Сибирская „правда“ и Азефы.

„Сибирскiе Вопросы“ №18. 16 мая 1909 г.

„Доморощенныхъ“ Азефовъ въ Сибири, пожалуй, нѣтъ, а если даже завелись, такъ сравнительно недавно... на томъ грязномъ болотѣ, которое именуется „черною сотней“.

И, конечно, это по преимуществу „мелкая рыбешка“. Такіе господа, какъ Заварницкій, выростаютъ лишь въ бассейнахъ крупнаго размѣра, вродѣ Владивостока, что вполнѣ естественно: „большому кораблю“ надо и мѣсто для плаванія большое. Что дѣлать Заварницкимъ въ какомъ-нибудь Верхоянскѣ, Селенгинскѣ, гдѣ жителей-то разъ-два, да и обчелся? Тамъ вѣдь даромъ только будутъ пропадать ихъ „таланты“... Для такихъ медвѣжьихъ угловъ совершенно достаточно мелкихъ воришекъ изъ того элемента, что является сюда съ „бубновымъ тузомъ“ на спинѣ и, не имѣя возможности приложить руку къ выгоднымъ „предпріятіямъ“, за отсутствіемъ богатыхъ домовъ или магазиновъ, долженъ довольствоваться взломами кладовокъ и амбаровъ. Иногда это бываютъ люди, совершенно далекіе у себя на родинѣ отъ всякой „политики“ и лишь на мѣстѣ ссылки оцѣнившіе столь выгодную статью, какъ охота за „крамолой“. Въ большинствѣ же случаевъ, это тѣ, что слышали про нее краемъ уха; изловляли случайно, въ компаніи съ другими, какого-нибудь бѣглеца, „экспропріатора“, указывали „шпику“, на его разспросы, что „студентъ“ или „господинъ въ очкахъ“ повернулъ направо, а не налѣво; лица, такъ или иначе, примазавшіяся къ революціи или измѣнившія ей. Послѣднее гораздо рѣже: чтобы измѣнять, надо быть близкимъ, надо находиться au courant того, что совершается въ данномъ кругу. А этого вовсе не требуется тому, кто торгуетъ человѣческими душами: нужна лишь шальная волна, которая выплеснула бы на одинъ берегъ совершенно разныхъ по существу людей. Порой вы не вѣрите человѣку, даже подозрѣваете, чуете инстинктомъ, что васъ столкнула съ нимъ судьба не къ добру, но, будучи сами порядочнымъ, не даете воли своимъ смутнымъ ощущеніямъ. И это еще въ лучшемъ случаѣ; въ худшемъ же — вы просто безсильны убрать его со своей дороги, такъ какъ не всѣ обстоятельства жизни въ вашей власти.

Сибирская „правда“ — штука довольно гибкая. Вотъ, напримѣръ, дѣло ссыльно-поселенца Г. Горбунова.

Въ сентябрѣ 1908 года, къ селенію Бестяхъ, Якутской области, подплываютъ трое въ лодкѣ, высаживаются на берегъ и заходятъ въ лавочку за покупками. Вечеромъ крестьяне видѣли, какъ прибывшіе мирно сидѣли у костра, невдалекѣ отъ села, а на утро — лавочка оказалась обокраденной. Подозрѣніе пало на этихъ неизвѣстныхъ и, въ части своей, совершенно основательное, такъ какъ при двоихъ, задержанныхъ затѣмъ уже въ селеніи Покровскомъ, — найдено почти все похищенное, да они и сами не отрицали непріятнаго для нихъ факта. — Осмотръ мѣстности тоже удостовѣрилъ, что воровъ было двое: одинъ — въ бродняхъ, другой — въ торбазахъ. Третій же субъектъ, найденный крестьянами спящимъ у костра на берегу Лены, былъ въ сапогахъ, и никакихъ вещей при немъ не имѣлось. Оговора его со стороны виновныхъ не только не послѣдовало, но они утверждали, что спутникъ ихъ ничего даже не зналъ. Это не помѣшало властямъ заключить Горбунова въ тюрьму, гдѣ онъ, къ сожалѣнію, находится и по-днесь. Для сибирской логики — совмѣстное путешествіе въ одной лодкѣ и сидѣніе у костра гораздо болѣе убѣдительны, чѣмъ отсутствіе слѣдовъ и вещественныхъ доказательствъ. О томъ, что, за неимѣніемъ правильно организованнаго сообщенія, такія совмѣстныя поѣздки даже совершенно незнакомыхъ людей въ Сибири — вещь заурядная, въ голову не приходитъ. Но этого мало, — допускаются еще такія процессуальныя нарушенія: Горбуновъ подаетъ жалобу, а прокуроръ, вмѣсто того, чтобы вручить ее слѣдователю, передаетъ прямо въ судъ, который и оставляетъ жалобу безъ разсмотрѣнія. Въ результатѣ — слѣдствіе оказывается немедленно законченнымъ; обвинительный актъ — внесеннымъ въ судъ. Та же самая исторія происходитъ съ нѣкіими П. Бойченко и Ф. Ючасомъ.

Слѣдующія дѣла происходятъ уже съ болѣе или менѣе явнымъ участіемъ сибирскихъ Азефовъ. Одно изъ нихъ самаго современнаго „стиля“: „О попыткѣ экспропріаціи въ якутской почтово-телеграфной конторѣ“.

Началось обычно: 26 сентября прошлаго года, около семи часовъ вечера, когда задѣлывалась корреспонденція, въ полутемную прихожую почтовой конторы вбѣжало нѣсколько человѣкъ замаскированныхъ (точно не установлено: четыре, пять или шесть) и крикнули: „Руки вверхъ!“

Служащіе — ихъ было въ тотъ моментъ 11—12, растерявшись, кинулись, кто куда могъ: на черное крыльцо, во дворъ, оттуда — черезъ заборъ. Часть — чтобы поднять тревогу, оповѣстить сосѣдей и полицію, остальные же — просто спасти свои „животы“... Не сплоховали только двое: почталіонъ Киренскій, отвѣтившій выстрѣломъ на выстрѣлъ одного изъ экспропріаторовъ, да Н. А. Дьячковъ, который бросился въ свое помѣщеніе, схватилъ со стѣны ружье. Но помощь его не потребовалась: когда онъ прибѣжалъ назадъ, — грабителей и слѣдъ простылъ. Испуганные неожиданно-смѣлымъ отпоромъ Киренскаго, они, ничего не похитивъ, безслѣдно разсѣялись.

Показанія служащихъ почтово-телеграфной конторы были разнорѣчивы. Нѣкоторые изъ нихъ, напримѣръ, слышали всего одинъ выстрѣлъ, другіе — три, въ число которыхъ, очевидно, входитъ и отвѣтный, почтальона. Расходятся также они насчетъ примѣтъ. По словамъ Н. А. Дьячкова, стрѣлявшій — „здоровый, высокій, въ короткой сѣрой тужуркѣ“; второй свидѣтель говоритъ: „въ темномъ“. Третьему показалось, что онъ держалъ въ обѣихъ рукахъ по револьверу и былъ „невысокаго“ роста. Четвертый называетъ его одѣяніе „сѣрымъ зипуномъ“, ростъ — „среднимъ“. Пятый склоненъ думать, что всѣ нападавшіе были „низенькіе“, и такъ далѣе.

Наиболѣе существенными, для тѣхъ, кто очутился впослѣдствіи на скамьѣ подсудимыхъ, стали показанія почтоваго чиновника А. А. Медвѣдева, но не сами по себѣ, а потому, что въ нихъ шла также рѣчь о политическихъ ссыльныхъ, заходившихъ незадолго до нападенія справиться, — нѣтъ-ли имъ писемъ и телеграммъ. Фамилію одного Медвѣдевъ запомнилъ твердо; другого — приблизительно: не то „Глячковъ“, не то „Клячковъ“, — однимъ словомъ, на „Г“ или на „К“... Внѣшность, костюмъ — тоже не могли быть установлены свидѣтелемъ съ точностью: можетъ, одѣтъ былъ въ „сѣрое“, а можетъ, и въ „черное“; въ „короткое“ или „длинное“ — изъ-за барьера, отдѣляющаго отведенную для постороннихъ часть комнаты, онъ не видѣлъ. Кромѣ того, обстоятельствъ, предшествовавшихъ нападенію, Медвѣдевъ не могъ хорошо припомнить, такъ какъ страшно испугался и въ теченіе цѣлаго мѣсяца находился въ разстроенномъ состояніи.

Несмотря на скудость этихъ данныхъ, по доносу нѣкоего Рогачева, который числится „политическимъ“, были арестованы политическіе ссыльные П. Гусельниковъ и Н. Струковъ. Если первый изъ нихъ, дѣйствительно, имѣлъ несчастіе заходить за справкой на почту, то второй — весь вечеръ 26 сентября провелъ съ посторонними людьми, что и удостовѣрено рядомъ свидѣтельскихъ показаній. Благопріятны послѣднія также для Гусельникова: ушелъ съ работы (въ столярной мастерской), какъ обыкновенно; вернулся домой — тоже; сѣрой тужурки, такой же фуражки, найденныхъ поблизости отъ мѣста покушенія, никогда не имѣлъ; долота, брошеннаго по дорогѣ экспропріаторами, изъ мастерской не бралъ и, вообще, никакихъ оттуда инструментовъ не терялось; факта захожденія въ почтовую контору не отрицаетъ, что, пожалуй, было бы ему выгодно, разъ Медвѣдевъ не запомнилъ его фамиліи, и т. д. Но Рогачевъ заявляетъ: „Гусельниковъ говорилъ, что если бы онъ участвовалъ въ нападеніи, то на вѣтеръ не сталъ бы стрѣлять“, а также — „жаль, что дѣло съ почтой не удалось, ну, да ничего — это еще можно поправить“, и ему вѣрятъ, хотя приводимыя фразы не вяжутся между собой, взаимно исключаютъ другъ друга. Если бы Гусельниковъ былъ въ числѣ экспропріаторовъ, ему незачѣмъ бы говорить о стрѣльбѣ на вѣтеръ, потому что вѣдь, какъ удостовѣряетъ самъ Рогачевъ-Азефъ, Гусельниковъ сказалъ: „я не сталъ бы“. Но Азефъ на то и Азефъ, чтобы выворачивать истины на-изнанку. Чтобы сдѣлать болѣе правдоподобнымъ свой оговоръ, онъ заявляетъ: еще когда мы шли въ партіи, дорогой по Ленѣ, среди насъ бывали разговоры о томъ, что, если придется, то „слѣдуетъ устроить экспропріацію“, при чемъ приводитъ фамиліи: „Струковъ, Гусельниковъ, Нерадовъ и др., фамиліи которыхъ я не упомнилъ“. Въ свое время, при надобности, память его, конечно, „просвѣтлѣетъ“: онъ назоветъ немало именъ тѣхъ, на чьей гибели созидается его благополучіе, возможность быть „постоянно пьянымъ“, какъ удостовѣрили нѣкоторые свидѣтели.

Струкову ставятся уликою: во-первыхъ, эти фантастическіе разговоры на Ленѣ, и, во-вторыхъ, слова: „не одинъ тутъ виноватъ (въ неудачѣ экспропріаціи), а всѣ“, сказанныя имъ, будто бы, Рогачеву. Но прежде всего, кто „не одинъ“? Про себя ли говоритъ это Струковъ или, вообще, про каждаго изъ участниковъ нападенія? Разбираться въ такихъ тонкостяхъ сибирскимъ слѣдователямъ кажется излишнимъ, и получается: „онъ сказалъ: ну что же, не моя вина, ничего не подѣлаешь“. Самъ Рогачевъ, разумѣется, во всемъ чистъ и неповиненъ, тѣмъ болѣе, что около полудня 26 сентября онъ былъ арестованъ при полиціи и выпущенъ на свободу лишь на другой день утромъ. Но такое несомнѣнное, безпорочное alibi не помѣшало ему выразить Струкову опасеніе, что какъ бы его, Рогачева-Азефа, не обвинили въ нападеніи на почтовую контору...

Въ дѣлѣ есть еще какая-то записка — рукою Рогачева, — отобранная при обыскѣ вмѣстѣ съ бумагами Гусельникова. Роль ея, — по тѣмъ слухамъ, которые ходятъ въ городѣ, намъ выяснить, къ сожалѣнію, не удалось, — но, очевидно, она далеко не безразлична, если понадобилась экспертиза, установившая, какъ по отдѣльнымъ буквамъ, такъ и по общему характеру почерка, авторство Рогачева, а никакъ не Гусельникова.

Допрашивая одного изъ чиновъ полиціи, производившій слѣдствіе г. Шведовъ, говорятъ, счелъ все-таки нужнымъ спросить: не состоялъ-ли Рогачевъ сыщикомъ? Полицейскій отозвался незнаніемъ, сославшись на отсутствіе веденія записи выдаваемыхъ сыщикамъ денегъ, а также ихъ алфавитовъ.

Ходатайство обвиняемыхъ о вызовѣ въ качествѣ свидѣтелей указанныхъ ими лицъ, разумѣется, не было уважено въ виду того, что „показанія этихъ свидѣтелей существеннаго значенія имѣть не могутъ, разъ можно установить факты допросомъ другихъ“.

Мы уже видѣли, насколько эти факты „установлены“, при какихъ условіяхъ и кѣмъ...

Перейдемъ теперь къ другому якутскому дѣлу, носящему столь же подозрительно провокаціонный характеръ — объ административно-ссыльномъ, Самсонѣ Товеръ-Коладзѣ, фамилія котораго разными лицами пишется по разному: и такъ, и безъ „ера", и даже „Таверколадзе“. Онъ обвиняется по 1454 ст. Улож. о наказ., т. е. въ убійствѣ, а грозитъ ему — нѣсколько лѣтъ каторги.

Обстоятельства дѣла таковы. Въ ночь съ 21 по 22 августа 1908 г., слѣдовательно, всего за мѣсяцъ до нападенія на почтовую контору (отмѣчаемъ это потому, что намѣрены въ дальнѣйшемъ кое-что сопоставить) — въ помѣщеніи пивной лавки, двумя выстрѣлами въ упоръ былъ убитъ спавшій тамъ административно-ссыльный Карапетъ Григоріянцъ. Смерть послѣдовала моментально, а разбуженные выстрѣлами соквартиранты Григоріянца, супруги Таптиковы, Шамова и еще нѣсколько лицъ слышали только, какъ кто-то быстро выбѣжалъ изъ комнаты убитаго. Таптиковъ пустилъ было вдогонку пулю, но промахнулся. Осмотръ установилъ, что убійца проникъ въ домъ, выставивъ окно. Всѣ поименованныя выше лица, не высказывая опредѣленныхъ подозрѣній, заявили одно лишь, что убійца долженъ былъ хорошо знать расположеніе комнатъ, чтобы подойти и убить впотьмахъ наповалъ.

Спустя два мѣсяца, полицеймейстеръ г. Якутска Срословъ получилъ отъ ссыльно-поселенца цыгана Василія Русецкаго донесеніе, что убійство совершено административно-ссыльнымъ С. Товеръ-Коладзе. Воспользовавшись пріѣздомъ послѣдняго съ Мархи, полицеймейстеръ нагрянулъ къ нему съ обыскомъ.

Вѣрнѣе сказать, не къ нему, а къ Русецкому, такъ какъ Коладзе, пріѣзжая въ городъ лишь за покупками иногда всего на нѣсколько часовъ, не имѣлъ надобности въ квартирѣ и останавливался у этого цыгана. Такъ было и въ тотъ разъ: грузинъ (Коладзе грузинъ) уже попрощался, вышелъ даже на улицу, но былъ возвращенъ обратно подошедшими къ дому полицейскими. При обыскѣ найдены: въ одной изъ комнатъ, подъ столомъ — коробка съ револьверными патронами, въ сѣняхъ, подъ рогожею — револьверъ.

Русецкій показалъ, что Коладзе проговорился самъ ему объ убійствѣ Григоріянца и, кромѣ того, еще одному грузину. Причиною вражды, по словамъ цыгана, служило, во-первыхъ, похищеніе у кого-то изъ товарищей, когда они слѣдовали этапомъ, „тройки“, въ которой было зашито 300 руб., а во-вторыхъ, шпіонство Григоріянца.

Сыскную дѣятельность послѣдняго полицейскіе подтвердили: по его доносу о подготовленіи убійства иркутскаго генералъ-губернатора, собиравшагося пріѣхать лѣтомъ 1908 г. въ Якутскъ, — были арестованы трое черкесовъ. Но эта дѣятельность, повидимому, была извѣстна лишь чинамъ полиціи, такъ какъ ссыльные кавказцы, въ томъ числѣ и Коладзе, не особенно любя Григоріянца, все же не чуждались его. Правда, на свадьбѣ Таптикова онъ былъ за что-то поколоченъ. Но уже самый фактъ приглашенія его на семейное торжество говоритъ о малой освѣдомленности товарищей относительно истиннаго положенія вещей. Тѣмъ не менѣе, Русецкій показываетъ: грузины рѣшили отмстить Григоріянцу и жребій быть исполнителемъ мести выпалъ Коладзе, который, укравъ изъ полицейской будки казенный револьверъ, спустя нѣкоторое время исполнилъ предначертанное ему.

Свидѣтельскія показанія, съ одной стороны, удостовѣрили, что вражды между обвиняемымъ и убитымъ не замѣчалось. Ссора же ихъ на свадьбѣ Таптикова вышла „по пьяному дѣлу“, а потомъ они помирились; никогда ни съ кѣмъ не было разговора про то, что убійца Григоріянца — Товеръ-Коладзе; никто не видѣлъ у послѣдняго револьвера, и кѣмъ таковой похищенъ изъ полицейской будки — осталось не выясненнымъ, равно какъ и то, какимъ образомъ очутилась коробка съ патронами подъ столомъ; что въ ночь убійства Коладзе былъ на Мархѣ, игралъ съ хозяиномъ квартиры и его гостями въ карты. Съ другой стороны, нѣкоторыя лица, какъ и самъ обвиняемый, заявили, что у него, Коладзе, была крупная ссора съ цыганомъ Русецкимъ. По словамъ свидѣтеля Демьянова — изъ-за сожительницы цыгана, и свидѣтельницы Шевелевой — „изъ-за его бабы“, которую грузинъ чѣмъ-то обидѣлъ. Какъ тотъ, такъ и другая утверждали, что Русецкій угрожалъ дать Самсону „кусокъ хлѣба“, т. е. упрятать его въ тюрьму.

Товеръ-Коладзе ходатайствовалъ о допросѣ дежурнаго врача якутской лѣчебницы Краснаго Креста, Сабунаева, которому Русецкій, послѣ ареста обвиняемаго, сообщалъ о своей службѣ при полиціи — въ качествѣ сыщика, и, кромѣ того, еще нѣсколькихъ человѣкъ, изъ коихъ Е. Яшвили могъ удостовѣрить, что Русецкій ранѣе предлагалъ ему, Яшвили, купить отобранный на обыскѣ револьверъ.

Несмотря на неоднократныя ходатайства Товеръ-Коладзе, говорятъ, ни тотъ, ни другой изъ указанныхъ свидѣтелей не были допрошены.

Если мы поставимъ рядомъ восемнадцатилѣтняго обвиняемаго, настолько не владѣющаго русскимъ языкомъ, что допросъ ведется съ помощью переводчика, искажающаго, какъ это бываетъ въ большинствѣ случаевъ, смыслъ переводимаго, и сыщика, — то можно сказать заранѣе, на чьей сторонѣ очутится, если не правда, такъ побѣда...

Еще одна не маловажная подробность. При обыскѣ въ квартирѣ Русецкаго и арестѣ Товеръ-Коладзе была найдена часть вещей, украденныхъ изъ лѣчебницы Краснаго Креста. Но разслѣдованія этого факта не производилось: вещи просто возвращены были по принадлежности...

Якутская „азефовщина“ развелась стараніями бывшаго полицеймейстера Срослова. Что это такъ, служитъ доказательствомъ послѣдовательность событій: въ августѣ возникаетъ дѣло Товеръ-Коладзе и фигирируетъ Русецкій; въ сентябрѣ — экспропріація, или, правильнѣе, покушеніе съ негодными средствами, въ почтовой конторѣ, и опять на сцену является доносчикъ, онъ же „вполнѣ достовѣрный свидѣтель“, прогнанный со службы новымъ полицеймейстеромъ, Олесовымъ... Пусть Русецкій воръ, но онъ служитъ укрѣпленію почему-либо пошатнувшагося положенія захолустной власти (да и одной-ли „захолустной“?). И воры выходятъ впередъ, доносятъ, лжесвидѣтельствуютъ, а юноши, вродѣ Товеръ-Коладзе, идутъ на поселеніе, съ поселенія въ каторгу, если не на висѣлицу... Скверно живется на свѣтѣ!

А. Литовцынъ.

 

OCR: Аристарх Северин)