Поиск Яндекс по сайту и в Интернете

По приковыванию к себе внимания полевой этнографии прошлого из всей жизни якутов охотничий промысел занимал второе место после шаманства. В результате оказались неплохо зафиксированными те виды орудий охоты, которые чем-либо отличались от общественных или имеющие самобытную форму, оформление и орнамент. О лишенных же перечисленных признаков, якутоведы или помалкивали, или ограничивались простой их переченью. При этом в поле зрения полевика всегда попадало только то, что имелось внутри усадьбы скотовода или около охотничьих изб промысловиков. Объяснялось такое явление тем, что этнографы прошлого почти не помещали производство, и весь сбор материалов шёл преимущественно через опрос информаторов и фиксацию увиденного во время переездов из одного населённого пункта в другой, а также имеющегося в наличии внутри и около усадьбы аборигена края. Усиленный интерес к охотничьему промыслу якутов оставил также в наследство огромное количество опубликованных и неопубликованных записей о промысловых культах, божествах, обрядах, обычаях и условностях. Эта часть материалов настолько превалирует над остальными, что заслоняет их собой целиком.

В результате, такие будничные, не связанные с экзотикой, стороны жизни охотника-промысловика, как методы и приёмы производства, так и остаются до сих пор белым пятном в этнографии якутов. О них всюду идёт весьма лаконичная констатация типа: «они промышляют белку, горностая, соболя и других с помощью черкана, самострел, плашек и т.п.». Исключение здесь составляют лишь описание загонов диких оленей и линных гусей в тундре. И то они зафиксированы, очевидно, из-за редкостной самобытности. Однако же в таких экзотических описаниях, методические расчёты охотников, составляющие так называемые, «промысловые секреты», всё же остаются вне внимания полевиков. Именно из-за отсутствия сведений о методической стороне охотничьего промысла в общедоступной этнографической литературе, очевидно, и принято говорить о «следопытстве» с таким же таинственным оттенком, как в будничном обиходе люди относятся к понятию «колдовство». На деле же вся сложность следопытства заключается в том, что оно доступно для усвоения только при наличии длительной и усердной практики. Ниже предпринята попытка внести посильное в дело восполнения указанных пробелов. При изложении материала решено за лучшее не нарушить само народное деление промыслового дела на «мясное» и «пушно-меховое» направления. 

Мясная охота

 Состав её оформился ещё во времена позднепалеолитического голоценового периода

[*Ю.А. Мочанов. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного века Якутии. М., 1969].

В него входили все виды местных диких животных и птиц, мясо которых считалось съедобным. А съедобность их определялась видом, запахом, кормами и суеверными представлениями. Из крупных местных диких животных в число съедобных не был включен волк из-за неприятного запаха и собаковидности. Ворон, суслик-евражка, ворона, коршун вызывали отвращение тем, что они собираются к падали и мертвечине. Мелкие полевые, болотные и боровые птицы, питающиеся насекомым, и тоже были исключены из состава пищи лесовика. Они не убивали и не употребляли в пищу всех птиц, объединяемых общим названием «когтистые» (тынырахтаахтар). Сюда входят: все виды сокола, орлы, филин, сова, коршун и другие. О причинах запрета охоты на них сообщения информаторов разноречивы. Первая группа информаторов объясняет запрет охоты на «когтистых» тем, что будто бы убившего их постигает птичья кара «буулааьын» - многочисленные неизлечимые тогда и трудноизлечимые болезни, как суставные болезни, приводившие к инвалидности; полный и частичный паралич, экземы, чесотки и др. Во избежание такой кары убивший их случайно (попадание их в самоловные орудия) должен был, превозмогая отвращение, есть их мясо или сделать вид, что поел. Тогда, по поверьям охотников, «когтистая» птица должна была простить их вину, что, мол убил его изголодавшийся от нечего есть. «Они ведь, лучше нас знают, что такое изголодаться до невозможности» - убеждённо «доказывали» старые люди. Однако, они иногда прибегали и к прямому обману тех «опасных» существ: вместо поедания их туши, кусок мяса любой дичи оставляли в клюве случайно убитой «когтистой».

Данный акт имел следующую расшифровку. По поверьям охотников - промысловиков, дух убитой птицы вскоре после смерти должен был лететь в верхний мир – к богам-покровителям жаловаться на убийцу. «Пошёл ты прочь, ведь, тебя убили за кражу», - должен был воскликнуть тот бог-покровитель, увидев кусок мяса в клюве птицы. Вторая группа информаторов объясняет запрет охоты на «когтистых» тем, что: «Они, ведь, тоже охотники, как мы, по роду своих занятий. А охотнику грех убивать охотника – своего коллегу». По тем же мотивам в отдельных рыболовческих районах имел место запрет убивать утку луток, питающуюся рыбой. Видя в ней родственника по занятиям, они называют её уважительно «булчут» (промысловик), то «балыксыт» (рыбак), избегая даже произнести общеякутское её название её название «биргинэх» или «судьу». «Рыбаку не к лицу убивать рыбака, своего коллегу» – говорили мне рыбаки Кобяйского района. Объяснение третьей группы информаторов о причинах запрета на «когтистых» вытекает почти полностью из только что изложенных мотивов второй группы, но приняло уже религиозную окраску: «когтистые – нам родня», - говорят они. И в самом деле, самый крупный из местных пернатых «охотников» – орел, считался одним из могущественных тотемов якутов. Утка Луток – тоже иногда фигурирует в числе тотемных птиц отдельных рыболовческих родов. Как видим, материал здесь прелюбопытен для раздумий о древних истоках тотемизма. Эти бесхитростные объяснения причин запрета на «когтистых», несомненно, идут по эстафете из древних времен. Они будто за руку ведут исследователя по постепенным этапам одного из каналов тотемизации пернатых. Если идти по тому руслу, выходит, что в деле тотемизации птиц в Якутии путь проложили первыми именно эти «охотники» да «рыбаки». А затем по привыкании круг обожествленных пернатых расширился за счёт других «непрофессионализированных». Однако, разбираться более углублённо такими кажущимися возможностями оставим специалистам самих этих крупных и трудных проблем. Им будет виднее, чем нам по пути и из фрагментарно локальных материалов. Для облегчения подобного рода работ, можно добавить к вышеупомянутому не менее интересные сведения о взаимопомощи между пернатыми и двуногими коллегами по труду. Среди озёрных рыба Кобяйского района в доколхозное время широко применялся лов гольяна с помощью уток-лутков. Последние, выстроившись цепочкой, обычно выклевывают гольянов в одном направлении, гоняя их к какому-нибудь узкому заливу. Когда строй уток приближается к берегу, обычно, перед ними табун гольянов становится настолько густым – хоть зачерпни поварешкой. Вот этот момент и нужен был рыбаку. Вооружившись огромным сачком из конских волос, он подъезжал на лодке и за считанные минуты набирал полную лодку рыбы. Взамен за услуги, рыбаками был наложен полный запрет охоты на данный вид уток. Как видим, взаимопомощь была выгодна и той и другой стороне. Что же касается хищных птиц, то соколиная и орлиная охота была довольно широко распространена среди якутов в прошлом. Из пушных зверей съедобных почти не было.

Тушки лисиц, песцов, колонка, горностая, соболи выбрасывались даже голодными людьми за их неприятный запах, а некоторые – за собаковидность. Хотя не все, но многие охотники в прошлом употребляли в пищу беличье и тарбаганье мясо. Встречались редкие любители рысьего мяса, но большинство охотников считали его за гадость. Относится к числу несъедобных и исконных враг оленеводов – россомаха. За этим зверем охотники и оленеводы не признают ничего полезного, кроме весьма малоценной шкурки с некрасивой шерстью. А пакостит россомаха охотнику и оленеводу на каждом шагу: то изорвет на куски убитую в самоловных орудиях дичь, то покалечит охотничью собаку, то убьёт и съест домашних оленей, то разрушит склады сезонных вещей. Из всех проделок россомахи, охотники и оленеводы особенно злятся на его налеты на свои склады. В последних не будь даже ничего полезного для данного зверя, он никогда не проходит мимо – разворотит обязательно. Причём никакой склад не может устоять от россомашьих набегов, так как, несмотря на свой маленький рост, он обладает богатырской силой, способной ломать на куски довольно толстые бревенчатые настилы и стены. Поэтому охотник тайги, у которого не принято убивать даже маленькую пташку без пользы, истребляет россомах как только может и без всякой оглядки и жалости. Любопытно, в XVII в. при расспросах о пище И.Г. Гмелину якуты по неизвестной причине дали сведения, где всё перевернуто наоборот. Так, они ему сообщили, что едят волков, горностаев, лисиц, насекомых, собак и даже… женский и скотский послед

[*J.G. Gmelin. Reise durch Sibirien, 2 F.H. Gottingen. 1752, стр. 546 - 559].

Судя по личному многолетнему опыту, нам кажется, что исследователь чем-то сильно возмутил своих информаторов, ибо только тогда они, с внешне совершенно спокойным лицом, начинают давать негативные сведения. А возмутил он их, по всей видимости, лобовыми расспросами об отношении народа к заведомым несъедобностям. Что же касается последа, то И.Г. Гмелина, очевидно не предупредили, что у якутов всё связанное с родами свято и не подлежит расспросам со стороны людей мужского пола. Нарушая этот запрет, если найдется спрашивающий куда несут свёрток с последом и другими атрибутами родов, женщины могут ответить: «мужчинам на корм»…, где останется не высказанной: «Таким бесстыжим, как Вы». Подобные вещи толмач вряд ли осмелился перевести сановитым с комментариями. В перечень объектов мясной охоты входят лось, медведь, изюбрь, косуля, кабарга, дикий северный олень, снежный баран, заяц-беляк, водоплавающая и боровая птица. В глубокой древности сюда входили, видимо, мамонт, дикая лошадь и другие представители эпохи мамонтовой фауны. Интересно отметить, что, в отличие от многих соседних народов, у якутов имеется свой термин на мамонта. Его называют «сэлии» и «уу о5уьа». Возможно, одновременно, что эти термины возникли в результате частых находок останков древнего гиганта. Лов каждого объекта охоты имеет свою, отличную от других, специфику, выработавшуюся многими поколениями охотников Якутии. Описание их ниже дается на каждого отдельно.

Медведь (по-якутски «эhэ»)

Издревле он ценится среди якутских охотников как трофей отваги. В старину мастерство якута-охотника измерялось именно этим своеобразным эталоном. Никакая другая добыча, не взирая ни на обилие и на любые трудности, не приносила охотнику-промысловику столь широкой популярности, как удачная охота на медведя. Известность любого охотника в своей округе становилась тем сильнее, чем больше увеличивалось количество убитых им медведей. 

Их похождения и единоборства с таёжным богатырём даже при их жизни превращались в легенду, в основу которых ложились эпизоды из фактических буден самой охоты на медведя. Самые отборные из таких легенд и ныне сохраняются у народа в смеси с охотничьими рассказами, как будто они зародились только вчера. Вообще, рассказы об охоте на медведя и ныне – одна из популярнейших тем среди охотничьих рассказов якутских промысловиков. И они, как и любые рассказы подобной тематики, не лишены преувеличений, вымысла, юмора и приключенческих добавлений. Такая высокая оценка охоты на медведя станет сама по себе понятной, если учесть, что медведь в якутской тайге является самым сильнейшим из местных хищников, и якуту-промысловику приходилось идти на него с вооружением не лучше первобытного. В промысле на этого зверя спортивный интерес, пожалуй, превалировал над всем остальным. Из всех видов охоты именно здесь проверялись, как на экзамене, отвага, хладнокровие, выдержка, решительность, молниеносная реакция, ловкость, меткость, находчивость, самоотверженность в деле выручки товарища, так необходимые в суровой жизни промысловика. Потому и общественное мнение всячески поощряло подвиги охотников на медведя. Из-за культовых традиций охота на медведя имела немалое количество условностей», обрядностей. Условности предшествовали промыслу, а обряды большей частью исполнялись над тушей зверя. Из числа условностей можно упомянуть отношение к нему. Его считали находящимся в родственных отношениях с людьми и наделяли способностью узнавать на расстоянии все помыслы, намерения и слова, высказанные по его адресу кем угодно. Поэтому якуты боялись когда бы то ни было и думать плохо о медведе. Даже в тех случаях, когда он задирал людей и скот, и то никто не смел высказаться резко о случившемся. «Лесной наказал» («Тыатаа5ы сэмэлээбитэ»), - говорили поцарапанные и искусанные им охотники: «Старик погладил или тронул» (кырдьа5ас таарыйбыт, эбэтэр тыыппыт) осторожно объясняли о задирании скота. Опасаясь угадывания намерений, охотники, идущие на медведя, пользовались особым условным жаргоном

[*Подробности об этом жаргоне см. С.И. Николаев. К вопросу о происхождении якутских легенд и древних людоедах (В «Сборнике статей и материалов по этнографии народов Якутии, вып. 2, Якутск, 1961, стр. 47 - 68)].

«Насутпил на щель» (хайа5аhы уктээтим) – означал на том эвфемисическом жаргоне «нашёл берлогу»; «остановился», «уснул» (тохтообут, утуйбут) – так отмечали, когда нужно было констатировать смерть медведя и т.д. 

Охоту на медведя якуты-охотники делили на две группы: «ар5астаах» (находящегося в берлоге) и «босхо» (свободно жирующего). Соответственно этим условиям были разработаны свои приёмы промысла. На свободно жирующих медведей большей частью применялись самоловные орудия. Из них наиболее распространены кулемы (сохсо) общесибирской конструкции. После распространения огнестрельного оружия к луку-самострелу (айа) стали приспосабливать обрезы из ружей (саа-айа). Последние прикреплялись к стволу дерева, и капсюли их разбивал миниатюрный лук-самострел. Были они без промаха, так как настораживались с помощью того же конского волоска (кылыы), как и на древнем самостреле. Орудие это было небезопасно и для людей, и для скота. Редко применялись при охоте на вольного медведя волчья яма (или) и две разновидности особого приспособления охотничьих ножей. В первом варианте большой ятагановидный нож насаживался на одном конце довольно длинной жерди. Из последней делали рычаг-перевес так, чтобы насаженный на ней нож в замаскированном виде торчал на звериной тропке острием кверху. Жердяной рычаг с неравными плечами перевеса настораживался по принципу обыкновенных петель-очепов, но приводился в действие при помощи конского волоса, протянутого через тропку. Когда медведь, проходя над торчащим снизу вверх ножом, ногами задевал волосок, получался удар вздёргивающимся кверху концом рычага-перевеса. Воткнутый в живот, нож далее распаривал всю брюшину при испуганном рывке вперёд. Раненый зверь в данном случае погибал очень быстро, так как все внутренности вываливались при первых же прыжках, и часто рана задевала центральную артерию в области паха. Данный тип страшного ножевого самолова носило название «тэптиргэ». Второй вариант самолова, именуемый просто «нож» (быьах), был ещё мучительнее первого. На этот раз применялись два-три ножа, втыкаемые в стволы таких деревьев на тропке, о которые нельзя было не задеть боком при спешке. А спешку самолов создавал сам искусственно. На расстоянии двух-трёх звериных прыжков от воткнутых в стволы ножей, над тропкой оставляли свисать подрубленное дерево. Последнее при помощи задевания волосяной сторожки внезапно валилось на проходящего зверя. Испуганный медведь первым броском налетал на первый нож, а затем, отпрянув в сторону, распарывал весь бок с второй и третий. Во многих случаях эти ножи могли заставить действовать и без помощи падающего погонялы. В таком случае расчёт делался на случайное задевание первого ножа. Он тогда, при характере медведя, сам играл роль пугала-погонялы. Смертельные же удары должны были нанести второй и третий ножи, которые укреплялись с точным учётом направлений, куда должен был отпрянуть зверь при каждой болезненной реакции. В обоих вариантах с ножами боковины тропок загораживались то завалом, то не бросающейся на глаза изгородью. Все вышеописанные древние методы, за исключением кулемы, ныне запрещены для любого вида зверей, как опасные для людей и скота. Однако и кулема в настоящее время незаметно вышла совсем из употребления из-за большой трудоёмкости. Её вытеснил новый, не требующий больших затрат, и одновременно весьма эффективный, вид самоловного орудия - петля из стального троса. Если безошибочно выбрана часто посещаемая тропа, медведь попадается в установленную петлю из троса, обернутого для маскировки травкой, на редкость часто. 

Причём он нередко лезет в тросовые петли даже совсем не замаскированные. Из петель, если угодил хорошо, он почти никогда не выпутывается, ибо, как говорят якутские охотники, «медведь – богатырь не попятный» и знает только рваться вперёд. Близка к самоловам – охота на «вольного» медведя около его свежей жертвы. Пользуясь тем, что свою луговую жертву он обычно оттаскивает к опушке поляны под стволы деревьев, якутские охотники часто устраивают засаду на лабазах, укреплённых высоко на растущих деревьях. При благоприятных условиях, возвращаясь вновь к своей жертве, медведь редко замечает засаду, располагающуюся высоко над уровнем его взора. Тогда, подпустив близко, охотники расстреливают его в упор. В случаях ранения и контратаки со стороны хищника, охотников страхуют толстые брёвна лабаза, нависающие козырьком над прямым лазом по стволам. Метод засады на лабазах изредка встречается и ныне, и к нему обычно прибегают малоопытные, вынужденные с большой опаской вступить в единоборство с крупным хищником. Опытные же промысловики, вооруженные современным нарезным оружием, не любят возни с лабазом. Их вполне устраивают для засады толстые стволы деревьев. В случае обороны те стволы у них превращаются в нечто вроде естественного щита от прямых наскоков и дают возможность заменить обойму. Без применения самоловных орудий, охота на вольно жирующего медведя в прошлом была связана с большим риском. До недавнего времени вооружение якутского охотника в таких делах состояло единственно только из скудного комплекса холодного оружия. В этот комплекс входили топор, рогатина, нож, лук со стрелами и пальма, представляющая собой огромный нож, насаженный на длинное древко. Степень риска при охоте на вольно жирующего медведя не уменьшился даже после добавления в состав вооружения якутского охотника ранних видов огнестрельного оружия. Последние, не обладая дальним боем, заряжались прямо со ствола и были снабжены примитивными типами замков. Польза от них могла быть только в случаях удачности единственного и последнего выстрела. Дальше, если не уложить наповал, охотник и дичь моментально менялись ролями: нападающим становился разъяренный зверь, а отбивающимся – охотник. И отбиваться последнему требовалось не на жизнь, так как, после выхода из строя однозарядного шомпольного ружья, силы сторон уравновешивались: против богатырской силы и ловкости медведя, в руках человека оставалось только примитивное холодное оружие. Исход единоборства далее зависел от личных качеств и состояния каждой из сторон. По рассказам, среди медведей иногда встречались подлинные чемпионы, выходившие победителем из многих схваток с подобными противниками. О таких опытных медведях охотники всей округи предупреждали друг друга, чтобы малоопытный не ринулся сгоряча на столкновение со столь грозным противником. Охотники же, считающие себя большими мастерами подобного дела, нередко сами искали встреч с четвероногим таким чемпионом для самоэкзамена.

Только, по вышеотмеченным причинам, о подобном своём желании они не только не говорили никому, но даже опасались думать про себя. О желании же его можно было догадываться по его действиям. При встрече с медведем, «на воле» так, чтобы невозможно было разминуться, опытные промысловики обычно предпочитают идти к нему навстречу. При этом они движутся демонстративно спокойно, твёрдым уверенным шагом «вонзив свои глаза прямо в звериные». И тут начинается между ними война нервов. Так идут они вооруженные или безоружные. – Нет такого зверя, который бы устоял перед уверенным твёрдым взором человека, - говорят они убеждённо. Другое дело, если у Вас самого при этом мелькнут в глазах искорки неуверенности или тревоги. Зверь это не упустит – прочтет моментально. Тогда считайте, что дело провалили сами – зверь будет смелеть подобно тявкающей собаке. Не настроенные воинственно звери, по словам охотников-промысловиков, в таких случаях сворачивают с дороги одни быстрее, а другие с достоинством – постепенно пятясь назад. Третьи – решив померяться силами, поднимаются на задние лапы. Тут для виртуозов-мастеров наступал момент, удобный для самого рискованного древнего приёма – принятие медведя на рогатину. Решившийся испробовать этот приём, должен был идти при встрече с зверем, спрятав оружие, словно с пустыми руками. А удавалось это путём волочения рогатины за собой, держа обеими руками за, обернутый для маскировки в тряпье, наконечник. Как только медведь начинал медленно подниматься на дыбы, охотник, будто испугавшись, быстро опускался на правое колено. При этом он незаметно подтягивал к себе рогатину, конец древка прочно упирал о землю, а острие вставлял вперёд под тенью полусогнутой левой руки, поднятой кверху в позе защиты лица. Правая рука охотника в это время находилась на древке чуть сзади корпуса промысловика. Все эти приготовления делались без единой коррекции газами, так как в данной ситуации взору поручалась самая ответственейшая задача, от которой зависело чуть ли не добрая половина успеха операции. Он должен был так гипнотизирующе впиться в глаза медведя, чтобы они не смогли увидеть ничего другого, В таком навязчивом плену глаза охотника-промысловика должны были держать звериный взор до полного осуществления приёма. Занятый одним неотрывно уставленными глазами человека, ели медведь, не замечая подвоха, наваливался сверху вниз на промысловика, тот подаваясь корпусом назад, незаметно выставлял вперёд острие рогатины, замаскированную левой рукой. Далее, напоровшегося до крестовины на рогатину, зверя охотник перебрасывал через себя тем же методом, каким сенозаготовители перекидывают копну вилами. Вернее, здесь через охотника медведь перебрасывал себя сам инерцией падения. В момент наваливания зверя, чуть наклоненное вперёд, древко рогатины, упертое нижним концом о грунт, распрямлялось с грузом при подтягивании к себе охотником. Сам же промысловик в это время сильно подавался корпусом назад, сгибаясь в поясе. Поскольку крестовина не позволяет проскальзывание проткнутого тела зверя, при списании дуги древком, медведь пролетает над охотником.

С расчётом на такой приём, древка копий, пальм и рогатин не делали слишком длинными, и оружие обязательно снабжали крестовиной. Риск здесь заключался в том, что если перед броском или в момент его случайно зверь обнаруживал наличие оружия, он, в первую очередь, выбивал его из рук охотника. Неверно утверждение, что медведь неуклюж. В молниеносном выбивании оружия он настолько ловок, что даже самые опытные промысловики не могут увернуться от такого удара. Тогда уже охотнику не миновать беды. Другие приёмы с рогатиной и пальмой применялись во время схваток в лесу с крупноствольными деревьями. Изворачиваясь, кружа вокруг каждого ствола от наседающего зверя, мастера данного приёма должны были успеть уколоть хищника в бок. Здесь промысловик пользовался тем, что разъяренный медведь в порывистых рывках не успевает делать мелких кругов. Когда, нацелившись на своего противника, хищник кидался напрямую, охотник резким прыжком в правую сторону укрывался за дерево. Тогда медведь пролетал мимо и прямо на лишних 5 - 6 прыжков. Затем, перекувыркнувшись, шёл снова. За это время охотник делал перебежку за ствол другого дерева или с рогатиной в руках готовился к следующему наскоку. Как уверяют опытные промысловики, увертываться от наскоков медведя отскакиваниями влево не всегда надёжно, так как в свою правую сторону он способен делать весьма крутые повороты даже при больших скоростях. Мелкие деревья в подобных условиях не представляют собой укрытия. Медведь их может легко и смять, и обхватить. В «межствольной» схватке некоторые промысловики удивительно ловко пользовались простым охотничьим ножом и обыкновенным топором. Выйти победителем из таких схваток, как видим, было делом, доступным не для всех. Поэтому и становились они вполне заслуженно героями легенд, подобно охотникам на африканских и индийских львов. При встречах с «вольным» медведем оказывают неоценимую услугу охотничьи собаки-медвежатники. Лучшие из них, без необходимого сигнала, никогда не подпустят зверя к своему хозяину. Непрерывно нападая, они берут на себя все тяготы столкновения. При охоте на медведя промысловики почти во всех случаях берут с собой несколько собак, ибо одна устаёт очень быстро. Участие своры здесь выгодно и в том отношении, что, при хорошем вожаке, становятся смелее и самые трусливые. По мнению охотников склонности к медвежьей охоте обнаруживаются у собак не очень часто. Поэтому их отбирают очень придирчиво, иначе они могут подвести своего хозяина в самые ответственные моменты. О методах обучения собак изложено в главе о собаководстве. По мере усовершенствования огнестрельного оружия, охота на медведя с применением холодного оружия постепенно ушло в прошлое. Особенно большую роль здесь сыграли нарезные охотничьи ружья. К услугам старинных приёмов с холодным оружием теперь могут прибегнуть или в намерено спортивных целях, или в редких вынужденных случаях самозащиты. Такие обстоятельства, например, иногда создаются при внезапных столкновениях, при ранении зверя на очень близкой дистанции и т.д. Припасая на подобные случаи и по привычке, якуты-охотники, особенно люди старшего и среднего возраста, и ныне не расстаются с пальмой и рогатиной. Пальма у них одновременно играет роль походного топора при разведении костра и для зачистки жердей для остовов палаток и чумов.

Они пользуются этим оружием также для прокладки дорог прямо с седла, отрубая тонкие деревья и ветки таким же образом, как с помощью мачете рубят тростник или пробираются через джунгли. В старину был ещё один приём охоты и защиты от «вольного» медведя. При возникновении удобной ситуации им пользуются и ныне. Он заключался в заманивании зверя повыше на ствол дерева, и, подпустив ближе, в лицо кидали любой предмет. При попытке заслониться обеими лапами, зверь иногда разбивался насмерть. А если и не убьётся после падения, отбивалась у него охота дальше продолжить преследование. Из-за сравнительно меньшей опасности, большинство якутских охотников в прошлом схватке с вольно жирующим медведем предпочитало охоту на него в берложий период. Это положение не изменилось и поныне. Если в схватках с «вольным» медведем обязательны одинаковые опытность, ловкость, хладнокровие и быстрая реакция всех участников, то условия облавы на берлогу позволяют участие в ней малоопытны, и совершенно новеньких, действующих под руководством одного и нескольких хороших знатоков дела, Учитывая такие особенности, этот вид охоты на медведя служит своеобразной школой при воспитании подрастающего поколения зверобоев. Начинающий охотник, пока не пройдёт подобную практику, и сам не осмеливается один на один померяться силами с крупнейшим хищником края, и не советуют ему таковое его старшие друзья и наставники. Облава на берлогу у якутов имеет несколько разработанных издревле приёмов. И все они рассчитаны не на одиночного исполнителя. Берлогу может штурмовать без партнеров один единственный промысловик, лишь при невозможности отыскать поблизости никого, и если он твёрдо уверен в себе. Наткнувшийся на берлогу в прошлом отходил от неё обязательно с палкой в руках, прихрамывая и постанывая. Этот обычай, исходил из веры, что медведь во сне видит всё происходящее вокруг. При отходе вышеописанным маскарадом, как верили промысловики, во сне зверь должен был увидеть вместо доброго молодца старика-калеку, которого нечего опасаться. Первый мерой у нашедшего берлогу является поиски партнеров. Или обычно становятся близкие друзья, родственники и соседи, так как находка относится к числу больших промысловых удач. Только при обнаружении в дальних необжитых лесах, коллектив участников набирается из случайных лиц, т.е. малознакомых промысловиков, оказавшихся поблизости от места находки. Причём, собирая себе партнеров, сколачивающий коллектив никогда не говорит о деле прямо в лобовую. Особый промысловый ритуал прошлого требовал, чтобы зверобои договаривались о деле только догадками. Поскольку и ныне руководителями облав остаются люди старшего и среднего возрастов, они не позволяют молодёжи нарушить устоявшиеся обычаи. Договор об участии происходит примерно следующим образом. Сколачивающий коллектив облавщиков вначале приезжает к будущему своему партнеру будто бы в гости. После обычных приветствий угощений и бесед, перед самым уходом пришелец внутри разговора совсем на другую тему вскользь вставляет: - Я вчера наступил на яму (иини уктээтим) или «увидел трещину в земле» (сир хайа5аьын чоноттум). Сделав вид, будто пропустил всё это мимо ушей, его собеседник опять вставляет между других слов: – Яма или котёл? 

Ответ на этот вопрос следует также не прямо, а спустя некоторое время среди слов беседы на другую тему. Здесь «ямой» принято называть обыкновенную берлогу, а «котлом» особый вид вынужденной зимовки зверя. Последний чаще всего имеет вид обыкновенной копны. При заходе воды из наледей или при оставлении берлоги по другим причинам, медведь строит себе «котёл», собирая сухую рослую траву, в долинах мелких травяных рек. Спит он там, забравшись в самую середину. Как ни удивительно, не замечено ни одного случая, ни обмораживания, ни раннего просыпания таких «котловщиков». В обжитых местах нередко они забираются в зароды сена. Вот бывает сюрприз для сеновозчиков! Забравшись сама в такой «котёл», медведица обычно укладывает своих детёнышей отдельно. Им она стелет толстый слой кустарника и укрывает таким же «одеялом». А последнее утепляется обмазкой снаружи мокрой гущей болот. – Василий просил тебя зайти утром пораньше, - сообщает приглашающий на облаву о месте сбора, указав таким образом у кого должны собираться все участники. На этом заканчиваются все разговоры. Ни о деталях, ни о приготовлениях – больше ни одного слова. Каждый участник должен догадаться об этом сам. Рассчитывая на возможное осложнение и затяжку, облавщики приходят к берлоге утром как можно пораньше, но обязательно после достаточного прояснения видимости. Если не слишком далеко, группа старается обойтись без транспортных животных. При использовании последних, лошадей и оленей оставляют как можно подальше, и на таком месте, куда даже встревоженный медведь не смог бы подойти. Во время бодрствования зверя, к берлоге подходят, сохраняя большую осторожность и ничем не нарушая тишины. Например, в пределах слышимости нельзя стрелять по дороге, если даже подвернется весьма заманчивая дичь. Собак держат только на поводке со строгим запретом на подачу голоса. Весь древесный материал для закрытия входа в берлогу и укрепления потолка ямы срубается на почтительном расстоянии. Все эти предосторожности сохраняются менее строже только в период самого крепкого сна зверя. Однако и в данном случае запрещено стрелять и рубить дрова слишком близко от берлоги. Подойдя близко, группа выстраивается в боевой порядок. Самому малоопытному или совсем новичку поручаются собаки. Он должен оставаться с ними несколько дальше от других в сторонке. По словам самих участников, нет хуже обязанности, чем оставаться с собаками – опытные медвежатники обычно рвутся молча так, что изматывают вконец оставшегося с ними. Последний обычно держит их до тех пор, пока руководитель группы не крикнет: «собак!» При удаче собаки так и остаются без участия и отпускают их только тогда, когда раненый зверь вырвется на волю. Более послушных собак принято держать просто на поводках. В большинстве же случаев их привязывают к стволам деревьев и при необходимости водитель собак разрезает ножом поводки. Причём на шее собаки нельзя оставлять со зверем она может погибнуть, зацепившись о что-нибудь за остаток поводка. Оставив в сторонке собак с водителем, боевой строй облавщиков с ружьями наперевес направляется к берлоге, охватывая её вход постепенно суживающим полукольцом. В период глубокого сна зверя, и при уверенности, что он проснется не скоро, цель движется не спеша, чтобы не вспотеть и не запыхаться перед решающими событиями. Ранней же осенью и поздней весной, когда медведь находится в берлоге в бодрствующем или полубодрствующем состоянии, облавщикам приходится спешить, чтобы зверь не успел выскочить из берлоги. Тогда, заранее освободившись от тяжёлой части одежды, цепь бежит изо всех сил через глубокий снег к устью логова. Всё здесь зависит от того, успеет ли пробконосец заткнуть вход в берлогу. Поэтому за это ответственнейшее дело берутся самые опытнейшие.

Якутская затычка для берлоги бывает двух конструкций. Первая наипростейшая состоит из двух обыкновенных жердей. Ею пользуются только очень многоопытные, уверенные в своей ловкости и моментальности реакции. Засунув одну за другой, пробконосец ставит обе жердины так, чтобы выход из берлоги был перегорожен крестообразным их пересечением. Наблюдая за стремлением медведя просунуть голову в просвет между жердями, пробконосец обязан непрерывно вдвигать и раздвигать данное перекрестие так чтобы зверь всегда тыкался мордой о жердину. Быстрота реакции здесь нужна потому, что, если зверь просунет голову в просвет между жердями, никакая человеческая сила не бывает в состоянии удержать одним прищемлением богатырский рывок медведя. Некоторые здесь пользуются даже одной единственной жердиной (сылбыр5а), перегораживая описанным образом выход. Если описанный тип затычки создаёт лишь условное препятствие, то второй её вид закрывает выход из берлоги наглухо. Достигается сие тем, что к одной единственной жердине добавляется входозакрывающий веник из кустарников. Обычно, когда засовывают в устье берлоги затычку, бодрствующий медведь сам помогает установить её попрочнее. Иными словами, он не выталкивает, а вдвигает вовнутрь ту жердину, пока она не упрётся о противоположную стенку логова. Тогда-то уж в устье заходит веник, привязанный к жердине как раз с таким расчётом. Как только окажется на нужном месте, внутренний конец веника распускают, выдернув бечёвочную её обвязку. Таким образом, весь вход заполняется полностью колючей щёткой кустарника, к которым пугливый зверь ничуть не подходит более в поисках выхода на свободу. Держа, как пику, такую затычку, обычно, пробконосец бежит, намного опередив цепь облавщиков. Ежели застанет зверя полувысунувшимся из логова, то он применяет единственный свой излюбленный приём, заставляющий часто опасного зверя нырнуть обратно в яму – забрасывает ему в морду как можно больше снегу смелым ударом ноги.

Далее, быстро заваливаются брёвнами – тонкомерами вход и потолок берлоги. Последний укрепляют подобным образом потому, что эта часть логова зверя иногда бывает очень тонка. Здесь многие пробивают небольшую дырку для стрельбы. В прошлом закалывание копьём производилось именно отсюда. Другие стрельбу производят через вход. В основном, выбор места бойницы зависит от расположения каждой берлоги в отдельности. Если за время приготовлений он ещё не проснулся, медведя будят специально путём выкручивания шерсти суковатой палочкой или тычками. Такой обычай в прошлом исходил из искренней веры, что если убить его сонным, то на самого охотника в отместку когда-нибудь должны напасть другие звери, также не разбудив. Причём при побудке в прошлом обычно было приговаривать: «Не сердись на нас, дедушка, за беспокойство. К тебе пришли чужаки или «Проснись, дедушка, на тебя идёт чёрный ворон!». Ныне уже никто не говорит ничего подобного, зверя просто будят и открывают огонь на поражение. Стрельба начинается после полного просыпания зверя. Стреляют в него через бойницу между глаз, ориентируясь их самосвечением. Проверка о наступлении смерти производится опять же тычками и выкручиванием шерсти. На такое раздражение медведь всегда отвечает, если у него хоть чуточку теплится остаток жизни. Убедившись в окончании охоты, разбирают все препятствия, наведённые на вход. Затем в берлогу вползает на четвереньках один из промысловиков. По идущему из древнейших времён обычаю, за мёртвым медведем в берлогу должен вползти только самый маловозрастной из присутствующих. В число последних чаще всего попадают новички. Именно на них, видимо, и был рассчитан сей обычай. Отказов здесь совершенно не принимают, упирающихся юнцов могут затолкать силком и подзатыльниками. Но, обычно, дело здесь никогда не доходит до принуждения, ибо каждый заранее бывает наслышан о неукоснительной непреложности обычаев данного промысла. Как только установят возраст, самый младший молча подходит к входу, становится на четвереньки, и, взяв в руки конец длинной верёвки, начинает вползать вниз через узенькое отверстие берлоги. Все другие участники охоты в это время остаются у входа, внимательно следя за верёвкой, один конец которой захватил с собой вползающий. При входе в логово первое, что встречает молодого охотника – это тошнотворное зловоние жилой берлоги. После морозного, свежего, таёжного воздуха оно чувствуется особенно сильно. Далее, по проникновению вниз, в темени ямы новичка встречают мерцающие злыми огоньками раскаленные угольки глаз зверя. У медведя, даже у мёртвого, они горят как у живого. Сколько бы не объясняли перед входом в берлогу про удивительные свойства этих глаз, надо было обладать огромной волей и мужеством, чтобы в такой непривычной тесноте и темени ползти навстречу им. В голове в это время с гипнотизирующей навязчивостью вертится зловредное сомнение: «А может быть он ещё жив?». И воспалённая фантазия дорисовывает ужасающие подробности ужасных последствий. Однако боязнь стать мишенью злых шуток после, подгоняют всё вперёд и вперёд. Даже самые малодушные не находят возможным ползти в данной ситуации обратно.

Одновременно, вперемежку с опасливостью каждый лишний шаг вперёд порождает у новичка и насмешку над собой: «Вот, слюнтяй, лезь в дальнейшем ещё на живого зверя, когда не можешь одолеть страха над ним - мёртвым!». Выходит же оттуда начинающий совсем иным. При подборе отряда облавщиков, в группу никогда не включают заведомых малодушных и трусов. Этот критерий бывает особенно строг в отношении новичков, так как поведение каждого в данном деле отнюдь не безразлично для исхода операции. Например, один трус легко может заразить паникой всю группу. На воображение новичка, ползущего навстречу мёртвому зверю, обычно, оказывают сильное воздействие ранее услышанные рассказы о всевозможных ужасных случаях в берлоге. В серии подобных рассказов, обычно, описываются с неподражаемой якутской картинностью о том, как оказались в берлоге, затаившиеся за мёртвой матерью, взрослые и полувзрослые детёныши или о том, как вдруг очнулся от шокового состояния сам «мёртвый» медведь. Случаи подобных упущений, разумеется, редко могут встречаться на практике. Но, возможно, хитрые промысловики намеренно раздувают такие рассказы для большего усиления эффекта испытания берлогой новичка. Описанные переживания новичка здесь воссозданы из рассказов самих промысловиков для показа того, как тонко использовала древнеякутская школа охотничьей отваги всё эффективное. В данном случае, например, все страхи вначале возводятся в квадрат, потом с мучительной затяжкой, капля за каплей, перевариваются переживаниями. После такого испытания у новичка в дальнейшем могут быть только два пути: или совсем отказаться от этого опасного дела - пока цел, или решительно перебороть весь свой страх перед данным зверем и превратиться в подлинного властелина охотничьих угодий. Другие случаи охоты на медведя настолько быстротечны и оглушительны, что часто новичок не успевает даже попереживать толком. Потому и не избраны они для начального курса обучения. Наконец, добравшись до трупа, юнец раскрывает пасть зверя и за его клыками зажимает небольшую палочку, оставляя торчать по обе стороны её концы. Затем на морду зверя надевает петлю-удавку, коя должна быть затянута за торчащими концами, зажатой в пасти, палочки. Далее, по сигналу снизу, тянут за наружный конец верёвки. Несколько человек, разумеется, вытаскивают труп играючи. После выноса туши медвежьей, у юнца внизу остаётся ещё одна работа. Он должен вытолкнуть наружу весь мусор, служивший медведю подстилкой, и подмести дочиста берлогу. Этого требует тоже этикет медвежьего обряда. Их придерживаются якуты-промысловики и поныне. После очистки берлоги и выхода опустившегося вниз, начинается снятие шкуры и освежевание. Для снятия все участники в прошлом должны были стать только с одной стороны, а не с обеих, чтобы, по поверьям, живые медведи не били охотника одинаково ловко обеими лапами. Ныне этого обычая придерживается лишь часть старых промысловиков. Перед тем как делать первый надрез на шкуре медведя, прежде или все кричали хором: «Хух! Хух! Мы не люди, а чёрные вороны!»; или делали надрез, подложив туда травинку с оговоркой: «Дедушка, режем травку зело зелёную!»; или надрезывали с возгласом: «Дедушка, тут суковатое бревно – не поранься, переступая через оное!».

Их теперь, разумеется, не придерживается никто, кроме части самих старых людей. После снятия шкуры, отслаивается отдельно толстая жировая «доха» зверя. В хорошую годину осенью она бывает весьма внушительна толщиной 5 - 10 см. При освежевывании и позднее при потреблении в пищу, не принято ломать кости. У отрезанной головы зверя прежде оставляли неотделёнными пищевод дыхательного горло, лёгкие, центральные вены и аорту, отделяя их почти все до конца задних ног. Такого правила, кажется, и ныне придерживаются многие. Удачная охота на медведя всегда относилась к числу больших праздников. В домашних условиях по данному поводу приглашались все соседи, родственники и знакомые. Перед торжеством справлялся особый обряд жертвоприношения богу охоты – Баянаю (Барыылааху), (Эьэкээну) и самому медведю. Фигурка Баяная вырубалась топором из куска дерева со стилизованным обозначением только двух глаз и рта. Их обычно делали в виде выемок, вырубаемых кончиком острия топора. Маленький такой грубой работы идол втыкался на сугроб перед домом. В торжественной обстановке половину лица его замачивали свежей медвежьей кровью и «рот» натирали салом, приговаривая: «И впредь не забывай нас Богатый Баянай. Видишь, сколько нас твоих сирот - на другую половину лица тебе угощения не хватило. Ну, уж, ладно, - угостим в следующий раз». Далее в обряде центральное место занимала сама медвежья голова. Вариантов церемонии с нею много. По одному из них, увиденные нами на Учуре в 1956 г., её вначале устанавливали на специальный столик на одной ножке. Ножку столика окрашивали, как у пограничных столбов, полосками при помощи пальцев, окунутых, в свежую кровь. Затем начиналось угощение головы - ставили перед ней кушанья. Так она оставалась до конца пиршества, называемого «чалбаран». На этом празднике большим количеством гостей поедалась почти вся медвежатина, а остатки раздавались на гостинцы. Шкуру также принято было дарить какому-нибудь почётному гостю в порядке нимата. Таким образом, у самого охотника оставалась лишь одна популярность отважного промысловика. И он был вполне доволен своей спортивной долей. Что же касается медвежьей шкуры и добрых кусков медвежатины, в конечном итоге, он всё равно не оставался в накладе – ему как почётному гостью позже подносили другие промысловики из числа молодого пополнения отряда зверобоев. По окончании пира, охотник собирал все кости, завёртывал в пучки травы и кустарников. Свёрток затем засовывался в развилину ствола какого-нибудь дерева. Туда же складывалась и голова медвежья, завёрнутая вместе со «столом» и угощениями. Обёрточным материалом и здесь служили те же кустарник или трава. Такие праздники справлялись почти совсем недавно. Люди среднего и старшего возрастов их продолжают справлять и по настоящее время. Только гостей бывает меньше, и обрядность их упростилась до еле угадываемой лаконичной условности. В доколхозной Якутии медвежья шкура ценилась довольно высоко. Особенно в большой цене были чёрные шкуры с белой отметиной. Подобно судьбам всех дорогих вещей, в конечном итоге все эти шкуры всё равно попадали в руки богатых и зажиточных, обладавших остаточными средствами для их скупки.

Они шли большей частью для покрытия, как ковром, почётных гостевых сидений, для прикрытия убранных постелей и для украшения зимних легковых саней. Кошевки, с набросанными на них медвежьими шкурами, были тогда в большой моде. В некоторых случаях медвежьи шкуры шли также на подстилку. Считая недостаточно тёплыми, из данного меха не шилось ничего из зимних вещей. Редко пользовались медвежьей шкурой для нагрудника «нээлби» и окаймления низа меховых дошек и пальто, краев зимних шапок и рукавиц. Ею в данном назначении пользовались бы шире, но материал был слишком дорог. Поэтому вместо медвежьего меха на опушки или более дешёвые шкуры росомахи и тарбагана. Ныне медвежьи шкуры идут, в основном, на ковры. Красивой выделки, с когтями и вставленными стеклянными глазами, в красном суконном окаймлении, они часто красуются на стенах квартир. Иные, набив голову зверя чучелообразно соломой, оставляют шкуру на полу. Изредка встречаются медвежьи дошки для мужчин, но они плохо держат тепло. Кроме использования туши и шкуры, медвежья лапа (эьэ тахтайа) в прошлом служила своеобразным амулетом. Для «отпугивания» злых духов, «эьэ тахтайа» вилюйские якуты подкладывали в детскую зыбку. Ею же пытались «лечить» кожные заболевания. Лечение, разумеется, было магическим, и могло оказывать суеверным взрослым разве лишь психологическое воздействие. Считалась целебной и медвежья желчь. Она ценилась даже выше изюбриных пантов. Именно из-за неё пошла пословица: «Туох ааттаах уоьэ гыннаный? (Что ты щиплешь унциями, будто это целебная медвежья желчь?) Пословица применялась в случаях порицания чрезмерной прижимистости. Всё же охоту на данного зверя в Якутии нельзя отнести к числу рядовых промыслов. Когда подвертывается удобный случай, здесь медведя били и бьют в любое время года кому такое дело оказывается посильным. Бьют его даже при условии, когда не могут быть полезны ни его мясо, ни шкура. Бьют ради удовольствия сказать «Я тоже убил медведя» и «количество убитых мной медведей достигло такой-то цифры». Охота на медведя включена здесь в рубрику мясной охоты лишь условно. На деле же её, как уже отмечено выше, следовало бы выделить в виде древней спортивной охоты. Среди якутов, очевидно, и в давнем прошлом было немало любителей острых ощущений и искателей занимательных приключений. Последним в условиях малолюдной глухомани трудно было бы иным путём испробовать, с опасностью для жизни, свою удаль и ловкость. Им как видим, достойным объектом и оказался лесной богатырь. Только таким спортивным интересом и можно объяснить неудержимое желание многих потягаться с медведем в любое время года. Кроме того, рассказы о подробностях охоты на медведя, как отмечено и выше, смешаны с подробностями состязаний по другим видам спорта.

Лось (по-сибирски: «сохатый», по-якутски тайах)

Самое крупное животное якутской тайги. По словам охотников-промысловиков, из самца его в период наивысшей упитанности можно получить около 25 пудов (около 400 кг) чистого мяса. В летнее время лось питается преимущественно травами, разнообразя свой рацион незначительным количеством веток кустарников и грибами. Поэтому вкусовые качества его мяса высоки летом и осенью. В этот период сохатина почти не отличается по вкусу от доброй говядины.

С наступлением зимы состав кормов данного животного меняется. Он переходит на сухие травы долин маленьких речушек и на ветки кустарников. В этом он очень близок якутской лошади. Соответственно изменившемуся составу кормов, меняются и вкусовые качества его мяса. Оно приобретает вкус, сильно отдающий горечью жеваного тальника. Однако этот дефект не делает несъедобным и зимнюю сохатину. По сведениям археологических раскопок, таёжный великан превратился в один из основных объектов мясной охоты ещё со времён палеолита и неолита. Нет в Якутии, за исключением зоны тундры, таких древних охотничьих стоянок, где бы ни были обнаружены кости лося. Причём во многих из них они занимают доминирующее положение среди костных остатков других, добытых в охоте животных. Например, в палеолитической стоянке Белькачи I на р. Алдан лосиные кости составляют 71,1 % из всего остеологического материала стоянки

[*О.В. Егоров. Остатки фауны из многослойной стоянки Белькачи I (в книге «Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного века Якутии», М., 1969, стр. 202 - 204].

О преобладании охоты на лося в пределах лесной зоны края в древности свидетельствуют наскальные рисунки и материалы этнографического и фольклорного характера. Во всех наскальных рисунках, встречающихся в Якутии довольно часто, изображение лося занимает одно из первых мест. Будь эти рисунки обрядового, магического или летописно-повествовательного характера, они всё равно подчёркивают усиленный интерес древнего охотника к данному животному, представлявшему, вероятно, первый хлеб его насущный. В народных поверьях якутских охотников часть промысловых зверей выделена в особую группу, так называемых, «байанайдаах бултар» (дичь с Баянаем), т.е. находящихся под прямым покровительством якутского бога охоты Баяная. Если со всевозможной мелкой дичью можно было обращаться проще, без особых церемоний т при добыче «байанайдаах бултар» требовалось строго придерживаться особых условностей и исполнения специфичных обрядов. Группа «байнайдаах бултар», между тем, сама делилась на две подгруппы. В первую подгруппу входили: медведь, лось, дикий северный и благородный олени, изюбрь, косуля и кабарга. Как видим, сюда входят преимущественно объекты мясной охоты. При добыче каждого из них принято было обязательно накормить, в знак благодарности, кусками сала, мяса и крови духа-хозяина огня и идол-амулет, заменяющий самого Баяная. В состав амулета кроме стилизованного скульптурного изображения божества, входили передние зубы-резцы от дикого северного и благородного оленей, копытца кабарги, подшейная кисточка и кусочек от верхнего неба лося, а также когтевая часть лапы медведя (эьэ тахтайа).

Все эти части зверей хранились в особой суме, нанизанными на особую чёрно-белую волосяную бечёвку. Когда их количество увеличивалось чрезмерно, часть укладывали на лабаз и прикрывали корьем и ветвями. В процессе поедания туши, все кости этих зверей бережно собирали с тем, чтобы потом устроить обряд, напоминающий захоронение человека в арангасе. Кстати и могилу человека якуты до сих пор продолжают называть не иначе, как «кости человеческие» (киьи унуо5а). Из этого древнего реликтового термина создаётся иллюзия, будто бы некогда якуты хоронили не тленный труп человека, а лишь его кости. Остаётся здесь последовательным и понятие о строительстве намогильника: «строить кости человеческие» (киьи унуо5ун тутуу). А кости вышеперечисленных съеденных животных складывали на лабаз, устраиваемый на стволах близко стоящи друг от друга нескольких деревьев. Далее, во избежание «скверны» (поедания и загаживания пернатыми и четвероногими) их прикрывали корьем и ветвями как в первом случае с амулетами. Во вторую группу «с баянаем» входили одни пушно-меховые: лиса, соболь, горностай, колонок, рысь и песец. Белка и летяга не успели войти сюда, так как они приобрели промысловый интерес сравнительно недавно. В отличие от первой группы, в упомянутый выше амулет, в виде скальпообразных подвесок, дополнявших идол бога охоты, никаких частей тела от второй группы животных «с баянаем» не бралось. Это явный признак того, что традиция брать скальпообразные куски от главных объектов охоты возникла, очевидно, в той седой древности, когда в якутской тайге целиком господствовала мясная охота. Пушно-меховые животные, считавшиеся тогда второстепенными, в тот период, по-видимому, не входили в состав животных с «баянаем». Когда же они вошли в состав главных объектов промысла, оскальпирование, вероятно, прекратилось и, новые животные, только что возведенные в ранг любимцев бога охоты, вынуждены были довольствоваться одними остатками обрядности. До коллективизации, когда якуты жили не в компактных посёлках, а разрозненно, в промысле на лося широко применялись самоловные орудия, оставляемые на охотничьих угодьях, располагающихся неподалеку от дома. Время от времени их принято было осматривать в промежутках между теми или иными видами домашних работ. Такого типа околодомная охота, без отрыва от будничных занятий, была большим подспорьем в хозяйстве тех якутов, которые жили на окраинных редконаселённых местах. Промысловики же, охотящиеся на дальних угодьях с отрывом от домашних работ, редко прибегали к услугам самоловных снастей из-за частых передвижений с одного участка на другой. В охоте на лося применялись те же виды самоловных орудий, которые уже описаны выше по поводу охоты на медведя: волчья яма, ружейный и деревянный (из лука со стрелами) самострелы, два страшных варианта самоловных ножей и петля. Из них волчья яма раньше других вышла из употребления из-за трудоёмкости изготовления, трудности вынимать добычу и из-за порчи лосятины. Туша лося в волчьей яме в любое время года портилась из-за двух основных причин.

Густая и длинная его шерсть обладает настолько эффективными теплоизоляционным свойствами, что через считанное количество часов после кончины гигантская туша начинает тухнуть под действием тепла собственного тела, даже в январскую пятидесятиградусную стужу. Охотник, оставивший в -40/-50⁰ С морозы убитого лося не разделав, через трое-четверо суток может больше не возвращаться за своей добычей – она уже разложится до полной несъедобности

[*Здесь нас немало удивляет факт находок совершенно свежих замороженных туш мамонтов. Судя по лосю, этот великан должен был сгнить от тепла собственного тела очень быстро, если, разумеется, предварительно не заботился о нём человек. Отсюда за такой находкой целесообразнее было бы охотиться не одним палеонтологам, дабы не получилось разрушения следов жизнедеятельности древнего охотника].

Что же касается волчьей ямы, то редко кто из охотников имел возможность осматривать её ежедневно. Осматривавший же через день уже заставал свою добычу порядком заквасившейся. Кроме явной порчи от гниения, туша лося, погибшего в волчьей яме, в преобладающем большинстве случаев имела ещё другую внешне малозаметную порчу. Её якуты именуют «собообут». Это последствия мучительной смерти. Мясо любого сорта, имеющее подобный изъян, не имеет никакого вкуса. Оно превращается в ненаваристую, резинообразную, простую жвачку. В свежемороженном виде якуты безошибочно узнают его: между каждым волокном бывает льдистый слой инея. Аналогичный изъян появляется в конине и говядине в том случае, когда скотина тонет в воде и болоте после продолжительной борьбы и при гибели её от всевозможных мучительных травм. Во избежание подобной порчи мяса, якуты-скотоводы обычно спешат побыстрее добить скотину, получившую непоправимое увечье («тыын салкааьын»). Лось же, попавший в волчью яму, редко умирал моментально, угодив в кол животом. Таким образом, в любом случае от волчьих ям в охоте на лося пользы было мало. Кроме того, если не подвертывалось свободного времени для своевременного обезвреживания, в ямах погибало без пользы большое количество других животных. После сгущения плотности населения в бывших охотничьих угодьях лесных отшельников, в неё нередко стал попадать и скот, любящий бродяжничать по лесу в поисках лакомых трав и грибов, что и ускорило её исчезновение. Отсюда «волчья яма» с самого начала применялась, видимо, в совсем бесскотных местах, и где кроме самого единственного охотника, в лесу не было посторонних. По сравнению с волчьими ямами добыча обоих типов самострелов была всегда свежа, разумеется, если осматривать их во время. В пользовании обоими типами самострелов якутские охотники могли потягаться с любыми сверхметкими снайперами. Считалось, если выстрелил, поставленный якутский, эвенским и эвенкийским охотником, самострел, то стрела никогда не пролетит мимо цели. Цель поражалась обязательно и наверняка, если это бы самострел из обреза. Древний деревянный самострел из лука иногда мог только поранить зверя, и то из-за недостатка убойной силы, а не из попадания в ненужную точку.

Этот вид самоловного орудия без промаха прослужил в течение многих и многих веков бессменно, как один из самых добычливых при охоте на крупную дичь. Позже охотникам самим пришлось отказаться от них именно из-за удивительной и устрашающей их меткости. Они, как и волчьи ямы, были хороши только там, где охотничьи угодья не посещал ни один посторонний, и не было опасности забредания в лес скота. Прекращение пользования ими началось со времени переездов в колхозные посёлки и оставления индивидуальных уединённых усадеб в глуши тайги. Вначале поселкования имели место случаи, когда владельцам самострелов приходилось платить за попавший в самолов чужой скот. После подобных уроков, желающих повторить их не находилось. Пользование самоловными ножами в холодное время года гарантировало полную сохранность туши добычи от гниения. При попадании на нож обычно вскрывались широко брюшина и бок, что способствовало быстрому охлаждению туши зверя. Эти методы охоты ныне запрещены. В промысле лося прежде не встречалось применения петли, ибо из местных материалов не было способных выдержать рывок таёжного гиганта. До ограничения охоты на данного зверя, на короткое время возник и исчез лов лосей тросовыми петлями. Кроме применения самоловных орудий, в прошлом широко практиковалась охота на лося путём отстрела. К его услугам прибегали и любители, промышлявшие между делом в окрестностях своего зимника, и профессионалы-промысловики, прочесывавшие огромные площади дальней тайги в поисках дичи. Этот наиболее спортивный вид охоты на лося и сохранился на сегодня в единственном числе. Он внутри себя делится на несколько приёмов: отстрел путём скрадывания, пеший и конный загоны, охота по насту, преследование. Все они могут быть произведены с помощью собак и без них. При отстреле собаками, охотник вначале выискивает места пастьбы данных зверей. Далее остаётся ему прислушиваться к их отдалённому лаю. Редкое и отрывистое тявканье указывает по каким тропкам идёт погоня, а громкий лай свидетельствует, что зверь остановлен, и собаки ждут своего хозяина. Среди якутских лаек встречаются особо способные в данном деле. Их называют «лосятницами» (тайахсыт). К пешему охотнику хорошая лосятница сама подгоняет зверя на выстрел. А если хозяин в это время оказался на коне или на оленях она старается задержать его на одном месте. Услышав громкий лай, охотник спешит туда. Подойдя на приличное расстояние к лаю, он замедляет ход и осматривается. Здесь он должен учесть и направление ветра, и маскировочные возможности местности, а также обязан привести в норму дыхание. Отдыхающий, отбиваясь от собак, лось всё своё внимание обращает на ту сторону, откуда появились собаки. Умное животное хорошо знает, что главная опасность – не собаки. Охотник может подойти к нему незаметно только в том случае, если он отойдет в сторону от собачьих следов. Подкрадываясь, нельзя спешить. Перебежки допустимы только во время усиления лая собак. Если случайно хрустнула ветка, от этого направления также нужно отойти в сторону, ибо, как бы ни был занят дракой, лось подмечает все подозрительные шумы. Учитывается, разумеется, и направление распространения запаха.

Для меньшей заметности, в таких случаях из группы охотников на сближение со зверем идёт лишь один. Остальные подходят только после выстрела или идут блокировать возможное направление бегства зверя. Трудности с кормами на дальнем промысле, принуждают охотника-промысловика ходить на охоту с одной собакой. А одна собака в схватке и преследовании устаёт очень быстро и иногда даже может погибнуть от сильных копыт лося. Поэтому в возможных случаях создают свору, сойдясь вместе, несколько промысловиков со своими собаками. Несколько лаек берёт один промысловик в том случае, если он намеренно захватил с собой молоденьких, новых с целью обучения их промыслу при помощи опытной старой «лосятницы». Скрадывание лося без собаки – дело весьма трудное, требующее значительного опыта и познаний повадок зверя. Профессионалы-промысловики этим методом часто пользуются не специально выискивая лося, а когда он случайно подвернется в пути во время прочесывания леса ради других объектов охоты. В случаях же намеренного выискивания, они исходят из точных знаний кормовищ и поведения зверя в разных условиях и в разные сезоны. Например, в летнее время, убегая от комаров, почти весь день лось проводит в воде. Охотник в такую пору в прошлом искал и только в водоёмах. Он подстерегал их иногда на солонцах, куда летом многие копытные приходят довольно часто. Ныне охота на них в летнее время запрещена. В осеннее время таёжного великана можно найти в грибных и богатых хвощем и нежными кустарниками местах. Гон лосей протекает в сентябре и первой половине октября. В древности особенно ценилась лосятина конца лета и начала гона, ибо в этот период сохатый достигает наивысшей за год упитанности. В такой сезон лосей били большей частью для заготовки сушёной сохатины про запас. Зимой излюбленными пастбищами лосей становятся долины мелких рек и берега озёр, богатые густой травой и мелким нежным кустарником. На такие открытые пастбища лось приходит или рано утром, или поздно вечером в полусумерки. Такой инстинкт у него, очевидно, выработался из-за людей с дальнобойными орудиями охоты. Охотники для подкрадывания к нему часто пользуются знанием такого его режима пастьбы. Особенно трудно было, очевидно, подкрасться на расстояние выстрела древним охотникам Якутии, вооруженным луками и стрелами, ибо к этому чуткому зверю подойти незаметно нелегко даже на расстояние выстрела из современных нарезных охотничьих ружей. Здесь промысловикам часто помогает привязанность лося к обжитой местности. Тщетно пытаясь подкрасться, некоторые оставляют зверя в покое с тем, чтобы через несколько суток подкараулить его из засады на этом же месте. В местах малопосещаемых посторонними, исходя из большой осёдлости, местные охотники смотрят на лося буквально как скотовод на свой домашний скот.

- На том урочище у меня в прошлом году было столько-то лосей. Из них я оставил на приплод столько-то, - говорят они друг другу. При бережном отношении к постоянно живущим лосям, эти охотники довольно беспощадны к проходящим, так называемым «ходовым» (хаамыы тайа5а), если только имеются у них запасы лицензионных разрешений. При вмешательстве охотников из других зон, они нередко спешат забить и «своих» зверей, опасаясь опромышления их другими. При подвертывании благораспологающих местных условий и при достаточности количества участников, охотники из скрадывания иногда переходят к загону или облаве. В таком случае лося поджидает на условленном месте один единственный стрелок, а остальные, умело пользуясь природными преградами, зверя не спеша подгоняют к стрелку. По рассказам, в старину подобная облава загоняла зверей в ловчие ямы и другие вышеописанные самоловные орудия. При этом широко применялись изгороди типа «завал», выстроенные по форме оленьего «короля», коневодческого «хаарчах»: с широким «крыльями» и суживающейся «мотней». Собственно, и схема конструкции невода взята, очевидно, отсюда. Следовательно, древняя облавная охота в тайге и в водоёмах не обязательно нуждалась в слишком большом количестве участников. Только эти молчаливые заменители облавщиков всё ещё не замечены этнографами. После достижения снежным покровом максимальной глубины, отдельными любителями применяется ещё один вид охоты на лося преследование. Оно осуществляется и лыжниками, и верховыми на оленях и конях. Преследовать могут и в одиночку, и группами. Суть метода весьма проста – не давая возможности ни пастись, ни отдохнуть, довести лося до изнеможения. При групповой охоте верхами это удается сравнительно легко, так как хорошо натренированные и «вывязанные» лошади и домашние олени намного превосходят, застигнутого врасплох, лося в выносливости. Последний к тому же изматывает все свои, не готовые к длительному состязанию, силы на неэкономных начальных рывках. Кроме того, верховые догоняют уставшего зверя легко, выгадывая часть расстояния на спрямлениях кривых и умелым распределением сил участников на предполагаемых маршрутах погони. Групповое преследование часто ведётся, разделившись на две группы, идущие по обе стороны зверя. Каждая группа при этом стремится, пользуясь кривыми маршрута, зайти наперерез пути уходящему лосю. А заход вперёд кого-нибудь из преследующих означает фактически завершение погони. Опередивший, затаившись где-нибудь, из засады бьёт зверя наповал, не дожидаясь изматывания сил и зверя, и людей. Нередко групповое преследование заканчивается почти без погони. Это в том случае, когда преследуемый уходит не по прямой, а петляя между двумя группами охотников. Преследование на лыжах намного трудное верхового. Если лось уходит по прямой, не давая возможности зайти вперёд, погоня может продолжаться очень долго. В 1957 г., будучи за этнографической экспедиции в Алдане, мы оказались свидетелями случая, тогда трое лыжников преследовали одного лося в течение полторы суток без сна, без отдыха и почти без еды. На наш вопрос «Как они моги выдержать столько без еды и отдыха?» последовал внушительный односложный ответ: «Азарт». Позже выяснилось, что они перекусили всего два или три раза всухомятку и на ходу, засунутыми в карманы какими-то кусочками варёного мяса. В том случае им повезло: они принялись преследовать, заранее приготовившись ко всему.

Нередко же подобное преследование получается совершенно неожиданно, когда простое вначале скрадывание затягивается и охотника охватывает неодолимый азарт. Такой редкостной выносливости –

[*Впрочем, весьма относительно и само понятие о выносливости: если этих ходоков перевести, допустим, на непривычные для них, земляные работы, то они оказались бы в числе самых безпомощнейших]

- таёжных охотников и не приходится удивляться. Весь повседневный труд якута-промысловика в течение всей зимы состоял и состоит из ежедневного лыжного хода. Он, обычно, уходит из своей палатки утром с рассветом и возвращается только к ночи. За всё это время он идёт на лыжах по глубокому снегу, останавливаясь на недолго только раз в середине дня на обед. Дневной его маршрут по не тронутой целине в самом наименьшем случае переваливает за десяток километров. Столько ходьбы требуется потому, что, в даже самые урожайные на белку годы, производительность труда охотника зависит от величины прочесанной площади промыслового угодья. При преследовании, первым признаком уставания лося считается исчезновение у него стремление уйти из поля зрения охотника. Наконец, он останавливается, опустив голову вниз. Даже в таком случае преследующий не подходит к нему открыто и влобовую. Он обходит зверя стороной, маскируясь, заходит сбоку и производит выстрел. Иначе преследование может продолжаться и дальше, так как отдельные особи делают такую остановку, ещё сохраняя некоторый остаток сил. Если зимнее преследование является делом не массовым, то самый разгар погони за лесом в прошлом наступал весной, после образования твёрдого наста. О корочку наста зверь ранил себе ноги и не мог уходить быстро. Этой слабостью и пользовались преследователи. Впрочем, в данном сезоне лось не выдерживал долго: через 15 - 20 км он утрачивал возможность оторваться от охотника, а через следующие 10 - 15 км вовсе выбивался из сил. Таким образом, весеннее преследование, именуемое «сонор» или «онноьуу», протекал большей частью в пределах каких-то 30 - 40 км. И здесь принимал участие любой, кто мог спокойно пройти на лыжах такую дистанцию. Этот метод ныне запрещён. В связи с сокращением поголовья лосей, за последние десятилетия введено строгое ограничение промысла данного зверя. На каждом участке на год выдаются лицензии на небольшое количество голов, добыть которое не составляет большого труда как промысловикам, так и любителям. Ради спортивного интереса последние свою долю зверей предпочитают добыть только путём отстрела. А при отстреле, в зависимости от интереса каждого, и от обстоятельств, применяются и скрадывание, и загон, преследование, производимое верхами и на лыжах как группами любителей, так и единичными промысловиками. Добытая лосятина идёт и на пищу, и на корм клеточному звероводству. В дореволюционное время утилизировалось всё от лося: камусы или на изготовление превосходной мужской тёплой обуви; из лосиной шерсти получались матрасы с удивительными теплоизоляционными свойствами; из шкур делалась мягкая ровдуга замша, копыта и рога шли на изготовление украшений и поделок.

Эти добрые традиции с приходом достатка в якутскую деревню утратились. С недавних пор, вспомнив вновь о них, начинается постепенное их возрождение в связи с появлением всеобщего интереса к якутским сувенирам. По идее, и саму лосятину следовало бы использовать только в пищевом назначении, а клеточное звероводство могло бы обойтись продуктами менее ценными. Приведённые выше сведения об охоте на лося, рассказывая, мне показывали практически мои друзья – охотники-промысловики многих районов. Собственно они и есть фактические авторы всего, что включено об охоте в данной книге. Наша заслуга, здесь, кажется, только в рассортировке и размещении материала. Что касается красочности и доходчивости рассказа, то у нас здесь получилось намного суше, нежели объяснения самих охотников-промысловиков. Мы не согласны с теми, кто показывают охотников одно слово с другим. Слушая их вдохновенные рассказы об эпизодах промысловой жизни, мы каждый раз убеждались, что их держит тайга не одними материальными дарами. Это, в большинстве своём, люди, влюблённые в своё романтичное занятие и в прелести родной природы. А где любовь – там и поэзия, находящая заманчивое и привлекательное в самом что ни на есть простом и будничном. Кстати, приезжая в станы охотников, и охотников-оленеводов, нам всегда казалось, что обитатели их - в своём роде близнецы. До того они все одинаковы в своей неизменной доброте, прямоте характера, постоянному радушию путину, непосредственности и простоте в отношениях как друг к другу, так и к посторонним, в готовности помочь кому угодно, нисколько не считаясь с самим собой, в неподражаемом знании местности, явлений природы и повадок каждой дичи, в отваге и самоотверженности. Словом, кто только не взялся за охоту и оленеводство, независимо от национальности – все со временем становятся таковыми. Об этом нам говорили, занятые давно охотой и оленеводством, русские и украинцы бывшего Тимптонского района и старожилы – русские якутского Заполярья. И они правы: таково требование самой жизни охотника и охотника-оленевода! Об этой тривиальной для якутян истине мы отметили здесь из-за наличии попыток в сибиреведении приписать все выше вышеперечисленные добродетели к числу каких-то национальных качеств характера тех или иных народов. Начали такой почин дореволюционные исследователи. А похвала нередко, подобно дичи лесномй, любит готовые проторенные тропки – некоторые современные авторы иногда в этом вопросе приходят к тем же выводам, что и дореволюционные их предшественники.

Изюбрь (кулааьай), косуля (туртас), кабарга (буучээн)
и снежный баран (чубуку).

Изюбрь второе крупнейшее, после лося животное якутской тайги. Оно водится только в южных районах Якутии. Его было немного, очевидно, и с самого начала, ибо в материалах археологических раскопок, костные его остатки находят в незначительном количестве. Правда, сами раскопки производились мало в районах обитания данного зверя.

Возможно, этим и объясняется незначительность находки следов охоты на него. Приёмы охоты на изюбря одинаковы с вышеописанными, применяющимися на промысле лося. В отличие от лося, во время гона изюбря могут подстрелить, вызвав его при помощи берестяного рога, имитирующего брачный рев зверя. Ныне охота на данного редкого зверя запрещена или строго ограничена. Использование продукции охоты на изюбря похоже на лосиное. Отличалось оно только тем, что из летних его рогов изготовляется ценнейшее лекарство – панты («кулааьай суулэ»). Якутские охотники на изюбря, как и эвенки, умеют неплохо препарировать их для длительного хранения. Хотя это лекарство всегда ценится очень высоко, им якутские промысловики не торговали даже в прошлом, т.е. промысел изюбря велся не ради пантов, а как обычная охота на диких копытных. Вся добыча пантов тогда раздавалась даром знакомым или просто тяжело больным. Эта традиция сохраняется и поныне. Маленькое животное кабарга (буучээн) тоже водится почти в тех же стадиях, что и изюбрь. Но оно иногда встречается и несколько севернее последнего. Их ловят капканами и другими самоловными орудиями. При встрече по дороге, на них применяется и отстрел. В старину, в случаях попадания кабарги на самоловные орудия, оставленные на крупного или ценного зверя, устраивался весьма потешный обряд. Её, маленькую, которую можно было нести и на одной руке, взваливали на сани рычагами, умышленно делая вид, что поднимают с большим трудом. Подъехав к дому, заходили не сразу. Потоптавшись около саней, медленно подходили к двери, останавливались покашливая. Затем робко и церемонно стучали костяшками пальцев в дверь или окно. Домашние, привыкшие к подобным случаям, сразу поняв в чем дело, также подходили к входу не спеша и сквозь закрытые двери спрашивали: - Кто там? Богатый Байанай [бог охоты у якутов. - прим. Ред.] пожаловал… - тихо отвечал промысловик, и он оставался там, пока домашние, кинувшись к очагу бросали что-нибудь жирное в огонь. Затем с помощью домочадцев начиналось уморительное втаскивание «непомерно большой туши» в двери. Тут допускалось применение всех якутских средств и методов по переноске крупных тяжестей. И каждый изощрялся как только мог, но без тени улыбки. Подтащив к двери, делали вид, что туша не слезает в дверной проем. Тогда начиналась пантомима, показывающая то разборку слишком «узкой» двери, то «стесывание» мешающих косяков. Далее с веселым смехом, показывающим не насмешку, а радость, начинали шумное сдирание шкуры и свежевание. За всё это время в помещении и около него запрещалось производить резкий стук и звон металла. Считалось, что Баянай пуглив, и боялись, как бы не вспугнуть его нечаянным шумом. Обряд заканчивался уборкой шкурки и туши, а также повторным «кормлением» огня и идолов. По нашему заказу в 1956 г. на Учуре старые промысловики несколько раз демонстрировали данный забытый обряд прошлого.

В кабарге, кроме её тушки и шкурки, якуты ценили, так называемую, «струю» (буучээн ыыта). Она бывает только у самца. Кабарговая «струя», как и панты изюбря, использовалась как лекарственное средство. Только они брали не всякую «струю», а ту, где при протягивании сквозь содержащий её мешочек, нитка окрашивалась в блестящий, с золотым отливом, светло-коричневый цвет. Какие болезни и каким образом узнать – не осталось ни одного знатока дела. С охотой на косулю обстояло так же, как и с кабаргой. На неё больше охотились при помощи самоловных орудий, подстреливая только во время случайных встреч. В настоящее время охота на неё запрещена из-за её малочисленности. Снежный баран «чубуку» водится только на высоких горах с крутыми склонами. По виду он напоминает домашнюю овцу, которой шесть подменили оленьей. На неё охотятся только путём отстрела. Отстрел производится и путём скрадывания, и методом подкарауливания. При последнем методе один дожидается в засаде, а второй подгоняет к нему. Чубуковый мех славится своими теплоизоляционными качествами. По словам северных якутов, ему нет равных по теплоте. А её рога идут на поделки чуть ли не наравне с мамонтовым бивнем.

Дикий северный олень

В местах отсутствия лося – главный объект мясной охоты. В давнем прошлом дикий северный олень встречался повсеместно во всей Якутии. Из-за лесных палов, уничтожавших значительную часть пастбищ и вследствие хищнического истребления, данное животное почти полностью исчезло из лесной части нашей территории. Теперь небольшие их лесные стада встречаются на Становом хребте, в верховьях Олёкмы, Чары, Витима, Киренги, Вилюя и Оленька. Изредка они встречаются в ущельях Верхоянского и хребта Черского. Однако эти остатки не имеют промыслового значения. В промысловых количествах дикий северный олень в настоящее время встречается лишь за полярным кругом. И то на Колыме-Индигирской стороне якутской тундры его не так много. Большие стада их сохраняются в низовьях Яны, Лены, Оленька и Анабара. Охота на них ведётся по лицензиям, ограничивая массовое уничтожение. В богатой сибиреведческой литературе даны на редкость большие подробности дореволюционной охоты на дикого оленя

[*Только отметив их архаичность, никто ещё не провёл параллелей между ними, бурятским «зэгэтэ аба» и древнейшей облавной охотой мамонтового времени. «Поколки» и всевозможных видов загоны, на наш взгляд представляют собой лишь разновидности облавы: в «поколках», например, гонит сама природа, а облавщики вступают в роли засады; в загоне с чучелами последние заменяют недостающие количество облавщиков. Сюда же относятся загоны диких лишних гусей и волков. В первом случае значительную часть загонщиков заменяет изгородь-мешок из невода, а во втором бечёвка с флагами. Как видим, корни их всех уходят в верхний палеолит].

От них не отличались методы охоты якутских промысловиков на данного зверя. Поэтому ниже будут даны описания лишь применяемых на сегодня приёмов промысла. На последних накладывает свою печать ограничение охоты в целях охраны этих, становящихся редкими, животных.

Разрешенное количество животных, как и в случаях с лосем, ныне предпочитают добыть путём отстрела. В Булунском районе отстрел производят редко на переправах. Это остатки старинной традиции, так называемых, «поколок». Только ныне старые весельные лодки заменены моторными, а копья – нарезным оружием. Отличие от старинного составляет и то, что и на переправе не забывают о допущенном количестве. Однако встречи на переправах с каждым годом становятся всё реже и реже. «Дикие олени тоже, видимо, «поумнели», - говорят промысловики. У этих животных уже вошло в традицию менять маршруты передвижений и переправ почти ежегодно. Отсюда промысловики теперь теряются в догадках, когда и где могут произойти переправы. В настоящее время самым распространённым приёмом становится простое скрадывание без всяких приспособлений. Никаких манщиков, чучел и щитов не применяется уже давно. В лучшем случае промысловик надевает на себя белый маскировочный халат. И то к такой предосторожности прибегают не все. Большинство же промысловиков предпочитает вести промысел в своей исконной промысловой одежде – в оленьих дошках и кухлянках. Исчезновение манщиков и всевозможных приспособлений для скрадывания, с другой стороны, связано с улучшением вооруженности охотника. Современное нарезное оружие позволяет бить зверя с дистанции, в несколько раз превышающей прежние дистанции верного боя. Скорострельность его также меняет дело. Теперь, заметивший стадо диких оленей, может выбрать один из двух приёмов: сойдя с нарты, тихо подкрадываться к ним или пустить нарту навстречу во весь опор. Во втором случае, подъехав неожиданно, и, пользуясь замешательством, промысловик может успеть разрядить по стаду целую обойму, а то и две, разумеется, в условиях открытой тундры. В залесенных местах и местах, препятствующих стрельбе вдаль, охотники больше предпочитают тихое подкрадывание пешком или на лыжах. Промысел дикого оленя ведётся также путём отстрела осенью в период гона. Их в тот сезон подкарауливают у стад домашних оленей. Там, где появлялись слишком большие стада диких оленей, угрожающие домашнему оленеводству, с особого разрешения Охотинспекции, редко практикуется отстрел их с вертолётов.

Заяц, боровая и водоплавающая птица

С первого взгляда, они, казалось бы, малозаметная мизерная добыча. Однако в доколхозное время, когда якуты жили на большом расстоянии друг от друга и их окружала девственная, не выжженная тайга, именно эти виды мясной околодомной охоты, вместе с рыбой, представляли собой главную статью их подсобного промысла.

Лично, нашего отца ни сам он и никто не его соседей не относили к числу охотников. Он не ходил на дальние угодья белковать и добывать другие виды пушнины. Не находил он нужным ставить капканы и черканы даже на ласку, горностая и колонка, которые ежегодно кружили в окрестностях нашей усадьбы. Не привелось ему в жизни убить ни одного медведя. Это был типичный домоседливый скотовод, подрабатывавший себе на жизнь, кроме основного своего хозяйства, обучением лошадей, модным тогда, иноходи и рыси. Какие-то крохи перепадали ему также за изготовление орнаментированной конской сбруи, саней и седла. Тем не менее, околодомная охота, на мелкую мясную дичь и рыбалка, оказывается, давали ему немало. Мы это поняли позже, когда взялись за этнографию. Зайчатину наша семья не потребляла только летом. Самый разгар охоты на зайцев начинался осенью после опадания хвои, что якуты называют «осветлением леса» (ойуур сырдаабытын кэннэ). Отец в те дни, на своём коне, специально приученном стрельбе, не сходя с седла, исчезал с утра до вечера и привозил зайцев столько, что мы полностью переходили на зайчатину. Такая охота продолжалась до снегопада. После углубления снежного покрова осматривая многочисленные свои петли и пасты на верховом коне, отец (он не любил ходить пешком даже на небольшое расстояние) через каждые два-три дня вновь начинал привозить по 2 - 3 зайца. Так продолжалось всю зиму, с той разницей от осеннего, что осмотр самоловов осуществлялся во время выполнения околодомных работ. А это, если положить на каждого зайца по одному килограмму чистого мяса, составило бы вес туши не одной малорослой якутской коровы. К зайчатине ещё время от времени добавлялись тетерева, рябчики, изредка глухари и куропатки, попавшие то на петлю, то подстреленные во время осмотра заячьих снастей. С конца марта до конца апреля мы, домочадцы, немало радовались озёрной рыбе. Их добывали через прорубь особой конструкции сачком, носящим название «куйуур». С первых весенних луж, далее, начинался сезон уток. Охотились на них и ружьями и петлями. Во время весеннего перелета такого рода добыча бывала особо обильной. Помнится, как проснешься весной в такую пору, в первую очередь взглянешь на стол. А там бывал такой натюрморт из уток, которому позавидовал бы любой сегодняшний любитель-охотник, за весь сезон не добывающий столько. Между тем, охота эта велась, как говорят, «без отрыва от производства»: уйдёт отец на заре и к завтраку всегда успевал быть за столом. Добычливость же обеспечивалась не только обилием дичи, но и редкостью населения на той округе. Впрочем, бывшие отцовы угодья и ныне являются излюбленными местами охоты любителей из Ленинского района. Во время сенокоса утки становились редкостью в семейном меню. Зато исчезновение их компенсировала рыба с сетей и якутских вентерей «туу». Последних в самом озере утрами до работы осматривал отец, а поставленные в неглубокой речке-канаве, соединяющей два озера, поручалось осматривать нам, мальчикам. К концу сенокоса, когда ещё не успели подрасти полностью крылья утиных выводков, очередь охотиться на уток на неделю переходила к нам – подросткам. Это был единственный вид охоты, где допускалось личное наше участие из-за слабости зрения. Мы с собаками на поводу обходили заросшие густой травой берега озёр.

Ох, и добычлива была та охота: еле успевали подбирать, задавленных на ходу приученными собаками, птенцов, давно уже достигших роста взрослых уток. После взлёта выводка опять начинался разгар утиного сезона, конец которого сливался с началом сезона заячьего промысла. И наши соседи вели такой образ жизни. Вот такова была околодомная охота якутского скотовода, где участвовали все «от мала до велика»

[*Якутским мальчикам ружьё для околодомной охоты вручалось как только они становились в состоянии поднять его тяжесть. Для них искали особо облегченные ружья. И случаев, чтобы кто-нибудь пострадал от их раннего начинания почти не было].

У кого не было в семье взрослых мужчин, даже те иногда не отставали от других при помощи самоловных орудий. Некоторые женщины не уступали в меткости стрельбы и добычливости в околодомной охоте любому мужчине. Вот это, пожалуй, и есть основное отличие жизни якута-скотовода от жизни скотоводов других климатических зон. В этом смысле их можно назвать «скотоводами-охотниками», имеющими одну из разновидностей вышеупомянутого луго-лесного комплекса. Однако это было в прошлом. На сегодня всего рассказанного выше нет и впомине. После переезда в посёлки, околодомная охота стала доступна не всем: и дичь ушла далеко, и времени стало оставаться мало. До появления огнестрельного оружия охота на зайцев в данном крае велась, по-видимому, исключительно только при помощи самоловных орудий, ибо в народном фольклоре не упоминаются другие методы и приёмы. Упорядочивание сроков охоты на этого зверька здесь начало вводиться, в основном в послевоенное время. До этого каждый вёл промысел, руководствуясь одними, испокон веков установившимися, традициями. По последним, первым ориентировочным признаком наступления поры начинать охоту считалось частичное побеление шерсти самого зверька. Кроме него были и другие признаки, устанавливаемые путём осмотра, убитого для этого, зайца. По первому из них учитывалось, так называемое, «созревание» шерсти взрослы зверьков (туутэ ситиитэ). По мнению якутов, шерсть зайца можно считать вполне созревшим по достижению остями своей максимальной высоты. А этот момент, по их уверению, наступает намного раньше побеления окраски. Такой серый мех они даже заготавливали специально из-за его большой носкости. Как белый, он никогда не вылезает и не уступает первому и по теплоизоляционным качествам. Для установления следующего признака, принято было придирчиво осматривать один лишь молодняк. Здесь надо было удостовериться, что подрастающий молодняк достиг полной своей зрелости, как по росту, так и по развитию тканей. Испробовав молодую зайчатину, они иногда говорили: - Рано еще: ткани у них совсем ещё «жидкие» (это уба5ас). Этого последнего принципа они придерживались с молодняком любой дичи – пока не «загустеют» ткани или не «созреет» мех, промысел на них считался преждевременным. Прекращался лов зайцев весной, когда они, с образованием наста, переставали «тропить» (ыллыгы баппат).

Другими словами, по затвердеванию снежного покрова, зверьки переставали ходить только по протоптанным тропкам. Тогда становились малоэффективными самоловные орудия. Кроме того к весне не было смысла подрывать под корень потомство «осёдлого» зверька. Якутские охотники редко пользовались простыми петлями, так как такого рода добыча редко когда доставалась самому охотнику. Осматривая такие петли в преобладающем большинстве случаев, он находил свой трофей уже растерзанным то колонком, то горностаем, то вороном. Наилучшую гарантию от порчи последними давали вздёргивающиеся петли типа «очепа» и «випы» (тэптиргэ). Околодомный охотник не обращал особого внимания на трудоёмкость изготовления. Он предпочитал ставить их меньше, но надёжно. Это опять одна из типичных черт характера якута прошлого: всё, что делал он должно было быть только добротно и долговечно. Чем делать «абы было», лучше он вовсе не примется за данное дело. И трудоёмкие петли вполне оправдывали себя: по меньшей мере они служили по 3 - 4 сезона. Петель у каждого было по 2 - 3 десятка, так как больше и не требовалось для его семьи зайчатины. Их ставили недалеко от своего дома по обе стороны санных дорог, для перевозки топлива, сена и воды. Таким образом, осмотр их не отнимал лишнего времени. Выполняя очередную работу по дому, он, в виде передышки, останавливал воз и отбегал метров 10 - 20 в сторону от дороги. Петли часто осматривались с коня, а при пешем осмотре добычу доставляли домой на специальных заплечных дощатых рамах, называемых в Сибири «поняга» (сугэьэр мас). Сами петли изготовлялись из длинных волос конского хвоста. Позже их попытались заменить проволокой, но новый материал понравился не всем. Сказалось, в большие морозы они рвутся больше традиционных волосяных. Конструкция якутской пасти на зайца «сохсо» представляет собой среднее между коробовой и тундровой пастями. Она имеет кол, гнёт из двух брёвен-тонкомеров, спусковой механизм и стенки в виде частокола из тонких колышек. Поскольку попавший в пасть заяц, лежа не на виду, он меньше привлекал внимание воронья как в петле. Потому он был намного сохраннее от назойливых и многочисленных пернатых леса. Зато, если находились поблизости горностай, колонок и лиса, то от них добычу пасти почти невозможно было уберечь. Многие, пользуясь подвернувшимся случаем естественной приманки, в дальнейшем принимались за лов самих лесных разбойников. На поздней зимней заячьей тропе, особенно в открытых местах, господствующее место занимало якутское «оружие без промаха – самострел («айа»). В целях добычи одной только зайчатины самострел был добрым орудием. Но когда стали принимать заячью шкурку в виде пушнины, то добыча самострела начала идти только последним сортом из-за чрезмерно большого дефекта. А дефект делала вильчатая стрела – «ырба». По неизвестной причине на зайца якуты применяли большей частью стрелу только такой формы и лишь изредка – пикообразную (эбиэн). Кроме самоловных орудий, почти до начала 50-х годов на зайца охотились путём скрадывания в течение пары недель после «просветления» леса, т.е. после опадения хвои и листвы.

Оно продолжалось недолго и после выпадения первого снега. Особенно удобным считался ночной снегопад, прекратившийся к утру. Тогда по оставленным свежим следам быстро находили лежбище, и подстреливали. Такое выслеживание по следам называлась «сонор». Скрадывание производилось и в одиночку, и группами. Скрадывающий в одиночку обычно тихо крался к местам, где могли быть зайцы. А о том, где могут быть в данный момент зайцы, он определял по погоде. Охотник, обычно безошибочно знал в какого характера местности хоронится заяц в плаксиво-дождливый осенний день, знал он где искать косых в ведро и в ветер. В окрестностях своего дома каждый якут знал почти каждую кочку. И это помогало ему не тратить лишнего времени и усилий в поисках определённого характера уголков, которые стали на сегодня прибежищем для зайцев. Идущий наобум, без сведений вышеупомянутого характера, мог бы пройти весь день впустую, несмотря на обилие зайцев в данной местности. При групповом скрадывании несколько охотников выстраивались в цепь так, чтоб было видно друг друга. Затем они начинали не спеша прочесывать избранный участок леса. Правда, такое скрадывание было слишком шумно для такой охоты, зато оно компенсировалось подстреливанием шарахающихся в сторону зайцев. Если в цепи было 5 - 6 человек, в иных случаях, в одного и того же зайца, пробегающего вдоль цепи, успевали выстрелить все участники охоты. В доколхозном прошлом круглогодичная охота на зайцев была занятием преимущественно только бедноты. На этой основе якутские богачи даже обзывали из презрительно «куобахсыт» («зайчатник»). Кроме большого количества дополнительного мяса, заяц давал бедноте тёплый и дешёвый мех. Без редкостно тёплого заячьего меха им невозможно было бы и высунуться зимой на улицу – с головы до ног их зимняя одежда была подбита заячьим мехом. Под сыромятными мягкими сапогами (этэрбэс) ноги их были обуты в заячьи кянчи; брюки и пальто имели подклад из того же меха; шапки и рукавицы тоже были заячьи. Дома они также вряд ли остались бы живы без спасительных заячьих одеял. Не закрывающаяся, каминного типа, печь ночью, вместо обогрева превращалась в мощный вентилятор, выкачивающий остатки тепла вон из юрты. Из тех времён сохранилось понятие, что «заячья шкура – мех нищеты» («куобах – дьаданы танаьа»). Местные богачи стыдились одеваться в заячье, называя его презрительно «нэк». Именно это старое понятие, что «заячья одежда – символ нищеты и отсталости», привело в 30-х – 40-х годах к полному исчезновению в крае тёплых вещей из заячьего меха. И теперь последние восстанавливаются с большим трудом. За эти годы изменились и способы охоты на зайцев. Использование самоловных орудий здесь вышло из употребления почти целиком. В очень тихих и уединённых местах лишь редкие старые люди прибегают к их услугам. Нынешним господствующим видом охоты на этого зверька является загон. Соберётся обычно полный кузов грузовой автомашины взрослых мужчин, детей и женщин, выведут куда-нибудь подальше от населённого пункта, оцепят лес и начнется шум-гам. На определённом расстоянии от безоружных погонщиков, заячий вал встречает в засаде заранее расставленная цепь стрелков. В урожайные на зайца годы добыча здесь бывает огромная. За день такой охоты иногда трофеи меряют не по количеству, а кузовами автомашин. В период разрешения охоты на зайцев многие берут отпуск и, вместо курортов, весь отдых проводят на загонах.

Любителей такого отдыха не заманить ни Крымом, ни Кавказом, ни Карловыми Варами. Им подавай только живого зайца, да «погуще». По увеличению в селах механизированных видов транспортных средств, на короткое время появился и исчез ещё один новый метод охоты на зайцев. Он основывался на том, что, заяц, попавший в темноте в ослепляющую полосу света, не догадывается спастись отбеганием в сторону. Пользуясь это его слабостью, отдельные любители начали давить колёсами и расстреливать в упор, кормящихся ночами на лугах, осенних зайцев. Метод этот, весьма близкий к садистским приёмам, с первых же дней вызвал гневный протест всех причастных к охоте. И они, разумеется, вскоре добились полного запрета подобного избиения беззащитных зверьков. В таёжной части охота на водоплавающую и боровую птицу в доколхозное время велась, как и промысел зайца, между делом. Каждый их подстреливал и по дороге, и во время выполнения повседневных работ. Привыкнув к такой добыче, якут-скотовод в течение всего года ни на час не расставался с ружьём. Поэтому лук в саадаке и колчан со стрелами, а позже, торчащая за спиной, стволина ружья, составляли почти неотъемлемую часть костюма якута. Поскольку боровая дичь лучше подпускает охотника при движущемся транспорте, каждый приучал своего коня не бояться выстрелов. А приучение велось путём разрядки холостого заряда вначале вдали от коня и постепенно приближая звуки выстрелов к животному. Курс считался законченным, когда конь переставал реагировать на выстрелы с седла. С таким конём могли проехать прямо под стволом того дерева, где сидели тетерева, рябчики, глухари и куропатки и произвести выстрел, не прекращая движения. Почти все якутские кони хорошо воспринимают подобную выучку. Только редкие особи не поддаются и их оставляли в покое. Отстрел боровых производился также на весенних токовищах. Кроме отстрела, в массовом порядке применялись на них петли (туьах), слопцы (сохсо) и самострелы. Стрелы на последних имели наконечники уширенной полулунной формы (сарыннаах ырба). При удачном попадании они срубали шейку сразу нескольким птицам. До распространения огнестрельного оружия, охота на водоплавающих, очевидно, велась в зоне тайги при помощи самоловных орудий. Об этом свидетельствуют, сохранявшиеся до поселкования, приёмы охоты на уток, гусей и журавлей. Самым массовым видом самоловного орудия на водоплавающих было «тиргэ». В районах, богатых водоёмами, даже был выделен особый месяц лова птиц, при помощи «тиргэ» («тиргэ ыйа» - «месяц тиргэ» встречался, например, у вилюйских скотоводов). По методу установки, якутские «тиргэ» не отличаются особенно от русских «пленок». Только их петли подвешиваются внутри овального тальникового круга, заготовляемого заранее дома. На русские «плёнки» в точь-точь похожи якутские петли на гусей и журавлей. Их часто называют «кунньалгы» или «куунньалгы», перенося на всю снасть название жердочки, на которой устанавливаются волосяные петли.

Своеобразны были приёмы применения рыболовных сетей на уток. На проливах между крупными озерами, у устья маленьких речек и других местах, которые являются излюбленными местами для пролета уток, на высоких местах натягивалась тонкая широкоячеистая сеть. Она обычно действовала эффективно во время осенней темени. Как налетит стая уток на сеть, её сдёргивали за, специально приспособленную, бечёвку. Тогда она выпадала вниз опутывая собой ту часть стаи, которая налетала на неё. В светлое время лета, на такую воздушную преграду попадаются одни турпаны. Как по рыболовному такие же сети устанавливались под водой на линных уток и на подросших утят, ещё не успевших окрылиться. Затем на лодках начиналось их преследование. Спасаясь, они ныряли и попадали в сети. В другом случае на очень мелкой воде сеть устанавливалась не под водой, а на поверхности – на колышках, как изгородь. Тогда уток, как кур, загоняли в мотню. Утка время от времени любит сушиться, забравшись на кочку. Пользуясь этой её привычкой, якуты ставили петли, называемые «көр былах» (дословно: «потешенная или призрачная талина»). её установка была такова. На излюбленных утками местах ставилась на колышке искусственная кочка. На её поверхность настилался из тальника призрачный мостик, на которой натягивалась горизонтально волосяная петля. Мостик служил спусковым механизмом для обыкновенной вздёргивающейся петли. Стоило лишь утке наступить на мосточек, он опрокидывался, петля захватывала ноги, а рычаг вздёргивал утку вверх ногами. Позже петля «көр былах» была заменена маленьким железным капканом, устанавливаемым также на искусственной кочке. Будучи подростками, мы, малыши, которым не доверяли ружья, ловили уток при помощи рыболовных крючков. Наживками нам служили говяжьи лёгкие, нарезанные в мелкую вермишель. Она не тонет и пляшет на поверхности водной ряби, как живой червячок. Крючочек с такой наживкой привязывали к колышку. Утки брали её весьма охотно. Но воспользовались мы своей выдумкой недолго. Метод показался нашим старикам слишком живодёрским. «Нельзя, всё же, столь мучить утку. Она, ведь, не умирает, пока вы не придёте. Придумайте что-нибудь скоропостижное» – заключили они. Манки на уток прежде применялись весьма редко, очевидно, из-за отсутствия необходимых расцветок масляной краски её старались изготовить из убитых уток. Одни втыкали на тонкую палочку одну утиную головку и укрепляли её на обтёсанную и обожжённую кочку. Другие саму мёртвую утку сажали на мелкую воду, поддерживая в ней необходимую позу при помощи тонких палочек. При отстреле путём скрадывания, на местах постоянной охоты строили многочисленные заслоны. Их ряды тянулись от опушки леса до края воды. Охотник делал между ними перебежки или переползания. В основном же скрадывание производилось при помощи умненьких приученных волов и лошадей. О том, как действуют эти животные уже описано выше в главе о коневодстве. Такова была охота на водоплавающих в зоне тяги. За заполярным же кругом водоплавающие представляли собой не подсобный промысел, а одно из главных летних занятий.

Поэтому во многих заполярных районах летний календарь состоял не из тех названий, которые присущи таёжным скотоводам. Отсюда время и серьёзны все толки о якобы неизменности и консервативности так называемого, «южного» календаря якутских скотоводов. У северян все летние месяцы до недавнего времени носили названия или по циклам рыболовства, или по видам оленеводческих работ или по периодам охоты на водоплавающих. Там на мелких водоплавающих не обращали внимания. Основными объектами их охоты были гуси, лебеди и стерхи – самые крупнейшие водоплавающие. На них охотились и методом отстрела, и загоном. Метод заполярного отстрела не отличался от вышеописанного таёжного. А загон линных и подросших, но ещё не окрылившихся, молодых гусей состоял в лове их на расставленный, как изгородь, невод. Улов от каждой «тони» был баснословен: по несколько сотен голов. Пойманным гусям откручивали головы и замораживали туши в ледниках, имевшихся тут же. Кроме охоты на самих водоплавающих, доколхозные якуты вели также сбор яиц. Он был особенно значителен в Заполярье. Там собирали яйца почти всех водоплавающих в огромных количествах. В зоне тайги, кроме яиц водоплавающих, принято было собирать яйца и чаек. Этим делом особенно увлекалась детвора - вопреки строгому запрету со стороны взрослых. А запрещали затею из-за чрезвычайной опасности путей подхода к гнёздам. Их гнездовье обычно располагается на тростниковых островках рыбных озёр. До этих островков в сезон сбора яиц, надо было добираться вначале на лодке, переплывая забереги, дальше требовалось пробираться пешком по ещё не оттаявшему льду. Коварнее этого весеннего озёрного льда не было ничего для вошедшей в азарт, детворы. Он, нередко представлял собой что-то напоминающее скопление длинных вертикальных труб. Стоило только наступить на такое место, как трубки разваливались в крошево, раскрывая ледяной зев воды. Тонущему ребёнку, в таких случаях не так-то просто было и оказать помощь: надо было вначале преодолеть полосу открытой воды, а затем идти по опасному льду. За последние два-три десятилетия водоплавающих в Якутии стало очень мало. Уменьшилось за это время и количество птиц, гнездящихся летом на якутском Севере. Особенно сильно пострадали, видимо, от неупорядоченной охоты лебеди и стерхи. Их, говорят, осталось считанное количество пар. Поэтому всякая охота на них запрещена. Запрещён также сбор яиц водоплавающих. Охота на других водоплавающих ныне разрешается в течение короткого времени в период весеннего и осеннего перелетов. В указанных условиях самоловные орудия охоты вышли из употребления сами по себе. Если они могут встретиться редко в настоящее время, то где-нибудь в очень отдалённых и малолюдных уголках. Охота на водоплавающих ныне производится преимущественно путём полуспортивного отстрела, используя деревянные, фанерные и резиновые чучела. Как видим, и охота на водоплавающих претерпела значительные изменения.

Пушной промысел

Развитие пушного промысла Якутии имело четыре основных этапа: первоначальный, попутный с мясной охотой с натурально потребительским назначением; второй – охвативший лишь окрестности Центральной Якутии, возникший для натурального обмена с только что образовавшимся скотоводческим оазисом; четвертый – начавшийся со времени установления советской власти и положивший конец многовековой нищете охотника-промысловика.

Лиса

Один из самых дорогих зверьков Якутии. Из местных пород лис самой массовой является огнёвка очень яркорыжей окраски. За огнёвкой идут по численности сиводушки. Они встречаются намного реже первых. Трудно установить, насколько правы, многие местные охотники вовсе не признают в сиводушке какую-то особую породу лис. По их убеждениям сиводушки являются ни чем иным, как помесью между огнёвкой и черно-бурой лисой. В качестве доказательства своих выводов они указывают на наличие огромного количества вариаций в окраске сиводушек, представляющих собой переходные тона между окрасками огнёвки и чернобурки. Последних в Якутии встречается весьма редко и исстари её добыча считалась большой удачей. В дореволюционной Якутии, по рассказам самых старых промысловиков и по сведениям устных народных преданий, самой дорогой из черно-бурых считалась «с белым солнышком на груди» (түөhүгэр күннээх»). Самым старым методом охоты на лис был, очевидно, лов их с помощью охотничьих собак. Найдя свежий ночной или сегодняшний след, охотник обходил его вокруг. Установив таким образом приблизительное место залегания зверя, он выпускал свою собаку. Последняя по следу находила лису очень быстро. При значительно углубившемся снежном покрове средней резвости собака легко догоняет его. Начинается неравная схватка. Собака, имеющая специальную выучку, в первую очередь валит зверька с ног и душит моментально. Не приученная же дерётся, хватая лису за задние ноги, получая в результате сама бесчисленное количество ран на мордочке. Всё же схватка и в данном случае заканчивается победой собаки. Собак - лисятниц обучали не сами промысловики. Такую школу молодые собаки проходили на практике, когда их пускали вместе со старыми опытными собаками - лисятиницами. Не менее древен был, очевидно, и метод подманивания лис на мышиный писк. Последних, притаившись на лисьих кормовищах, ловко имитировали сами промысловики. Затем подошедшего зверька подстреливали. Распространён был также лов лисиц самострелами и пастями. Он ничем не отличался от лова других зверей этими орудиями. Только набор приманок был подогнан под «вкусы» данного зверька. Здесь надо отметить о большой трезвости взгляда якутов-промысловиков на лису. Болтают, что лиса слишком хитра, - говорят они. – Очевидно, эти рассказы пошли по аналогии о «чудах» с золотыми кладами. На деле же лиса ничем не отличается от других зверей. Надо только угадать чего же ей больше всего хочется на данном сезоне.

Угадаешь эту её потребность – она сама полезет на самоловное орудие, будь оно совсем не замаскировано, и пусть трижды пахнет несусветными запахами. А угадывают они лисьи спросы из кормовых возможностей каждой местности. Оказывается, и у зверей есть свои приедания. И охотник-промысловик ловко пользуется их интересами к редкому лакомству. Последние могут быть относительно устойчивыми и быстротечными. Быстротечные из них приходится менять часто. Из числа устойчивых, многие промысловики указывают на «змеиную пасту». О ней мы впервые узнали совершенно случайно от своего дяди по прозвищу «Алас». Многосведущий это был старик. Только, как часто бывает с близкими, раскусили мы его слишком поздно и почти не успели записать у него то, что он знал. А знал он, оказывается, обо всём всегда с неожиданной стороны. - А знаешь, почему эффективна помощь шаманов неудачливым охотникам? – как-то он отметил со своей хитрой усмешкой, когда речь зашла о заговорах шаманов. – Ведь, они знают о «кошачьей валериане» всех мелких и средних пушных зверей. - А что это за «валериана»? - Змеиная паста. К её запаху все мелкие хищники идут в любое время года, как кошки на запах валериановых капель. - Что делают с ней шаманы? Они же не ходят за охотником… - Очень просто: ею натирают незаметно одежду, снасти и орудия охотника. Тогда звери сами бегают за охотником и его самоловными орудиями. Когда проходит запах, шаман ссылается, что охотник прогневил Баяная и обряд надо устроить заново. А от этого ему новая прибыль. - Разве охотники сами не знают о ней? - Нет, не все: редкие из южных змеиных районов. Кроме того, они избегают её, полагая, что змеи связаны с колдовством. Более точные сведения об этой пасте сообщил нам в 1958 году другое «окно земли» (сир түннүгэ» - так принято называть в народе подобных всезнающих старцев) из с. Большое Мунку Олёкминского района олонхосут Иван Согдоев. Для получения пасты, оказывается, необходимо положить в стеклянную банку любую убитую змею и оставить летом на солнце до превращения её в зловонную тягучую массу. По сведениям И. Согдоева. достаточно чуточку мазнуть этой пастой любую приманку, то мимо неё не пройдёт ни одна лиса, соболь, горностай и колонок в радиусе распространения запаха. Слушая этих старцев, нам было тогда, по ассоциации, пришло в голову подсказать специалистам, чтобы они искали химические пахучие приманки типа «кошачьей валерианы». Вероятно, для каждого зверя имеется свой такой вожделенный запах. Но скоротечная мысль потом улетучилась и ни с кем из специалистов не привелось поговорить о том. Когда появились в крае железные, заводского изготовления, капканы, якуты-охотники освоили их так же быстро, и мастерски, как и огнестрельное оружие. К ним они приспособили все вышеотмеченные привады. За последние десятилетия в охоте на лис появилась интересная новинка. На них стали ставить весьма успешно железные петли типа заячьих «очепов». Обычно в качестве петель идёт жилка из стального троса. Мы называем это новинкой потому, что раньше из-за непрочности волосяных бечёвок, не было принято ловить лис петлями. Говорят, что тросовые петли намного уловистее капканов. Видимо, сопоставляя с ветками кустарников, лисы не чувствуют опасности от петель.

Или они лезут в неё из-за новизны метода. Ведь, и звери привыкают распознавать слишком постоянные типы орудий лова. В этом смысле и охотникам-промысловикам следовало бы почаще менять не только тактику и методику промысла, но и типы орудий. Имели место попытки применить на лис волчий яд. Однако пришлось отказаться от новшества из-за неуточненности дозировки и утери добычи. В доколхозной практике якутских промысловиков также широко применялся метод именуемый то «хорооннооґун», то «быталааґын». Он, очевидно, являлся древней предтечей современного клеточного звероводства. Звероводство же якутские колхозы и совхозы хотя и переняли в готовом виде от западных областей страны, по наличие своего опыта в данном деле ускорил и внедрение новой отрасли, и втягивали людей в детали уже знакомого новшества. Выискивая во второй половине лета норы ощенившихся лисиц, отнимали у них детёнышей. Построив последним срубные клетки с деревянным полом. Растили у себя лисят до достижения ими полного роста. Кормили их рыбой, и молочными продуктами. Забивали своих питомцев зимой, после достаточного улучшения меха. Опытные якутские промысловики, разыскавшие выводок двух-трёх маток, за лето иногда выращивали до 20 щенят. У последних мех становился вполне нормальным, очень близким к меху вольного зверька, только мех на лапках оставался заметно хиленьким. Якутская лисица обычно роет себе нору в сухих возвышенных местах, близко к водоёму. Их находили по вынутому грунту. Длина норы доходит до 5 - 6 метров, но охотник вскрывал её не всю. При помощи щупа он вначале устанавливал размещение, так называемого, «ба5араха», т.е. жилой камеры. Вскрытию подлежала только она. Вынув оттуда щенят, охотник, как правило, вычищал жилище и восстанавливал его потолок. Таков был и обычай, таково было и требование самой практики. Нередко из таких восстановленных нор удавалось подбирать новый урожай, т.е. готовым жилищем пользовались другие особи. Доращивание выловленных таким образом лисят считалось делом весьма прибыльным, но и хлопотливым, требовавшим немало опыта. Если не суметь, можно было погубить весь свой улов. Поэтому, не надеющиеся на свою опытность, часто продавали найденных щенят более опытным. В сегодняшней практике якутских охотников-промысловиков встречаются почти все виды вышеперечисленных методов охоты на лис. Исчезли только доращивание лисят и самострелы. Вместо первого ныне практикуется привязывание всего выводка к родной местности путём незаметного подкармливания. Их потом добывают зимой после достижения ими нормального возраста и состояния меха. Такое мероприятие тем необходимее, что в годы отсутствия или малочисленности кормов, в поисках пищи они разбредаются кто куда.

Волк

Этот исконный враг оленеводов, скотоводов и охотников в дореволюционной Якутии тоже относился к числу ценномеховых. В отличие от своих сородичей из других географических зон, волки Якутии обладают мехом не традиционно серой окраски.

Для прикрытия разбойничьих налетов, их мех принял цвет, напоминающий и мрак голубовато тёмных полярных ночей, и свинцово-стальной отлив снежных бурь, и светловатую коричнецу корья крупной древесной растительности якутской тайги, и лёгкую сероватость массивов кустарников тундры и лесотундры. Короче, их мех обладает довольно красивой сложной окраской, весьма близкой к окраске верхоянского тарбагана. Эту красоту не преминули отметить своевременно зоркие глаза якутских искусниц. Из волчьего меха они издревле изготовляли такие вещи, которые были не по карману даже для людей среднего достатка. Например, в дореволюционной Якутии нередко мужской волчий дорожный гарнитур (этот мех считался только мужским) стоил намного дороже лисьего из огнёвки. Кроме красоты меха, здесь ценились несравненная носкость и редкостные теплоизоляционные качества. В состав дорожного гарнитура входили: одеяло из одних отборных спинок, из них же тулуп, рукавицы из лапок, оригинальные шарфы-боа из хвостов (моойтурук), ноговицы (сутуруо), удлиняющие короткие унты. Только шапка в этом гарнитуре шилась из другого материала – из шкурок верхоянского тарбагана. Таким образом, в дореволюционной Якутии могли быть одеты в волчье одни богачи и волчий мех был в постоянном дефиците. «Только двуногим волкам доступен мех четвероногого из собрата» – острили по данному поводу малоимущие. Остатки этой традиции в сегодняшней Якутии сохранились в виде закупки волчьих шкур мехоприёмными пунктами по ценам почти равным с красной лисой и песцом. Такая стоимость волчьей шкуры получается в результате добавления к номинальной стоимости значительных премиальных сумм за уничтожение вредителя сельского хозяйства. Будучи закупленным мехоприёмными пунктами, далее шкура якутского волка попадает в западные тёплые районы страны. Там она, очевидно, под общей рубрикой «волчья шкура» равнодушно смешивается со шкурой степного волка. А последней общеизвестна цена – идёт только не на очень тёплый подклад. Так красота и удивительные теплоизоляционные качеств меха полярного и приполярного хищника ещё не замечены никем. Попади она в отдельном умелом отборе в международные аукционы, вероятно, нашла бы ценителей в качестве красивого мужского зимнего меха для стран с суровыми климатическими условиями. Здесь наидревнейшим видом охоты была, видимо, волчья яма. Однако к её услугам прибегали в поздние периоды весьма редко из-за её чрезмерной трудоёмкости. Прямостенной волчья яма никогда не была. Если она делалась широкой, то стены имели наклон, расширяющий днище. Узкая яма суживалась книзу так, чтоб все четыре ноги зверя были собраны в неудобную для прыжка позу. Колом снабжались не все ямы в целях оберегания шкуры. В годы особо глубокого снега под весну охотники устраивали такую же погоню, о которой было рассказано выше, говоря об охоте на лося. Им на лыжах удавалось заставить беспомощно высунуть язык от усталости даже этого хищника, прозванного «живой молнией тайги». При большой глубине снега лыжнику вполне было достаточно однодневного пробега, чтобы догнать матерого волка.

Подойдя ближе, он хищника добивал выстрелом из лука или ружья. Правда, для одиночного преследователя удачно завершалась погоня только на чистой местности. В залесенных и закустаренных местах такое преследование было более удобно двоим, так как почувствовав усталость, хищник начинал петлять. Излюбленным его приёмом в подобных случаях был выход, сделав невидимый круг, в тыл преследователю. Тогда гоняясь по следу, охотники часто обнаруживали волка уже вышедшим на лыжню и следующим за ними самими. Заметив начало таких манёвров, один из преследователей без лыж отпрыгивал далеко в сторону и оставался в засаде. Пока преследовал второй, оставшийся в засаде уже подстреливал крадущегося за ними волка. В условиях отсутствия второго напарника одиночному преследователю иногда удавалось перехитрить хищника оставив за собой самострел. В настоящее время вместо самострела многие настораживают проволочную петлю. До недавнего времени в охоте на волка был популярен самострел. Если насторожить его на хорошо посещаемой тропе, то это оружие без промаха обязательно давало свои результаты. Этого вида охоты ныне уже нет, как уже сказано выше, из-за опасности самого оружия. Изредка применялась на данного хищника пасть типа лисьего, но с более тяжёлым гнётом. Нормальный зверь обычно не заходит в неё, потому и ставили пасть только на изголодавшегося волка. Ею теперь не пользуются. В настоящее время широко применяются капканный лов, тросовые петли, яд и отлов щенят в логове. Ружейный отстрел весьма редок и применяется только тогда, когда обстоятельства сами заставят применить данный метод. На крайний случай прибегают к древнему «бидиргэху» и его заменам. «Бидиргэх» - самодельная пружина из тонкой пластины коровьего рога. Её, заострённую в обоих концах, свёртывают в аккуратный клубок, завязывают нитками и завёртывают куском тёплого мяса. После замораживания нитяную вязку убирают. Когда проглатывает такой коварный кусок, пружин распрямляется уже в волчьем желудке. Теперь «бидиргэх» изготовляется из стальной проволоки. Некоторые в кусок мяса вдавливают мелкие обрезки жести или толчёного стела. «Бидиргэх» применяется большей частью не охотниками для не мгновенного умерщвления надоевшего хищника. Шкурой такой добычи, разумеется, не удается воспользоваться, так как смертельно больной зверь залегает в весьма укромных местах. Волк Якутии намного осторожнее лисы данного края. Поэтому приходится быть очень аккуратным и предусмотрительным при применении самоловов. При установке капканов стараются не пересечь его следов и не оставлять признаков присутствия человека. Особенно осторожен он вблизи остатков своей жертвы. Приученный опытом жизни, подходя повторно сюда, он почти никогда не забывает, что люди могут устроить сюрпризы. Поэтому ставящий капкан около таких естественных приманок, редко когда добивается успехов, оставив орудие лова в непосредственной близости от объектов. Опытные звероловы в подобных случаях капкан ставят приблизительно в 1 - 1,5 километре от этого места. И даже на таком расстоянии к следу подходят с подветренной стороны, маскируясь естественными укрывателями следов и кочками.

Наилучшим считается установка капкана не в лесу и закустаренных местах, где хищник особенно подозрителен и идёт медленно, а на открытой местности, где он ведёт себя увереннее и бежит быстрее размашистой рысью или скачками. Для удобства установки капкана вначале снимают деревянной лопаточкой с длинным черенком уплотнившийся ком снега на следу зверя или его разрыхляют. Далее, вырыв ямочку, кладут настороженный рамочный капкан. С последнего заводская смазка удаляется дома путём вываривания в воде, за которым следует заглушением запаха железа кипячением в отваре полевых трав или кустарника. Кроме того, на капкане ослабляют затяжку симок до сильного провисания. Рациональность такой переделки заключается в том, что когда симки перетянуты, капкан срабатывает как только коснется лапа зверя. В таком случае дуги захватывают зверя за кончик лапы, а иногда только за когти. От такого лёгкого захвата хищник освобождается легко. Когда же симки провисают, захват получается весьма высокий, так как капкан срабатывает после утопания лапы зверя достаточно глубоко. Полотнянную обшивку рамок многие промысловики Якутии заменяют симкамм, считая последнюю более практичной в промысле волка. Ямку для укладки капкана делают как можно глубже, опасаясь чрезмерно быстрого исчезновения следа зверя во время снегопадов. После же исчезновения своих следов, волк не всегда может наступить на ту точку. Некоторые промысловики капкан оставляют открытым, лишь слегка припорошив снегом. Тогда примерзание к снегу нередко задерживает моментальность срабатывания пружины. Во избежание подобной неприятности, опытные звероловы на определённой высоте над капканом делают бумажной прикрытие, покоящееся на редких подпорках из тоненьких прутиков. Над бумагой потом припорашивается снег, где оставляется поддельный след зверя. Под такой кровлей действию капкана нет уже никаких препятствий и от заносов, и от примерзания. После установки капкана охотник отходит назад, аккуратно наступая на прежние свои следы. Уходя, он иногда заравнивает свои следы вышеупомянутой лопаткой и заметывает поверхность снега меховой рукавицей. Капкан привязывают тросом и к растущему дереву, и к тяжёлой сырой чурке. Если чурка окажется сухой, волк легко обгрызает её, что не случается с сырой обледенелой чуркой. Тросовая петля на волка более эффективна в чёрнотропе, в закустаренностях и наличии высокой травяной растительности. Привыкнув к безобидным нитевидным препятствиям и мусору, он редко замечает петлю. При умелом пользовании эффективно также ядохимикаты: стрихнин и сулема. Обёртывают их в стеариновую свечу, в сало или заполняют ядом трубчатые кости мелких зверушек. Такой патрон закладывают в кусок его собственных объедков или разбрасывают на его тропе вместе с чистыми кусками мяса. Последние разбрасывают не всё вместе, а по отдельным кускам издалека, введя постепенно во вкус. Вместо патрона иногда яд насыпают в оленьи кишки, которые оставляют висеть некоторое время над тёплой печью.

Когда под действием тепла яд впитывается во все поры, кишку вымораживают в виде прямой палочки. Такой отравленный кусок оставляют на волчьей тропе, зажав его в расщепе полена. Волк из него обгрызет только высунутую часть. Так каждый раз высовывают понемногу, чтобы дозы хватило на одного хищника. При применении яда особенно эффективно оставление необходимой дозы внутри головы мелкой пташки и боровой дичи. Такую приманку издалека, при помощи развильчатой палочки, втыкают в снег на обочине волчьей тропы. Её поспешно хватает даже самый наихитрющий из волков, принимая за живую, зазевавшую, птицу. У волков есть привычка набрасываться в первую очередь на желудок, падшей внезапно, своей товарки. Отсюда отравленный волк нередко сам служит отравой для других. Вылов волчьего выводка проводится в тот же период, в какой начинаются поиски щенят лисицы. Методика здесь та же самая, что и с лисьей норой. Волки Якутии не прячут своё логово. Кто проходит над ними, не может не заметить его по утоптанности, по неубранным по неубранным остаткам кормов, по незамаскированной свежей почве, вынутой при выковке норы. Нередко местная волчица пользуется готовым логовом лисицы, расширив его под себя. В отличие от степных, таёжные волки Якутии довольно пугливы. Нападения их на людей случаются редко даже при разорении логова. Отбежав в сторону, волчица в таких случаях обычно ограничивается одним душераздирающим воем. Что касается самца, то он также остаётся почти безучастен. Наконец, практикуется в Якутии и вездесущий приём охоты на волков из самолётов и вертолётов.

Мелкие пушные зверьки (горностай, колонок, ласка, летяга, тарбаган, белка и другие)

У коренных жителей Якутии незначительная ловля горностая, колонка, ласки, тарбагана и белки началась, видимо, очень давно ещё до образования внешнего спроса на них. Горностай, ласка, колонок у аборигенов Якутии издревле относились к числу отделочного декоративного материала для летнего и осенне-весеннего костюма, а также для домашней лёгкой одежды. Тарбаганы, беличьи меха издревле служили шапочным материалом. А когда накопится в достаточном количестве, из них шили дорогие дамские шубы, жилеты, жакетки, детские комбинезоны и подклады к дорогим зимним вещам. Здесь надо отметить особую манеру пошива дорогих меховых вещей якутскими искусницами. Если они намеренно не хотели создавать полоски, то любая вещь, сшитая ими, всегда выглядела так, будто она была изготовлена из одной единой монолитной пластины. В 50-х годах мы и наши знакомые долго гадали над одной старинной пелериной. Никто из нас не смог угадать, из какого материал сшита она. - Наверно, пелерина привозная из шкуры какого-то, неизвестного нам, зверя, - заключили мы. - Отпорите подклад, это не единая монолитная шкура, а искусная мозаика наших мастериц, - уверенно воскликнула здесь случайно зашедшая старая якутка. Хотя мы не очень поверили в такую версию, но всё же решили проверить права ли она. А тыльная сторона пелерины ошеломила нас – она состояла, буквально, из одних швов. Не видно было даже шкурки. Оказалось, её сшили из мириады таких кусочков различных шкурок, которые не превышали величиной 5 - 6 квадратных миллиметров.

Сколько должно быть ушло трудов и терпения, чтобы из кусочков, которые «едва можно было продеть кончиком тонкой иглы», сшить такую громадную пелерину! В детстве мы видели подробности работы таких мастериц. Любую шкурку они вначале разрезывали на множество полос и кусочков, соответственно расположению цветовых тонов, густоты шерсти, её остистости и т.д. Затем, прикладывая друг к другу и расчесывая, подгоняли друг к другу одинаковые куски и полоски так, чтобы пластина получилась, «как на живом звере», монолитной. Так, например, беличья шубка, сшитая из одних, подобранных по тональности, спинок, создавала иллюзию, будто она изготовлена из шкуры одной гигантской белки. Вся эта методика и манера ныне почти вышли из употребления. Встречаются лишь редкие остатки тех старых мастериц. А молодёжь не пожелала научиться такому чрезмерно трудоёмкому делу. Горностай – зверёк вездесущий в якутской тайге. Поэтому в прошлом его могли промышлять и профессионалы охотники и скотоводы, живущие в своих усадьбах. Особенно много данного зверька водится в местах жизнедеятельности человека. Его привлекают к таким участкам корма: мыши полевые в стогах сена, в скирдах хлеба; мыши домовые, промышляющие внутри и вне помещения; остатки рыбы и мяса на рыбалке и скотобойне; всевозможные тухлости на местах луговых и лесных палов и т.д. Самый примитивный метод охоты на горностая состоял в добывании его при помощи палок и собаки. Если не было поблизости норы, собака загоняла зверька на дерево, в дупло, в морозобойные трещины на почве, в термокарстовые трещинообразные провалы в лесу, меж корнями деревьев. В первом случае, с тонких стволов молодого деревца охотник мог растрясти зверька вниз прямо в раскрытую пасть ловкой охотничьей собаки. Сидящего высоко на толстом дереве горностая вначале сгоняли вниз при помощи метких бросков палками. Когда он спустится по стволу достаточно низко, его могли убить ударом длинной тонкой палки или поймать на петлю. Довольно оригинальна была эта поимка. На самом конце тонкой длинной палки укреплялась белая волосяная петля. Она болталась в сантиметрах около десяти от самой палки. Медленным осторожным движением снизу вверх охотник приближал конец палки к зверьку. Последний, следя не за коварной петлей, а только темнеющей линией самой палки, приникал телом к стволу, вытянув вперёд длинную шейку. Очевидно, ожидая, когда обрушится нависшая над ним страшная палка, он нисколько не обращал внимания, что раскрытая петля продевается на шейку. Когда петля заходила на достаточное расстояние на шейке, палка резко дергалась в сторону, и зверёк беспомощно повисал на конце палки. Откусить тонкую волосяную ниточку за короткий миг горностай не успевал, так как зубики у неё не лопатообразные, а конусовидные. В случае захода горностая в горизонтальное дупло, охотник снимал с себя пиджак и накрывал им бревно так, чтобы один из рукавов с завязанным концом стал продолжением канала дупла. Далее, по бревну стучали с обратной его стороны, отогнав собаку подальше от выхода.

Убегая от стука, зверёк выбегал и попадал в завязанный рукав пиджака. А там оставалось лишь придушить, не вынимая из импровизированного мешка. Имеющие под рукой, могли рукав заменить любым холщовым мешком. Из короткого дупла извлекали зверька или при помощи уже описанной петли на конце палки, или при помощи только тонкой палки. Из вертикального дупла на стоячем дереве применялись два способа поимки горностая: путём выкуривания дымом и путём срубания. После срубания ствола, вступали в силу все вышеописанные приёмы с прибавлением к ним ещё другого вида применения петли. В данном случае посередине дупла вырубалось небольшое окно, через которое вкладывалась петля. Тогда охотник, почувствовав рукой попадание мелкой хищницы, затягивал удавку сам. При извлечении добычи опять пользовались топором. Горностаев, загнанных собакой в различные щели, из которых трудно извлечь, оставляли в покое, насторожив на всех их выходах или петли, или черканы. Горностаевы петли Якутии – «киппэґэр» конструктивно были похожи на русскую силянку: большое количество волосяных петель, в сложном переплетении, были размещены внутри гнутой тальниковой рамы-круга. Пытаясь вырваться, иной горностай попадал одновременно в несколько петель внутри одной и той же рамы. «Киппэґэр», как и самострел, относился к числу самоловных «орудий без промаха». Его горностаи не боятся, видимо, принимая за обычный зимний куржак. «Киппэґэр» и черкан (позже капкан) ставили на естественных и искусственных щелях, в так называемых, «хоонку». «Хоонку – это ледяной купол, остающийся после вытекания воды в быстрых маленьких речках и маленьких озёрках и протоках. В них обычно погибает большое количество рыбы, что и привлекает такое же количество горностаев, особенно осенью во время ледостава.

Много этих зверьков набегает также в ту часть тайги, где летом и осенью бушевал лесной пал. Их привлекает туда подгнившие остатки обитателей леса, пострадавших от огня. С середины зимы, по иссякании запасов таких остатков, горностаи перекочёвывают на речные луга, густо заросшие травами, мышковать. На них охотились при помощи и петель, и черканов, а позже – капканов. Эти самоловные орудия в данном случае ставятся или вокруг их находок и оставленной добычи, или на перекрестье их следов, или у входа в нору, или просто на часто посещаемых тропках. На горностаев, охотящихся на горные виды мышей, промысел велся почти аналогично лесному. В охоте на горностая широко применяются приманки. Постоянно привлекательны для них ящерицы. Выловив летом, ящериц охотники сушат и толкут в порошок. Затем по щепотке приклеивают на сторожки и спусковые механизмы самоловных орудий. Порошок служит до утраты запаха. Осенью и зимой мясо, рыба и яйца идут на приманку в чуть подтухшем виде. Эти корма в сильно подтухшем виде особо привлекательны весной во время гона зверьков. Любят горностаи заячьи киши и сильно пахнущий половой орган зайца, именуемый якутами «куобах ыыта». Во время гона гонностаев-самцов приваживают и приманкой из задней половинки туши горностая – самки. Пользуясь притягательной силой запаха приманки, якутские охотники устраивали специальное сооружение для установки самоловных орудий. На местах, часто посещаемых горностаями, они при помощи маленьких охотничьих деревянных лопат делали искусственный бугорок из снега. На одной из его сторон протыкалась несквозная дыра похожая на нору. Туда подальше от входа закидывалась приманка. Затем в канале входа ставили капкан, у которого одна дуга оставлялась горизонтально на раме, а другой придавали вертикальное положение. Тогда капкан прищемлял зверька не за лапки, а поперёк туловища. Так избегалась порча шкурки. Капкан, разумеется, маскировали снежной присыпкой у входа в такую искусственную нору могли быть применены «киппэґэр», черкан и пасть. Последней, из-за трудоёмкости изготовления и непереносимости, и прежде пользовались не часто. При употреблении очень редко, ныне их снабжают полом и приманку подвешивают так, чтобы она не досталась мышам. В настоящее время, в зависимости от возникающих на месте лова ситуаций, в охоте на горностая применяются почти все вышеописанные методы. Из старых орудий лова, кроме пастей, доживают свой век и черканы. Ими пользуются только те, у кого сохранилось старое наследие. А новых никто не изготовляет, если не растеряет не во время, все свои мелкие капканы, и завоз не успел доставить новые партии капканов. В отличие от прошлого, меньше стало горностаев, обитающих около человеческого жилья, так как крупные посёлки их больше пугают, чем оказывают помощь. Только что описанными горностаевыми орудиями и приёмами велась и ныне ведётся охота на других маленьких пушных хищников – на колонка и ласку. Из них первый несколько крупнее горностая, что позволяет в необходимых случаях прибегнуть к методу отстрела. Всё же колонок численно намного меньше горностая и его добывают в год считанное количество. Ласка также довольно редка. Если горностай, колонок и ласка сравнительно редки, то следующий небольшой пушной зверёк – белка относится к числу самых многочисленных из всех пушных зверей Якутии. За последние годы по численности с ней начинает соперничать ондатра – новая насельника Якутии. Как уже отмечено выше, в древности мало кто интересовался белкой. Она считалась, как и заяц-беляк, зверьком, мех которого может идти в небольшом количестве только на домашние нужды. Большой промысловый интерес к данному зверьку появился в конце XVII века, после исчезновения, вследствие хищнической охоты, соболя и заметного уменьшения добычи лисы и песца. С того времени охотники, некогда считавшие белкование забавой лишь малолетних подростков, вынуждено переключились на промысел «лесного бурундука». С тех пор белкование стало крепнуть из года в год и достигло такого расцвета, что таёжный охотник, не овладевший всеми секретами промысла данного зверька, оказался не в состоянии отнести себя к числу зверобоев достаточной квалификации.

Именно в этот период в якутской тайге понятия «охотиться» и «белковать» стали понятиями чуть ли не синонимичными, так как львиную долю своего охотничьего сезона промысловик стал отводить на погоню за этим зверьком, решавшим всю результативность его труда. Этот беличий этап якутского пушного и промысла продолжался два с лишним века. Некоторое его продолжение не прекратилось и в настоящее время. Однако рациональное ведение охотничьего хозяйства и искусственное обогащение промысловой фауны, за последние десятилетия начинают вносить уже заметные изменения в прежде устоявшемся соотношении численности добываемых на промысле пушных зверьков. В скором будущем белку, вероятно, оставит позади ондатра, Имеет немалые перспективы и быстро увеличивающийся численно соболь. Одновременно увеличение численности соболя, очевидно, будет иметь некоторое влияние и на количестве белок. По наблюдениям охотников-промысловиков, от этого маленького хищника довольно серьёзно страдает самая уязвимая часть белок – их маленькие детёныши и ещё неокрепший молодняк. Если присмотреться к методике охоты, из всех промысловых зверей и зверушек белка представляет собой редкостное исключение. В охоте на неё у якутов почти полностью отсутствуют самоловные орудия. На изредка встречающиеся применения петель и черканов на их тропке можно и не обращать внимания по той причине, что их ставят в таком мизерном количестве, что они не могут иметь промыслового значения. «Этими орудиями промысла и на шапку себе не добудешь» – говорят промысловики о черкане и петлях. Этот факт также подчёркивает отсутствие в древности большого промыслового интереса к белке. Незначительный лов их тогда, вероятно, производился при помощи тех же малопроизводительных черканов и петель, оставляемых изредка во время погони за другими основными объектами промысла. А если же она подвертывалась по дороге, то её могли подстрелить из лука. В основном же, в давнем прошлом белка представляла, по-видимому, только объект для тренировки в стрельбе подросткам. Позже она ту свою роль передала бурундуку. Из набора стрел к белкам, вероятно, подходили предназначенные для мелкой дичи. Они обычно имели тупой наконечник из тяжёлых пород дерева или из мамонтового бивня и поражали цель путём оглушения. «Тиињ оно5оґун көрдүүр» («белочка идёт свою стрелу» или «белочка тоскует по своей стреле») – гласит якутская пословица. Судя по сведениям устных народных преданий, первый ранний промысловый интерес к белкам, очевидно, возник задолго до распространения огнестрельного оружия в крае. По преданиям, ранние плательщики ясака белками, добывали этого зверька путём встряхивания его прямо в пасть собаке или стрелами. Поэтому и пословица о беличьей стреле не может служить свидетельством о большой древности добычи данного меха. Промысел белки и ныне остаётся на прежнем примитивном уровне. Он самый трудоёмкий из всех видов охотничьего промысла Якутии. В нём и ныне господствует единственный метод отстрела из малокалиберной винтовки. Добычливость промысла белки ля всех охотников, разумеется, зависит, в первую очередь, от урожая данного зверька, который по годам колеблется соответственно урожаю его кормов. С другой стороны, сколько добудет каждый охотник, определяется его личными качествами.

Охотник-белковщик, прежде всего, должен быть неутомимым ходоком-лыжником. Этого требует сама специфика белкования: количество добытых шкурок белки часто выходит прямо пропорциональным величине прочесанной площади охотоугодья. Хотя колхозы и совхозы дают в полное распоряжение промысловиков достаточное количество коней и оленей, ими пользуются большей частью только для проезда до места охоты и для перевозки инвентаря и провианта при перекочёвках. Доехав до охотоугодья, промысловик обычно ставит свою палатку и отпускает коней и оленей на выпас. Сам же, базируясь на эту палатку, охотится в данной местности в течение нескольких дней, выходя каждый день осенью – пешком, а зимой – на широких снежных лыжах. Когда иссякает наличная дичь, он переезжает на новый участок. Так продолжается за весь сезон, охватывающий почти всю зиму. Из своей палатки промысловик обычно выходит с рассветом и возвращается лишь в сумерки. За это время, за исключением короткого обеденного отдыха под открытым небом, он находится в беспрерывном движении. Не было случая, чтобы кто-нибудь положил в карман якутского белковщика современные шагомеры. Вероятно, получилась бы огромная цифра, выражающая пройденный им за день путь в распрямленном виде. Если бы был устроен лыжный или пеший марафон, равняющийся по трудности, длительности и времени полному сезону белкования, всем другим спортсменам для пари мы, пожалуй, предпочли бы якутского, эвенского и эвенкийского белковщика таким же образом, как в старых кулачных люди предпочитали молотобойцев. Как и подобает прирожденным ходокам, белковщики сохраняют эти свои способности до весьма преклонных лет. Ныне в Якутии среди белковщиков немало переваливших за шестой и седьмой десятки. Они даже в таком возрасте считают лишней канителью воспользоваться в ежедневном труде услугами вьючных и верховых животных. Правда, некоторые из них иногда говорят, что трудно угнаться за молодыми. Но их, неугомонных, невозможно оторвать от леса и от промысла. - Ничего Вы не понимаете, молодой человек, - говорят они на уговоры ближних об отдыхе, - я же моментально скисну, как только нарушу свой привычный режим белкования. Как состаритесь, Вы и сами поймете о роли привычного труда для равновесия организма. Что же касается попыток заменить ежедневный пеший или лыжный ход в погоне за белкой верховой ездой на коне или олене, то из них не получалось ничего. На них можно ездить только в начале промыслового сезона. А после большого углубления снежного покрова, оленю и коню одинаково трудно преодолевать сильное увязание в снегу. Распахивая ногами и грудью снег, они продвигаются настолько медленно и устают так быстро, что лучше не иметь с ними дела. Вместо возни с ними, лыжник то же расстояние может покрыть вдвое втрое быстрее и легче. Якутские белковщики пользуются двумя типами снеговых лыж. Для ровной местности лыжи и (мас хайыґар) дощатые, тонкие, лёгкие, широченные, но весьма ходкие. Для горных местностей они пользуются другими лыжами. Последние изготовляют следующим образом. Вначале изготовляют из очень тонких досок широкие лыжи с загибом спереди и сзади. Затем на них натягивают обивку из сырых оленьих лапок мехом наружу. Когда они высыхают, их снабжают тесёмочными вязками с расчётом, чтобы можно было надевать и «против шерсти» и «шерстью назад».

Такие лыжи сами якуты называют «туут хайыґар». При подъёмах на гору такие лыжи надеваются ворсом назад. Тогда они, тормозясь о шерстку, не скатываются назад, как дощатые. При быстрых спусках положение шерсти обивки остаётся в том же положении. Когда же необходим медленный осторожный спуск, лыжи переворачивают шерстю против хода. Тогда по не очень крутому склону охотник может спуститься почти как пешком, то останавливаясь, то медленно продвигаясь вперёд. Такой спуск обеспечивается торможением шерсти обивки. Чтобы стать белковщиком, кроме крепких ног и большой выносливости, требуется и острое зрение в сочетании с меткой стрельбой. В кедровых стланиках, ельниках и кедрачах без собаки нелегко бывает заметить притаившегося зверька. Тут нужно иметь наметанные зоркие глаза. А меткий выстрел обеспечивает не только добычливость, но и качественность шкурки. Неважный стрелок, испортив шкурки, может заработать за них вдвое, втрое меньше других при равном количестве и одинаковых качествах зрелости меха сданной добычи. Каждый белковщик Якутии бьёт белку только в головку. Тогда изъяну получается меньше. Опытные же стрелки на шкурке зверька вовсе не делают ни одной царапинки: пуля их пролетает из отверстия одного глазка в другое или из одного уха в другое. Такого эффекта они добиваются, стреляя только сбоку. Иные, как рассказано выше, зверька просто оглушают, стукнув косо пролетающей пулькой мелкокалиберки по носику. Сноровке такой стрельбы детей приучают на бурундуке. Этот зверёк представляет почти живую игрушку для якутских мальчиков. За ним они без устали гоняются летом с утра до вечера. Когда они слишком ещё малы, им родители дают деревянные арбалеты со стрелами с тяжёлым тупым наконечником. Вместе с этими сорванцами проходят школу белкования на бурундуках и щенята якутских лаек. Из них потом вырастают превосходящие бельчатницы будто бы с врожденными промысловыми склонностями. Впрочем, этих собак ныне становится всё меньше и меньше. Дело в том, что они оказались распространителями такой страшной болезни, как эхинококк печени. Поэтому население решительно взялось за их уничтожение, чтобы не оставить на расплод. Все эти вышеперечисленные качества ещё не определяют каким белковщиком станет промысловик. Главным определяющим является знание повадок зверька. Это сложное дело познается в результате длительной практики и отчасти при прохождении обучения у старых промысловиков. Опытные белковщики знают почти все, чем питается в какие сезоны данный зверёк. По их рассказам в состав кормов белки входят семена лиственницы, ели, кедра, сосны, пихты, кедрового стланика, берёзы, ольхи, почки и верхушки побегов тех же деревьев и кустарниковых, хвоя, грибы и их ножки (сыроежек, маслят, моховиков, поганок, рыжиков, древесных грибов, оленьего трюфеля), ягоды. Они, оказывается, иногда не отказываются и от кормов животного происхождения.

Например, если в лесу валяется выпавший олений рог, то к нему нередко наведываются белки, чтобы погрызть его. Они иногда не прочь бывают полакомиться тушей павших животных, яйцами мелких лесных пташек, всевозможными насекомыми и их гусеницами и т.д. Как и любое лесное зверье, белки также любят солонец. Всё это высмотрели, внимательные ко всему, зоркие глаза таёжного следопыта. Они и помогают ему в охотничьей удаче. Таёжный промысловик собирает сведения об интересующей его дичи исподволь за всю весну, лето и осень. Следя за погодой, он безошибочно узнает, например, где и что произойдет в лесу относительно беличьих кормов. Сильные заморозки весной в период раскрытия первых почек, сильная жара летом, непрерывные дожди – это признаки неурожая шишек древесных растений – одного из основных кормов белки. Августовские тёплые дожди, перемежающиеся ясными днями, подсказывают белковщику, что в этом году белкам будет изрядная пожива в грибных местах и т.д. Посещая лес в летнее время, белковщик зорко следит за урожаем каждый видов беличьего корма и примечает в каких местах они лучше и где хуже. Ориентируясь этими признаками, в промысловом сезоне он и будет искать объекты своей охоты. Во время промысла ко всем этим сведениям добавляются ещё сведения официальных наблюдателей каждого хозяйства и государственной Охотинспекции. Они следят за урожаем не только кормов, но и самих белок, а также за их передвижениями. Добычливость охоты на белку на промысле зависит также и от знаний повадок данного зверька при разных условиях погоды, местности, температуры и т.д. Якутия только по названию одна Якутия. В этом обширном крае много разных внутренних зон и подзон с разными климатическими условиями, растительностью и рельефом. Для каждой из них якутские следопыты собрали о белке огромнейший материал. Всё это изложить здесь нет возможности и нет даже особой необходимости. Близкие к ним сведения читатель найдет в увлекательной книге О.В. Егорова «Экология и промысел якутской белки»

[*О.В. Егоров. Экология и промысел якутской бели, М., 1961].

Соболь

Самый драгоценный пушной зверёк Якутии. Его когда-то было здесь очень много. Однако хищническое истребление, связанное со сбором ясака, привело было к полному исчезновению данного зверька вообще из фауны Якутии. Только после установления советской власти соболь вновь появился на территории. Его привезли из соседних областей на расплод. Те выпущенные зверьки пошли быстро размножаться и с начала 50-х годов в отдельных районах начался их промысел в ограниченном количестве. С того времени промысел соболя возрастает с каждым годом уже на всей доступной для данного зверька территории.

За время исчезновения из фауны края, все старинные методы охоты на данного зверька успели забыться полностью. Поэтому, когда впервые начали давать лицензии на отлов определённого количества соболей, каждый промысловик добывал его как попало. В такой промысловой самодеятельности большей частью применялись методы, выработанные веками по отлову подобных ему зверьков, как горностай, колонок, ласка и белка. Эти методы со временем, по мере увеличения численности зверька, отшлифовывались и перешли в систему. Теперь в промысле на соболя ведущее место занимают самоловные орудия: горностаевый капкан и плашки. Изредка применяются деревянный черкан, волосяная и капроновые петли. Их ставят точно горностаево-колонковым образом внутри искусственных снежных бугорков с приманкой, около недоеденной добычи, у входа в норы и щели, на перекрестиях часто посещаемых следов. В качестве приманки используются рыба и мясо с душком, пресмыкающиеся, заячьи потроха, боровая дичь. Преследование с собакой и отстрел практикуются редко, когда во время промысла охотник случайно обнаружит его поблизости. Собака его обычно загоняет или на дерево, или в норы, щели и дупло. Из малокалиберной винтовки бьют его только с дерева. В остальных случаях оставляется капкан. Берут его руками, защищенными рукавицами, или в мешок только тогда, когда соболь заберётся в легко доступное временное убежище. О применении обмена в таких ситуациях якутские промысловики не знают.

Ондатра

Это новое пополнение промысловой фауны Якутии. Первые 120 ондатр канадского и финляндского происхождения в 1930 -1931 - 1932 гг. были выпущены в долинных водоёмах рр. Токко, и Тяна, располагающихся на территории нынешнего Олёкминского района. Зверьки-переселенцы превосходно перенесли и трудности транспортировки, и новые для них условия студеного северного края. Поэтому кроме указанного выше количества, больше не пришлось перевозить ондатр издалека. Токкинская популяция стала основным исходным материалом для продолжения акклиматизации нового ценного зверька. Освоение ондатрой всё новых и новых территорий продолжалось три десятилетия. За это время было произведено 106 выпусков из 6411 зверьков

[*Подробности см. Давыдов М.М. и Соломонов Н.Г. Ондатра и её промысел в Якутии. Якутск, 1967].

Причём выпуски производились только на определённых новых участках с расчётом, что близлежащие водоёмы будут освоены ондатрами без особой помощи со стороны людей. И эти расчёты оправдывались всегда. Почувствовавшие себя как дома с первых лет появления в Якутии, неприхотливые зверьки заселяли близлежащие водоёмы удивительно быстро.

При этом они ловко пользовались всеми подвертывающимися возможностями. В долинах рек они продвигались во время весенних и осенних паводков. Сухие луга переходили пользуясь большими дождями и лужами. Иногда охотники встречали их в самой середине глухих лесных дорог, направляющимися посуху в дальние водоёмы. О приживаемости данного зверька в условиях Якутии можно судить по тому факту, что в каждой местности их плотность достигала промыслового уровня спустя 3 - 4 и 5 - 6 лет после выпуска небольшого количества пар в данном районе. Теперь из территории Якутии, пожалуй, не осталось такого водоёма, где бы не появилась ондатра. Её перестали было выпускать на новых районах недавно, предполагая, что рубеж севернее 70⁰ с.ш. не доступен ей. Однако за последние годы она одолела и этот остаток нашей территории. Как пишут северяне, в настоящее время она штурмует тундровые озёра у самой кромки Северного Ледовитого океана. Любопытно, приспособляясь под окраску светлых вод Заполярья, ондатра там приобрела новую, весьма красивую, окраску, не присущую в средних зонах. Промысловый лов ондатры в районах первого выпуска начался довольно рано – ещё в конце 30-х годов. С тех пор соответственно расширению ареала обитания зверька, ширился постепенно и её промысловой отлов. С начала 60-х годов данный зверёк уже превратился во всей нашей территории, за исключением районов самого Крайнего Севера, в один из основных объектов пушного промысла. Этим годам постепенного развёртывания промысла ондатры и соответствует постепенного разработка методики её лова. Они основывались и на личных наблюдениях местного охотника, и на опытах других ондатроводческих областей страны. Последние, правда, редко подходили к условиям Якутии, но всё же давали что-нибудь полезное. Какие только методы и орудия лова не встречались в промысле ондатры в первые годы его отлова. Исходя из подобия нового зверька на водяную крысу и других мелких грызунов, якутские охотники, в первую очередь, попробовали применить на ондатру испытанные веками приёмы охоты на горностая, колонка, соболя, тарбагана и водяную крысу. Одни, вырезав дыру в проходе в гнездовые камеры и жилые хатки, пробовали ставить петли, плашки, черканы и крючки. Другие – ранней осенью на берегу водоёмов искали места выхода зверька на сушу. Там на тропке или в искусственной снеговой норе они настораживали капканы и черканы. Третьи - весной и осенью отстреливали из мелкокалиберки плывущих в водоёме зверьков. Четвертый метод был вреднее всех перечисленных – самоловные орудия ставились внутри разрушенных жилых хаток и гнездовых камер зверька. В результате вымораживалось жилище, что приводило к бесполезной гибели всей семьи ондатры, если у неё не имелось запасного жилья. К недостаткам промысла ондатр ранних лет относился также отлов зверька в неудачные сроки. Ранний осенний лов приводил к промыслу молодняка достижения ими полного роста, а весной отлавливались нередко беременные самки. Всё это было вскоре замечено и отрегулировано. Ловить зверьков стали преимущественно зимой подлёдными способами.

В 1946 - 1950 годах одновременно с прекращением переотлова и недоотлова, на разных водоёмах, путём правильной расстановки, ондатролов по промысловым угодьям, прекратились и прежние вымораживания жилищ зверьков. В те годы, по рекомендации местных охотоведов, ондатр стали отлавливать капканами, установленными на местах снесённых кормовых хат, на протоках, на прорубях, пробитых вблизи от их жилища. В данном случае пара капканов укреплялось на кол, воткнутый наклонно, в указанных ходах. При наличии рядом двух капканов, исключалась возможность ухода зверька, отгрызая ущемлённые конечности, Он в подобных случаях обычно попадался повторно во второй капкан. Однако, капканный лов, несмотря на некоторое увеличение производительности труда промысловика, всё же не удовлетворил желаний видавших виды якутских охотников. Но их мысли возможности увеличения уловистости самоловных орудий на этого зверька ещё не были исчерпаны до дна. Поэтому поиски новых методов и новых орудий лова продолжались. Во время таких поисков цепкие глаза следопыта вдруг подметили удивительное сходство лова нового зверька с древнейшим якутским ловом рыбы как летом, так и осенью подо льдом. На подобные сопоставления их, очевидно, натолкнули наличие ондатровых тропок в зарослях озёрной растительности и настораживание самоловных орудий на местах выхода зверька на поверхность воды. А, ведь, и лов озёрной рыбы до недавнего времени производился осенью и весной именно на «рыбьих тропках» и местах их всплывания на поверхность. И в 1964 - 67 годах начались первые попытки отлавливать ондатр «рыбьим образом» в гольяновые и карасьи верши (по-якутски «туу», по-местнорусски «морда»). Эти верши обычно сплетались из длинных тонких лиственничных дранок, завязываемых гибкой бичевой из расщепленных древесных корней. Как и подобает «рыбьему приёму», и установка верш производилась чисто «по гольянно-карасьему». Прохаживаясь осенью по тонкому льду ещё до появления наледей, ондатролов выискивал, счищая ранний снег, подводные тропки зверька среди зарослей озёрной растительности. Так в своё время он искал карасье-гольяновые тропки. На них и ставились верши в горизонтальном положении «детышем» в сторону берега. При отсутствии таких тропок, некоторые даже перегораживали водоёмы запрудой типа заездок, ставя верши на оставленных воротах-проходах. Однако из-за чрезмерной трудоёмкости запруды не получили распространения. Когда же он ставил те верши в прорубях, в продухах и в расширенных ходах кормовых хаток, он прибегал к старинному рыболовческому методу «ањхатыы». Суть этого метода заключался в отлове всплывших на поверхность рыб во время их обратного ныряния вниз. Здесь верша ставилась вертикально, «детышем» кверху. Поскольку и ондатра, всплыв ненадолго на поверхность, через ту же прорубь нырял вниз, и на него верша ставилась аналогичным образом. Результаты применения рыбьей снасти с рыбьим методом лова удивили многих своей подкупающей простотой и эффективностью. Улов здесь был такой по сравнению с капканным, «как сопоставление улова верши с уловом однокрючковой удочкой» – шутя вспоминали о тех годах сами ондатроловы. - Прежние наши методы по сравнению с методом вершей были, оказывается, похожи на попытки поймать живую рыбу из водоёма прямо на рожну, - говорят другие.

Однако новый метод оказался не без изъяна. Ондатры нередко выгрызали тонкие дранки верши и уходили. Стремясь ликвидировать этот недостаток, вскоре появились верши из брезента. Но они пугали зверьков своей непроглядной теменью. Выход из этого положения в 1949 г. подсказал практикам охотовед М.М. Давыдов, предложив заменить традиционный материал якутских верш широко ячеистой проволочной сеткой. С этого времени верши стали изготовлять то из обожженной мягкой тонкой проволоки, т из алюминиевых сеток для клеточного звероводства. Теперь это орудие лова почти всюду капканному лову. Со времени первого своего появления, ондатровые верши претерпели ряд усовершенствований не только в деле улучшения изготовляемого материала, но и в конструктивном отношении. Одновременно были подвергнуты тщательной шлифовке и методы настораживания этих орудий лова. Ранние металлические ондатровые верши почти целиком копировали все конструктивные особенности своего первоначального оригинала – якутских карасевых «андьа». Однако как только стали изготовлять их в массовом количестве, сама практика подсказала некоторые неудобства точного калькирования рыболовной снасти. Прежде всего, выяснилось, что габариты верш слишком громоздки. При частых транспортировках даже на конных санях невозможно было уместить их достаточное количество. А при пользовании оленьими и собачьими нартами их перевозка требовала лишних холостых поездок. Здесь некоторые попытались перевозить их в уплощенном виде. Но по приезду на место охоты приведение их в рабочее состояние на морозе отнимало немало драгоценного времени промысловика. С другой стороны, для настораживания крупногабаритных верш требовалось проруби делать шире. Следовательно, от размеров верш зависели и размеры затрачиваемого физического труда на поколку льда пешнёй. Кроме того, ондатроловы стали сталкиваться ещё с одной неприятностью, связанной с размерами верш. Крупные верши иногда вовсе не умещались в пространстве между льдом и дном в мелких водоёмах. Таким образом, у усовершенствуемых верш стали уменьшаться их габариты. Здесь минимум определялся не только одной глубиной водоёмов. В вершах надо было сохранять такую ёмкость, чтобы внутри их умещался весь возможный улов без особой тесноты и примерзания к стенке. А максимальный разовый улов иногда мог переваливать за два десятка ондатр. Отсюда, наиболее удобными размерами верш пока считается: длина – 50 - 70 см, ширина – 40 - 50 см, диаметр обручей – 40 см, ширина ячеек сетки –4,5 см и толщина проволок – 41,2 – 2,0 мм. Ко всяким орудиям лова звери также привыкают, постепенно приучаясь отыскивать их слабые места. Смышленые зверьки-ондатры, при частом применении верш рыболовной однопроходной конструкции, довольно быстро раскусили её недостаток. Когда ставится однопроходная верша «детышем» кверху, сбоку её обычно оставляется жёлобчатый проход для пропуска зверьков на поверхность воды. По расчётам, они должны были попадать в вершу при обратном нырянии в воду. Так они и делали в первое время.

А в дальнейшем, заметив опасность, многие из них не стали нырять как попало. Хитрейшие из них в воду обратно стали уходить через тот же свободный проход сбоку, через который они поднимались на поверхность. Раскусив данный манёвр, ондатроловы также не остались в долгу перед зверьком. В том проходе они стали делать открывающуюся вовнутрь и сразу захлопывающуюся дверку. Другие там же стали ставить отдельную копию «детыша», привязываемую к верхнему обручу верши. Поскольку та воронка повернута широкой стороной книзу, она, пропустив зверьков наверх, при обратном нырянии стала выставлять навстречу, как миниатюрные пики, свои «усики». Ондатре теперь оставалось или примёрзнуть на поверхности, или нырять в устье большой воронки, ведущей вовнутрь верши. Так появилась двухпроходная верша. Эту вторую воронку-проход, в другом варианте, стали устанавливать сбоку, пропустив сквозь стенки верши и основного верхнего «детыша». Тогда поднимающийся снизу зверёк через боковую воронку всплывал на поверхность прямо внутри устья большой основной воронки. При нырянии его могла теперь пропустить единственная дыра – вовнутрь верши, так как боковой вход щетинился «усиками» навстречу. Во избежание ухода зверьков через боковые лазы, для поднятия на поверхность проруби, были придуманы и другие варианты верш. В одном из них однопроходная верша ставится устьем воронки вниз. Тогда старающаяся выйти на поверхность ондатра снизу заходит прямо в вершу. Во втором случае, для такого захода непосредственно в вершу ликвидирован верхний основной проход и оставлен единственный боковой. В большие морозы, несмотря на утопление верши на некоторую глубину, бывает так, что промерзание достает до верхней крышки орудия лова. В таком случае при выемке повреждаются шкурки примерзших к крышке зверьков. Во избежание такого примерзания некоторые ондатроловы снабжают свои верши внутренней сетчатой или металлической перегородкой. Тогда, ищущие выхода зверьки погибают от недостатка воздуха не под крышкой, а под средней перегородкой, находящейся в незамерзающей части воды. Как видим, отлов ондатры из-за преобладания зимнего промысла стал напоминать больше подлёдный лов рыбы, чем охоту на пушных. Казалось бы, хоть здесь охотник мог бы обойтись без извечного своего спутника и помощника – собаки. А якутские лайки со своим бесподобным нюхом и приспосабливаемостью ко всему заняли себе достойное место и в данном виде промысла. По мере углубления снежного покрова ондатролову приходится тратить немало времени на поиски кормовых хат и продухов зверька. При наличии же, специализировавшейся на этом деле собаки, в любом водоёме он точно подъезжает только к кормовым хаткам и продухам, указываемым лайкой. Как и бывает в любом другом виде промысловой охоты, ондатроловы отметили, что и в данном деле проявляют свои склонности не все лайки. Их они выделяют из щенячьего возраста и приучают к «работе» под руководством взрослой опытной собаки. Промысел ондатры ведётся в зависимости от типа водоёмов. В мелких водоёмах, угрожающих промерзанием до дна, отлавливают всех зверьков до единого, ибо им всё равно не дотянуть до весны. Аналогичным образом поступают и в водоёмах с ограниченными запасами кормов. На приплод оставляются зверьки в достаточно глубоких и богатых кормами водоёмах.

Во время промысла ондатроловы пользуются и конной, и оленьей, и собачьей упряжками, в зависимости от наличия их в данной местности. А где имеются все три вида упряжек, зверолов выбирает по своему усмотрению. Как видим, в лице разработки методов лова нового зверька – ондатры, представилась случайная возможность проследить за творческой кухней следопыта-охотника Якутии. К сожалению, нет аналогичной возможности по реконструкции пройденных этапов старых методов промысла других традиционных объектов охоты.

Песец

Песец – обитатель островов, побережий, тундр, и лесотундр Северного Ледовитого океана. Его промысел связан с единоборством с арктическими вселеденящими бурями, с преодолением по бездорожью огромных пространств снежной нехоженой целины и с состязанием с многомесячными полярными ночами. И чем страшнее, холоднее и темнее ночь, тем белее, пушистее и искристее песцовый мех. За это занятия испокон веков берутся люди редкостной физической закалки, искрометной находчивости и хладнокровной отваги, не боящейся никакой разбушевавшейся стихии. Интересен и внешний их облик. От привычки всю жизнь противоборствовать северным злым ветрам, их фигура чуть заметно и упрямо наклонена вперёд. Но от этого она ничуть не теряет своеобразную спортивность выправки, удивительно сохраняющуюся даже до исполнения седьмого десятка. Любо смотреть на песцелова на его промысловой нарте во время резких и крутых виражей. Он чем-то напоминает циркового артиста или гимнаста – до того бывают стремительны и виртуозны движения его гибкого корпуса, сохраняющего устойчивость саней перемещением центра тяжести своего тела. Эти движения особенно хорошо видны в сравнительно тёплое время года, когда корпус промысловика обтянут ловко подогнанной лёгкой одеждой (вместо зимней уродующей кухлянки). На отдыхе эти движения исчезают, заменяясь ленивой кошачестью. С лица полярника-песцелова никогда не сходит иссиня-коричневый загар, чем-то напоминающий цвет мореного дуба. Оно, вероятно, потому и напоминает крепчайшее дерево, что сродни ему по своей закалке и крепости. Это лицо, загоревшее от снежных отражений и дубленое бурями и ветрами ненастной тундры, не будет обморожено ни в какие лютые морозы и не будет обожжено никакими палящими лучами летней жары. Особенно примечательны глаза тундровика. Они иногда широкие, открытые с прямым разрезом, иногда узенькие, совсем исчезающие в лукавом прищуре. Но все они одинаковы тем, что воплотили в себе черноту длительных полярных ночей блеск северных сияний, искристость апрельского снега и добродушную улыбчивость ясного незаходящего летнего солнца. Они все по орлиному зорки, по снайперски метки и по следопытски всевидящи.

Таковы все коренные тундровики Сибири разных национальностей – амундсены мужественной профессии, покорившие грозную Арктику ещё в те времена, когда чуть ли не всё человечество ютилось в примитивных стойбищах и пещерах каменного века. Каждый колхоз и совхоз Заполярья имеет постоянные бригады песцеловов. За ними закреплены охотничьи угодия, площади которых могли бы соперничать с площадями целых европейских государств. Живя в постоянных посёлках, они выезжают на промысел то на оленях, то на собачьей упряжке. Этим древнейшим безотказным полярным «вездеходам» на одного-двух охотников всё ещё не придумана достойная техническая замена. Во время промысла олени добывают себе корм из-под снега, а собакам сам промысловик заранее заготовляет корма из всевозможной сорной рыбы. Во время промысла жильем для песцелова служат и постоянные охотничьи избы, и переносные чумы с покрышкой из оленьей шкуры, и «балок'и», установленные на нартах. Постоянные избы бывают двух типов. Одна в виде базы – в центре угодья. Из неё песцелов на дальние концы выезжает со своим чумом. В другом случае, строятся несколько изб на расстоянии дневной езды друг от друга вдоль по линии расположения самоловных орудий. Выезжая из одной избы, песцелов в конце рабочего дня доезжает до другой избы и остаётся там провести ночь. «Балок'ами песцеловы называют небольшой каркасный домик, построенный прямо на нарте. Покрышка «балок'а» бывает разная, то из брезента со шкурой, то из ровдуги и шкур. Топливом служат дрова, подбрасываемые на места охоты заранее. Своих песцеловов колхозы и совхозы не отвлекают никакими другими работами. Он круглый год занят промыслом и подготовкой к нему. Немного отдохнув дома в посёлке после зимнего промысла, многие с весны обратно возвращаются в свои охотничьи угодья в тундру. Там они проводят всё лето, готовясь к зимнему промыслу. А подготовка состоит из бесчисленного количества мелких, но отнимающих уйму времени, работ. Самым трудоёмким из них является заготовка дров. Его в самой тундре нет. Если подвернется удобный случай, во время половодья можно подобрать плавник. Сложенный по-хозяйски, он за лето успевает высохнуть до достаточной горючести. Иногда дрова сплавляют из верховьев рек, поднимаясь туда специально для заготовок. Осенью по первопутку затем их перевозят по отдельным пунктам остановок, рассчитывая заранее, где они понадобятся зимой. Одновременно с заготовками топлива изготовляется и материал, как для новых пастей, так и для ремонта старых. Закончив с заготовкой топлива и необходимых материалов, песцелов принимается за приведение в порядок охотничьих изб, а также за ремонт и установку пастей. Последние принято ставить на таких местах, где в зимнее время они не были бы занесены снегом. Такими местами в тундре являются вершинки бугорков. Они удобны ещё тем, что сам песец очень любит вскакивать на такие вершинки для широты обзора окружающей местности. Однако не всегда подвертываются бугорки на тех местах, где бы охотнику хотелось установить пасть. В таких условиях он сам берётся создавать бугорок искусственным путём.

Пока земля ещё талая, он надрезывает большие пластины мшистого дёрна и из них складывает необходимой величины бугорок. Так и устанавливается новая пасть. Она обычно состоит из стёсанных и отструганных двух плах – одна для гнёта, другая – для мостика. Некоторые не делают мостика. Настелив вместо плахи тонкие палочки. Ориентируют пасть так, чтобы господствующие ветры не набили в неё снегу, а наоборот сдували. Ведя все эти работы, песцелов одновременно ведёт наблюдение за интересующими его зверьками. Он подмечает, где хороший урожай как на самих песцов, так и на его основной корм – на мышей-леммингов. Отсюда он делает прогнозы на будущий промысловый сезон: где будет богатая добыча и в каком направлении будут перемещаться зверьки. Если отведение всего леса на подготовительные работы является делом отдельных любителей тундры, то ко второй и третьей декаде августа на зимние промысловые угодья выезжают все, без исключения, песцеловы. Отремонтировав жилье, инвентарь и пасти, они принимаются за заготовку кормов для ездовых собак и для привады песцам. Обычно тундровые озёра, маленькие ручейки и речки дальних пустынных мест тундры кишмя кишат всевозможной рыбой. Их никто не ловит во веки веков, так как вызов улова по абсолютному бездорожью обошёлся бы сверх меры дорого. Поэтому простыми сетями за короткое время песцеловы заготовляют столько, сколько им необходимо на всю зиму. Причём нередко они не тратят лишних усилий и времени даже на транспортировку, вылавливая необходимое количество рыбы непосредственно в тех пунктах, где они желают создавать склад кормов. Так что, вопреки уверениям отдельных специалистов, ездовые собаки песцеловов, во время промысла нисколько не расходуют товарной рыбы, вылавливаемой в транспортабельных местах. Наоборот, они выводят на пользу недоступные богатства диких водоёмов. Часть выловленной рыбы идёт на зимние приманки самоловных орудий, другая её часть используется для привады. Готовя для последней цели, рыбе дают приобрести некоторый душок, ибо песцы и другие мелкие хищники её больше любят в таком виде. С другой стороны, запах чуть потухшей рыбы песец чует из расстояния намного большего, чем запах свежей. В одних случаях приваду закапывают в неглубоких ямах с созданием некоторых искусственных трудностей. Например, перед закапыванием, приваду забрасывают кустарниками, плавником и т.д. Одновременно в слое земли намеренно оставляют отдушины для распространения запаха. Всё это должно успеть примёрзнуть до отыскания песцами. Именно поэтому и делают приваду расстилается на льду водоёма и путём пробития проруби заливается водой в смеси со снегом. Тогда она крепче вмерзает на месте хранения. Такие искусственные трудности создаются с целью, чтобы песцы не съели весь запас слишком быстро. Иначе привада не достигла бы основной своей цели. Ведь, при помощи её хитрые тундровики искусственным путём увеличивают плотность зверька на своём промысловом участке, ибо каждый песец, обнаруживший подобный «клад», не уходит никуда до полного обгладывания всех запасов трудно поддающихся кусков.

Кроме рыбы, в качестве привады используются оленьи потроха, дикие олени, куропатка и поздние осенние пернатые. Кроме привад тем же целям служат и небольшие копны, заготавливаемые промысловиками на местах песцовых кормовищ. В таких копнах собираются лемминги – тундровые мыши, представляющие один из основных естественных кормов песца. Вторым основным видом орудия лова песца является капкан. Его настораживают вокруг привад, около трупов погибших животных, на местах волчьих трапез, в окрестностях нор, на часто посещаемых следах, около одиноко торчащих деревьев, жердей и колов, около любых чернеющих пятен и т.д. При настораживании капкана около привад, никогда его не ставят слишком близко. Так хлопком, приведённого в действие, орудия и болезненным криком попавшегося, можно вспугнуть собравшихся зверьков, которых нередко может оказаться множество. На расстоянии 10 - 20 м. устанавливается капкан и в случаях обнаружения трупов погибших животных. Здесь промысловики учитывают ту особенность песца, который никогда не подходит прямо к любой приваде и к заинтересовавшему предмету. Он обычно подходит, делая осторожные круги, принюхиваясь и постепенно сужая радиус кружения. Здесь нужна практика и промысловая прозорливость. Тундровик должен определить по возможности точнее тот пятачок, на который песец обязательно наступит, кружа около находки. Превосходно зная повадки и привычки объекта охоты, песцеловы нередко берут песца на самых простых пустяках. Например, заметив передвижение зверьков по льду водоёмов, они ухитряются привлечь внимание песца на обыкновенный кусок льда. Заинтересовавшись этим, мозолящим глаза, куском, он подходит и попадается в капкан. В другом случае около своего капкана намерение оставляют несколько небольших кусков земли. Любопытство искусственно созданными тёмными пятнами здесь становится для зверька роковым. На том же тонком знании своего дела основано и создание искусственных «туалетов» для песца. Последний, как и любой подобный на него зверёк, не проходит мимо одиноко торчащих палок и деревьев, чтобы не помочиться у его основания. Тундровик на своей нарте специально возит всевозможные предметы, годные для такого дела: выпавшие оленьи рога, палочки, жердочки. Втыкая их на, часто посещаемых песцами, местах около них он оставляет припрятанный капкан. Опытный песцелов, такой как депутат Верховного Совета СССР, булунец С.И. Антонов, если обнаружит песцовую нору, не упустит ни одного при помощи установленных в 10 - 15 метрах от входа капканов. Для установки капканов каждый песцелов возит с собой небольшую фанерную лопату и специальный снежный нож из твёрдого дерева. Последний обоюдоострый и чуть изогнутый, длиной 25 - 30 см. Выбрав облюбованное место, он при помощи фанерной лопаты сооружает небольшой бугорок диаметром около 0,8 - 1,0 м. высотой – 0,3 м – 0,4 м. В самой середине здесь закапывается и промораживается чурбачок, к которому укреплена цепочка от капкана. Многие цепочку намеренно делают несколько длинноватой, приблизительно равной 1,5 м.

Такая её длина удобна тем, что попавший в капкан зверёк не разрушает бугорок. Стараясь вырваться, песец обычно засыпку бугорка. При короткой цепи все эти действия привели бы к основательному разрушению становящегося ценным бугорочка. А ценность последней заключается в том, что её в дальнейшем перестают остерегаться остальные зверьки. Они принимают предсмертные старания попавшегося в капкан песца за следы поисков корма. От такой веры у них самих возникает желание покопаться здесь старательнее предыдущего. На вершинке бугорочка оставляется выемка для капкана. В неё ставится настороженный капкан с таким расчётом, чтобы он не выступал после накладки на него маскировки. Далее деревянным ножом вырезается затвердевший ком снега и из него осторожным стесыванием изготовляется пластина. Ею прикрывают капкан с последующим припорашиванием рыхлым снегом. Пружина капкана остаётся свободной, поставленной, во избежание заноса, поперёк направлению господствующих ветров. В другом случае капкан устанавливается на следу зверька, аналогично вышеописанному по поводу капканного лова других пушно-меховых. Как в первом, так и во втором случаях для защиты от заноса с наветренной стороны установленного капкана ставится маленький щиток-заслончик. Если капкан на льду, то заслончик делают из куска древесной гнилушки, а на суше – из кусочка льда и снега. Различие материалов заслона здесь исходит из расчёта, что щитки, кроме непосредственного назначения, могут служить и привлекающей внимание привадой. В море и водоёме песцов привлекают куски дерева, а на суше – почему-то льдинки. В 0,5 м от настороженного капкана оставляется полузакопанная в снег приманка. Приманки применяются и для пастей. Интерес песца к приманкам меняется в зависимости от особенностей года. Он особенно привередлив к ним в годы обили кормов (леммингов и диких оленей, сопровождаемых волками и т.д.). Такое обилие часто бывает в начале промыслового сезона. Для определения большей привлекательности того или иного вида приманок, время от времени тундровики оставляют на выбор сразу несколько разновидностей кормов. По тому, какой кусок отобран песцами из предоставленного на выбор меню, они и устанавливают ходкость той или иной приманки. В состав такого меню входят: нерпичье мясо, дикий олень, скотские и оленьи потроха (ача), зайчатина, мыши, куропатка, чайка, кости дикого оленя, ягоды, обожженные перья, любая не слишком протухшая тухлятина, рыба, тушки самих песцов, особенно в период течки. Менее привередлив песец, к приманке в зимние большие морозы и бури. Охотно и без особой опаски пользуется он остатками волчьих жертв. Поэтому нередко с появлением волков и диких оленей, песцов неожиданно становится много, и исчезают они с исчезновением первых. Как видим, промысловики-песцеловы пользуются, в основном, пастями и капканами. Каждый из них обычно имеет и то и другое самоловное орудие. По их мнению, пасти хороши в период больших морозов и для стационарной охоты в постоянно добычливых местах.

Капканы же удобны своей большой транспортабельностью во время осенних и весенних передвижений зверьков, а также для настораживания в любых подвернувшихся удобных случаях. Каждый промысловик старается насторожить как можно больше самоловных орудий. Только данное желание лимитируется ограниченностью возможности их обслуживания. Во всяком случае, количество используемых одним промысловиком самоловных орудий колеблется от 160 до 400 - 450. При этом количество пастей во многих случаях преобладает над количеством капканов. Осматривать самоловные орудия требуется как можно чаще, ибо сработавшие из них упускают возможности ещё большей добычливости. С другой стороны, пролежавший долго пойманный песец может быть испорчен как самими песцами, так и другими хищниками. Особенно уязвимы в этом отношении капканы, добыча которых остаётся лежать открытой полностью. По сравнению в ними добыча пастей обладает большей сохранностью, так как прикрыта доской. Отсюда песцелов в первую очередь спешить к своим капканам, а затем только поворачивает к пастям. Особенно бывают затруднены осмотры капканов и пастей в непогоду. Именно в такие сезоны увеличивается продолжительность простаивания их без осмотра. Между тем, по наблюдениям отважнейшего из песцеловов Севера, Героя Социалистического труда, Н.С. Колесова, оказалось, что самая большая добычливость самоловных орудий приходится иногда именно на периоды сильнейших бурь. Выяснилось, что буря действует и на песца аналогично другим теплокровным. Он во время бурь мечется по всей тундре, стараясь и согреться, и разыскать лишний корм. Установив этот факт, и начал Н.С. Колесов свои баснословные рейды по беснующейся в вихре тундре, добиваясь редкостных успехов. Правда, подражателей ему нашлось не очень много. Во время осмотра капканов и пастей песцелов возит с собой всё необходимое для ремонта самоловных орудий и запасы приманок. Кроме того, на его нарте постоянны приготовления для встречи всевозможных капризов тундры. Как настигнет непогода, он должен быть готовым найти себе и своему живому транспорту убежище в любой точке этого, казалось бы, бесприютного простора. Некоторые песцеловы сочетают промысел в тундре с охотой в полосе лесов. Так до 20 ноября, т.е. до поспевания меха песца, они охотятся в тайге на соболей, горностаев, колонков, лис и др. Таковы большей частью не коренные тундровики, а охотники из лесотундры и районов близких к ним. В доколхозное время, кроме промысла, довольно широко практиковалась поимка песцовых щенят летом и доращивание их дома. В наши дни также попробовали возродить данную практику, но потом прекратили, очевидно, из-за не очень большой выгодности.

Клеточное звероводство

В ходе изложения об охоте, выше коротко упомянуто об одном своеобразном якутском дореволюционном методе добывания пушнины путём доращивания щенят диких песца и лисицы. Если рассмотреть с точки зрения сегодняшнего дня, тот способ добывания можно отнести к разновидности, вернее, к прапредку современного клеточного звероводства. От последнего древний якутский метод отличался тем, что весь выращенный молодняк зимой, по «созревании меха», забивался весь, не оставляя ни одного на плод.

Об оставлении на племя тогда, очевидно не было принято заботиться из уверенности, что на следующий год сами богатые тайга и тундра всё равно обеспечат необходимое количество щенков. И эти расчёты в период немногочисленности охотников и изобилия дичи оправдывались вполне. Таким образом, древнее якутское народное звероводство отличалось от современного клеточного перекладыванием забот о кормах и содержании взрослых самок и самцов лисиц и песцов на плечи главного зверовода планеты – самой природы. Кроме того в распоряжении стихийных звероводов из народа не было, как ныне, никакой справочной литературы о данном деле. Они руководствовались лишь собственным опытом и опытом ближайших соседей. Кажется, и в тех опытах было немало рационального, так как падёж щенят был, очевидно, невелик, иначе по нерентабельности само дело прекратило бы своё существование. За неимением сеток, пойманных щенят в старину принято было держать в довольно просторных вольерах, построенных в виде сруба с жердей или брёвен-тонкомеров. Для предотвращения бегства путём выкапывания лазов в земле, вольеры были снабжены полом из такого же материала, что и сруб. В качестве корма использовалась большей частью сорная рыба, как гольян озерный, красноглазка и другие. В качестве мясной пищи для зверей до выпадения снега использовали водяных крыс, бурундуков, сусликов овражек, ворон и других несъедобных массовых зверушек и пернатых. Меню выращиваемых зверьков разнообразилось толчёной рыбьей и скотской костью, ягодой-толокнянкой и молоком. На таком корме и песцы, и лисицы вырастали хорошо, а их мех могли отличить от меха волчьих зверьков лишь по растертой сильно шерсти лапок. Слабые затухающие волны, так называемой, «лисьей горячки», охватившей в начале ХХ века Канаду, США и ряд других стран, докатились и до Якутии. Они вызвали не только усиление древнеякутского доращивания пойманных щенят, но и открытие небольшого количества частных питомников, основанных на привозных культурных зверька. Однако по количеству содержавшихся зверей и технологии ухода за ними, эти питомники не на много уши вперёд от местного традиционного доращивания детёнышей зверей. Когда отгремели бои на фронтах гражданской войны, новая власть рабочих и крестьян вновь взялась за восстановление прерванной традиции звероводства. В 1927 году вблизи г. Якутска был создан первый государственный питомник по разведению черно-бурых лисиц и песцов. В 1936 году были привезены 29 самок и 10 самцов серебристо-чёрных лисиц из Байского зверосовхоза в только что организованную звероферму Южно-Саккырырской производственно-охотничьей станции.

Ферма эта позже перешла во владение «Холбоса». Через три года сюда поступило новое пополнение из 18 самцов тех же пород лисиц из Салтыковского зверосовхоза Московской области. При ферме были организованы курсы звероводов, подготовившие ранние отряды кадров по данной специальности. Начало колхозному звероводству Якутии положили колхозы Кобяйского района. Первые три зверофермы здесь появились в 1938 году и до начала второй мировой войны их количество возросло в несколько раз. Однако все вышеперечисленное представляло собой лишь робкое начинание. Звероводство в данном крае превратилось в солидную отрасль по добыванию мягкого золота лишь в послевоенное время. Осуществляя особое распоряжение правительства СССР о звероводстве на Севере, начиная с 1948 года зверофермы появились повсеместно. В них вначале были одни лисицы. Позже, с середины 50-х годов, к ним добавили голубых песцов, более приспособленных к рыбным кормам, имеющимся в изобилии в северных районах. В конце тех же 50-х годов были проведены опыты по разведению норок, но не совсем удачно. Теперь в Якутии выращиваются серебристо-чёрные лисицы и песцы. Их продукция иногда достигает до 60% всей стоимости заготовленной в Якутии пушнины. Как видим, лисеводство и песцеводство в клетках достигли такого развития, что оказались в состоянии соперничать с самим богом охоты – Баянаем. Вызов последнему успешно бросают такие искусные мастера звероводства, как Герой Социалистического Труда М.И .Аммосова, Г.В. Бандеров, И.Н. Соловьев, Е.Е. Васильев, И.Ф. Егоров, Е.Д. Какорина, И.Е. Стрчков и другие.

Заканчивая главу, надо, вероятно, остановиться коротко о долгожителях в области приёмов и методов производства. Прикрываясь термином «отсталость», мы нередко избегаем от вопроса их возраста. Выше уже отмечено, что коневодческий обряд «кый» имеет свою датировку в лице выпуска части одомашненных лошадей на волю. Так могли поступать только во времена, когда рядом бродили дикие косяки тех же животных. Короче, обряд возник в период, когда доместикация лошадей ещё не была завершена. Это, по меньшей мере, самый ранний неолит или верхний палеолит. Выходит, обряд сумел-таки дотянуть от палеолита до наших дней. Но это всё же обряд, а не живая практика жизни. Однако, оказывается, и последняя не очень-то уступает первой. Вспомним палеолитическую облавную охоту на мамонтов. В её свете взглянем как сегодняшний якут ловит своих домашних лошадей и оленей. Коневодческие и оленеводческие изгороди системы «кораль» точно воссоздают методическую схему расстановки облавщиков на мамонта: широкие крылья, суживающиеся римской пятеркой посередине. На месте сужения для лошадей и оленей устраивается ловчая клетка, а для мамонтов здесь была или ловчая яма, или обрыв с дожидающимися в засаде. Как видим, и тут палеолит дожил до нашего сегодня. Из нашей современности сюда же относятся: оленьи «поколки», на переправах (загонщик – сама природа, дожидающиеся на засаде – те же облавщики); неводьба рыбы как летом, так и подо льдом зимой (тут верёвочная изгородь той же римской пятеркой и мотня вместо ловчей ямы, а осенняя подлёдная неводьба копирует облаву почти фотографически); облавы на зайцев, лосей, линных гусей и т.д.; рыболовная сеть также калькирует облавную охоту.

Из материальной культуры палеолита на сегодняшний день несут трудовую вахту изгороди, верёвки, часть гончарных изделий, незаменимая тренога и др. Что же касается неолита, то он местами в Якутии составлял, буквально, вчерашний день. А способствовали тому имущественная дифференциация, отсутствие дорог и чрезвычайная удалённость окраин. Вот сведения о вчерашнем неолите. Будучи в этнографической экспедиции в 50-х годах в Усть-Майском, Кобяйском районах и в окрестностях оз. «Мастах» Вилюйского района, нам не раз привелось увидеть пни, срубленные не железным топором поперёк волокон дерева, а путём скола клиновидными и клювовидными орудиями. Их показывали нам местные старые люди с комментариями, что срублены они некогда каменными и костяными топорами. Зная из наблюдений приблизительную сохранность высохшего дерева в разных условиях Якутии, мы пробовали даже высчитать время такой странной рубки леса. Если учесть, что пни, вбирающие в себя всю влагу атмосферных осадков, не могут сохраниться боле двух-трёх или четырёх-пяти десятков лет, то такое событие могло иметь место где-то на рубеже прошлого и нашего столетий. «А бой у них лучной. У стрел рогатины и копейца все костяные, а железных мало. И лес, и дрова секут, и юрту рубят каменными и костяными топорки» – писали русские землепроходцы XVII века о жителях Алдана, Учура, Маи и Аима. Сюда можно добавить ещё «странное» название у якутов втулки для топорища в топоре «сүгэ өрүүтэ», что дословно переводится: «вязка топора», т.е. выходит, топорище не вставлялось во втулку, а привязывалось. Импонируют им также костяные и деревянные наконечники якутских стрел, подобранные в старых амбарах и экспонирующиеся в музеях; сохранение в Оймяконском районе методов добывания огня трением

[*В.А. Туголуков. Следопыты верхом на оленях. М., 1969, стр. 18].

Каменные скребки желающие и ныне могут увидеть в повседневном инвентаре оленеводов Якутии. В конце 50-х годов археолог Якутского Филиала СО АН СССР, С.А. Федосеева встретила их в Колымо-Индигирском крае и зафиксировала методику изготовления. А.Д. Куриюк в книге «Оленеводство Якутии» под надписью «кустарная выделка оленьей шкуры», поместил фотографию женщины из совхоза «Нижнеколымский» с каменным скребком. Грубый крупный скребок из тёмного камня у неё насажен в характерную для Якутии бумеранговидную гнутую рукоятку из цельного дерева

[*С.И. Николаев. Примитивное добывание огня у дореволюционных оймяконцев (В «Сборнике научных статей Якут. Республ. краевед. Музея» вып. III, Якутск. 1960)].

Такого же гнутого типа рукоятки из оленьего рога и из цельного дерева для каменых «кэдэрээнов» (скребков для изготовления замши) в 50-х – 60-х годах мы встречали почти повсюду в оленеводческих районах севера Якутии.

Ими, обычно пользуются преимущественно старые люди. Их скребки иногда насаживаются в прямые ручки из согнутого пополам гибкого ствола кустарника. После прижатия между ними скребка, обе половинки аккуратно и красиво обматываются оструганной гибкой талиной. Среди употребляющихся поныне, северных скребков из камня, мы не встречали ни одного маленького и такой ювелирной отделки, какие находят в раскопках. Северные современные скребки крупны и весьма грубой обработки. Если они рассчитаны для использования без рукоятки, они намного крупнее человеческой пригоршни, чтобы во время работы не мешала сама рука. Характерно, что на них более тщательнее обработана та сторона, за которую берут рукой, а не рабочий край. Сами женщины, которые пользуются ими, объясняют это необходимостью создать условия для рук, чтобы они меньше уставали и не растирались в мозоль. Особенно массивны и крупны скребки, насаживаемые в рукоятки. Говорят, что меньше уходит сил на нажим, когда скребок увесист. Готовят скребок очень просто. Лично мы никогда не думали, что этот процесс настолько общедоступен. На берегах рек берут любой слоистый крупнозернистый камень, какой вездесущ на якутском Севере. Его ударом и броском на валун разбивают на мелкие куски. Отбирают из них кусок необходимой величины и обрабатывают сторону, которую держат рукой или насаживают на рукоятку. Рабочий край чуть подправляют грубой односторонней или двусторонней ретушью. Однако довольно часто его оставляют без ретуши, когда скол удачный. Ретушь производится путём лёгкого постукивания о гладкий валун обрабатываемой поверхности. Вот и вся работа, с которой справляются сами старые женщины. Никаких мастеров по этому делу никогда у них не бывало. Относительно предпочтения их до сих пор, они объясняют большей качественностью обработанной ими замши. – У каменного скребка рабочий край не просто острогранный. – убеждённо объясняют они. – На нём бесчисленные зерна, каких не сделает ни один кузнец. А эти зерна обрабатывают шкуру до суконной мягкости и бархатистости. Вот, оказывается, какого назначения и происхождения пилообразные зубья у железного скребка. По словам тех женщин, железный скребок шкуру или просто мнет, или рвет. Каменный же вместо этого выполняет двойную функцию: и разминает, и делает глубоко уходящие во внутрь тонкие ворсинки.

Поэтому рабочим краем каменного скребка пользуются лишь до разглаживания зернистости. Затем скребок или выкидывают, или ретушью образуют на нём новую свежезернистую поверхность. Одновременно, культура многих районов Центральной Якутии находилась на уровне, близкой к своим южным высокоразвитым соседям. Такова была локальная пестрота досоветской и до колхозной Якутии, которую невозможно было выставить в одном едином облике. О том, как создавалась эта пестрота, на наш взгляд, доступнее всего объясняет широко известный ремонт «Алитет уходит в горы». Из всех явлений общественной и производственной жизни Севера прошлого, цепкий взор писателя здесь выдвинул на передний план самое наидревнейшее. Алитет в данном случае не только побеждённый эксплуататор, он одновременно и низвергнутое прошлое, перед которым прогресс жизни поставил неумолимую дилемму: или отомри, или ищи такое место, где можешь жить ещё некоторое время. И, стремясь сохранить привычное консервативное прошлое. Алитет уходит в труднодоступную глухомань гор. Мера эта была не новинкой: так поступали со времён палеолита алитеты всех аспектов жизнедеятельности человека. Как свидетельствуют вышеупомянутые реликтовые явления, нашедшие тихие закоулки, алитеты жизни могли оставаться в живых тысячелетиями.

Читать дальше