Сонъ Ильи Самойлыча.

(Фантазія).

«Сибирская Жизнь» №267, 13 декабря 1898

Илья Самойлычъ, обладатель разнообразныхъ цѣнныхъ бумагъ, акцій, владѣлецъ сахарнаго завода и членъ синдиката, — опасно заболѣлъ.

Онъ вдругъ почувствовалъ страшную боль и тяжесть въ желудкѣ, которымъ онъ уже давно, отъ времени до времени, похварывалъ. Были приглашены лучшіе врачи и начали его лѣчить. Они предписали ему строгую діэту: немного молока, яичные бѣлки и... больше ничего. Это было съ точки зрѣнія Ильи Самойлыча, страшное варварство, но онъ не посмѣлъ выразить своего взгляда и молча подчинился, хотя ему это было не легко.

По временамъ онъ чувствовалъ страшный голодъ и испытывалъ муки Тантала, видя какъ другіе ѣдятъ то, что ему запрещено. «Докторъ, хоть одну котлетку!» умолялъ онъ своихъ палачей, когда ему удавалось видѣть каждаго изъ нихъ порознь. «Что вы! Вы себя этимъ убьете!» отвѣчали неумолимые эскулапы. Они дорожили здоровьемъ своего паціента больше, чѣмъ онъ самъ и, всѣ вмѣстѣ и каждый порознь приходили въ ужасъ отъ его гастрономическаго вольнодумства.

Скрѣпя сердце онъ повиновался. Онъ боялся врачей потому, что съ дѣтства привыкъ вѣрить имъ.

Голодая, онъ мечталъ о вкусныхъ блюдахъ и боролся самъ съ собою. Эта борьба разстроила ему нервы: часто онъ бредилъ и видѣлъ непріятные сны.

Однажды, голодный, озлобленный, недовольный собою и окружающимъ, онъ заснулъ и видѣлъ страшный сонъ. Это былъ бредъ сумасшедшаго, исповѣдь кающагося грѣшника, больныя мечты умирающаго съ голода; что то безумное, неправдоподобное... по мнѣнію знатоковъ, физіологически невозможное. Но Илья Самойлычъ утверждалъ, что это былъ дѣйствительный, а не вымышленный сонъ, что онъ видѣлъ и чувствовалъ все, что ему приснилось, какъ на яву — и мы должны ему вѣрить.

...Снилось Ильѣ Самойловичу, что онъ заснулъ у себя, въ своемъ роскошномъ отелѣ, въ Парижѣ (rue des flіbustіers de la bourse), на бархатной кушеткѣ, заснулъ съ самыми радужными надеждами на крупный выигрышъ на завтрешней биржѣ, — а проснулся на необитаемомъ островѣ.

Онъ бросилъ вокругъ себя удивленный взоръ и этотъ взоръ, передъ которымъ трепетали люди, услуги которыхъ онъ покупалъ ежедневно на заводѣ, на биржѣ, въ клубѣ, ресторанахъ, будуарахъ, не встрѣтилъ знакомой обстановки: тяжелой бархатной портьеры на двери; позолоченныхъ карнизовъ, изящныхъ розовыхъ гобеленовъ, картины извѣстнаго художника, изображающей молодую, купающуюся женщину, разныхъ изящныхъ бездѣлушекъ на ночномъ столикѣ.

Ничего изъ всего того, къ чему онъ привыкъ, — не было вокругъ него. Голыя скалы подъ туманнымъ нахмуреннымъ небомъ; подъ ними угрюмыя сосны и ели на глыбахъ камней, поросшихъ мохомъ; темная, сѣроватая зелень подъ скалами, болота и кочки, а на всемъ какой то пасмурный дымчатый полумракъ — такова была обстановка, въ которой онъ проснулся. Онъ думалъ, что съ нимъ кошмаръ на яву, усиленный тѣмъ, что въ его комнатѣ темно.

Онъ протянулъ руку, чтобы позвонить своего камердинера и приказать ему поднять шторы. «Онъ еще спитъ», мелькнуло у него въ умѣ. «Я даю ему такую плату, что за нее можно было бы купить полдюжины такихъ бездѣльниковъ какъ онъ». Но рука Ильи Самойлыча не нащупывала пуговки звонка, по звону котораго прибѣгали купленные имъ (какъ онъ выражался на своемъ дѣловомъ жаргонѣ) люди; не нащупывала бархатныхъ подушекъ кушетки.

Подъ нимъ были камни и трава, надъ нимъ туманное небо; справа угрюмыя, непривѣтливыя скалы, съ темнорыжими, точно покрытыми ржавчиной боками, съ трещинами, откуда торчали темныя верхушки сосенъ... Это было ужасно! Такими именно Илья Самойлычъ привыкъ воображать себѣ глухіе и безлюдные края дальняго сѣвера, о которомъ приходилось ему читать иногда... Слѣва — и это было ужаснѣе всего — простиралось море: безпредѣльная водная равнина, однообразная, унылая гладь, покуда глазъ хватитъ, а дальше куда не хватаетъ глазъ — зеленоватая масса воды сливается съ мутною массой нависшаго надъ водою неба...

Въ отчаяніи Илья Самойлычъ вскочилъ на ноги однимъ прыжкомъ, который, при тучности Ильи Самойлыча, былъ положительно мастерскимъ прыжкомъ и удивилъ бы всѣхъ его знакомыхъ, если бы они могли его видѣть. Но никто не могъ его видѣть. Вокругъ него не было ни знакомыхъ дѣльцовъ, которымъ онъ привыкъ пожимать руку, ни законодателей биржи, передъ которыми онъ пресмыкался (во снѣ сами мысли его были откровеннѣе, чѣмъ на яву) ни людей, услуги которыхъ онъ привыкъ покупать, которымъ онъ платилъ за то, что они передъ нимъ пресмыкались. Нигдѣ не было слѣдовъ присутствія человѣка. Глушь, безлюдіе, мрачная водяная пустыня; посреди пустыни скалистый островъ и на этомъ островѣ онъ — извѣстнѣйшій биржевой дѣлецъ, у котораго заискивали сильные міра сего!..

Нѣтъ, не можетъ быть, чтобы онъ былъ на необитаемомъ островѣ далекихъ сѣверныхъ странъ! Ужъ не сосланъ-ли онъ? Неужели всесильный синдикатъ его оставилъ?! Но узналъ-ли какой нибудь недругъ его чего нибудь такого изъ дѣяній его, Ильи Самойлыча, за что можно было его преслѣдовать по всей строгости законовъ? Это было невѣроятно. Въ воображеніи Ильи Самойлыча законъ — это былъ одноглазый циклопъ, котораго хитростью всегда можно было ослѣпить; изъ рукъ котораго всегда можно вырваться, укрываясь подъ животомъ своихъ жертвъ, въ то время какъ онъ, циклопъ—законъ, ощупывалъ ихъ спины. При томъ въ то далекое время, когда Илья Самойловичъ былъ содержателемъ кассы ссудъ въ Юго-западномъ краѣ, еще не вошло въ моду ссылать за ростовщичество въ сѣверныя, полярныя страны.

Всѣ эти мысли въ одно мгновеніе пронеслись въ умѣ Ильи Самойлыча, пока онъ оглядывался кругомъ, ища признаковъ жилья въ этомъ незнакомомъ, мрачномъ мѣстѣ.

Вдругъ на краю туманнаго неба протянулась свѣтлая полоса; розовый свѣтъ разливался по ней. Этотъ розовый свѣтъ былъ гораздо лучше и нѣжнѣе, чѣмъ розовые обои въ спальнѣ Ильи Самойлыча и превращалъ всѣ эти угрюмыя скалы и сосны въ картины гораздо красивѣе той, которая висѣла надъ его кроватью. Но онъ ничего не замѣчалъ въ своемъ волненіи. Онъ не любовался солнечнымъ восходомъ, точно не видѣлъ какъ верхушки мрачныхъ скалъ покрылись позолотой, гораздо ярче и чище той, которая была на карнизахъ его отеля; какъ темныя и сосны и ели затрепетали своими вѣтвями, облитыми золотистымъ свѣтомъ; какъ безбрежная, зеленоватая гладь моря загорѣлась тысячами искръ въ складкахъ безчисленныхъ, дотолѣ невидимыхъ зыбей, какъ заколыхались туманы надъ лѣсомъ, а цвѣты и травы заблестѣли въ капляхъ росы, какъ въ жемчугѣ. Онъ не умѣлъ наблюдать и наслаждаться жизнью природы, оттого, что слишкомъ былъ поглощенъ жизнью людей. Онъ думалъ только о ней. Чтобы имѣть успѣхъ на биржѣ, надо было знать хорошо жизнь, нравы, обычаи, слабости и достоинства людей. Всю жизнь онъ велъ войну за милліоны съ другими людьми и долженъ былъ изучать силы и способности непріятелей, чтобы побѣждать ихъ. Поэтому онъ былъ необыкновенно наблюдателенъ въ сферѣ дѣловыхъ отношеній и хорошо умѣлъ разбираться въ словахъ и поступкахъ людей. Поглощенный заботами и мыслями о дѣлахъ рукъ человѣческихъ, онъ не обращалъ вниманія на дѣла рукъ Божьихъ. Обладая не дюжиннымъ умомъ, онъ былъ одностороненъ: онъ не замѣчалъ того, что есть вѣчнаго, правдиваго, величественнаго въ природѣ, потому что слишкомъ предавался изученію того, что мѣняется, полно лжи и фальши и проходитъ какъ мигъ, исчезаетъ, какъ тѣнь, въ вѣчномъ круговоротѣ жизни... Вокругъ него просыпалась природа. Вся мрачная пустыня, разстилавшаяся передъ нимъ, была полна движенія. Подъ горами еще бродили таинственныя тѣни, въ ущельяхъ, въ разсѣлинахъ между скалъ зіяла тьма, а на верху все уже свѣтилось, горѣло въ лучахъ солнца, поднимавшагося на небосклонѣ, надъ моремъ висѣли бѣлоснѣжныя облака съ золотистыми краями, румяныя тучки расплывались по небу, сѣдые туманы клубились надъ болотами и ползли на встрѣчу солнцу по склонамъ горъ... А Илья Самойлычъ равнодушно смотрѣлъ на все это, потому что онъ былъ поглощенъ одною мыслію о своихъ богатствахъ, оставшихся далеко за океаномъ..

И такъ эти богатства, фонды, цѣнныя бумаги, акціи, которыми онъ игралъ на биржѣ, пуская по міру тысячи менѣе сильныхъ людей, чѣмъ онъ; эти заводы, гдѣ съ утра до вечера работали сотни рабочихъ; это золото, которое въ его рукахъ служило орудіемъ порабощенія, которому ничто не могло сопротивляться какъ мечу древнихъ завоевателей; золото, которымъ онъ покорялъ другихъ людей, покупая ихъ свободу, честь, совѣсть, цѣломудріе, — все это осталось тамъ, за океаномъ, и не вернется къ нему болѣе!

Отчаяніе овладѣло имъ, холодный потъ выступилъ на лбу.

Пошаривъ въ боковомъ карманѣ сюртука, онъ нашелъ бумажникъ; въ немъ былъ чекъ на десять тысячъ франковъ. Еще очень недавно, такая сумма была въ его глазахъ бездѣлицей, но теперь въ его отчаянномъ положеніи, она, какъ онъ думалъ, пригодится ему. Онъ вынулъ чекъ изъ бумажника и внимательно осмотрѣлъ его, чтобы узнать, не попорченъ-ли онъ.

Благодаря своей находкѣ, онъ немного успокоился и пошелъ впередъ къ берегу моря. Ему казалось, что тамъ, на берегу стоитъ на якорѣ корабль, скрытый въ какой нибудь бухтѣ между скалъ... Въ немъ проснулась надежда, что онъ скоро вернется въ культурныя страны, гдѣ протекла его жизнь. Онъ размечтался. Онъ воображалъ, какъ онъ подойдетъ къ кораблю, сдѣлаетъ знакъ платкомъ, крикнетъ; какъ его возьмутъ на корабль, какъ онъ покажетъ чекъ капитану корабля, чтобы склонить его къ немедленному отъѣзду туда, гдѣ остались его милліоны.

Но увы! Корабля не оказалось на берегу моря. Нигдѣ, изъ дальнихъ голыхъ скалъ не виднѣлись флаги или мачты. Все и море и скалы и песчаныя отмели — было пусто, нелюдимо. Илья Самойлычъ напрягалъ зрѣніе, глядѣлъ въ морскую даль, не увидитъ ли онъ, гдѣ нибудь на горизонтѣ, приближающагося корабля. Но онъ ничего не видѣлъ и опять почувствовалъ на лбу капли холоднаго пота.

Вдругъ какой то блестящій предметъ привлекъ его вниманіе. Ему показалась форма этого предмета знакомой. Онъ подошелъ поближе... О радость! Это его несгораемый ящикъ, гдѣ онъ хранилъ нѣкоторыя цѣнныя бумаги. Рядомъ съ ящикомъ былъ мѣшокъ полный золота: золотыхъ имперіаловъ, франковъ, кронъ, совереновъ и другихъ монетъ, которыя онъ сохранялъ у себя.

Сердце Ильи Самойлыча затрепетало въ груди. Слава Богу! его милліоны съ нимъ! Онъ почувствовалъ приливъ благодарности къ провидѣнію, которое позаботилось о немъ. Онъ упалъ на колѣни и въ краткой молитвѣ возблагодарилъ Бога за то, что Богъ не взялъ отъ него плодъ всей его жизни, его милліоновъ.. Въ порывѣ благодарности, онъ пролилъ горячую слезу на холодные камни пустыннаго острова.

Когда прошло его возвышенное молитвенное настроеніе, онъ сѣлъ на несгораемый ящикъ, гдѣ хранились его бумаги, взялъ въ руки мѣшокъ съ золотомъ и предался грустнымъ мыслямъ.

Самое главное въ жизни людей, чему онъ посвятилъ всѣ свои недюжинныя способности и силы — деньги, — находятся при немъ; спасены вмѣстѣ съ жизнью. Правда, это только едва четверть того, чѣмъ онъ владѣлъ раньше. Но что же! Стоитъ ему лишь пойти на биржу и начать играть, какъ къ нему потекутъ новые милліоны. Съ своимъ обширнымъ умомъ и опытностью, онъ не боится биржевыхъ спекуляцій. О, онъ сумѣетъ хитростью, ложными тревогами, дутыми надеждами и другими пріемами вырвать изъ рукъ другихъ игроковъ акціи и цѣнныя бумаги и спрятать въ свой несгораемый ящикъ. Онъ, въ теченіе своей долголѣтней биржевой практики разорившій столькихъ неспособныхъ и менѣе талантливыхъ любителей легкой наживы, вполнѣ полагался на себя и вопреки пословицѣ: «носилъ волкъ, понесли и волка», не боялся, что и его когда нибудь разорятъ и пустятъ по міру другіе.

Но теперь ему негдѣ попробовать свои силы! На тысячи верстъ вокругъ него не было биржи, не было промышленности, фабрикъ, заводовъ, синдикатовъ, всѣхъ этихъ твореній рукъ человѣческихъ, порожденій соціальной организованной жизни, среди которыхъ онъ чувствовалъ себя хозяиномъ положенія. Не было почты и телеграфа, которыми онъ могъ бы воспользоваться и подать вѣсточку о себѣ своимъ друзьямъ, дать имъ инструкціи въ краткихъ и ясныхъ выраженіяхъ, напримѣръ: «Я живъ. Посылайте за мною корабль. Покупайте такіе то фонды, продавайте такіе то. Черезъ мѣсяцъ буду на биржѣ самъ».

Всѣ эти мысли были злою насмѣшкой надъ самимъ собою. Въ безлюдной пустынѣ его окружающей, среди голыхъ скалъ, сосенъ и мховъ, его опытность, его искусство, дипломатическій тактъ, были безполезны. Онъ столь могучій и сильный въ обществѣ людей, среди дѣлъ рукъ человѣческихъ, оказался слабымъ, безсильнымъ въ обществѣ скалъ, сосенъ, морскихъ волнъ, среди дѣлъ рукъ Божьихъ.

Въ страхѣ онъ оглянулся кругомъ снова. Нигдѣ ни звука. Пустыня водная, каменная — молчали.

Какимъ жалкимъ показался самому себѣ Илья Самойлычъ, сидящій на мѣшкѣ денегъ, среди безжизненныхъ утесовъ, среди равнодушной невозмутимо холодной природы!

Какая то мучительная судорога сжала ему горло. То былъ холодъ. Онъ спазмами подступалъ къ сердцу и какъ бы давилъ за глотку... Илья Самойлычъ вдругъ почувствовалъ сильный голодъ. Съ лихорадочной поспѣшностью обшарилъ онъ всѣ карманы, но ничего не нашелъ въ нихъ, ни крошки хлѣба! Первая мысль его была о модномъ ресторанѣ, гдѣ онъ обѣдалъ иногда послѣ игры на биржѣ. Это была безумная мысль. На этомъ дикомъ, необитаемомъ островѣ не было ресторановъ, гдѣ бы можно было за деньги купить пищи, не было людей, которыхъ за деньги можно было бы заставить достать пищи въ лѣсу, въ горахъ, въ морѣ.

А Илья Самойлычъ не умѣлъ самъ себѣ добыть пищи. Онъ умѣлъ только покупать дары природы, но не умѣлъ ихъ брать у нея.

Въ отчаяніи онъ остановился надъ моремъ.

Сколько рыбъ скрыто въ его безднахъ, а онъ не въ состояніи поймать ни одной изъ нихъ себѣ на обѣдъ. Теоретически онъ зналъ, что надо было дѣлать: надо сдѣлать сѣти или удочку, опустить въ море и ждать пока не попадется рыба. Но онъ не умѣлъ осуществить на практикѣ своихъ теоретическихъ познаній. Всю свою жизнь онъ ставилъ сѣти на людей и умѣлъ отлично уловлять людей въ свои сѣти, но не умѣлъ ловить рыбъ и теперь можетъ умереть съ голоду, глядя на море, гдѣ плаваетъ столько нѣжныхъ и вкусныхъ рыбъ. А рыбы, какъ нарочно, дразнятъ его, чтобы усилить его муки; то и дѣло выскакиваютъ изъ воды, выныряютъ, сверкая чешуей и вновь исчезаютъ въ бездонной пропасти моря.

Первый разъ въ жизни, онъ усомнился въ силѣ золота, ради котораго онъ жилъ, которымъ только бредилъ въ жизни. Эти милліоны, за которые онъ отдалъ молодые лучшіе годы своей жизни, не пригодились въ критическую минуту ея. Они не могутъ спасти его отъ голодной смерти. Милліоны, которыми тамъ, гдѣ можно купить все: фабрики, заводы, желѣзныя дороги, произведенія геніальныхъ художниковъ, суды, печать, общественное мнѣніе; все, что есть прекраснаго и святаго въ мірѣ, — не имѣютъ никакой цѣны здѣсь, гдѣ нѣтъ людей... Это открытіе его смутило: значить милліоны, золото, имѣютъ только условную цѣну. Зачѣмъ же онъ потратилъ жизнь на нихъ? Значитъ онъ не зналъ истинной цѣны вещей и вовсе не былъ наблюдателемъ, когда многія стороны жизненныхъ явленій ускользнули отъ него?

Но разсуждать было некогда; надо было позаботиться о пищѣ. Съ досадою, бросивъ объ землю мѣшокъ съ золотомъ, Илья Самойлычъ, пошелъ по направленію къ скаламъ посмотрѣть, — нѣтъ—ли въ лѣсу, чернѣвшемъ по ущельямъ, какихъ нибудь дикихъ ягодъ, которыми онъ могъ бы утолить голодъ, хотя немного успокоить мучительные приступы его, сжимавшіе ему горло.

(Продолженіе слѣдуетъ).

А. Клюге.

Сонъ Ильи Самойлыча.

(Фантазія).

«Сибирская Жизнь» №273, 20 декабря 1898

 (Оконч. см № 267).

Солнце было уже высоко и ярко свѣтило: море золотистаго прозрачнаго свѣта колыхалось надъ зеленоватою, слегка рябившеюся гладью воды, подъ бирюзовымъ сводомъ неба. Казалось, что вся необъятная, прозрачная даль не имѣла ни низу, ни верху, такъ море было похоже на небо, а небо на море; они сливались въ одну сиреневую полосу...

Грани горъ и утесовъ сверкали въ лучахъ солнца: бѣлыя вершины однѣхъ горъ выступали причудливыми формами изъ тѣни, отбрасываемой другими горами.

Въ ущельи, куда мучимый голодомъ направлялся Илья Самойловичъ, было пасмурно и сыро. Онъ шелъ между деревьевъ, все становившихся ниже и безобразнѣе, наклоняясь къ землѣ и внимательно глядя себѣ подъ ноги, не покажутся ли гдѣ нибудь ягоды. Но ягодъ нигдѣ не было.

Почва необитаемаго острова была безплодна, а въ этомъ ущельи она была особенно скудна. На камняхъ лежалъ тонкій пластъ глины, смѣшанной съ пескомъ; на немъ росли: тощая жесткая трава, кривыя сосенки, низкорослыя березки, тальникъ, сѣрый мохъ, лишаи и ничего болѣе. На прибрежныхъ камняхъ были довольно высокія сосны и темныя стройныя ели, а здѣсь въ ущельи ихъ не было. Что же въ этомъ удивительнаго? Однако это его смущало, — точно на еляхъ могли рости питательные плоды. Неужели онъ обреченъ голодной смерти? На свои деньги, которымъ ничто не могло противостоять тамъ, гдѣ жили люди, здѣсь, въ безлюдной пустынѣ, — онъ не могъ купить ни одной ягодки.

Вдругъ осторожное покрикиванье, похожее на тихое клохтанье курицы, послышалось за ближайшимъ тальничнымъ кустомъ. Илья Самойлычъ вздрогнулъ и бросился къ кусту. Сухая вѣтка хрустнула и сломилась подъ его ногами и этотъ звукъ спугнулъ цѣлое стадо куропатокъ. Онѣ поднялись на аршинъ надъ землей, описали въ воздухѣ дугу среди деревьевъ и опять опустились, въ саженяхъ трехъ отъ него. Надежда опять проснулась въ груди Ильи Самойлыча. Онъ поднялъ съ земли нѣсколько небольшихъ круглыхъ камней; часть изъ нихъ онъ положилъ въ карманъ, гдѣ лежалъ чекъ на десять тысячъ франковъ, нисколько не заботясь о немъ и не боясь его измять и испачкать; а одинъ камень крѣпко сжалъ въ рукѣ такъ, чтобы быть готовымъ метнуть его, при первомъ удобномъ случаѣ и потихоньку съ предосторожностями началъ подвигаться къ тому кусту, за которымъ опустилось стадо куропатокъ. Онъ подвигался очень осторожно, присѣдая, припадая къ землѣ, ползя на колѣнкахъ. Если бы его друзья, полагавшіе, что Илья Самойлычъ рожденъ для того, чтобы ему служили другіе, увидѣли какъ онъ, ихъ кумиръ, которому они курили ѳиміамъ за то, что онъ умѣлъ выигрывать у другихъ людей милліоны, — ползъ по травѣ, упираясь руками объ острые камни, задерживая дыханіе въ груди, чтобы громкимъ дыханьемъ не испугать куропатокъ, — они разорвали бы на себѣ одежды въ знакъ скорби. Самъ Илья Самойлычъ не могъ удержаться отъ весьма печальныхъ размышленій по поводу своей охоты на куропатокъ.

Онъ никогда не думалъ, чтобы въ его жизни могли наступить такія горестныя минуты, когда онъ для утоленія своего голода долженъ будетъ подвергаться такимъ мучительнымъ физическимъ упражненіямъ. Онъ игралъ на биржѣ, а охотой для утоленія его голода занимались другіе люди. Они пахали для него землю, взращивали плоды земные, дѣлали ему вино, ткали холстъ, пряли шерсть, ловили дорогихъ пушныхъ звѣрей ему на шубу, строили для него удобныя дороги черезъ степи, лѣса и горы, охраняли его отъ опасностей по улицамъ большихъ, людныхъ городовъ, гдѣ онъ уловлялъ людей въ свои сѣти...

Сколько людей работало на него, напрягало свои силы, чтобы удовлетворить его потребности и капризы! Ахъ, если бы здѣсь, на этомъ скалистомъ островѣ (ему почему то казалось, что это былъ островъ, а не материкъ) былъ хоть одинъ цивилизованный человѣкъ! О, онъ, Илья Самойлычъ сумѣлъ бы заставить его работать на себя. Онъ сунулъ бы человѣку въ руки чекъ, и человѣкъ бы избавилъ его отъ трудностей этой примитивной охоты на куропатокъ. Онъ убилъ бы двѣ три куропатки, ощипалъ бы ихъ, изжарилъ, почтительнѣйше подалъ бы ему ихъ на обѣдъ и обглодалъ бы послѣ него косточки...

Но что бы было, если бы ему попались здѣсь дикари, незнакомые съ благами цивилизаціи: съ чеками, съ цѣнными бумагами, съ акціями и съ золотомъ? Они бы, пожалуй, пальцемъ о палецъ не ударили для него, обладателя милліоновъ! А можетъ быть они взяли бы его въ плѣнъ, связали бы его, били бы, заставили бы его работать, тащить тяжести, какъ вьючное животное... Они бросили бы въ море фонды, билеты, цѣнныя бумаги, все на чемъ основывалось его могущество, столь страшное въ цивилизованныхъ странахъ, среди образованныхъ людей. Изъ золотыхъ монетъ дикари сдѣлали бы украшенія для своихъ женъ... А онъ, биржевой ветеранъ, заводчикъ, милліонеръ, долженъ былъ бы работать и служить грубымъ невѣжественнымъ дикарямъ, жалко вооруженнымъ луками и стрѣлами, онъ, которому повиновались тысячи умныхъ, образованныхъ людей, вооруженныхъ смертоносными малокалиберными магазинками...

Да они были покорными слугами его и его милліоновъ, эти образованные и умные люди культурныхъ странъ. Они проливали для него свою кровь, отправлялись въ далекія страны убивать другихъ людей для того, чтобы завоевать новые рынки, на которыхъ онъ, Илья Самойлычъ, могъ бы выгодно сбывать произведенія своихъ фабрикъ и заводовъ, устраивать предпріятія, помѣщать фонды, пускать ихъ на биржу и наживать новые милліоны.

А можетъ быть грубые сѣверные дикари не прочь полакомиться человѣческимъ мясомъ?

Дрожь пробѣжала у него по спинѣ при этой мысли.

Въ эту минуту прекрасная большая куропатка, бѣлая съ сѣрыми и бурыми пятнами, тихонько закурлыкала въ пяти шагахъ отъ него, въ углубленіи между кочекъ и повернулась бокомъ къ нему такъ, что вся была на виду. Моментъ былъ благопріятенъ. Илья Самойлычъ сильнѣе сжалъ камень въ рукѣ, прицѣлился и метнулъ. Камень пролетѣлъ надъ головой куропатки, не задѣвъ ея. Куропатка и вслѣдъ за нею другія поднялись на аршинъ отъ земли и, описавъ дугу въ воздухѣ, опустились саженяхъ въ 4-хъ отъ охотника, точно куропаткамъ лѣнь было летѣть дальше и примитивный способъ охоты забавлялъ ихъ. Онѣ насмѣшливо курлыкали въ кустахъ ползучей березки, а охотникъ усталый, разбитый, съ оцарапанными объ острые камни колѣнами, поползъ опять къ нимъ еще осторожнѣе, еще больше припадая къ землѣ, извиваясь по змѣиному какъ клоунъ. Онъ взялъ новый камень изъ своего запаса.

Чекъ на десять тысячъ франковъ выпалъ у него изъ кармана, но онъ не поднялъ его, а бросилъ взглядъ, полный презрѣнія на этотъ клочекъ бумажки, который во всякой культурной странѣ обезпечилъ бы ему сытую жизнь въ теченіе года, а здѣсь не могъ обезпечить ему обѣда, ни одной изъ этихъ глупыхъ куропатокъ.

Вскорѣ онъ подползъ къ куропаткамъ на столько близко, что могъ вторично попытать счастіе. Голодъ и напряженіе воли пробудили въ немъ инстинкты дикаря.

Задыхаясь отъ усталости и горя нетерпѣніемъ окончить свою странную охоту, онъ, однако, не торопился бросать камня въ ближайшую куропатку, сидѣвшую не совсѣмъ удобно, и въ неровностяхъ почвы обнаруживавшую головку и шею. Онъ нетерпѣливо ожидалъ, пока она не повернется къ нему лучше. Уже куропатка пошевеливалась, обнаруживая, повидимому, желаніе двинуться впередъ, какъ вдругъ какой-то рѣзкій шумъ раздался вверху надъ головой Ильи Самойлыча и заставилъ его вздрогнуть. Прежде чѣмъ онъ опомнился, огромный темнокоричневый коршунъ, какъ стрѣла, налетѣлъ на близъ сидящую куропатку, схватилъ ее когтями, поднялся въ небо и понесся къ сосѣднимъ скаламъ. Все стадо куропатокъ сразу поднялось высоко надъ землею и быстро, рѣшительно взмахивая крыльями, разсыпалось по лощинѣ въ самыхъ дальнихъ ея углахъ.

Какъ ни напрягалъ зрѣніе Илья Самойлычъ, онъ не могъ замѣтить мѣста, гдѣ опустились куропатки и возобновить такъ неожиданно прерванную охоту. «На этотъ разъ довольно!» сказалъ онъ себѣ и печально побрелъ назадъ къ морскому берегу.

* * *

Но мытарства его не кончились. Природа, не чувствительная къ его страданіямъ, равнодушная къ его богатству, посылала ему соблазны, раздражала его голодъ, не давая ему средствъ и возможности утолить его. Она, казалось, забавлялась отчаяніемъ и муками человѣка столь могущественнаго во всякой культурной странѣ, столь безсильнаго, безпомощнаго въ безлюдной пустынѣ.

Въ вѣтвяхъ лиственницы, мимо которой онъ проходилъ, послышался шорохъ, не то стукъ, не то свистъ. Илья Самойлычъ остановился и жадно впился воспаленными отъ напряженія и солнечнаго свѣта глазами въ дерево, разомъ окидывая взоромъ зеленыя вѣтви, откуда доносился шорохъ. Чрезъ нѣсколько секундъ шорохъ и свистъ повторились и сизый съ чернымъ хвостомъ звѣрекъ, прыгнулъ на конецъ вѣтки и, кокетливо покачиваясь, смотрѣлъ сверху своими забавными маленькими глазками на стоявшаго внизу обладателя милліоновъ. Но послѣдній не зѣвалъ: планъ военныхъ дѣйствій мгновенно сложился въ головѣ великаго мужа биржи, рѣшившагося убить и съѣсть бѣлку! Что дѣлать? Не умирать же съ голоду! Прежде чѣмъ позаботиться о дальнѣйшемъ существованіи, надо было, во что бы то ни стало утолить голодъ. Дерево, на которомъ сидѣла бѣлка, находилось въ нѣкоторомъ разстояніи отъ другихъ деревьевъ и она врядъ ли могла перепрыгнуть это разстояніе, сдѣлать такой большой прыжокъ, чтобы очутиться на другомъ деревѣ.

Сообразивши все это, Илья Самойлычъ приступилъ къ осадѣ дерева. Онъ собралъ много кусковъ валежника, наполнилъ камнями карманы и сталъ спокойно дожидаться пока бѣлка опустится ниже.

Весело припрыгивая и пощелкивая, она опускалась все ниже и ниже. Тогда, опасаясь какъ бы она не прыгнула на землю, что противоречило его планамъ, Илья Самойлычъ метнулъ камень и, конечно, не удачно. Бѣлка въ изумленіи остановилась, потомъ щелкнула и перепрыгнула на другую вѣтку. Интересная охота началась тогда въ лощинѣ. Маленькій, преслѣдуемый палками и камнями звѣрекъ, метался по вѣтвямъ дерева, а внизу подъ деревомъ высокій, тучный человѣкъ, наклонялся, металъ камни и палки и прыгалъ съ легкостью юноши. Двѣ или три палки уже слегка задѣли бѣлку по ногамъ. Еще такой ударъ, она свалится на землю и ожесточенный охотникъ нанесетъ ей окончательный ударъ. Но тутъ произошло нѣчто совсѣмъ не входившее въ планы охотника: бѣлка исчезла. Напрасно онъ бросалъ камни и палки по вѣтвямъ, стучалъ по дереву, чтобы спугнуть бѣлку, если она притаилась гдѣ нибудь среди листьевъ. Бѣлка не появлялась. Онъ рѣшился взлѣзть на дерево, предположивъ, что бѣлка скрылась въ дуплѣ и оставилъ выгодную позицію, которую онъ занималъ между осаждаемымъ деревомъ и первымъ ближайшимъ къ нему. Вдругъ раздался шелестъ, свистъ; что то промелькнуло въ воздухѣ, стукнулось о противоположное дерево и повисло на вѣткѣ. Это была бѣлка. Добыча ускользнула отъ него; послѣдняя надежда исчезла. Бѣлка перепрыгнула разстояніе, отдѣлявшее ее отъ сосѣдняго дерева, описавъ въ воздухѣ дугу.

Только тогда, когда бѣлка ушла, пришло въ голову Ильѣ Самойлычу, что можно было сдѣлать лукъ изъ тальника, тетиву изъ бѣлья, стрѣлу изъ крѣпкаго валежника, наконечникъ стрѣлы изъ остраго камня и однимъ выстрѣломъ убить бѣлку. Теперь это открытіе было безполезно. Ничего не было вокругъ: ни птицъ, ни звѣрей, ни куропатокъ, ни бѣлокъ. Онъ пошелъ дальше назадъ ко входу въ ущелье, гдѣ росъ болѣе крупный лѣсъ...

Въ лѣсу была нѣмая тишина; ни звука не было слышно подъ сводами чащи. По склонамъ горъ ютились деревья молчаливыя, хмурыя, какъ могильные памятники.

Мысли начали путаться въ головѣ Ильи Самойлыча (нисколько не сознававшаго того, что это все происходитъ во снѣ, а не на яву). Съ нимъ начинались галлюцинаціи. Деревья принимали странныя фантастическія формы. По склону горы, гдѣ недавно были сосны — нѣтъ сосенъ: сосны превратились въ людей. Вотъ кажется идутъ какіе то богомольцы и богомолки съ котомками за плечами; идутъ тихою, усталою походкой; идутъ и какъ будто не двигаются съ мѣста. Они въ черныхъ одеждахъ, въ клобукахъ. Это монахи той страны, гдѣ Илья Самойлычъ родился и выросъ, гдѣ онъ жилъ тогда, когда еще не былъ международнымъ богачомъ. Дальше спускаются въ лощину какіе то сѣрыя приземистыя фигуры. Онѣ въ смѣшныхъ балахонахъ и путаются въ длинныхъ полахъ одеждъ... Это... арестанты. Ихъ гонять въ Сибирь изъ той страны, гдѣ онъ родился. Одинъ изъ нихъ киваетъ ему головой, онъ ему кланяется. Какъ онъ безобразенъ въ своемъ сѣромъ рубищѣ! Какъ всѣ они безобразны: они искалѣчены и хромаютъ. А, это не арестанты; это рабочіе, работавшіе у него на заводѣ. Тамъ былъ взрывъ пароваго котла и искалѣчилъ ихъ. Они жаловались на Илью Самойлыча въ судъ, а судъ отказалъ имъ въ искѣ и они остались безъ куска хлѣба, нищими калѣками на всю жизнь... Кто же виноватъ въ этомъ? Они не сумѣли доказать свой искъ...

Но народъ, среди котораго жилъ и разбогатѣлъ Илья Самойлычъ былъ добръ и сострадателенъ и кормилъ подаяніемъ этихъ изувѣченныхъ людей. Онъ далъ имъ пропитанье, въ которомъ отказалъ имъ судъ.

«Идите дальше, друзья мои», пробормоталъ Илья Самойлычъ. «Тамъ найдете чекъ на 10000 франковъ». Онъ смутно сознавалъ, что людей вокругъ него нѣтъ, что это все деревья. Но отчего же деревья принимаютъ эти странныя формы и походятъ на людей? Среди этихъ фантастическихъ призраковъ—людей, одни были ему знакомы, другіе незнакомы, но у всѣхъ у нихъ было одно выраженіе лица. Странно, что онъ не видѣлъ лицъ этихъ темныхъ, закутанныхъ въ длинные балахоны, похожіе на саваны, но темные саваны, фигуръ; а зналъ выраженіе этихъ лицъ... Оно было злобное... Всѣ онѣ, эти зловѣщія фигуры, сердились на него. Вотъ онѣ грозятъ ему своими темными глазами, которыхъ онъ не видитъ, но чувствуетъ на себѣ; они протягиваютъ руки, чтобы схватить его. Всѣ онѣ что-то кричатъ. Онъ плохо слышитъ то, что кричатъ онѣ, но хорошо знаетъ это. Всѣ онѣ требуютъ, что бы онъ имъ отдалъ гроши, рубли, франки, сантимы, марки, гульдены, которые онъ выигралъ у нихъ на биржѣ, изъ которыхъ составились его милліоны.

Онъ изнемогалъ. Ему казалось, что кто то тянетъ его за полы его сюртука... Еще минута и онъ упадетъ въ безсиліи и умретъ въ этомъ пасмурномъ, сыромъ ущельи, среди мрачныхъ, негостепріимныхъ скалъ... Но онъ уже выходилъ изъ лощины. Свѣжій морской вѣтеръ живительной струей пробѣжалъ по его лицу; страшныя видѣнья исчезли. Необъятное море сверкало въ лучахъ солнца, бирюзовое небо лиловымъ туманомъ окутывало его невѣдомую даль... Что тамъ въ этой дали? Можетъ быть тамъ земля, гдѣ живутъ люди такъ, какъ во всѣхъ культурныхъ странахъ, борются другъ съ другомъ за кусокъ хлѣба, за право на жизнь и на трудъ? О, онъ не боится этой борьбы, онъ готовъ начать ее снова, даже безъ своихъ милліоновъ. Только бы ему избавиться отъ этого гнетущаго безлюдія, оставить этотъ ужасный необитаемый, безплодный островъ.

Его несгораемый ящикъ и мѣшокъ съ золотомъ были на прежнемъ мѣстѣ. Онъ презрительно толкнулъ мѣшокъ ногою и въ изнеможеніи опустился на землю. Теперь его единственная надежда была на море. Ему приходилось читать, что море часто въ этихъ широтахъ выбрасываетъ на берегъ мертвыхъ тюленей, китовъ и разныхъ рыбъ. Онъ былъ такъ голоденъ, что не отказался бы и отъ мертвой рыбы. Еще два часа и онъ начнетъ грызть свои сапоги. Въ карманѣ у него не было даже перочиннаго ножика, не было кусочка проволоки, изъ которой онъ могъ бы смастерить себѣ крючекъ для удочки.

Еще разъ взглянулъ онъ на лежавшіе передъ нимъ золото и ящикъ съ цѣнными бумагами, которыя имѣли только условную цѣну и горькое чувство, похожее на раскаяніе, овладѣло имъ.

Всю жизнь онъ копилъ золото, собиралъ богатства лишь для того, чтобы придти къ заключенію объ ихъ ненужности и обладателемъ милліоновъ умереть съ голоду. Въ этомъ отчаянномъ положеніи въ немъ проснулась мысль о Богѣ, добрѣ и правдѣ. Раньше онъ часто посѣщалъ церковь, слушалъ богослуженіе, исполнялъ внѣшнія предписанія религіи, но никогда не думалъ серьезно о словахъ и повеленіяхъ Божьихъ и не исполнялъ ихъ. Онъ собиралъ сокровища міра сего, заботился и суетился о многомъ, а одно только нужно было. Что это такое одно, онъ объ этомъ не думалъ никогда. Теперь онъ чувствовалъ, что въ этомъ въ одномъ была истина, такая истина, которую онъ, какъ милліонеръ, отвергалъ, но какъ голодный измученный, безпомощный человѣкъ долженъ былъ признать.

Отрывки божественнаго ученія, удержанныя когда то механически памятью, приходили ему на умъ.

«Вотъ, что я сдѣлаю: сломаю старыя житницы, построю новыя большія и соберу туда все добро мое и скажу душѣ моей: много лежитъ у тебя на многіе годы! Ѣшь, пей, веселись!

«Безумный»! сказалъ ему Господь. „Въ эту же ночь душа твоя отнимется у тебя. Кому же достанутся богатства, которыя ты собиралъ столько лѣтъ?“

Его богатства останутся на необитаемомъ островѣ, въ несгораемомъ ящикѣ, послѣ того, какъ орлы и вороны расклюютъ его тѣло и разнесутъ его кости по разсѣлинамъ скалъ. Потомъ эти богатства унесетъ стекающая съ горъ вода вмѣстѣ со льдомъ и снѣгомъ въ море. Вотъ какая судьба постигнетъ результатъ труда десятковъ тысячъ людей, собранный и запертый въ несгораемомъ ящикѣ.

„Суета суетъ и всяческая суета!“ пришли ему на память слова изъ книги Екклезіаста. Въ этихъ словахъ была глубокая правда и эту правду онъ созналъ только теперь. Золото — суета и жизнь суета... Жизнь, которую никакими милліонами нельзя сдѣлать вѣчной, нельзя продолжить ни на одно мгновеніе дальше предѣла, положеннаго свыше. Для него эта суета скоро кончится. Роковая развязка уже недалеко.. Надо приготовиться къ ней..

И вдругъ Илья Самойлычъ сдѣлалъ то, чего бы онъ не сдѣлалъ никогда, если бы жилъ или даже умиралъ среди людей, среди того общества, въ которомъ онъ жилъ раньше. Теперь онъ былъ одинъ среди пустыннаго моря, одинъ со своею совѣстью передъ лицомъ Невидимаго, Вездѣсущаго, Всесильнаго... въ величественномъ храмѣ, гранитныя колонны котораго упирались въ бирюзовый потолокъ — небесный сводъ, а каменныя ступени омывались безбрежнымъ моремъ.

Молитвенное настроеніе овладѣло имъ. Это былъ порывъ жгучаго раскаянія въ дѣлахъ своихъ, которыя онъ признавалъ прекрасными, какъ милліонеръ; но отвергалъ, признавалъ дурными, какъ голодный, измученный человѣкъ. Онъ опустился на колѣни, но не могъ молиться. Губы его беззвучно шевелились. Онъ думалъ о дѣлахъ своей жизни и мысли его были покаянныя. Вызваны у него были эти мысли не любовью, а страхомъ; не любовью къ другимъ людямъ, а страхомъ за себя. Онъ не противился имъ, хотя быль увѣренъ, что если бы вдругъ показался корабль на туманномъ горизонтѣ, присталъ бы къ необитаемому острову, взялъ бы его на бортъ съ его богатствами и увезъ бы туда, гдѣ были биржи, заводы, фабрики, гдѣ копошился муравейникъ голодныхъ и нищихъ людей, онъ смѣялся бы надъ этими покаянными мыслями, какъ надъ глупымъ бредомъ больного!

Но нигдѣ не было видно корабля, не было надежды на спасеніе и онъ не прогонялъ своихъ покаянныхъ мыслей.

Отчего, говорили ему эти мысли, онъ всю жизнь думалъ и заботился только о себѣ, признавалъ только свои права, зналъ только свои желанія и страсти? Вѣдь вокругъ него жили, двигались, боролись милліоны такихъ же какъ онъ людей и онъ ни на минуту не задумался объ ихъ судьбѣ. Ни на минуту онъ не отрывался отъ своей дѣятельности, чтобы познакомиться съ жизнью, съ мыслями, желаніями, потребностями окружающихъ его людей. Теперь ему стало ясно, что его сила и могущество созданы другими людьми, они были возможны только потому, что другіе люди ихъ признавали; признавали богатствомъ цѣнныя бумаги, чеки, акціи, которыя здѣсь въ пустынѣ или даже среди дикихъ, некультурныхъ людей, не имѣютъ никакого значенія. Все его вліяніе, власть, всѣ неисчислимыя права, даваемыя богатствомъ, обусловливались тѣмъ, что другіе люди признавали эти права и несли обязанности, отъ которыхъ его, Илью Самойлыча, освобождали его милліоны. Самъ онъ умѣлъ только играть на биржѣ, напередъ разсчитать приходы, расходы, дивиденды промышленныхъ предпріятій, а выносили эти предпріятія на своихъ плечахъ другіе люди. Конечно онъ платилъ этимъ людямъ; иногда очень дорого платилъ имъ, больше чѣмъ стоили ихъ услуги; но фактъ тотъ, что они работали для него. Самъ онъ, безъ людей, не могъ осуществить такого предпріятія какъ — поймать рыбу, или убить глупую куропатку, которая садится въ трехъ шагахъ отъ него...

Безъ людей онъ былъ слабъ какъ ребенокъ и умиралъ съ голоду между краемъ моря, которое кишитъ прекрасными вкусными рыбами, и краемъ лѣса, гдѣ летаютъ стадами птицы и бродятъ дикіе звѣри. Всѣмъ, что онъ имѣетъ, онъ обязанъ другимъ людямъ; его энергія и таланты никуда не годились, ничего не стоили безъ людей. Что же онъ сдѣлалъ для людей? Помогъ ли онъ нищему, больному, голодному?

Нѣтъ. Онъ зналъ только свои нужды и потребности. Среди милліоновъ людей, создавшихъ его власть и благосостояніе, онъ заботился только о самомъ себѣ, признавалъ только свои права и отвергалъ чужіе. Онъ находилъ, что всѣ великія учрежденія общественной жизни: школы, музеи, библіотеки, театры, картинныя галлереи, — устроены только для него и ему подобныхъ. Онъ давалъ блестящее образованіе своимъ дѣтямъ, чтобы они могли пользоваться всѣми прелестями жизни; но не признавалъ правъ на образованіе для дѣтей рабочихъ своихъ заводовъ, упорно отказывался устроить для нихъ школы, пока его не принудили къ этому власти той страны, гдѣ были эти заводы. Для того, чтобы увеличить свои барыши, онъ вступалъ въ соглашеніе съ другими заводчиками, образовывалъ синдикаты съ цѣлью устранить конкурренцію, ведущую къ удешевленію продукта и считалъ себя совершенно правымъ. Но лишь только его рабочіе вступали между собою въ соглашеніе, съ цѣлью добиться этимъ повышенія своей мизерной платы, онъ поднималъ тревогу, обращался за содѣйствіемъ ко властямъ, просилъ о присылкѣ войскъ дли усмиренія «бунта». Когда приходили къ нему рабочіе, получившіе на его заводахъ увѣчья, дѣлавшія ихъ неспособными къ труду и требовали отъ него подаянія, — онъ приказывалъ лакеямъ прогонять ихъ, телеграфировалъ своимъ неправеднымъ адвокатамъ, которые «Бога не боялись и людей не стыдились», за деньги искажали истину, за плату выставляли ложь правдой, — чтобы они доказывали въ судахъ, что рабочіе сами виноваты въ полученныхъ увѣчьяхъ и не заслуживаютъ вознагражденія...

Своими деньгами онъ покупалъ совѣсть людей, вооружалъ и ожесточалъ ихъ другъ противъ друга, все для того, чтобы нажить милліоны, имѣющіе условную цѣну. Золото дѣлало его жестокосердечнымъ, несправедливымъ къ людямъ. Онъ пріобрѣлъ много никуда не годныхъ, въ его настоящемъ положеніи, богатствъ; но не пріобрѣлъ себѣ нетлѣнныхъ богатствъ: добрыхъ дѣлъ. Онъ о многомъ заботился и суетился, «одно» только нужно... «Люби ближняго твоего, какъ самого себя, — сія есть наибольшая заповѣдь!»... проносился въ умѣ его обрывокъ ученія, которымъ онъ пренебрегалъ въ жизни.

Его обуялъ смертельный страхъ. Ему казалось, что вотъ сейчасъ голыя скалы покроются дымомъ, забурлитъ море, заходитъ горами сѣдыхъ пѣнистыхъ волнъ, вокругъ необитаемаго острова; загремитъ громъ, засверкаетъ молнія, затрубятъ трубы и раздастся громовой, его осуждающій голосъ съ неба... Земля задрожитъ, раскроется и проглотитъ его... Въ ужасѣ онъ упалъ лицомъ на землю — и... проснулся...

* * *

Не скоро пришелъ въ себя Илья Самойлычъ отъ этого сна.

Нѣкоторое время и на яву онъ продолжалъ думать, что онъ еще на необитаемомъ островѣ, лежитъ на голыхъ камняхъ и ужасъ сковываетъ его члены...

Понемногу онъ приходилъ въ себя и убѣждался, что онъ лежитъ не на голыхъ камняхъ, а на бархатной подушкѣ. Вокругъ него не было такой страшной тишины, которая царствовала на необитаемомъ островѣ, — грохотъ и стукъ экипажей, шумъ уличной жизни — доносились до него сквозь занавѣшенныя окна. Шторы пропускали мягкій розовый свѣтъ. Бархатная портьера у дверей, золотые карнизы, розовые обои на стѣнахъ, картины извѣстныхъ художниковъ — все было ему знакомо, все было дѣломъ рукъ человѣческихъ. Онъ испустилъ вздохъ облегченія. Онъ не на необитаемомъ островѣ среди пустыннаго, непосѣщаемаго кораблями, моря! Онъ среди культурныхъ людей, которые добровольно признаютъ его власть и преклоняются передъ его милліонами. Такъ это былъ сонъ только? ужасный, глупый сонъ, а во снѣ у него были такія мысли, какихъ не бываетъ на яву...

Сколько страха и непріятностей перенесъ онъ въ этомъ снѣ? А всему виною это діэта, на которую посадили его эскулапы. Нѣтъ, рѣшительно, онъ не будетъ больше голодать имъ въ угоду.

Онъ хотѣлъ тотчасъ же идти въ буфетъ и взять что нибудь изъ съѣстного: мясо, хлѣбъ — все равно, чтобы ни было. Но у него страшно болѣла голова и холодный потъ увлажнялъ лобъ. А можетъ и вправду онъ себя убьетъ кускомъ хлѣба? Въ немъ опять заговорила традиціонная вѣра во врачей. Но если ему вредно ѣсть мясо и хлѣбъ, — неужели онъ чувствовалъ бы этотъ ужасный волчій голодъ.

Онъ поднялъ руку и подавилъ пуговку звонка. Черезъ минуту вошелъ безукоризненно одѣтый, важный камердинеръ и остановился въ почтительной позѣ у дверей.

«Этотъ бездѣльникъ положительно импонируетъ мнѣ своими манерами и почтительнымъ тономъ, въ которомъ сквозитъ сознаніе своего достоинства. Непремѣнно надо разсчитать его» — раздраженно подумалъ Илья Самойлычъ и отдалъ ему приказаніе тотчасъ же пригласить врача.

Потомъ онъ съ трудомъ поднялся, сѣлъ на кушеткѣ, взялъ клочекъ бумажки со стола и написалъ своему агенту короткую записку, текстъ которой былъ имъ составленъ еще во снѣ, на необитаемомъ островѣ: «продавайте такіе то фонды, покупайте такіе то. Завтра буду на биржѣ самъ».

Позволилъ ли Ильѣ Самойлычу врачъ утолить какъ слѣдуетъ его волчій голодъ — этого намъ не удалось узнать. Мы только знаемъ навѣрно, что Илья Самойлычъ дѣйствительно видѣлъ этотъ, по мнѣнію знатоковъ физіологически невозможный, сонъ — и готовы сослаться на нѣкоторые страницы его дневника... если вамъ это угодно.

А. Клюге.

OCR: Аристарх Северин)