сдавил темя. 

От этого у ребенка выдавились мозги. Мэнигийээн выдавил весь мозг у ребенка. Ребенок покричал-покричал — умер. 

Старшая сестра пришла со двора, держа в руках свою доху. 

— Старшая сестра! Вот дала своего ребенка изъесть чирьям, чуть не убила! Хорошо, что я это увидел, тот гной из чирья выдавил. Как только гной вышел, бедное дитя, успокоившись, заснуло. 

У старшей сестры сердце так и ёкнуло. Догадавшись, подбежала, взяла ребенка, видит: Мэнигийээн голову ему сплющил, весь мозг выдавил, ребенок, оказывается, уже умер. 

— Абаасы, черт! Ненаглядное мое дитя погубил! Сейчас же норов твой я усмирю! — так говоря, заплакала-зарыдала, палку, которой мешают огонь, выхватила, подскочила Мэнигийээна побить. 

Мэнигийээн-то молодец прыгнул и, выхватив доху, выскочил во двор. Женщина, вскользь-невпопад нанося удары, осталась. 

Мэнигийээн доху надел, себя осматривая-рассматривая, подошел к озерцу, где сдох его конь. С запада подул ветер. Осока-камыш на том озерце стали под ветром кланяться навстречу парню. Увидев это, Мэнигийээн сказал: 

— Эти бедняжки, смотри-ка, завидуют моей дохе: кланяются, видно, чтобы я поделился, ээ-э. Дай-ка, поделюсь-ка я своей дохой! — сказал и, сняв доху, разрезав-раскромсав, на каждую верхушку травы-деревьев стал вешать, пока доха не кончилась. 

Домой вернулся и без коня и без дохи. 

— Где твой конь? 

— По дороге мой конь, дескать, замочу торбаза, не захотел ступить на край озерца, поэтому я снял с него торбаза. Потом, дескать, сними шубу, стал валяться на спине, поэтому я снял с него шубу. Тогда обрадовался, смеясь-скалясь, заснул. Возвращаясь, старался-пытался его разбудить. А он не проснулся, поэтому: «Ладно, выспись, придешь потом», — сказал и пошел пешком. 

— Оо-о!.. Круглый дурак! А где твоя доха-то? 

— Когда я возвращался, бедные травы-деревья, завидуя [моей] дохе, стали ее просить, кланялись; разрезав-раскромсав ее, вешал-развешивал на верхушки трав-деревьев, пока доха не кончилась! 

— Убирайся, черт! Напрасно такого пройдоху послали! Бедный наш конь, бедная наша доха! Что-то этот дурак еще сделает! Иди, вырой могилу своей матери. Вырой, примеряя по свои уши. Ну-ну, не рассиживайся! Быстрее закончи! — сказали братья. 

Мэнигийээн поднялся на холм, лег навзничь, сковырнул земли величиной с ухо и вернулся домой. 

— Что, уже закончил? 

— А как же, закончил. По уши, что ли, не смогу вырыть яму? — говорит с обидой Мэнигийээн. 

Парни все вместе подняли мать, понесли к холму. Пришли, видят: никакой вырытой ямы. 

— Где яма? 

— Вот она, — сказав, Мэнигийээн показывает на вырытую ямку величиной с ухо. 

— Дурак! Сказали, что ли, такую маленькую вырыть?! 

— Ну! Сказали ведь, по уши вырыть! Я, к ушам примеряя, и вырыл! 

Старшие братья, бранясь-ругаясь, сами вырыли яму, схоронили мать. 

10 Пришли домой, переночевали. Утром, собираясь на охоту, старшие братья сказали Мэнигийээну: 

— Ты нашу мать убил, поэтому не стало человека, чтоб стеречь дом, готовить еду. Теперь ты сиди дома, готовь еду, сторожи дом! На охоту не ходи! — сказали братья, а сами ушли на охоту. 

Мэнигийээн остался дома. 

В полдень вышел, добрался до живущих по соседству трех девок-абаасы, не заходя в дом, увел откормленного за три года быка; домой к себе завел, привязал. 

Вечером, с наступлением сумерек, со двора входят братья. Когда они входили, Мэнигийээн вскочил и сказал: 

— Чего мучаетесь, охотитесь? Вот мясо-жир, еда, давайте это съедим! 

Так сказав, вспорол ножом живот быка. Бык издох. 

— Вот беда! Теперь этот окаянный привел и убил, что ли, быка трех уродин, сесгетр-абаасы"? Ну вот, только-то и пожили — так эти уродины придут, съедят-погубят нас! — сказали братья. 

Ночь переночевали. От страха ничего не ели. Даже не спали. 

11 Утром на рассвете по следам своего быка пришли три девки-абаасы. 

— Вот дураки! Кёссюё Кёдёкё, Сэсэн Сэрбэкэ, Мэник Мэнигийээн, что ли, у таких людей, как мы, украли-похитили быка, чтобы его съесть, приведя, забили, повалили? Ну, лучше мы вас самих съедим. 

Так сказав, три девки-абаасы, сунув себе под мышку трех братьев, каждая по одному, понесли их домой. Как принесли, спустили в амбар без окон-дымохода. 

Девки-абаасы поели-наелись, две пошли охотиться, одна осталась. 

— Вечером придем уставшие, изможденные, поэтому надо будет как следует, досыта-вдоволь поесть. Свари и положи для нас [на сандалы] Кёссюё Кёдёкё, — сказав, сестры ушли. 

12 В полдень оставшаяся дома сестра открыла дверцу своего амбара, просунув руку, сказала: 

— Кёссюё Кёдёкё, иди-ка сюда! Иди-ка сюда! 

Кёссюё Кёдёкё со страху забился вглубь амбара. После того, как несколько раз кликнула, Мэнигийээн, подбежав, сказал: 

— Ээ-э, кого зовешь? Я, Мэнигийээн, пришел! 

— Ээ-э, ладно, пусть будешь ты, — сказав, девка-абаасы взяла, сунула под мышку Мэнигийээна, внесла в дом. 

Взяла чурбан для рубки мяса, поставила на шесток печи и: 

— Сюда навзничь ложись-ка! — сказала Мэнигийээну. Мэнигийээн лег ничком. 

— Говорю ведь, навзничь, навзничь ложись! Мэнигийээн встал и снова ничком лег. 

— Почему не слушаешься? Ээ-э, говорю, навзничь ложись! — прикрикнула межкл-абаасы. 

Мэнигийээн встал, говорит: 

— Что значит лечь навзничь?! Давай, ложись, покажи-ка! Девка-абаасы без затей показала на чурбане для рубки мяса, как надо лечь. Мэнигийээн распорол ножом живот легшей навзничь девке-абаасы. Визжала-визжала, дергалась-дергалась девка-абаасы — да сдохла. Мэнигийээн, мертвую девку-абаасы перерубив, на куски разрубив, на рожне ее зажарил. Зажарив, положил на сандалы, а сам, прячась, залег за основанием печки. 

13 Вечером вернулись две носатые девки~абаасы. Войдя, стали есть лежащее на сандалах мясо. Попробовав его: 

— Эти собаки сварили и положили нашу собственную сестру, что ли? Пойдем-ка к этим собакам. 

Выплюнув мясо, выбежали, схватив, привели находящихся в амбаре Кёдёкё и Сэрбэкэ. В дом завели, хотели убить, но те не дались, стали драться. Вокруг Мэнигийээна запрыгали-заскакали. 

— Погодите, остановитесь! Что с вами?! Так человека затопчете, — приговаривая, Мэнигийээн вскочил на ноги. 

Затем, схватив девок-абалсм, об пол их грохнул; на одну ногу ступив-наступив, другую ногу схватив, рывком каждую разорвал. 

14 Все, радуясь-ликуя, подняв-взвалив на плечи богатство-припасы девок-абаасы, домой пришли. Мэнигийээн забрал у девки-абассы и привязал к ремню узорчатый игольник с камешками — решил игрушкой для себя сделать. Досыта покушали-поели [мяса] убитого быка. Вскоре мясо быка кончилось. Пока не кончилось мясо — не охотились. 

15 Два старших парня пошли на охоту. Мэнигийээн остался за домом присматривать, готовить еду. 

Днем он поймал и привел откормленную за три года кобылу соседа справа — Сабыйа Баай Тойона. Затащил кобылу домой, привязал. 

Вечером в сумерках вернулись братья. 

— Чего мучаетесь, охотитесь?! Вот пища-еда! — сказал Мэнигийээн и вспорол ножом живот кобылы. 

Братья здорово испугались. 

— Войско Сабыйа Баай Тойона нас в живых не оставит, убьют-перебьют. Теперь разве что куда глаза глядят пойти, убежать, — сказали и, собравшись, взяв еду, охотничье снаряжение, вышли из дома. 

Мэнигийээн не захотел отставать от братьев, вышел, пошел за ними. 

— Прочь! Не ходи за нами! Не сможешь идти тихо. Оставайся! — сказали братья. 

Мэнигийээн не послушался, пошел за ними. Всю ночь бежали, весь следующий день бежали. Нигде не останавливались поесть. Очень боялись. К вечеру стемнело. Добрались до одной высоченной ели с очень густыми ветвями. 

— Можно подняться на это дерево и переночевать, спрятавшись в ветвях. Сил-мочи нет, передохнем! — сказали. 

Взобрались на верхушку дерева. Сидят, спрятавшись в ветвях. 

16 Войско Сабыйа Баай Тойона за ними по следу шло, гналось. Подошли к основанию ели, где сидят, спрятавшись [братья]. Здесь их след потеряли. 

— Темнота наступила. След пропал. Заночуем у основания этого дерева! Станем преследовать завтра на рассвете, — сказав, преследователи стали устраиваться на ночлег. 

Развели огонь, принесли воды, сварили мясо. Сами сели у основания дерева и заговорили о разном. 

17 Когда мясо со стороны огня стало как облезлая шапка, Мэнигийээн: 

— По-маленькому хочу, по-маленькому хочу, — забормотал. 

— Оо-о... черт! Выдашь нас сейчас, погубишь! Что же раньше не справил нужду, чертов сын?! — сказали братья. 

Мэнигийээн не послушался, вскочил на ноги — и с шумом над котлом помочился. 

Когда сверху в котел с мясом полилась струя, сидевшие внизу люди сказали: 

— Оо-о, какое чудесное дерево, ээ-э... Смотри, от огненного жара масло-жир, видно, растаяло и заструилось, ээ-э... 

Несколько человек, подставив ладони, попробовали: 

— Это не масло-жир — вода, оказывается, — проговорили. 

18 Вскоре Мэнигийээн сказал: 

— По-большому хочу, по-большому хочу. 

— Ну, сейчас погубит, ээ-э, выдаст! Постой!!! — сказали братья. Мэнигийээн не послушался — испражняясь, плюхать стал. Испражнения вниз людям в котел с мясом хлюпнулись-плюхнулись. 

— Бай Жир у дерева растаял, кусками падает, что ли? — сказали люди внизу. И, взяв, попробовали: 

— Ээ-э, тунах, оказывается, тунах, оказывается, — проговорили. 

19 — Руки окоченели, руки окоченели! Сейчас игольник выпущу! — сказал Мэнигийээн. 

— Несчастный! Ну, видно, погубишь, ээ-э Постой!!! — сказали братья, тычками-толчками подавая знаки. 

Мэнигийээн выпустил игольник. Игольник, звякая-брякая, бренча бубенчиками-колокольчиками, вниз с ветки на ветку, спускаясь-сваливаясь, стал падать. 

20 Внизу войско Сабыйа Баай Тойона: 

— Беда! Беда! Сверху спускается девка-абаасы. Беда! Беда!!! — приговаривая, вскочили, не сумев одеться, не успев взять доспехи, не имея возможности оседлать коней, со всех ног бросились на запад. 

Мэнигийээн с дерева спрыгнул. Вслед за убегавшими людьми погнался. Догоняя-настигая, пальмой головы им отсекал. Убегавшие люди, когда сзади доносились предсмертные стоны-крики, думая: «Это девка-абаасы, настигая, пожирает бегущих сзади людей!» — назад даже не оглядывались, еще быстрее бежали. Догоняя-настигая, головы всем отсекая, Мэнигийээн всех убивал. 

21 Вернулся к старшим братьям. 

— Спускайтесь! Что там делаете-сидите?! Спускайтесь! Пойдемте, забрав все богатство-добро Сабыйа Баай Тойона, сыто-богато заживем! Пойдемте домой! — сказал Мэнигийээн. 

Старшие братья сверху спустились. 

— Какой наш парень быстрый, оказывается! Какой наш парень сильный, оказывается! Как хорошо, что спас, освободил нас! Очень полезный человек вырос! Благодарность тебе! — сказали старшие братья. 

Вернулись домой. 

Пришли к своему соседу Сабыйа Баай Тойону. В дом вошли, находившимся там вдвоем старику и старухе сказали: 

— Старик! Ты подослал сыновей, домочадцев нас убить, мы же всех, одолев-победив, убили-погубили. Поэтому выбирай: или вас убьем, или отдайте нам целиком все богатство, имущество и скот? Ну, одно из двух выбирай! 

— Оо-о... ну что поделаешь! Одолели-победили! Я сыновьям: «Не ходите, из-за одной кобылы не связывайтесь, оставьте как есть», — говорил! Не послушавшись, ушли и вот — умерли-погибли! Коли вы победили, как же не убьете! Да, так и должно быть! Какой толк нас, старуху со стариком, убивать?! Мы люди, смерть которых уже близко. Вы ведь знакомые-известные нам дети, потому не убивайте! Богатство все наше без остатка возьмите! Нас до самой смерти содержите! Кто за нами приглядит?! Наших детей, кормильцев, вы уничтожили, — так сказал старик. 

Согласившись с этим словом, все богатство Сабыйа Баай Тойона забрали, погнали-угнали, пищу-еду, вещи-одежду вывезли. Старика, старуху не убили, так и кормили-содержали. 

В достатке-богатстве три брата зажили. 

31. Старик Чээрэ Чээрэкээн 

Ну вот, если начать по-хорошему, то был, говорят, старик Чээрэ Чээрэкээн. Был этот старик, оказывается, совсем одиноким стариком. Были, оказывается, [у него] дальние соседи. Вот однажды пошел в гости к этим соседям. Вот идет и в одном месте находит один старый лошадиный череп. Тут вдруг старик нос себе разбивает, кровь свою из носа со снегом смешивает, тот старый лошадиный череп обмазывает. Обмазав так, что тот стал красным, словно мясо, заморозил. Когда этот лошадиный череп замерз, взвалил его на спину и пошел. 

Идет, доходит до одной семьи. Подойдя, старик свою еду оставляет во дворе. Войдя в дом, старик как гость усаживается. Старика потчуют-угощают. Позже, выходя-входя, замечают еду старика. Войдя, говорят старику: 

— Старик, у тебя, оказывается, есть еда, давай занесем, давай сварим! — сказали. 

На это старик говорит: 

— Не-е! Нельзя, небось, ваш котел — вор, не буду заносить! — говорит. 

Тогда хозяева говорят: 

— Тыый, старик, не замечали мы за котлом воровства, лучше занеси и давай сварим! — сказали. 

Тогда старик: 

— Смотрите, если ваш котел сворует, не отступлюсь от одной стельной коровы! — говорит. 

— Ээ, ну ладно, если сворует — отдадим! — говорят хозяева. Старик выходит во двор, заносит свою лошадиную голову. Занеся, опускает ее в один котел. Поставив котел, старик засыпает. Котел, забурлив, закипает. Тут хозяева на еду старика посмотрели: залежалый конский череп, конечно же, давным-давно добела выварился. Хозяева: 

— Айакабын! Котел своровал еду старика! — говорят. Тогда старик: 

— Прямо оторопь меня берет! Что говорите? Говорите, что ли, котел своровал еду старика?! Не отступлюсь от одной стельной коровы! — приговаривая, плачет. 

Тогда хозяева говорят: 

— Кто же тебе стельной коровой заплатит? За еду едой заплатим! — сказали. 

Старик: 

— Тогда я своих собак позову — медведя да волка! — говоря, выбегает. 

Выбежав, взбирается на изгородь: 

— Сэкэтпэй сиэк, мокотой муок — говорит. Тогда хозяева сказали: 

— Старик, умоляем! Не зови своих собак, отдадим корову, которую просишь! — говорят. 

Старик соглашается. Потом [в дом] входит, засыпает. Утром встает. Старику отдают свою корову. Ведя свою корову, старик уходит. 

Доходит старик до следующей семьи. Привязав во дворе свою корову, входит в дом. Хозяева как гостя потчуют-угощают старика. Выходя-входя, хозяева говорят: 

— Старик, у тебя ведь есть корова. Она замерзнет — пусть заведут в хотон — сказали. 

Тогда старик: 

— Нельзя, небось, ваша собака злая, ваша корова бодливая! — говорит. 

Хозяева: 

— Брось, старик! Твоя корова замерзнет; свою собаку, свою корову мы хорошо привяжем! — говорят. 

— Ну, если мою корову [ваша] корова забодает, собака укусит — не отступлюсь от двух стельных коров! — сказал старик. 

Хозяева говорят: 

— Что же это такое! Давай заводи, если погибнет — заплатим! — сказали. 

— Ну, заводите! — говорит. Хозяева корову заводят. 

Ну, все засыпают. Когда у людей наступил глубокий сон, старик быстро вскакивает, устремляется в хотон. Вспарывает живот своей корове, коровьи кишки накручивает на рога [хозяйских] коров, сердце и печень разбрасывает между собаками. А потом, обрезав у коров веревки, обрезав у собак поводки, быстренько выскакивает и ложится на свой орон. Из-за этого тут поднимается такой шум-гам: коровы бодаются, собаки кусаются! О-о! Вот тут, вздрогнув, просыпаются хозяева. Приходят и, увидев [такое]: 

— Тыый! Корову старика [наша] корова забодала, собака съела! — говорят. 

Тут старик проснулся, оторопел: 

— Прямо оторопь берет! Говорите, что ли, корову старика забодала корова, съела собака?! Не отступлюсь от двух стельных коров! — приговаривая, сидит плачет. 

Тогда хозяева говорят: 

— Старик, кто же отдаст тебе двух коров? Одну же стельную корову отдадим! 

— Меньше, чем две стельные коровы, не возьму! А то позову своих собак — медведя да волка! — сказав, выбегает и взбирается на изгородь. 

— Сэкэтэй сиэк Мокотой муок — говорит. Тогда хозяева, испугавшись: 

— Отдадим двух стельных коров, не зови своих собак! — сказав, двух стельных коров, вытолкнув во двор, отдают. 

Ведя коров, старик уходит. Доходит до следующей семьи. Привязав во дворе коров, входит в дом. Входит и видит: с плачем-рыданиями моет женщина своего мертвого ребенка. 

На это старик Чээрэ Чээрэкээн: 

— Тыый! Дитя мое, твой ребенок, что ли, умер? — сказав, от жалости заплакал. 

Заплакав так, говорит: 

— Я дам двух стельных коров, чтобы смотрела [за ними] вместо своего ребенка. Мне же отдай своего ребенка. Останки твоего ребенка достойно похороню! — говорит. 

— Зачем же, для чего берешь мертвого ребенка!? Верно, из жалости даешь корову. Постарайся, мой старик! Останки моего ребенка собаке и [другим] животным на съедение не давай, похорони как следует! — говорит женщина. 

Тогда старик: 

— Тыый! Дитя мое, сегодня же похороню! — сказав, ребенка своего забирает, отдает своих коров. 

Неся ребенка на спине, старик уходит. Идет, доходит до одной семьи. Своего ребенка усаживает во дворе, сам заходит к одной семье. Хозяева как гостя потчуют-угощают старика. Выходя-входя, говорят ему: 

— Ну, старик! Оказывается, у тебя ребенок? Занесешь своего ребенка? А то твой ребенок замерзнет! — говорят. 

— Нет! Ваша собака злая, небось, ваша корова бодливая, небось. Не занесу! — сказал старик. 

Хозяева: 

— Стари-ик, твой ребенок замерзнет! Свою собаку и свою корову как следует привяжем — заноси своего ребенка! — говорят. 

Старик говорит: 

— Пятнадпати-шестнадцатилетних девушку с парнем буду требовать, если только моего ребенка забодает корова, съест собака! — сказал. 

Тогда хозяева говорят: 

— Ну, старик, если так погибнет — отдадим! Заноси ребенка! — сказали. Старик выходит, занеся ребенка, усаживает его на западной стороне очага. 

Хозяева говорят: 

— Старик, поднеси же ребенка к очагу! — сказали. Старик: 

— О-о! Мой ребенок не любит огня! — говорит. Хозяева: 

— Накорми ребенка! — говоря, дают еду. Взяв ее, подходит к ребенку: 

— Дитя мое, будешь есть? — сказав, произнес «да» и сам съел. 

Ну, затем засыпают. Так старик лежал спал, когда же у людей наступил глубокий сон, тихонько встал и распорол живот своему ребенку, кишки ребенка повесил на коровьи рога, руки-ноги разбросал между собаками. Затем обрезал у собак поводки, у коров обрезал веревки, быстренько потом вернулся, улегся на свой орон. Вдруг поднялся шум: коровы бодаются, собаки кусаются. От этого вскочили хозяева. 

Вскочив, посмотрели: 

— Айакабын! Ребята, беда! Ребенка старика собака съела, корова забодала! — говорят. 

Вздрогнув, старик тогда быстро сел: 

— Прямо оторопь берет! Говорите, что ли, ребенка старика собака съела, корова забодала?! Ни за что не отступлюсь от пятнадцатилетних-шестнадцатилетних девушки с парнем! — приговаривая, заплакал. 

Тогда хозяева: 

— Кто же отдаст тебе двоих детей? Одного ребенка и отдадим! — сказали. 

— Тогда я позову своих собак — медведя да волка! — сказав, выбежал. 

На изгородь взобрался: 

— Сэкэтэй сиэк Мокотой муох — говорит. Хозяева, испугавшись — этот не угомонится! — сказали: 

— Старик, не зови, отдадим детей! — сказали. После этого вытолкнули во двор девушку с парнем.

Ведя перед собой своих детей, старик уходит. Идет, доходит до жилища одного сына айыы. Входит в дом. Входит и видит: оказывается, жилище одинокого человека. Самого же его нет, ушел на охоту. Тут старик Чээрэкээн [с детьми] еду сына айыы поели, его водицу попили. После этого, ну, своим детям стал давать наказ. Девушке говорит: 

— Если я скажу: «Нижний предсказатель, поворожи!» — тогда скажи: «Какого еще сына айыы?. Это ведь старика Чээрэкээна!» — говорит. 

Сказав так, накрыл своего ребенка воронкой кумысного меха. Потом своему парню: 

— Если скажу: «Верхний предсказатель, предскажи!», тогда скажи: «Какого еще сына айыы? Это ведь старика Чээрэкээна!», — сказав, поднял парня наверх и накрыл. 

10 Ну, после этого старик Чээрэкээн свое заячью шубу наизнанку вывернул, надел, в девяти местах подпоясавшись, приосанившись, на правое почетное место сел. Немного погодя вдруг влетел сын айыы. Вот влетел и видит: всю еду-то его [старик] съел, всю воду-то выпил, все дрова-то сжег. 

Увидев это, сын айыы озлился про себя: 

— Кто тут живет, сделав мой дом своим домом, сделав мой очаг своим очагом?! — [так] сказал. 

На это старик: 

— Сээ, бешеный черт пришел, что ли? С каких пор этот дом сделал своим домом и [теперь] прогоняешь? Ведь это мой дом, не так ли?! — сказал. 

Из-за этого поспорили. Старик говорит: 

— Мой это дом или дом сына айыы? Нижний предсказатель, поворожи-ка! — сказал. 

Тут из-под воронки кумысного меха человеческий голос: 

— Какого еще сына айыы? Это же ведь старика Чээрэкээна! — произнес. 

— Ну-ка, а теперь! Мой это дом или дом сына айыы? Верхний предсказатель, предскажи-ка! — сказал старик. 

Тут сверху раздается человеческий голос: 

— Какого еще сына айыы? Это ведь старика Чээрэкээна! — сказал. 

Тогда старик взял одно полено: 

— Вот послушай, вот послушай! — приговаривая, о землю топнул. 

Тут сын айыы испугался, выскочил, не знамо куда побежал. 

Тогда старик своим детям сказал: 

— Я буду кричать-вопить, только туда не ходите, только не ходите, в дом зайдите и сидите! — сказал. 

Старик это сказал, так рассуждая: «Если буду убивать сына айыы, то будет кричать-вопить, чтобы на это не прибежали». 

11 Старик вышел, за сыном айыы побежал. Ну, стал сына айыы догонять-настигать. У сына айыы солнце с месяцем потемнели. Стояло там, оказывается, наклонившись, одно очень ветвистое толстое дерево. Сын айыы через него перепрыгнул. Старик попытался следом перепрыгнуть, но, не сумев перепрыгнуть, напоролся животом на сук. Повиснув, старик криком изошелся, плачем изошелся. Те наученные дети, зачем же они придут? Думая: «Старик убивает сына айыы», — они не пришли. А старик повисел и умер. 

Сын айыы вернулся домой, парня сделал своим другом, девушку взял в жены; до нынешних дней, оказывается, в богатстве-довольстве, говорят, жил. 

32. Вор Кутурук 

Жил, говорят, человек-вор, ловко заставляющий [вещи] улетучиваться. Звали его Вор Кутурук. А по соседству рядом был Баай Хара Хаан. Этот Вор Кутурук, оказывается, был такой, говорят, человек: то, что стоишь держишь, — заставлял выпустить, то, на что стоишь смотришь, — заставлял на глазах исчезнуть. 

Вот однажды пожаловал в гости к Вору Кутуруку сам Баай Хара Хаан. Всем, что у него есть, Вор Кутурук угощает-потчует его. Про этого дорогого гостя, никогда не захаживавшего: «Зачем пришел?» — думает. Баай Хара Хаан же сидит, делая вид, будто о том о сем расспрашивает. Когда угощение-потчевание закончилось, Баай Хара Хаан говорит Вору Кутуруку: 

— Ты ведь знаменитый-именитый Вор Кутурук. У меня одно золотое колечко, его-то этой ночью незаметно и выкради. Если незаметно выкрадешь — половину своего богатства да в придачу любимую дочь отдам. Если же не сумеешь выкрасть — голову тебе отрублю. Ну же, раз я предложил, непременно должен принять. Что скажешь, отвечай! — сказал. 

На это Вор Кутурук сказал: 

— Сложную задачу задал, большим делом озадачил. Как же я то твое золотое колечко выкраду? Правда, если б знать, где оно находится, чтобы это сделать. Ну, вы же все равно на то место, где бы я нашел, не положите. Нет! С этим твоим предложением не соглашусь, душу свою поберегу, — сказал. 

— Нет! Никак нельзя от этого предложения отказываться! Если откажешься — тут лее голову тебе отрублю и уйду! Выбирай одно из двух! — говорит Баай Хара Хаан. 

Посидел, помолчал Вор Кутурук, а потом: 

— Что же мне делать? Не погибать же? И хоть один солнечный день надо увидеть. Попробую, — сказал. 

Собираясь домой, Баай Хара Хаан оделся, а когда он стал выходить, Вор Кутурук дверь распахнул. Только Баай Хара Хаан через порог стал перешагивать, Вор Кутурук со спины рысьей дохи Баай Хара Хаана берет, отрезает [кусочек]. Этого Баай Хара Хаан не замечает. Когда он, отвязав от сэргэ своего коня, верхом садится, Вор Кутурук обе подошвы с его торбазов срезает. И этого Баай Хара Хаан не замечает. Потом же, слева за конем следуя и приговаривая: «Прощай!», от дорогого чепрака коня Баай Хара Хаана отрезает, и этого Баай Хара Хаан не замечает. 

— Вор Кутурук, этой ночью буду ждать! — приговаривая, Баай Хара Хаан уезжает домой. 

Когда домой приехал, сыновья сказали: 

— Что это такое, отец! Что сделал с чепраком своего коня? За что зацепился спинкой своей дохи и выдрал [клок]? — говорят. 

Баай Хара Хаан от изумления едва не умер. 

— Разумеется, это проделки Вора Кутурука! Недаром же этого великого мошенника прозвали Кутуруком, — говорит, слезая с коня. 

Вдруг выпали стельки торбазов, на ноги глянул: 

— Что за диво! Ну и ловкач этот парень: как срезал подошвы моих торбазов, я ведь и не заметил! Оок-сиэтэ Вот уж на беду свою поспорил, оказывается. Ну и чудо, дети! — говоря, сетует Баай Хара Хаан. 

— Тыый, отец! Это о чем же с тем Кутуруком поспорил? — так его сыновья громко расспрашивают. 

— Спрашиваете, о чем? По большому делу поспорили. Половину своего богатства да свою любимую дочь обещал отдать, заложил их, сказав: «Выкради мое золотое колечко, если не выкрадешь — голову тебе отрублю». На это он согласился. Этой ночью, видно, точно придет. Приготовьтесь и ложитесь спать, у дверей же злых собак привяжите! На дверь входную, чтоб зазвенели, если откроют, повесьте колокольчики. Спать по двое ложитесь. Старуха Симэхсин, на дверь хотона повесь колокольчик. А вы, парни, мелких стружек, как трут, настрогайте, — [так] говоря, старик дает указания. 

Парни сразу же стали готовиться. Наступает вечер. Жена Баай Хара Хаана положила масла в одну [чашу-]ымыйа, ее подвесила перед очагом на крюке. У дверей злых собак привязали. На дверях (юрты и хотона) повесили колокольчики. Улеглись спать по двое. У очага сгребли в кучу стружки, чтобы тут же бросить в огонь, как только узнают, что он вошел. А [чашу] с маслом спустили с крюка на шесток, чтобы налить в огонь, когда будут его разжигать. 

Старик Баай Хара Хаан не стал ложиться с женой: расстелив постель перед очагом, один улегся. А в рот засунул то свое золотое колечко, лежит. Огонь в очаге притушили и все: «Постараемся не заснуть», — говоря, заверяют друг друга. Старуха Симэхсин лежит, головой подергивая, о былом-настоящем веселые-смешные рассказы, так что у человека сон пропадает, рассказывает. Все с интересом ее слушают, громко разговаривая, смеясь, лежат. 

Ждут, но никто не идет, и собака не лает. Когда середина ночи миновала, вот все и уснули, носы с шумом засопели. 

В это же время Вор Кутурук, взвалив на спину вареное мясо, тихонько крадучись, к дому подходит; увидев собак, бросает им вареное мясо — собаки лишь мясом заняты. Не лают. Подойдя к двери хотона, Вор Кутурук останавливается. «Видно, повесили колокольчики», — так думает. Поэтому забирается внутрь, окно выставив. Забравшись, снимает с дверей хотона колокольчики. Забивает одну стельную корову. Взяв теленка [-недородка], толстую кишку, послед и коровью желчь, входит в дом. Как известно, в старину дом с хотоном соединялся. Войдя, на спящую старуху Симэхсин натыкается. Тогда он штаны старухи Симэхсин прячет, вместо них кладет послед той коровы. Подойдя к орону, на котором спали два парня, выпускает на их постель [содержимое] толстой кишки коровы. Выпивает из висящей перед очагом ымыйа масло, вместо него наливает воду. Пока две любимые дочери Баай Хара Хаана спали, подкидывает им того теленка. А Баай Хара Хаану, который, запрокинув голову, с открытым ртом спал, в рот горькую коровью желчь наливает. Баай Хара Хаан «кух-хаах» произнес, на землю сплюнул — Вор Кутурук, золотое колечко руками словив, в хотон выскакивает. Ну, дру-уг, Баай Хара Хаан: 

— Держите! Вор Кутурук, верно, пришел! — что есть сил завопил. 

Думая, что должно быть [это] то, с вечера приготовленное, масло, в очаг его вылил. Где уж там? Вместо того, чтобы, как от масла, весело вспыхнуть и загореться, — уголья в очаге, зашипев, погасли. А парни в той суматохе: 

— Ты на постель наложил! — говоря, друг в друга загаженной подстилкой бросаются. 

А две любимые дочери: 

— Ты, с мужчиной связавшись, дитя выкинула! — друг другу говоря, теленком[-недородком] начинают бросаться. 

Старуха же Симэхсин: 

— Что же это, что с моими штанами случилось? — приговаривая, коровий послед пытается натянуть. 

Ну, такая кутерьма поднялась! Наконец, когда свой огонь в очаге разожгли, увидели, что с ними случилось: штаны старухи Симэхсин на поленнице лежат, вместо них коровий послед, оказывается. Парни же, подстилку к огню поднеся, увидели: коровий навоз, оказывается. Девушки на дите посмотрели: теленок, оказывается. 

В хотон войдя, увидели: одна корова забита — ни шкуру, ничего с нее не сняли, только живот вспорот, оказывается. Одно окно исчезло — сломано, колокольчиков, что в хотоне повесили, и по сей день нет. Тут все на кулак ниже стали, на пядь уменьшились: до рассвета «упавшее» на землю колечко искали. Искали-искали и, когда уже было отчаялись, днем Вор Кутурук приходит. Здоровается. 

— Почтенный тойон мой, за уговором пришел. На, возьми свое колечко, — сказав, вынимает из кармана колечко, на стол его положив, отдает. 

Что делать-то? Баай Хара Хаан, как бы ни было жалко, половину своего богатства да в придачу любимую дочь Вору Кутуруку отдать вынужден. 

Вор Кутурук, женившись на любимой дочери Баай Хара Хаана, получив половину его богатства, от воровских занятий своих отказался, весело-радостно проживая, семьей обзаведясь, процветая, говорят, так жил. 

33. Бедный крестьянин 

Как-то раз один крестьянин — ни пищи, ни одежды у него не было — из дому вышел, куда ноги его понесли — бегом побежал. 

Бежит он и вот видит одну богатую семью. На бегу замечает: эта семья то открывает, то закрывает дверь. 

— Чэ-чэ Дверь закрой, вошло, вошло, — говорят эти хозяева. Крестьянин к тем людям подошел. 

— Что это вы делаете? — так спрашивает. 

— Да вот мы дом строим. Пытаемся впустить туда солнечный свет, да наш свет, только мы дверь открываем — входит, а только закрываем — выходит, — говорят. 

— Вы, оказывается, не так делаете. Я сделаю, — говорит человек. 

Ну, человек дом обходит, осматривает его. Вот видит, что нигде нет окон. Тогда, взяв столярные принадлежности, с четырех сторон кругом пробивает в доме окна. 

Ну, эти люди: 

— И вправду хорошо, оказывается, — с одобрением говорят. Наш же человек, как человек, впустивший солнечный свет, здесь 

отдыхает, несколько дней ночует. [Вот] от своих хозяев уходит. Перед уходом он берет немного еды, опять на восток идет. Пока не кончилась еда, пока не устал, идет. 

Идет он так, идет, вдруг видит: показалось жилье. Видит он, как эти люди, открывая-отворяя двери своего дома, выносят-выносят пустые мешки и трясут их. Идет человек, безмерно удивлясь-изумлясь. Подойдя к ним, спрашивает: 

— Ну, что это вы делаете?! — говорит. 

— Пытаемся делать дом, да вот дым никак не выходит. Этот наш дым набираем-собираем в этот мешок, выносим и вытряхиваем во дворе, — говорят. 

Человек, открыв дверь дома, заглянул: в доме у них только очаг — ни печи, ни трубы нет.

— Ну, вы, оказывается, не умеете. Давайте набьем то, что называется печью, — говорит человек. 

Теперь набивают с шумом печь, человек показывает. Ну, очень ладной вышла печь. Хозяева были им очень довольны. Здесь несколько дней переночевал, отдохнул. 

Этот человек не остается здесь жить, пора уходить. В награду человек взял на несколько дней еды и больше ничего. Опять на восток идет. Пока не кончились припасы, пока он сам не устал, человек все идет. 

Идет и видит: опять впереди показалось жилье. Вот видит, как хозяева без передышки пытаются загнать своих коров на крышу юрты с хотоном, большой поднимают крик-шум. Коровы на крышу юрты совсем не могут подняться: упираются передними ногами в наклонную стену юрты и обратно падают. Большой стоит шум. 

Человек подходит: 

— Зачем это загоняете свой скот? — спрашивает. 

— Хотим его накормить, загнав на крышу дома, — говорят. 

— А что случится, если будете кормить внизу? — говорит человек. 

— Думаем, что придет скот другой семьи, отберет и съест еду, вот наверх и загоняем, — говорят. 

— Ээ, вы, оказывается, не умеете, — говорит человек. Надумал поставить изгородьи: 

— Ну, найдите быка и на быке привезите жерди и колья, — говорит. 

Под его присмотром, по его совету поставили две деревянные изгороди. Семья свою изгородь очень хвалит, человеку выражают признание. Здесь опять несколько дней ночует, отдыхает. 

Наступает пора человеку уходить от этих людей. В награду ничего не берет, берет только немного еды и опять без остановки на восток идет. Думает, что вроде ушел еще дальше, чем в первый раз. Идет, пока у него не кончается еда, пока сам он не обессилел. Идет и опять впереди видит новую семью. Вот идет и видит: те люди собираются строить амбар. Навезли множество бревен. Довольно высокий возвели дом. 

И вдруг эти люди: 

— Чээ, черт! — приговаривая, пытаются растянуть одно бревно. Делая так, это бревно время от времени смазывают маслом, поливают маслом. 

Человек безмерно удивляется-изумляется, подходит: 

— Ну, зачем вы растягиваете, смазываете маслом это бревно? — спрашивает. 

— Строим дом-амбар, да вот одно бревно оказалось коротким, его и растягиваем, — говорят. 

— Ну, это вы, оказывается, совсем не так делаете. Я вам покажу, — говорит, сам же, удивляясь-изумляясь, сказал: — С длиной этого короткого бревна [другие] сравним, длинные укоротим и снова дом построим, — говорит. 

Согласились, делают так, как он сказал. Человек там сам показывает. Этот дом получается очень хорошим домом. Люди его очень хвалят, выражают признание. 

У этих людей довольно долго живет, отдыхает. Вскоре люди его очень полюбили, за него замуж свою дочь выдали. 

Вот так этот человек завел здесь семью, богато-сытно зажил, говорят. 

34. Имеющий трех коров и трех жен старик Тээп-Тээп 

Вот, говорят, в старину был старик по имени Тээп-Тээп, имеющий трех коров, трех жен и ремесло делать лодки. Этот старик, оказывается, каждый день занимался тем, что делал лодки. Выше всего на свете, говорят, он ставил свое имя. 

Поэтому, думая: «Если вдруг нечаянно забуду свое имя — быть беде», из уст не выпуская: 

— Тээп-Тээп, Тээп-Тээп, — говоря, ходил. 

[Как-то], закончив одну лодку, спускает ее в воду замочить: 

— Тээп-Тээп, — говоря, шел, изо всех сил толкнув: «Суук\» — крикнул — и не сходившее с уст имя свое забыл. 

Ну, старик оторопел. Что делать, чтобы вспомнить имя, пробовал в уме перебирать, пробовал курить, пробовал лежать, пробовал сидеть — ничего не вышло, забытое не смог вспомнить. Тогда, не выдержав, старик побежал домой спросить у своих жен: 

— Ну, мои женушки, мука мне — имя свое позабыл. Какое у меня имя? Выручайте, скажите мне, — сказал. 

На это его жены: 

— Ну, мы, что ли, знаем твое имя? Сам уж должен знать свое имя-прозвище, — говоря, отказались. 

— Вот, друг, оказывается, несчастье! Где отыщу, как вспомню свое имя? — говоря, вернулся к своему озеру. 

Взялся было делать новую лодку, да руки не поднимаются, мысли только именем заняты. Вот старик, словно корова, что должна отелиться, то ляжет полежит, то встанет постоит, но свое имя никак не вспомнит. 

Вдруг на закате солнца с восточной стороны показался всадник. Путник к старику быстро приблизился: 

— Старик, чего это ты лежишь? — сказал. Старик мигом вскочил. 

— Ну, дитя мое, имя свое забыл, вот и мучаюсь. Еда не еда, жизнь не в жизнь будет. Поэтому, ну, за какое вознаграждение скажешь мое имя, а? — спросил. 

Путник сразу: 

— За одну твою жену и одну корову сказал бы, — ответил. Старик не стал раздумывать. 

— Ну ладно, хорошо. Даже если с двумя женами и двумя коровами останусь, я человек, который сможет прожить, — говоря. — Ну, назови мое имя, — сказал. 

Путник, одну женщину, одну корову взяв: 

— Твое имя будет Тээп-Тээп, — сказал. Старик от радости воскликнул: 

— О-о, ну, как сердце-печень мои успокоились-то, какой я счастливый-то! Жена с коровой, оказывается, не велика [потеря], имя важнее, — говоря. — Может, опять забуду, — думая, все ходил и твердил: «Тээп-Тээп». 

3 Вот однажды опять, закончив делать свою лодку, подтащил ее к воде, чтобы [ее туда] столкнуть, крикнул: «Суук» — опять свое имя забыл. 

— О-о, вот несчастье, оказывается, опять свое имя забыл, — сказав, попытался вспомнить — но не смог вспомнить. Опять то ляжет полежит, то встанет постоит. 

Потом он опомнился и, побежав к своим женам: 

— Постойте, опять свое имя забыл, как меня вчерашний человек назвал-то? — сказал. 

На это его жены: 

— Но разве мы знаем твое имя? Если имеешь имя, то сам должен знать, — сказали. 

На это старик: 

— Вчера только слышали, несчастные, и уже забыли. Ну, несчастные, еще женами приходитесь, — сказав, сильно их избил. 

[Расстроившись] из-за этого, думая, что если пойдет к озеру, может, ум прибавится, к озеру пришел, полежал, постоял, но никакой от этого пользы. 

4 [Тут] прямо на закате солнца с восточной стороны идет, оказывается, вчерашний человек. Старик вскочил, думая, что свое имя услышит, радуясь, навстречу пошел. Другого разговора не было, старик еще издали: 

— Ну, дитя мое, как мое имя? Я забыл, к несчастью, эти мои чертовы жены тоже не запомнили, поэтому выручай, скажи, — сказал. 

Тот человек: 

— Ээ, ну, назвать-то я назову, если одну жену и одну корову отдашь, назову, — сказал. 

— Постой-ка, разве ты вчера не взял? Вот ты за то вознаграждение и скажи, — сказал [старик]. 

— Нет, вчерашнее вознаграждение идет ведь за мой вчерашний ответ. Если ты свое имя сегодня хочешь узнать, то дай новое вознаграждение,— сказал. 

Старик подумал: 

— Без имени, верно, здорово намучаюсь. А с одной женой, с одной коровой человек все же сможет, верно, прожить, — сказал. 

Одну корову и одну жену отдал. 

Тот человек, собираясь уходить: 

— Твое имя Тээп-Тээп, — сказал. 

Старик от радости запрыгал. 

— ката, какое у меня хорошее имя! Как мои сердце-печень успокоились, как я счастлив-то! — сказав, на радостях к озеру побежал, тут же две лодки сделал, «Утром дам разбухнуть», — сказав, приговаривая: «Тээп-Тээп, Тээп-Тээп», — пошел домой, плотно поев-покушав, заснул. 

Утром, проснувшись, лежит, свое имя бормочет. Ну, поев-наевшись, к озеру пришел, приготовленные вчера вечером лодки в воду хотел было столкнуть да произнес: «Суук» — и свое имя забыл. Ну, тут и оторопел. 

С досады: 

— Это чтобы вас в воду столкнуть, свое дорогое имя забыл, — говоря, обе свои две лодки топором изрубил и к жене прибежал: 

— Ну, жена, я опять свое имя забыл. Вчера ты слышала, как он [меня] называл? — сказал. 

На это жена: 

— Ну разве я знаю, какое твое имя-прозвище? — сказала. 

На это старик: 

— Только вчера услышанное имя забыла, что за напасть! На то-се не отвлекающийся человек, должна была бы помнить, — сказав, сильно ее избил. 

[Расстроившись] из-за этого, пришел он к берегу озера, полежал, постоял, все пытался вспомнить, траву-зелень рвал, землю царапал — ничего не вышло, дорогое свое имя не смог вспомнить. 

На закате солнца опять увидел: тот вчерашний человек идет. Старик издали увидел, подбежал: 

— Ну, дитя мое! Выручай, скажи! Измучился, вот-вот помру! Как меня зовут? — сказал. 

На это тот человек: 

— Если одну жену, одну корову отдашь, я скажу, — сказал. Подумав, старик: 

— Ну, ладно, без жены, без коровы, лодки делая, как-нибудь прокормлюсь. Не может быть, чтобы я без конца свое имя забывал? — сказав, отдал свою последнюю жену и последнюю корову. 

Тот человек перед тем, как уйти: 

— Твое имя Тээп-Тээп, — сказал. 

Старик от радости подпрыгнул. К озеру прибежав, начал делать лодку. Не заметил, как сделал несколько лодок. 

Утром вскочил, хотел спустить в воду лодку, крикнул: «Суук» — и опять свое имя забыл! 

Ну, на этот раз человек, подсказывающий ему имя, не пришел. Да и для вознаграждения ничего не осталось. 

Никак не может [старик] вспомнить свое имя, то он встанет постоит, то ляжет полежит. Наконец, когда еда кончилась, с голоду умер. 

35. Сложная дележка 

Один богач принес своему соседу тойону гостинец — пять гусей. На это тот очень обрадовался, сказал: 

— Ну, друг, прими благодарность! Добрые свои гостинцы сам как следует раздели-ка нам, — говорит. — Если при раздаче никого не обидишь, я одарю тебя деньгами, имуществом. Если же не сумеешь разделить поровну — не обижайся, ничего взамен тебе не дам, — говорит. 

У этого тойона были жена, двое сыновей, двое дочерей — всего их было шестеро. Вот тот человек раскладывает гусей то так, то этак — никак поровну не поделит, только знай свой затылок почесывает. 

Тогда тойон через посыльного зовет бедняка, живущего по соседству. Придя, тот человек одного гуся отдает хозяину и хозяйке: 

— Теперь вас стало трое, — говорит. 

Одного гуся отдает парням: 

— Вас тоже стало трое, — говорит. 

Одного гуся дает-отдает девушкам, говоря то же слово. Оставшихся двух гусей сует себе под мышку: 

— И нас стало трое, — говорит. 

Тойон рассмеялся: 

— Ну, человек ты, человечище, оказывается, друг! Никого не обидел, да и себя не забыл! — сказав, сосед бедняка вознаградил, а богача с гостинцем отправил ни с чем. 

36. Умная девушка 

Много лет назад жил, говорят, со своим сыном один старик. Жена у старика давно умерла. Его сын, хоть и недалекий, все же был, оказывается, бойким, смелым, сильным человеком. 

Однажды старик, оставив сына дома, отправился вниз по реке, у которой он жил. По пути попались ему люди. Их ураса возвышается на пригорке. Старик, ехавший верхом, спешился, входит в урасу. Живет здесь, оказывается, один старик с дочерью. Их мать умерла. Войдя в урасу, снимает рукавицы и шапку: 

— Здравствуйте, хозяева! 

— Здравствуй, проезжающий человек! Есть у тебя какие-нибудь новости? 

— Ничего особенного нет, — сказав, сел на почетное место напротив двери. 

Сидит, сам же, краем глаза рассматривая-разглядывая сидящую на левой стороне девушку, про себя думает: «О-о! Ну, на сияющее после дождя солнце ты похожа — до того хороша! Но неужто такая, как ты, окажется такой же глупой, как мой сын?» — сказал. 

И тут ему пришла мысль это проверить. 

В это время девушка поднялась, стала еду готовить. Нарезав, сварила мяса. На тарелку выложила, принесла, перед стариком поставила. 

Старик: 

— Девчушка, сколько поварешек ты налила в мою тарелку? 

— Сколько поварешек налила, не знаю. Если бы ты сказал, сколько шагов заставил ступить своего оленя по пути от дома досюда — тогда бы и я ответила. 

Старик тут: «Умная девушка, оказывается», — подумал. Назавтра старик приводит своего сына Эрбэхтэй Бэргэна и говорит: 

— Ну, старики, что если бы мы попробовали поженить своих детей? — говорит. 

Хозяева-старики, отец и мать девушки, подумав, согласились, сами переехали к дальним родственникам. Старик, Эрбэхтэй Бэргэн и умная девушка вместе долго жили, говорят. 

Однажды отец-старик вместе с Эрбэхтэй Бэргэном уходят на охоту. Остается только умная девушка, жена парня. Идя вниз по течению реки, старик встречается с людьми из другого рода, с которыми враждовал с самого рождения. Его хватают, привязывают к наклоненной лиственнице и разжигают под таганом огонь. Решили уморить дымом. 

Старик просит: 

— Выслушайте сказанное мною слово. Люди соглашаются. 

Старик начинает: 

— Дома у меня остался мой единственный сын. Тому моему сыну передайте такие слова: «Я из сил выбился, как шишка катаюсь, с молодыми листьями борюсь». Еще скажите, пусть мой сын, услышав мои слова, срубит верхушки двух берез, растущих прямо на севере, затем пусть посмотрит прямо на запад, там, верно, будет сосновый бор с бесчисленным множеством деревьев. Пусть срубит и принесет мне верхушки всех этих деревьев. Если мой сын не знает, как их срезать, то поможет ему лежащий под моей постелью белый камень. Если мое слово не сможет понять, то поможет ему лежащий под его подушкой острый ножик. Передайте, так, мол, сказал, — говорит. 

Богатыри стали советоваться. Их тойон: 

— Ну, быстрее донесите до парня эти слова! — говоря, посылает двух богатырей. 

Два богатыря вошли в дом: парня нет, сидит только его жена. Богатыри: 

— Ну, где сын старика? 

— Ээ, сейчас [его] нет, немного подождите, придет! — говорит. Богатыри соглашаются. Вскоре влетает парень. 

— Нохоо, твой отец послал с нами тебе весть, слушай! И поручение старика целиком сыну передают. 

Тогда жена сына: 

— «Острый ножик под твоей подушкой», или твой ум, — это буду я, слушай, нохоо, внимательно! «Я из сил выбился, как шишка катаюсь, с молодыми листьями борюсь» — это значит, враги привязали твоего отца к наклоненному дереву. «Пусть мой сын, услышав мои слова, срубит верхушки двух берез, растущих прямо на севере», — это значит, ты должен срубить головы этим двум богатырям. «Затем пусть посмотрит прямо на запад, там будет стоять сосновый бор с бесчисленным множеством деревьев, пусть всем им срубит верхушки» — это значит, должен уничтожить все войско этих богатырей. «Если мой сын не будет знать, как срубить, то под моей постелью должен лежать белый камень, он поможет» — это острый отцовский кылыс. «Если мой сын не поймет смысла моих слов, то поможет лежащий под его подушкой острый кылыс» — это я, твоя умная жена. 

Парень: 

— Хорошо, все понял! 

Выхватив из-под постели своего отца острый кылыс, срубает головы двум богатырям, идет, убивает всех их воинов и отвязывает от дерева своего отца. Спасает своего отца, пока тот не умер. 

Вот так с помощью умной невестки старик спасся, говорят, от смерти.

Читать дальше