СТАРАЯ И НОВАЯ ЯКУТСКАЯ ССЫЛКА *)

(по поводу книги г. П. Теплова).

I.

Г-нъ П. Тепловъ написалъ большую (480 страницъ) книгу объ извѣстномъ дѣлѣ „романовцевъ“ (П. Тепловъ, Исторія якутскаго протеста. Дѣло „Романовцевъ“. Съ приложеніемъ иллюстрацій на отдѣльныхъ листахъ. Ц. 1 руб. Изданіе И. Глаголева. СПБ.). Это очень хорошо. Дѣло, которое ознаменовалось сидѣніемъ въ осадѣ 50-ти съ лишнимъ политическихъ ссыльныхъ въ теченіе почти цѣлаго мѣсяца, выпускомъ по осажденнымъ около 900 солдатскихъ пуль, смертью одного изъ осажденныхъ и пораненіемъ трехъ другихъ, — наконецъ, осужденіемъ 55-ти лицъ изъ участниковъ вооруженнаго протеста на 12-тилѣтнюю каторгу, — такое дѣло заслуживаетъ того, чтобы написать о немъ подробный отчетъ.

*) Совершенно готовая къ печати статья подъ другимъ заглавіемъ („На ходуляхъ“), но того же содержанія, была захвачена жандармами при арестѣ автора на его квартирѣ 7-8 іюля 1906 г. Этимъ объясняется запоздалость нашего отвѣта г. П. Теплову. Рукопись не возвращена автору. Настоящая статья носитъ слѣды повторенія того, что было уже разъ написано.

И надо отдать справедливость автору: онъ съ внѣшней стороны отнесся къ выполненію своей задачи вполнѣ добросовѣстно.

Вначалѣ онъ даетъ общую характеристику ссылки въ Сибири вообще и ссылки въ Якутской области въ частности (9—23 стр.; въ дальнѣйшемъ, встрѣчаются также указанія, служащія прямымъ и косвеннымъ образомъ къ характеристикѣ ссылки). Затѣмъ онъ переходитъ къ исторіи возникновенія идеи о вооруженномъ протестѣ и его организаціи (стр. 24—33). Наконецъ, далѣе излагается исторія самаго сидѣнія въ „романовкѣ“ (стр. 33—77). Изложено это все довольно подробно. Тѣмъ не менѣе, не мало деталей выступаетъ и въ описаніи предварительнаго хода слѣдствія (стр. 77—116), затѣмъ въ подробномъ изложеніи (хотя и не со стенографическою точностью) судебнаго разбирательства (стр. 116—326) и дальнѣйшей судьбы осужденныхъ вплоть до ихъ амнистированія (стр. 326—397). Въ изданіи воспроизведены многіе офиціальные и неофиціальные документы (стр. 453—480) и нѣсколько фотографическихъ снимковъ. Украшеніемъ книги служатъ некрологи трехъ товарищей-„романовцевъ“, умершихъ ко времени составленія книги.

Интересное дѣло „романовцевъ“ заключается, въ немногихъ словахъ, въ слѣдующемъ.

18 февраля 1904 г., въ городѣ Якутскѣ, въ домѣ инородца Романова (отсюда—„романовка“, „романовцы“, „романовское дѣло“) заперлись политическіе ссыльные съ цѣлью, оказавъ вооруженное сопротивленіе, протестовать противъ условій ссылки. Ближайшимъ образомъ протестъ былъ направленъ противъ продолженія срока административной высылки, лишенія казеннаго пособія для возвращающихся въ Россію ссыльныхъ и затрудненій, которыя ставились администраціею ссыльнымъ въ ихъ переѣздахъ съ мѣста на мѣсто, въ посѣщеніи г. Якутска и товарищей и т. п. Запершіеся въ „романовкѣ“ устроились, какъ въ осажденной крѣпости: запаслись „провіантомъ“, „оружіемъ“ и „боевыми припасами“, забаррикадировались и „заблиндировали“ стѣны, условились съ оставшимися на волѣ товарищами насчетъ „сигналовъ“ на разные случаи, устраивали „вылазки“, посылали и принимали „парламентеровъ“. Когда выяснилась для администраціи серіозность положенія, то она обложила „романовку“ отрядами полицейскихъ, мѣстныхъ казаковъ и солдатъ; была даже задержана часть енисейскихъ и иркутскихъ солдатъ, явившихся въ г. Якутскъ въ качествѣ конвоировъ съ партіей ссыльныхъ. Наконецъ, не обошлось и безъ „военныхъ дѣйствій“. Стрѣляли осажденные по осаждавшимъ, и несмѣтное количество пуль выпустили изъ своихъ винтовокъ осаждавшіе по „Романовкѣ“. „Дѣйствія“ эти повлекли за собой жертвы: со стороны осажденныхъ былъ одинъ убитый и трое раненыхъ, со стороны осаждавшихъ — 2 убитыхъ. Дѣло окончилось такъ, какъ того и слѣдовало ждать: 6 марта „изъ окна („романовки“) былъ выкинутъ бѣлый флагъ“ (стр. 75), а 7 марта — „романовцы“ „изъ добровольныхъ узниковъ «романовки» сдѣлались невольно арестантами якутской тюрьмы“ (стр. 77).

Итакъ, страничка въ исторіи русской политической ссылки въ самомъ дѣлѣ очень интересная, и нельзя не поблагодарить автора разбираемой книги, „романовца“ г. П. Теплова, за опубликованіе подробныхъ фактическихъ матеріаловъ.

Но....

Но здѣсь имѣется много весьма серіозныхъ „но“.

Начну съ „тона“, который, какъ извѣстно, дѣлаетъ „музыку“.

Весь свой разсказъ г. П. Тепловъ ведетъ въ повышенномъ тонѣ. Авторъ „словечка въ простотѣ не скажетъ“.... Самое происшествіе излагается военно-техническимъ языкомъ: „летучій отрядъ“, „блиндированье“, „блиндажъ“, „пальба пачками“, „убійственное дѣйствіе солдатскихъ пуль“ — и тому подобными выраженіями такъ и пестритъ изложеніе г. П. Теплова. Конечно, это производитъ такое впечатлѣніе, какъ если слышишь, наприм., команду какого-нибудь карапуза передъ четырьмя-пятью его сверстниками: „пальба ротою... Рота, п-ли!“ Если въ обиходномъ жаргонѣ „романовцевъ“, во время ихъ сидѣнья, и были понятны такія выраженія, какъ „летучій отрядъ“, то не слѣдуетъ пускать его въ оборотъ въ серіозной книгѣ. Смѣшно говорить, что отрядъ „леталъ“, если не упускать изъ виду размѣры „романовки“. Другое дѣло — присвоеніе этого названія отрядомъ боевой организаціи какой-либо изъ революціонныхъ партій. Отряды эти дѣйствительно „летаютъ“ — изъ Варшавы въ Одессу, изъ Москвы въ Кишиневъ; — они дѣйствительно „летучіе“, потому что функціонируютъ на ряду съ „мѣстными“, областными... И „летучій отрядъ“ «романовцевъ» относится къ отрядамъ того же названія боевыхъ революціонныхъ организацій такъ же, какъ „баобабъ“ въ саду Тарасконскаго Тартарена къ баобабу, растущему въ Африкѣ.

Но, можетъ-быть, для читателей будутъ болѣе убѣдительны цыфры?.. Вотъ списокъ „оружія“ и „боевыхъ запасовъ“, бывшихъ въ распоряженіи „блокированнаго“ въ крѣпости „Романовка“ „отряда“, отправившагося въ Сибирь „въ кратковременный отпускъ изъ рядовъ дѣйствующей арміи“ (стр. 13).

13 топоровъ;

700 слишкомъ невыстрѣленныхъ револьверныхъ патроновъ;

25 заряженныхъ мѣдныхъ патроновъ „вродѣ“ бердановскихъ;

16 заряженныхъ бердановскихъ патроновъ;

2 бердановскихъ неснаряженныхъ патрона;

69 заряженныхъ патроновъ для дробовыхъ ружей (дробь и картечь);

29 неснаряженныхъ такихъ же патроновъ;

132 неснаряженныхъ патрона для малокалиберной винтовки;

7 револьверовъ;

2 двухствольныхъ дробовыхъ ружья;

2 берданки;

5 одноствольныхъ дробовиковъ съ бердановскими затворами;

1 пистонный одноствольный дробовикъ;

1 дробовикъ центральнаго боя;

и 1 шестизарядный дробовикъ Кольта (стр. 133).

Считая, что всѣхъ осажденныхъ было 50 человѣкъ, на каждаго осажденнаго приходится:

по 20 патроновъ, снаряженныхъ и не снаряженныхъ,

„ 0,24 ружья и

„ 0,14 револьвера.

Да не подумаетъ кто-либо изъ читателей, что я въ комическомъ видѣ представляю здѣсь картину „Романовки“... Понятное дѣло, — нѣтъ! Я имѣю въ виду представить въ надлежащемъ тонѣ лишь характеръ тепловскихъ описаній.

Но какъ все это ни комично, однако, характеризуя „вкусъ“ писателя, авторъ книги при этомъ не посягаетъ на что-либо священное въ нашихъ глазахъ. Дальше же мы встрѣчаемъ вольныя и невольныя посягательства этого рода. Г-нъ П. Тепловъ употребляетъ выраженія и пріемы, образчики которыхъ читатели уже видѣли, не только тогда, когда говоритъ о „военныхъ дѣйствіяхъ“ подъ „Романовкою“: онъ переноситъ этотъ жаргонъ и на описаніе внутренней стороны дѣла.

Отмѣтимъ, прежде всего, такое выраженіе, какъ „наши мертвецы“. Такъ какъ, при этомъ, „вѣчной памяти безвременно-погибшихъ“ мертвецовъ посвящается и вся книга, то читатель ожидаетъ, что наши „мертвецы“ — мертвецы „романовки“. Но онъ очень скоро разочаровывается: изъ „нашихъ“ мертвецовъ одинъ Ю. Матлаховъ погибъ на „баррикадахъ“ „романовки“, Бодневскій же окончилъ самоубійствомъ долго спустя по окончаніи „военныхъ дѣйствій“ подъ „романовкою“, а Костюшко-Валюжаничъ, хотя и умеръ геройскою смертью революціонера, но обстоятельства, при которыхъ это случилось, абсолютно ни въ какомъ отношеніи къ „романовкѣ“ не стояли: онъ казненъ въ Читѣ ровно 1 годъ спустя послѣ того, какъ „романовка“ сдалась... Въ интересахъ главы „Наши мертвецы“ г. П. Теплову слѣдовало бы подождать съ выпускомъ въ свѣтъ его книги лѣтъ 5 или 10: къ тому времени изъ числа бывшихъ „романовцевъ“, навѣрное, оказалось бы не три, а 23 умершихъ — кто отъ веревки палача, кто — отъ дезинтеріи или родильной горячки, — и книга производила бы еще болѣе сильное „впечатлѣніе“, — конечно, на тѣхъ, кто самъ „изъ Тараскона“... Итакъ, въ данномъ случаѣ степень причастности г. П. Теплова Тараскону поддается математически-точному выраженію: на трехъ „нашихъ“, по автору, мертвецовъ приходится на самомъ дѣлѣ всего одинъ...

Но здѣсь уже нельзя сказать: „чѣмъ бы дитя ни тѣшилось...“ Всякій, кому воистину дорога память „мертвецовъ“, въ правѣ протестовать противъ произвольной вербовки ихъ въ число „нашихъ“... Вѣдь ничѣмъ не доказано, что Бодневскій покончилъ жизнь самоубійствомъ не подъ впечатлѣніемъ всего того, что онъ перечувствовалъ, сидя въ „романовкѣ“, — ничѣмъ не доказано, что Костюшко, переживши сибирскую революцію и погибая отъ пуль солдатъ, разстрѣлявшихъ его въ Читѣ, годъ спустя послѣ „романовки“, не пересталъ раздѣлять наивно-восторженный взглядъ г. П. Теплова на сидѣнье въ „романовкѣ“...

Г-нъ Тепловъ! Къ памяти мертвыхъ надо относиться съ особенною осторожностью: они не могутъ внести въ ваше изложеніе никакихъ „поправокъ“...

Еще болѣе важнымъ является фактъ преувеличенія самаго происшествія.

Мы уже знаемъ, изъ-за чего сыръ-боръ загорѣлся. А вотъ текстъ „требованій“, предъявленныхъ „романовцами“ губернатору передъ тѣмъ, какъ они заперлись въ своемъ „шабролѣ“:

„1) Гарантія немедленной, безъ всякихъ проволочекъ и пререканій, отправки всѣхъ оканчивающихъ срокъ товарищей на казенный счетъ.

„2) Отмѣна всѣхъ изданныхъ въ послѣднее время распоряженій о стѣсненіи и почти полномъ воспрещеніи отлучекъ.

„3) Отмѣна всякихъ, кромѣ точно указанныхъ въ „Положеніи о гласномъ надзорѣ“, репрессій за нарушеніе этого „Положенія“.

„4) Отмѣна циркуляра, запрещающаго свиданія партій съ мѣстными политическими ссыльными.

„5) Гарантія въ томъ, что никакихъ репрессалій по отношенію къ лицамъ, подписавшимъ настоящія требованія, примѣнено не будетъ" (стр. 31).

Всякій, кто знакомъ хоть сколько-нибудь съ исторіей русской политической ссылки, долженъ признать, что это — обычныя требованія ссыльныхъ колоній, предъявляемыя мѣстной администраціи. Если и есть здѣсь какое-нибудь отличіе, то оно скорѣе говоритъ не въ пользу требованій „романовцевъ“. Такъ, пишущій эти строки пробылъ въ положеніи ссыльнаго не безъ году недѣлю, какъ „романовцы“, а долгихъ 14 лѣтъ (не считая 5 лѣтъ каторжныхъ работъ), но ни разу не поинтересовался прочесть какія-либо „правила“, и если протестовалъ и требовалъ чего-либо, то независимо отъ того, что изложено въ этихъ „правилахъ“ и чего тамъ нѣтъ. Гг. „романовцы“ же предусмотрительно требуютъ (п. 3) отмѣны репрессалій „всякихъ, кромѣ“...

Самъ г. П. Тепловъ называетъ (стр. 32) требованія „романовцевъ“ скромными, — даже консервативными (?). Да и обо всемъ „романовскомъ дѣлѣ“ высказывается въ томъ смыслѣ, что оно вызвало „преувеличенные восторги“ и „незаслуженныя похвалы“ (стр. 164). Но это не мѣшаетъ автору говорить все время въ необычайно повышенномъ тонѣ. Уже не одна обстановка, о которой, какъ мы видѣли, г. П. Тепловъ выражается обыкновенно съ вызывающею улыбку, съ доходящею до комизма преувеличенностью, но и поводы къ протесту, и формы, въ которыя онъ облекался, и сущность дѣйствій протестантовъ, и, наконецъ, его послѣдствія, — все это, въ изложеніи автора, оказывается преувеличеннымъ, разсчитаннымъ на подогрѣваніе въ читателяхъ чувствъ „изъ Тараскона“.

Мы видѣли, что требованія „романовцевъ“, предъявленныя якутскому губернатору, — обычныя требованія колоній ссыльныхъ къ мѣстной администраціи. Уже по одному этому нѣтъ основаній выдѣлять „романовку“ изъ ряда обычныхъ протестовъ: все дѣло не въ качественной его сторонѣ, а въ количественной. Участниковъ было много, они успѣли организоваться, — наконецъ, форма протеста была такова, что повлекла за собой жертвы. Но г. П. Тепловъ описываетъ все это въ выраженіяхъ, какъ будто дѣло идетъ не объ обыкновенномъ протестѣ ссыльныхъ, а о какомъ-то геройскомъ подвигѣ, который „долженъ былъ не только дать знать друзьямъ о нестерпимости положенія, а и предостеречь нашихъ враговъ“ (стр. 32; курсивъ подлинника).

Заговоритъ ли, далѣе, авторъ объ арестѣ „романовцевъ“, — и у него выходитъ, будто „измученныя, запыленныя лица товарищей при свѣтѣ дня производили ужасное впечатлѣніе, въ ихъ глазахъ виднѣлись мрачное отчаяніе и затаенный гнѣвъ. Всѣ шли молча, какъ осужденные на казнь“ (стр. 77).

Зайдетъ-ли рѣчь объ амнистированіи „романовцевъ“, — и оказывается, что это случилось „по мановенію волшебнаго жезла революціи“ (стр. 422), а передача дѣла „романовцевъ“ вмѣсто военнаго суда — гражданскому объясняется не болѣе и не менѣе какъ тѣмъ, что „правительство побоялось... бури негодованія“ (стр. 118). Конечно, нѣсколько лѣтъ спустя (т.-е. теперь) правительство не „побоялось“ ввести военно-полевые суды, даже на всемъ протяженіи Россіи. Но, вѣдь, это касается какихъ-то „максималистовъ“ и „эс-эр-овъ“. А когда дѣло шло о „романовцахъ“, то, конечно, правительство должно-бы „побояться“ предать обыкновенному военному суду нѣсколько десятковъ лицъ въ одномъ Якутскѣ, — довольно таки отдаленномъ городишкѣ обширнаго государства...

Во всѣхъ подчеркиваніяхъ, преувеличеніяхъ, преумноженіяхъ и измышленіяхъ автора явно страдаетъ то самое дѣло, которому, какъ надо думать, старается служить авторъ. Вѣдь не всѣ же изъ Тараскона, г. П. Тепловъ! А для тѣхъ, кто привыкъ наслаждаться только неподмалеванной красотой, кто любитъ истинно-великое дѣло, — на такихъ ваши пріемы производятъ обратное дѣйствіе, — отталкивающее...

Въ самомъ дѣлѣ: г. П. Тепловъ не обладаетъ ни чувствомъ мѣры, ни художественнымъ чутьемъ, ни умѣньемъ правильно выражаться по-русски... Такъ, какимъ-то образомъ у него выходитъ, что „цѣлью... вооруженія и забаррикадированія“ можетъ быть и „сознаніе *) условій“ (стр. 33), не говоря уже о томъ, что, по автору, „ссылаться“ можно и „одному изъ якутскихъ товарищей“ (стр. 23), а также — будто домъ можетъ „заниматься“ политическими (стр. 28).

*) Очевидная опечатка: нужно читать — „созданіе условій“. Э. П.

И такъ, повторяю, отъ характера пріемовъ автора страдаетъ несомнѣнно и прежде всего то самое дѣло, которому онъ считаетъ себя призваннымъ служить. Вотъ почему наиболѣе крупнымъ недостаткомъ книги является неестественно повышенное отношеніе автора къ внутренней сторонѣ протеста, — къ причинамъ его возникновенія, къ его цѣлямъ и результатамъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, долженъ думать каждый, кому дороги истинно-революціонное дѣло въ Россіи, положеніе ссыльныхъ и участіе ихъ въ русскомъ освободительномъ движеніи, и по сравненію съ этимъ далеко на задній планъ отступаютъ не только ребяческія „квалификаціи“ внѣшнихъ дѣйствій протестантовъ, но даже непочтительное отношеніе автора къ товарищамъ-мертвецамъ.

При такомъ „настроеніи“ автора для него нѣтъ ничего легче, какъ перейти отъ чрезмѣрнаго и совершенно неумѣстнаго восхваленія къ столь же чрезмѣрному и столь же неумѣстному порицанію. На палитрѣ г. П. Теплова только двѣ краски: черная и бѣлая. Не жалѣя послѣдней во всемъ, что касается „романовцевъ“, авторъ безъ стѣсненія проводитъ черною по всему остальному.

Если отсутствіе въ авторѣ чувства мѣры и художественнаго чутья легко обнаруживается, при чтеніи книги, каждымъ литературно развитымъ человѣкомъ; — если каждый, кому дорого въ Россіи дѣло освобожденія народа, въ состояніи и самъ за комичными преувеличеніями разсмотрѣть въ дѣлѣ „романовцевъ“ истинно-драматическое и истинно-трагическое, — то на ту часть повѣствованія г. П. Теплова, которая наполнена обличеніями „соціалистовъ-революціонеровъ“ и „старой ссылки“, необходимо отвѣтить съ возможною обстоятельностью.

Ссылка, въ глазахъ русскаго общества, окружена нѣкоторымъ ореоломъ, — и вотъ является человѣкъ, который бросаетъ ей въ лицо чрезвычайно тяжкія обвиненія! Но ссыльные — далеко, въ нихъ можетъ заговорить естественное чувство неловкости, если бы они вздумали обѣлить себя въ глазахъ общества отъ нападокъ своего же товарища-ссыльнаго, кичащагося передъ публикой своимъ участіемъ въ „громкомъ“ процессѣ, который возникъ на почвѣ отношеній между ссыльными и администраціей. Но... тѣмъ не менѣе нельзя оставить дѣло въ такомъ положеніи: „обличенія“, подобныя тепловскимъ, въ первый разъ появляются передъ обществомъ, — и надо на нихъ немедленно же отвѣтить, чтобы „другимъ было не повадно“ *). И я беру на себя эту задачу, какъ человѣкъ, также принадлежащій къ „старой ссылкѣ“ Якутской области, хотя и выѣхавшій изъ Сибири задолго до „романовки“. И потому, ограничиваясь, что касается другихъ сторонъ изложенія автора, сказаннымъ, я займусь болѣе подробнымъ освѣщеніемъ того, что г. П. Тепловъ говоритъ о „старой ссылкѣ“ и ея отношеніи къ романовской исторіи.

*) Здѣсь авторъ еще разъ высказываетъ сожалѣніе, что обстоятельства, о которыхъ указано въ примѣчаніи на 1-ой страницѣ, помѣшали ему дать въ печати посильный отпоръ г. П. Теплову тотчасъ же по выходѣ въ свѣтъ его книги.

II.

Старую ссылку г. П. Тепловъ описываетъ въ самыхъ мрачныхъ краскахъ.

Если повѣрить ему, то окажется, что ко времени возникновенія романовскаго дѣла старая ссылка представляла собою сборище „инвалидовъ на покоѣ“, — людей, которые привыкли „чувствовать себя въ ссылкѣ почти какъ дома“ (стр. 11); — она была уже „приручена“, „умиротворена“, въ ней „понизилась революціонность“ и на мѣсто послѣдней „водворилась мертвечина“ (стр. 12); „тѣ «старожилы», которые чувствовали себя на положеніи инвалидовъ, все больше затирались и отступали на задній планъ ссыльной жизни“ (стр. 12—13).

Что же повліяло на разложеніе ссылки? — Ходъ разсужденія г. П. Теплова таковъ.

Бывшій иркутскій генералъ-губернаторъ Горемыкинъ въ одномъ изъ своихъ отчетовъ „заявлялъ, что политическіе ссыльные представляютъ элементъ, опасный въ Россіи, но чрезвычайно полезный для Восточной Сибири“ (стр. 11). Отсюда — стремленіе Горемыкина сдѣлать политическихъ ссыльныхъ какъ можно болѣе полезными. Въ этихъ цѣляхъ онъ, предвосхищая систему Зубатова, а отчасти слѣдуя по стопамъ Судейкина и Лорисъ-Меликова (стр. 9), всѣми силами провоцировалъ ссыльныхъ въ ихъ регрессированіи отъ „революціонности“ къ „прирученности“. Онъ развращалъ ссылку, предоставляя болѣе слабымъ ея представителямъ возможность... быть полезными краю. — „Такая политика находила себѣ умѣлыхъ исполнителей въ Сибири, гдѣ въ отношеніи къ политическимъ ссыльнымъ господствовалъ такъ называемый «либеральный» режимъ“ (стр.10). Къ числу этихъ умѣлыхъ исполнителей долженъ быть отнесенъ и B. Н. Скрыпицынъ, который даже былъ посланъ въ Якутскую область губернаторомъ именно для того, чтобы „умиротворить политическую ссылку, возмущенную звѣрствами якутской бойни 1889 года и послѣдовавшаго за нею военно-окружнаго суда... Ему и его не менѣе «либеральнымъ» клевретамъ... удалось въ значительной степени усыпить многихъ «политиковъ»... Скрыпицынъ добился у правительства разрѣшенія на занятіе политическими ссыльными мѣстъ врачей, фельдшеровъ, завѣдующихъ якутскимъ музеемъ, статистиковъ, архитекторовъ и т. д.... Всѣ предпринятыя за время губернаторства Скрыпицына научныя экспедиціи и командировки были организованы при участіи значительнаго количества политическихъ ссыльныхъ“ (стр. 11—12).

Но пусть не подумаетъ читатель, что этимъ ограничивается зло, которое было причинено якутской ссылкѣ «провокаторскою» дѣятельностью B. Н. Скрыпицына. О, нѣтъ! На то и существуетъ на свѣтѣ г. П. Тепловъ, чтобы вскрывать язвы ссылки до конца и сказать нѣчто еще болѣе ужасное. B. Н. Скрыпицынъ, по увѣренію этого «автора», „успѣлъ привлечь нѣсколькихъ ссыльныхъ даже къ прямому сотрудничеству въ его «реформаторской» дѣятельности, направленной къ «упорядоченію» земельныхъ отношеній мѣстнаго инородческаго населенія — якутовъ и тунгусовъ — съ чисто фискальными цѣлями. Эти «прирученные» экземпляры изъ бывшихъ ссыльныхъ ратовали за усиленіе административно-полицейскаго произвола въ дѣлахъ якутскаго землевладѣнія, воскуряли въ своихъ «трудахъ» и журнальныхъ статьяхъ густые фиміамы просвѣщенному администратору и благодѣтелю края Скрыпицыну, внесшему свѣтъ и культуру въ Якутскую область, и т. д.“ (стр. 12).

Не сомнѣваюсь, многихъ такое отношеніе г. П. Теплова къ «старой ссылкѣ» приведетъ въ негодованіе. Да я и самъ едва воздерживаюсь отъ выраженія этого чувства. Задерживающимъ моментомъ для меня служитъ представленіе, которое я себѣ составилъ объ авторѣ этихъ удивительныхъ филиппикъ. Чего бы ни коснулся г. П. Тепловъ, — все выходитъ у него грубымъ, фальшивымъ, нелѣпымъ; какою бы стороною своего душевнаго склада онъ къ намъ ни обернулся, — вѣчно видишь передъ собою ничѣмъ неоправдываемое самодовольство... Что возьмешь съ такого человѣка?... И если случайно онъ касается такого предмета, какъ оцѣнка «старой ссылки», то что даетъ право ожидать, что здѣсь онъ и его отношеніе къ дѣлу окажутся иными, чѣмъ въ другихъ случаяхъ?...

Какъ хотите, — а я отказываюсь негодовать. Къ инсинуаціямъ такого «историка», какъ П. Тепловъ, я отношусь равнодушно, и если что меня заставляетъ браться за перо, то лишь самый фактъ появленія этихъ инсинуацій въ печати: не съ г. П. Тепловымъ я говорю, а съ тѣми изъ читателей его книги, въ которыхъ послѣдняя можетъ вызвать недоумѣніе.

Да собственно съ г. П. Тепловымъ расправиться было бы не трудно. Дѣло въ томъ, что свои «инфиниціи» онъ не основываетъ ни на датахъ, ни на фактическихъ данныхъ. И достаточно было бы печатно потребовать отъ него фактическаго подтверженія хотя бы такого обвиненія противъ старой ссылки, будто она ратовала «за усиленіе административно-полицейскаго произвола въ дѣлахъ якутскаго землевладѣнія», — достаточно этого, чтобы поставить г. П. Теплова въ положеніе, которое даетъ право называть его публично клеветникомъ, т.-е. человѣкомъ, распространяющимъ путемъ печати завѣдомо ложныя свѣдѣнія съ цѣлью опорочить честь и доброе имя ближняго.

Но, повторяю, въ дальнѣйшемъ я игнорирую г. П. Теплова. Я игнорирую его настолько, что отсутствіе въ его «обвиненіяхъ» фактическаго матеріала не заставитъ меня воздержаться отъ самаго широкого пользованія такого рода матеріаломъ. Я съ цыфрами, фактами и датами въ рукахъ буду освѣщать тѣ стороны жизни якутской «старой ссылки», на которыя совершенно голословно набросилъ тѣнь г. П. Тепловъ.

III.

Прежде чѣмъ перейти къ выполненію своей главной задачи, я остановлюсь на нѣкоторыхъ недоумѣніяхъ, которыя, какъ мы уже съ читателями видѣли, въ такомъ изобиліи вызываетъ чтеніе книги г. П. Теплова.

Въ ней мы читаемъ: «Скрыпицынъ добился у правительства разрѣшенія на занятіе политическими ссыльными мѣстъ врачей, фельдшеровъ... и т. д.» (стр. 11). Это — одна изъ сторонъ провокаторской дѣятельности B. Н. Скрыпицына. Но оказывается, что для того, чтобы провоцировать по наущенію правительства, провокатору нужно было «... добиваться» у того же правительства права провоцировать!... Вѣдь одно изъ двухъ: или Скрыпицынъ былъ дѣйствительно посланъ для провокаціи — и тогда нечего было ему и «добиваться», или же — разъ онъ дѣйствительно «добивался», то, значитъ, онъ не былъ посланъ, не былъ провокаторомъ.

Со своей стороны сообщу слѣдующее.

Когда черезъ меня передавалось предложеніе товарищамъ принять участіе въ работахъ по составленію „Памятной книжки Якутской обл. на 1896 г.“, то я указалъ, что не излишне ли начинать работу, если ее придется прервать, когда въ Иркутскѣ или Петербургѣ узнаютъ, что главные работники — политическіе ссыльные. Въ отвѣтъ на это лицо, передававшее мнѣ предложеніе, сказало: „я заявилъ губернатору, что другихъ силъ въ области я не знаю, и потому сдѣлать что-нибудь путное можно только при содѣйствіи политическихъ“. Въ этомъ смыслѣ было сдѣлано и представленіе въ Иркутскъ. Оттуда послѣдовалъ отвѣтъ съ разрѣшеніемъ воспользоваться трудами политическихъ, но оно было обставлено довольно существенными ограниченіями. Такъ, помню, не разрѣшалось писать статьи въ первомъ лицѣ: онѣ должны были носить такой характеръ, какъ будто „составлены“ въ „канцеляріи“ областного статистическаго комитета. Дѣло заключается, значитъ, просто въ томъ, что для исполненія извѣстныхъ работъ могли быть пущены въ ходъ только силы политическихъ, а не въ томъ, чтобы, давая политическимъ какую бы то ни было работу, отвлечь ихъ отъ занятія революціонными дѣлами.

Затѣмъ, достовѣрно мнѣ извѣстно, что B. Н. Скрыпицынъ долженъ былъ давать, кому слѣдуетъ, „объясненія“ по поводу предоставленія льготъ политическимъ по исполненію нѣкоторыхъ работъ и занятію нѣкоторыхъ должностей. Это, опять-таки, не вяжется съ предположеніями, что здѣсь мы имѣемъ дѣло съ систематической провокаціей. Ясно, что B. Н. Скрыпицынъ хотѣлъ дѣлать дѣло (хотя бы и по своему) и для того, чтобы сдѣлать его лучше, обращался къ услугамъ политическихъ, но о провокаціи не думалъ.

Вообще, вопросъ о томъ, была ли здѣсь провокація, были ли ссыльные, что называется, поддѣты на удочку, и съ какихъ временъ убѣжденіе, что ссыльные подвергаются провокаціи, проникло въ сознаніе автора разбираемой книги, — этотъ вопросъ представляетъ особый интересъ.

Намъ уже извѣстно, что въ цѣляхъ именно провокаціи „Скрыпицынъ добился... разрѣшенія на занятіе политическими ссыльными мѣстъ... завѣдующихъ якутскимъ музеемъ, статистиковъ... Всѣ... научныя экспедиціи и командировки были организованы при участіи значительнаго количества политическихъ ссыльныхъ“ (стр.11—12).

Прежде всего, утвержденіе это не находится въ соотвѣтствіи съ датами. Первымъ завѣдующимъ Музея былъ В. П. Зубриловъ, но это было еще до побоища 1889 г., и онъ оставилъ Музей до появленія въ Якутскѣ B. Н. Скрыпицына. Первымъ „статистикомъ“ былъ я, — и занялъ я мѣсто въ статистическомъ комитетѣ при губернаторствѣ В. З. Коленко. Служилъ я при В. З. Коленко что-то съ годъ (если не больше). Наконецъ, первую „научную“ экспедицію (по Намскому улусу Якутскаго округа) совершилъ опять-таки я, и это было даже еще до моего поступленія въ Комитетъ (въ концѣ 1889 г.), и а fortiori — до водворенія въ Якутскѣ В. Н. Скрыпицына. Слѣдующая проектированная экспедиція (на средства М. В. Пихтина) была разрѣшена*) тоже при губернаторѣ В. З. Коленко. Правда, большая, «сибиряковская» экспедиція открыла свои дѣйствія при B. Н. Скрыпицынѣ; но, во-первыхъ, переговоры о ней начались задолго до назначенія этого послѣдняго якутскимъ губернаторомъ (еще въ то время, когда я жилъ въ улусѣ, т.-е. до 1890 г.), а во-вторыхъ — B. Н. Скрыпицынъ въ ея организаціи не принималъ вообще никакого участія, а вначалѣ даже тормозилъ, по трусости, ея осуществленіе.

*) Она не осуществилась.

Итакъ, не B. Н. Скрыпицынъ „добился разрѣшенія“, а все, что ему приписывается, существовало до него. Чѣмъ ему обязана ссылка, это — офиціальнымъ разрѣшеніемъ заниматься педагогическою дѣятельностью, да и то такое разрѣшеніе дано было, кажется, одному B. М. Іонову, который даже въ Европейской Россіи могъ бы пользоваться извѣстностью, какъ замѣчательный педагогъ. Это — во-первыхъ.

А во-вторыхъ — само по себѣ исполненіе работъ и служеніе краю, конечно, не можетъ быть поставлено въ вину ссылкѣ. Даже поверхностное знакомство съ исторіей Сибири указываетъ, какую роль играла ссылка въ развитіи страны. Начиная съ декабристовъ, продолжая каракозовцами и кончая поляками 1863 г., ссыльные вносили въ Сибирь свѣтъ и знаніе, содѣйствовали культурному и ремесленному прогрессу. Было бы печально, если бы ссыльные 70-хъ и 80-хъ годовъ составили въ этомъ отношеніи исключеніе. Ходъ событій показываетъ, что этого не было. И, конечно, первое объясненіе этого явленія — въ общихъ условіяхъ жизни ссыльныхъ, пока обратное не доказано. И наоборотъ: если согласиться, что Горемыкинъ и B. Н. Скрыпицынъ — провокаторы, то провокаціонною слѣдуетъ назвать и дѣятельность знаменитаго ген. Лепарскаго, посланнаго, именно въ качествѣ достаточно мягкаго человѣка, устраивать жизнь декабристовъ. И тогда выйдетъ, что первымъ „Зубатовымъ“ былъ не печальной памяти Зубатовъ 80-хъ и 90-хъ годовъ, а... Николай I и его „клевретъ“, ген. Лепарскій!...

Это немножко напоминаетъ тѣхъ велемудрыхъ философовъ, которые серіозно доказывали, что уже Бѣлинскій былъ... „эс-де-комъ“.

Но г. П. Тепловъ говоритъ, что B. Н. Скрыпицынъ — провокаторъ, —А Брутъ, конечно, честный человѣкъ, — какъ выражается у Шекспира Антоній надъ трупомъ Цезаря. Не сомнѣваюсь, что гг. „романовцы“ въ этомъ солидарны съ г. П. Тепловымъ. Невольно, — повторяю, — рождается, однако, вопросъ, съ какого момента сложилось въ „Романовцахъ“ убѣжденіе о характерѣ дѣятельности B. Н. Скрыпицина?.. Вопросъ — „занятный“, такъ какъ изъ книги самого г. П. Теплова я узнаю, что „письмоводителемъ“ у мирового судьи Ассъ служилъ довольно видный „романовецъ“ (стр. 129). И это — не единственный изъ „романовцевъ“, который занималъ указанное почетное положеніе въ г. Якутскѣ, — конечно, съ разрѣшенія „провокатора“ B. Н. Скрыпицына или его преемника... Затѣмъ, въ другомъ мѣстѣ книги (стр. 461) находимъ свѣдѣніе, что „романовецъ“ Лаговскій состоялъ хранителемъ Якутскаго Музея... Наконецъ, не припомнитъ ли авторъ разбираемой книги, что однимъ изъ членовъ экспедиціи инженера Попова, снаряженной для изслѣдованія пути Нельканъ—Аянъ, состоялъ также „романовецъ“ — нѣкій... г. П. Тепловъ?

Итакъ, мы можемъ констатировать, что козни В. Н. Скрыпицына и его преемниковъ не миновали и „романовцевъ“. То, что продѣлывалъ, съ провокаторскою цѣлью, B. Н. Скрыпицынъ со старою ссылкою, — а именно: „разрѣшеніе на занятіе политическими ссыльными мѣстъ... завѣдующихъ якутскимъ музеемъ“ (стр. 11),. предоставленіе права участвовать въ „научныхъ экспедиціяхъ и командировкахъ“ ( стр. 12) и т. д., — то же въ свoe время продѣлано было и съ „романовцами“... Какое же право, казалось бы, имѣютъ „романовцы“, а въ частности — бывшій членъ одной изъ научныхъ экспедицій, г. П. Тепловъ, кидать грязью въ „старую“ ссылку?... Но, конечно, это, — совершенно праздный вопросъ! Не мѣсто... портитъ человѣка... (а человѣкъ — мѣсто, — хотѣлось мнѣ добавить). Quod licet Іоvі, non licet bovi. То, что было опасно для „стариковъ“, то не могло представить ни малѣйшей опасности для представителя „могучей волны соціалъ-демократическаго движенія“ (стр. 12).

Въ самомъ дѣлѣ, разница между „старожилами“ и „товарищами“ — громадная, рѣзко бросающаяся въ глаза. Послѣдніе „ѣхали въ Сибирь не почить на лаврахъ, не въ отставку, на покой, а въ кратковременный отпускъ (гм!...) изъ рядовъ (гм!... гм!...) дѣйствующей арміи (гм!... гм!... гм!...), лишь чтобы передохнуть (?) немного (??) и привести въ порядокъ (соглашаюсь: не вредно для г. П. Теплова и нѣкоторыхъ другихъ) свой теоретическій багажъ, пополнить (опять-таки: счастливая мысль!) свое идейное оружіе для новой борьбы“ (стр. 13 *).

*) Выразивъ въ скобкахъ свое удивленіе стилистикѣ автора и свое полное согласіе съ нѣкоторыми его „мыслями“, я рекомендую читателямъ эту тираду, какъ образецъ писательскаго таланта г. П. Теплова. Такихъ трескучихъ шумихъ, начиненныхъ пустозвонными словами, можно немало встрѣтить на многихъ страницахъ его книги.

Судя по результатамъ, какъ они вырисовываются въ книгѣ г. П. Теплова, гг. „романовцамъ“ не удалось осуществить свои благія намѣренія: ни „привести въ порядокъ свой теоретическій багажъ“, ни „пополнить свое идейное оружіе“ они не успѣли.

На это существуютъ свои причины: „романовцы“ занимались все время... революціонною дѣятельностью.

По крайней мѣрѣ, такое заключеніе непосредственно вытекаетъ изъ того факта, что г. П. Тепловъ на каждомъ шагу старается противопоставить „романовцевъ“ „старикамъ“. А такъ какъ относительно послѣднихъ авторъ уже „показалъ“, что они не проявляли „интереса къ революціонной борьбѣ въ самой Россіи“, ихъ „связи (съ революціонной Россіей) порвались, нелегальная литература почти не доходила, да и слабо заботились о ея полученіи;... побѣги являлись рѣдкими, единичными исключеніями“ (стр. 12), — то, слѣдовательно, „романовцы“ — революціонеры.

И такъ, „романовцы“ занимались революціонною дѣятельностью.

Мы уже видѣли, насколько „революціонны“ были ихъ „требованія“: классическое „отмѣна всякихъ стѣсненій, кромѣ“... стѣсненій! — Здѣсь — несомнѣнный признакъ революціонности „романовцевъ“.

А затѣмъ — г. П. Тепловъ явно разсчитываетъ не только на „Тартареновъ изъ Тараскона“, но также и на... не очень умныхъ людей. Въ самомъ дѣлѣ: развѣ не до крайности наивные только люди способны усмотрѣть революціонность настроенія въ предъявленіи такихъ требованій мѣстной администраціи, которыя мы привели выше?.. Попробуйте себѣ представить лишь, что вздумалъ бы предъявлять свои „требованія“ человѣкъ, вся мечта котораго — мирно и спокойно заниматься... письмоводствомъ у мирового судьи, — содержаніемъ въ порядкѣ сокровищъ Якутскаго Музея, — даже земледѣліемъ или промыслами, — даже винной торговлей среди инородцевъ (послѣднее запрещено закономъ и на самомъ дѣлѣ безнравственно); — не тѣ же ли требованія предъявилъ бы онъ, будучи въ положеніи „романовцевъ“, что и эти послѣдніе? Но, вѣдь, ясно, что въ подобномъ случаѣ ни о какой „революціонности“ не могло бы быть и рѣчи.

Я даже скажу немного болѣе.

Я имѣю за собой не мало наблюденій. Я наблюдалъ жизнь политическихъ въ теченіе 5 лѣтъ заключенія въ тюрьмахъ (отчасти — каторжныхъ) и затѣмъ — 14 лѣтъ въ ссылкѣ. И могу сказать, что не только готовность къ „борьбѣ“ съ администраціею не служила обыкновенно показателемъ революціонности, но нерѣдко особенную активность въ этой борьбѣ проявляли наименѣе революціонные элементы тюрьмы и ссылки. Вѣдь рѣчь идетъ здѣсь обыкновенно объ улучшеніи данныхъ условій существованія, и притомъ большей частью — условій матеріальнаго характера. А улучшеніемъ такихъ условій особенно дорожатъ именно тѣ, которые, разъ они добьются исполненія своихъ требованій, такъ или иначе „успокаиваются“ на мѣстахъ „письмоводителей“ мирового судьи, хранителя музея или участника научной экспедиціи. Въ лучшемъ случаѣ такіе „протестанты“ par excellence размѣнивали свои силы на мелочь и подчасъ даже опошляли самое слово „протестъ“.

Характеръ и интенсивность борьбы здѣсь ни при чемъ. Эти особенности ея опредѣляются не степенью революціонности участниковъ, а настроеніемъ — то какъ факторомъ временнымъ, то какъ факторомъ постояннымъ. Мнѣ пришлось принимать участіе въ знаменитомъ протестѣ карійцевъ 1882 года (такъ называемая „майовка“). О повышенности настроенія заключенныхъ можно судить по одному тому, что мы рѣшили живьемъ сжечь себя вмѣстѣ съ тюрьмой, если дальнѣйшее сопротивленіе (съ оружіемъ въ рукахъ, какъ и у „романовцевъ“) окажется безполезнымъ. Между прочимъ, на меня была возложена обязанность — поджечь тюремное зданіе изнутри, со стороны камеры, которая у насъ называлась „харчевкой“. Въ этомъ мѣстѣ была заготовлена большая бутыль съ керосиномъ, щепки и другіе горючіе матеріалы. Единодушіе было замѣчательное: не было ни одного протестующаго, — не протестовали даже тѣ изъ заключенныхъ, которые давно уже прослыли за людей совершенно равнодушныхъ къ интересамъ тюрьмы и товарищей. И, тѣмъ не менѣе, ни я, и никто изъ моихъ товарищей никогда не усматривали въ „майовкѣ“ революціоннаго акта. Это косвеннымъ образомъ вытекаетъ и изъ того, что многіе изъ карійцевъ уже тогда перестали быть революціонерами, — что они доказали впослѣдствіи великолѣпнымъ „устройствомъ“ себя на поселеніи, — другіе же никогда и не претендовали на званіе революціонера.

У немногихъ, впрочемъ, духъ протеста былъ лучшимъ украшеніемъ ихъ душевнаго склада. Такіе, дѣлая даже маленькое дѣло, всегда сознавали, что именно они дѣлаютъ, — не преувеличивали ни своихъ силъ, ни значенія совершаемыхъ ими актовъ. У такихъ всегда оставался запасъ силъ на высокіе подвиги, на крупныя дѣла. Но чтобы быть такою „дѣйственною“ личностью, надо быть не кѣмъ-нибудь изъ „революціонеровъ“-Нарцисовъ, а колоссомъ-Мышкинымъ, — надо обладать гармоническимъ развитіемъ высокихъ душевныхъ качествъ Долгушина, а не гипертрофированною хвастливостью и преувеличеннымъ самомнѣніемъ пигмея. Обладая повышенною чувствительностью ко всякой „неправдѣ“ и отзываясь съ болѣзненною чуткостью на всякое притѣсненіе со стороны начальства, — даже тогда, когда среди товарищей-революціонеровъ царило спокойствіе, — Мышкинъ завершилъ свою жизнь поистинѣ геройскимъ подвигомъ. Конечно, нанося ударъ знаменитому шлиссельбургскому „Ироду“ *), Мышкинъ ни на минуту не сомнѣвался, что будетъ разстрѣлянъ: для этого у него было слишкомъ достаточно основаній.

*) Прозвище, данное Лопатинымъ смотрителю шлиссельбургской тюрьмы Соколову („Былое“ 1906, VII, стр. 169). Э. П.

То же самое я скажу о „борьбѣ“, участникомъ которой я былъ въ Якутской области.

Были ли лучше условія, въ которыхъ мы находились при нашемъ появленіи въ Якутской области (начало 1880-хъ годовъ), по сравненію съ условіями жизни, противъ которыхъ боролись „романовцы“, — я не берусь судить. Но, вообще говоря, они были очень плохи. Мы сидѣли по улусамъ, на дальнемъ разстояніи другъ отъ друга; — сношенія не только съ городомъ, но и съ товарищами были затруднены; — занятій и заработковъ — никакихъ. Долгимъ и упорнымъ трудомъ добились мы многихъ улучшеній. Но дѣлали мы это и не помышляя окружать себя ореоломъ революціонности. Мы стремились лишь къ тому, чтобы намъ посвободнѣе было дышать, а свою „революціонность“ (у кого она имѣлась) мы берегли до лучшихъ временъ. А вотъ явились гг. „романовцы“, стали добиваться „отмѣны всѣхъ стѣсненій, кромѣ...“ — и это оказывается уже актомъ революціоннымъ. Что же! „Ина слава солнцу...“ Если чихнетъ обыкновенный смертный, то каждый такъ и скажетъ, что человѣкъ чихнулъ; но чихни „персона“, — и „людіе“ должны усматривать въ этомъ актъ... революціонный. Меня только интересуетъ вопросъ, сколь великолѣпно чувствовали бы себя гг. „романовцы“, если бы имъ удалось добиться „отмѣны всѣхъ стѣсненій, кромѣ...“ По смыслу разсужденій г. П. Теплова выходитъ, что добейся они этой великолѣпной „отмѣны“, — и ихъ не миновала бы судьба „стариковъ...“

Г-нъ П. Тепловъ рѣзко отзывается объ отношеніи „соціалистовъ-революціонеровъ“ и „стариковъ“ къ романовской исторіи. „Группа двадцати“ соціалистовъ-революціонеровъ... „не только не принимала, — говоритъ онъ, — никакого участія въ протестѣ, но повела усиленную контръ-агитацію. Подъ флагомъ этой группы лицъ, отстаивавшихъ свою тактику борьбы, укрылись и тѣ элементы ссылки, которые были противъ всякихъ протестовъ и всякихъ формъ борьбы съ кутайсовщиной. Такъ образовалась группа въ 42 человѣка „контръ-протестантовъ“, которая еще наканунѣ „Романовки“ заявила, что снимаетъ съ себя всякую нравственную отвѣтственность за могущія быть послѣдствія и жертвы протеста. Этимъ, да усердной, къ сожалѣнію, не всегда разборчивой въ средствахъ, контръ-агитаціей и ограничилась ея дѣятельность“ (стр. 27).

Разборчивы ли средства или неразборчивы, это — дѣло субъективнаго взгляда на вещи. Весьма возможно, что мы и согласились бы квалифицировать средства „группы 42“, вмѣстѣ съ г. П. Тепловымъ, какъ неразборчивыя. Но дѣло въ томъ, что этотъ авторъ, по своему обыкновенію, бросая въ лицо товарищамъ по ссылкѣ тяжкія обвиненія, въ подтвержденіе послѣднихъ не приводитъ никакихъ фактическихъ данныхъ. А какъ, т. П. Тепловъ, называется въ литературѣ и въ общежитіи такой „пріемъ“ борьбы съ противниками?

Оставляя этотъ вопросъ безъ отвѣта, — въ полной увѣренности, что если не г. П. Тепловъ, то читатели сумѣютъ на него отвѣтить, по достоинству оцѣня поведеніе г. П. Теплова, — я обращу вниманіе на то обстоятельство, что не одни „соціалисты-революціонеры“ и не одни „старики“... какъ бы помягче?.. не выражали своего восторга по поводу „романовки“.

Такъ, отъ самого же г. П. Теплова (стр. 48) мы узнаемъ, что „на „Романовку“ явился товарищъ Э. (а значитъ: не „соціалистъ-революціонеръ“ и не „старикъ“), одушевленный прекрасными намѣреніями уладить конфликтъ мирно, предотвратить кровавую развязку“. Надѣемся, лицо, которое названо въ книгѣ г. П. Теплова „товарищемъ“, — не не-революціонеръ, то-есть не человѣкъ, который бы принципіально стоялъ за „непротивленіе злу насиліемъ“, и, слѣдовательно, это лицо находило лишь, что въ данномъ случаѣ надо истинному революціонеру быть... ну, хотя бы скромнѣе. Но, вѣдь, только этого и добивались, надѣюсь, „соціалисты-революціонеры“ и „старики“! Не говорили же они, наконецъ, что ссыльнымъ слѣдуетъ положить „ручки въ брючки“ и спокойно заниматься письмоводствомъ у мирового судьи, хранить музей или въ какой-нибудь экспедиціи изучать флору и фауну Якутской области!

Затѣмъ.

Извѣстно ли г. П. Теплову, что шедшая по р. Ленѣ въ г. Якутскъ партія „товарищей“, узнавъ по дорогѣ о „романовкѣ“, метала громы и молніи по адресу зачинщиковъ этой „исторіи“, — въ наивной увѣренности, что таковыми могутъ быть лишь „соціалисты-революціонеры“? — О томъ, въ какой конфузъ пришла эта группа „товарищей“, когда узнала, что ошиблась, — я предоставляю судить читателямъ. Исторія эта характерна: „своя своихъ не познаша и — побиша“, — какъ это весьма часто случается съ господами „эсъ-де-ками“, въ особенности съ тѣхъ поръ, какъ они принуждены плавать по морю житейскому (напримѣръ, въ разрѣшеніи аграрнаго вопроса или, скорѣе даже, крестьянскаго) безъ всякаго руля и безъ какихъ бы то ни было вѣтрилъ...

Такимъ образомъ, можно утверждать, что то, что говоритъ намъ г. П. Тепловъ, не даетъ никакого права усматривать революціонность на сторонѣ „товарищей“, а въ частности — „романовцевъ“, и отрицать ее въ „старикахъ“ и „соціалистахъ-революціонерахъ“. Теперь я могу сказать кое-что по этому поводу и отъ себя.

Въ „кратковременный отпускъ“ ѣхали въ Сибирь „ссыльные революціонеры новѣйшей формаціи“, — увѣряетъ г. П. Тепловъ. Соглашаюсь, что тѣ „революціонеры“, которые являлись туда революціонерами, ѣхали „въ кратковременный отпускъ“ (умышленно сохраняю далеко не удачный образъ выраженія г. П. Теплова). Но лежала ли причина этого въ личностяхъ или въ условіяхъ, — вопросъ не праздный. Г-нъ П. Тепловъ проговаривается, что мирному теченію жизни въ средѣ якутскихъ «стариковъ» «въ громадной степени содѣйствовало полное затишье революціоннаго движенія на родинѣ въ первой половинѣ 90-хъ годовъ» (стр. 12). У г. П. Теплова эти слова тонутъ въ морѣ революціонно-нарцисо-тартарено-тарасконовской болтовни. А, между тѣмъ, въ ней — вся суть. Надо еще внести маленькую поправку: затишье въ революціонной дѣятельности тянулось на протяженіи не 5 лѣтъ, а всего десятилѣтія (середина 80-хъ гг. — середина 90-хъ гг.). Внесемъ еще одну, болѣе частнаго характера, поправку: къ движенію, которое началось съ середины 90-хъ гг., громадное большинство старыхъ ссыльныхъ не могло имѣть тяготѣнія, и для нихъ, для старыхъ ссыльныхъ, такое движеніе началось еще позже, — въ концѣ 90-хъ гг. Между тѣмъ, тепловскіе «революціонеры новѣйшей формаціи», пришли въ ссылку въ разгаръ революціоннаго движенія и чуть ли не наканунѣ самой революціи. Мудрено ли, что «старики» шли въ ссылку, какъ „въ запасъ“, а „молодые“ — въ кратковременный отпускъ? Но только къ „молодымъ“ надо отнести не однихъ революціонеровъ „новѣйшей формаціи“, а и революціонеровъ „самоновѣйшей“ формаціи: не только „товарищи“ г. П. Теплова и „романовцевъ“, но и не-революціонеры „соціалисты-революціонеры“ въ 900-хъ гг. являлись въ Сибирь въ очень кратковременный отпускъ...

Съ другой стороны, «старики», когда возродилось въ Россіи движеніе, къ которому влекли ихъ симпатіи, нисколько не отставали отъ молодыхъ.

Разберемся.

Что дѣлали въ ссылкѣ «старики» по существу, занимая мѣста статистиковъ, письмоводителей, участниковъ экспедицій и т. д.?

По г. П. Теплову, вся ихъ дѣятельность сводилась къ зарабатыванію денегъ и благодѣтельствованію населенія.

Да, мы, старики, дѣйствительно зарабатывали деньги: какъ техники, ремесленники, учителя, юристы, врачи, мы нужны были населенію, оказывали ему весьма существенныя услуги, работали на него и за все это получали «денежный эквивалентъ общественно-необходимаго труда» (Карлъ Марксъ, «Капиталъ», т. I — не помню, какая страница).

Да, мы благодѣтельствовали населенію. Мы, въ предѣлахъ силъ каждаго изъ насъ и предоставленной намъ возможности, старались устранить все, что лежало на пути развитія населенія, и создать то, что способно направить его на этотъ путь.

Но усыпляли ли мы въ себѣ революціонность? Далеко нѣтъ!

Даже наоборотъ.

Учительствуя, адвокатствуя, занимаясь ремеслами и промыслами, мы не ограничивали своей дѣятельности передачею населенію матеріальныхъ благъ, если даже включить сюда сообщеніе техническихъ и иныхъ знаній. Мы, — и собственнымъ примѣромъ, и внушеніемъ, — способствовали умственному, нравственному и... политическому развитію мѣстной, инородческой и русской, молодежи. Мы развивали въ инородцахъ и русскихъ якутянахъ сознаніе собственнаго достоинства, пробуждали чувство солидарности, зажигали искру борьбы за лучшее соціальное, политическое и экономическое будущее...

Чуть ли не въ первый мѣсяцъ моего пребыванія въ улусѣ мой хозяинъ-якутъ задалъ мнѣ вопросъ:

— Что такое — „преступникъ“ *)?

*) Словомъ „преступникъ“ (измѣняя его согласно фонетическимъ законамъ якутскаго языка) якуты называли только политическихъ ссыльныхъ; для уголовныхъ у нихъ было другое названіе.

Я, плохо владѣя языкомъ, пояснилъ ему, что законъ, напримѣръ, требуетъ, чтобы не переступить за эту вотъ черту, и всякій, кто переходитъ, — преступникъ.

— Почему же вы, преступники, переходите? — спросилъ опять якутъ.

Потому что у насъ, въ Россіи, нѣтъ закона. У насъ закономъ считается то, что прикажетъ царь, а онъ можетъ приказать сегодня одно, завтра — другое.

— А въ другихъ странахъ?

— Въ другихъ странахъ законъ — то, чего хочетъ народъ, — джонъ (люди), муньяхъ (общественный сходъ).

— Учугей (хорошо)! — проговорилъ якутъ, — и его физіономія расплылась въ улыбку.

Много лѣтъ спустя мнѣ случилось какъ-то въ разговорѣ съ тѣмъ же якутомъ возвратиться къ вопросу о томъ, что такое законъ. Не разсчитывая, что въ памяти моего собесѣдника могло сохраниться мое давнишнее объясненіе, я пустился въ подробности, — тѣмъ болѣе, что теперь я уже въ совершенствѣ владѣлъ разговорнымъ языкомъ якутовъ. Но онъ съ полуслова прервалъ меня:

— Знаю! Ты уже говорилъ мнѣ это...

Долженъ сознаться, что слова эти доставили мнѣ большое нравственное удовлетвореніе. Я понялъ, съ какимъ вниманіемъ слушаютъ якуты наши „лекціи“ по политической экономіи и по государственному праву...

Это было съ якутомъ, который даже по-русски не говоритъ и еле грамотенъ.

Незадолго до моего отъѣзда изъ Якутской области другой якутъ, вполнѣ интеллигентный, говорилъ мнѣ:

— Громадная заслуга ваша (т.-е. политическихъ вообще) передъ якутами та, что вы вызвали въ нихъ чувство человѣческаго достоинства. Раньше всѣ якуты трепетали передъ каждымъ казачишкой, который появлялся въ улусѣ. Теперь мы, молодые, отстаиваемъ свои права, кто бы ихъ ни нарушалъ — казакъ, губернаторъ или министръ.

Этому якуту было тогда лѣтъ 25; слѣдовательно, онъ и его ровесники только что входили въ школьный возрастъ, когда мы появились среди якутовъ.

Наконецъ, когда въ минувшемъ году собралось совѣщаніе, состоявшее въ значительной степени изъ якутовъ, для выработки основаній введенія земства въ Якутской области, то предсѣдателемъ единогласно былъ избранъ „старикъ“ B. М. Іоновъ — въ знакъ благодарности, какъ при этомъ было заявлено, въ его лицѣ, всей старой ссылкѣ за то, что она, давая развитіе духовнымъ силамъ якутовъ, довела ихъ до сознанія необходимости введенія въ краѣ земской реформы на основѣ 4-членной формулы.

Объ указываемой сторонѣ нашей работы я сказалъ достаточно. Но я не сказалъ еще, что, рядомъ съ чувствомъ человѣческаго достоинства, съ пониманіемъ преимущества болѣе развитыхъ формъ политической и соціальной жизни, мы развивали въ якутахъ и русскихъ якутянахъ и страстное стремленіе къ установленію этихъ формъ цѣною какихъ бы то ни было жертвъ. По понятнымъ (даже для г. П. Теплова, надѣюсь) причинамъ я конкретныхъ указаній въ подтвержденіе только что сказаннаго привести не могу. Но если это правда, то не значитъ ли, что мы . . . . революціонизировали мѣстное населеніе?

Это, конечно, значитъ, — значитъ въ глазахъ всѣхъ, кто не занимался „революціонною“ дѣятельностью... въ духѣ г. П. Теплова.

Спрашивается: могли ли заглушать въ себѣ революціонность люди, которые развивали ее въ другихъ? Но дѣло еще въ томъ, что имѣются и указанія положительнаго характера на революціонность „стариковъ“. И я утверждаю, что эти указанія хорошо извѣстны автору разбираемой книги... Ему извѣстны имена „стариковъ“, которые стали заниматься истинно-революціонною дѣятельностью съ того момента, какъ, это сдѣлалось для нихъ возможнымъ, хотя и устранялись отъ такихъ дѣлъ, какъ „романовское“; — которые попадали и въ тюрьму, и въ ссылку, и на каторгу, и въ изгнаніе, или же принуждены до сихъ поръ скрываться подъ страхомъ попасть подъ разстрѣлъ и на висѣлицу *). Какъ же послѣ этого, г. П. Тепловъ, иначе прикажете назвать поведеніе автора разбираемой книги, если не клеветой, т.-е. распространеніемъ завѣдомо-ложныхъ свѣдѣній, порочащихъ честь и доброе имя ближняго?

*) Конкретныхъ указаній о комъ-либо, — опять-таки по совершенно понятнымъ причинамъ, — я дать не могу, — за исключеніемъ самого себя. И, можетъ быть, не будетъ нескромностью съ моей стороны сообщеніе, что я, послѣ 10-тилѣтняго пребыванія, по возращеніи изъ Якутской обл., въ Россіи, просидѣлъ 3 мѣсяца въ „Крестахъ“ и затѣмъ былъ приговоренъ къ высылкѣ на 3 года въ Тобольскую губернію (замѣнено высылкою заграницу) за мое участіе въ изданіи (газеты „Дѣло Народа“ — „Мысль“) съ вполнѣ опредѣленнымъ революціоннымъ направленіемъ.

Коснусь еще одной частности.

До прибытія въ Якутскую область „все новыхъ и новыхъ отрядовъ только-что выбитыхъ изъ строя борцовъ за рабочее дѣло“ (стр. 13), „побѣги являлись рѣдкими, единичными исключеніями“ (стр. 12), — между тѣмъ какъ въ послѣдніе годы „волна «обратниковъ» значительно усиливалась все возрастающимъ количествомъ бѣжавшихъ изъ ссылки революціонеровъ. Начавшись единичными попытками, бѣгства пріобрѣли массовый характеръ въ 1901—1903 годахъ“ (стр. 13).

Итакъ: инертность до „волны“, т.-е. во времена господства „стариковъ“, и неудержимый натискъ, колоссальная энергія „товарищей“. Конечно, на ходульномъ языкѣ нашего автора это формулируется такъ: „возвращеніе бѣжавшихъ изъ Сибири военноплѣнныхъ въ ряды борцовъ за торжество соціализма сильно возросло“ (стр. 13).

Отмѣчу, прежде всего, тотъ фактъ, что окончаніе Сибирской желѣзной дороги относится къ концу 90-хъ годовъ прошлаго столѣтія. Но не понятно ли для каждаго, что бѣжать изъ Сибири въ 80-хъ годахъ, когда до Перми приходилось скакать чуть ли не 8 тыс. верстъ на перекладныхъ, — не то, что бѣжать, пользуясь услугами желѣзнодорожнаго пути?... И я, не мало имѣвшій дѣла съ подготовленіемъ побѣговъ, могу засвидѣтельствовать, что въ прежнія времена эти дѣла требовали столько труда и энергіи, о которыхъ гг. Тепловымъ и не снилось. И можно удивляться скорѣе не тому, что побѣговъ до 900-хъ годовъ было мало, а что вообще побѣги все же удавались.

Кромѣ постройки въ 1900 году Сибирской ж. д., на легкость побѣговъ въ послѣднее время оказывало вліяніе и количество ссыльныхъ. Одно дѣло — бѣжать, когда на каждаго ссыльнаго приходится по нѣскольку десятковъ наблюдателей, и другое — когда оказывается по нѣскольку ссыльныхъ на одного наблюдателя. Не видимъ ли мы теперь, что изъ ссылки бѣгутъ уже не десятки, даже не сотни — какъ въ началѣ 900-хъ годовъ — а тысячи?.... Припоминаю, что въ теченіе одного сентября, изъ одной Архангельской губерніи, бѣжало около тысячи человѣкъ!

Наконецъ, я не стану отрицать и вліянія обстоятельствъ соціально-политическаго характера. Извѣстно, что съ середины 80-хъ и до середины 90-хъ годовъ въ русскомъ политическомъ движеніи наблюдался застой. Революціонная мысль вырабатывала новые планы, пути и программы; — революціонныхъ организацій почти не существовало. Зачѣмъ было рядовому революціонеру стремиться въ Россію, если его тамъ ждало такое же бездѣйствіе, та же растерянность, которая окружала его и въ ссылкѣ?... Другое дѣло — начало 900-хъ годовъ. Въ Россіи все кипѣло, каждый, кто появлялся тогда въ Россіи, могъ сразу же попасть въ самый омутъ политической борьбы, — работать въ средѣ, доступной его силамъ, въ направленіи наиболѣе для него желательномъ. Мудрено ли, что каждый стремился изъ ссылки бѣжать въ Россію?... И на самомъ дѣлѣ мы видимъ, что „обратники“ рекрутировались не только изъ „товарищей“, но и изъ стариковъ ссыльныхъ. Разница была лишь въ томъ, что „старикамъ“ не было надобности бѣжать, такъ какъ они имѣли уже право возвратиться въ Россію. Правда, незначительный процентъ стариковъ до сихъ поръ живетъ въ ссылкѣ. Но я не имѣю возможности распространяться о причинахъ этого явленiя

Слѣдуетъ тутъ же повторить, что тѣ „молодые“, которые раздѣляли политическое credo „стариковъ“ (т.-е. не „товарищи“ г. П. Теплова и „романовцевъ“), также массами стали возвращаться изъ Сибири въ Россію, и притомъ не такъ, какъ имѣли возможность это дѣлать „старики“, т.-е. не легально, но именно такъ, какъ дѣлали это дѣло и „соціалъ-демократы“, такъ что если справедливо, что „возвращеніе бѣжавшихъ изъ Сибири военноплѣнныхъ въ ряды борцовъ сильно возросло“ (стр. 13), то „въ числѣ того гулянья“ находились не только „соціалъ-демократы“ (читай: революціонеры), но и „соціалисты-революціонеры" (читай: не-революціонеры) (ibid).

IV.

Мнѣ остается сказать еще нѣсколько словъ по поводу личныхъ, служебныхъ и, такъ сказать, литературныхъ отношеній между старою ссылкою и B. Н. Скрыпицынымъ.

Я не считаю нужнымъ еще разъ выступать съ защитой ссылки противъ „обвиненій“ въ томъ, что она... „благодѣтельствовала“ мѣстному населенію.

Только недомысліе можетъ поставить ссылкѣ въ вину то, что она, не имѣя возможности (какъ я выяснилъ, не столько по обстоятельствамъ мѣста, какъ по обстоятельствамъ времени, — правильнѣе: безвременья 80-хъ годовъ прошлаго столѣтія) отдавать свои силы политической борьбѣ въ ея разныхъ формахъ, старалась внести свѣтъ и справедливость въ окружавшую ее затхлую атмосферу. Врачи врачевали, учителя учительствовали, юристы занимались юридическою практикою. Но для всѣхъ, кромѣ того, была открыта возможность изучать мѣстныя общественно-экономическія условія и стремиться къ ихъ улучшенію. Ссыльные участвовали въ научныхъ экспедиціяхъ или просто записывали то, что имъ удавалось слышать или видѣть. Съ другой стороны, они корреспондировали въ сибирскія и россійскія періодическія изданія, руководили слабыми и обиженными въ судебныхъ процессахъ, выступали ходатаями и защитниками передъ администраціею. Важнѣйшимъ проявленіемъ этой дѣятельности служило участіе въ такихъ дѣлахъ, гдѣ ставились и разрѣшались принципіальные вопросы, — гдѣ суть сводилась къ борьбѣ противъ исторически сложившихся несправедливостей, — гдѣ, наконецъ, представлялась возможность поставить, — хотя бы въ очень ограниченной средѣ общественныхъ отношеній, — новый „порядокъ“ на мѣсто стараго. Это — случаи, когда, выражаясь техническимъ языкомъ, судъ и администрація, поскольку она замѣняетъ таковой въ Сибири, бываютъ призваны къ совершенію правотворящей работы. Я лично горжусь своимъ участіемъ въ двухъ громкихъ поземельныхъ процессахъ: между „молодыми“ и „старыми“ скопцами Мархинскаго селенія и между нѣсколькими наслегами Ботурусскаго улуса. Въ первомъ изъ этихъ процессовъ рѣчь шла объ обезпеченіи землею вновь прибывающихъ ссыльныхъ скопцовъ, которыхъ „старые“ до того времени „принимали“ въ свое хозяйство безъ надѣленія ихъ землею и держали, подъ флагомъ благотворительности, на правахъ батраковъ. Въ процессѣ между Жулейскимъ — съ одной стороны и двумя сосѣдними наслегами — съ другой я старался добиться единственно признанія, что въ поземельныя отношенія между якутскими общинами мѣстная администрація вмѣшиваться не имѣетъ права — по закону и не должна — въ общихъ интересахъ какъ инородцевъ, такъ и государства.

Это естественно приводило и къ участію ссыльныхъ въ работѣ мѣстной администраціи по реформированію тѣхъ или другихъ сторонъ мѣстной жизни. Если работы этой въ самой Россіи весьма не мало, то въ Сибири ея было непочатый уголъ.

Надо замѣтить, что Сибирь земства не знала тогда, какъ не знаетъ его и до сихъ поръ. Функціи русскаго земства выполняются въ Сибири мѣстною администраціею. При высшихъ административныхъ учрежденіяхъ, какъ и при полицейскихъ управленіяхъ, имѣются земскіе „отдѣлы“, „столы“ и т. п. Такимъ образомъ, участвовать въ работѣ мѣстной администраціи вообще, а въ особенности — въ ея реформаторской дѣятельности для ссыльныхъ не представляло собою чего-либо зазорнаго quand même. Негдѣ работать, кромѣ административныхъ учрежденій. Весь вопросъ сводится къ тому, что именно будешь работать. И никого не шокировало то, наприм., обстоятельство, что одинъ изъ старыхъ ссыльныхъ состоялъ столоначальникомъ... полицейскаго управленія, — и не шокировало именно потому, что онъ завѣдывалъ „земскимъ" отдѣломъ. Тѣмъ паче никого не шокировало и занятіе ссыльными мѣста улуснаго письмоводителя. Да и не то же ли мы видимъ и въ Россіи?... Не исключительно съ революціонными цѣлями Астыревъ занималъ должность волостного писаря, — никто не броситъ камнемъ въ революціонера, не съ одними революціонными цѣлями занимающаго должность земскаго статистика, врача, техника, ветеринара. Товарищъ, о которомъ я только что упомянулъ, имѣлъ дѣйствительно непривлекательное званіе „столоначальника полицейскаго управленія“, но въ сущности онъ исполнялъ ту же работу, что исполняетъ и секретарь уѣздной земской управы въ Россіи.

И наоборотъ: можно занимать даже въ Россіи положеніе съ очень благозвучнымъ названіемъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ перестать быть не только революціонеромъ, не только общественнымъ дѣятелемъ, но даже просто порядочнымъ человѣкомъ.... Это, впрочемъ, — въ скобкахъ.

Участіе въ указаннаго рода работахъ мѣстной администраціи облегчалось для ссыльныхъ тѣмъ, что не всѣ сибирскіе администраторы — прохвосты, взяточники, люди безъ порывовъ и честныхъ стремленій. Оазисами встрѣчались даже люди идейные, съ крайними либеральными взглядами: сибиряки-сепаратисты или рѣшительные сторонники введенія земскихъ учрежденій въ Сибири, уравненія въ правахъ инородцевъ и крестьянъ съ другими сословіями и даже сверженія самодержавія. Я ограничусь указаніемъ на то, что одинъ изъ видныхъ журналистовъ и членъ „лѣвой“ партіи народной свободы, А. А. К—въ, десять лѣтъ тому назадъ занималъ должность чиновника особыхъ порученій при Иркутскомъ генералъ-губернаторѣ, но при этомъ былъ уже тогда борцомъ за политическую свободу русскаго народа.

Къ числу такихъ „не всѣхъ“ принадлежалъ, несомнѣнно, и B. Н. Скрыпицынъ, — какъ бы ни аттестовалъ его передъ читателемъ по однимъ лишь слухамъ развязный г. П. Тепловъ. Это былъ человѣкъ добрый и дѣятельный. Онъ искренно желалъ принести пользу мѣстному населенію, отличался трудолюбіемъ и настойчивостью (я бы сказалъ еще: сердечностью, — хотя это не имѣетъ отношенія къ дѣлу). Но въ политическомъ и общественномъ отношеніи В. Н. Скрыпицынъ былъ человѣкомъ не развитымъ. О значеніи мѣстнаго самоуправленія онъ имѣлъ смутныя представленія, и всѣ его взгляды проникнуты были бюрократизмомъ.

Во всемъ этомъ ссыльные, привлеченные В. Н. Скрыпицынымъ „даже (!) къ прямому (!!) сотрудничеству въ его «реформаторской» дѣятельности“ (стр. 12), отдавали себѣ всегда очень ясный, опредѣленный отчетъ. Они понимали, что можно сдѣлать въ ихъ положеніи и при условіяхъ „реформаторской“ дѣятельности подъ эгидою бюрократизма, при отсутствіи органовъ мѣстнаго самоуправленія, — они считались съ подводными камнями въ видѣ противодѣйствія со стороны ретроградныхъ элементовъ изъ среды мѣстной администраціи, — они, наконецъ, не закрывали глаза и на личные недостатки В. Н. Скрыпицына и его „клевретовъ“. И, считаясь со всѣмъ этимъ, они держали себя во всѣхъ случаяхъ достаточно твердо, не поступались ни своимъ личнымъ достоинствомъ, ни своими убѣжденіями.

Приведу для иллюстраціи два факта.

Когда В. Н. Скрыпицынъ захотѣлъ приступить къ оформленію своихъ плановъ по земельной политикѣ, то однимъ изъ первыхъ ссыльныхъ привлеченъ былъ къ участію въ этомъ дѣлѣ я. Рѣчь шла о составленіи текста „журнала Якутскаго Областного Совѣта по вопросу объ упорядоченіи якутскаго землевладѣнія“. Это было въ началѣ мая 1895 г. До того участіе мое въ дѣлѣ выразилось въ томъ, что я составилъ ad hoc записку „о землепользованіи у якутовъ въ связи съ обложеніемъ“, которая должна была служить однимъ изъ матеріаловъ для составленія только что названнаго „журнала“. И, послѣ перваго дѣлового объясненія, я, въ присутствіи чиновниковъ А. И. Попова и С. А. Климовскаго, разстался съ B. Н. Скрыпицынымъ на томъ, что рѣшительно не могу принять предложеннаго имъ плана.

Надѣюсь, это не говоритъ въ пользу нашей покладливости вообще и нашего раболѣпства передъ „реформаторомъ“ — B. Н. Скрыпицынымъ.

Другой фактъ — еще болѣе рѣзкій.

B. Н. Скрыпицыну стали не нравиться корреспонденціи, которыя посылалъ въ „Восточное Обозрѣніе“ «старикъ» М. И. Сосновскій, и В. Н. Скрыпицынъ поставилъ послѣднему альтернативу: или прекратить писаніе корреспонденцій въ нежелательномъ для него, В. Н. Скрыпицына, духѣ, или оставить службу въ статистическомъ комитетѣ. По мнѣнію B. Н. Скрыпицына, не долженъ занимать мѣста въ „подвѣдомственномъ“ ему учрежденіи человѣкъ, который не раздѣляетъ его „воззрѣній“. Если бы было вѣрно то, что пишетъ о „старикахъ“ г. П. Тепловъ, то, навѣрное, дѣло кончилось бы тѣмъ, что М. И. Сосновскій извинился бы передъ B. Н. Скрыпицынымъ, прекратилъ писаніе корреспонденцій и остался на службѣ въ комитетѣ. Но случилось, на самомъ дѣлѣ, какъ разъ обратное: М. И. Сосновскій съ достаточною твердостью заявилъ B. Н. Скрыпицыну, что не считаетъ возможнымъ участвовать въ работахъ статистическаго комитета, если такое участіе обусловливается отказомъ отъ корреспондированія куда бы то ни было. Когда же, послѣ ухода, вслѣдствіе изложенныхъ обстоятельствъ, М. И. Сосновскаго изъ комитета, предложено было занять его мѣсто мнѣ, то я просилъ передать „его превосходительству“, что предложенія не принимаю, такъ какъ это обозначало бы, что я соглашаюсь на условія, поставленныя М. И. Сосновскому, — въ то время какъ на самомъ дѣлѣ я 1) безусловно раздѣляю взгляды М. И. Сосновскаго и 2) считаю не только правомъ, но и обязанностью писать въ газетахъ все, что каждый думаетъ, независимо отъ своего служебнаго положенія *).

*) Для русской жизни, даже въ предѣлахъ Европ. Россіи, подобныя „коллизіи“ до весьма недавняго времени были явленіемъ не маловажнымъ. Такъ, изъ Одесской Уѣздной Земской Управы я принужденъ былъ выйти, между прочимъ, и потому, что меня Управа заподозрила въ писаніи „противъ земства“, — какъ выразился малограмотный предсѣдатель управы, бар. М. А. Рено.

Сказаннаго, надѣюсь, достаточно, чтобы показать въ истинномъ свѣтѣ отношенія между „стариками“ и B. Н. Скрыпицынымъ. Насколько правъ г. П. Тепловъ въ своихъ обвиненіяхъ противъ „стариковъ“, будто они „воскуряли въ своихъ «трудахъ» и журнальныхъ статьяхъ густые фиміамы... Скрыпицыну“, — пусть судитъ объ этомъ самъ читатель.

На этомъ я оканчиваю.

Правда, я могъ бы кое-что сказать по поводу обвиненій „нѣсколькихъ“ ссыльныхъ въ ратованіи „за усиленіе административно-полицейскаго произвола въ дѣлахъ якутскаго землевладѣнія“ (стр. 12).

Но стоитъ ли это дѣлать? Заслуживаетъ ли г. П. Тепловъ, чтобы и въ этомъ пунктѣ я отвѣчалъ съ фактами и цыфрами въ рукахъ на его голословныя обвиненія?

Нѣтъ, послѣ всего того, что мы уже съ читателемъ знаемъ о „достоинствахъ“ г. П. Теплова, какъ писателя и какъ... человѣка, я считалъ бы несоотвѣтствующимъ своему чувству гордости — отвѣчать подробно на обвиненія сего мужа, даже еслибы послѣднія касались менѣе важныхъ вопросовъ.

Я ограничусь лишь слѣдующимъ заявленіемъ.

У меня сохранились нѣкоторые офиціальные документы, касающіеся моего участія въ разработкѣ земельной реформы въ Якутской области. Печатается въ настоящее время моя книга подъ заглавіемъ „Якутскіе матеріалы для разработки вопросовъ эмбріологіи права", первая и самая обширная глава которой посвящена якутскому землепользованію. Въ распоряженіи якутскаго статистическаго комитета имѣется трудъ (не вышедшій въ свѣтъ) одного изъ „стариковъ“, Л. Г. Левенталя, подъ заглавіемъ „Подати, повинности и земля у якутовъ“. Въ „Памятной книжкѣ Якутской области“ на 1896 г. были опубликованы офиціальные документы, большей частью составленные ссыльными „стариками“, о земельной реформѣ. Еще въ 1888 г. въ „Сибирскомъ Сборникѣ" напечатана была моя статья „Фактическія отношенія въ средѣ якутской родовой общины“. Могутъ быть во всякое время вытребованы изъ Якутска копіи протоколовъ совѣщаній по земельному устройству якутовъ, — а въ этихъ совѣщаніяхъ дѣятельное участіе принималъ „старикъ“ Э. К. П—скій. Наконецъ, отпечатаны знаменитыя „инструкціи“ B. Н. Скрыпицына по регулированію земельныхъ отношеній среди якутовъ, — результатъ 10-тилѣтнихъ трудовъ „стариковъ“ по выработкѣ земельной реформы среди якутовъ.

Такъ вотъ, на основаніи всѣхъ этихъ документовъ и литературныхъ трудовъ, я берусь доказать, что:

1) „старики“ изучили au fond якутскіе земельные порядки;

2) они же ознакомили съ ними мѣстную администрацію;

3) они же агитировали среди населенія за уничтоженіе всякихъ привилегій при распредѣленіи земли;

4) они же внушали населенію мысль, что при рѣшеніи земельныхъ споровъ якуты должны руководствоваться, опираясь на дѣйствующій законъ, собственными обычаями, очистивши ихъ отъ историческихъ несправедливостей, и ни въ какомъ случаѣ не прибѣгать къ коронному суду;

5) они же настаивали передъ администраціей и провели въ жизнь покровительство закона распредѣленію земли поровну между членами общины, а не на основѣ исторически сложившихся привилегій.

А это все, какъ согласится читатель, очень далеко отъ ратованія за регулированіе землепользованія „съ чисто фискальными цѣлями“ и за усиленіе „административно-полицейскаго произвола“ въ дѣлахъ якутскаго землепользованія.

Я бы скорѣе сказалъ, что усилія „стариковъ“ были направлены къ „соціализаціи“ земли среди якутовъ... Это, конечно, находится въ соотвѣтствіи съ фактомъ принадлежности всѣхъ безъ исключенія якутскихъ „стариковъ“ къ партіи, на знамени которой особенно яркими буквами написано: „соціализація земли“.

Вотъ что берусь я доказать на основаніи фактовъ, документовъ, литературныхъ трудовъ.

Но я съ этимъ не тороплюсь. Я подожду съ этимъ до поры, когда г. П.Тепловъ приведетъ хоть какія-нибудь подтвержденія своему обвиненію „стариковъ“ въ томъ, будто они работали за усиленіе „административно-полицейскаго произвола“.

Женева, 12-го декабря 1906 г.

(OCR: Аристарх Северин)