Сибирскiй вѣстникъ» №155, 16 ноября 1895

Якутскъ, 22-го сентября. Дождемся ли мы того благодатнаго времени, когда столь назрѣвшій и столь болѣзненный для насъ вопросъ объ уничтоженіи уголовной ссылки станетъ не мечтой, не жгучимъ желаніемъ, а фактомъ, законной мѣрой, врачующей наше злосчастное житье?

Что бы сказала Москва, Одесса или другой какой городъ, еслибы мы, якутяне, стали высылать къ нимъ хоть малую часть своихъ проворовавшихся, исподличавшихся согражданъ? А къ намъ, вѣдь, шлютъ такихъ людей со всѣхъ концовъ Европейской и Азіатской Россіи.

Вообразите, до какой степени весь нашъ укладъ жизни, вся наша нравственная атмосфера должны быть пропитаны уголовщиной, если въ гор. Якутскѣ число уголовныхъ ссыльныхъ доходитъ до 11% всего населенія города.

И что за жизнь этихъ несчастныхъ людей, заброшенныхъ сюда съ неизгладимыми слѣдами своего прошлаго, безъ знаній, безъ характера, безъ нравственныхъ устоевъ. Нужда, позоръ, отчужденность отъ всего окружающаго, оторванность отъ прошлаго.

До чего доходитъ напряженность психической жизни этихъ людей, видно изъ двухъ—трехъ примѣровъ, взятыхъ нами изъ того, что произошло чуть-ли не на этихъ дняхъ.

Старикъ поселенецъ, проходя черезъ одну изъ близъ лежащихъ отъ Якутска деревень на иркутскомъ трактѣ, попросился въ случайно имъ выбранную избу ночевать. Его пустили. Ночью онъ — ни съ того, ни съ сего — беретъ хозяйскій топоръ и до смерти зарубаетъ спящую старуху, которую онъ видитъ въ первый разъ.

Зачѣмъ? почему? — „Такъ себѣ, мнѣ что-то пришло на умъ — убей да убей, — ну, вотъ, я и убилъ“ — такъ объяснилъ поселенецъ свою дикую выходку. Мало того, когда его арестовали, и потомъ, когда онъ въ слѣдующую ночь пытался бѣжать изъ подъ караула, поселенецъ опасно ранилъ около пяти крестьянъ. Двое изъ раненыхъ вскорѣ умерли. Но эти двѣ смерти мы имѣемъ полное основаніе поставить на счетъ небрежности нашего окружнаго врача. Зная, что ѣдетъ къ опасно раненымъ, онъ не взялъ съ собою никакихъ перевязочныхъ средствъ. Но что еще хуже, онъ бросилъ раненыхъ на произволъ судьбы и, забравъ съ собою фельдшера, поѣхалъ въ ближайшее селеніе вскрывать трупъ.

Но вотъ еще примѣръ. Поселенецъ 60-ти лѣтъ уже нѣсколько лѣтъ служилъ въ городѣ поваромъ у засѣдателя П.: онъ то бросалъ свое мѣсто, то снова нанимался; это былъ, что называется, свой человѣкъ въ семьѣ. Но, вотъ, онъ выпилъ копѣекъ на 10 больше обыкновеннаго и рѣшилъ убить барыню — „она меня часто бранила“. И задуманное сейчасъ приводится въ исполненіе. Онъ выждалъ часъ, когда хозяйка остается обыкновенно одна, спряталъ при себѣ кухонный ножъ, взялъ въ руку пестикъ отъ ступки и сталъ звать барыню къ себѣ на кухню:... „жаркое посмотрѣть“. Но барыня была занята, не пошла. Тогда онъ самъ отправился къ ней. Подкрался къ ней, когда она колола сахаръ, набросился на нее, поджалъ ее подъ себя и изо всѣхъ силъ сталъ бить ее пестикомъ по головѣ, шеѣ — куда ни попало...

Къ счастью, взрослый ея сынъ за нѣсколько минутъ до того случайно пришелъ домой, услыхалъ крикъ и спасъ мать.

Третій примѣръ. Молодой поселенецъ Михаилъ полюбилъ замужнюю бабу Акулину и не даетъ ей ни на минуту покоя. Всюду преслѣдуетъ ее, устраиваетъ ей кошачьи концерты, если видитъ ее съ другими мужчинами, устраиваетъ изъ за нея драки съ ея родственниками... Наконецъ, онъ забирается къ ея роднымъ въ то время, когда въ домѣ не было мужчинъ. Струсившая невѣстка Акулины грозитъ поселенцу ружьемъ, но поселенецъ не уходитъ. Она стрѣляетъ и убиваетъ поселенца на повалъ.

Все это примѣры явнаго насилія. Но надо ли говорить о кражахъ, подлогахъ, шантажахъ, подкупахъ и пр., не дающихъ никому изъ дышащихъ якутскимъ воздухомъ увѣренности въ томъ, что на немъ такъ или иначе не отразится жизнь въ удушливой атмосферѣ уголовщины.

(OCR: Аристарх Северин)