Поиск Яндекс по сайту и в Интернете

Глава IV

Коневодство

Преобладающая масса якутов издавна известна как скотоводы и коневоды. Стремление выяснить, откуда и с каких времён берёт начало якутское коневодство, ещё в дореволюционное время вызвало среди якутоведов большую дискуссию. В ходе последней, продолжающейся в настоящее время, определились три разных гипотезы, объясняющие каждая по своему происхождение якутского коневодства и якутской лошади. Первая, так называемая, «южная» гипотеза связывает всё прошлое якутской лошади с историей формирования, как народ, только одних якутов. По её предположению нынешнее коневодство Якутии обязано своим возникновением скотоводческим предкам якутов, переселившихся с юга в среднее течение Лены и приведшим с собой коневодческие занятия степняков. В качестве колыбели, откуда должны были двинуться на Ленский север те древние скотоводы, они указывают на Забайкалье. Откуда выходят они и родословную якутской лошади. По поводу этой гипотезы любопытно замечание, оставленное В.Л. Серошевским. «Предположение, что якутская лошадь из Забайкалья и что она ближайшая родичка бурятской и монгольской лошади, побудило меня с особенным вниманием присматриваться к последним. Признаюсь, особенного сходства между ними я не нашёл, даже больше: мне казалось, что если бы в то же время, когда воспоминания мои были свежи, среди монгольских лошадей случайно смешалась якутская, то я бы без труда узнал её. Монгольские кони показались мне сравнительно малоголовыми, ниже ростом, короче и круглее корпусом; якутские – стройные и крупные ростом, зад крепкий, продолговатый, они не так быстры и горячи на бегу, но кажутся сильнее и выносливее их.

Сравнение седел якутского и монгольского тоже указывает на значительную разницу в размерах костяка обеих лошадей. Якутское седло длиннее и шире монгольского; бурятская и монгольская лошади под таким седлом раньше или позже непременно бы сплечились».

[*В.П. Серошевский, Якуты, стр. 164 - 165].

Если на раннем этапе данная гипотеза строилась преимущественно на выводах чисто умозрительных, то позже в её аргументации появилось много материального, резонного. Снабдил последними, уточнил и обогатил гипотезу А.П. Окладников. Прежнее представление о прародине скотоводческих предков якутов он перенес из Забайкалья в Прибайкалье и верховья Лены, на места расселения юч-курыканов. В материалах его многочисленных археологических раскопок в той области изобилуют прямые вещественные свидетельства об исконном разведении её жителями лошадей: кости данного животного и остатки инвентаря по коневодству. Эти же сведения подкрепляются сюжетами рисунков наскальных изображений – лошадь в них одна из главнейших. На неё охотятся, на ней ездят, на ней воюют воины со знаменами и пиками. На одном рисунке сохранилось изображение даже палеолитического коня (Шишкинская скала) с толстым, пышным хвостом и верблюдообразной головой. Те же горбоносые лошади встречаются на изображениях более поздних периодов. В доказательство того, что верхоленско-прибайкальские кони традиционно имели такой характерный внешний облик, А.П. Окладников приводит выдержку из древней китайской летописи: «страна эта производит превосходных лошадей, которые с головы похожи на верблюда, сильны, рослы, в день могут пробегать по нескольку сот ли»

[*А.П. Окладников. Исторический путь народов Якутии. Якутск, 1943, стр.64].

Вторая гипотеза о происхождении якутской лошади противоположна вышеприведённой. В качестве её прародины она указывает не на юг, а на север. Возникла она также в дореволюционное время в результате попыток осмыслить палеонтологические находки тех времен. Во второй половине XIX века во многих местах Якутии было обнаружено значительное количество останков дикой лошади послетретичного времени. Кости её, часто вместе с костями мамонта, носорога и других сопутствующих им животных, были найдены на Таймыре, на р. Алдан, Яна, в Новосибирских островах Северного Ледовитого океана. В отдельных случаях её останки находили в виде хорошо сохранившихся мёрзлых трупов, захороненных в незапамятные времена в слоях никогда не оттаивающего грунта /низовья Яны/. Именно из таких находок и стало известно, что древняя лошадь якутского Заполярья имела характерную белую масть, какую нередко можно встретить и среди современных якутских лошадей из Верхоянского и Средне-Колымского районов.

Одновременно в той же второй половине XIX века в распоряжение исследователей-якутоведов поступило и значительное количество многозначительных легенд о том, будто бы в труднодоступных и на редкость необжитых местах Заполярья можно встретить табуны неизвестных белых лошадей. Эти легенды, правда, не говорят, что те лошади никогда не были домашними животными, но они явно делают большой и удивленный акцент на факт сохранения их без всякой помощи человека. Весь этот новый северный материал шёл вразрез материалам «южной» гипотезы и исследователям надо было как-то объяснить их противоречие. Сопоставляя краниологические данные двух северных лошадей Якутии древней послетретичной и современной якутской, И.Д. Черский обнаружил между ними большое количество сходств, что и позволило их обоих отнести к рослой /древнюю/ и малорослой /современную/ породам одной и той же восточной группы сибирских лошадей, ближних к южнорусским тарпанам и полуископаемой западно-сибирской лошади. При этом, в отличие от мнений сторонников «южной» гипотезы происхождения якутской лошади, он объяснял все указанные близости и сходства между северными и южными видами лошадей не как результат постепенного проникновения коневодства на север, а как свидетельство о распространении в послеледниковое время животных «мамонтового комплекса» на те районы и области Азии и Европы, которые сильно пострадали от оледенения.

[*И.Д. Черский. Описание коллекций послетретичных млекопитающих животных, собранных Новосибирской экспедицией 1885 - 1886 гг. СПб, 1890].

«Признавая, что якутская лошадь является самостоятельным типом, … обязанным своим происхождением послетретичной лошади, обитавшей на северо-востоке Сибири, – писал сторонник третьей гипотезы М.Ф. Габышев, – мы не можем, однако, прийти к отрицанию непосредственной связи изучаемой лошади с монгольской или иными близкими к ней современными породами. Отпадает лишь версия об исключительно южном происхождении якутской лошади, доказанным остаётся южное происхождение самих якутов, появившихся на Лене в сравнительно позднюю историческую эпоху и, весьма вероятно, воспользовавшихся здесь древним коневодством аборигенных племён. Само собой разумеется, что якуты, как коневоды, приводили лошадей из тех мест, которые они первоначально заселяли (Прибайкалье), и могли широко использовать этих лошадей для разведения»

[*М.Ф. Габышев. Якутская лошадь. Якутск, 1957, стр.74].

Как видим, третья гипотеза старается примирить две первые – противоположные друг другу. Не менее дискуссионен и следующий вопрос якутского коневодства – вопрос о соотношении данной отрасли с разведением крупного рогатого скота на разных этапах истории якутских скотоводов. 

Дискуссии, помимо всех прочих аспектов вопроса, разгорались и вокруг приоритета одной из двух отраслей. Проникновение первых скотоводов на территорию современной Якутии и значительную часть заслуг древнего скотоводческого освоения данного сурового края В.Л. Серошевский приписывает услугам выносливых, не требующих больших заготовок кормов, якутских лошадей. Указывая на уровень развития якутских сенозаготовительных работ в дореволюционное время, этот исследователь приходит к выводу, что раннему этапу якутского животноводства не обойтись было без предварительно чисто коневодческого этапа. «В прошлом якутов, – писал он, – конь занимал такое же центральное и исключительное место, как северный олень у тунгусов и чукчей. Культура рогатого скота явилась впоследствии»

[*В.Л. Серошевский. Якуты, стр. 265].

В отдельных, известных во времена В.Л. Серошевского, архивных документах наблюдалось преобладание поголовья коней в якутских хозяйствах над численностью крупного рогатого скота. Увлеченный своими предположениями, В.Л. Серошевский объяснил это явление как сохраняющиеся остатки от древнего чисто коневодческого этапа якутского животноводства. И он полагал, что сохранение подобных остатков наблюдалось вплоть до последней трети XIX века

[*Там же].

Между тем, в своём предположении о наличии раннего коневодства этапа в якутском скотоводстве В.Л. Серошевский не был оригинален. Такое мнение было распространено у преобладающего большинства дореволюционных якутоведов. Правда, в их трудах обо всём этом не всегда писалось влобовую. Например, И.Г. Гмелин, путешествовавший по Якутии в 1736 - 1737 гг. пишет, что из-за усиления перевозок грузов на Охотск получилось всеобщее обеднение якутов и переход их к культуре крупного рогатого скота от прежнего традиционного коневодства

[*J.D. Gmelin. Reise durch Sibirien, Pheil II, Gottingen, 1752, p.386].

Об этих же причинах писал и А.Ф. Миннендорф. А о древнем предпочтении лошади якутами он оставил следующие строки: «… В хоровых песнях ысыахов довольно подробно описываются дом и древнее якутское хозяйство, где часто упоминается о кобылах и жеребятах и ничего, между прочим, не говорится о коровах»

[*А.Ф. Миннендорф. Путешествие на север и восток Сибири. Отд.I, СПб, стр.801].

В возможное наличие преимущественно коневодческого этапа на заре якутского скотоводства верили не только дореволюционные исследователи. В него верит и часть современных советских исследователей, в их числе и позднейший автор крупных монографических работ о якутской лошади М.Ф. Габышев

[*М.Ф. Габышев. Якутское коневодство, стр.16].

Первое весьма робкое возражение вышеотмеченной гипотезе появилось в 1927 г. В статье «Исторические судьбы Якутии» С.В. Бахрушин мимоходом обронил кратенькое замечание, что ко времени прихода русских в хозяйстве якута-скотовода «… рогатый скот играл не менее важную роль, чем лошади»

[*Якутия (сборник), Л., 1927, стр.14]. 

Несколько лет спустя с поддержкой новой версии С.В. Бахрушина выступил М.К. Расцветаев. Учитывая уровень техники заготовки кормов, и, ссылаясь на стационарность непереносных жилищ, в расположенных далеко друг от друга усадьбах, он приходит к выводу, что «… с той поры, как якутский народ вошёл в историю, и, далее, в пределах того исторического времени, которое можно гипотетически восстановить в прошлом … хозяйственный и общественный строй якутов складывались и развивались на основе рогатого скотоводства преимущественно»

[*М.К. Расцветаев. Очерки по экономике и общественному быту якутов. Л., 1932, стр.36].

Однако мнение С.В. Бахрушина первое ощутимо сильное подкрепление получило в трудах С.А. Токарева, особенно в его крупной монографии «Общественный строй якутов в XVII - XVIII вв.»

[*С.А. Токарев. Общественный строй якутов в XVII - XVIII вв.].

Опираясь на огромное количество архивных и этнографических материалов, он доказал настолько убедительно о роли крупного рогатого скота в хозяйстве якутов изученного им периода, что после него дискуссии о чисто коневодческом этапе якутского животноводства в пределах периода после XVII века поутихли надолго. После отмеченных трудов С.А. Токарева, данный вопрос затрагивался в исследованиях О.В. Ионовой,

[*История якутской АССР. т.II, М., 1957, стр.15],

Г.П. Башарина,

[*Г.П. Башарин. История аграрных отношений в Якутии; Г.П. Башарин. История животноводства в Якутии второй половины XIX – начала XX вв. Якутск, 1962],

М.Ф. Габышева,

[*М.Ф. Габышев. Якутская лошадь, стр.; М.Ф. Габышев. Якутское коневодство],

и В.Н. Иванова.

[*В.Н. Иванов. Социально-экономические отношения у якутов].

В последних были приведены дополнительные сведения и уточнения о соотношении двух ведущих отраслей хозяйства якутских животноводов за период после прихода русских. Например, Г.П. Башариным приведены сведения о поголовье лошадей и крупного рогатого скота за несколько веков, где отмечено, что превалирование рогатого скота и падение коневодства начались с 1730 - 1760 гг. Молодой историк В.Н. Иванов основное своё внимание направил на процесс постепенного усиления сенокосного дела и динамику роста поголовья крупного скота. Оказалось, два эти процесса имели одинаковую интенсивность. Отсюда вывод его оказался несколько близким к вышеотмеченному выводу М.К. Расцветаева: «Рогатый скот уже в XVII веке стал основной хозяйственной фигурой и задавал тон в скотоводческом хозяйстве»

[*Там же, стр.127].

Что касается количественного соотношения, то по данным молодого исследователя численность крупного рогатого скота ещё в 1642 году преобладала над поголовьем лошадей на 9% (54,5% - 45,5%). 

Следовательно, оказались неверными выводы, что «в XVII веке якуты разводили одних лошадей, и что культура рогатого скота появилась только впоследствии и не извне, а путём развития имеющихся у себя издавна традиционных занятий, берущих начало из незапамятных времен».

[*Там же, стр.127].

Далее, опираясь на данные движения численности скота по векам, он пытается вычислить приблизительное время начала превалирования рогатого скота над поголовьем лошадей. И получилось у него, что таким рубежом могла быть первая половина XVII века.

[*Там же].

Поскольку подобного рода сложнейшие вопросы бесписьменной истории не всегда посильны единичным исследователям, разрозненные их усилия якутоведение издавна объединяет воедино при помощи особой традиции. Согласно ей, изучение таких вопросов ведётся в эстафетном порядке, где каждый очередной участник не только подытоживает накопленное до него, но и старается внести что-то новое своё в виде свежих сведений и вытекающих из них выводов. Следуя той традиции, в эстафету одного из двух вышеотмеченных вопросов попробуем включиться и мы. Как только речь зайдет о происхождении чего бы то ни было якутского, обычно принято предполагать, в первую очередь, о физическом переносе объекта исследования из степного юга. Возражая ему, затем возникает версия о стопроцентной автохтонности того предмета, т.е. о полной «северности» его происхождения. И такая полемика в преобладающем большинстве случаев завершается только тогда, когда выходит на арену компромиссная версия. Последняя обычно состоит из вывода, что объект интереса содержит в себе и «северные», и «южные» элементы. Все три этапа торного пути якутоведческих исследований прошло и, интересующее нас, происхождение якутского коневодства. Однако, не в пример другим случаям, здесь не удалось добиться нейтрализации остроты противоречий, даже прибегнув к услугам всевыручающего компромисса. И произошла такая незадача из-за нарушения издавна установившегося обычая не вдаваться в конкретные подробности абстрактно-собирательного понятия «северные элементы культуры якутов». А пришлось нарушить тот обычай вынужденно, так как, кроме зимней тебенёвки лошадей, не на что было сослаться для объяснения проникновения в край лютых морозов скотоводческих занятий без развитого сенокосного хозяйства. Натолкнули же на такой кивок на тебенёвки, распространённые среди якутов, легенды, напоминающие сегодняшний миф о снежных людях в тундре – легенды о диких полярных лошадях. Если к ним добавить редчайшую морозостойкость и удивительную приспособленность якутской лошади к условиям якутской тайги и тундры, то указанная легенда приобретала довольно убедительную правдоподобность. 

Только тут получился конфуз в деле объяснения истоков тех удивительных качеств якутской лошади: ведь, не уверять же читателя, что морозостойкость её выработалась в тёплых южных степях, откуда привели её скотоводческие предки якутов. В довершение всего добавились сюда палеонтологические находки, показавшие о наличии большого сходства между современной якутской и послетретичной дикой лошадьми Якутии. Так возникло аргументационное превосходство «северной» гипотезы происхождения этой породы лошади не удается до сих пор выставить ничего серьёзного, кроме материалов общего сходства культуры якутов с культурой их южных соседей. Причём и эти сходства сопоставляются так, будто бы, после ухода скотоводческих предков якутов на Север, их родичи на юге должны сохраняться по сей день в законсервировано-древнем состоянии. Говоря иначе, из-за недостаточного учёта разницы темпов развития и различных влияний соседних культур, указанные сопоставления не всегда обладают должной убедительностью. Кроме того, в подобных исследованиях нередко создаются дополнительные помехи из-за изучения каждого явления в отрыве от общего комплекса взаимосвязанных явлений и закономерностей их развития. Кстати, вместо поисков закономерностей, все, что связано с процессом формирования якутов, чуть ли не всегда принято объяснять какими-то случайностями, типа всевозможных «бегств» и «вытеснений». На деле же весь этот процесс следовало бы связывать с неуклонным шествием в веках на всё новые и новые пространства скотоводческих занятий и обслуживавших культур и языков. Теперь попытаемся рассортировать на положительное и уязвимое выдвинутое во всех трёх видах гипотез о происхождении якутской лошади. Прежде всего, выясним, может ли якутская лошадь, подобно северному оленю, обходиться круглый год без единого грамма, приготовленных человеческой рукой, готовых кормов. Вот что пишет по этому поводу в местной газете «Кыым» от 4 ноября 1972 года опытный коневод совхоза «Лена» Усть-Алданского района, Заслуженный работник народного хозяйства Якутской АССР, А. Артамонов: «Cледует ещё раз напомнить глубокую ошибочность представлений некоторой части руководителей хозяйств, что будто бы якутская лошадь способна круглый год держаться на одном подножном корму. Она тоже домашнее животное и нуждается в помощи кормами»…

[*«Кыым», 4 ноября 1972 г.].

Далее в той заметке идёт перечисление нуждающихся в обязательной подкормке (молодняк, жеребые кобылы, больные особи) и случаев, когда всему поголовью лошадей не перезимовать без готовых кормов. В числе последних фигурируют частые в Якутии: гололед, весенний наст, затяжная весна, большие морозы, и крайнее малоснежье, которое также действует пагубно на домашний скот. Высказывание это – не рядовое газетное сообщение. Оно – авторитетное мнение знатока-специалиста коневодческого дела Якутии и показатель отношения преобладающего большинства самих якутских скотоводов и хозяйственному мифу о якобы возможности содержать местную породу лошадей круглый год на одном подножном корму. 

Против данного зла ныне усиление ведёт борьбу вся скотоводческая общественность Якутии. Наличие такой борьбы по сей день одновременно является показателем о большой живучести того мифа. Его проявление в сегодняшней Якутии весьма своеобразно. За долгие годы нам привелось беседовать на данную тему с огромным количеством и образованных, и неграмотных якутов. И среди них ни разу не привелось встретить хотя бы одного единственного верящего в подобные способности местной лошади. Об основах этого мифа все наши информаторы давали неизменно одинаковый ответ. Оказалось, что самого того мифа в чистом виде никогда не существовало. Он всегда возникал в производном порядке от практики вынужденного перекладывания значительной части тягот нехватки кормов на взрослое поголовье лошадей. Другими словами, каждый хозяйственник, незаметно для себя, старался и старается «сэкономить трату дорогостоящих кормов за счёт выносливости якутской лошади. Однако эта экономия никогда не означала оставление этих видов животных совсем без единого грамма заготовленного сена. Им подкормка всегда оставлялась и оставляется, но количество её зависело от благополучия кормовых условий года. Отсюда, весь разговор об указанном мифе среди якутских коневодов всегда касается только оставления достаточно надёжных запасов кормов для оказания своевременной помощи нуждающимся животным. И те же самые разговоры в представлениях кабинетности превратились в полное отрицание заготовки кормов вообще. Вот, ведь, оказывается, какие грубые можно допускать ошибки, если, не вникнув в профессиональную суть дела, принимать всё народное влобовую. Здесь вероятно уместно отметить специфичную особенность одной из опор того хозяйственного мифа – якутских легенд о косяках лошадей, якобы сумевших жить какой-то промежуток короткого времени без живых владельцев. Прежде всего, их никогда не выставляют дикими животными. С другой стороны, о них всегда рассказывают в прошедшем времени («когда-то давно») и не от своего имени, а со ссылкой на покойных или отсутствующих на месте. Наконец, в качестве места, где был якобы отмечен такой косяк, всегда указывается труднодоступная местность, куда не всегда легко попасть для проверки факта. Как видим, здесь в наличии все отличительные особенности «Лабынкырского чуда» или «снежного человека» необжитых тундр. Однако, в отличие от фантастических «Лабынкырского чуда» и «тундрового снежного человека», в тех легендах о косяках «бесхозных» лошадей, по видимому, всё же имеется немало реального. В их основу, по всей видимости, легли два факта. Первый из них состоит в том, что во время таких сильных невзгод, как эпидемии остроинфекционных болезней и после смерти бездетных старцев, живших в одиночку в дальней глуши, какое-то время в самом деле могли бродить их лошади. Кстати, в самом факте полного вымирания подобного рода косяков (во время распространения чёрной оспы таких животных должно быть оставалось на Севере немало) содержится самое красноречивейшее из доказательств не только о несбыточности легенд о диких лошадях, но и утопичности возложения слишком больших надежд на один подножный корм.

Тут надо прямо отметить, что якутская лошадь не северный олень и она, как последний, не может перейти на дикий образ существования без ущерба для своего благополучия. Следующим источником указанных легенд, стала, видимо, сама хозяйственная мечта якута-скотовода, т.е. его, ещё не сбывшееся, желание превратить данное животное в луговой аналог северного оленя. В связи с этой мечтой следует отметить, что как сами якуты, так и их предки, по всей видимости, издавна работали и ныне продолжают работать над усовершенствованием морозостойкости и тебенёвочных качеств якутской лошади. И формой такого типа работы является, видимо, вышеупомянутое накладывание значительной части тягот с кормами именно на это животное. Все эти невзгоды, ложившиеся во веки веков на плечи якутской лошади и её предков, и сделали данную породу в то удивительное животное, на которую не могут смотреть без восторга посторонние. Следовательно, якутская лошадь со всеми сегодняшними качествами есть чуть ли не целиком результат многовекового неустанного труда человека. Как видим, якутоведение и в этом случае, как выше с лугами, само не замечая того, шло по пути вычеркивания созидательной роли труда северного человека. И причина ошибки здесь та же знакомая недооценка способностей труда и переоценка «щедростей» северной природы. Выше было отмечено, о затруднениях «южной» гипотезы из-за значительности отличий якутской лошади от предполагаемых своих сородичей – степных лошадей соседних южных областей. К тому же, к радости «северников», местная порода лошадей Якутии оказалась имеющей много сходных черт с ископаемой послетретичной лошадью Крайнего Севера. Отсюда ободренные «северники» предположили о возможном наличии непрерывной живой связи между указанными ископаемыми и сегодняшними лошадьми данного края. Такая связь, по их мнению, могла осуществляться или через сохранение от древности до наших дней диких косяков этих животных, или через коневодство искони коренных обитателей Якутии, которые могли передать якутам не только коневодческое дело, но и живой косяк северных лошадей. О том, насколько было возможно существование в условиях Якутии косяков лошадей, нам здесь нет необходимости останавливаться. Выше уже изложено, что данное дело проверено многовековой практикой якутских коневодов, изо всех сил старавшихся превратить своих домашних лошадей в «луговых оленей», не нуждающихся ни в охапке готового сена. Что же касается предположения о доякутском коневодстве исконных обитателей Якутии (которые могли передать якутам, сохранённых издревле, лошадей) по существу нет таких надёжных источников для проверки, как это было с первым предположением о диких «снежных лошадях». Собственно, на этой безнадёжности с источником и опирается вся гипотеза о «северном» происхождении якутской лошади. И всё же, на наш взгляд, можно попытаться пробить и эту охранную бронь данной гипотезы. Здесь почти всё решающую позицию занимает вопрос из кого состояло коренное население древней Якутии к кануну формирования якутов. Кстати, и этот вопрос давным-давно отнесён к числу безнадёжных в смысле отыскания сведений для исследовательских работ.

Говоря иначе, он составляет дополнительную преграду на пути к выяснению истоков якутского коневодства. Однако, на деле и тут, кажется, не без просветов. На наш взгляд, здесь источником, способным пролить ориентировочный свет, могут служить материалы по топонимам Якутии, взятые в сопоставлении с наличным этническим составом населения данного края в наши дни. Вот так выглядит Якутия согласно указанному источнику. Тунгусоязычные топонимы охватывают весь край, не оставляя нигде белых пятен. Топонимы на всех остальных языках выступают в разной густоте только на этом всеобъемлющем фоне. Весьма редкие крапинки местностных названий, близких к базе современного юкагирского языка, встречаются лишь к северу от Полярного круга. Южнее этого рубежа их присутствие не зафиксировано. Топонимы на чукотском и корякском языках отмечены в Колымо-Индигирской зоне и в Охотском побережье. Якутоязычные же географические названия соответствуют ареалам современного расселения говорящих на этом языке

[*К.А. Новикова. Лингвистический анализ топонимов Северо-Восточной Сибири. Вопросы языка и фольклора народностей Севера. Якутск, 1972].

После раскладки по указанным языкам, из топонимов Якутии, по существу, остаётся не очень большое количество слов, не поддающихся переводу. При этом допустимо, что не все они относятся к одному общему загадочному языку. Данное обстоятельство дробит их на ещё миниатюрные группы. Ими, надо полагать, пользовались или соответственно малочисленные (потому и подвергшиеся ассимиляции), или такие этнические группы, которые жили намного древнее процесса сравнительно недавнего формирования якутов. В последнем случае, они почти сами по себе выпадают из поля нашего интереса, так как их нельзя будет отнести к претендентам непосредственной передачи якутским скотоводам сохранённого косяка живых северных лошадей, Однако и в первом случае, шансы зачислить тех загадочных неизвестных к ряду оставивших якутам древнейшую эстафету специфического северного коневодства не очень велики. Дело в том, что в условиях заимствования от них коневодства, в комплексе коневодческих терминов якутов можно было ожидать сохранение хотя бы части терминов на том непонятном языке. Однако там всецело господствуют слова только тюркского и монгольского происхождения. Таким образом, ко времени формирования якутов расселение и этнический состав населения Якутии, по-видимому, не очень отличался от современного, т.е.предки сегодняшних аборигенов жили там же, где и их потомки. И такое постоянство расселения коренных жителей Якутии становится вполне понятным, если сопоставить, выработанные многими поколениями, методы и приёмы их труда со специфическими условиями места их проживания. Например, методы и приёмы традиционных видов труда и быта заметно отличаются друг от друга даже в пределах одной тундры: они делятся на озёрный и горный виды тундры 

[*Для горной части тундры были характерны охота на диких оленей и разведение малорослых оленей, близких по рациону питания с лесными породами этих животных. В озёрной же тундре властвовал всеядный харгин, почти не нуждающийся в ягеле. А в летней охоте, промысел на диких оленей настолько заслонялся охотой на диких водоплавающих, что даже названия летних месяцев переименованы по фазам охоты на гусей. Как видим, здесь две тундры соответствуют двум разным породам домашних оленей и двум разным объектам летней охоты].

Зона тайги в Якутии, по производственным особенностям труда и приспособленной к ним специфике жизни и быта, также делится на множество подзон. Эти различия настолько существенны, что с ними вынуждены оказались считаться даже, вооруженные знаниями и техникой, нынешние сельскохозяйственники Якутии. Не учитывая этих особенностей края, в реконструкциях картин прошлого, мы, якутоведы, кажется, иногда слишком легко меняем и перебрасываем его население. А. ведь, говоря по правде, решать производственно-бытовые проблемы Севера и в прошлом должно быть было не легче сегодняшнего. А как даются они сегодня пришельцам из совсем иных зон известно каждому. Теперь, когда несколько приподнялась завеса таинственной неизвестности о составе населения края к кануну формирования якутов, рассмотрим, у кого из тогдашних его аборигенов могло иметь место своё коневодство. В качестве источника в данном случае мы используем народную память. Внимательное ознакомление на этот предмет фонда языка, фольклора и верований юкагиров, чукчей и коряков не дал никаких результатов. Там не оказалось и отдалённого намёка на былое коневодство. Если бы их ближайшие предки имели подобное занятие, то память о нём не могла исчезнуть настолько бесследно. После них единственными претендентами на доякутское коневодство на территории Якутии остаются одни тунгусоязычные. Однако имело ли место у них коневодство, выяснить нелегко по той причине, что ареалы говорящих на этой группе языков издавна охватывают не только всю восточно-сибирскую часть зоны тайги, но их половодье также из незапамятных времён разлилось и в смежных зонах лесотундры и тундры. Кроме того, из летописных источников историками Сибири неопровержимо уточнено наличие у их южной части коневодческого дела весьма преклонного возраста. От последних данная отрасль занятий, творческих, легко могла перекинуться и к той части тунгусоязычных, которые населяли доякутскую Якутию. К тому же, так называемые «северные элементы», из которых составилась вторая, местная, половина якутов оказалась, как выше показали топонимические сведения, не загадочно палеаоазиатской, а тунгусоязычной. Наконец, у нас нет уверенности, что и «южные элементы» якутов (т.е. их пришлая скотоводческая часть) состояли из чистых тюрков и монголов. Судя по примеру обязательного принятия якутского языка (обслуживающего скотоводческую культуру) окраинными тунгусоязычными по переходу на жительство в скотоводческие оазисы Якутии в XVII - XX вв. 

[*Наиболее полное и аргументированное изложение этого вопроса см. С.И. Николаев. Эвены и эвенки Юго-Восточной Якутии, стр. 31 - 47],

возможно, не совсем справедливо уверение, что и на древнем «Юге» скотоводство продвигалось на север единственно только путём физических перемещений одних самих исконных скотоводов – предков тюрков и монголов. В том процессе вполне могли принять участие и тунгусоязычные аборигены южных окраин леса. В подобном случае, аналогично вышеупомянутым окраинам Якутии XVII - XX вв., и тем древним тунгусоязычным не миновать бы отюркизирования и омонгилования. Тогда загадочный процесс формирования якутов их «южных» и «северных» элементов получился бы ничем иным, как слияние южной, отюркизированной, группы тунгусо-скотоводов с северными тунгусами-нескотоводами, сохранившими в древней Якутии свой родной язык и лесные занятия. И такой этнический состав южных пришельцев со скотом был бы куда практичнее при преодолении природно-климатических трудностей, необходимых для проникновения в самые труднодоступные дали тайги, чем, скажем, поход чистых степняков в морозную глухомань Якутии. Таким образом проблема тунгусоязычия запутывает выяснение истоков коневодства якутов настолько, что, порой кажется совершенно невозможным распутывать этот клубок. Однако, если прибегнуть к услугам вышеупомянутой народной памяти, на наш взгляд, будто бы и здесь имеются возможности разобраться кое в чем. При проверке комплекса якутских терминов по коневодству не обнаруживается ни единого следа тунгусоязычия. Если не иметь в виду тунгусо-монгольское название лошади «мурин», то в самом языке эвенов и эвенков Якутии нет, собственно тунгусоязычных терминов коневодческого назначения. Удивляет также полное отсутствие тунгусоязычной терминологии в сенозаготовительном деле как якутов, так и самих тунгусоязычных. В условиях непрерывности занятий луговым животноводством издревле, свои родные хозяйственные термины вряд ли могли исчезнуть совершенно бесследно. Отсюда, как бы ни обстояло с приоритетом коневодческих занятий у тунгусоязычных других областей, лично у нас создалось впечатление, что у тунгусоязычных самой Якутии не было в доякутское время своего коневодства. Одновременно указанные языковые материалы, возможно, являются одним из свидетельств, о заимствованности коневодческого дела даже у той части тунгусоязычных, которые осваивали и осваивают области, непосредственно соседствующие с юга с территорией современной Якутской АССР. При всех таких обстоятельствах, теперь рассмотрим, почему якутская лошадь не стала похожа на лошади соседних южных областей, и в чем причина удивительных её общностей с древней ископаемой лошадью Крайнего Севера Якутии. Данный вопрос был бы разрешен давным-давно, если бы специалисты-якутоведы не запутались в тенетах, созданных ими самими, некоторых условностей. К числу последних надо отнести, издавна применимое в якутоведении, понятие «Север» и «Юг». Согласно ему, под «Севером» в якутоведческих изысканиях подразумевается территория только одной Якутии. Что де касается территорий, располагающихся за пределами этой административной единицы, то их принято именовать тёплым «Югом», или тёплым «Степным Краем».

Вот почему, утверждая о Верхоленско-Прибайкальской прародине скотоводческих предков якутов, почти все якутоведы выставляют их «теплолюбивыми степняками-южанами». И по той же причине их скотоводство принято представлять лишенным зимних забот, т.е. не имеющим сенокосного хозяйства и содержащим домашних травоядных одной пастьбой на, круглогодично функционирующих, пастбищах. На деле же, так называемый «тёплый Юг» не начинается сразу за пределами Якутии. Достаточно взглянуть на метеосводки, чтобы убедиться, что и в южной части Восточной Сибири (вплоть до нашей государственной границы) зима не менее продолжительна и сурова, чем в Якутии. Разницу здесь составляют считанные дни и незначительное количество градусов, с лихвой компенсируемые сильными ветрами на юге. Также общеизвестно, что подобные климатические условия в данном крае установились очень давно. К числу аналогичного порядка недоразумений, очевидно, придётся отнести и следующую сторону традиционных представлений о «тёплом Юге» - о его якобы из веки веков неизменно степном ландшафте. Прежде всего, здесь трудно понять, необходимость закрывать глаза на тот факт, что за Якутией колоссальный массив Восточно-Сибирской тайги, и в настоящее время продолжается на тысячи километров к югу. На фоне этой господствующей стихии, вытянутые вдоль по долинам отдельных рек, луговые угодья, именуемые «степями», выглядят лишь как мелкие крапинки на теле великана. И вряд ли был смысл выставить вместо самого того указанные небольшие его пятнышки. К тому же пресловутая века вечность последних весьма сомнительных. Дело в том, что в условиях таёжной стихии Восточной Сибири те луга представляют собой единственную базу для содержания домашних травоядных. От их размера всегда зависело и сегодня зависит количество поголовья лошадей и рогатого скота – главного богатства животновода. Вопреки довольно широко распространённому среди историков молчаливому мнению о пассивно собирательском характере скотоводческого дела и его неспособности активно воздействовать на внешний облик окружающей природы, животноводу Сибири, видимо, почти никогда не приходилось рассчитывать на одни скупые подаяния тайги. Он вовеки веков огнём и топором оттеснял лес, дабы отвоевать у него лишнюю пядь необходимого жизненного пространства

[*Здесь, вероятно, уместно отметить одно любопытное явление. За исключением Австралии, в Старом Свете нет таких пустынь, окрестности которых не служили бы в своё время базой для многолюдных скотоводческих культур. По данному поводу допустимы любого рода предположения. С одной стороны, скотоводы сами могли собраться к степям около них; с другой – пустыни могли образоваться из-за чрезмерного расширения ими пастбищных угодий путём выжигания главной охранительницы влаги – ближайших лесов. В Новом Свете, где не было в прошлом подобного масштаба скотоводческих занятий, удивительно, нет и таких крупных пустынь].

И эти расчистки он всегда оберегает от новых посягательств древесной растительности. При таких мерах лугов должны были расти тем больше, чем пройдёт больше времени.

Для выяснения закономерности такого роста можно взять на одного скотовода любую мизерную площадь новых расчисток. И она, в преумноженном в многотысячелетнее поколение виде, даст весьма внушительную цифру. Если последнюю наложить на так называемые, «естественные степи» Верхоленья, Прибайкалья, Забайкалья и Алтая, то от них на долю самой природы остались бы лишь одни узенькие околоводные полоски, какие типичны для диких берегов любой реки Восточносибирской тайги. Следовательно, реконструкции картин давнего прошлого, рассчитанные на присутствие этих степей издревле в полных сегодняшних размерах и границах, вполне могут оказаться рассчитанными на несуществующие (точнее, на ещё не созданные) луга. Мы, лично, верим в это по следующим причинам. Прежде всего, продолжающееся по сей день лугосозидательное дело якутов явно не есть какое-то историческое недоразумение или вынужденная случайность. Оно – закономерное продолжение весьма древнего производственного процесса, начавшегося где-то в областях, расположенных чуть южнее и имеющих близкие к Якутии природно-климатические условия. А таковыми могут быть только указанные выше луга. Иначе следы тренировок по штурму морозного леса скотоводческими предками якутов сохранились бы на другом месте в виде таких же лугов. С другой стороны, всё якутское точно совпадает с данными лугами, начиная от общей культуры, и одинаковых лугосозидательных приёмов населения, внешних конфигураций долинных сенокосных и пастбищных угодий (кишкообразная вытянутость по обеим берегам рек), вплоть до всё усиливающегося процесса постепенного превращения всех скотопригодных земель сегодняшней Якутии в степи типа Верхоленских, Прибайкальских, Забайкальских и Алтайских. Следовательно, если крутить обратно, плёнку с картиной постепенных этапов скотоводческого освоения Якутии, то по ней можно судить и о том, как в глубочайшей древности шло аналогичное наступление на леса сегодняшних Алтая, Прибайкалья, Верхоленья и Забайкалья. Впрочем, в каких условиях и в какой географической среде началось первоначальное, древнее, приручение лошадей, повествует, кажется, старинный якутский обряд «кый». Относился он к числу тех немногочисленных обрядов, справлять который требовалось не по доброй воле. Исчез он, видимо, задолго до XVII века, ибо выпали из народной памяти все его конкретности и мелкие детали. Поэтому ниже будет приведено его описание в том схематичном виде, в каком дошли слухи до нас о нем. Опасаясь некоего «сэт», справлять его в обязательном порядке должен был тот богач, поголовье лошадей которого превысило указанной обычаями, численности. Обязанность была тем нелегка, что в течение не очень продолжительного времени, справляющий обряд должен был разыскать полностью всё поголовье жертвенного косяка, состоявшего целиком из абсолютно одномастных лошадей. В качестве же приемлемых, как правило, указывались, самые редчайшие для местной породы масти. Вдобавок ко всему, в случае «не принятия» адресатом принесённой жертвы, поверия сулили справившему «кый» несметное количество невезений.

По описаниям, сам обряд состоял лишь из молчаливого вывода жертвенных животных из изгороди. До места назначения косяк сопровождал коневод, одетый с головы до ног в костюм из шкуры белой лошади и вооруженный белой берёзовой палкой, с целиком сохранённой корой. При понукании он должен был пользоваться одним лишь обрядовым возгласом «Кый-хай» Кый-хай!» Этот возглас и указанного образца погоняльную палку запрещалось применять где бы то ни было в будничной жизни. Добравшись до места назначения в верховьях какой-нибудь мелкой речушки, коневод оставлял косяк на произвол судьбы. Костюм и палку он оставлял там же, приняв меры оберегания их от «скверных». Возвращаться он должен был домой пешком. Если жертвенные животные хорошо приживались на, отведённых им, диких лугах, считалось, что дар принят адресатом. Продолжительность же сохранения их там, по повериям тех времен, служило пророчеством, что процветать дольше будет не только хозяйство одного самого жертводателя, но и его последующих потомков. Отказом же от принятия подношения считалось возвращение обратно домой всего косяка или любой его части. А такой нежелательный случай был всегда вероятен по той причине, что лошадь якутской породы весьма привязана к родным местам. И путь к последним, при желании она находит не хуже охотничьей собаки, не зависимо от расстояния. В прошлом, когда конный транспорт был незаменим, встречались особи, удивлявшие тем, что возвращались домой, будучи уведенными далеко с завязанными глазами, купившими их, новыми владельцами. Отсюда справлявший «кый» старался подыскать для жертвенного косяка и места получше и с учётом инстинктов каждого животного. Как видим, в данном обряде немало необычного. Прежде всего, здесь нарушен извечный обычай народов Сибири – преподнесение дара любым (добрым и злым) духам и божествам через «уста огня» и в умерщвленном виде. Обряд выглядит не столько как дар божествам, а сколько как мера наказания необузданно разбогатевшего богача. Антипатия общественного мнения к последнему чувствуется во всём. Косой взгляд на его богатство в обряде, зачастую, приобретает полуиздевательский тон. Так, он должен искать лошадей редкостной масти и, при обнаружении, покупать за дорогую цену; найденные кое-как те животные могли оказаться с повышенной привязчивостью к родным местам; боязнь за поведение жертвенных животных, даже при благополучности исхода, был в состоянии надолго вывести его из душевного равновесия. Короче, обряд явно укорял богача за доведение поголовья своих лошадей до осуждаемого предела. Обогащение сверх меры народ осуждает во все времена. И богачи всех позднейших периодов стараются ослабить народный гнев одним единственным путём – «богоугодными» делами. Последние, очевидно, берут начало от обрядов типа «кый». Только «кый» явно древнее любых «богоугодных» дел. Он делает жертву в пользу ни общественных низов, ни прямо самих богов. В нём отпускается на волю часть приневоленных человеком бывших диких животных. Значит, «кый» мог зародиться в эпоху, когда косяк одомашненных лошадей конкурировали за права на пастбище с табунами диких своих собратьев.

Древний человек, очеловечивавший всю природу вокруг себя, мерами типа «кый», по-видимому, ловил одновременно двух зайцев: заглаживал свою «вину» перед «обществом» диких лошадей и делал реальный взнос для относительного продления жизни, исчезающего с лица земли, вида промыслового зверя. Некоторые реликты заглаживания «вины» перед промысловыми зверями и условный взнос для пополнения их рядов, сохранялись у якутов до недавнего времени. Сюда относится все «извинения» во время охоты перед такими обрядовыми зверями и птицами, так медведь, лиса, дикий олень, лось, белый журавль (стерх), лебедь, орел, ворон и т.д. Они же «отпускались на волю» или «возвращались вновь в ряды своих сородичей», когда охотник, собрав их кости, хоронил в лабазе или предавал огню с особыми обрядами («Были бы кости, а мясо нарастёт»). Таким образом, датирующим обряд «кый» следует считать, очевидно, не условный, а натуральный выпуск части одомашненных лошадей на волю. Подобный акт не может возникнуть после забвения понятия о принадлежности данного животного к числу диких зверей. В Восточной Сибири исчезновение диких лошадей, как известно, произошла очень давно. Следовательно, «кый» по своему возрасту, выходит, близким к бурятскому «зэгэтэ аба». Его на наш Север, вероятно, прибил постоянно действовавший прибой оттеснения сохраняющихся древностей к берегам труднодоступных окраин ойкумены. В обряде «кый», на наш взгляд, сохранилась и привязка к местности. Тут присутствуют и священное дерево Восточносибирской тайги – белая берёза, и типичные её дикие луга – околоводные пространства, лучше всего сохраняющиеся в водосборах верховой части малых рек. Если сюда добавить все уникально северные качества всей луговой живности якутов, то получится, что их скотоводство и с самого начала было связано не с зоной степей, а с родной тайгой. Однако выше уже были приведены доводы о том, что после установления современных климатических условий, сохранение дикий травоядных не имело практической возможности ни в Якутии, ни в областях, располагающихся близко к ней. Отсюда дикие лошади могли сохраниться на первых порах в самой южной части Восточносибирской тайги, где зона леса постепенно переходит в степь. Эта подзона, до вмешательства лугосоздательной деятельности человека, надо полагать, была гораздо южнее и обширнее сегодняшнего. По нашему представлению, вообще первое приручение лошади и крупного рогатого скота должно было произойти не в степях, а именно в самой северной части лесостепи или в луговых островках южной части тайги. Подобный вывод у нас возник не за письменным столом кабинета. На него натолкнул случай в тундре. Лично мы сами однажды стали очевидцами, как лавина диких оленей увела, затянув в свой водооборот довольно крупное стадо домашних оленей. Наблюдая в беспомощности, за этим захватывающим зрелищем, мы почему-то думали, не о сегодняшнем хозяйственном уровне, а мысль сама невольно унеслась в давнее прошлое. Поиски путей большей сохранности горсти первых прирученных животных должны были заставить первобытного человека выискать именно укромные места, где массы диких собратьев их подопечных меньше. А таковой должна была быть для оленей только чаща леса, а для луговых травоядных – таёжные островки лугов.

Тут охотник-животновод мог держать приручаемых животных и в изгороди, и в совершенно вольном виде. В последнем случае ему достаточно было лишь выбить или отпугнуть дикарей. В последующем, по мере уменьшения диких оленей, лошадей, крупного рогатого скота и увеличения численности их одомашненного вида, охотник-скотовод постепенно должен был продвигаться к пастбищам с более обширными площадями. Таким образом, выход в тундру оленеводов и в чистые степи скотоводов мы полагаем признаком полного торжества животноводческого дела и исчезновения опасности подрыва его устоев со стороны диких стад и табунов собратьев одомашненных животных. Вот почему, видимо, у части степных скотоводов и тундренных оленеводов всё ещё сохраняются реликты давнего их пребывания в лесу в виде «жердяной» и «кольевой» терминологии верёвочных изгородей, деревянных каркасов жилищ, стилизации гончарных изделий под берестяные сосуды и т.д. Если скотоводство развёртывалось из леса так, как предполагаем мы, то хорошо укладываются на свои места и обряд «кый» со своими лесными атрибутами, и сходство якутской лошади с ископаемой лошадью Крайнего Севера. Последнее явление тогда, очевидно, нужно объяснить сохранением до приручения человеком на южной окраине леча лошади периода мамонтовой фауны Восточной Сибири. В условиях чересполосных, удалённых друг от друга, еланей, она, очевидно, не успела смешиваться с породами диких лошадей других зон и областей. Далее, попав в руки человека, она должна быть пошла путешествовать по лесу обратно на север вместе с уходившим на Север животноводческим делом. Затем та лошадь оказалась в положении такой же консервации, как и древний обряд «кый». И ей неоткуда было менять свой древний облик. А её собратья в Бурятии, на Алтае и в Монголии позже выступили в помеси с лошадьми, приведёнными из других областей. Роль контактов в подобных делах иногда неплохо иллюстрируется и в самих буднях якутских скотоводов. Выше, в главе о рогатом скоте, отмечено, что последние остатки чистки якутской породы коров ныне сохраняются лишь на территории бывшего Саккырырского района. Из-за чрезмерной дальности и трудности дорог, туда в своё время не смогли доставить необходимое количество быков-производителей симментальской и холмогорской пород. Очевидно, обстояло аналогичным же образом и с выделением особых подвидов якутской породы в Верхоянии и в Колымо-Индигирском крае. В эти самые дальние и глухие окраины в прошлом вряд ли попадали что-нибудь, что могло бы «засорить» чистоту крови древнейшей породы. Заканчивая краткие замечания об отдельных вехах исторических судеб якутской лошади, для сравнительной полноты представлений, необходимо, видимо, уделять некоторое место и ряду вопросов, неотрывно связанных с историей животноводства Восточной Сибири. Из-за недостаточной ещё развернутости необходимых сведений, выше упомянули лишь мельком о неуклонном продвижении в веках животноводческого дела в сторону северного вакуума. Рассмотрим теперь чуть подробнее, что за силы толкали его вперёд со столь неиссякаемой энергией. Общеизвестно, что внутрихозяйственная специализация и вообще разделение труда усиливаются по мере приближения к нашему сегодня.

Отсюда почти само по себе вытекает, что, чем дальше вглубь истории, тем реже должно наблюдаться выделение отдельно взятых отраслей из, типичных для древности, широкоохватных комплексов. Подобной судьбы не избегло и животноводство Восточной Сибири. Оно не с первых своих шагов превратилось в, привычные для нашего взора, самостоятельные оленеводство, коневодство, и разведение рогатого скота. Первые, пойманные из числа повседневных объектов охоты, оленёнок, жеребёнок и тёлка находились очень долго в положении бережно опекаемого иждивенца у изначальных охоты, рыболовства и собирательства. Данный вывод почти не нуждается в доказательствах, ибо часть указываемых явлений всё ещё фигурирует в числе живой действительности нашего сегодня. По всему северному полушарию и в настоящее время не в диковину, когда внутри одного и того же хозяйства превосходно уживаются друг с другом и разведение домашних животных, и ведение лова рыб и всевозможной дичи. Это и есть один из живых реликтов древнейшего луго-лесного хозяйственного комплекса, появившегося в свет в те давние времена, когда первобытный охотник-рыболов-собиратель начал приручать первых домашних животных. Однако из числа дошедших до наших дней реликтов луго-лесного комплекса к ряду самых архаичных следует отнести, очевидно, их якутский вариант. До коллективизации на окраинных районах он сохранял почти все свои традиционно-древние признаки. Знакомство с ним, в известной мере, может быть приравнено путешествию, в весьма давнюю глубь истории жизни, возможно, не одной Восточной Сибири. Вот как выглядит северо-якутский образец луго-лесного хозяйственного комплекса к кануну организации первых сельскохозяйственных объединений. Здесь каждое отдельно взятое хозяйство держало одновременно считанное количество и оленей, и лошадей, и коров. Обязательность наличия такой смеси поймет сам читатель из описания годового производственного цикла семьи. Как наступит тёплое время года, вначале принято было приступать к культурно-техническим работам по облагораживанию, орошению и расширению лугов. Далее следовала горячая пора сенозаготовительной страды. Раннеосенний остаток тёплого сезона опять посвящался улучшению качества имеющихся лугов, а также проводились мероприятия по созданию новых площадок сенокосных и пастбищных угодий. В условиях отсутствия зернового хозяйства, малое количество лугового и лесного скота равно не было бы в состоянии обеспечить семью продовольствием во время указанных весенне-летне-осенних неотложных работ на лугах. Тут на выручку приходили сами главные поставщики пищевых продуктов Севера – охота и рыболовство. Однако помощь свою они оказывали без помех луговым занятиям, т.е. нисколько не отнимая драгоценного времени. Достигалось это путём применения одних самоловных приёмов, орудий и снастей. Осмотр их производился во время обеденного перерыва или по пути на работу и домой. Таким образом, и летняя страда не обходилась без услуг богатства леса и водоёмов. Самоловность приёмов и орудий лова здесь является одним из характернейших признаков хозяйственного симбиоза лесных и луговых дел.

Где нет подобных побочных занятий, охота и рыбный лов не ведутся без непосредственного присутствия самого промысловика. Поэтому в реконструкциях картин прошлого данный признак может быть использован в качестве одного из опознавательных примет о сочетании охотничьего и рыбного промыслов с какими-то иными видами занятий. По окончании тёплого сезона луго-лесной комплекс окраинных районов Якутии по первому же санному пути спешил концентрировать вокруг зимника запасы «кыс от» (сена) и «кыс масс» (дров). По-видимому, по тому же опыту, возчики из числа центрально-якутских скотоводов, уходившие с грузами на всю зиму на золотые прииски, также делали подобные запасы перед отъездом на дальнюю дорогу. После обеспечения, таким образом, домочадцев, и скот, все промыслоспособные члены семьи луго-лесного комплекса всецело отдавались одному единственному делу – добыванию хлеба насущного для себя и для семьи. Поскольку у них не имело место земледелие, их хлеб насущный состоял их мяса и рыбы. Здесь каждая семья стремилась раздобыть всё необходимое из охоты и рыболовства и домашний малочисленный скот всегда оберегался до наступления крайней необходимости «чёрного дня». Пешему невозможно было бы справиться с подобной задачей и пользоваться лошадью, без предварительных запасов сена на местах промысла, также было нелегко. Вот почему луго-лесной комплекс Якутии никогда не обходился без соответствующего количества «упряжек» оленей (сыар5а таба). Благо, олени якутские, также, как и их самоловные орудия и снасти, не создавали помех общим делам комплекса: паслись без всякого присмотра там, где их отпустили. Привыкнув к широкоохватному промыслу на оленях, даже по выходу в зону тундры, тот комплекс не захотел оставаться пешим. Там он с оленьих нарт пересел на собачью упряжку. Промысловики на оленях осенью и в начале зимы кружили неподалеку от зимника и в вечеру возвращались домой к семье. Позже, по мере исчерпывания запасов дичи поблизости, радиусу их действий постепенно расширялись. К весне они уходили настолько далеко, что навещали семью через весьма значительные промежутки времени. Во время такого промысла им невозможно было обходиться без походных типов жилищ. Что же касается зимников со скотом, то и тут не было большой необходимости возводить дома из чрезмерно трудоёмкого крупного строительного леса. О целесообразности подобного типа жилищ читатель найдет ниже в специальной главе. Кроме того, слишком капитальные дома в зимниках создали бы помехи в мобильности комплекса. По своему происхождению, как уже отмечено выше, луго-лесной комплекс, по-видимому, относится к типу хозяйств периода, когда изначальные охота, рыболовство и собирательство только приступили к приручению диких лошадей, коров и оленей. Свидетельствуют о том многие и многие факты. Вышеприведённый якутский обычай «кый» чудом сохранил дальние отголоски времени, когда сосуществовали в одно и в то же время дикие и домашние табуны лошадей. В пользу того же вывода может идти сосуществование вплоть до наших дней диких и домашних оленей, где содержание домашних оленей мало чем отличается от дикого образа жизни тех же животных. Содержание якутских лошадей с подобной точки зрения также весьма близко подходит к условиям естественных вольностей.

Превосходно сохранившиеся некоторые инстинкты якутского крупного рогатого скота, отмеченные в главе о рогатом скоте, возможно, свидетельствуют о сравнительно недавнем содержании их по образцу, близкому по содержанию местных лошадей. Стоит весьма многого положение домашних оленей, лошадей и коров внутри вышеописанного реликта луго-лесного комплекса. В северо-якутском варианте они лишь отнимают время и приносят по сравнению с охотой и рыболовством, весьма мизерную долю доходов семьи. Между тем та семья практически живёт за счёт добычи только от охоты и рыбного лова и нянчится, как с больным ребёнком, с одомашненными животными лишь в порядке страховки необеспеченного завтра. Подобное положение у домашних животных возможно только на весьма ранней заре животноводческих занятий. Ещё красноречивее в деле датировки времени возникновения луго-лесного комплекса материалы методов и приёмов, применимых им по сей день в охотничьем промысле и рыбном лове. Если присмотреться повнимательней, в основе значительного большинства их всё ещё лежит… схема охоты на мамонтов! Последних, как известно, подгоняли к обрыву выступа скалы, обманув бдительность животных постепенностью сужения места лова. В сегодняшнем рыболовном неводе те суживающиеся стены скал заменены сетевой преградой и обманутая рыба не сваливается с обрыва, а попадает в сетевой мешок. В подлёдном варианте неводьбы даже сохранён в натуре облавный подгон. Оленеводческий кораль и якутский «хаарчах» для поимки лошадей в точь-точь копируют облавную охоту на мамонтов. Только отлов животных осуществляется в корале и хаарчахе с помощью изгородей традиционно суживающейся формы. На том же «мамонтовом» ключе базируются: схемы сооружения рыболовных «заездок» и установки сетей, принцип настораживания самоловных орудий охоты в «воротах» импровизированных преград, организация почти всех видов загона дичи вплоть до «поколок» диких оленей на речных переправах

На морозе сгнивает от собственного тепла туша лося, если там же на месте не распороть живот зверя. У мамонта же туша во много раз крупнее лося и теплоизоляционные качества его шерстки не уступают лосиному. Отсюда, нетронутый труп мамонта, по единодушному мнению опрошенных нами бывалых якутских охотников, не должна была сохраниться даже в самом лучшем морозильнике. Возможно, сохранившиеся туши мамонтов представляли собой жертвы ловчих ям или специально закопанные в мерзлоту запасы людей. В районах находки сохранившихся туш мамонтов и ныне закапывают подобным образом туши диких оленей и линных гусей. Признаками дела рук человека здесь могут быть следы крови и внутреннего тепла животного. Если нет подобных признаков, только тогда речь может пойти об иных причинах гибели. В заключение надо заметить, что быть может мы, современные люди, недооцениваем способности ранних людей].°[*Кстати, так называемые, кладбища мамонтов не относятся ли к ряду явлений, напоминающих «поколки» диких оленей, у мест каких-то сезонных переходов животных? Иначе не совсем выглядит естественной версия, будто бы все умирающие животные должны были собираться в одно определённое место. С другой стороны, не лишены изъянов и предположения о самоконсервировании мамонтов путём проваливания в болота, гроты и щели. Здесь упущено из виду действие тепла самого тела мамонта. Даже в январские 50

Из всех этих сходств, не вытекает,

Разумеется, обязательность приоритета одних методов охоты на мамонта. Общая такая схема лова дичи и рыбы могла возникнуть и ранее мамонтового времени. При таком обилии остаточных явлений, не удивительно, что бурятский вариант луго-лесного комплекса до сравнительного недавнего времени помнил охоту типа «зэгэтэ аба». Она сохранялась, по всей видимости, наподобие сегодняшним загонам лосей, зайцев, диких оленей и других зверей. Наконец, в пользу древности луго-лесного комплекса Восточной Сибири можно напомнить сюжеты петроглифов Ангары и Лены. На них не без оснований смешаны в одно общее сведения о рыбном лове, охоте и животноводстве. На первый взгляд, сохранение до наших дней древности такой оглушительной давности кажется просто фантастичным

[*Впрочем, в рекордности своего возраста луго-лесной комплекс не одинок. Древних культур, прибитых прибоем человеческого океана на труднодоступные окраины, и ныне немало на нашей планете. Племена и народы, всё ещё находящиеся на уровне палеолита и неолита, по сей день находят в Амазонии, Австралии, Океании и даже в небольших Филиппинах. Как знать, быть может и высшие обезьяны по-своему шли по пути очеловечивания и были задавлены не понявшими их старшими братьями].

Однако если обратиться за объяснением к самой жизненной практике, то феномен становится таким же понятным и простым, как и любая повседневная будничность. Общеизвестно, что, созданные разумом, методы производства в своём стремлении жить дольше под солнцем становятся похожи на своего творца. Луго-лесной комплекс, возникший на заре зарождения внутри первобытных охоты, рыболовства и собирательства первых зачатков животноводства, в борьбе за право на существование побил удивительные рекорды не без помощи неповторимых природных условий. Точнее, продолжительность его жизни удлинило наличие в тылу достаточно больших просторов для отступления. Здесь можно вспомнить чукотского Алитета из романа Т. Семушкина и реального средне-колымского князца Булдыкина. Когда новая жизнь отняла у этих богачей их обжитые территории, оба они уходят «в горы», т.е. спасаются бегством на никому ненужные дикие места. Так в луго-лесной комплекс тысячелетиями алитетствовал в сторону северного вакуума, когда выживало его из обжитых мест его же собственное детище – животноводство. При этом, в отличие от Алитета и Булдыкина, он не просто убегал, а выполнял попутно благородную миссию покорителя суровых стихий Севера.

С подобной миссией само обособившееся животноводство не было в состоянии справиться самостоятельно. Отсюда, до введения нового участка в состояние полной готовности обеспечить выделившееся скотоводство, последнее, при всём желании, не могло не только вытеснить луго-лесной комплекс, но даже торопить его. Как видим, в деле удлинения сроков существования данного комплекса окала также немалую помощь неизменная во все времена сложность разрешения проблем Севера. Как было отмечено выше, по приходу на каждый участок луго-лесной комплекс принимался окультуривать и расширять дикие луга около водоёмов и создавать новые площади сенокосов и пастбищ за счёт леса. Именно эта сторона деятельности приводила впоследствии к выживанию его из данной местности. По мере расширения, те луга способствовали увеличению поголовья рогатого скота и лошадей т.е. ускоряли процесс имущественной дифференциации. При последней избыток кормовых угодий и скота попадало в руки тех, кто на данном этапе преуспел в луговом животноводстве. Из числа таких удачников и возложивших оправданные и неоправданные надежды на луговое дело в данной местности возникал скотоводческий оазис, т.е. выделялось в виде самостоятельной отрасли луговое животноводство. Предпочетшие этот вид занятий сдавали своих оленей удачникам в лесном животноводстве. Так отпочковывалось одновременно и оленеводство, как самостоятельное занятие. Однако до массового распространения земледелия, и специализированное скотоводство Якутии не было в состоянии обойтись без определённых услуг охоты и рыболовства. Одним из бросающихся в глаза признаков подобного положения является доколхозное расселение преобладающего большинства якутов-скотоводов Лено-Амгино-Алданского междуречья и долины Вилюя. Они селились обязательно только на почтительном расстоянии от своего соседа. Дистанции между ними от 500 - 600 метров колебались до десятков и больше километров. А объяснялся такой обычай не одной чересполосностью луговых угодий. В числе многих других причин, здесь входило в расчёт и оставление каждой семье достаточных площадей охотничьих и рыболовных угодий. Ведя своё основное животноводческое дело на этих угодьях, каждый скотовод вёл околодомную охоту и рыбный лов. В малолюдных многие держали даже транспортных оленей для ведения промысла на большем радиусе. Отказались они окончательно от подобного подсобного добавления только после увеличения до достаточной величины продукции земледельческого дела. Таким образом, даже в самой Центральной Якутии обособление скотоводческого дела в виде самостоятельной отрасли имело весьма условный характер. Как из-за сравнительного увеличения плотности населения, так и вследствие продолжительности эксплуатации, в местах образования скотоводческих оазисов рыба и дичь утрачивали первоначальные непуганость и обилие. Поэтому здесь той части луго-лесного комплекса, которую по основным статьям доходов можно было назвать лишь «скотной» разновидностью охотников-рыбаков-собирателей, в экономическом отношении становилось всё трудней и трудней «свести концы с концами». И им вскоре не оставалось иного выхода, как перебраться на свежие рубежи. Некоторое время спустя и на том новом рубеже возникали те же вытесняющие условия.

Так, луго-лесной комплекс с тысячелетиями переходил из рубежа на рубеж, оставляя на местах своего пребывания окультурение луга и скотоводческие оазисы. Приспособляясь к такому образу жизни луго-лесной комплекс постоянно следил за тем, чтобы ничто не обременяло достаточную мобильность каждого хозяйства. Кроме лёгкости типов жилищ, в такие расчёты входило и сознательное лимитирование поголовья домашних животных. Так, допустимая численность оленей мерялась считанным количеством «нартных пар» (сыар5а таба). Незначительность поголовья их была удобна тем, что отпадала необходимость специально искать пастбища и выделять пастуха. Численность же коров и лошадей в комплексе также должна была соответствовать количеству кормов, которые могла заготовить семья на первом же подвернувшемся диком участке. От постоянно накоплявшихся обременительных излишков домашних животных комплекс освобождался на очередном оазисе при выделении самостоятельных отраслей животноводчества. В этом смысле образование скотоводческого оазиса приобретало дополнительно и разгрузочное значение. Пока имелись впереди ещё неиспользованные запасы свежих угодий, луго-лесной комплекс распадался весь на свои составные в весьма редких случаях. Такая его живучесть объяснялась, с одной стороны, протеканием процесса выделения специализированных отраслей, большей частью, в виде имущественной дифференциации. Здесь оставаться на стороне древнего комплекса особенно выгодно было бедноте, которая всегда составляла преобладающее большинство населения комплекса. С другой стороны, будучи штурмовым отрядом распространения животноводства в сторону Севера, луго-лесной комплекс во веки веков располагался на самой отдалённой и глухой окраине, которая жила идеалами глубочайшей древности. В тех условиях переход на специализированное животноводство почти всегда сохранял вид полуэкспериментального нового дела. Соответствовало тому виду и количество его сторонников. Кроме того, темпы выделения самостоятельных отраслей животноводства всецело зависели от успехов решения практических проблем освоения морозной тайги. Относительно места возникновения луго-лесной комплекс говорит почти сам за себя. Мог он возникнуть самостоятельно на стыках двух природных зон или образоваться путём объединения воедино степных и лесных дел. Стремление узнать как можно больше о прошлом и настоящем заинтересовавшего комплекса заставило нас подробнейшим образом ознакомиться не только с ближайшим его окружением, но и со всем тем, что связано с закономерностями развития и распространения типов хозяйства вообще. Собранные по ним сведения оказались очень любопытны. Например, к одному только Алтаю подходят одновременно шесть разных типов хозяйства: западный и восточный ветви скотоводства, арктический комплекс, восточно-сибирский и западно-сибирский образцы хозяйства зоны тайги и комплекс склонов и подножий южных гор.

В составе последнего входят: земледелие, охота, рыболовство в реках и разведение горных и теплолюбивых видов одомашненных животных. По приходу на Алтай, представители всех этих шести типов хозяйства, свободно могут усвоить остальные пять. Таким образом, созданный самой природой, хозяйственный «коктейлесмеситель», после «курса» проживания на Алтае, выдавал и выдает производственную путевку, пользуясь которой легко можно перейти на жительство в область распространения любого из шести указанных типов хозяйства. А маршруты тут получаются весьма обширны: вся Сибирь и северная часть Средней Азии. Что же касается возможностей склонов и подножий южных гор, то приверженцы его при желании, могли совершать чуть ли не кругосветное путешествие. Так, по хребтовым мостам Алтай - Тянь-Шань - Гималаи, Алтай - Тянь-Шань – Памир – Гиндукуш - Кавказ – горы Малой Азии – Балканы – Карпаты – Альпы – Пиренеи - Атлас, Алтай – Саяны - Яблоновый, Становой хребты – Джугджур – Камчатка – Чукотка – Аляска – Кордильеры - Анды хозяйство гор имело возможность перемещаться в любом направлении. И такое перемещение, очевидно, имело место, ибо трудно объяснить иным путём сходство культур таких дальних областей как Алтай - Юго-Восточная Азия – Индия – Кавказ - Пиренеи – индейцы Северной Америки. В древности, в период безраздельного господства натурального самообслуживания во всём, север Евразийского континента, по всей видимости, имел ещё три подобных Алтаю, производственных «коктейлесмесителя». Они, должно быть, состояли из Кавказо-Урала с Волгой, Атлантического побережья со Скандинавией и Тихоокеанского берега с Амуром. И эти «костейлесмесители» объединяли в себе производственные комплексы своих хозяйственных регионов, охвативших также несколько природно-климатических зон. В итоге весь Север древней Евразии, очевидно, получался разделённым на сферы действия тех четырёх производственных «коктейлесмесителей». Последние могли возникнуть и вследствие стыковки разновидностей типов хозяйства, и как остаточное явление от древнейших торных дорог начальных этапов освоения Севера человечеством. Не менее изложенного выше интересны и взаимоотношения хозяйственных комплексов между собой. Как известно, превалирующее большинство новшеств в любом деле вносится в виде усовершенствований слабых звеньев и недоработанностей уже имеющегося старого. И при обмене о пятом двумя хозяйственными комплексами изменения их протекают также, в первую очередь, по указанным выше каналам. Увиденная у соседа новинка может быть заимствована и путём простого копирования, и методом творческой её переработки. Именно этот последний вариант и составляет самое сложное в изучении пройденного в прошлом пути. Здесь дело в том, что от увиденного у соседа берётся не всё, а лишь рациональное его зерно. Оно затем подвергается в самом простом варианте таким элементарнейшим видоизменениям, как подгонка к особенностям местных условий, перередактирование на личный вкус и добавление дополнительных деталей. Усложненные же случаи включают в свой состав преобразования или путём синтезирования большого количества аналогичных явлений, или методом поисков совершенно нового, пользуясь увиденным лишь в качестве толчка к раздумьям.

Если всё это перечисленное относится лишь к одному единственному этапу преобразований, то надо представить себе насколько становится запутанным сам процесс, когда каждая встретившаяся новинка вызывает никогда не прекращающуюся череду подобных изменений. Причём каждый этап финиширует только со своего рубежа, т.е. при нём подвергается пересмотр сотни и тысячи раз перебранное и переделанное до этого. Короче, путь взаимодействий и взаимовлияний в веках не прямолинеен, как и сам путь развития. Для обрисовки пройденных ими этапов годится, пожалуй, лишь схема (термо) ядерных ценных реакций. Кроме того, при описании подобных процессов военной терминологией о «победителях» и «побеждённых», очевидно, следует пользоваться с очень большой осмотрительностью, ибо образовавшееся новое не составляется из частей лишь одного «победителя». Подчёркивать это приходится по той причине, что военная терминология не только отрицает зарождение нового данным путём, но и создаёт ложную иллюзию - не действуют ни контакты, ни время, и которые будто бы продвигаются в пространстве почти только как простые шахматные фигуры. Наконец, обязана опять же военной терминологии однобокость подхода к взаимодействиям и влияниям, согласно которой способна распространяться вширь и утверждать своё только находящаяся на более высокой ступени развития. На деле же не всегда данному фактору принадлежит решающая роль. Например, в истории жизни земли имело место немало случаев, когда «победителем» выходил не наивысший по уровню развития и не всё высокоразвитое прокладывало себе «зелёную улицу» в борьбе с менее развитыми соперниками. Следовательно, и у последних был свой достаточно сильный фактор, способный выравнивать шансы в противоборстве с конкурентами. Таковым же, на наш взгляд, была степень приспособленности к конкретным условиям среды обитания. В борьбе с данным фактором и по настоящее время никнут нередко в бессилии любые уровни развития. Роль указанного фактора с особенной отчётливостью прослеживается в распространяемости тех или иных видов хозяйственных комплексов. Хуже всех распространяются вширь те типы хозяйств, которые имели преимущественное приспособление к слишком специфичным условиям ограниченных областей и зон. Например, хозяйство охотников на морского зверя не могло распространиться за пределы главного объекта своего промысла. А последний в зимнее время всегда держится на рубеже лишь не сильно замерзающих частей океанов и морей. Сравнительно были ограничены возможности распространения также и у занятий обитателей труднодоступных частей джунглей, у охотников на бизона, карибу и северного оленя. Некоторая часть таких типов хозяйства не только не распространялась на смежные области, но иногда проявляло инертность даже в усовершенствовании самого себя за счёт приходящих извне. Последние тогда обходили их стороной, оставляя таковых в виде медленно размываемых островков. Антиподами только что описанных являются сильно растекающиеся вширь типы хозяйства.

Обеспечивает им подобные качества способность легко скомплексироваться чуть ли не со всеми встречными в пути. Обычно они прекращают свой бег вперёд только тогда, когда исчерпываются до дна все пригодные для них площади. Отсюда и не удивительно, что подобные типы хозяйства нередко охватывают не только несколько зон, но и создают целые пояса. Следующую очередную особенность натуральных хозяйственных комплексов составляет строгая индивидуальность облика каждого из них. Обеспечивается она неповторимостью различий удельного веса, уровня развития и особенностей приспособления к конкретным природно-климатическим условиям всего состава крупных и мелких отраслей, входящих с комплекс. Во время реакций взаимовлияний и взаимозаимствований эти различия усиливаются ещё больше. Так каждый шаг развития и видоизменения неминуемо порождает всё новые и новые черты неповторимости как самого отдельно взятого комплекса, так и его производных. Данная их особенность ещё не отмечена с достаточно определённой отчётливостью не только в этнографической, но даже в сельскохозяйственной литературе. Более того, как в первой, так и во второй, тип хозяйства исстари принято именовать по названию только одной или двух ведущих отраслей. Эта традиция, несомненно, удобна для общей классификации. Однако она же создаёт ошибочное представление, будто бы все одноименные типы хозяйства являются абсолютными близнецами. Находясь под влиянием именно таких представлений, многие искренне удивляются, когда речь заходит о бесчисленном множестве вариаций разведения, допустим, крупного рогатого скота. С другой стороны, при указании одних ведущих отраслей зачастую настолько умаляется роль сопутствующих других, что последние выглядят чуть ли не вовсе лишними. Между тем в самой жизни нелегко отыскать такие примеры, где бы одна единственная отрасль занятий, без малейших услуг других подсобных, оказалась в состоянии прокормить не только целый народ, но даже небольшое племя. Теперь мы подошли к взаимоотношениям заинтересовавших нас комплексов с языками. Их особый интерес состоит в том, что основное ядро изученного нами материала по хозяйственным комплексам относится к Сибири, где до сравнительно недавнего времени не было городов и развитой торговли. Кроме того, северная её часть вовсе не имела государственности. В других отраслях наук для познания сложных явлений макромира стремятся добраться до наипростейших их микромакетов. В этом смысле, не затянутые вуалью городской жизни и не усложненные большим вмешательством государственности, указанные выше хозяйственные комплексы и их связи с языками могут оказаться намного проще и непосредственнее. И такие надежды как будто и в самом деле оправдываются в отдельных вопросах. Например, при подходе со стороны судеб хозяйственных комплексов почти совсем исчезает загадочность условий формирования и распространения палеоазиатских языков. Так, упомянутым выше, не распространяющимся никуда, из-за приспособления к неповторимым условиям местности и инертным к принятию новшеств хозяйственным комплексом соответствуют, не имеющие себе подобных, единичные языки. Как и их хозяйство, видать, и проходящие языки оставляли их в виде нетронутых островков. 

Чрезмерно широким связям хозяйств комплекса склонов и подножий гор сильно импонируют языки типа кетского. Последний, как известно, имеет сходства с языками пиренейских басков, американских индейцев и народов Кавказа. Там же возможно наличие элементов языков и других частей горных «мостов» планеты. Подобная широта связей, возможно, связана вот с какими обстоятельствами. Самые ранние люди, как известно, жили в пещерах. Их стоянки в преобладающем большинстве случаев находят в местностях горного типа. Выходит, что из всех типов местностей честь стать первой колыбелью человечества выпала на долю гор. И этот тип местности ранний человек, по всей видимости, освоили фундаментально, ибо по сведениям археологических находок пещерные стоянки успели распространиться по планете довольно широко. Способствовало тому, очевидно, изначальная известность людям вертикальной зональности на горах. Отсюда, если учесть, что любой прогресс в начальном этапе людей протекал в сотни и тысячи раз медлительнее сегодняшнего, то прошло, вероятно, немало времени, пока ранний человек осмелился сойти со своих гор. При таком подходе к эволюции образа жизни человечества почти само по себе вытекает, что тот период ранних скитаний по горам должна была обслуживать какая-то древняя разновидность именно вышеупомянутого хозяйственного комплекса склонов и подножий гор. Вот откуда тогда выходит его склонность к скитаниям. И при таком возрасте странствий, пожалуй, немудрено было бы скапливаться где-то отчётливым и смутным элементам жизни, культуры и языков огромного количества племен и народов разных времен. Третий тип хозяйственных комплексов, как уже отмечено выше, отличался растеканием на целые пояса и зоны. Так, несмотря на рассеченность Алтайским и Кавказо-Урало-Волжским производственными «коктейлесмесителями», огромная территория древних Восточной Европы и северной половины Азии хозяйственно объединялось в единое целое доминировавшими луго-лесным и скотоводческо-земледельческим комплексами. Этот пояс соответствовал ареалам охвата большой урало-алтайской семьи языков. Внутри её тюркские, тунгусо-манчжурские, угро-финские и монгольские языки располагались соответственно размещению своих хозяйственных комплексов. Любопытно, здесь даже маленькие говоры и довольно значительные диалекты никогда не обходились без собственной локальной разновидности того или иного хозяйственного комплекса. Выходит, в вышеуказанных обстоятельствах одним из обязательных условий возникновения любой величины языковых общностей являлись производственные коллективы, объединяемые воедино хозяйственными комплексами. И внутри каждой самостоятельной единицы последних обычно всегда устанавливалось единство языка. Отсюда и получалась обязательность наличия у любого более-менее значительного хозяйственного комплекса собственного обслуживающего языка. Причём при распространении вширь этих комплексов со своими языками людской контингент формировался не обязательно из родственников по крови и приверженцев близкого рода занятий. Приобретение новых площадей здесь также не всегда осуществлялось одной миграцией коренного населения метрополий. Для иллюстрации указанных положений можно привести ряд примеров из жизни окраинных районов Якутии.

Пока занимались охотничье-рыболовческо-оленеводческим делом, эвены и эвенки данной области оставались тунгусоязычными. Позаимствовав после XVII века, у якутов скотоводческое дело, значительное их большинство перешло на тюркский язык животноводческих занятий Сибири. В настоящее время у молодёжи эвенов и эвенков Якутии наблюдается заметный крен в сторону русского языка. Также в связи с последовательной заменой рода занятий, всего за последние три века юкагиры сменили даже четыре языка: юкагирский, эвенский, якутский и русский. В погоне за рыбой и дичью, все три названных народа вели до XVII в. такой кочевой образ жизни, где самая длительная остановка на одном месте не могла превышать десятка дней. По сравнению с ними, якуты-скотоводы, приведшие в их участки луговое животноводство, совершили всего 4 переезда в год и то, как на привязи, от одного постоянного лугового угодья к другому стационарному. Это различие в образе жизни и сыграло решающую роль в ассимиляционных процессах. Не решаясь сразу расстаться с привычным образом жизни, лесные кочевники обычно приходили в скотоводческий оазис поодиночке. Окажись в том оазисе хоть всего 3 - 4 семьи, такие пришельцы-одиночки не были в состоянии навязывать свой язык и родовое название. К тому же подобная замена рода занятий производилась почти во всех случаях через брачные связи, иначе особый семейный язык мог бы оказывать своё посильное сопротивление локальному большинству языкового коллектива оазиса. Видимо, популярность брачного канала в данном деле заключалась в значительном удобстве освоения новых занятий с помощью своего домашнего знатока-инструктора, чем через прохладные советы не заинтересованных лично. Новый очередной кочевник приходил в тот оазис часто после утраты предыдущими своего языка. Как видим, тут получалась своеобразная языковая мельница: свежая порция поступала после перемалывания ранних. При слишком большой удалённости и труднодоступности, обычно в те оазисы поступления свежих партий скотоводов были весьма редки и эпизодичны. В подобных случаях указанная «мельница» со временем настолько «перемалывала» местный материал, что первоначальная пришлая горстка растворилась и исчезала, как щепотка соли в проточной воде. В итоге, с веками оазис становился на все 100% местным, перекрашенным вышеупомянутой «мельнице» в чужой пришло-скотоводческий цвет. При этом из-за принятия в оазис каждого новичка только в качестве безродного приёмыша, те «перекрашенные» утрачивали и своё местное родовое название. Так, несмотря на полную замену состава населения, за оазисом неизменно сохранялось то родовое название, которое привезли когда-то первые основатели оазиса. Устои этого названия могли быть поколеблены только при дроблении оазиса на новые родовые единицы. Местные родовые названия здесь могли и не могли вновь всплыть на поверхность. Но всё тут зависело от обстоятельств и интересов того нового времени. Как видим, результаты действия описанной «мельницы» настолько безупречны, что население оазиса выглядит составленным без какого бы то ни было участия местного населения. К тому же пришлые тип занятий и обслуживающий его язык приносит с собой весь свой арсенал духовной культуры. Вот почему в вопросах этногенеза народов Сибири столь устойчивы миграционистские взгляды. 

При изложении о дискуссионных вопросах многие стороны старинного якутского ухода за лошадьми частично уже затронуты выше. Продолжим их детализацию. У маломощных и бедноты немногочисленные их лошади никогда не уходили далеко от пределов надела своих владельцев. Поэтому они в пастбищном отношении всегда проигрывали по сравнению с лошадьми обеспеченных. Вместе с рогатым скотом они обычно коротали лето около летней заимки на вытравленных малоурожайных выгонах, что им не давало возможности достигнуть, необходимого организму, максимального нагула. Зимние пастбища большей частью состояли из пересохших, поздноскошенных, сенокосов. Приличная отава, главный полноценный корм тебенёвок, на таких лугах вырастал только в случаях большой дождливости тёплой осени. А сочетание тепла и обилия влаги для данного сезона Якутии – явление не ежегодное. В результате лошади данного слоя скотоводов худели раньше других зимой, жеребые кобылы или приносили хиленький плод, или абортировали, а жеребцы-производители покрывали самок с заметным опозданием. Одновременно оказание своевременной помощи дополнительными кормами отощавшим лошадям не всегда бывало под силу их владельцам. В этом и заключалась одна из многочисленных причин неудачливости и неприбыльности коневодства у данного слоя дореволюционных скотоводов. Неграмотные, забитые, они частенько сваливали причины этих своих бед на судьбу, на немилость скотоводческих богов. Именно из таких представлений они ежегодно устраивали многочисленные обряды и жертвоприношения различным богам и духам и с завистью смотрели на богача, у которого скот и плодовит и двужилен. Между тем ими же была пущена другая весьма трезвая профессионально-коневодческая пословица: «Какова у лошади летовка, такова и её выносливость зимой». Именно о таких случаях, вероятно, говорят: «Для других – сама мудрость, а для себя – почти слепец». (Туспа киhиэхэ сир туннугэ, бэйэтигэр – тун хааhах). У зажиточных и богачей всё обстояло иным образом. У них, захвативших все лучшие земли своей округи, косяки лошадей почти не знали, пастбищной голодовки. Летом они не толкались, подобно лошадям бедных, на вытоптанных общих выгонах. За пастьбой следили специальные люди - сылгыhыт'ы. Правда, последние не занимались повседневным пастушеством. Такое скарауливание велось только вблизи и окрестностях городов, и то не для чабанского типа организации пастьбы, а для предварения утерь. Сылгыhыт'ы время от времени наведывались к своим косякам. Они при этом следили за состоянием каждого животного, отыскивали отколовшихся, помогали больным и ослабленным.

Одновременно в малоурожайные годы они вели наблюдение за наедаемостью животных. При необходимости перегоняли косяк на другие пастбища с более нетронутыми запасами кормов. Ежедневный обход пастбища с более нетронутыми запасами кормов. Ежедневный обход табунов лошадей сылгыhыт'ы делали в течение считанного количества дней во время весенних и осенних «маныы», когда возникала опасность для животных увязнуть в болотах или утонуть в водоёмах с недостаточно окрепшим льдом. В такой период несмышленый молодняк или нередко запирали, в огороженных изгородью, пастбищах с безопасным водопоем и богатыми кормами. Что касается остального поголовья лошадей, то их могли перегонять из одного лугового угодья в другое только при наличии конкретной опасности. Устраивать защиту от зноя и насекомых для лошадей почти не было принято. Даже существовало мнение будто бы устройство всех подобных мероприятий изнеживает животных и они, привязываясь к дымокурам и теням, худеют. Поэтому все большие косяки богачей искали защиту от зноя лишь в тени деревьев, а от насекомых – забравшись в чащу кустарников. Умные животные, пошевеливая кустами, умели сравнительно уменьшить количество, усевшихся на теле, насекомых. Одновременно нахождение в кустарниках снабжала их кормами – они поедали листья и молодые побеги кустарниковых. Вообще якутская лошадь на редкость хорошо переносит нападение несметного полчища кровососущих. Не имевшие недостатка ни в сенокосах, ни в сеноуборщиках, расчётливые и запасливые зажиточные и богачи в любой год имели достаточные запасы кормов. Стога сена у них никогда не переводились. От каждого урожайного году у них оставалось много стогов про запас на «курутуу». Поэтому лошади богатых и зажиточных почти всегда имела страховые запасы на все невзгоды долгих зимовок. У них слабеющие и больные животные всегда получали подкормку. Некоторых даже ставили на полное стойловое содержание. Под весну, во время отъёма от матерей, на стойловое содержание отводились слабые из числа сосунков. А более крепкие из них и их матери, готовящиеся к следующей выжеребке, получали сенную подкормку прямо на месте пастьбы. ов направляли туда всё взрослое выносливое поголовье своих лошадей. Их сылгыhыты, живя там, за лето заготовляли страховые запасы кормов, скашивая траву на клочках более ровной и чистой части кочкарников. Осенью и весной они проводили луговые палы, способствующие большей урожайности тех естественных пастбищ. Отсюда и пошло древнеякутское измерение байских табунов не по поголовью, а по занимаемой ими площади. Например, принято было говорить: «У того-то бая столько речек лошадей». Такое выражение следовало понимать: «Его лошади осваивают долины стольких-то маленьких травяных речек».¢Самые предприимчивые из богачей свои, и без того обширные владения нередко расширяли за счёт ничейных земель. Таковые в виде, покрытых кочками и кустарниками, заболоченных диких лугообразований имеются в верховьях почти всех маленьких речек Якутии. Туда обыкновенный средний скотовод никогда не забирался и из-за больших расстояний, и из-за отсутствия там сенокосов. Богачи же под присмотром своих сылгыhыт Количество таких «дальноречных» табунов не могло быть слишком большим. Здесь их поголовье лимитировалось невозможностью заготовить на диких, не окультуренных, лугах значительного количества кормов для подкормки.

Поэтому легенды, предания и олонхо явно преувеличивают их число, описывая будто бы они измерялись несколькими тысячами. Не исключено возможность, что именно предания об этих «дальноречных» табунах могли лечь в основу мифа о разведении якутами одних лошадей без крупного рогатого скота. Ведь, только на таких дальних диких пастбищах якутское животноводство прошлого было представлено одними лошадьми. Как у богатых, так и у бедных самый лучший уход в дореволюционное и доколхозное время имели дойные кобылы. Им в летнее время отводили особое, самое высокоурожайное, изолированное изгородью, пастбище «биэ іртугэ». Такое пастбище, как правило, имело хорошо доступный водопой внутри, ибо без него нельзя было добиться приличных удоев. Внутри пастбища устраивались особые секции для жеребят, убежища от зноя, непогоды и насекомых. Кроме пастбищных, в распоряжении дойной кобылы и её сосунка была ещё стационарные жеребятник, конюшня, выгульная и кормовая площадки в усадьбах их владельцев. В летнее время кобыл доили 4 раза в день, получая в среднем за сутки около 3 - 4 литров. Однако, и дойные кобылы, как и коровы, бывают высоко - и маломолочные. Доение и в данном случае проводилось, дав пососать вначале жеребёнку и быстро отнимая его от матери. Только когда переставало течь молоко, жеребёнка вновь подпускали к матери. Никакой компенсации за молоко жеребёнку не принято было делать. Редкие только давали ему в виде дополнительного корма обрат. Правда, наблюдая за состоянием, иногда оставляли его на ночь вместе с матерью на пастбище. Каково ни было состояние, дойную кобылу не принято было пускать зимой вместе с другими лошадьми на пастбище. Это было почти святое правило якутского коневодства, которое не осмеливались нарушить даже в самые малоурожайные годы. Дойную кобылу и её сосунка всю зиму держали на стойле даже после прекращения дачи молока. Многие кобылы продолжали лактировать и зимой. Им тогда полагалось двойное кормление и отборное сено. Запускали её к весне за 1.5 - 2 месяца до очередной выжеребки. Доение кобыл в больших количествах практиковалось, по сведениям письменных источников, лишь в XVII веке. Их молоко тогда входило в число будничной пищи. Позже оно пошло на постепенное сокращение. Наконец, перед коллективизацией доить стали кобыл только в течение десятка дней, пока шли приготовления к кумысоразливанию. Кроме того, отдельные семьи редко держали по одной молочной кобыле большей частью в лекарственных целях. Кобыльим молоком и кумысом они, обычно, кормили слабых и больных детей. И нас, лично, когда-то лечили этим средством – родители доили в течение полтора десятка лет весьма молочную вороную кобылу по кличке «Тураахап». После организации колхозов и совхозов личных кобыл не стало ни у кого, и исчезли последние остатки семейного применения кобыльего молока в каких бы то ни было целях. За доение же обобществленных кобыл коллективные хозяйства не взялись с самого начала в целях экономии всегда дефицитных кормов.

Их расчёты тут были верны: доившуюся летом кобылу принято зимой поставить только в стойло, а одна кобыла потребляет сена не меньше трёх голов крупного рогатого скота. Поэтому до середины 60-х годов даже праздничный кумыс якутяне заменяли «быырпахом» из коровьего молока. Интерес к натуральному кумысу вновь возродился у якутов только за последние годы, но древний рецепт его изготовления за годы забвения оказался утраченным. Его пытаются теперь заменить привозным из соседних скотоводческих российских регионов. Опыты по содержанию кобыл на молоко в настоящее время проводит лишь одно опытное хозяйство Якутского НИИ сельского хозяйства, да проводится краткосрочное доение считанного количества голов в колхозах и совхозах перед летним праздником. Постоянным стойловым содержанием у якутских скотоводов пользовались также рабочие лошади. Их приходилось кормить сеном, не взирая и на летний их вольный выпас. Настолько была сильна их нагрузка в зимнее время. За исключением используемых на летних работах, отпускать всех рабочих лошадей в пастбищный период на вольный выпас, было непреложным законом неписанного обычая. «Рабочая лошадь, не нагулявшая летом достаточного жира на вольном пастбище – не лошадь», – говорят старые якуты. Они правы. Все животные данного края сохраняются только благодаря летней нажировке. И последней, обычно, кое-как хватает лишь на существование без дополнительных нагрузок. А тут рабочей лошади добавлялся ещё непосильный труд ежедневно с утра до вечера. И такие траты надо было компенсировать очень умелым и хорошим кормлением. Как уже отмечено выше, молочное направление коневодства якутов отошло в прошлое уже давно. В последние два века за ним сохранялось лишь мясо-шкурное и транспортное направления, с тенденцией всё большего и большего превалирования последнего. Особенно сильно форсировали этот процесс постепенное внедрение земледелия в большинстве бывших скотоводческих районов и увеличение количества транспортных работ на конях (подвоз товаров по торговым путям, «гоньба» почты и «ямов» обслуживание участившихся экспедиций, подвоз продовольствия к золотым приискам и городам и т.д.). На этом этапе и началось тогда установление советской власти. Коллективизация на своём начальном этапе ещё более усилила потребность в рабочих лошадях, так как чуть ли не все работы выполнялись тогда с помощью рабочего скота. Только в послевоенное время мускульной силе лошадей подошла другая замена – механизация. Правда, и она вытеснила не все виды применения «лошадиной силы», но о них речь пойдёт несколько ниже.Несмотря на, казалось бы, ничем не отличное от других домашних животных назначение, якутская лошадь пользовалась у своих владельцев не совсем обычным отношением. Об истоках тех отношений нелегко было бы понять без, хотя бы элементарных, сведений о древнейшей школе якутского наездничества. Тонкости последней становились понятными при очень длительной работе над лошадьми. Кроме того, некоторые нюансы дела составляли и ныне составляют профессиональные секреты отдельных специализировавшихся тренеров. Последние обычно передают свой опыт не всем, да и не всякий был бы в состоянии понять их без, присущего им, азартного отношения к делу.

Отсюда не удивительно, что якутоведческая литература по сей день опасливо обходит этот вопрос стороной. А без него якутское коневодство, теряет все свои специфичные особенности и становятся таким же будничным, как, допустим, свиноводство. Для восполнения этого пробела ниже приводятся отдельные весьма поверхностные сведения не специалиста, а рядового чуть внимательного наблюдения. Настоящее же наездническое дело якутов в руках знатока само бы превратилось в весьма оригинальную и солидарную монографию. По выполняемой работе якуты-скотоводы делили рабочих лошадей на две группы: на грузовых и ездовых. Каждая из этих крупных групп внутри себя состояла из большого количества подгрупп, объединяющих различные конские «профессии». Под последним словом мы имеем в виду якутское коневодческое понятие – «ат идэтэ» - узкая специализация каждой рабочей лошади. Она придавалась каждой особи с учётом её естественных наклонностей или самим владельцем или особым тренером-профессионалом. Причём при каждой специализации коня нередко встречались свои особые тренеры. Энциклопедизма в данном деле почти не встречалось, очевидно, не из-за недостаточности знаний о лошади. Каждый скотовод в последним был своеобразным профессором. Видимо, требовалось очень много тонкостей, чтобы стать тренером по одному узкому делу. И, судя по возрасту, из них молодых не было, основные знания приобретались не столько по преемственности, а сколько из многолетней практики. Только тогда, очевидно, становились полезны советы профессионалов – родственников. Уделом самой бездарнейшей из лошади была разная околодомная работа по перевозке навоза, дров и сена. Недаром их специализация «коло» в производном порядке образовывало якутское понятие «бездар» – «көлөөк» («көлөөк суөhу» – никудышный скот, «көлөөк быhыы» – никуда не годный, глупейший, поступок, «кіліік киґи» – бездарный, последний человек и т. д.). Из грузовых специализаций были в большом почёте «тардыылаах» – способность перевозить большие тяжести; «сыралаах» – неутомимость при продолжительности тяжёлого труда; «сыарґаhыт» (дословно «санник») и «сайанньыт» – понятие почти одинаковые, показывающие способность к длительным многокилометровым перевозкам; «ындыыhыт» – специализированный на перевозкам на вьюках; «сухаhыт» – плуговщик; «баранаґыт» – «бороновщик»; «массыынаhыт» - привычный к работам на сельскохозяйственных машинах и т. д. Все эти способности по разным и неуловимым, признакам распознавались у каждой лошади совсем с маленького, жеребячьего, возраста и умело выращивались и развивались путём целенаправленного длительного тренинга. И считалось, что недостаточно подготовленный может погубить самые лучшие наклонности выдающихся коней. Особенно кропотливо и дотошно возились скотоводы с лошадьми, предназначенными для длительных путешествий с грузом в зимнее время на санях, а летом – с вьюком. И сопровождать такой груз, в качестве «айанньыта» брались не все. Для этой профессии всё требовалось в превосходной степени: и сила, и ловкость, и знание местности, и умение ухаживать за лошадьми в пути, и охотничьи качества, и выносливость и находчивость, и смелость и решительность.

О том для чего всё это было необходимо, читатель поймет из следующих примеров. Айанньыт, выехавший с грузом на нескольких конях осенью по первопутку из Якутска до Нижне-Колымска, возвращался весной только к концу санного пути. За всё это время он со своими лошадьми, с раннего утра до позднего вечера, находился в непрерывном движении. Айанньыту за это время не удавалось даже садиться на сани, так как он берёг тяжёлогруженых животных. Вся стужа, ветры, бураны долгой зимы айанньыт и его лошади переносили целиком на себе. Это дорога по своей продолжительности равнялась бы путешествию с берегов Ледовитого океана в Северный полюс и обратно и условия дороги были не лучше. Ему попадались в пути высокие горы, неприступные перевалы, совершенно безлюдная на многие сотни километров, тайга и пустынная тундра. Причём, в сорока – пятидесятиградусные морозы нужно было преодолевать большое количество наледи, именуемых по местному «тарынами». Эти злющие незамерзающие источники заливают зимние дороги тем обильней, чем сильнее морозы. Окунувшиеся в них сани, одежда и обувь моментально в звенящие ледяшки. Дороги на алданские, бодайбинские, джугджурские золотые прииски и на Охотское побережье также проходили в аналогичных условиях. Сколько нужно было сил терпения, когда на каждом крутом подъёме нужно было перетаскивать многотонный груз чуть ли не на себе. А чего стоило удерживать на крутом склоне, катящиеся вниз, гружёные сани с храпящими лошадьми! Вот почему в айанньытах ходили такие, как прославленный борец, один из первых чемпионов по вольной борьбе из Верхне-Вилюя Василий Степанов – «Бөчугуэс Бөґө», полулегендарный куустээх Уйбаан из Усть-Алдана и др. Летняя дорога на вьюках была ещё мучительнее. Там добавлялись комарье, болота и зверье. Короче, айанньыты представляли собой безвестных героев, чьи подвиги оставались неизвестными никому только благодаря чрезмерной скромности их задач. Зато о них с благодарностью вспоминают все путешественники и исследователи Якутии. Последним именно только помощь якутских айанньытов и эвено-эвенкийских проводников сделала возможным пройти трудный путь через суровую Якутию. Этой мужественной профессии ныне нет. В ней отпала необходимость благодаря развитию современных средств сообщений. Особенно большие и изощренные требования предъявлялись к основной, почти цыганской, слабости якутов-скотоводов – к ездовым коням. Не было ни одного, даже самого захудалого, якута-скотовода, который бы не залюбовался добрым ездовым конём. Его руки почти гипнотически тянулись приласкать объект вожделенного пристрастия, а глаза сами по себе загорались добрым внутренним свечением при виде прославленного в округе коня. Рассказы о выдающихся конях были у них одним из излюбленных тем для повседневных повествований, легенд, преданий и всевозможных импровизаций. О нём они никогда не уставали слышать. Как истые и потомственные коневоды, они на редкость хорошо разбирались в конях. Конь, отобранный ими под ездовые, никогда не был рядовой клячей. У него обязательно была какая-нибудь особо привлекательная способность, умилившая сердце взыскательного хозяина. Ради этой способности, ездовому коню прощались другие малопривлекательные признаки. Здесь якут-скотовод исходил из трезвого профессионального учёта, что идеальных животных не бывает.

Многие умудрялись распознавать таящиеся будущие признаки даже у только что родившихся жеребят. И эти свои познания они ревниво хранили в тайне. Два самых лучших друга, да ещё при якутской откровенности и искренности, не находили возможным делиться между собой подобного рода секретами. Из числа якутских ездовых самое почётное место занимали скакуны для спортивных состязаний /сууруктэр/. Право владеть данным дорогим объектом роскоши рядовые скотоводы уступали любителям из зажиточных и богатых. И здесь тоже имели место трезвый расчёт. Прославленные скакуны представляли гордость улуса и рода. А необходимый уход им могли обеспечить только люди большого достатка. Скачки происходили во время праздников, свадеб и сходок. И скотоводы «от мала до велика» приходили болеть за своего любимца. А болельщиками они были весьма страстными - дело иногда доходило до потасовок. Правда, нередко здесь примешивался и яд азартных игр. Жокействовали на скачках только подростки и люди на редкость маленького роста и веса. – Попробуй, участвуй ты сам на бегах с тяжёлым рюкзаком за плечами, - смеялись на наш вопрос о детях-жокеях старые тренеры. Привыкшие совсем с малых лет к коням, якутские мальчишки с 10 до 14 лет и ныне с успехом справляются с обязанностью жокея. Скачки всегда устраивались только в тёплое время года и не накануне зимовки. Чтобы не стеснять лошадь натянутыми подпругами, мальчики-жокеи всегда скакали без седел. Правда, от этого намного увеличивалась соскальзываемость, но привычные дети не боялись падения. Не боялись они также попасть и под копыта, ибо они хорошо знали, что умная якутская лошадь никогда не наступит на человека. Слетали маленькие жокеи с коня лишь при падениях самой лошади и резких оступаниях на неровностях скакунов. В остальных случаях они падали, как кошки, на ноги. Особенно когда скакуны – новички намеренно стряхивали их с себя, они просто отбегали, как будто они только и хотели. Умение хорошо тренировать скакуна исстари всеми почитаемая профессия. Оно большей частью передавалось от отца к сыну изустно на конкретном опыте длительной практики. Ныне во многих скотоводческих колхозах и совхозах Якутии имеются свои тренеры. Они большей частью проходят обучение тренерскому делу в специальных учебных заведениях и курсах. Но одновременно пользуются и древним наследственным опытом. По древнему опыту, тренер обязан был, по известным ему признакам, отобрать от живой массы возрастных лошадей выдающиеся особи. Часто они охотились в поисках таковых за отпрысками известных скакунов. Зорко присматривались они к поведению лошадей в косяке. Это, видимо, им давало немалые сведения. И наконец, они долго колдовали ощупывая заинтересовавших особей. В числе отобранных ими лошадей превалировали не широкостные, с объёмной грудью, с подтянутым животом, с нормально развитой мускулатурой, с длинными чуткими ушами, широкими раскрытыми ноздрями и глазами. Не любили они лошадей, у которых на скаку беспомощно болтается хвост. Им нравилось, когда хвост спокойно, без движения, струится от рассекаемого воздуха.

Про всё это мы говорим одними догадками и общими замечаниями потому, что тренеры, как отмечено выше, и ныне весьма скупы на разговоры по данному вопросу. Следующей обязанностью тренера было умение мастерски обучать новичка-скакуна и вытягивать из него все его физические возможности на соревнованиях. – Он не справится с этой лошадью,- нередко мы улавливали реплики, оброненные в адрес того или иного тренера знатоками. В этом и заключался следующий профессиональный секрет якутских тренеров по скаковым лошадям. Говорили, что для каждой лошади требовался индивидуальный, предназначенный только для него, метод тренировки. По их рассказам, нередко встречались случаи, когда лошади с добрыми естественными данными насовсем утрачивали их из-за неумелой тренировки. – Загубил какого скакуна..... – с укором говорили в таких случаях. По всей видимости, методы и приёмы тренировки скаковых лошадей представляли собой настолько сложное дело, что постигали его даже не все специалисты-тренеры. Спортивный скаковой конь требовал особого ухода и обращения. Какие виды работ, в каком количестве и в каких условиях напряженности должны выполняться им – всё входило в систему тренировки. – Этому коню в скором не участвовать на состязаниях: в прошлом году он перенес голодную зиму, - говорили тренеры про режим его кормления .. – Вероятно, костный его мозг и ныне с кровоподтеками и слизью. Пройдёт не один год, пока всё войдёт в норму. Таким образом, настоящий спортивный конь, практически, не был нужен в хозяйстве. Он представлял собой лишь предмет роскоши, потому и не держали их малосостоятельные хозяйства. Кони такого типа, если и имели когда-нибудь сугубо практическое назначение, то это, вероятно, в большой древности, когда в Якутии хозяйничали удельные родовые князьцы. Только их дружинами нужны были быстроногие боевые лошади. В отличие от позднего спортивного, там, вероятно, ценили скакунов типа «устаhыт» или «уhунньут». Так именуют скакунов, которые сохраняют высокие темпы на дальних дистанциях. Их антиподами являются «бастакы атахтаах» (букв: «имеющий первые ноги»), «уот атах» (букв: «огненные ноги»), скакуны для коротких пробегов. После скакунов, из числа ездовых пользовались большой популярностью рысаки (сэлиилээх). Их также обучали особые специалисты-тренеры. При выучке, в первое время, к венчику двух задних ног привязывали так называемый, «чуөлчэр» - особое тренировочное снаряжение. Оно состояло из матерчатого кольца, утяжелённого завернутыми в тряпку свинцовыми обрезками или охотничьей дробью. Снаряжение предназначалось для утяжеления задних копыт. Якутские тренеры рысаков уверяют, что скорость рысака прибавляется только в том случае, когда появляется так называемое «хардарыы», Под «хардарыы» понималось перебрасывание задних ног рысаком дальше следа передних. – Рысак этот сильный,- говорили знатоки дела,- его «хардарыы» составляет один «харыс» (около 20 см). Это специфическое выражение означает, что данный рысак забрасывает свои задние ноги на одну четверть (аршина) дальше следа передних. До полного привыкания, будущего рысака тренировали только с «чуөлчэром» переходили к выполнению тех же эффектов по подергиванию поводка.

Вернее, такой рефлекс вырабатывали у коня, когда он ходил ещё с «чуөлчэром» трудоёмкая выучка рысистых производилась тренерами за плату, очевидно, не доступную всем, так как давали обучать своих коней только люди состоятельные. По особенностям, рысистых лошадей делили на две группы: «кылгаска тургэн атахтаах» (быстроногие на коротких дистанциях) и «уhунньут» или «куннуктээх» (выносливые и скорые на дальней дороге). Первым пользовались в любое время года в повседневных поездках внутри своего наслега. Рысаками же второй группы пользовались сравнительно редко. Их берегли на случаи возникновения потребностей в быстрой и дальней поездке. Эта была надежда не только одной семьи, но чаще всего круга родственников и знакомых данного участка. Как ныне прибегают в сельских местностях к владельцам легковых автомобилей с высокой проходимостью, так и тогда все соседи, знакомые и родственники прибегали с просьбой выручить в спешной необходимости. И владелец самого быстрого транспортного средства своего времени безропотно отдавал просителям своего неутомимого рысака. Всё же рысаки дальних дистанций могли быть полезны только в зимнее время, когда снежный покров ликвидировал все недостатки и изъяны дореволюционных дорог. По летним староякутским дорогам невозможно было ездить быстрее скорого шага, так как они представляли собой кривые узенькие тропки, проходившие через кочкарники, колдобины, болота и тесные лесные чащи, покрытые густейшей сетью, выступающих наружу, толстых корней деревьев. Особенно мучительны были для летнего коня те корни. О них так часто спотыкались кони, что у многих из них вырабатывалась особая хроническая болезнь «будуруйумтуө». Страдающие той болезнью плюхались оземь даже на ровной дороге. Заболевших ею состоятельные скотоводы или забивали на мясо, или переводили на грузовые работы, ибо болезнь была почти неизлечима и опасна для седока. Путешествуя на спотыкающихся конях, легко было получить всевозможные травмы, когда шедший, ровно, конь валился неожиданно. А в лесу такое неожиданное падение становилось опаснее вдвойне, так как по краям тропки всегда было полно остроконечных, превратившихся в пики, пней, коряг, наклонённых, сухих палок. Женщинам и детям не рекомендовалось пользоваться спотыкающимся конями. Их также побаивались старики, утратившие былую сноровку прирожденного коневода. Отдавая кому-нибудь на время, владелец непременно должен был предупредить о таком недостатке своего коня во избежание недоразумений при несчастных случаях по дороге. Нелегко было получателю и от предупреждения. Он уставал сверх меры от постоянной настороженности и готовности в любой миг молниеносно соскочить с седла в более безопасном направлении. Добрые рысаки дальних дистанций были предметом большой гордости. Любители охотились за ними с не меньшим рвением, чем сегодняшние якутяне за модными марками автомобилей. Как бывает о предметах и объектах увлечения всюду, о добрых рысаках рассказывалось в Якутии с известной долей преувеличения. Так, например, среди жителей долины Вилюя до недавнего времени были распространены многочисленные рассказы о тех или иных прославленных рысаках, на которых якобы была покрыта дорога от с. Нюрба до г. Якутска, всего за трое суток.

А расстояние между этими населёнными пунктами по тогдашним дорогам считалось не менее 750 километров. О рысаках же, способных пройти дистанцию в 70 - 80 км за четыре часа или за весенний день (т.е., за 17 - 18 часов) пробежать 220 км, говорилось весьма часто даже с указанием на живого очевидца-свидетеля. По местным обычаям дореволюционной Якутии заявление: «Я видел сам» обязательно означало только непреложную правду. Поэтому ссылкой на живого свидетеля якуты никогда не кидались как попало прибегали к её помощи без оснований очень редко, так как после проверки, они смогли стать мишенью для постоянных и едких насмешек. А насмешка была грозна: подвергали с того времени все слова пострадавшего непременной и унизительной проверке и о каждом его замечании отзывались с издевкой: «опять он, вероятно, выплёскивает через край» (солуурча5ы дьалкытар), «выдал за воду, а был снег» (уу диэбитэ хаар), «Набирает в рот и разбрызгивает что есть силы» (омурда-омурда тибиирэр) и т. д. После скакунов и рысаков, громкая слава шла об иноходцах (дьоруо). Таких от рождения, среди якутских лошадей не встречается. По крайне мере мы не встречали видевших и знающих подобное явление. Однако редкие исключения, очевидно, когда-то имели место, иначе не смог бы возникнуть специальный термин «кулун дьоруо» (дословно: иноходец с жеребячьего возраста). В 20-х – 30-х годах прирожденные иноходцы встречались среди лошадей привозных пород, именуемых якутами «Туомускай сылгы» (дословно: «Томская лошадь»). Из лошадей местной породы якуты-скотоводы получали иноходцев путём обучения их у особых тренеров. Обучаемого коня тренер в первое время заставлял ходить, соединив правую переднюю с правой задней ногой и левую переднюю – с левой задней. Тогда обычный перекрестный ход коня постепенно заменялся гусиной, односторонней перевалкой, что и назывался ходом «дьоруо». Им интересовались якуты потому, что для наблюдения сбоку, походка была намного краше обычного – конь казался как бы пляшущим. С другой стороны, при плавном среднем темпе, иноходец меньше трясёт всадника на своём седле. Однако на больших скоростях сидеть на нём всё равно мучительно. – подбрасывает сильно. Но всё же больше хвалили быстрых иноходцев, очевидно, по привычке увлечения скоростями. Тренировочные для иноходца верёвки назывались «атах быата» (букв.: ножные верёвки). Первые дни обучения обычного коня с такими верёвками были довольно трудны: кони спотыкались на каждом шагу и падали довольно часто. Лично, наш отец был тренером этого вида выучки и рысаков. Он садился на таких лошадей, не вдевая ног в стремена или обучал их без седока, гоняя на длинной верёвке вокруг, поворачивающегося на оси, тренировочного столба. После нескольких первых дней, когда конь понемногу привыкал к верёвкам, тренер должен был продолжать обучение, только сидя на нём верхом. Такая необходимость диктовалась тем, что привычку ходить с верёвками надо было сочетать с подергиванием поводка по-особому. Приучившись к такому рефлекторному сигналу, конь потом продолжал новую манеру ходьбы и без тренировочного снаряжения. Привитие такого условного рефлекса у разных коней проходила по-разному. Очевидно, и у коней имеются свои способные и неспособные.

А обязанностью тренера было кроме прямого обучения, по каким-то особым приметам заранее распознавать такие наклонности. Отец, видимо, узнавал их в некоторых случаях, так как от отдельных лошадей он отказывался с первого же взгляда: «из него, мол, не выйдет ничего». Но и ошибался он немало: позарившись на соблазнительно значительную плату, он иногда брал кажущихся способных, и мучился с ними впустую. Возможно, подобно любым ремесленником, он иных коней относил к неспособным умышленно, чтобы добиться у заказчика повышения платы за труд. Во всяком случае, чтобы из обычного коня получился иноходец, требовалось очень много труда. Так что труд тренера был не из лёгких и оплачиваемых не столь высоко, сколько ценились сами иноходцы. Иноходцев отец обучал летом, а рысаков – в зимнее время. Одним из внешних признаков по подбору будущих иноходцев был так называемый «киэІ хоннох». Признак представлял собой соединение воедино широко размашистого шага с большой выносливостью на утомление. «Киэњ хоннох» одновременно понимался и как единственно «выносливость», потому и относился к самым добрым качествам ездового коня. Отсюда, «киэњ хоннохтоох» говорили и про рысака, и про скакуна, и про обычного не грузового коня. Однако «каков шаг коня, такой скорости и получается иноходец» - говорил отец. Об остальных подробностях мы не успели расспросить при жизни отца, так как были тогда ещё малы. А с другими тренерами этого дела не привелось говорить. Иноходец был только летним ездовым конём. Зимой им никто не щеголял. Очевидно его гарцеванием любовались только с всадником на седле. И в самом деле, без ладно сидящего ловкого седока иноходец терял многое из своей особой привлекательности. Появление современных транспортных средств давно вытеснило в Якутии прежних модных рысаков и иноходцев вместе с их красивой сбруей и резными всевозможных видов санями и седлами. В прочем рысаки ещё кое-где сохраняются для ипподромов и состязаний, а иноходцы исчезли совсем. По крайней мере, специального их обучения, как прежде не стало давно – с начала 40-х годов. Не столь громкой славой, как вышеперечисленные три, но весьма широкой, практического характера, популярностью пользовались летние ездовые кони с широким быстрым шагом. Из их числа мы немало видели таких, за которыми еле-еле поспевали вышесредней трусцой обыкновенные ездовые. Их особого темпа шаг местные русские окрестили тропотой. Пока ездили по летним дорогам, на конях, мы никогда не переставали засматриваться на таких лошадей с отменной тропотой. Высоко подняв голову, шли они, будто плыли над тропой. А широченные их копыта отбывали о сухой грунт, своеобразной ритмики, громкую дробь. Прислушиваясь к этой дроби, мы целиком разделяли воспевание всеми якутскими импровизаторами о неповторимости таких коней. И, разумеется, не было для нас подарка лучше, если в летних экспедиционных маршрутах подвертывались именно они. Да кто их путников летних якутских дорог прошлого не радовался им? Между тем, быстрая и непринужденная тропота, не отнимающая у лошади лишней энергии через перенапряжение, также была результатом выучки. Если конь потел при тропоте, принято было считать, что его тренер не очень уж высокого класса. А умелых мастеров этого дела также было не очень много.

При обучении тропоте, разумеется, необходимо было наличие особых наклонностей к этому и самих лошадей. Специализация ездовых лошадей нередко зависела от их естественных и прививаемых черт характера. Рассмотрим некоторые из них. В пути, например, не совсем было безразлично, как будет пастись лошадь. Их здесь делили на «туруу» и «күрүөйэх». Отпусти в любой местности в пути на пастбище, конь «туруу» никогда не уйдёт далеко. Он будет послушно пастись только там, где отпущен. Удобнее его не найти было в пути. Его антипод по характеру – «күрүөйэх» - существо и симпатичное до трогательности, и мучительное. Стоило хоть на километр отойти подальше от дома – его тянуло уже обратно. Такие кони особенно трогали своих владельцев, будучи проданными, возвращаясь обратно. Обычаи есть обычаи, проданное не возвратить и приходилось известить нового владельца о беглеце. Но с такими четвероногими домоседами, легко можно было оставаться и самому пешком где ни будь посреди дальней дороги: отпущенный пастись, он тайком убегал к себе домой. «Туттарымтыа» и «куотуган» тоже особые типы характеров якутских лошадей. Они показывают два противоположных отношения коней к поимке. Первый покорно стоит, дожидаясь подхода к нему с уздечкой, а второй – либо сиганет издалека, либо будет отворачиваться, убирая голову от поводка. Лошадей убегающих, завидев людей, по другому ещё называют «тэhии». Бывают ещё лошади, отгрызающие поводья, стоя на привязи. Их называют «кэрбииhит». Их, как собак, позже стали привязывать цепью. Другие умеют развязывать зубами любые замысловатые узлы на поводке. «Суөрумтуө» – называли их. Отмечали здесь также «көтугэн». Это прыгуны в высоту. Для искусных «көүгэн» средней высоты изгороди не составляли препятствий. Они забирались и в зароды сена, и уходили из запора. В деле удобства для езды верхом и седловке отмечались «нэксиэ», «учугэй олохтоох» и «холунун туппат». «Нэксиэ» – сильно трясущие всадника на седле, от чего сильно уставал седок. Сюда же близко примыкает понятие «кытаанах систээх» (букв.: с жесткой спиной). Сидя на такой спине, всегда чувствуется не амортизирующая жёсткость сидения. Второе понятие этого же термина было положительно. Оно показывало выносливость спины коня к тяжёлым грузам на вьюке. Третий термин отличает от других такого, у которого никакая подпруга не держится на своём месте, а всё соскальзывает вперёд или назад. Такие были весьма неудобны для седловки. Для охоты на водоплавающих, на парнокопытных и др. имелись специально выученные кони. «Ỷөмээйи» называли тех из них, которые умели, спрятав за собой охотника, подкрадывались к дичи. Наблюдая за такими лошадьми, в юности мы серьёзно верили в способность коней понимать всё и вся по-человечески: уж очень умны были эти животные. Представьте себе такую картину. Увидев уток, сидящих на озере, конь сам уходил под прикрытие деревьев, чтобы дать возможность седоку сойти с седла незамеченным. Далее, когда охотник спрячется за его корпусом, он шёл к дичи не напрямки, а имитируя беззаботно пасущегося; то отходя в сторону, то пощипывая траву, то останавливаясь, оглядываясь в другую сторону.

Подойдя на расстояние выстрела, он демонстрировал не заинтересованность утками, то делая вид, что чешется, то выкапывая копытами что-то. Возможно именно такие животные и дали первый повод в очеловечивании (т.е. наделению человеческим разумом) всех живых существ Якутии. Довольно часто встречались кони, с седла которых можно было выстрелить без опаски вспугнуть их. А это было весьма удобно. Пока идёт конь, любая дичь обычно ведёт себя спокойно и она настораживается, только увидев, что движение остановилось и всадник сходит с седла. И такие умные поступки опять же достигались в результате кропотливого упорного труда якута-скотовода. Противоположностью вышеописанных послушных являются кони «сииргэмтэх», «хабараан» и «тордур5ас» - пугливые животные. Они шарахаются в сторону при малейшем резком звуке или завидев по дороге подозрительное тёмное пятно. Кони эти были весьма опасны для седока. Поэтому на них не рекомендовалось ездить старикам, женщинам и детям. Причины вырабатывания у них пугливости были разные. Некоторые из них переставали пугаться тёмных предметов после состригания слишком длинных и густых ресниц и челок, мешающих взору. Пугливость других объяснялась встречами на диком пастбище с хищными животными. Якуты-скотоводы с большой любовью относились к коням «иччимсэх» – привязчивым к одному. Этим своим качеством «иччимсэх» напоминают дрессированных собак. Такие кони не признавали никого постороннего. Почти очеловечивая их, легенды и рассказы приписывают им то предчувствие смерти хозяина, то приход на могилу прощаться. Особо были выделены кони «мөнуук», «тэбиик», «ытырыык». Это недобрые качества: стремление сбросить седока, лягание, покусывание. Они были довольно мучительны при эксплуатации. Их нелегко было ни седлать, ни запрягать, ни ловить.

В основном же якутские кони очень ласковы и покорны. Поэтому большинство их относились к категории «мињэ» и «чычаас» (смирные). Их очень любили и холили. Особенно баловали их ребятня и женщины, подсовывая часто что-нибудь лакомое, поглаживая и почесывая. «Мињэ» и «чычаас» – считались специализированными для езды именно этих баловавших. По манере езды различались кони «дохсун (ахсым)», «киэњ хоннохтоох», «уурас», «бугумтах», «бастакы атахтаах». «Дохсун» и «ахсын» – горячие кони. «Бастакы атахтаах» – идущие вначале быстро, но устающие вскоре. «Уурас» и «бугумтах» – качества тоже недобрые – они упрямы. Таких долго не держали. По разному вели себя якутские кони на дорожных препятствиях. Одни, подобно людям, умели пройти через заболоченный кочкарник, ступая от кочки на кочку. Их называли «дул5аhыт». Другие в болото заходили спокойно, рассчитанным тихим шагом и расходуя силы весьма экономно. Поэтому они умели выбираться из любого сравнительно проходимого болота. Таких коней ценили высоко, примечая «бадараанньыта суох». В противовес им были кони «бадараанньыт». Они могли увязнуть на любом неглубоком болоте. А увязывали они, благодоря паническому страху. Завидев болото, они входили в него трясясь и двигаясь судорожными рывками. Разумеется, силы их оставляли очень быстро. Далее оставалось их вытаскивать рычагами, купаясь в грязи. Мелкие речки и виски в дорогах Якутии попадаются чуть ли не на каждом шагу. Их приходились переходить вброд и вплавь. На крупных реках люди сами садились на лодки, а коней вели за поводок, пуская вплавь. Тут некоторые кони шли охотно в воду, другие – побаивались. Отсюда выделили хороших пловцов (ууhут) и не умеющих плавать (ууhута суох). С последними немало возни возникала даже при вводе их в паромы. Все эти особенности лошадей скрупулезно учитывались при работе с конём. В умелых руках коневода часто даже заведомо неприглядные наклонности отдельных животных превращались в полную свою противоположность. Например, вышеприведённый случай о детско-женских ездовых ярко иллюстрирует это положение. Здесь явный порок ездовых лошади – чрезмерная тихоходность и безобидность нашли в себе такое применение, что невозможно было заменить их любыми другими лучшими качествами лошадей. Так на каждый случай или подбиралось подходящее назначение, или проводилась работа, по устранению порока. Терпеливым и упорным трудом, а также умелым обращением, достойным профессионалам-дрессировщикам, коневоды якутской тайги умели искоренять или нейтрализовать большое количество нежелательных черт своих лошадей. Неповторимость условий проживания и труда, привела якутских коневодов к выработке своих особенных методов и приёмов ухода за лошадьми. Рассмотрим здесь некоторые из них, касающиеся рабочих и ездовых коней. Осенью, после поимки с пастбища, любой конь считался «эттээх» (дословно: «с телом»). С ним всегда обращались с большой осторожностью. Даже при поимке старались не допускать, чтобы он не уставал или потел. По якутским коневодческим представлениям считалось, что одна грубая ошибка при обращении с «эттээх» конём, могла испортить его навсегда. По приведению с пастбища, ездового коня «вывязывали» в течение нескольких суток, без корма, изредка только подавая пучок сена, «чтобы челюсти не сомкнулись» и выпивая ограниченно «тама5ын анньа». Путём такой голодовки они достигали, так называемого, «уплотнения жира». При нарушении же этих правил, говорили, что у коня «растапливается сало» – недуг почти пожизненный. От лошадей с такой болезнью отворачивались все, презрительно отмахиваясь, мол, бесполезный « испорченный конь».

Вывязка завершалась постепенным приучением коня к езде: в первое время тихим шагом на короткое расстояние и увеличивая нагрузку понемногу ежедневно. Когда заканчивалось вывязывание, конь считался работоспособным на всю свою мощь. Вывязывать требовалось, на сравнительно меньший срок и с менее осторожной тренировкой, и летних ездовых лошадей, отлучившихся от повседневной работы на зелёное пастбище сроком более недели. Одинаковая мера иногда принималась даже в отношении тех летних ездовых коней, нагрузка которых, при хорошей пастьбе, была небольшая. Их нажировку называли «этиргээбит» (от термина «эттээх»). – Мало ездил. Будь осторожен со своим конём – этиргээбит, - предупреждали отцы своих малоопытных сыновей. Этот своеобразный метод русские землепроходцы ХVII века заметили почти в первые же годы по приходу в Якутию: «они яруют коней по-якутски» – говорили они, отмечая приготовления к дальней дороге. Затем впоследствии они сами полностью перешли на данный, весьма приспособленный к условиям края, метод. Отличался от общепринятых в других областях и повседневный уход за ездовыми лошадьми. Разгоряченного и утомленного трудной дорогой коня, они не прикрывали никакими попонами и покрывалами. Весь уход за ним заключался в привязывании в необдуваемом месте и расчесывании шерсти инея и обледенелостей специальным скребком, врезанным к обушку кнутовища. Лошади портятся не от пота, а от обледеневания шерсти и преждевременной выпойки – говорили они. И от преждевременной выпойки разгоряченных лошадей они боялись как от огня. Не нарушали этого обычая даже самые обеспеченные. По прибытию на место ночлега или продолжительной остановки, они привязывали лошадь так, чтобы она никоим образом не достала снега. В случаях, когда кони сами отвязывались и напивались, принято было немедленно садиться на них верхом и гонять до пота. Только такой способ, по их убеждению, мог спасти лошадей от страшной простудной болезни «уруттааhын». Кормить и поить коня начинали после основательного остывания, но не до дрожи. Для установления необходимой степени остывания, они обычно дотрагивались до препуция коня. Когда его температура выравнивалась, с нормальной температурой тела не работавшего коня, время кормления и выпаивания считались наступившими. Только очень уставшим коням могли дать сразу по приезду небольшой пучок сена, как говорили, «чтобы челюсти не сомкнулись намертво». От преждевременного выпаивания лёгкая форма простуды обычно выскакивала в виде нарыва на плечах. В тяжёлой форме лошадь погибала. По–видимому, у неё начиналось воспаление каких-то очень важных внутренних органов. Опасаясь той же простуды, якуты-скотоводы и сами воздерживались от еды и питья в разгоряченном состоянии. Когда мы прибегали по субботам из дальнего школьного общежития, нас и наших сверстников начинали кормить только после получасовой выдержки. Очевидно из-за неповторимых расстояний местных дорог, каждый якут-скотовод обращался со своим конём с таким расчётам, чтобы он в любое время был готов покрыть, быстро и без устали, любую марафонскую дистанцию. В этом смысле его повседневная езда, его скорости, его кормление рассматривались не иначе, как непосредственная составная часть непрерывной тренировки. «У всякого уважающего себя якута, конь всегда должен быть в должной форме» – говорили они. Небрежное отношение к своему коню у них считалось делом постыдным и таковой становился для язвительного смеха.

«О мужчине судят по его коню» – гласила древняя якутская пословица. Тем, кто плохо обращался с конём, ни при какой необходимости, ни один знакомый не давал своего ездового. «Ведь, загубит» – говорили о нём. Якуты-скотоводы пускали коня в галоп в весьма исключительных случаях на очень короткие расстояния и если впереди не предстоит продолжение пути. Ездить галопом без крайней необходимости порицался и редких любителей таких темпов езды относили к числу неуравновешенных. У парня, видимо, не совсем ладно с головой: ездить только галопом – говорили они укоризненно. Чем продолжительнее и спешнее становилась дорога, тем спокойнее и размереннее становился якут-скотовод. В таких случаях он никогда не торопил коня как попало, добиваясь выигрыша разумно расчётливым использованием всех возможностей коня. И такому спокойствию его приучили и превосходное знание лошадей, и постоянная неблизость местных дорог. Они умели ценить выносливых коней. Прославленные из последних обычно котировались очень высоко. Для полноты сведений о якутском коневодстве, ниже приводим материалы о ряде таких вопросов, которые были прежде мало освещены этнографами. Нашу задачу здесь облегчает то обстоятельство, что в местной печати по сельскохозяйственным вопросам за последнее время начинают выходить значительное количество статей и брошюр, способных заинтересовать и этнографов. Рассмотрим вначале якутскую терминологию о поло - возрастном составе лошадей. Они могут понадобиться как для лингвистов, так и для исследователей по сравнительному изучению коневодства ряда соседних областей и народов. Начиная с четырёх лет счёт возраста лошадей у якутов ведётся при помощи простых числительных. Только четырёхлетние и пятилетние кобылы и жеребчики соответственно носят названия «кытыт» и (соно5ос). Полновозрастным считается лошадь по достижению шести лет. Тогда с указанием возраста их именуют «мерин» (ат), «жеребец» (атыыр» и кобыла (биэ). Кроме указания возраста в прошлом отмечалось также их состояние. Например, определение «кур» означало «откормленный на один год» («кур биэ», «кур атыыр»). Жеребая кобыла носит довольно странное, на дословный перевод, название «уулаах биэ» («уу» – вода, «уулаах» – с водой). Здесь, очевидно, имеет место забвение какого-то древнего термина, указывающего «жеребость» и созвучного со словом «вода» (уу). Прохолостевших из них называют «баайтаhын биэ». Жеребёнок до достижения годичного возраста проходит два этапа названий: до 6 - 7 месяцев – «кулун», с 8 до 12 месяцев – «убаhа». В двухлетнем возрасте они, независимо от пола носят название «тый». Их внешний признак – в начале второго года состригается грива и челка. Некоторым жеребятам данного возраста в прошлом было принято разрешать пользование молоком матери. Тогда их отличали отдельным термином «эмньик тый» (молочный жеребчик). У состоятельных людей такая мера входила в систему откорма. Позже их забивали на мясо. Такая молочная жеребятина считалась лакомством, доступным большей частью крупным владельцам лошадей. Беднота же оставляла жеребёнка сосать мать на второй год вынужденно, чтобы дать ему возможность наверстать отставание в развитии из-за недостатка кормов.

У только – что начинающих крепнуть середняцких хозяйств был даже обычай, запрещающий забой жеребят и жеребчиков на мясо. Подобный акт считался грехом перед богом коневодства. «У забивших молодую поросль не может быть счастья в коневодстве» – рассуждали они. Такие суеверные и забой лошадей устраивали по-своему – только путём протыкания тонким ножом спинного мозга в области затылка. «Нельзя рубить лик божьего дара», – с осуждением отзывались они про обычный якутский способ забоя скотины путём оглушения обухом топора по лбу. Впрочем, при большом умении, прокол ножом спинного мозга был менее мучителен для скотины, чем удар топором по лбу. Многие лошади даже с завязанными глазами успевали отвести голову от прямого удара и жутко было видеть агонию раненого животного. В противовес молочным, молодняк, отнятый от матери, по достижении годичного возраста (или ещё раньше) называли «ханчааhын». «Ханчааhын» и «эмньик» могли встречаться и среди «кулун» и «убаhа». К концу двухлетнего возраста «тый» переходил в «тинэhэ» или «тиhэнэ». Их уже именовали «жеребчик» (сонно5ос) и «кобылка» (кытыт). Тогда у них получалось двойное название «тинэhэ» (тиhэњэ) кытыт и «тинэhэ (тиhэњэ) соно5ос». Пол «кулун», «убаhа» и «тый» указывался при помощи определений «ат» и «тыhа»: «тыhа кулун», «тыhа тый», «тыhа кулун», «ат убаhа» и т. д. Далее, в трёхлетнем возрасте молодняк уже фигурировал под названием «кытыылыыр» (кытыылыыр соно5ос, кытыылыыр кытыт). Очень сложна и богатая якутская номенклатура масти лошадей. В настоящее время мало кто из якутов знает их полностью. Ниже приводятся только основные их тех, что удалось собрать нам и другим авторам

[*Сылгы эмис эт, уохтаах кымыс, Якутскай, 1965, стр. 72 - 77]

в течение многих лет. Изжелта-белых лошадей большинство якутов называет «кэрэ». В отдельных местах под «кэрэ» иногда понимают просто белых или горностаево-белых, но с чёрными глазами, ноздрями, препуцием, копытами и темноватыми гривой, челкой, хвостом и спинной линией. Подобные расхождения мнений встречаются довольно часто почти по всем разновидностям мастей. Бывает даже спорят между собой, укоряя друг друга, о невероятном представлении. Надо полагать, что такого рода разнобой связан с вариациями говоров разных локальных групп и, возможно, происхождением самих терминов из разных языковых основ. Кстати, второе значение слова «кэрэ» вовсе не относиться к масти животных. Оно представляет собой всеякутское понятие «прекрасный», «прекрасно». Судя по дореволюционному идеалу красоты, «кэрэ» возможно означало «белое», ибо прекрасными признавались только белоликие. О смуглых и желтолицых они отзывались презрительно, «буор хара» (чёрная как земля) и «дьиэбин уостан туhэн» (как грязная бронза). Внутри масти «кэрэ» различались всевозможные её тона: «сырдык кэрэ» (светлое кэрэ), «сырдайар кэрэ» (светловатое кэрэ), «уут кэрэ» (молочно-белое кэрэ), «саhыл кэрэ» (буквально: «лисье» кэрэ), кэрэтињи» (напоминающее кэрэ), «хойуу кэрэ» (тёмное кэрэ) и т. д. Одновременно якутами признается и чисто белая масть «мањан» (ма5ан).

Среди них альбиносы выделены под термином «чакыр», «чакыр «мањан». У альбиносов, разумеется, нет никакой пигментации. Большинство якутских коневодов отзывается об альбиносах, что они не выносливы и как кони никудышные («көлөк сылгы» - вроде «клячи»). И в отношении людей понятие «чакыр мањан киhи» употребляется не без усмешки. То ли это седение, то ли что другое, все белые лошади якутской породы представляют собой побелевших с годами животных всевозможных других мастей. Среди жеребят данной породы никогда не бывает чисто белых (разумеется, за исключением альбинизма). По мере подрастания потом они настолько сильно меняют окраску своей шерсти, что даже сами профессионалы-коневоды отказываются предугадать какими они станут на определённом возрасте. Таким образом у данной породы белыми могут быть только достаточно взрослые животные. В процессе постепенного осветления, белизна их обычно сохраняется, в разной степени густоты, остатки от меняющейся первоначальной окраски. Вот эти тона и зафиксированы в многочисленных вариантах описания белой масти. Вышеописанное «кэрэ» входит сюда же, иногда даже с розоватыми тонами. «Сылбарањ мањан» называют лошадей, у которых из общей белой окраски шерсти выделяются чёрные глаза, губы, копыта, препуций, серые запястья, скакательный сустав и тёмные основания челки, гривы и хвоста. «Чыскыл мањан» или «кыыда мањан» - чисто белые лошади с прозрачными копытами. «аас мањан» - прокурено-желтовато-белая масть. Кроме тональности, белизна употреблялась с бесчисленными эпитетами: «уут мањан» (молочно-белая), «туус мањан» (соляно-белая), «хаар мањан» (снежно-белая), «хопто мањан» (белая как чайка), «куба мањан» (белая как лебедь), «кыталык мањан» (белая как стерх), «кылбаа мањан» (ослепительно-белая), «тунал мањан» (непереводимо, но, возможно, это «небесно- или голубовато-белая», т. к. этот эпитет часто применяется для неба) и т. д. Со временем почти в обязательном порядке переходящими в белое являются масти «кубалан» (белесый) и «бороњ» (серый). Этих мастей бывает преимущественно молодые лошади. Оттенок «борон» отмечено порядочно, но из них можно привести лишь несколько. Чёрноногих, со светлой спинной линией, с хвостом, состоящим из смеси белых и чёрных волос, серых лошадей именуют «хара бороњ» (буквально: чёрно-серый). Если у аналогичной масти вся шерсть состоит из смеси равного количества белых и чёрный волос, то их называют «тимир бороњ» (букв: железно-сизая) или «уу бороњ» (букв: «сизая как вода», имея в виду, очевидо, стальной отблеск поверхности воды). Отличаютсчя ещё «куэх бороњ» сероногие, с белой пуховой шерстью, прорезываемой сизыми и чёрными остями. Варианты «бороњ» у якутов фигурирует под названием «сырдык бороњ», «чуор бороњ», «бороњ» эбириэн», «кө5өчөөр бороњ», «хараналык бороњ» и т. д. Показав таким образцы внутренних вариаций отдельно взятых мастей, остальную номенклатуры можно указать лишь по основным тонам.

Вот продолжение списка мастей, известных якутам: «саалыр» (буланый), «сиэр» (саврасый или светлогнедой), «чуо5ур» и «эбириэн» (разновидности пятнистости), «ара5ас» (жёлтый), «буурул» или «буулур» (чалый), «укрэњ» «куруњ» (бурый), «кугас» (рыжий), «тура5ас» (гнедой), «хара» (вороной), «хоњор» (коричневый, тёмногнедой), «саhархай» (светло-жёлтый), «кө5өчөөр» (сивый), и т. д. кроме однотонной масти, среди якутских лошадей часто встречается комбинированная окраска шерсти и наличие разных пятен. Для них существуют особые термины, добавляемые к общему описанию масти лошадей. В состав их входят: «ала» (белобокость или полоса вокруг туловища), «дьайаа» (вертикальная или косая полоса), элэмэс («чулки» на ногах или другой формы белоногость), «туоhахта» и «мөњүттэй» (звёздочка на лбу), «ураанньык» (узкая полоса вдоль лицевой части), «ма5аас» (белизна всего лица или головы), «малаан» (беломордость, т.е. белизна нижней части головы ниже глаз или ушей), «хаас тумус» (белизна только носовой части, узкой полосой), «эбир» (крапчатость), «дьа5ыл» (крапчатые пятна различной величины), «чокуруос» (белоглазие), «арах туйах» (желтые или светлые копыта), «эриэн туйах» копыта комбинированной окраски), «дуо±а» или «луо±а» (разноцветность верхней и нижней части хвоста) ит.д. При описании масти левая сторона лошади носит название «аттаныах өттө» (букв.: сторона, с которой садятся на седло), правая - «кымньыылаах өттө» (букв.: сторона, с которой подстегивают плёткой). С использованием всей вышеприведённой терминологии, якутское коневодческое описание масти коня бывает весьма пространно. Например, «аттаныах оттунэн холун ортотугар хара дьа5ыллаах, кымньыылыах оттунээ5и» бута бодон эбирдээх, хара тобуктардаах, уња илин ата5а бэрбээкэй элэмэс, уна атахтара дьайаалыы чуккулаах, кө5улэ-силэ туруору кыргыылаах, тыытыллыбатах луо5алаах кутуруктаах, уња кулага муња кулаа5а муњур имнээх, сүүhугэр мөњүттэйдээх, хоноруутугар биллэр-биллибэт ураанньыктаах, хара турба5ас ат» (с крапчатым пятном ниже левой лопатки, с крупнозернистой пестриной на правом крупе, с чёрными запястьями, с белым венчиком на передней правой и в косых чулках на обе задние ноги, с коротко остриженными челкой и гривой, с до половины белым длинным нетронутым хвостом, с отрезанным кончиком правого уха, со звёздочкой на взлобье, и едва заметной светлой узкой полоской на носу, тёмногнедой конь). Приведённое описание, между тем, не считается подробным и внятным даже для неспециалистов. А если бы привести описание, употребляемое профессионалами-коневодами между собой, то оно вряд ли уместилось бы в нескольких страницах. Там отмечались и перечислялись бы все мельчайшие, не заметные для ненаметанных глаз, подробности не только масти лошади на всех частях её стати, но приводились бы даже особенности характера животного. Не в пример местной породе крупного рогатого скота, якутские лошади сохранились до сегодняшнего дня без особых примесей с другими породами. В городе Якутске и прилегающих к нему ближних районах в прошлом имело место немассовое скрещивание местных лошадей с орловскими рысаками. Их вначале завозили местные состоятельные люди, а позже – заводская конюшня. В том же, районе, в приисках, в Приленье и Вилюе издавна завозились также крупные обозные кузнецкие лошади.

О результатах этих скрещиваний выше уже упомянутый исследователь якутской лошади М.Ф. Габышев отзывается следующим образом: «…. Несмотря на громадный промежуток времени, как появились в Якутске рысаки, и весьма деятельную работу по улучшению ими местной породы лошадей, результаты как в городе, так и прилегающих к нему районах оказались мало ощутимым»

[*М.Ф. Габышев. Якутская лошадь, Якутск, 1957, стр. 77].

Не рекомендуется продолжать такого рода скрещивания, М.Ф. Габышев отмечает ряд существенных изъянов данного дела: невысокий приплод, трудное перенесение помесным молодняком зимней тебенёвки и кормления одним сеном, маловыносливость их к дальним дорогам и перегонам, изменение типа якутской лошади больше в отрицательную сторону. В число последних отнесены: ослабление прочности копыт; непропорциональное удлинение ног, ведущее к неприспособленности к тебенёвке; утрата округленности ребер, снижающая способность к большим жироотложениям. Без которых невозможно перенести якутскую зиму и т. д.

[*Там же, стр. 78]

из-за заметного снижения приспособленности к местным условиям, он отзывался отрицательно и к скрещиваниям с кузнецкой лошадью. В деле скрещиваний М.Ф. Габышев отнесся более-менее терпеливо только к арденам, завезенным в Олёкминский район в 1940 году. По его мнению, скрещивание с этой породой не до поглощения могло бы освежить кровь якутской лошади. Как видим, данный крупный специалист выступает за сохранение в чистоте многовековой приспособленности якутской лошади к суровым условиям Приполярья – одного из редчайших достижений скотоводства якутов. Эти качества якутских лошадей и коровы были достигнуты упорным трудом многих веков и позволили освоить, до сих пор не доступные никому, высокие широты северного полушария. И этот совет якутские животноводы приняли только относительно местной лошади, которую ныне разводят «в себе», улучшая её внутрипородным отбором. Что же касается якутской коровы, то её даже при разведении «в себе», с каждым годом всё больше и больше отепличивают, т. е. возвращают её обратно, к привычкам сравнительно теплолюбивого южного животного, от которых когда-то начали свою северизацию предки якутов. Об этом приходится отметить потому, что ныне даже металл, идущий для северной техники, и то приспособляют к большим морозам. Впрочем, это дело самих специалистов. Как и в разведении крупного рогатого скота, рубежом, положившим начало нововведениям, в коневодческом деле в Якутии, стала коллективизация крестьянских хозяйств в крае. До 30-х годов техника и методика ухода за лошадью оставались на старом дореволюционном уровне как по традиции, так и по маломощности разрозненных индивидуальных хозяйств. Сохранению старины в нетронутом виде тогда способствовали также неграмотность сельского населения, недостаток квалифицированных специалистов и отсутствие местных научно-исследовательских учреждений, способных усовершенствовать коневодческое дело соответственно специфичным условиям Якутии. Однако по тем же причинам и первые маломощные карликовые колхозы и совхозы не внесли слишком больших изменений в старую традиционную методику ухода за лошадьми.

В отличие от прежних, индивидуальных, у них были созданы более укрупненного типа коневодческие хозяйства, уход за которыми осуществляли специально выделенные люди – работники конеферм, освобожденные от всех других видов работ. Таким образом, впервые была ликвидирована беспризорность якутских лошадей, за которыми до этого никто фактически не смотрел, кроме разве коневодческих хозяйств отдельных богачей. С другой стороны, как бы ни маломощны были первые карликовые колхозы и совхозы, всё же их нельзя было сравнивать с прежними индивидуальными хозяйствами скотоводов. В их лице преобладающее большинство якутских лошадей впервые обрело настоящего зажиточного хозяина, способного обеспечить им нормальную по тем временам жизнь. Для каждого колхоза и совхоза стало обязательным правилом ежегодное выделение сена для подкормки молодняка, жеребых кобылиц, больных и ослабленных лошадей. Кроме того, создавались дополнительные страховые фонды кормов на случаи. Если капризная природа неожиданно заставит перевести всё поголовье лошадей на стойловое содержание. Подобными фондами не могли похвастаться в дореволюционное время даже богатые якутские скотоводы, владельцы крупных косяков. Коллективный труд, более значительные экономические мощности, постоянная помощь государства дали возможность развернуть шире прежнего посев фуражных культур. Таким образом, ранние колхозы и совхозы впервые в истории края пошатнули устои древних представлений, что единственным кормом для лошадей может быть одно малопитательное пересохшее сено или пожелтевшая трава заснеженных целин. С созданием колхозов и совхозов якутские лошади также впервые стали получать в широких масштабах услуги зоотехнических и ветеринарных служб. Отсюда и уменьшение по всему краю с этого времени разгула массовых эпизоотий, остроинфекционных заболеваний лошадей и непроизводительного отхода молодняка. В эти же годы и начались первые попытки организовать племенное дело по-новому на научной основе. Но они шли весьма замедленными темпами из-за ещё недостаточности общей культуры коневодов, малочисленности образованных специалистов, а также из-за трудностей преодолеть прежние многовековые традиции. За коневодством ранних колхозов и совхозом сохранилось традиционное дореволюционное его направление: транспортно-мясное, с большим преобладанием первого. В условиях ранних лет советской власти и после разрухи многих войн, лошади представляли собой основную тягловую силу не только в Якутии, но и по всей стране. В те годы, не будет большим преувеличением, если сказать, что мощность каждого хозяйства по выполнению трудоёмких процессов определялось количеством работоспособных рабочих и тяглового скота. Сила электричества и мотора в у нас тогда была мала, чтобы обеспечить все нужды. Значительная часть сельскохозяйственных работ выполнялась упряжными животными. Весь грузопоток в населённые пункты, расположенные не по водным артериям, доставлялся целиком на санях или вьюках.

Даже в золотые прииски сельскохозяйственные продукты перебрасывались только по зимнему санному пути. Таким образом, по условиям 30-х годов и времён второй мировой войны, Якутия нуждалась в крупных обозных лошадях

[*Кстати, специалистам-исследователям в будущем, вероятно, необходимо с особой внимательностью изучить причины, почему вся фауна и флора тем больше мельчают в росте, чем дальше уходят к северу. Здесь исключение составляют одни верхоянские и колымо-индигирские лошади. Может быть в этом и кроется какая-то биологическая закономерность, связанное с проживанием в условиях низких температур и короткого лета. И вообще, точное выявление всех отличительных черт северной фауны и флоры имело бы громадное научное и практическое значение]

с большей выносливостью и грузоподъёмностью. Этим спросом и объяснялась попытка улучшить якутскую лошадь путём скрещивания с кузнецкой породой в районах, расположенных на путях грузопотоков к золотым приискам Бодайбо и Алдана. О результатах тех опытов отмечено, уже выше. Теми же хозяйственными интересами объяснялись и вышеотмеченные другие эксперименты. В увлечении же орловскими рысаками в качестве улучшителя якутской лошади, сказались старые традиционные слабости якутских скотоводов к быстроногим лошадям, на которых можно было бы любоваться на аренах спортивных состязаний и ездить с комфортом по неповторимо дальним и трудным нашим дорогам. Кроме того, в данном деле приняло немалое участие отнесение лошади в довоенное время к числу резерва конного обслуживания армии, оставшееся по традиции от прежде отгремевших боев. Всё же, как отмечено выше, опыты с орловскими лошадьми не дали желаемых результатов не только по другим качествам, но и по быстроходности. На ежегодных скачках, устраиваемых на ипподроме в Якутске показатели, улучшенных орловской породой, лошадей оказались не намного лучше показателей чистокровных якутских. На дистанции 3200 м. в 1957 году рекордную по Якутии скорость в 4 минуты 02 сек. показала 6-летняя кобыла «улучшенной» породы (помесь якутской с орловской породой) совхоза «Якутский» по кличке «Маркиза». Чистокровные же якутские лошади «Налыы сиэр», «Ястреб», «Дыллыктай» в 1968 - 1969 гг. покрыли ту же дистанцию в 4 минуты 04,07, 07,7 секунды. Причём, «Дыллыктай» приминал участие уже девятнадцатилетним. На состязаниях последних лет на коротких дистанциях верх держат чистокровные якутские лошади. Например, в 1968 г. 12-летний якутский жеребец «Мээчик» совхоза им. Ленина Мегино-Кангаласского района проскакал 1600 м. за 1 минуту 56,2 секунды, а в 1969 году другой трёхлетний якутский жеребец того же совхоза покрыл дистанцию в 1200 м. за 1 минуту 26,7 секунд и 800 м. – за 59 секунд. При состязаниях на скорость с грузом местная чистокровная якутская лошадь также оказалась сильнее «улучшенной». 16-летний якутский жеребец «Тардыас» из Мегино-Кангаласского района в 1958 году дистанцию в 51 км прошёл с грузом в 280 кг за 2 часа 25 минут.

Его соперник 8-летний жеребец «улучшенной» породы «Мальчик» из совхоза «Якутский» тот же путь с грузом в 270 кг проехал за 2 часа 20 мин. За год до них на аналогичных испытаниях девятилетний якутский жеребец «Звёздочка» из Намского района расстояние в 50 км покрыл с грузом в 300 кг за 2 ч. 27 минут. После восстановления последствий второй мировой войны в корне изменилось направление якутского конезавода. Изменения те были связаны с огромными изменениями, происшедшими в жизни и быту якутских скотоводов. За эти годы почти полностью вышли из употребления ездовые кони и использование их в грузоперевозках. Их заменили самолёты, вертолёты, автомобили, мотоциклы, пароходы, катера и моторные лодки. Поездки на значительные расстояния стали совершаться на самолётах и вертолётах. Дороги средней удалённости заполонили автобусы, автомобили. Привыкнув к новым скоростям, якутяне стали прибегать к услугам даже сравнительно тихоходных средств водного транспорта с большей неохотой. Все мелкие поездки в пределах своего участка, колхоза и совхоза стали совершаться только на механических «конях» - на автомобилях, велосипедах и мотоциклах. Последних на селе ныне шутя называют «поселковым конём». На таком «коне» сельские жители ухитряются выполнить все те виды мелких работ, которые раньше не обходились без помощи лошади. Так, например, нередко можно увидеть мотоциклиста, везущего на специальном прицепе мешок картофеля, овощей и даже одноместную или двухместную лодку для любительской охоты и рыболовства. Крупные грузы торгующих организаций, колхозов и совхозов и других учреждений перестали уже транспортироваться на конях. Подвозка дров, сена, воды, перевозка всевозможного хозяйственного скарба – всё целиком перешло на тракторы и грузовые автомобили. Применение лошадиной тяги на околодомных работах в посёлке ныне сохранился только во временных сезонных, удалённых от автотракторного парка, населённых пунктах и на ряде северных заболоченных районов, где с наземными дорогами обстоит ещё неблагополучно. Ездовые кони остались ещё незаменимыми в пастушестве: табунщики косяков лошадей и пастухи крупного рогатого скота сохранили свою многовековую верность привычному средству объезда и окарауливания. Сила конной тяги не утратила ещё значение в сеноуборочном деле. Конные сенокосилки и грабли и ныне трудятся на лугах наравне с самоходными и тракторными сеноуборочными агрегатами. Их применение обусловлено не столько недостатком необходимой современной техники, а сколько неповторимыми особенностями сенокосных угодий Якутии. Когда стали решаться основные направления отдельных отраслей хозяйств, перечисленные остатки тяглового и транспортного назначения лошади всё же не оказались в состоянии составить особую ветвь или направление. Поэтому коневодство нового периода получило одно единственное направление – мясное. В перспективе намечается добавление к нему молочного дела, но оно будет зависимо от решения проблем расширения кормовой базы скота вообще. Между тем, выпадение транспортного назначения, устраняя прежнее раздвоение, намного облегчило работу по усовершенствованию многих вопросов якутского коневодства. Больше других здесь выиграло племенное дело. Если раньше перед ним стояла почти неразрешимая задача сочеталась в одном животном и мясные, и ездовые качества, то теперь цели упростились как никогда. В результате тщательного научного изучения, за наилучшую для выращивания на мясо признана лошадь местной якутской породы. Особенно приглянулись учёным, изучающим данный вид скота, полярные лошади Верхоянского и Средне-Колымского районов. Их признали за наилучшую как и по многовековой приспособленности к суровым условиям Севера, так и по экстерьеру.

«Средне-Колымская лошадь по своему развитию стоит на первом месте среди лошадей монгольского типа, – писал М.Ф. Габышев, – по данному признаку можно сравнивать её с более крупными представителями лошадей этого же типа – нарымской и минусинской, а также с породами северного лесного типа – мезенской и печорской … она резко выделяется своей крупностью среди лошадей якутской породы»

[*М.Ф. Габышев. Якутская лошадь, стр. 14]

данный свой вывод он подкрепляет следующей таблицей,

где в числителе даны промеры кобыл, в знаменателе – жеребцов

[*Там же].

Эти два рослых отродия якутских лошадей ныне служат одним из основных материалов по улучшению лошадей других районов Якутии. При скрещивании с ними, у лошадей более южных районов улучшается не только экстерьер, но усиливаются также их выносливость к климатическим невзгодам и тебенёвочные их качества на зимних заснеженных пастбищах. В условиях Якутии, где туго с кормами, и зима чрезвычайно морозная, лучших качеств трудно было бы добиться путём привоза лошадей из других сравнительно тёплых областей. Близкие к полярным крупный рост и значительная длина туловища обнаружены также у местных лошадей в Сунтарском и Ленинском районах долины Вилюя. Они также приняты в число материалов для внутрипородного улучшения якутской лошади. За высокие показатели по разведению одного из отродий вилюйской лошади колхоз им. Степана Васильева Ленинского района в 1963 году был удостоен диплома 1 степени Всесоюзной Выставки достижений народного хозяйства СССР. Как и якутский крупный рогатый скот, якутская лошадь за всю свою многовековую жизнь в Якутии никогда не видела ни достаточных кормов, ни хорошего ухода. Их раньше, в дореволюционное время, содержали под девизом: «абы жив остался». «Зиму переживёт, тело летом всегда наберёт» - с горькой усмешкой успокаивали себя бедные якуты-скотоводы, придавленные вечной нуждой. Даже у богатых якутских скотоводов имели место мнения, что «чем больше отощает скот в стойловый период, тем больше нагуляет жиру летом»; «Лошадь, перезимовавшая хорошо, летом не способна к большей нажировке» - говорили они убеждённо. При подобной методике содержания неудивительно, что в прошлом оказались не выявлены полностью все качества, которыми обладает якутская лошадь.

После организации соответствующего ухода в наши дни, к удивлению видавших виды якутских коневодов, у местных лошадей пошли на прибыль и рост, и вес. Оказалось, они раньше не достигали полного развития организма из-за тормозящих воздействий недостатка ухода, особенно в эмбриональном периоде и начальных этапах жизни молодняка. Впрочем, аналогичное явление в прошлом наблюдались и у самих якутов. Огромное количество детей бедноты тогда страдало особой болезнью, названной «бэhэл». «Бэhэл» - характерная задержка роста, возникавшая вследствие болезни, недоедания и непосильной работы. Задержка роста у каждого индивида протекала по-разному. Одни, выздоравливая, со временем входили в норму, другие могли оставаться на всю жизнь недоросшими. Выздоравливание тоже было не одинаковым у всех. Оно иногда наступало неожиданно быстро и бурно или затягивалось мучительно медленно. В первом случае юноша или девушка, почти примирившиеся со своими полукарликовым ростом, вдруг вытягивались настолько быстро, что через год становились неузнаваемыми. В виде лечения родственники старались устроить таким больным посильное улучшение условий их жизни и рекомендовали начать брачную жизнь. Считалось, что подобные меры оказывают необходимое воздействие. О затяжном варианте данной болезни якутская пословица отмечает, что «отох киhи отутугар дылы улаатар» (доходяги дотягивают до тридцати со своим ростом). Короче, процесс роста у них не прекращался до среднего возраста обычных здоровых людей. После улучшения материальных и бытовых условий в советское время, болезнь эта исчезла бесследно. Нынешнее поколение якутов о ней не имеет и представления. В иных случаях оно может даже не поверить, что некогда в Якутии можно было продолжать расти до конца третьего десятка: «это, мол, вероятно из серии волшебных сказок». Отсюда явление вполне естественное, когда сегодняшнее поколение якутских коневодов выражает удивление по поводу «беспричинного» увеличения роста и веса местных лошадей при нормализации у них условий ухода и содержания. Кроме подбора соответствующей породы лошади, мясное направление поставило перед коневодами Якутии новые задачи в деле структуры табуна и его содержания. При прежнем комплексном мясо-молочно-транспортном направлении в структуре табуна превалирующее место имели рабочие лошади и восполняющие их резервы. Удельный вес маточного поголовья в нём был незначительный, рассчитанный только на умеренное воспроизводство поголовья лошадей. Молочное дело в этот расчёт даже не входило, так как доилось мало кобыл и в течение каких-нибудь 15 - 20 дней во время подготовки к кумысному празднику. Специальное выращивание лошадей на мясо тогда не практиковалось. На забой, шли только выбракованные по болезни или старости, животные. Их мясо, разумеется, не отличалось качественностью. Все эти особенности традиционного направления коневодства нужно было заменить новыми, соответствующими изменившимся задачам.

Для улучшения качества мяса, прежде всего, было решено возродить заново старинный народный опыт выращивания «эмньик кулун». Проведённые эксперименты показали выгодность этого метода. Забивая на мясо молочных первогодков, оказалось, древние якутские скотоводы превосходно знали особенности развития молодняка местной породы лошадей: наиболее бурно растёт он только в течение первого пастбищного периода. Далее в росте и привесе у него идёт замедление, связанное то с заменой зубов, то с постепенным приспособлением к трудным зимовкам. При забое вскоре после первого пастбищного периода, живой вес жеребёнка местной породы достигает до 180 - 200 кг. Причём до достижения им 6 - 7 месячного возраста расходуется минимальное количество кормов, что в условиях Якутии с дорогими кормами не может не идти в хозяйственный расчёт. Кроме того, осенний забой жеребят данного года оказался интересным и в деле уменьшения непроизводительности отхода поголовья лошадей в зимнее время. Именно жеребята-первогодки и являются самой уязвимой частью табуна на зимовке. Уход за ними весьма трудоёмок и стоит недоглядеть что-нибудь казалось бы незначительное, то у них начинаются болезни, осложнения, ведущие иногда и к их гибели. После же забоя части их на мясо, уход за оставшейся частью облегчается намного, что способствует большей их сохранности. Если же по тем или иным причинам молодняк сохранён до зимы или до конца зимовки, то забой их откладывается до исполнения четырёх-пятилетнего возраста. По указанным уже выше причинам использование их на мясо до завершения роста становится не выгодным. А в 4 - 5 лет якутский молодняк достигает веса уже взрослой лошади, т. е. 450 - 500 кг. При этом качество его мяса не ухудшается, хотя по вкусовым качествам не может идти в сравнение с молочной жеребятиной. Таким образом, в отличие от всех предыдущих этапов, после перевода на мясное направление, коневодство Якутии стало снабжать торговую сеть преимущественно жеребятиной и кониной от молодых лошадей. В случаях забоя взрослых лошадей из числа выбракованных, теперь не стали доводить их до чрезмерно большого возраста. Соответственно новым задачам была изменена и структура табуна. В нём значительно увеличились маточное поголовье, количество жеребят, оставленных на племя, а также численность молодняка ремонтного и выгульного назначений. По совету вышеупомянутого М.Ф. Габышева, на основе опытов отдельных передовых табунщиков, в те же годы началась разработка нового ухода за жеребятами. Как и все значительные новшества последних десятилетий, его разработали и испытали у себя учёные Якутского Научно-Исследовательского Института Сельского хозяйства. Позже метод был передан на массовое применение. Основная его суть такова. Во изменение прежнего традиционного выращивания жеребят, где подсос продолжался всю зиму вплоть до мартовского отъёма для подготовки матери к очередной выжеребке, новый метод рекомендовал прекращение подсоса ещё осенью. Выгода его состояла в улучшении условий зимовки как для жеребёнка, так и для его матери. Кормящие сосунка кобылы даже, обильный кормами, летний пастбищный период завершают окрепшими недостаточно.

При наступлении зимних морозов и переходе на подножный корм на заснеженных лугах, их состояние ухудшается ещё больше. По мере ухудшения состояния соответственно уменьшается и их молочность. Её же сосунок, привязавшись к материнскому молоку, не умеющий пользоваться в должной мере другими видами кормов, попадает в очень трудное положение, как только начинается зима. Кроме истощения, его организм начинают подтачивать мыт, простуда и другие болезни, сопутствующие общее ослабление. При раннеосеннем отъёме (в конце сентября, в октябре) до наступления сильных морозов, успевают окрепнуть и жеребёнок, и его мать. Освободившись от сосунка, особенно сильно поправляется сама кобыла, ибо ранняя осень при благоприятных условиях является одним из основных периодов нажировки якутской лошади. В этот период на низинах и берегах озёр нередко сохраняются травы в совсем свежем виде. Без помехи со стороны насекомых и зноя, кобылы наверстывают упущенное за лето, за весьма короткий отрезок времени. Впрочем, способность довольствоваться очень малым и неприхотливым, а также умение чрезвычайно быстро восстанавливать утрату неблагоприятных условий – качества присущие всем видам животного данного края, их защитное приспособление от частых невзгод. Поправка перед самым началом зимы оказывается огромную помощь при перенесении морозов и неудобств зимней тебенёвки. В выигрыше остаётся и сосунок: взамен считанным количествам глотков зимнего материнского молока, он получает доброкачественные корма и постоянный уход. К отъему жеребят от матерей коневоды готовятся заранее. К числу такого рода подготовительных работ относятся: подбор соответствующей местности для проведения мероприятия, строительство или ремонт необходимых изгородей и сооружений, забота о пастбищах и кормах. Экспериментировались несколько вариантов срока отъёма жеребят от матерей: в середине сентября, в октябре – до выпадения снега и в ноябре – перед самым началом сильных морозов. Из них предпочли первый вариант, так как второй оказался труднопереносимым как для жеребёнка, так и для его матери. У последней, при позднем отъёме сосунка, молоко матери продолжается сочиться в течение довольно продолжительного времени, что в условиях сильных морозов ведёт к обмораживанию сосков и вымени. Отсюда у неё начинаются болезни, ведущие к уменьшению молочности, становящиеся серьёзной помехой при выращивании жеребят следующих выжеребок. Кроме того, добавляется ещё вышеупомянутое неуспевание поправиться перед морозами. Жеребёнок, отнятый от матери слишком поздно, не переносит морозы, плохо приспосабливается к новым видам кормов, худеет, и организм его утрачивается сопротивляемость к болезням. Готовясь к отъему жеребят, в предназначенных для проведения такого мероприятия местах, засевается несколько пашен зерновыми с расчётом получения поздно осенней зеленки. Часть их них скашивается и сохраняется для витаминной подкормки, а другую - оставляют для выпаса. 

Около этих пашен к свежей отаве сенокосов не подпускают ни коров, ни лошадей, оставляя их специально для вчерашних сосунков. На этих пашнях с зелёнкой и сенокосах, с оберегаемой отавой, тщательно ремонтируются изгороди. Причём изгороди проводят часто по лесу, чтобы была у жеребят возможность забраться иногда под сени деревьев во время сильных, злых осенних ветров. По возможности, подобного рода пастбища стараются выделить в таких местностях, где зимним ветрам не было возможности свирепствовать. Короче, стараются выбрать небольшие лесные луга, где не бывает сильного движения воздуха. На этих пастбищах, кроме естественного прикрытия, строятся конюшни для отдыха, для подачи некоторых видов дополнительных кормов и проведения лечебно-профилактических мероприятий. Там же строятся жилые дома для табунщиков. Само место отъёма снабжается особой изгородью (раскол) с большим количеством ячеек. Здесь вводят вначале весь косяк, затем сортируют его по группам. Далее пути выделенных групп расходятся: взрослые лошади – по внутренним своим группам, жеребята – тоже. Последних в первое время делят на идущих на забой и на оставляемых на зиму. Забойные жеребят откармливают отдельно для сохранения их летней упитанности и в ожидании времени массового убоя. Обычно делают это, когда туши перестают нуждаться в искусственных холодильниках, т. е. когда мясо начнет достаточно хорошо промерзать на улице. Ранняя поимка забойных жеребят, кроме сохранения сортности мяса, преследует и другую цель – нагул его матери на остатках обильного летнего пастбища. После нагула, при выбраковке, могут пустить на забой и её, так как она успевает набрать достаточную упитанность. Как видим, выбракованная кобыла иногда может дать за один сезон и жеребятину и конину одновременно. Жеребят, отобранных на племя, в первые дни держат в одной из вышеупомянутых пашен с зелёнкой. Причём из них отбирают самую меньшую по площади, намеренно создавая тесноту. На таком тесном искусственном пастбище, они быстрее, чем на просторном, сближаются друг с другом. А их привыкание к своей группе в дальнейшем создаёт большие удобства для табунщиков. Жеребята, не приучившиеся к своей группе, могут потом мучить обслуживающий персонал, уходя в одиночку в сторону. Первым мероприятием после отделения от матерей, является осмотр жеребят ветеринарными работниками, проведение ими профилактических мер, дегельминтизации и т. д. Кормление жеребят неодинаково у всех хозяйств. Оно одновременно зависимо и от особенностей года, и от запасов кормов. При наличии достаточного количества кормов, многие держат жеребят всю зиму на стойловом содержании, выпаивая даже подогретой водой. Основным кормом тогда становятся сено и зерновые. Сено дается по традиции, разбрасывая небольшими кучками на чистом свежем снегу. Сохраняется этот обычай потому, что якутские лошади, проводящие всю свою жизнь на девственных лугах, весьма чистоплотны – не берут корм с грязного пола. Сено, разбросанное на унавоженном снегу, они едят только в случаях крайней голодовки и то только верхнюю, чистую часть. А слой, лежащий ниже, близко к запаху нечистот, остаётся нетронутым.

Для дачи зерна и соли делается специальное корыто из чистого снега на чистом месте. Для приучения, в первое время принято давать зерно в тех же корытах в смеси с хорошим сеном. Только после привыкания зерно высыпают в корыто в чистом виде. Зимние выгоны жеребят, при стойловой содержании, обычно отгораживаются в таких закутках с добавлением, если это необходимо, искусственных заслонов от ветра. Последние делаются из еловых лапок или целых молодых елей, вплотную друг к другу прислоненных к изгороди. Выгон обычно бывает просторный, не препятствующий пробежке в морозы для разогрева. В случаях, когда местность не позволяет, теснота выгодно компенсируется специальными прогулками, устраиваемыми через определённый промежуток времени вне изгороди выгона. Однако полное стойловое содержание жеребят практикуется редко и только для ослабленных и больных. В основном же их, как и взрослых, приучают к тебенёвке на заснеженных лугах. Выше уже отмечено, как коневоды приберегают для них особо урожайные и наилучшие пастбища. В процессе тебенёвки дополнительная сенная подкормка подвозится и разбрасывается на месте тебенёвки. Во многих случаях сено разбрасывается прямо из имеющихся там зародов сена. Однако этот метод не поощряется, так как, в ожидании очередной раздачи, жеребята привыкают отлынивать от тебенёвки. При этом, стоя долго у зародов, они мёрзнут и худеют, чего не случилось бы с ними при постоянном разогреве от копательных движений на тебенёвке. В число дополнительных кормов входят: соль (пищевая), натуральный или искусственный солонец, обрат, кочка травяная, берёзовая или тальниковая веточка, травяной отвар, еловая хвоя, молозиво коровье, гидропонная зелень, микроэлементы. Солонец подают часто в виде присыпки к грубым кормам. Еловая хвоя также применяется в виде смеси с другими видами кормов. Из травяной кочки, веток, обрата, гидропонной зелени и комбикорма иногда изготовляется, так называемая «закваска», подаваемая жеребятам только в тёплом виде. При поддержке сильно ослабевших и больных жеребят, весной табунщики нередко применяют чуть подслащенное коровье молозиво. Это старинное якутское народное лекарство и корм. Молозиво обладает также и дегельминтирующими свойствами. В необходимых случаях витамин «А» вводят в виде внутримышечной инъекции. Выпаивание водой требуется только в бесснежное время осени и весны. Здесь специально подбирают водопои с безопасными подступами и устраивают проруби, ибо маленькие несмышленые без подобной предосторожности часто погибают, проваливаясь то под некрепкий лед, то в болото, покрывшееся тоненькой обманчивой корочкой. После выпадения снега водопои прекращаются, так как жеребят вполне устраивает снежная вода. Старые табунщики уверяют, что в зимнее время тебенеющие лошади утрачивают выносливость при выпаивании из проруби. Они в прорубь гонят только находящихся на полном стойловом содержании. Осенью и весной, после выпадения мокрого снега, табунщики счищают особыми гребешками или скребками, смерзшийся на шерсти жеребят, снег. 

Если не очистить во время, то непросохшая шерсть становится похожей на мокрую одежду: жеребёнок начинает быстро худеть. У ослабленных и больных жеребят обледеневание шерсти (особенно на спине и холке) происходит даже просто от собственного дыхания (возможно от жару) и испарений в морозе. У здоровых и бодрых подобного явления не наблюдается. Именно по такому признаку в старину якутские табунщики издалека безошибочно определяли кому из жеребят, находящихся с матерью на вольном выпасе, требуется неотложная помощь. Тот же признак присущ и взрослым лошадям.

– У него заиндевела спина и шерсть утратила блеск: начинает, бедняга, слабеть. Надо помочь… – Такова обычная реплика табунщиков при осмотре на зимнем пастбище тебенюющих лошадей.

Как и все детёныши, после отъёма от матерей, жеребята нуждаются в весьма внимательном уходе за каждым из них. Однако осуществление такового на сегодняшней практике в первые годы столкнулось с серьёзным препятствием в лице численности самих жеребят. В каждой коневодческой бригаде их насчитывается немало. Если идти по торной дороге староякутских коневодческих традиций в данном деле были два пути: первый – прикрепить по одному табунщику на каждые три-четыре жеребёнка и второй – создать из жеребят такие же косяки, какие применяются для взрослых лошадей. Разумеется, первый путь был весьма удобен для жеребят, но зато раздулись бы до огромных цифр расходы. Не лишен был изъянов и второй путь. При создании косяка только по численности, возникала угроза ослабления индивидуализированного ухода и наблюдения за каждым жеребёнком. В косяке со значительным количеством жеребят это было бы непосильно даже физически. Учитывая недостатки и положительные стороны этих двух путей, тогда был выдвинут новый, третий. По нему жеребят, сразу же после отъёма от матерей, делят на множество мелких групп, объединяя вместе тех, кто имеет одинаковое развитие, возраст, рост и состояние здоровье. При такой однородности возникает возможность легко выделить отличающихся чем-нибудь в группе. Так, переросших своих сверстников, ослабленных или нуждающихся в особом уходе переводят в любое время другие, соответствующие группы. Якутское коневодство издревле было табунным. Таковым оно остаётся и в настоящее время. Отсюда и неизменная актуальность как в прошлом, так и в настоящем, организации табунного дело. В косяке до революционного и до колхозного времени насчитывалось от 18 до 50 голов. Косяк возглавляли жеребец-производитель и, так называемая, «матка (ийэ биэ)». В отличие от всех остальных, у этих двух вожаков не принято было ни обрезать копыта, ни стричь гриву, хвост и челку. Нарушение данного запрета считалось убавлением собственными руками части своего коневодческого счастья, так как обе они считались земными представителями бога коневодства – самого Дьөhөгөйа. Племенного жеребца и «матку» и ловить не рекомендовалось без особой необходимости. Таким образом, жеребец и «матка» даже издали бросались в глаза, выделяясь от других своей буйной гривастостью, пышным хвостом, волочащимся по земле, напоминая сказочного Кащея в лошадином облике.

Зато любо было смотреть на них в беге: гривы и челка развевались на ветру подобно крыльям, а хвост струился такой широкой волной, что, казалось, вот-вот поднимется сама лошадь в воздух. Именно таковыми обрисовывают в богатырском эпосе якутов – олонхо крылатых коней-богатырей, спутников приключений былинных героев. Возможно оброслость якутских жеребца и «ийэ биэ» чем-то сродни той древней традиции, по которой у других тюркоязычных народов отару овец и ныне ведёт косматый и бородатый старый козел. При отборе жеребца-производителя из числа подрастающего молодняка, народные традиции якутов старались угадать его будущие качества как вожака своего косяка, плодовитость и выживаемость ожидаемого приплода. Все эти качества они пытались распознавать по происхождению, по телосложению и по повадкам. При отборе по происхождению, местными обычаями допускалась ошибка, присущая почти всем животноводам прошлого: учитывались необходимые качества одного отца, но не матери и ранних поколений. Кроме того, они верили во всемогущую силу одной только наследственности, якобы почти не связанной с типом содержания на разных стадиях развития молодняка. Из внешних признаков в большом почёте был, так называемая «мужественность» (атыыр киэптээх), т.е. хорошее развитие мускулатуры и схожесть экстерьера с имеющимся добрыми производителями. Обычаи не любили слишком раскатисто-громкое ржание у молодого жеребчика: «Такого, мол, могут услышать все добрые и злые духи… Этак, ему нетрудно проржать всё своё счастье и удаль». Им нравилось глухое, низконутряное, ржание. Из повадок молодых жеребчиков были на особом учёте смелость и храбрость при стычках со своими сверстниками и соперниками, доброта к маловозрастным и молодым кобылицам, бесстрашие при встрече с хищниками, привязанность к своему косяку, смышленость и т. д. Если молодой жеребчик не проходит не обнюхивая лошадиный помёт и изредка оправляется на обнюханный помёт, то такая привычка также считалась положительной для будущего производителя. Все эти признаки служили ориентировочными данными только для первого отбора. В дальнейшем за молодым вожаком косяка продолжалось наблюдение в течение всего испытательного срока. Последний мог тянуться несколькими годами, а иногда оборваться довольно быстро. Во время пробного вождения косяка молодым жеребчиком табунщики придирчиво следили за его плодовитостью, за качеством приплода, за умением держать косяк в повиновении и инстинктами выбора пастбищ в разные сезоны года. Последнее качество было на особо пристальном учёте, ибо от него находились в прямой зависимости удачный нагул за лето и благополучная зимовка всего косяка. При старой системе выпаса без пастуха племенной жеребец играл роль четвероногого табунщика. И многие якутские жеребцы-производители справлялись с такой своей обязанностью превосходно. По рассказам старых табунщиков, отдельные якутские жеребцы-производители изгоняли зубами и ногами из своего косяка всё взрослое своё прямое потомство. Однако родственное разведение всё же не исключалось, ибо при отсутствии обмена производителями между соседними районами, лошади одной округи, по истечении определённого времени, все постепенно породнялись между собой.

Кроме того, к мельчанию и ослаблению приплода вело чрезмерно длительное использование одного понравившегося жеребца-производителя. Некоторых производителей оставляли в косяке до 30 - 40 летнего возраста, т. е. пока он не помрет своей естественной смертью по старости. Не менее был придирчив традиционный отбор и племенных кобыл. Во время выбраковок к предполагаемого неплодовитым относили молодую кобылу с не густой шерстью. Этот признак принимался за показатель невыносливости к температурным перепадам. Подлежали забою на мясо также и молодые кобылы: не набирающие за лето достаточную нажировку, не отзывчивые на улучшение ухода в зимнее время, длинноногие и тонконогие (малоспособные к зимним тебенёвкам), особи со слишком подтянутым животом и пониженностью задней части стати («вислозадые»). Охотно оставлялись на племя приземистые кобылы, с поднятым выше нормального, крупом: толстыми короткими ногами; объёмистым, но не слишком провислым, животом; с густой гривой, хвостом и шерстью. К указанным признакам добавлялись быстрая отзывчивость на не значительное усилие кормов («бор сылгы»), хорошая нажировка летом, выносливость к насекомым, жаре и морозу. Эти подробности народных примет приведены здесь несколько развернуто не только потому, что ими рядовые табунщики отчасти пользуются и поныне. Данный материал одновременно направлен против выше упомянутых толков о пресловутой «беспечности» якута-скотовода, якобы покорившего Север одним собирательством готовых даров природы. Как уже отмечено выше, в племенном деле древнему блужданию в догадках и потёмках давно уже положен конец. Оно ныне целиком находится в руках высококвалифицированных специалистов-выпускников высших и средних сельскохозяйственных учебных заведений. Последние, разумеется, ведут дело не по старинке. Однако и народный опыт, накопленный веками, не выброшен полностью за борт. Экспериментальным путём отбирается из него постепенно всё рациональное, могущее, при усовершенствовании, послужить и на сегодня. Старый традиционный метод организации племенного косяка, построенный по принципу «сколько возьмет себе жеребец-производитель», ныне забракован, как не оправдавший себя. При нём одни косяки были слишком миниатюрны, а другие – чрезмерно громоздки. Результатом подобной организации было массовое прохолостение кобыл. Теперь величина племенного косяка определяется индивидуальными качествами жеребцов-производителей: их возрастом и плодовитостью. Исходя их данных опыта и практики, наибольшая нагрузка в 15 - 20 кобыл дается жеребцам от 6 до 12 лет. В эти годы жеребцы якутской породы достигают наибольшей силы. После 12 лет они ослабевают, потому и нагрузка для них приравнена с нагрузкой для молоденьких жеребчиков, не достигших шестилетнего возраста. Предельным сроком службы жеребца-производителя в косяке признано исполнение им двадцатилетнего возраста. У жеребцов-производителей старше данного возраста не только учащается прохолощение кобыл, но даже его потомство как-то мельчает и утрачивает свои племенные качества. 

В вопросе возрастных соотношений кобыл и жеребчиков-производителей в косяке, мнения коневодов расходятся. Одни настаивают, чтобы возраст жеребца-производителя соответствовала возрасту кобыл в его косяке, т. е. молодых – к молодым, средних лет – к таковым же. Во избежание возможных прохолостений, абортов и рождения нежизнеспособного потомства, другие возрастают против составления косяка обязательно только из одновозрастных. По их мнению, в подобном случае консервируются все внутривозрастные недостатки, такие, как слабость старения, и недозрелость молодости, с её недостаточной приспособленностью к окружающим условиям. Сторонники последнего взгляда составляют косяки с тем расчётом, чтобы недостатки одной возрастной группы перекрывались излишком положительных сторон другой возрастной группы. Например, к косяку молоденьких кобыл они прикрепляют жеребца-производителя вполне зрелого возраста, но не слишком старого; к косяку же кобыл среднего возраста – производителей ранневозрастных. В настоящее время в смешанном виде практикуются оба метода и трудно предположить, на чьей стороне в последующем окажется перевес. Табунщики обычно не любят частую замену состава косяка, так как пока они привыкнут друг к другу случаются и взаимотравмирование, и разбредание. По словам опытных старых специалистов-практиков выходит, что даже процент зачатия кобыл зависит от привыкания производителя к своему косяку. Не любят частую замену и сами якутские жеребцы-производители. При постоянном составе косяка, стоит появиться какой-нибудь новенькой, за которой не наблюдает табунщик. То жеребец-производитель набрасывается на неё, отгоняя прочь. Её, бедную, бывает, обижают и товарки. Для предотвращения подобного отторжения, новое пополнение обычно производится весной. До ухода косяка на летние пастбища. За новенькими тогда устанавливается постоянное наблюдение до примирения всех с её пребыванием в косяке. А примирение обычно происходит за считанное количество дней. Так, путём единичных пополнений обновляется состав косяка, не нарушая его сплоченности. Этим и отличается новое постоянство состава косяка от старого, традиционного, ведущего к родственному разведению. Кроме племенных, весной, перед каждым выходом на пастбище, организовываются ещё косяки меринов, подрастающего молодняка и лошадей, предназначенных на забой. Косяк меринов обычно состоит из лошадей, проработавших в зимнее время. К ним иногда присоединяют на время и лошадей, используемых на летней уборке. Чаще же последних принято держать отдельным косяком, чтобы не беспокоить перед уборкой остальных лошадей. В состав нагульного косяка входят большей частью выбракованные кобылы и мерины. Молодняк сколачивается в косяки по возрасту, полу и развитию. К маловозрастным в качестве вожака прикрепляют по одному мерину. За последним они покорно следуют всюду, облегчая труд табунщика. К каждому прикрепляется свой участок со своим внутренним маршрутом передвижений. Так удобно и в деле оберегания пастбищ от чрезмерного вытравливания, и для сохранения спокойствия в каждом косяке. При сближении нескольких косяков в летнее время, могут возникнуть драки между жеребцами-производителями, избиение ими меринов из-за ревности, разбегание кобыл или смешивание состава косяков.

За последние десятилетия в каждом колхозе и совхозе стало традицией отводить под летние пастбища лошадей дальние, не используемые под сенокос, участки. Там выстроены изгороди, расколы, летние конюшни для укрытия от непогоды, зноя и насекомых. В разгар комаров приходится устраивать там же дымокуры для молодняка и кобыл с малыми жеребятами. Остальная часть лошадей во время усиления насекомых спасается на лугах, заросших низкорослым кустарником. Зайдя во внутрь кустарников, лошади путём пошевеливания растительности отгоняют от себя комаров и оводов. Одновременно они продолжают пастьбу травами, растущими под кустами и зелёными нежными веточками, питательность которых в летнее время почти не уступает грубой траве. Такой способ защиты от насекомых при умелом подборе местности, намного выгоднее дымокурного метода, ибо во время стоянки под защитой дыма, лошади вовсе не пасутся и худеют сильно. Как уже отмечалось выше, доение кобыл ныне проводится в начале лета только во время приготовления праздничного кумыса для ысыаха. В каждом хозяйстве такого напитка требуется не очень много, что решает, сколько отвести на данное дело кобыл и как долго их доить. На зелёном пастбище лошади Якутии сильно поправляются до наступления периода насекомых. Далее в их нагуле наступает спад, нередко и похудание, из-за зноя и насекомых. Вторичного порядка сильный нагул к ним возвращается после наступления прохлады и исчезновения беспокойств со стороны комаров и оводов. Именно за этот период, до крепчания морозов и углубления снега, они накопляется в своём организме всё необходимое для перенесения зимовки. По мнению специалистов на данный период приходится около 40% всего весенне-летне-осеннего нагула якутской лошади. К концу и в начале сентября заканчивается сеноуборка почти во всех сенокосах. Последние больше не запираются и становятся доступными для пастьбы. Этот момент хорошо знают и лошади и крупный рогатый скот. Опытные старые жеребцы-производители к этому времени и сами, без табунщиков, ведут свой косяк к отавам открывшихся сенокосов. Остальные косяки, не имеющие таких вожаков, приходится перегонять самим табунщикам. Только перегонять их приходится с величайшей осторожностью. Хорошо упитанные якутские лошади за лето успевают порядком одичать. Стоит только появиться в поле зрения косяка любому подозрительно подвижному предмету, они, с чутко прядающими ушами, раздутыми ноздрями и опасливо настороженными глазами, пофыркивая, вначале быстро собираются в кучу. 

Затем из плотно прижавшегося друг к другу косяка, вперёд выходит вожак – жеребец-производитель, идущий на разведку. Поведение косяка в дальнейшем зависит от возникающих обстоятельств. Если встретившимся объектом оказывались безобидная охотничья собака или мышкующая лиса (которых лошади не боятся, но почему-то недолюбливают), весь косяк может наброситься лавиной, чтобы отогнать вон из поля зрения. Сохрани они подобную дружность и смелость при встрече с любыми зверями, для них возможно в тайге не было бы достойного противника. Однако они ведут себя совсем по-иному в отношении волка или медведя, несмотря на самоотверженную храбрость своего вожака. По рассказам, иные жеребцы при встрече с одиночными волками или медведями, защищая свой косяк, нападают на хищника сами первыми. При этом их косяк в немом оцепенении следить за единоборством почти таким же образом, как в средневековье дружинники наблюдали за поединком смельчаков враждующих сторон. При неравенстве сил, по сигналу вожака, косяк, потом всхрапывая, убегает без оглядки. В этом же время их четвероногий рыцарь, прикрывая их отход, весь дрожа и огрызаясь, медленно пятится задом, с расчётом подольше задержать грозного врага. И нередко он сам становился первой жертвой стаи волков или разъяренного медведя. 

При внезапном появлении, реакция одичавшего к осени косяка одинаково с вышеописанным и в отношении к человеку. Завидев пешего или конного, они настороженно смотрят на него, а затем несутся прочь с бешеной скоростью. Во избежание порчи их от резких движений, осенние табунщики подъезжают к косяку по-особому. Заметив косяк, они издалека инсценируют проезжающего путника, умышленно сворачивая в сторону. Видя, что всадник не направляется к ним, лошади перестают прядать ушами и часть из них уже начинает пощипывать траву. Тем времени, едущим тихим шагом, табунщик по касательной идёт на некоторое сближение с косяком. Останавливается. Привязывает коня к колышку или кустику и садится покурить. Пока он докурит свою папиросу, устают следить за ним даже самые диковатые из косяка. А табунщику только и надо было добиться притупления их внимания. Так, постепенно приучая к своему присутствию, в нескольких приёмов с небольшими остановками, табунщик может подойти к косяку совсем близко. Однако и после успокоения косяка, табунщик предпочитает подойти к осеннему косяку, не прямо направляясь к нему, а кружа вокруг, т.е. делая вид, что он не заинтересован в них. Поведение лошадей в таких случаях зависит от двух факторов: от отношения жеребца-производителя к появлению людей на пастбище и от степени одичания всех лошадей. Если спокоен вожак, то и его подопечные ведут себя тихо. А степень одичания всего косяка зависит и от частоты появления табунщика вблизи косяка в летнее время, и от приучения лошадей к уходу с малых лет. Здесь облегчение труда готовится исподволь в течение длительного времени. Как бы ни было трудно при большом количестве поголовья лошадей, якутские табунщики стараются приучить каждого жеребёнка к поимке, к привязи и к людям, чтобы они, подрастая, не шарахались от людей, как от волков.

Далее та же школа приучения к людям продолжается ежегодно, особенно в зимне-весенние периоды подкормок, лечения и очистки шерсти от обледеневания, когда они и смирнее нравом, и зависимее от людей в отношении кормов. В тех хозяйствах, где из-за нехватки рабочих рук и времени пренебрегают данным обычаем, то у них не только осложняется вся работа с лошадьми, но и увеличивается количество непроизводительного отхода – следствие шараханья от табунщиков. При приучении подрастающего молодняка к людям, табунщики, в первую очередь, берутся за жеребят, предназначенных для выращивания из них жеребцов-производителей. Особое старание в отношении к ним связано, как уже отмечено выше, с их дирижирующим поведение всего косяка, положением. Молодым жеребчикам прививают терпение не только к поимке, привязи и уходу за ними, но их приучают также и к упряжи и седлу. По мнению практиков, умеренная езда в течение определённого количества времени зимой и весной, при достаточном кормлении, хорошо закаливает жеребца-производителя. Именно таким посильным трудом отвлекают ранней весной тех племенных жеребцов, у которых появление первой охоты совпадает с разгаром массовой выжеребки. Вообще, во время весенней подкрепляющей подкормки не принято оставлять ни одного племенного жеребца без необходимой разминки в виде верховой или санной езды. Одновременно данным мероприятием достигается смягчение нрава жеребца во время вождения им своего косяка. Практикой уже доказано, что такие жеребцы становятся намного миролюбивее и спокойнее и в косяке, чем другие, не проходившие подобного воспитания. При перегоне косяка с пастбища на пастбище, табунщик очень тихо и незаметно направляет постоянное внутрипастбищное вялое передвижение пасущихся лошадей в сторону необходимой дороги. Местные лошади на редкость привычны к тайге. Они, войдя в лес, всегда успокаиваются. Далее табунщику остаётся только молча замыкать шествие, держать на почтительном расстоянии. Принято в подобных случаях продвигать только спокойным шагом. В случаях значительной удалённости конечного пункта, маршруты выбирают так, чтобы перегон можно было осуществить в несколько этапов, давая необходимый отдых косяку после каждого этапа. По мере возможности табунщики также стараются укоротить расстояние, приходящееся на каждый дневной перегон. Все эти предосторожности преследуют цель сохранить целиком упитанность первой половины пастбищного периода. На отавах сенокосов лошади пасутся до снегопада с большой охотой. В годы с достаточным количеством осадков, сочная зелёная отава бывает почти на всех сенокосах в таком количестве, что на иных из них хоть снова начинай сенокошение. В такие годы и травы вянут позже обычного, сохраняясь почти до самого снегопада зелёными. Правда, среди тебенёвочных трав Якутии встречаются немало растений, уходящих в зиму почти всегда в полузелёном или буроватом состоянии. Таковы, например, арктофила, хвощи, пушица, осока, вейники и др. В засушливые годы суходолы совсем выходят из строя в смысле осенней пастьбы и зимних тебенёвок. На них трава выгорает полностью. В такие осени и зимы лошадям остаётся довольствоваться растительностью окраин водоёмов и пониженных переувлажненных пастбищных.

Ботанический и химический состав тебенёвочных кормов в различных районах Якутии не однороден. Если из тебенёвочных трав по полное химического состава и богатству протеином и белками славятся арктофила, пушица, хвощи, то ими изобилуют луга только дальнего северо-востока. Такая растительность вовсе отсутствует в центральной группе районов и на Вилюе. В этих районах господствует осоково-вейниковые формации, обогащаясь местами разнотравно-злаковыми. Интересно, такому размещению кормов соответствует и продуктивная особенность лошадей: они крупнеют к северо-востоку. Поздней осенью, перед снегопадом, когда озёра затягивает первым тонким льдом, лошадей мучает жажда. Она становится невыносимой особенно в годы, когда в воздухе достаточно морозно, но долго нет снега. После тщетных попыток пробить лёд копытами, они в первую очередь пускаются на поиски людей, но не дома, а на дорогах. И весьма бывает трогательно, когда они тянутся гуськом за первым же увиденным пешим или конным. И следуют они за ним упорно и настойчиво, пока не добьются своего. И тут не всякий путник бывает в состоянии помочь им там же на месте, ибо без пешни и топора не так легко пробить позднеосенний лёд, не поддающийся тяжеленными и прочными копытами якутской лошади. Для предупреждения только что описанных бедствий, ныне косяки заранее перегоняются или во мшистые луга, или на берега не заболоченных водоёмов, где устраиваются искусственные водопои в виде прорубей. Под толстым слоем лугового мха талая вода сохраняется, не промерзая, до очень поздней осени, и лошади на таких лугах не страдают до снегопада от жажды, так как они напиваются водой, набирающейся в ямки от копыт. Без указанных мер предосторожности осенью лошади могут провалиться и погибнуть и в болотах, и в водоёмах. Первые, затянувшись, тонкой корочкой, приманивают скот сохраняющейся последней зеленью осени. А в водоёмах лошади прежде часто погибали из-за привычки быстро собираться в кучу, как только почувствуют любую опасность. К числу подобных опасностей за последние десятилетия добавились ещё ондатровые гнёзда. В них лошади могут провалиться в любое время года. К тому же они появляются в самых неожиданных местах и там, где их не было совсем недавно. Перед снегопадом коневоды колхозов и совхозов спешат обойти все свои тебенёвочные «владения» для осмотра их на предмет урожайности и выбраковки. Упусти этот момент – они бы остались без необходимых сведений, где и в какие моменты пасти своих подопечных за период длительной зимовки. Осматривая луга и пастбищ, они сортируют их по урожайности и составу травностоя. Во время осмотра на самых лучших из них закрывают все ворота и ремонтируют изгороди, создавая тем самым неприкосновенный фонд для тебенёвки ослабленных и истощенных. В зимнее время на них устраиваются своеобразные тебенёвочные профилактории. Одновременно они проводят осенний пал на тех пастбищах, которые по тем или иным причинам оказались непригодными для зимней пастьбы. Возвратившись после такого осмотра, по всему хозяйству составляются ориентировочные маршруты зимних тебенёвок.

Они могут оставаться без изменений, если, известная своими неожиданными сюрпризами, якутская осень не перемешает все карты. Подобные же случаи встречаются в данном крае весьма часто. Например, на речных долинах, особенно на Крайнем Севере, позднее осенней прибылью воды могут оказаться залитыми самые лучшие тебенёвочные угодья. Если эта вода не успеет уйти до снегопада затопленные пастбища выходят из строя до лета полностью. Вымокнуть и обледенеть пастбища могут и вследствие обильных предморозных дождей и мокрого снега. Травы на пастбищах иногда портятся (окисляются) из-за чрезмерно обильного, раннего снегопада. От такой травы абортируют кобылы и появляются массовые болезни желудочно-кишечного тракта лошади. Поэтому после снегопада опять ведётся последнее корректировочное обследование тебенёвочных угодий, за которым следует утверждение участков за каждым звеном и маршрута их зимних тебенёвок. К этому времени проводятся переучёт, перегруппировки в косяке, лечение больных животных и проведение профилактических мероприятий. Больных животных отделяют от здоровых и составляют из них особый косяк. В данном сезоне часто приходится лечить широко распространённый мыт, парааскаридоз, удалять минеральные наросты на зубах, вправлять выпадение верхнего нёба ниже верхних зубов у истощенных и т. д. Зимние тебенёвочные косяки составляются по возрасту, упитанности и состоянию здоровья. Величина их зависит от особенностей местностей и условий зимовки. Слишком мелкие косяки и трудоёмки, и неудобны в тебенёвке. Во время выкапывания кормов из-под снега, обычно, лошади поочередно меняются ролями. При прокалывании тебенёвочной траншеи на глубоком снегу первый путь прокладывают сильнейшие. Выкапывая ногами снег, уставшая отходит в сторону и её заменяет следующая очередная. Слабые в эту очередь не становятся и пасутся, расширяя готовую траншею. В условиях большой глубины снега косяки составляются с таким расчётом, чтобы в каждой тебенёвочной единице хватало своей рабочей силы для прокладки кормовых траншей в заснеженном поле. При нехватке же рабочей силы, сознавая свою беспомощность, лошади застаиваются на одном и том же вытравленном пастбище, не решаясь расстаться с готовыми, но малополезными траншеями. В последнем случае лошади худеют очень быстро. Чрезмерно большие размеры косяка также невыгодны: небольшие пастбища не в состоянии прокормить их долго. Отсюда, несоразмерно крупным для своих пастбищ, косякам приходится слишком часто менять тебенёвочные угодья, что ведёт к нерациональной трате сил и энергии лошадей в морозы. Кроме того, при скученности возникают драки между лошадьми, ведущие к травмам и абортам жеребых кобыл. По окончании профилактических мероприятий, переучёта, составления косяков и уточнения маршрутов, каждое звено спешит отвести своих лошадей на место зимовок, пока не наступили сильные морозы. До углубления снега они стараются доставить туда же корма и различные грузы, связанные с зимовкой лошадей. Во многих местах зимовки построены специальные базы с жилыми помещениями для коневодов, с конюшнями и изгородями для ухода за лошадьми. Живя в этих базах, табунщики ежедневно объезжают пастбища, расположенные вокруг, следить за тебенёвкой косяков.

Поскольку в большинстве случаев радиус расположенных тебенёвочных пастбищ от коневодческой базы не очень велик, табунщики центральных районов пользуются в повседневной работе верховыми лошадьми. Однако в некоторых районах Крайнего Севера встречаются случаи, когда те же табунщики подъезжают к тебенюющим лошадям на оленях и собаках. Это особенности районов с комплексным луго-лесным скотоводческо-оленеводческо-промысловым хозяйством. Как по мере уставания всё сильнее и сильнее давит на плечи рюкзак, казавшийся в начале пути лёгоньким, степень трудности тебенёвки (выкапывание корма из-под снега) вырастает постепенно и незаметно. Первый тонкий слой снежного покрова пасущиеся лошади встречаются даже с радостью, так как, хватая вместе с травой горсти снега, их перестаёт мучить жажда. В урожайные годы действуют на них бодряще и первые весточки второго грозного фактора зимы – мороза: хорошо упитанная якутская лошадь, при наличии кормов, только поправляется ещё сильнее от лёгкого осеннего морозца. Далее по мере углубления и уплотнения снега, становится всё труднее и труднее добывать корм, и переносить усиливающуюся стужу. Таким образом, якутские лошади втягиваются в затяжной тебенёвочный марафон почти сами не замечая того. Дотянуть инерцию его до следующего пастбищного сезона – основная цель коневода данного края. Поэтому даже при подаче помощи уставшим и ослабленным, они стараются организовать дело так, чтобы оказанная помощь не только не отвлекала лошадей от взятого курса, а придала новых сил для возвращения в тебенёвочный строй. Одной из форм первой помощи уставшим является отведение их в пастбище-запасник с лучшим составом травостоя и большей урожайностью. Для уменьшения траты энергии при большой глубине снега могут быть проложены в иных случаях вспомогательные траншеи с помощью бульдозера. Поправившись быстро на таком профилактории, лошадь может вновь возвратиться в свой косяк на равных правах со всеми. Следующий вид помощи слабеющим – это подкормка всевозможными видами готовых кормов. Из ряда последних здесь большее место занимает сено. Причём, оберегая пищеварительный аппарат, тебеннюющей лошади, подкормку начинают с сена, близкого по качеству к травам зимних пастбищ, увеличивая в нём смесь хорошего сена весьма осторожно и постепенно. Такое изменение состава кормов, лошади переносят легко. Резким же изменением состава ежедневного рациона можно вызвать расстройство желудка и другие нежелательные явления. И при даче такого вида помощи, табунщики не забывают вышеупомянутого правила о ненарушении тебенёвочных привычек лошади. Выделив в самостоятельный косяк, нуждающихся в небольшой поддержке, им отводят отдельное пастбище. Готовое сено или другие виды фуража подаются в определённые часы там же в поле. Справившись с подкормкой, тогда лошади по привычке принимаются за тебенёвку. Некоторые табунщики иногда подкормочное сено выносят и раздают около зародов сена. У других практикуется кормление лошадей обязательно около молочно-товарной фермы или около мест концентрации дополнительных кормов. В таком случае лошади слоняются без дела, выжидая только очередной подкормки.

Привыкнув ко всему готовому, они иногда отказываются тебеновать и после поправки, т.е. после отключения от подкармливаемой группы. Опасаясь подобного избалования, зимние тебенёвки принято проводить подальше от всех соблазнов: от молочно-товарных ферм, от баз подкормки ослабленных и больных животных и от дорог, по которым постоянно транспортируется сено. Только тогда тебенёвка идёт нормально, без отрыва и срывов. При только что описанных системе своевременной помощи слабеющим, в благополучные годы на подкормку лошади идёт не очень много кормов. Многие взрослые особи в такие годы могут обойтись и совсем без подкормки одной только тебенёвкой. Это сильные, находящиеся на расцвете своих лет, животные. А если упустить нормальное время оказания помощи, то расходы кормов, идущие на подкормку, могут увеличиться во много раз, ибо после нарушения обмена веществ, не очень легко привести в состояние равновесия деятельность организма отощавшего животного. При уходе за отощавшей лошадью, в первую очередь, ведётся борьба за её жизнь, ибо если не суметь, она может погибнуть, хоть купай её в самых наилучших кормах. Впервые дни их принято выпаивать, в зависимости от наличия под рукой, то подслащенным молозивом, то молоком, то настоем витаминных кормов, то просто сладкой водой. Добившись, таким образом, первых обнадёживающих результатов, понемногу начинают приучать их к смеси из следующих кормов, входящих в подобную диету: отруби, фуражное зерно, хвойная мука, зелёнка, сено, солома, веточные хлопья, корневища растений, составляющие так называемую, «травяную кочку», микроэлементы и соль. По мере прихода в норму организма, в рационе больного животного постепенно увеличивают дозу сена. Находящихся на лечении или подкормке, лошадей оберегают от ветров и морозов, так как выносливость их организма к низким температурам бывает также расшатана соответственно общему состоянию. Установленная позже в колхозах и совхозах ежедневное наблюдение за тебенюющими, уменьшила количество таких чрезвычайных происшествий, как отощание лошади до серьёзного изменения обмена веществ. Подобные случаи были последствием осмотра лошадей по-старинке считанное количество раз в месяц. Кроме того, ряды отощавших прежде пополняли жеребята-сосунки, их матери, молодые и старые жеребцы кобылы. Их теперь заранее отделяют и начинают подкармливать при наступлении урочного времени. Об отделении жеребят от матерей и подкармливании их рассказано уже выше. О времени же подкармливания жеребых кобыл подсказали специалистам многолетние наблюдения над самой практикой. Истощение и связанные с ним аборты у кобыл от 3 до 5 лет ежегодно встречались, начиная с ноября и декабря месяцев. То же самое наблюдалось и у жеребых кобыл старше 15 лет. Не в пример им, жеребые кобылы средних лет (от 6 до 15 лет) хорошо переносят зимние морозные месяцы и начинают слабеть только к весне – к февралю и марту. Явление это было связано с реакцией организма кобылы на развитие плода в разных условиях окружающей среды.

Начальный этап развития зародыша протекает одинаково безболезненно для всех возрастных групп кобыл потому, что оно совпадает с самым благодарным сезоном края – с летом и осенью. Различия в мощности организма у них выделяется зимой с наступлением единым фронтом целой серии трудностей: и сильных морозов, и ухудшения кормов в связи с переходом на тебенёвку, и увеличения потребностей уже укрупнившегося плода. Все эти тяготы переносят без ущерба для плода и своего организма только кобылы, находящиеся в самом зените своего здоровья и возраста. Для кобыл якутской породы такой порой является период от 6 до 15 лет. Абортируют и худеют под давлением вышеперечисленных тягот кобылы с ослабленным от старения организмом или чрезмерно молодые, организм которых ещё не успел окрепнуть. У последних испытание осложняется не только с недостаточной приспособленностью их организма к окружающим условиям, но зачастую и с незавершенностью своего роста. Короче, молодой кобыле в зимнее время требуется покрыть спрос на питательные вещества, как своего растущего организма, так и плода. Одна тебенёвка редко когда бывает в состоянии обеспечить подобный дефицит. Зная все эти особенности жеребых кобыл, коневоды стараются оказать помощь, не упуская необходимого момента. Так подкормка молодых и старых кобыл (от 3 до 5 лет и выше 16 лет) начинается с ноября и декабря, а к весне – всем остальным. При приближении выжеребки, кобыла полностью переводится на стойловое содержание, откармливается отборным сеном и лучшими из наличных видов фуража. Выжеребка проводится в специально отобранных местах, снабжённых то конюшней, то различными видами искусственного и естественного ветрового заслона. Это для ранних, жеребящихся в холодное время. Для поздних же достаточно бывает изгороди, и готовых кормов. Кроме того, места выжеребки должны быть спокойными, не посещаемыми посторонними: ни людьми, ни скотом. Такое условие диктуется тем, что местные кобылы нередко проявляют щепетильное отношение к любому постороннему посещению во время выжеребки. Кто их знает, может быть, в них всё ещё сохраняются те или иные отголоски от древних инстинктов времён до приручения их человеком. И их частичному сохранению в условиях Якутии прежде были и соответствующие условия, когда к пасущимся табунам люди наведывались весьма редко. Помещения и изгороди для жеребящихся впервые, делают намеренно тесные. В них удобнее работать с такими, которые отказываются подпускать к себе своих сосунков или убегающих от своих детёнышей. В первом случае вымя кобылы осторожно массажируют шершавым мочалом до тез пор, пока у неё не исчезнет чувство щекотливости от губ своего сосунка. Во втором случае жеребёнку дают сосать, привязав мать к изгороди прочной верёвкой. Более взрослые кобылы нередко обижают молодых своих товарок, доводя последних до абортирования. Во избежание таких ссор, выжеребки проводятся для каждой возрастной группы отдельно. Во время выжеребок круглосуточное дежурство обслуживающего персонала обязательна. Последний должен иметь необходимую подготовку по оказанию первой помощи трудно жеребящимся. Ветеринарные работники вызываются табунщиками только при острой необходимости.

Читать дальше