Чижов Николай Алексеевич

(19.3.1803 — 12.04.1848).

Лейтенант 2 флотского экипажа.

Родился в Петербурге. Крещён 30.03.1803 в Мальтийской церкви Рождества Св. Иоанна Предтечи при Капитуле Ордена Св. Иоанна Иерусалимского.

Отец — военный советник (1812) Алексей Петрович Чижов (ум. до 1822), мать — Прасковья Матвеева, владела в Чернском уезде Тульской губернии 551 душой и небольшим конным заводом, двоюродный дядя — заслуженный профессор Петербургского университета Дмитрий Семёнович Чижов.

Воспитывался в Николаеве в пансионе учителя Черноморского штурманского училища Голубева, записан в Черноморский флот гардемарином — 30.8.1813, изучал морские науки под руководством учителя штурманского училища Дружинина, в 1814, 1816 и 1817 плавал от Николаева до Очакова и Одессы, мичман — 9.2.1818, в 1818 переведён в Петербург во 2 флотский экипаж и находился «при береге», в 1821 плавал под командой Ф.П. Литке к Новой Земле (его именем назван мыс на Кольском полуострове), лейтенант — 21.4.1824, с сентября 1825 служил в Кронштадте.

Член Северного общества (1825), участник восстания на Сенатской площади.

Арестован — 17.12.1825 на квартире профессора Чижова и помещён «особо на караул у Петровских ворот» («присылаемого при сем Чижова посадить особо на гауптвахту»).

Осуждён по VIII разряду и по конфирмации 10.7.1826 приговорён к ссылке в Сибирь на поселение вечно, срок сокращён до 20 лет — 22.8.1826.

Отправлен в Олёкминск Якутской области — 29.7.1826 (приметы: рост 2 аршина 8 1/2 вершков, «лицом бел, глаза голубые, нос большой, прямой, брови, волосы и бакенбарды светлорусые, бороду бреет, на руках имеет пятна от прививания коровьей оспы»), прибыл туда в сентябре, на ходатайство его в 1832 о переводе в Якутск последовала высочайшая резолюция: «Перевести в другое место, но не в Якутск», после чего по распоряжению генерал-губернатора А.С. Лавинского переведён в Александровский винокуренный завод Иркутской губернии, доставлен туда — 25.1.1833, в том же году переведён в с. Моты Жилкинской волости Иркутского округа.

По ходатайству матери ему разрешено поступить в рядовые в один из Сибирских линейных батальонов, зачислен в 14 батальон 4 бригады 29 пехотной дивизии (Иркутск) — 16.9.1833, переведён в 1 батальон в Тобольск — 25.11.1833, унтер-офицер — 15.6.1837, прапорщик — 15.2.1840, назначен помощником начальника продовольственного отряда при штабе Сибирского корпуса — 6.9.1840, уволен в четырёхмесячный отпуск в Тульскую губернию — 12.6.1842, уволен от службы — 26.2.1843 с разрешением жить в с. Покровском Чернского уезда Тульской губернии, разрешено жить в с. Троицком Орловской губернии и в других губерниях, где есть имения кн. Горчаковой, коими он управлял, с сохранением секретного надзора.

Умер холостым в с. Троицком (ныне Свердловского района Орловской области). Могила не сохранилась.

Писал и публиковал стихи.

Братья (1826): Пётр, офицер 6 карабинерного полка; Павел, прапорщик в свите по квартирмейстерской части; Дмитрий, Михаил — в 1826 учились в Тульском Александровском дворянском военном училище.

ВД, XV, 257-263; ГАРФ, ф. 109, 1 эксп., 1826., д. 61, ч. 109.

Ирреальные мотивы в якутских балладах Н.А. Чижова

к.ф.н. Дишкант Е.В.

Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Аммосова, Россия

Н.А. Чижов – дворянин по происхождению, лейтенант флота, арестованный за принадлежность к Северному Союзу декабристов и приговоренный к поселению в Якутскую область на двадцать лет. Местом его проживания был назначен Олекминск, куда он прибыл в сентябре 1826 года и где прожил более шести лет. Оказавшись в Якутии, он обращается к изучению якутского фольклора. На материале якутского фольклора были написаны баллады «Воздушная дева» и «Нуча». Придерживаясь романтической эстетики, автор использует ирреальные устойчивые мотивы, которые, являясь семантическими единицами, связаны с мистическими событиями в сюжете, придают определенную насыщенность конфликту.

Мотив отверженной невесты является основным сюжетообразующим мотивом, восходящим к фольклору. Он усиливает ощущение «вселенской бесприютности» воздушной девы, ее тоска приобретает космические масштабы. Воздушная дева, страстно полюбившая небожителя, была похищена им, а затем оставлена между небом и землей. Образ «небожителя» в балладе завуалирован и его исчезновение в тексте ничем не мотивировано. Этот «дух» предстает в балладе в убывающей проекции – вначале он обладает человеческими качествами: «предстал в красе земной», его взгляд зажег «огнь любви»; во второй строфе «духу» свойственны земные состояния грусти и тоски: «ему наш мир печален был». В третьей и четвертой строфах он уже наделяется качествами сверхъестественного существа и растворяется в небесном пространстве: «Мне ужас чувства оковал, / По жилам хлад змеей бежал, / Когда могучий дух стрелой/ Сквозь область туч летел со мной.// И чудно: был ли это сон?// Чем выше возносился он, / Тем легче, тоньше, реже был,/ И вскоре след его простыл».

В этом «могучем духе» видны зачатки будущего образа одинокого носителя зла, уничтожающего гармонию мира. Так герой баллады Н.А. Чижова перерастает в прообраз романтических одиноких демонов русской литературы.

Один из основных мотивов в творчестве Н.А. Чижова – мотив одиночества, обусловленный биографическим контекстом. В балладе «Воздушная дева» одиночество приобретает космические размеры: героиня одинока не только на земле, но и во всей вселенной: «С тех пор забыта и одна / На волю ветров отдана, / В мятежном споре непогод / Несусь назад, несусь вперед.// Обширен мой воздушный дом, / А я одна скитаюсь в нем, / Одна везде, одна всегда, / Чужда небес, земли чужда...»

Присутствует в балладе и характерный для романтической эстетики мотив «земли и неба», выступающий в противостоянии: небо - «страна воздушных сил», где невозможно счастье земной девушки, а земля - воплощение тоски и грусти, плача по «потерянному раю». Семантика этого мотива также определена настроением и душевным состоянием автора, находящегося на чужбине, вдали от родных мест и любимых людей.

Заслуживает внимания метафора «по жилам хлад змеей бежал». Уподобление змее различных явлений и состояний - характерный прием Н.А. Чижова. Известно, что «в архаических космогонических мифах Евразии и Америки змея осуществляет разъединение и объединение земли и неба. Согласно мифам индейцев Восточной Боливии, небо некогда упало на землю, но змей, обвившийся вокруг них, вновь разъединил их и продолжает держать разъединенными» [1, с. 160]. Таким образом, свернутое сравнение перерастает свою изначальную функцию уподобления (хлад – змея хладнокровная, скользкая, холодная), приобретает символичность и, часто являясь компонентом текста, трансформируются в мотив. Семантическая нагрузка мотива змеи, таким образом, - это ощущение разъединенности, удаленности земли и неба, и их невозможность быть одним целым, подчеркивает обреченность героини. Мотивы «земли и неба» и «змеи» оказываются дополняющими друг друга.

Основным сюжетообразующим мотивом в балладе «Нуча» является мотив святотатства. Рассказ о судьбе героя ведется от лица автора, некогда дружившего с одним русским, погибшим жертвой мести злых духов. Нуча, пренебрегая нормами суеверий, сам обрекает себя на смерть: «С того времени тень, / Когда скроется день, / Бродит в мраке ночей/ До рассветных лучей. // Страшно мщение духов!// Жребий казни суров!» Мотив святотатства свойственен европейскому сознанию, также восходит к фольклорным корням якутских поверий. Объектом поклонения тунгусов в балладе является священное дерево – «вековая сосна». В якутской мифологии это «Аал лук мас – священное дерево рода, в котором обитает дух – хозяйка данной местности. Такие деревья очень почитались якутами, и никогда ни один якут не должен был пройти мимо него, ничего не подарив. Пренебрежение этим суеверием считалось большим грехом. Образ этого дерева дополняет семантику мотива святотатства. Не случайно встречается метафора «путь змеей им лежал». Возможно, мотив змеи реализуется как проводник в иной мир, то есть путь, уподобленный змее, был дорогой в мир смерти.

В балладах Н.А. Чижова часто встречаются образы орла и ворона. В библейской метафорике орел служит воплощением божественной любви, силы и мощи, юности и бодрости духа. Европейское сознание оценивает орла как символ гордыни (Ларра – сын Орла в «Старухе Изергиль» М. Горького). Н.А. Чижов также сравнивает нучу с орлом, из-за своей гордости пренебрегшего обычаями «какого-то» народа: «Нуча страха не знал/ Был легок и удал, / Он, как горный орел, / К кабарге полетел: / Прочь она – он за ней, / все быстрей и быстрей».

Встречается в балладе и образ ворона, широко распространенный в разных мифологических представлениях: «Как трупная птица черного цвета со зловещим криком ворон демоничен, связан с царством мертвых и со смертью, с кровавой битвой, выступает вестником зла» [1, с. 245-246]. Та же функция у ворона в балладе «Нуча»: выступающий предвестником смерти, спутником несчастий, «ворон вьется» над героем, как в начале повествования, так и в конце: «хищный вран на горах расклевал его прах».

Таким образом, выделение ирреальных мотивов и определение их семантики играет важную роль в осмыслении авторской концепции литературного произведения. Создав свои романтические баллады на материале якутского фольклора, Н.А. Чижов открыл в поэтических образах мифологию якутов и ознаменовал новое явление в истории русской литературы – сибирский романтизм.

Литература

1. Мифы народов мира / под ред. С.А. Токарева. - М.: Советская энциклопедия, 1988.

В местах отдалённых.

11 августа 1826 года Н. А.Чижов был доставлен фельдъегерем Ефимовым в Омск, затем – в Иркутск, где узнал, что местом ссылки ему назначен Олёкминск. Едва ли кто-то из наших читателей знает, что такое Олёкма, или Олёкминск. Это то самое «место отдалённое», куда Макар телят не гонял, – крошечный городок на юге, но на юге Якутии. Даже сейчас в нем около 10 тыс. жителей, а в первой половине Х1Х века было около 200 человек, в основном, ссыльных. «По соседству» — всего в 650 км! — жил в ссылке М.И. Муравьев-Апостол (1793- 1886), родной брат повешенного Сергея Ивановича Муравьева-Апостола (1795-1626). Будущий обыватель Бухтарминска, Матвей Иванович описал, какими были якутские городки, куда отправляли навечно «друзей 14 декабря». В его Вилюйске — четыре кирпичных дома. Там обитали те, кто следил за ссыльными и сообщал об их поведении высокому начальству в Петербург. А вокруг – 40-50 якутских юрт. Они совсем не похожи на казахские. Это сложенные из бревен крошечные халупки с печкой-камином в центре и с окошком из ледяной пластины. Однажды Матвей Иванович вернулся с прогулки, а у его печки сидят якуты-охотники. Погрелись, молча встали и ушли. Но и там, на краю света, «в пропастях земных», живя в таких же юртах, Николай Алексеевич Чижов и его «брат по несчастью, по судьбе» А.Н. Андреев (1803 или 1804—1831) создали небольшой кружок, в который вошли олёкминские интеллигенты: доктор Орлеанский, купцы Подъяков и Дудников, исправник Федоров. Они устраивали чтение книг и журналов, общественные гуляния, выписывали прогрессивные журналы. «Желая принести пользу населению Олёкминска», А. Н. Андреев и Н. А. Чижовым на собственные средства построили первую в городе мельницу, учили местных жителей сажать диковинную тогда картошку. Большим праздником были ярмарки, на которые русские купцы привозили свои товары и меняли их на меха, оленину и рыбу. Когда сейчас кто-то ноет, как невыносима жизнь, пусть вспомнит этих 20-летних юношей – «сотню прапорщиков, решивших изменить Россию», оказавшихся в «дикой Сибири» среди «диких» народов. Кстати, сами они так никогда не называли местных жителей и с достоинством несли свой крест – наказание «за умысел», т.е. за крамольные мысли. Н.А. Чижов и там не оставлял литературные занятия. Он изучал якутский фольклор, составил первый русско-якутский словарь, перевел несколько народных сказаний. В Республике Саха его считают первым якутским ученым-этнографом. Можно представить, какое впечатление на низкорослых смуглых якутов производил Чижов – высокий, около 190 см ростом, блондин с голубыми глазами и большим прямым носом! Редкие отзывы о Николае Алексеевиче, сохравшиеся в мемуарах и письмах его товарищей по несчастью, говорят, что он был веселый, общительный, терпеливый и совсем не склонный к какими-то «буйствам». А как же восстание 1825 года? Нынешние историки часто пишут, что тогда моряки вообще замешались не в свое дело. В Якутии судьба подарила Николаю Алексеевичу встречу с человеком, равным ему по уму и образованию. В 1828 правительство Норвегии отправило лейтенанта Дуэ в кругосветную научную экспедицию для исследования северных окраин Евразии. Дуэ поручалось спуститься по Лене к предполагаемому месту магнитного полюса Земли. Для Чижова, в прошлом моряка-профессионала, исследователя Севера, общение с исследователем была настоящей отдушиной. М. И. Муравьёв — Апостол называет имена вчерашних морских офицеров Чижова и Бестужева среди тех, кого полюбил Дуэ. Чижов тесно с ним общался, был у гостей в качестве переводчика и знатока местных обычаев и фольклора. В марте 1829 года Дуэ задание выполнил, и его экспедиция двинулась на Охотск для выхода к океану. Через пять лет жизни в Олёкме Н.Чижов оказался в центре громкого скандала. Такого, что прискакал жандарм из самого Петербурга. В нарушение запрета на переписку и тем более на публикации, в журнале «Московский телеграф» появилось стихотворение Н. А. Чижова «Нуча». Ах, какой это был скандал – на всю Евразию! Как посмели отправить стихи?! Кто посмел?! Началась переписка генерал-губернатора Восточной Сибири А.С. Лавинского с Третьим отделением «Собственной его императорского величества канцелярии», допросы Чижова и других жителей Олёкминска. Никто в преступлении не сознался и подельников не выдал. А ведь «Нуча» — всего-навсего безобидная поэтическая переработка якутской легенды. Нуча (что означает «русский») не приносит жертвы богам, а потому погибает во мраке ночи. Все местные жители, соблюдавшие правила общения с богами, уцелели. Какой тут политический намек усмотрели власть предержащие, неизвестно, но проверки обрушились на олёкминских чиновников изрядные. Местные и иркутские блюстители порядка получили нагоняй. У Чижова была изъята тетрадка со стихами. Спасибо бдительным стражам – тетрадка сохранилась в архивах и стихи дошли до нас. Происшествие имело важные для ссыльного последствия. Еще по прибытии в Олёкминск, убитый впечатлениями от увиденных «пропастей земли», Чижов стал писать прошения о переводе хотя бы в Якутск. Из Тульского имения в разные ведомства шли письма и его матери Прасковьи Матвеевны, (отец умер в 1822 году), а также дяди, профессора математики Петербургского университета, в квартире которого Николай был арестован. После шумного происшествия с тетрадкой Николая Алексеевича «помиловали» во второй раз: высочайше разрешили «перевести, но не в Якутск». Наверное, моряк был очень опасен для столицы Якутии! А ведь в то время ее буквально наводнили другими ссыльными — из духовного звания, уволенными из различных епархий за самые разнообразные проступки: дурное поведение, пьянство, грубость, развратную жизнь, дерзость родителям и другие грехи. Неизвестно, представителями каких конфессий были эти ссыльные. Начальство сделало попытку исправить грешников трудом, но ничего из этого не получилось. Современник пишет, что ссыльные этой категории «буквально терроризировали горожан: ходили по домам, вымогали, попрошайничали и дебоширили в пьяном виде, распевали по кабакам «целые обедни» и этим зарабатывали от пьяной компании».

По материалам статьи Антонины Казимирчик "Призрачный декабрист"