Родовой строй у якутов
В основе якутского рода лежит, по-видимому, понятие кровного родства. Он называется агауса — от род: ага — отец, уса — род. На мой вопрос, что, собственно, значит уса, якуты затруднялись ответить, и только раз я получил следующее определение: "Если взять все ветви, все сучки, листья и почки, вырастающие из одного корня, то получится уса" (Намск. ул., 1891 г.). Вместо уса якуты часто упот¬ребляют т ордо, что значит — происхождение, корень. "Наш человек, человек нашей крови", — выражаются они также сплошь и рядом о родовичах. Что мнение это во многих случаях подразумевает действительное родство, убеждают нас не только разные устные более или менее достоверные предания и генеалогии, но и резко подчас бросающееся в глаза фамильное сходство. В Колымском улусе, когда я еще очень мало знал о родах, на одной свадьбе меня поразило сходство во внешности некоторых групп, когда они расселись в известном порядке. Впоследствии я узнал, что это были сородичи. На юге, в Якутском и Олекминском округах не так легко заметить нечто подобное. Здесь скрещивание происходит несравненно энергичнее, роды гораздо древнее, выбор женщин разнообразнее, тем не менее, если внимательно присмотреться, то у большинства родов можно найти какие-нибудь характерные особенности: горбатый нос, низкий лоб, чрезмерно отстающие уши и другие отличия, — явно доказывающие их общее происхождение. Это сходство, конечно, резче всего выступает у родов, отделившихся от общего корня недавно, или там, где совершилась примесь крови, настолько чуждой якутскому типу, что она, точно яркая краска, вспрыснутая в ткань, заметна в самых мельчайших и отдаленнейших разветвлениях рода. Примером могут служить так называемые "рус¬ские роды" нучча-ага-уса. Есть они во множестве во всяком почти улусе. Тем более странны противоречивые, часто сбивчивые ответы якутов о происхождении рода. "Ага уса — не родственники, — объяснял мне намский якут Константин Жарков.— У вас есть купцы, казаки, мещане, а у нас — роды. Это вроде чина, чиннах буолбут (Намск. ул., 1891 г.). "Хотя и одного происхождения, но не родственники по крови и телу" (кан-эть урута суох), — получал я чаще всего в ответ (Баяг. ул., Намск. ул., Зап. Кангал. ул.). Эти противоречия попробовал примирить мой сосед, восьмидесятилетний старик Семен, по прозвищу Гын - наттах (Крылатый), следующим образом: "Я тебе, русский, расскажу, как произошли роды. Положим, что были у какого-нибудь старинного якута два или три сына. Они выросли, поженились, отделились. Прежде земли было много, скота якуты держали тоже много и поэтому жили в одиночку, чтобы просторнее было. Разойдясь, размножались. А между тем старик умирал, умирали родные братья, исчезало родство крови и тела.
Старинные якуты до девятого только колена считали родство, а дальше шли сыган, про которых пословица говорит: "Если б в воду упал, не обеспокоился бы я — таковы мы, родственники!" Сыган девятого колена уже считаются людьми другого рода и могут жениться между собою. Каждый род принимал имя одного из сыновей старика, а все вместе назывались именем его самого: вот и роды, вот и наслег!.. Есть у нас наслег Кусаган-ыэл (Злые Соседи) от злой старухи, Нам от старика Нам, есть Бютюгет, Модути много других... А все от людей — от якутов! Откуда же улусы — этого не знаю, не слыхал! Может быть, "ревизия" их устроила, онгостобут, а может быть, и они свое название от людей получили, от богатырей, как мы, якуты, все считаемся богатырского происхождения, все богатырскими детьми считаемся" (Намск. ул., 1891 г.). Так объясняют толковые якуты происхождение своего общинного строя, и по такому типу, возможно, что он строился в ближайшее нам время. Но я указал уже на смутность сознания у некоторых самой сущности рода; теперь укажу на другие известные мне противоречия. Есть многие роды, происходящие по преданиям, от женщин, хотя теперь роды считаются в мужской линии. Затем: если бы принцип кровного деления строго применялся, то роды были бы приблизительно одинаковой величины и было бы их бесчисленное множество. Между тем родов далеко не так много, и они до того разнятся в размерах, что это невольно вызывает на раздумье. Есть роды, как Омёко-Борогонский (в 1414 душ) Баягантайского улуса, 2-й Нерюктейский Сунтарского улуса (901 душа), два Юсальские Верхоянского улуса (1-й — 905 и 2-й — 703 души) и много других, достигающих нескольких сот, даже тысяч душ, и есть не менее того родов, состоящих всего из нескольких десятков душ. Оказывается, что признанные пределы кровного родства, сыган — понятие чрезвычайно неясное и растяжимое. По одним показаниям, сыган зовут детей двоюродных братьев, по другим — сыновей двух сестер; иные, наконец, утверждали, что это вообще "дальние родственники". "Сы( г') — повторяли, очевидно удивляясь моему непониманию, — мы говорим сы (г), это все равно: можно жениться" (Намск. ул, 1891г.). "Сы ( г), а от этого сыган — сыновья двух сестер, вышедших замуж в чужой род" (Зап. Кангал ул., 1892 г.). Никто не мог перечислить всех степеней родства, включенных в понятие сы ( г), и указать точно, в каком они начинаются колене. Все спрошенные согласно, но голословно утверждали: "сыган-это девятая степень, это та степень (уру), которую не грешно не вытаскивать из воды!" (Намск. ул., 1892 г.). В женской линии сыган найти нетрудно; оно начинается уже в третьем колене и подробнее определяется различными приставками. В мужской линии... на десятки записанных мною ответов не нашлось даже двух сходных. Были такие, которые прямо отрицали существование сыган в пределах отчего рода на основании того, что "женитьба внутри его не дозволена". Это последовательно, но не согласно с действительностью. Якутские роды не дробились обязательно у этой предполагаемой девятой грани; многие из них включают всевозможные степени родства, как оно теперь понимается, или даже составляют группы, не связанные решительно ничем, кроме очень отдаленного, глухого предания.
Если к сыг отнести к женской линии, то строгие кровные ограничения для якутского рода как экзогамического падают сами собою. Их в действительности и нет. Родовая связь существует всюду как смутное сознание и выступает наружу только тогда, когда род получит достаточно сильный для раздела экономический толчок. Повинуясь ему, и только ему, род начинает распадаться, и тут только кровные понятия дают себя до известной степени чувствовать. Итак: два родных брата, а тем более отец и сын не могут попасть в два различных рода; не могут в них попасть при жизни: дед и внук, дядя и племянник по мужской линии в первой степени. Но уже внучатые братья могут принадлежать к различным родам, особенно если умер дед. Огромное значение хозяйственных побуждений в делении якутских родов и ничтожное — кровных особенно удобно наблюдать в родах еще целых, но где уже наметились новые родовые центры. Из известных мне приведу как пример: Каска и его подразделение Сётё, роды Бетюнского наслега Намского ул., род Арчинга и его же деление Xара, этого же улуса, Хатынгаринского наслега, наконец, род Кангалас Колымского ул., прозываемый Кылгас (короткий), где обозначились ясно два центра: один на Енгже, другой на Андылахе, отличающие себя в сношениях, но не присвоившие еще себе никаких специальных названий (Колым. ул., 1883 г.). Все они разделены более или менее крупными расстояниями, и земельные их угодья и значительная часть имущества: дома, изгороди, запасы сена, мелкая ценная домашняя утварь — в случае смерти владетелей имеют некоторую ценность только для членов данной группы. Перевозить их нельзя или не стоит, а продать, ввиду отсутствия рынка, невозможно. В прошлом, когда главное богатство якутов состояло из табунов лошадей, размеры и условия дробления родовых групп и их союзов были совершенно другие. В это отдаленное время, нужно думать, за реальную подкладку рода служило совместное потребление продуктов, получае¬мых от стад и охотничьего промысла. Есть многие пережитки, указывающие на это. "Если якут убивает скотину, то внутренности, жир, налитые кровью кишки он делит на порции разной величины и достоинства и раздает соседям, которые, узнавши о таком событии, обыкновенно по очереди посещают его. Самое меньшее — он должен накормить мясом посетителей" (Верхоян. ул., 1881 г.).
Обычай этот существует всюду, и никто не смеет нарушить его без опасения неприятных последствий. Помню, как были разгневаны мои соседи в Бес-ан (Сосновом урочище) над Алданом, как они долго жаловались на богача Семена, называя его чуть не вором за то, что тот тайком, ночью, убил своего собственного быка и съел, не поделившись с ними" (Байган. ул., 3-й Баяган. наслег, 1885 год). "Достаточно, убивши скотину, обойти кого-либо из соседей подарком, чтобы приобрести себе врага" (Намск. ул., 1888 г.). Умышленный обход равносилен вызову; с него обыкновенно начинается открытое прекращение дружественных отношений между семействами. Даже люда втайне враждующие, раз живут близко, обмениваются подобными подарками, а более любимым и уважаемым соседям они отсылают их даже на дом, за несколько верст (Намек, ул., 1889 г.). Обычай этот распространяется на всех живущих по соседству. Если принять во внимание, что в прошлом совместно кочевали только сородичи или союзники (те же родовичи, приобщенные путем договора), то станет понятным родовой характер этого архаического остатка. Что он древний, в этом убеждает нас предание и его вымирание в настоящее время, почти исчезновение в более культурных местностях, что он родовой — убеждают нас некоторые обряды во время свадьбы и мировых сделок. "Одной из существенных частей якутской свадьбы является обмен мясом. Свадебный пир длится обыкновенно три дня, свадебные блюда преимущественно мясные. Даже самый бедный якут считает необходимым для этой цели убить скотину. Во время пира поезжане жениха и невесты обмениваются отборнейшими кусками мяса из выделенных им порций. При этом обыкновенно произносятся торжественные, подходящие к случаю речи с напоминанием, что вот "мы теперь свои люди" (Колым. ул., 1883 г.). Свадьба якутская носит родовой характер, на нее преимущественно собираются родовичи вступающих в брак, и справлять ее бедным в старину помогали сородичи. (Намск. ул., 1890 г., Колым. ул., 1883 г.). "Как вы водкой, так мы скотним мясом и костьми делимся в знак дружбы и родства!.." — объясняли якуты обычай обмениваться мясом (Намск. ул., 1891 г.). В связи с этим стоит обряд заключения мировой - "плата за стыд", саат тёлюбра, как говорят якуты. Теперь мировая в большинстве случаев совершается по русскому обычаю: уплачивают известную сумму денег и угощают водкой. В старину она производилась иначе. "Пусть даст 25 рублей денег и убьет скотину", — требовал богатый якут Кусаганнельского наслега от желавшего помириться с ним русского. Зачем буду убивать? У меня мяса довольно!.. Денег дам, и пусть приедет - угощу как надо!"— был ответ. "Нет! Нельзя! Ты уж должен по-нашему, по-якутски, убить для него особо... Обыкновенного, коннорю, мяса есть ему, мирясь, не подобает: он почетный!"
Такое требование посредники объясняли тем, что "при мировой, равно как при угощении знаменитого шамана, необходимы цельные, не рубленные кости голеней" (Намск. ул., 1887 г.). Те же кости на богатых свадьбах кладутся неизбежно во время пиршества перед поезжанами чужого рода и идут в обмен (Колым. ул., 1883 г.). Всякая мировая носит отчасти родовой характер, на нее сходятся родовичи мирящихся и пользуются угощением. Конечно, если для этого убита скотина, то угощение обильнее. Таков обычай. Следы совместного потребления пищи заметны также в признании за присутствующими права на долю в промысле. В Колымском улусе при дележе ленных уток, добываемых десятками тысяч общими усилиями, пай наравне с другими получает всякий член рода, даже всякий посторонний присутствующий зри этом, хотя бы случайно сюда забредший человек и не принимавший участия в ловле (Колым. ул., 1883 г.). "Всем людям Бог счастье (добычу) дает", — говорят якуты в поучение не желающим делиться уловом (Намск. ул., 1887 год). То же самое мы наблюдаем на юге при дележе добытых неводьбой карасей (Баяган. ул., Намск. ул., Батум. ул.). Право на долю имеет всякий прохожий не только в артельном промысле, но и в единичном. Если колымский или верхоянский якут вытащит в присутствии гостя сети с рыбой — он обязательно предложит ему часть добычи. На Лене рыбаки, занимающиеся ловлей стерляди переметами, считают своей обязанностью наделить рыбой, или по крайней мере накормить, всякого посетителя. (Намск. ул., 1890 г.). Этот обычай временами настолько обременительный, что из-за него рыбаки часто бросают обильные уловы, если последние находятся на слишком бойком месте, и отправляются в труднодоступные дебри (Намск. ул., 1890 г.). Скупые нередко пробуют обходить этот обычай, но тщетно. В Ко¬лымском улусе я был свидетелем следующего случая. Один богатый, но алчный якут поймал как-то очень много рыбы. Это была рыба неважная, елец, вроде плотвы; но улов случился весною, в разгар голодовки, и 7 лошадей груза, который она составила, представляли высокую ценность. Тем не менее большую часть разобрали задаром жители этого урочища, не выказывая никакой особенной благодарности собственнику.
Скупец, а особенно его жена ворчали и жаловались, но отказать, а тем более заикнуться о плате не смели (Колым. ул., Андылах, 1883 г.). В той же местности Колымского улуса я наблюдал другое доказательство силы описываемого обычая, а именно: радость одного неудачника, который до сих пор все больше получал и вдруг случайно загнал в озеро жирного дикого оленя и в свою очередь мог наделить соседей подарками. Ничто не могло сравниться с самодовольством этого человека, когда он подносил наконец другим "свою добычу". Себе он не оставил почти ничего (Колым. ул., Андылах, 1883 г.).
Не только часть свежеубитой скотины или охотничьей добычи подлежит дележу, ему подвергается до некоторой степени все, что обречено на потребление сейчас же и может быть разделено на мелкие части. Особенно — лакомства. Если якут получит кусок сахару, пряник или другую "редкость", он обязательно раздробит его на столько частей, сколько присутствующих, и раздаст им. Величина и качество кусков зависят от произвола дарителя, но даже самый неважный из присутствующих будет себя считать обиженным, раз его обошли. Всегда среди одаренных найдется тогда сердобольный, который в свою очередь поделится с обиженным. Водка разделяется положи¬тельно между всеми, и даже маленьким детям дается по нескольку капель. Нюхательный и курительный табак представляет предметы такого же общественного потребления, и достаточно вынуть табакерку или закурить трубку, чтобы сейчас же с обычным биерись (поделись) протянулись к ним руки присутствующих. Если якуту случится есть отдельно от других, он даст непременно, хоть по кусочку, тем из окружающих, которые, по его мнению, особенно голодны. Дать мало богачу и в то же время много бедняку считается нарушением якутского этикета (Баяг. ул., 1886 г.). На севере к поданой на стол пище приглашают всех, кто в данный момент находится в юрте (Колым. ул., 1883 г.). Обычай этот до того был могущественный и общий, что даже древнее название одной из фаз луны носит его следы. Именно: "Третий день ущерба зовется кюбе или кюбете - восходящий, когда жестокий человек ставит горшок, что значит, как мне объяснили: восходящий настолько поздно, что скупой, жестокосердый хозяин может не опасаться приезда гостей и варить ужин" (Намск. ул, 1891 г.). В том же Намском улусе мне рассказывали, что "в старину богачи никогда не садились в одиночку обедать..." (Намек. ул., 1892 г.). "Отец теперешнего головы (улусного) Эверстова, Михайло Эверстов, был ужасно для бедных хороший голова. Приедет, бывало, ночевать к богачу, там непременно должно быть приготовлено: два ведра водки, на меньшее не соглашался, две ноги кобыльего мяса, две ноги коровьего мяса. Назавтра чуть встанет, уже полный дом людей, а приходили, услышавши, не только бедняки, но и средние люди. Перед Эверстовым на столе, точно перед сватом на свадьбе: все четыре ноги вареного мяса! Он все раздает: что более жирное — бедным, что похуже — зажиточным..." (Намск. ул., 1891 год). Если якут рубит новое стегно мяса, соседи обязательно приходят к нему, и он должен накормить всех присутствующих. Если у кого раньше других отелилась корова, обычай требует, чтобы тот поделился сливками и молоком с теми из соседей, у кого этого нет в иное время (Намск. ул., 1887 г.). Все это делает понятным тот интерес, с каким якуты высчитывают и разузнают, у кого из богачей на исходе мясо, когда должна рубиться новая туша, а во время весенних безмолочных периодов — у кого отелилась корова.
Это объясняет также, каким образом бедняки ухитряются прожить голодные месяцы. При известном имущественном равенстве, что можно наблюдать в некоторых урочищах Колымского улуса, все вышеописанные обычаи ничуть не тягостны. Они охотно поддерживаются и исполняются, особенно людьми среднего достатка. Там не хотели мне верить, что на моей родине есть многолюдные богатые города, в которых голодают и, случается, умирают от голода. Разве все так умирают?" — спрашивали. Не могли понять моих разъяснений и стали подсмеиваться: "Какие дураки!.. Кто же станет умирать, когда можно пойти поесть к соседям!.." (Колым. ул., Андылах, 1882 г.). Везде почти в Якутской области сохранился обычай, что хозяйки посещают друг друга в начале лета с туеском, в который та, у которой коровы отелились и доятся хорошо, наливает немного сливок. После посещения двух-трех соседок туесок обыкновенно наполняется. Это называется "сливничать". Жены состоятельных якутов сделали себе в некоторых местностях из этого обычая статью дохода: объезжают соседей, сами же очень скупо им отплачивают. Впрочем, в том же Колымском улусе я был свидетелем обычного в южных улусах плутовства с целью скрыть время рубки мяса и избавиться от обязательного угощения. К якуту, у которого я жил, раз вечером собралось много гостей. Их по обыкновению напоили чаем и накормили рыбой, но они все не уходили. Наконец на лицах домашних я заметил скрытую досаду и нетерпение. Ужина долгом давали, и я уже собрался было спать, как вдруг гости поднялись и ушли. Хозяин сейчас же удержал меня, чтоб я не ложился, и, как скоро вышел последний гость, внесли ногу мяса, стали ее рубить и варить. "Видишь, — объяснял мне немного сконфуженный хозяин, — мяса у меня мало, а народу собралось много, все бы съели. Завтра праздник, без мяса спать идти нехорошо. Они узнали, что у меня еще есть нога, вот и пришли (Колым. ул., Енгжа, 1883 г.). Впоследствии я не раз наблюдал разнообразные уловки ради скрытия интересного момента рубки мяса: то рубят его рано утром, а не вечером, то на несколько дней раньше срока; в случае появления гостя не раз уже оттаявшую ногу уносят в амбар. Якут, заметивший приготовления к рубке мяса или к битью скотины, ни за что не уйдет, будет сидеть полдня и даже заночует. То же самое тунгусов отметил Миддендорф. На юге уже входит в обычай продавать пищу проезжим, даже соседям, но на севере во многих местностях еще за срам считают подобную торговлю; предложение принять деньги за ночлег, за съеденную пищу даже крайний бедняк сочтет за обиду. Если у проезжающего мало пищи, его будут там кормить, сколько бы он ни жил. Он может этого даже требовать.
Якуты никогда не берут с собою в дорогу провизии, если едут по населенной местности. Проезжающие зимою по лугам мимо стогов сена имеют право покормить скотину, лишь бы с собою не брали сева (Верх, ул., 1882 г.). "Проезжающие (там) едят, уставшие нежатся, голодные полнеют, присталые жиреют..." — описывается в сказке гостеприимный дом. Все эти обычаи придают разрозненным и малочисленным якутским общинам некоторую связность и устойчивость. Путешественник, охотник, торговец могут налегке отправляться в дальний путь, уверенные, что не умрут с голоду, раз попадут в жилые места. В случае несчастья они смело обращались к соседям за всем необходимым. Обычай создавал нечто вроде взаимного страхования от охотничьих и житейских неудач. Калеки, хилые, больные могли рассчитывать на известную опеку. Попечение о них искони считалось обязанностью рода. Итымни, кумулан — так якуты называют находящихся на иждивении рода - старинное родовое учреждение. Уже Кривогорницын в своей описи недоимщиков на 1671 г. упоминает про старух "меж юрт скитающихся". Итымни и кумуланы — это одинокие, неспособные к труду дети и старики или разорившиеся, совершенно неимущие семьи. Последним выдают помощь на дом, первые ходят и теперь, как в былое время, "меж юрт" и допускаются к столу наравне с домашними. Им поручают исполнять кое-какие мелкие домашние работы. У бедных и средних хозяев, по моим наблюдениям, с ними обращались лучше, чем у богатых; те кормят их плохо и относятся высокомерно. По якутским понятиям, грешно презирать итымни. "Итымни следует помогать и жалеть; им может сделаться каждый. Дети богачей делаются не раз итымни, и, наоборот, многие из теперешних богачей были итымни, а теперь других кормят" (Намск. ул., 1890 г.). Якуты делают, по-видимому, различие между итымни и профессиональным нищим, живущим из милостыни, — мандыс. "Итымни не то что мандыс. Мандыс редко лишен всего; у него что-нибудь да есть; часто у него не только еда имеется, но есть и скот, и дом, и посуда. Мандысу не хватает — вот он и просит. Иногда он просит от жадности. У итымни действительно нужда, и добыть ему неоткуда. Мандысу можно дать, можно и не дать, итымни нужно помочь, иначе погибнет человек. Мандысу дает богатый, итымни — общество" (Намск. ул., 1891 г.). Все это попечение о бедных, впрочем, довольно у якутов мизерно. Род прежде всего преследовал другие задачи, а именно организацию равносильных и равноправных лиц. Несомненно, что многие из приведенных мною воззрений и обычаев складывались под воздействием привычки совместно, всей ордой, потреблять пищу, будь это охотничья добыча или продукты от стад. Был момент в развитии якутов, когда это было для них выгодно, даже неизбежно, и условия эти возникли опять, по всей вероятности уже вторично, с переходом их на север, где они утеряли мелкий скот, если он у них был (овец), и где вначале сильно уменьшилось у них количество рогатого скота ввиду их неумения собирать сено. Стада лошадей требовали на подножном корму частого и быстрого передвижения. Кумыс как молочные скопы никуда не годится; зимою он портится от мороза, летом — от зноя; к тому же он громоздок. Мяса впрок приготовлять (вялить или коптить) якуты не умеют и никогда не умели. Для них было в высшей степени удобно жить группами такой величины, чтобы кумыс, полученный от стад, и мясо такой крупной скотины, как лошадь, потреблялось возможен быстро. Нужно думать, что в глубокой древности такие группы пред¬ставляли первичный и неразложимый элемент якутского рода. Отсюда обмен мясом и угощение кумысом как признак мира, дружбы, приобщения к роду.
Такие группы, которые мы не решаемся назвать семьями жили в одной большой урасе или в нескольких, стоящих вблизи. Право частной собственности на дом, по-видимому, отсутствовало у древни якутов. И теперь оно у них не особенно сильно, и теперь они склонны смотреть на жилище как на некоторое общественное достояние. Всякий, кто войдет в него, может сидеть и стоять там сколько угодно. Проезжий имеет право, по якутским понятиям, войти в каждый дом во всякое время дня и ночи, расположиться там пить чай, варить пищу или ночевать. Даже неприятного ему человека хозяин не смеет удалить из своего дома без достаточно уважительных причин (Колым. ул., 1883 г.). Одно из самых оскорбительных выражений есть: керь-бар-тахыс "пойди прочь!", произносимое иногда по-русски "пшел" (Баяг. ул., 1885 г.). Жилищ постоянных в прежнее время почти не было у якутов. Они постоянно кочевали; на месте оставались только палки остова, а берестяную покрышку урасы увозили с собою. Палками мог пользоваться всякий прикочевавший раньше в данное место; земля была ничья (Георги, 176 ст.). Стада считались собственностью каждой отдельно кочующей группы. Номинально собственником признавался глава группы, ложно называемый казаками в старых отписках "родоначальником". В то время, когда русские встретились с якутами, якутский родовой строй уже достиг высокой степени развития, и родоначальник, бись - уса тоёно, была должность особая, по-видимому исключительно военная и судебная. Группы, как большие, так и малые, как сложные, так и единичные, в конструкции своей были тождественны, что и теперь видим в якутских родах. Выборное представительство было еще более номинальное, чем теперь. Все вопросы, как экономические, так и правовые, решались миром, советом старейших, огониор: отцов, дядей, старших братьев. И теперь еще взрослый, отделившийся, совершенно юридически независимый хозяин-якут избегает производить крупные изменения в своем хозяйстве, затраты и продажи без "отцовского, дядиного или братнего совета" (Баяг. улус, 1885 г.). Обычай находит такое поведение похвальным; даже такие мелкие вопросы, как продажа или убой скотины, наем лугов, отдача подряда, покупка сена и т.п., якуты любят подвергать обсуждению своих близких друзей, родных и более чтимых соседей (Намс. ул., 1888 г.). В прошлом эта собирательная власть была сильнее и совет старейших фактически распоряжался всем общинным богатством. Молодежь считалась неимущей. "В старину молодые люди не имели скота, они жили промыслом, добычею, только состарившись, просили отцов: "Я состарился, волоса мои побелели, силы укоротились, наделите меня скотом!" (Намск.ул., 1891 г.). Намек на подобный порядок владения мы встречаем и в известной саге "Эллей и Онохой". "Эллей дает всякому отдельный дом, дает женщину, скот, посуду, какому помогает: у него каждый делается хозяином... А у Онохоя хоть век живи — ты все работник!.." — объясняют перебежчики свою измену прежнему вождю. Сильное дробление собственности и, как следствие его, дробление внутренних родовых групп стали возможными только с постепенным введением рогатого скота, который можно держать самостоятельно и в небольшом количестве. Лошадиный табун из двух- трех штук немыслим: такие лошади обязательно присоединятся к блуждающим по соседству стадам. Никакие предосторожности и дальность расстояния не воспрепятствуют им. Затем табун из десяти голов, который можно считать предельно малым по размерам, не может прокормить предельно малой якутской группы - семьи из четырех человек. Между тем время, нужное для постоянных перекочевок, защиты и ухода за таким небольшим табуном, ничуть не меньше, чем при размерах его вдвое - втрое больших. Можно принять за правило, что, чем больше табун, тем больше сил у владеющей им общины освобождается для посторонних занятий: охоты, рыбной ловли, ремесел. Социальные привычки лошадей, любящих жить в крупных общинах, делали союзы их пастухов естественными. Даже отдельные косяки лошадей с враждебными друг другу жеребцами стараются пастись вблизи, врозь, но на виду друг у друга. Величина сложных табунов зависит, нужно думать, только от размеров и достоинства пастбищ, а те и другие в Якутской области чрезвычайно разнообразны.