Вацлавъ Сѣрошевскiй

XVI.

Ящикъ съ музыкой являлся все чаще въ мастерской. Красусскій не отказывалъ доктору, такъ какъ послѣдній считалъ себя другомъ политическихъ и, дѣйствительно, въ рѣдкія минуты трезвости былъ къ нимъ внимателенъ и любезенъ. Но постоянныя посѣщенія мастерской фельдшеромъ Федоркинымъ, посланцемъ доктора, обладателемъ хитрыхъ, бѣгающихъ глазокъ, не нравились юношѣ.

— Вы, должно быть, носите шарманку по пути къ своимъ товарищамъ и портите ее! Докторъ пишетъ, что прошлый разъ она совсѣмъ не играла, между тѣмъ я починилъ ее!.. — сурово выговорилъ однажды Красусскій фельдшеру.

— Упаси Богъ!.. Какъ же я смѣлъ бы играть на инструментѣ своего начальства?! — защищался Федоркинъ.

— Ладно! У доктора имѣется ключикъ отъ ящика. Смотрите, я завожу шарманку и захлопываю крышку; несите ящикъ прямо къ доктору, онъ долженъ получить его играющимъ: пружина длинная, хватитъ на весь путь...

Вѣнскій вальсъ весело гудѣлъ, скрежетали шестерни, урчали валы и зубья. Фельдшеръ взялъ неохотно играющую шарманку и ушелъ. Однако вскорѣ вернулся чрезвычайно разсерженный.

— Хотя мой чинъ и небольшой, но вы черезчуръ себѣ позволяете, господинъ Красусскій! Заслышавши вашу музыку, люди изъ домовъ выбѣгаютъ мнѣ навстрѣчу... Мальчишки неотступно слѣдуютъ за мной и тюрлюкаютъ, какъ на шарманщика. Я не согласенъ!.. Возьмите ее обратно и оставьте у себя... Развѣ вы не слышите, что тамъ происходитъ?!

Дѣйствительно, съ улицы доносились дикія восклицанія и хохотъ. Выйдя за двери, Красусскій увидѣлъ далеко на снѣгу озера, подъ золотыми лучами солнца, кучку якутовъ, одѣтыхъ въ мѣховые шапки и кафтаны, вокругъ стоящаго на землѣ чернаго ящика шарманки. Всѣмъ было весело, хотя якуты, видимо, не особенно довѣряли «дьявольскому разговаривающему ящику» и держались отъ него на почтительномъ разстояніи. Нѣсколько мальчугановъ плясало въ сторонкѣ «трепака», размахивая руками, присѣдая и высоко подымая толстыя ступни въ мохнатой мѣстной обуви.

Заинтересованный забавнымъ зрѣлищемъ, Красусскій подошелъ къ плясунамъ, какъ стоялъ, въ одной блузѣ и съ молоткомъ въ рукѣ, какъ вдругъ замѣтилъ на противоположномъ концѣ озера длинную цѣпь саней, запряженныхъ оленями. Среди нихъ онъ сейчасъ же узналъ обшитую кошмой кибитку исправника. Не обращая болѣе вниманія на фельдшера, онъ вернулся немедленно домой, заперъ мастерскую, одѣлся и побѣжалъ въ сторону пріѣзжихъ.

— Американцевъ привезли! — крикнулъ онъ Аркановымъ, направлявшимся какъ разъ къ юртѣ Александрова.

Всѣ они пошли въ ту сторону, даже фельдшеръ съ играющей шарманкой присоединился къ толпѣ. Длинный рядъ заиндевѣлыхъ оленей, сопровождаемыхъ зашитыми въ мѣха проводниками, двигался, точно сказочное шествіе, въ сѣдыхъ облакахъ собственнаго пара. На низкихъ «нартахъ» покоились привязанныя ремнями тѣла погибшихъ матросовъ, скованныхъ вѣчнымъ сномъ. Въ концѣ шелъ мистеръ Морлей съ своими помощниками. Ссыльные молча поздоровались съ ними горячимъ рукопожатіемъ и присоединились къ печальному картежу.

Тѣла покойниковъ были вскорѣ затѣмъ сложены рядомъ на сѣнѣ въ пустомъ амбарѣ. При укладкѣ, съ нѣкоторыхъ сдвинулись покрывала. Суровыя лица выражали самыя разнообразныя чувства. Одинъ согнулся дугою, и несказанное страданіе застыло въ его чертахъ; другой лежалъ спокойно съ заброшенными подъ голову руками, точно спалъ; тотъ напрягалъ мышцы, будто боролся съ увлекающей его враждебной силой; другой прилегъ на бокъ съ выраженіемъ оцѣпенѣнія и удивленія въ широко раскрытыхъ глазахъ... И былъ одинъ, который подымалъ вверхъ сжатый кулакъ, точно грозилъ и вызывалъ на бой небо и землю...

— Посмотрите, — говорилъ Морлей, указывая на ступни умершихъ, — у всѣхъ обгорѣлые чулки и нижнее платье. У нѣкоторыхъ даже тѣло на ногахъ и рукахъ обуглилось. Очевидно, они старались согрѣться, садясь возможно ближе къ костру и, умирая, падали въ него... Затѣмъ они не въ силахъ уже были двинуться... Они были, несомнѣнно, истощены до крайности. И, несмотря на то, корабельныя книги, научныя записи и инструменты они тащили съ собою до самаго конца...

— Геройская смерть... Борьба, плодами которой воспользуются другіе!.. — замѣтила Евгенія.

— Кто эти другіе? Не думаю, чтобы эти янки утѣшали себя такимъ образомъ. Они рисковали ради денегъ и славы... Это была простая игра, азартная игра!.. Повезетъ — панъ, не повезетъ — пропалъ!.. — замѣтилъ кисло по-русски Аркановъ.

Мистеръ Морлей по его тону догадался о порицаніи товарищамъ; онъ спокойно указалъ на бородатаго покойника съ энергичнымъ, страшно исхудалымъ лицомъ и сказалъ:

— Этотъ ирландецъ былъ раньше феніемъ [1], какъ и вы. Въ молодости приговоренъ былъ къ смертной казни и былъ спасенъ товарищами, которые остановили карету, везшую его изъ суда обратно въ тюрьму...

Евгенія взглянула съ упрекомъ на мужа.

Мистеръ Морлей вмѣстѣ съ Самуиломъ отправился на приготовленную для него казенную квартиру; политическіе вернулись къ себѣ, къ своимъ заботамъ, тревогамъ и опасеніямъ.

Мало уже времени оставалось у нихъ, и всякій потерянный часъ наполнялъ ихъ крайнимъ безпокойствомъ. Когда поутру Аркановы вернулись домой послѣ ночного дежурства въ сушильнѣ, Евгенія опустилась тяжело на кровать и повѣсила голову съ выраженіемъ большой усталости. Аркановъ подсѣлъ къ ней.

— Женя, что съ тобой? Опять разболѣлась голова?.. Отвратительный воздухъ въ этой сушильнѣ!.. Когда это кончится?.. Постоянно что-нибудь новое... А ты все такъ близко къ сердцу принимаешь... Весь день ты не взглянула на меня... Я знаю: ты разсердилась за американцевъ, но посуди сама: развѣ я не былъ правъ? Развѣ эти простые матросы...

— Не въ томъ дѣло... Въ твоемъ замѣчаніи мнѣ послышались удивительные, незнакомые мнѣ до сихъ поръ звуки, точно ты радовался, что эти люди рисковали для славы и денегъ и... погибли!

— Я, дѣйствительно, былъ задѣтъ твоей экзальтированностью. Я вижу въ этомъ нежелательное вліяніе... Негорскаго, Александрова и другихъ... Между тѣмъ, борцы не должны терять никогда, — а тѣмъ болѣе наканунѣ сраженія, — ни хладнокровія, ни разсудительности. Никогда не должны экзальтированностью чувства ослаблять дѣятельность разсудка. Мы вступаемъ вѣдь на тотъ путь, жертвы котораго привезены сегодня въ Джурджуй. Гибель наша будетъ зависѣть отъ того, повернемъ ли мы полверсты вправо или влѣво. Въ то время, когда ты распространялась о возвышенности ихъ поступка, я видѣлъ отчетливо жалкія, высохшія отъ истощенія, скрюченныя отъ голода, промерзшія насквозь существа, собравшіяся кругомъ потухающаго костра, глядящія съ отчаяніемъ на догорающія головешки и лишенныя силъ добыть больше топлива. Они копались въ теплой золѣ, хватали жаръ коченѣющими пальцами, пытаясь ихъ согрѣть... Они думали, что дрожатъ отъ холода, между тѣмъ, какъ это была уже витавшая надъ ними во мракѣ смерть!.. То же будетъ и съ нами... Иностранцы тащили съ собою, какъ утѣшеніе, своихъ фетишей: какія-то корабельныя книги, какія-то замѣтки... Но послѣ насъ совершенно ничего не останется... Проклята будь та минута, въ которую я согласился!..

— Что же ты хочешь сдѣлать?

— Останемся, Женя! Устранимся отъ нихъ немедленно, а затѣмъ попросимъ, чтобы насъ выслали въ улусъ... недалеко...

Евгенія вскочила въ волненіи:

— А затѣмъ?.. Всю жизнь... годы... въ этихъ снѣгахъ!?..

— Вѣдь будемъ вмѣстѣ?.. — робко шепнулъ онъ.

Она чуть замѣтнымъ движеніемъ отстранила его объятія.

— Ты создаешь себѣ не существующія опасности. Побѣгъ будетъ удаченъ. Поплывемъ мы лѣтомъ, когда на берегу моря пропасть дичи и рыбы. Беремъ съ собою припасовъ на два слишкомъ мѣсяца. А разъ попадемъ на Чукотскій полуостровъ, то почти что будемъ въ Америкѣ. Тамъ берега густо заселены, и часто появляются китоловы...

— Also sprach [2]... Негорскій!.. — вставилъ съ горечью Аркановъ. — Я сдѣлаю, что ты хочешь, но ты подумай... Гибель ихъ всѣхъ, прежде всего, на нашу ляжетъ совѣсть... Вѣдь если-бъ мы во время устранились, возможно, что мы удержали бы ихъ...

Онъ подчеркнулъ выраженіе «во время», но она не обратила на это вниманія и отвѣчала, качая головой:

— Нѣтъ! Ты ихъ не знаешь: ихъ ничто не удержитъ!

Онъ опустилъ внизъ глаза; какое-то соображеніе, пока неясное, мелькнуло передъ нимъ.

— Пусть будетъ такъ, какъ ты хочешь!..

Благодаря замѣшательству, созданному въ Джурджуѣ пріѣздомъ американцевъ, благодаря ссорамъ, интригамъ, зависти, возникшимъ въ высшемъ чиновномъ и купеческомъ мірѣ при дѣлежѣ обильно посыпавшагося американскаго золота, политическіе могли подготовлять свой побѣгъ почти открыто и на глазахъ у всѣхъ.

Именно тогда-то Красусскій перековалъ свои тиски и часть наковальни въ якорь, для чего ему пришлось нанять въ помощники себѣ двухъ якутскихъ кузнецовъ. Голые до пояса, дули они въ продолженіе двухъ дней въ двѣ пары якутскихъ мѣховъ, поддерживая въ горнѣ огонь, никогда до того невиданный въ Джурджуѣ. Они бѣшено колотили молотами по указанію Красусскаго, обливаясь нещадно потомъ, и выпили сказочное количество чаю съ молокомъ. «Угощеніе» и щедрое вознагражденіе помирили ихъ съ чудачествомъ «богатаго нуччи», который неизвѣстно зачѣмъ изводилъ «хорошее желѣзо» на «рогатое, никому не нужное чучело»... Между тѣмъ, Александровъ вмѣстѣ съ Яномъ перетаскалъ по ночамъ за рѣку и спряталъ въ лѣсу всѣ болѣе тяжелыя части и приспособленія для лодки, болты для скрѣпленія ея боковъ, заклепки и винты, оковку для носа, мачту, руль, ящики съ готовымъ уже пеликаномъ.

Такимъ образомъ, бѣглецы выполнили безпрепятственно добрую половину намѣченныхъ дѣлъ.

Но ихъ силы, хладнокровіе и душевное равновѣсіе таяли въ этихъ предпріятіяхъ не по днямъ, а по часамъ. Они худѣли, блѣднѣли, изводились отъ тревоги, труда и безсонницы. Ихъ сердца, мучимыя постоянными переходами отъ страха къ надеждѣ, отъ отчаянія къ увѣренности, гнулись и болѣзненно трепетали при малѣйшемъ волненіи. Вѣдь малѣйшій пустякъ могъ разрушить, уничтожить безслѣдно всѣ радужныя мечтанія и непосильные труды.

Не удивительно, что Красусскій положительно остолбенѣлъ отъ ужаса, увидѣвъ однажды, когда шелъ ужинать къ товарищамъ, странный красный блескъ въ окошечкѣ сушильни. Онъ подбѣжалъ къ ней, открылъ двери и сейчасъ же съ силой захлопнулъ: дымъ и пламя клубились внутри избы, точно въ печи.

— Пожаръ! — вскричалъ онъ глухо, врываясь въ юрту.

— Гдѣ?! Что?..

— У васъ... въ сушильнѣ... Гдѣ вода?!.

Воды оказалось крайне мало. Здѣсь, въ странѣ льда, никто не держитъ запасовъ воды зимою. Жители привозятъ воду и держатъ ее дома въ видѣ ледяныхъ глыбъ, отъ которыхъ по мѣрѣ надобности откалываются куски поменьше и перетапливаются въ котлахъ въ жидкость.

Ссыльные съ трудомъ собрали немного воды, уцѣлѣвшей на днѣ ушата. Гликебергъ и Петровъ немедленно отправились съ ведрами къ проруби на скотный водопой, но прорубь эта находилась въ полу-верстѣ отъ города.

— Давайте поскорѣе полотенца и простыню... Бѣги, Самуилъ, на крышу и закрой мѣшкомъ съ пескомъ дымовыя трубы въ нашей юртѣ и въ сушильнѣ!.. — распоряжался Красусскій холодѣющими губами. Окружающіе не понимали, зачѣмъ все это нужно, но исполняли механически его приказанія.

Часть воды Красусскій вылилъ въ чашку, остальною смочилъ принесенныя холстины и обернулся ими весь, съ головы до ногъ.

— Что вы хотите дѣлать? — спрашивала въ ужасѣ Евгенія.

— Войду внутрь... Я читалъ, что такъ можно потушить самый сильный пожаръ... — проговорилъ Красусскій.

Когда послѣ того онъ открылъ дверь, за которой бушевала огненная пучина, Негорскій схватилъ его за руку. Юноша вырвался.

— Прочь!

И раньше, чѣмъ товарищи успѣли ему помѣшать, онъ перескочилъ порогъ и дверь за собой захлопнулъ.

— Что случилось? — спросилъ Самуилъ, возвращаясь съ крыши.

Негорскій, молча, указалъ на дверь, за, которою раздавался плескъ разливаемой воды и змѣиное шипѣніе огня, точно тамъ укротитель дразнилъ сонмище бѣшеныхъ чудовищъ.

Минуты казались ожидающимъ часами.

— Довольно!.. Спасайте его!.. Пусть все провалиться, все погибнетъ!.. Не стоитъ!.. Спасайте!.. — простонала Евгенія, опускаясь на землю.

Воронинъ подскочилъ къ дверямъ, но опередилъ его Аркановъ. Скрипнули петли, и въ то же мгновеніе потухла свѣча въ рукѣ Негорскаго, задутая вихремъ знойнаго воздуха. Клубы смолистаго, удушливаго дыма хлынули наружу. Въ этомъ дымѣ, точно очи умирающихъ гадовъ, сверкали на стѣнахъ и потолкѣ красныя искры... Продолжалось это мгновеніе, затѣмъ снова кровавое зарево въ углу у камина вспыхнуло, и огромные, пламенные языки, перевитые черными лентами дыма, выгнулись надъ головой темной, стоящей посерединѣ сушильни, человѣческой фигуры, охватили стѣны и протянули свои жгучія жала далеко за порогъ, къ ссыльнымъ... Тѣ инстинктивно попятились. Красусскій приникъ къ землѣ и поползъ къ высокому порогу, но пробраться черезъ него уже не могъ и только руки протянулъ наружу. Выше надъ нимъ валило пламя и уже лизало косякъ и потолокъ въ сѣняхъ. Иней, висѣвшій тамъ въ изобиліи, таялъ и капалъ настоящимъ дождемъ на головы оторопѣвшихъ людей. Тогда Аркановъ прыгнулъ къ дверямъ и, буквально ныряя въ огнѣ, вытащилъ Красусскаго. Двери сушильни ссыльные моментально захлопнули и потащили потерявшаго сознаніе товарища въ юрту. Евгенія съ рыданіями цѣловала обгорѣлую голову мужа, но тотъ ее мрачно отталкивалъ прочь.

— Разобрать сѣни... разобрать сѣни!.. Гдѣ топоръ!? Все сгоритъ!.. — вскричалъ возбужденно Аркановъ.

— Кажется, не нужно! Въ сушильнѣ темно!.. — заявили Гликсбергъ и Петровъ, которые какъ разъ явились съ водою.

Самуилъ и Воронинъ бросились провѣрять хорошую вѣсть.

— Земляная обмазка и снѣгъ сверху спасли зданіе! — сказалъ Негорскій.

— Только... ради Бога... не открывать трубъ и дверей... Наоборотъ... закройте все возможно плотнѣе... Вы чуть не убили меня!.. — говорилъ Красусскій, задыхаясь отъ страшнаго кашля.

— Еще минута, и ты самъ бы задохся!.. — объяснилъ ему Негорскій, — Смотри!.. — добавилъ онъ, показывая юношѣ тазъ, полный слизи, перемѣшанной съ кровью и сажей, только что выброшенной имъ изъ горла.

— Совершенно излишняя заботливость... Я собирался уже уходить. Худо вотъ только, что пальцы у меня, кажется, обожжены, и завтра нельзя будетъ работать!.. — пробормоталъ Красусскій, и опять страшно закашлялся, точно собирался выплюнуть легкія.

XVI.

Прошло нѣсколько дней, въ продолженіе которыхъ Гликебергу удалось провести довольно таки нелегкое дѣло покупки у командира пуда пороха и пяти пудовъ свинца.

— Долго я выжидалъ благопріятнаго случая, и вотъ вчера мнѣ сказали, что командиръ проигрался въ пухъ и прахъ у Козлова. Отправляюсь къ нему... ну, и дѣло въ шляпѣ! — разсказывалъ онъ обрадованнымъ товарищамъ.

— И командиръ не удивлялся, зачѣмъ намъ надо такъ много?..

— Какъ не удивлялся! Спрашивалъ, но я сказалъ ему, что это... для американцевъ!

— Опять!.. Вѣдь я уже просилъ васъ. чтобы вы ихъ больше въ наши дѣла не путали! Это, наконецъ, нехорошо!.. — сердился Самушгь.

— Да успокойся! Въ послѣдній разъ!.. Самъ посуди, развѣ могъ Гликсбергъ выдумать что-нибудь лучше?! — успокаивалъ его Негорскій.

— Вдобавокъ, нѣтъ ни малѣйшей опасности. Командиръ никогда не сознается, что это онъ продалъ намъ порохъ, и мы тоже никому не скажемъ, что у него купили... — справедливо объяснялъ Гликсбергъ.

— Не въ опасности дѣло, а въ томъ, что все это очень похоже на гнусный обманъ. Этого не оправдаетъ никакая цѣль!.. — вмѣшался Аркановъ, подымая отъ работы свою обожженную, облѣпленную пластырями голову.

Гликсбергъ взглянулъ на него недружелюбно.

— Постоянная критика, постоянныя нападки! Почему же вы сами не взялись сдѣлать это благороднѣе?!

Аркановъ не отвѣтилъ. Взглядъ его мимоходомъ встрѣтился съ проницательнымъ, упорнымъ взглядомъ Красусскаго и одно мгновеніе боролся съ нимъ.

— Чортъ возьми!.. Тоже критикъ... — ворчалъ обиженный Гликсбергъ.

— Принеси все въ жертву на алтарь твоей милой Америки! — шутливо поучалъ Петровъ своего друга. — А теперь принимайся за ножъ и рѣжь мясо!.. Твоя очередь!

— А. что подѣлываетъ Мусья? Вы, Гликсбергъ, давненько ничего объ немъ не разсказывали! — весело сказала Евгенія.

— Ахъ, этотъ Мусья! Сидитъ и дни считаетъ!.. Онъ вообразилъ себѣ, что, такъ какъ отсидѣлъ уже мѣсяцъ, то, значитъ, заработалъ половину пари, и требуетъ, чтобы я ему выдалъ часть денегъ. Насилу удалось мнѣ убѣдить его, что пари нельзя расчленять, и что онъ не только ничего не получитъ, но даже проиграетъ свой взносъ, если не досидитъ хотя бы одинъ день. Тогда онъ, представьте себѣ, что мнѣ устроилъ. Возвращаюсь я вчера вечеромъ отъ васъ и слышу удивительный шумъ у меня въ домѣ: не то кто-то колотитъ въ большой барабанъ, не то коня гоняетъ въ закрытомъ помѣщеніи. Якуты-сосѣди повыходили изъ юртъ и тоже съ тревогой прислушиваются. «Что такое?» спрашиваю. «Это у васъ!» отвѣчаютъ. Открываю двери — и что же вижу? Мусья, весь красный, вспотѣвшій, съ растрепанными волосами, стоитъ посерединѣ комнаты съ хлѣбной лопатой въ объятіяхъ. На лопату надѣта моя старая блуза, внутрь блузы напихано тряпье на подобіе груди, снизу подоткнута простыня въ видѣ юбки. «Мусья, что все это значитъ?» спрашиваю. Онъ не слышитъ, все носится, пляшетъ, какъ безумный... Наконецъ, замѣтилъ меня, остановился, разсмѣялся. «Скучно!.. Я требую моціонъ!..» Точно дитя!.. Жаль мнѣ стало чудака, но развѣ можно его отпустить?..

— Ни въ какомъ случаѣ! Въ городѣ уже отъ него отвыкли. Станетъ опять бѣгать и непремѣнно подведетъ насъ... Пусть еще немного пострадаетъ!.. — согласились присутствующіе.

Красусскій, который собирался уходить, толкнулъ незамѣтно Негорскаго въ плечо и глазами указалъ ему значительно на двери. Негорскій кивнулъ головою, сказалъ товарищамъ, что ему необходимо побывать въ мастерской, и вышелъ слѣдомъ.

— Что такое опять случилось?.. Такое у тебя лицо, какъ будто ты собираешься убить кого-нибудь?!. — спросилъ онъ стремительно Красусскаго, когда они достаточно удалились отъ юрты.

— Я хотѣлъ раньше ничего не говорить, но... нельзя!.. Я не въ правѣ...

— Да говори поскорѣе: что такое?.. Не цѣди слово за словомъ!..

— Подожди!.. Отвѣть мнѣ раньше на нѣсколько вопросовъ. Не знаешь ли ты: кто до пожара былъ послѣднимъ въ сушильнѣ?

Въ глазахъ Негорскаго проскочила непріятная искра.

— Не знаю!.. — отвѣтилъ онъ медленно и послѣ долгаго раздумья, точно пугаясь собственныхъ словъ.

— Послѣднимъ дежурилъ по сушкѣ мяса... Воронинъ!

— Догадайся, что я нашелъ, когда чистилъ сушильню отъ гари?!. Я нашелъ на землѣ... обуглившуюся тряпку...

— Такъ что же?!. Она могла съ тебя сорваться.

— Нѣтъ!.. Это... слѣдъ... поджога!

Негорскій вздрогнулъ.

— Что ты!. Что ты!.. Подумай, чудакъ, что ты говоришь! Возможно, что Воронинъ или кто-нибудь другой по... неосторожности... Откуда сейчасъ... поджогъ... Съ этимъ не шутятъ!..

— Я увѣренъ, что былъ поджогъ. Я отыскалъ на проволокѣ пригорѣвшую частицу этой тряпки... Я не ошибаюсь, я все осмотрѣлъ очень внимательно. Тряпка была подвѣшена у отдушины, откуда бьетъ такой жаръ, что мы тамъ даже мяса не вѣшали: оно жарилось... Пойдемъ въ мастерскую, я тебѣ покажу тряпку... Она къ тому же была чѣмъ-то смазана.

Осмотрѣвъ тщательно проволоку съ частицей, приставшей къ ней ткани, взволнованный Негорскій долго молчалъ. По его подвижному лицу проплыла только темная, безпокойная тѣнь мрачнаго и болѣзненнаго подозрѣнія.

— Это не могъ сдѣлать Воронинъ!.. — говорилъ Красусскій. — У него даже такой тряпки не нашлось бы... Это какая-то толстая бумажная ткань съ подмѣсью шерсти... Замѣть, какъ она съежилась мѣстами и запеклась... Я ручаюсь, что это не Воронинъ... Это тонко обдуманный планъ...

— Довольно, милый, довольно!.. Не называй, никого не называй... Этого нельзя вернуть... Между тѣмъ, отъ разслѣдованія ничто не измѣнится, не исправится!.. — нетерпѣливо остановилъ товарища Негорскій.

Красусскій взглянулъ на него удивленно.

— Напротивъ. Я скажу... я обязанъ сказать!.. Наглость этого человѣка переходитъ всякія границы.. Онъ еще сегодня поучалъ другихъ добродѣтелямъ!..

— Остановись, остановись!.. — вскричалъ Негорскій, а когда Красусскій замолкъ, онъ поднялъ на него свои грустные черные глаза и заговорилъ мягко, тихо, но рѣшительно:

— Милый мой, неужели ты намѣренъ теперь поднимать суды да розыски?.. Зачѣмъ тебѣ виновные? Мы всѣ виновны, что это случилось. Наказаніе во всемъ мірѣ не стоитъ ломанаго гроша, если оно не въ силахъ устранить причины зла... Подумай: обнаруженіе преступленія, а тѣмъ болѣе указаніе на его виновника разсоритъ, разъединитъ насъ въ конецъ!.. Такимъ образомъ, оно создастъ еще одно лишнее препятствіе для насъ, а и безъ того ихъ у насъ много... Развѣ ты можешь угадать, къ чему поведетъ такое разслѣдованіе? Неизвѣстно, кто тогда поѣдетъ, кто останется?

Красусскій безпокойно задвигался и отвернулъ лицо отъ свѣта.

— Кто это сдѣлалъ, теперь рѣшительно все равно! Возможно, что именно преступникъ, вырванный нашими руками изъ ада изгнанія, опять сдѣлается... прежнимъ... борцомъ за дорогія намъ стремленія и сторицею отплатитъ намъ за то, что мы въ свое время пощадили его...

— Ну, этого онъ никогда не сдѣлаетъ. Значитъ, ты думаешь, что... лучше жить съ подозрѣніемъ въ душѣ?

— Нисколько! Я совѣтую самое подозрѣніе поскорѣе выбросить изъ души!

— А я совѣтую тебѣ, во всякомъ случаѣ... сушильню запирать на замокъ!

— Прекрасно. Я согласенъ, хотя увѣренъ, что теперь это совершенно лишнее... Такихъ попытокъ два раза подъ рядъ не дѣлаютъ...

Насупленныя брови друзей опять разгладились, и они взглянули другъ другу въ глаза открыто и сердечно.

— Славный ты парень, Стахъ! — сказалъ Негорскій, хватая друга за руку. — Ты и душою, и тѣломъ здоровъ, но... страшный еще ребенокъ! Оставайся такимъ возможно дольше. Сердись, если безъ этого обойтись не можешь, но гнѣвъ прячь въ глубинѣ души... Берегись ненависти и зависти. Обѣ эти страсти ничтожны и безплодны!..

Онъ еще разъ обнялъ товарища и ушелъ. Раньше, чѣмъ приняться опять за работу, Красусскій долго размышлялъ о странномъ направленіи, какое приняло дѣло.

— Негорскій правъ. Я былъ подлъ!.. — рѣшилъ онъ послѣ – строгаго допроса, сдѣланнаго имъ своей совѣсти. — Въ сущности, я обрадовался его паденію, но... это больше... не повторится!

Мистеръ Морлей давно покинулъ Джурджуй. Вмѣсто него появились въ городѣ другіе иностранцы, корреспонденты и репортеры англійскихъ и европейскихъ газетъ. Большинство ихъ было до того малообразовано, невоспитано и несимпатично, что политическіе ссыльные сторонились ихъ и не подпускали къ себѣ.

За то джурджуйскіе обыватели не на шутку восхищены были этими новыми образцами европейской культуры. Репортеры охотно съ ними пили, охотно сплетничали, разсказывали и слушали глупые анекдоты и танцевали на вечеринкахъ съ джурджуйскими дамами.

«Вечеринки» съ водкой, попойками и картами неимовѣрно участились и достигли неслыханныхъ до того размѣровъ, продолжаясь буквально «денно и нощно». Въ результатѣ послѣ отъѣзда заморскихъ гостей отцу Акакію всюду мерещились «зеленые черти», а докторъ и вслѣдъ за нимъ фельдшеръ Федоркинъ умерли скоропостижно отъ удара. И опять спасительный страхъ палъ на джурджуйцевъ.

* * *

Помощникъ исправника, признанный уже выразитель и защитникъ мѣстнаго общественнаго мнѣнія, скромно вошелъ въ гостиную исправника. Послѣ обычныхъ поздравленій, разспросовъ о здоровьѣ и покашливаній, онъ приступилъ къ дѣлу.

— Я хотѣлъ обратить ваше вниманіе на тревожные слухи, которые ходятъ среди жителей Джурджуя, и о которыхъ вы, по причинѣ долгаго отсутствія и занятія важными дѣлами американцевъ, узнать, вѣроятно, не успѣли. Двѣ кончины — доктора и фельдшера, до того непостижимо наступившія одна за другой, кажутся всѣмъ дѣломъ подозрительнымъ и опаснымъ. Къ тому же, некому сдѣлать вскрытіе и составить протоколъ. Разные люди говорятъ разное; есть такіе, которые утверждаютъ, что смерть эта... не была... добровольна и законна. Что сдѣлать въ такомъ случаѣ? Похоронить ли тѣла, или положить въ погребъ и донести обо всемъ губернатору? Тѣмъ болѣе, что при случаѣ можно бы произвести дознаніе и о причинѣ самоубійства Черевина, которое случилось, говорятъ, отъ несчастной любви... А тогда слѣдовало бы удержать паспортъ... докторши на выѣздъ...

Исправникъ, который, слушая докладъ, расхаживалъ широкими шагами по комнатѣ, вдругъ остановился и окинулъ докладчика внимательнымъ взглядомъ.

— Впрочемъ... я ничего... отъ себя не предлагаю! — отнѣкивался тотъ смущенно. — Относительно докторши, наоборотъ, думаю, что слѣдовало бы ей, какъ дамѣ, возможно облегчить немедленный выѣздъ, дабы она могла еще воспользоваться зимнимъ путемъ до распутицы... Но, съ другой стороны, по долгу службы считаю нужнымъ доложить вамъ, что докторъ пилъ слишкомъ неумѣренно въ послѣднее время и, даже неизвѣстно, откуда доставалъ водку, такъ какъ Варлаамъ Варлаамовичъ, а также и Тазъ, согласно утверждаютъ, что у нихъ онъ ея не покупалъ... Между тѣмъ, у политическихъ по ночамъ замѣтенъ постоянно какой-то дымъ и паръ, и носятъ они тайкомъ по городу какія-то большія жестянки, а Красусскій прячетъ въ кузницѣ непонятныя издѣлія... Не слѣдуетъ ли полагать, что они занимаются запрещенной перегонкой спирта изъ оленьяго мха, о чемъ я прочелъ недавно въ газетахъ, что она вполнѣ мыслима и даже существуетъ въ Архангельской губерніи. Тѣмъ болѣе, что, по показаніямъ свидѣтелей, Мусья, ежедневно пьяный, пляшетъ съ лопатой, переодѣтой за женщину, хотя водки нигдѣ не покупаетъ, какъ это доподлинно установлено тайнымъ надзоромъ, и даже изъ дому не отлучается, что тоже крайне странно. Въ виду этого не слѣдовало ли бы устроить неожиданный обыскъ у ссыльныхъ?..

Исправникъ опять остановился.

— Послушайте! — заговорилъ онъ сухо и рѣзко. Хотя меня и не было, но все это я уже знаю, мнѣ докладывали. Докторъ получалъ водку отъ Козлова. А вашъ другъ Козловъ затѣмъ доставлялъ ему водку, чтобы безнаказаннѣе и безпрепятсгвеннѣе хозяйничать въ больницѣ. Мусья можетъ плясать съ кѣмъ ему вздумается и пить тоже въ правѣ, что и гдѣ захочетъ. Что же касается обыска у политическихъ, такъ съ большимъ удовольствіемъ: произведите его хоть сейчасъ. Всѣ десять казаковъ и всѣ десять испорченныхъ ружей въ вашемъ распоряженіи, вооружайтесь и двигайтесь!.. Прекрасно!.. Я буду очень радъ... вашему успѣху!

— Какъ разъ передъ вашимъ пріѣздомъ я обратилъ рапортомъ вниманіе высшихъ властей на недостаточность вооруженной силы въ Джурджуѣ! — замѣтилъ сладенько помощникъ.

— Я полагаю, что политическіе не останутся у васъ въ долгу. Когда ихъ увѣдомятъ о вашемъ доносѣ изъ губерніи...

— Кто ихъ можетъ увѣдомить?.. Впрочемъ, я знаю, что я ненавидимъ достаточно врагами престола, церкви и отечества!.. — смиренно вздохнулъ помощникъ. Исправникъ не сводилъ съ него насмѣшливаго взгляда.

— За это получите, навѣрно, повышеніе, награду, возможно, даже — орденъ!.. Прошу васъ только объ одномъ: совершите всѣ ваши замыслы уже послѣ моего выѣзда!.. Я хочу, чтобы при мнѣ все оставалось по старому...

— Какъ: вы уѣзжаете? — воскликнулъ помощникъ съ нескрываемымъ изумленіемъ.

— Да, уѣзжаю и, кажется, надолго. Я подалъ прошеніе о переводѣ на вакантную должность вилюйскаго исправника.

— Жаль, очень жаль, что вы насъ оставляете!

Помощникъ поклонился, горячо пожалъ протянутую руку начальника и ушелъ, сіяющій. Честолюбивыя мечты казались такъ близки къ осуществленію!

XVIII.

Ссыльнымъ казалось, что погода положительно въ заговорѣ съ полиціей противъ нихъ. Конца не видно было зимѣ. Чуть солнце пригрѣвало немного землю и пообмякали на ней снѣговые покровы, какъ опять холодный вѣтеръ пригонялъ съ сѣвера новые табуны сѣрыхъ тучъ, сбрасывалъ съ нихъ вороха снѣжинокъ и задувалъ, заметалъ ихъ пухомъ всѣ дыры и провалы, причиненные весенней теплотой. Снова бѣлѣли лѣса, каменѣли льды, умолкали всякіе звуки, зами рало движеніе... Пронзительный вѣтеръ снова хозяйничалъ кругомъ, съ воемъ пролетая надъ лугами и лѣсами, какъ бы разыскивая своего весенняго врага. И только всѣ слѣды его уничтоживъ и заморозивъ, онъ ложился на студеныхъ какъ самъ, пустыняхъ и засыпалъ. Тогда вновь на затуманенномъ горизонтѣ являлось солнце. Согрѣтыя имъ, освобожденныя отъ лишняго снѣга, облака поднимались вверхъ и таяли въ синевѣ неба, или улетали съ воздушными теченіями на край земли, чтобы исчезнуть безслѣдно за высокими поднебесными вершинами...

И опять потоки тепла и золотого свѣта омывали мощнымъ водопадомъ застывшую землю, врывались въ запертыя скалами ущелья, просачивались до самаго дна дремучей тайги, ласкали крутые бока горъ, стучали въ рыжую кору деревьевъ, пробуждая ихъ уснувшія души. А впереди всего, точно небесные развѣдчики, неслись влажныя, мягкія дуновенія, похожія на любовное дыханіе, стремясь сбросить поскорѣе съ лѣсовъ давящіе ихъ вѣтви инея, стремясь замѣнить ихъ синія, неподвижныя зимнія тѣни на краски свѣтлыя, теплыя и безпокойныя. Съ каждымъ днемъ все сильнѣе чувствовалась весна, распыленная, развѣянная въ воздухѣ... Тоскующая по ней страна манила ее блескомъ алмазныхъ капель, сочившихся изъ всѣхъ нависшихъ вѣтвей, звала смолистымъ запахомъ просыпавшагося лѣса, шепталась съ ней прерывистымъ журчаніемъ начинавшей кой-гдѣ сочиться воды. Но, спугнутая нѣсколько разъ, весна приближалась медленно, робко, недовѣрчиво. Она все какъ будто къ чему-то прислушивалась, все опасалась, что вотъ-вотъ опять зареветъ ледяная вьюга и порветъ въ куски ея воздушныя, лучезарныя ткани.

Туземцы предсказывали позднюю, дружную весну и обильную «воду».

— Прекрасно! Этого только намъ и нужно! — говорили бѣглецы, потирая руки.

Обстоятельства складывались для нихъ самымъ благопріятнымъ образомъ. Солнце дѣлало свое дѣло. Обмякшіе снѣга таяли; на озерахъ и рѣкахъ образовались въ углубленіяхъ синіе подтеки, дорогу перерѣзали зажоры и рытвины. Исправникъ, не дожидаясь пріѣзда своего замѣстителя, спасаясь отъ ужасовъ путешествія верхомъ въ распутицу, сдалъ управленіе краемъ помощнику и уѣхалъ вмѣстѣ съ докторшей, немного еще блѣдной и грустной, но еще болѣе интересной и красивой.

Помощникъ, крайне разобиженный тѣмъ, что не его назначили исправникомъ, потерялъ совершенно прежнюю служебную ревность, отсиживалъ добросовѣстно свои часы въ полиціи, но больше ничѣмъ не интересовался, много спалъ и охотно игралъ въ карты.

Казаки тоже съ азартомъ играли въ карты и очень вяло исполняли свои обязанности, пользуясь междуцарствіемъ. Они собирались большими толпами у Таза въ кабакѣ или въ извѣстномъ игорномъ домѣ у Желтухи; тамъ можно было найти даже караульныхъ. Одѣтое въ тулупъ чучело исполняло должность защитника отечества.

Бѣглецы могли бы увезти съ собой полъ-города. И они оставили въ городѣ изъ своихъ вещей только самые ненужные имъ предметы: постели, посуду, платье...

Когда новый исправникъ по полуобтаявшей дорогѣ притащился, наконецъ, въ Джурджуй, жизнь ссыльныхъ проходила по наружности спокойнѣе, чѣмъ когда либо. Исчезли дымъ и паръ, пугавшіе раньше правовѣрныхъ джурджуйскихъ патріотовъ, исчезли жестянки «непонятныхъ размѣровъ». Красусскій въ мастерской уже выдѣлывалъ и починялъ самые обыкновенные предметы. Вставали и ложились спать ссыльные тоже своевременно, вмѣстѣ съ остальными жителями. Отъ прежнихъ странностей осталась только глухая легенда... А что ссыльные шили теперь поспѣшно бѣлье и одежду, такъ это было вполнѣ естественно у такихъ, какъ они, оборванцевъ.

Новый исправникъ пріѣхалъ съ женой, матерью, слугою и племянникомъ жены, который немедленно былъ зачисленъ въ полицейскіе писаря, что считалось въ Джурджуѣ виднымъ уже чиномъ. Это былъ веселый молодой человѣкъ, съ голубыми глазами, съ проборомъ на головѣ, съ шикарно подвязаннымъ шелковымъ платочкомъ на шеѣ, вмѣсто галстука, и съ небольшими подкрученными усиками, подъ вздернутымъ носомъ. У часовой цѣпочки онъ носилъ охапку звонкихъ брелоковъ, на пальцахъ перстни и кольца. Онъ умѣлъ немного пѣть, немного играть на скрипкѣ, отъ бутылки водки не уклонялся, хотя и не особенно искалъ ея, въ карты тоже поигрывалъ, но безъ азарта. Всякому умѣлъ сказать что-нибудь пріятное или оказать маленькую услугу. Понятно, что онъ всѣмъ чрезвычайно понравился.

— О-о! Этотъ далеко пойдетъ!..Многообѣщающій, талантливый молодой человѣкъ!.. — отозвался о немъ отецъ Акакій.

Козловъ не скрывалъ, что охотно сосваталъ бы за него свою красавицу-дочь Масютару.

Денисовъ, осушивши вмѣстѣ съ нимъ пару «очищенныхъ», откровенно сознался, ударяя его по плечу:

— Люблю тебя, мерзавецъ, люблю, какъ американца, хотя и подозрѣваю, что учительша ради тебя... отставила меня!.. Но чего-чего человѣкъ не перенесетъ для друга... чортъ тебя возьми!.. Давай, лобызнемся!..

Только помощникъ исправника продолжалъ дуться на пріѣзжихъ, пересталъ посѣщать общество, засѣлъ дома и обратился къ Красусскому съ предложеніемъ преподать ему, помощнику, нѣсколько уроковъ... минералогіи.

— Я перемѣнилъ планъ жизни. Вмѣсто того, чтобы тратить время на пустую болтовню, на безсознательное пьянство или лакейскія подслуживанія, я направлю свои способности къ наукамъ. Я сдѣлаюсь горнымъ исправникомъ на золотыхъ пріискахъ. Тамъ есть возможность сдѣлать много хорошаго, защищая бѣдныхъ тружениковъ отъ негуманной эксплуатаціи милліонщиковъ... — исповѣдывался онъ Красусскому.

Тотъ похвалилъ его намѣренія, но отказалъ ему въ своей помощи, отговорившись недостаткомъ времени и приближеніемъ весенней починки джурджуйскихъ ружей. Онъ совѣтовалъ помощнику отложить «курсы» до зимы, а чтобы утѣшить его, хитро всунулъ чиновному-мізантропу старое руководство по кристаллографіи, подарил ему горсть минераловъ и «не совсѣмъ еще испорченный приборъ для опредѣленія поляризаціи, чѣмъ безконечно пленилъ помощника.

И вотъ, но городу молніей пронеслась вѣсть, что помощника назначили горнымъ исправникомъ на витимскихъ пріискахъ, что сразу подняло упавшій было авторитетъ «маленькаго тоена». Какъ ни какъ, хотя пріиски находились и далеко отъ Джурджуя, но всѣ хорошо знали, что тамъ можно нажить немалыя деньги. Съ тѣхъ поръ исправникъ пересталъ скрывать, что разсчитываетъ на вакансію послѣ помощника для своего племянника, и никто изъ прежнихъ друзей помощника ничего противъ этого не имѣлъ.

Люди вездѣ и всегда въ равной мѣрѣ неблагодарны.

Случилось, наконецъ, что весна, какъ будто разсерженная долгимъ сопротивленіемъ зимы, налетѣла неожиданнымъ могучимъ шкваломъ и жаркимъ дыханіемъ въ мигъ порвала въ лохмотья и отбросила прочь саванъ обветшавшихъ докучныхъ снѣговъ. Вчера еще грязно-бѣлая, вся измызганная, некрасивая долина вдругъ открыла, въ вѣнкѣ еще снѣжныхъ горъ, свое смѣющееся весеннее лицо и грудь, блестящую отъ влаги, дымящуюся отъ теплыхъ тумановъ. И была она похожа на молодую цыганку, застигнутую раннимъ, росистымъ утромъ на ложѣ изъ желтыхъ травъ, изъ сухихъ осеннихъ листьевъ и рыжей хвои. Черныя чащи лѣсовъ, точно пряди густыхъ волосъ, обвились кругомъ ея членовъ, и струи живой воды сверкали и шумѣли вездѣ, будто серебряныя украшенія на груди и рукахъ наряжающейся красавицы.

А надъ долиной неслись со свистомъ и крикомъ безконечные караваны перелетныхъ птицъ.

Для бѣглецовъ опять настали дни лихорадочной работы и тревогъ.

Всѣ ушли за рѣку, гдѣ Воронинъ вмѣстѣ съ Самуиломъ. должны были жечь уголь, запасъ котораго, по недостатку средствъ, вопреки совѣтамъ американцевъ, пришлось взять на топливо для варки пищи, вмѣсто спирта. Другіе работали на постройкѣ шлюпки, приготовляя все для быстраго, окончательнаго ея складыванія. Они рѣшили начать склепку и спайку лодки съ первымъ грохотомъ вскрывающихся на рѣкѣ льдовъ. Когда это должно было случиться, никто точно не зналъ и не могъ даже предсказать: можетъ быть, черезъ день или два, а можетъ быть, и черезъ недѣлю. Рѣка все еще спала зимнимъ сномъ въ своемъ глубокомъ ложѣ подъ хрустальнымъ, саженной толщины сводомъ. Правда, торжествующая наверху весна неустанно сбрасывала. въ нее безчисленные водопады пѣнящейся воды; правда, солнце уже пробуравило въ ея голубыхъ льдахъ безчисленныя отверстія, а быстрые потоки повыѣли у береговъ глубокія зажоры, — и, тѣмъ не менѣе, можно было все еще безопасно перебраться на тотъ берегъ по ледяному полотну рѣки. Бѣглецы съ тревогой слѣдили за каждой фигурой, появлявшейся на этомъ мосту.

Ежедневно одинъ нихъ отправлялся въ городъ, чтобы потолкаться на глазахъ полиціи, собрать кой-какія свѣдѣнія, слухи и перетащить за рѣку часть оставшихся вещей.

Въ городѣ оставались безвыходно только Красусскій, Аркановы да Мусья. На ихъ обязанности лежало слѣдить за жителями Джурджуя и покрывать отсутствіе товарищей. Мусья, который до послѣдняго момента ничего не зналъ, былъ вызванъ за рѣку подъ предлогомъ охоты.

— – А не ловушка это? Сознайтесь: вы желаете лишить меня моего выигрыша!.. — сопротивлялся французъ.

— Да нѣтъ же! Увѣряю васъ!.. Я согласенъ, что вы выиграли, хотя срокъ и не насталъ еще. Вы доказали, что обладаете огромной силой воли... Что значатъ эти нѣсколько оставшихся дней въ сравненіи съ тѣмъ, что вы совершили!? — успокоивалъ его Гликсбергъ.

Онъ долго, тщетно доказывалъ необходимость поѣздки »а рѣку. Мусья посматривалъ на него все подозрительнѣе и, наконецъ, потребовалъ немедленной выдачи денегъ, или.... онъ шагу не ступитъ за порогъ!

— Деньги у Самуила, а тотъ за рѣкой!

— Такъ я ужъ лучше подожду его возвращенія!

Гликсбергъ, въ отчаяніи, побѣжалъ къ Евгеніи.

— Повліяйте вы, пожалуйста, на этого дурака, уговорите его! Онъ готовъ остаться въ городѣ, а затѣмъ станетъ бѣгать по нашимъ квартирамъ и выдастъ насъ!

Съ большимъ трудомъ удалось Евгеніи убѣдить Мусью, что онъ необходимъ Гликсбергу для переноски вещей, нужныхъ товарищамъ для охоты на Бурунукѣ.

— Почему же онъ сразу этого не сказалъ? Всегда хотятъ меня взять обманомъ. Конечно, я пойду, разъ вы это говорите, но пусть Гликсбергъ выдастъ расписку, что я выигралъ...

Ему была торжественно выдана требуемая расписка, подъ которой расписались для вѣрности всѣ присутствующіе, и даже Красусскій; тогда только Мусья тронулся въ путь, взваливши тяжелую ношу на спину.

Когда за рѣкой онъ узналъ, въ чемъ дѣло, и когда его повели къ остову шлюпки, стоявшему на каткахъ въ кустахъ укромнаго заливчика, Мусья буквально остолбенѣлъ.

— Вотъ какое пари! — пробормоталъ онъ, наконецъ. — А какъ мы такую большую лодку перетащимъ черезъ Джурджуйскій хребетъ?

— Да вѣдь, Мусья, мы не на, югъ поплывемъ, а на сѣверъ!

— На сѣверъ!.. — повторилъ французъ разочарованно и задумался многозначительно.

Чтобы уяснить ему планъ путешествія, товарищамъ пришлось развернуть карту и прочесть краткую лекцію по географіи.

— Все это хорошо, а только Джурджуемъ нельзя прямо въ море попасть. Туземцы мнѣ разсказывали, что на немъ есть водоворотъ съ воронкой, которая все втягиваетъ во внутрь земли... Поэтому-то по Джурджую никогда не плаваютъ туземцы, ни якуты, ни руссы!..

— Совсѣмъ это не водоворотъ, а пороги... Мы слыхали о нихъ, но знаемъ, что вода закрываетъ въ весеннее половодье скалы, и пороги тогда можно проплыть безопасно...

Мусья выпятилъ губы. Товарищи глядѣли на него съ безпокойствомъ, такъ какъ не знали, какъ поступить съ нимъ, если онъ откажется отъ побѣга.

— А madame Арканова поѣдетъ? — спросилъ Мусья послѣ продолжительнаго раздумья.

— Конечно... всѣ!..

— Такъ!.. Ну, если всѣ, то и я... хоть на смерть! — согласился онъ, наконецъ. — Но куда дѣнется тогда моя корова?

— Какая корова?

— Да та, которую я нанялъ на лѣто!.. Якутъ обѣщалъ привести ее черезъ нѣсколько дней.

— Вотъ такъ устроилъ ты насъ, Мусья!.. Станутъ теперь искать насъ по этому случаю!.. Какой это якутъ? Нельзя ли увѣдомить его, что корова не нужна къ сроку или отказать совсѣмъ?.. — спрашивали его озабоченно.

Оказалось, якутъ жилъ гдѣ-то далеко, и Мусья даже толкомъ не зналъ его фамиліи.

— Я хорошо хотѣлъ, я хотѣлъ, чтобы всѣ эти выигранныя деньги вернулись вамъ, потому что мы всѣ кушали бы молоко!.. — объяснялъ французъ.

— А я вамъ говорю, что надо глазъ съ него не спускать!.. — совѣтовалъ Янъ. — Помните, я вамъ разсказывалъ исторію о нѣмцѣ Шмидтѣ... Такъ вотъ!.. Лучше всего вывести его верстъ за двѣсти и высадить на берегъ!..

— Что вы, что вы, панъ Янъ! Разъ мы тронемся отсюда,. увидите, какъ перемѣнится Мусья! Онъ –будетъ отличнымъ гребцомъ!.. — защищалъ Гликсбергъ своего питомца.

Янъ качалъ головой и не уступалъ, пока не назначили за Мусьей досмотрщика. Такимъ образомъ, рабочихъ рукъ даже убавилось, такъ какъ Мусья почти что ничѣмъ не занимался, а только шнырялъ по кустамъ и постоянно куда-то исчезалъ.

Собственно говоря, надъ постройкой шлюпки работала, не покладая рукъ, все та-же пара плотниковъ: Янъ да Александровъ. Петровъ и Гликсбергъ посмѣнно караулили надъ рѣкой, присматривали за Мусьей, готовили обѣды, завтраки и ужины, прибирали постели, чистили посуду и проч.; бѣглецы не только все время проводили надъ рѣкой, но и спали тамъ же въ кустахъ, опасаясь возбудить своимъ пребываніемъ въ домѣ Яна подозрительность его жены, и такъ уже сильно обезпокоенной непонятнымъ занятіемъ мужа.

На низменной рѣчной отмели было сыро и по ночамъ холодно. Бѣглецы не доѣдали и не высыпались; малѣйшая тревога вызывала въ нихъ такое болѣзненное и сильное волненіе, что подъ конецъ у нихъ была одна только мысль, одна молитва:

— Ахъ, когда же, когда, наконецъ?!. Лишь бы поскорѣе, лишь бы поскорѣе!.. Неужели вѣчно будетъ спать это ледяное чудовище?!.

Красусскій переживалъ въ городѣ приблизительно тѣ же чувства. Но у него, вдобавокъ, были свои личныя страданія, которыя временами переходили въ пытку. Со времени пожара онъ не въ силахъ былъ никакими разсужденіями уничтожить въ себѣ инстинктивнаго отвращенія и недовѣрія къ Арканову. Онъ былъ относительно спокоенъ только тогда, когда имѣлъ непріятеля на глазахъ, когда занимался вмѣстѣ съ нимъ. Поэтому онъ постоянно изобрѣталъ самыя разнообразныя причины, чтобы удержать Арканова въ мастерской. То онъ просилъ его раздувать мѣхи, то придерживать разнообразные длинные предметы, во время ихъ обработки...

Аркановъ безъ труда подмѣтилъ, что Красусскій по большей части могъ бы обходиться безъ него; онъ приписывалъ эти приглашенія совсѣмъ другимъ причинамъ, но не смѣлъ отказываться. Онъ просто напросто боялся этого молчаливаго человѣка со смѣлыми, сильными движеніями и пронзительнымъ взглядомъ. Его пугалъ стальной холодъ, который онъ проявлялъ въ обращеніи съ нимъ. Они проводили вмѣстѣ дни, вмѣстѣ ѣли и пили, сохраняя изысканную вѣжливость въ обращеніи и обмѣниваясь лишь краткими, малозначащими фразами. Это очень огорчало Евгенію, и она, чтобы ихъ сблизить и развлечь, ежедневно уводила съ собою гулять на рѣку. Они шли черезъ пахучіе лѣса и кусты, уже покрывшіеся первымъ нѣжно-зеленымъ весеннимъ пухомъ; они шли по лугамъ, гдѣ среди порыжѣлыхъ, сухихъ травъ уже прозябала молодая травка и гдѣ расцвѣтали анемоны; они гуськомъ пробирались по обсохшимъ тропочкамъ мимо мелкихъ болотцевъ и калтусовъ [3], гдѣ весело плескались, крякая, утки, куда залетали даже лебеди и гдѣ не разъ ночевали уставшіе въ пути гуси. Со всѣхъ сторонъ неслись къ нимъ звуки, запахи, тепло и опьянѣніе жизнью... Только въ глубокомъ рѣчномъ ущелье у обрывистыхъ береговъ спалъ еще исполинскій ледяной змѣй, тысячеверстный хвостъ котораго терялся въ подоблачныхъ горахъ, а голова утопала далеко въ морской пучинѣ. Красное зарево продолжительной весенней зари окрашивало многоцвѣтными огнями темные бока рѣчной ложбины и придавало синій оттѣнокъ потрескавшемуся, разлагающемуся, какъ трупъ, и, какъ трупъ, холодному тѣлу этого змѣя. Онъ лежалъ, неподвижный, громадный, подмытый съ боковъ быстрыми струями. Только изрѣдка отъ краевъ его откалывались пучки длинныхъ ледяныхъ иголъ и съ сухимъ стекляннымъ звономъ погружались въ быстрины зажоръ. Великанъ, казалось, насмѣхался и надъ усиліями солнца, и надъ работою теплыхъ водъ долины.

— Это можетъ продолжиться безконечно долго. А не было ли примѣровъ, чтобы льды совсѣмъ не сплыли? — спрашивала безпокойно Евгенія.

— У нихъ только такой грозный видъ, а въ сущности они могутъ тронуться черезъ часъ. Достаточно, чтобы верхняя вода нашла достаточно отверстій, проникла внизъ и собралась тамъ въ количествѣ, необходимомъ для ихъ поднятія... Ледъ, уже потрескавшійся отъ зимнихъ морозовъ на мелкія части, мягокъ и рыхлъ, точно каша!.. Безъ работы морозовъ, право, не знаю, справилось ли бы солнце съ здѣшними гранитными льдами. Вѣдь нарастаетъ его за зиму с лишкомъ сажень. Удивительно также то обстоятельство, что толщина его не зависитъ отъ большей или меньшей жестокости зимы, она всегда одинакова!

— Слышишь, Артемій?! Это дѣйствительно странно, — обратилась Евгенія къ мужу.

Тотъ обыкновенно молчалъ, охваченный гнѣвнымъ волненіемъ. Онъ замѣчалъ, что яшмовые глаза Красусскаго, обращаясь къ «другимъ», умѣютъ блестѣть, точно звѣзды, а голосъ звучать нѣжной лаской. Онъ всякій разъ зарекался, что не пойдетъ больше на эти свиданія «молокососа» съ собственной его женой, на которыя они «сманивали» его исключительно ради приличія... Тѣмъ не менѣе на слѣдующій день онъ опять шелъ, изъ опасенія, что они пойдутъ одни.

— Ахъ, если-бъ мы, наконецъ, тронулись, что ли? — мрачно размышлялъ онъ.

И разъ, когда они вечеромъ опять пришли на рѣку, они замѣтили, что льды уже всплыли. По обѣимъ сторонамъ ихъ быстро неслись широкія ленты живой воды, колебавшіяся отъ напряженнаго бѣга.

— Сообщеніе съ тѣмъ берегомъ прервано. Уже теперь почти-что нельзя намъ помѣшать. Черезъ нѣсколько дней и мы тронемся! — сказалъ Красусскій.

— Слушайте, слушайте: кажется, наши куютъ! — вскричала въ волненіи Евгенія.

Они напряженно прислушались, но ничего не услышали, кромѣ рокотанія воды и гоготанія далеко ночующихъ гусей.

— Ну, нѣтъ! Насъ прекрасно могутъ еще тысячу разъ поймать. Достаточно имъ поставить лодку съ вооруженными казаками пониже въ нѣсколькихъ верстахъ. Кто знаетъ, можетъ быть, они дозволяютъ намъ умышленно довести дѣло до конца, чтобы разъ навсегда порѣшить съ нами!.. — замѣтилъ глухо Аркановъ.

Красусскій вздрогнулъ.

— Ты шутишь, Артя!.. Они ничего не подозрѣваютъ.,. Они всѣ увлечены охотой... Я постоянно слышу пальбу!.. — смягчила Евгенія замѣчаніе мужа.

— Не такъ ужъ они просты, какъ мы полагаемъ...

— Въ той сторонѣ никто не охотится. Тамъ нѣтъ перелета!.. — сухо отвѣтилъ Красусскій.

Они вернулись домой, омраченные и встревоженные. Красусскій нѣсколько разъ ночью вскакивалъ и выглядывалъ въ окно, не идутъ ли казаки.

Когда на слѣдующій день Аркановъ не явился въ мастерскую, Красусскій, несмотря на недосугъ, не утерпѣлъ и собирался уже сходить узнать, въ чемъ дѣло, когда увидѣлъ въ открытыхъ дверяхъ Евгенію.

— У мужа голова болитъ, онъ не придетъ. Не могу ли я пособить вамъ, вмѣсто него? — спросила она весело.

Красусскій поблѣднѣлъ.

— И... онъ... васъ... отпустилъ?.. Онъ знаетъ, что... вы здѣсь?.. — спросилъ тихо юноша.

Онъ былъ такъ смущенъ, что Евгенія сама вся зардѣлась.

— Нѣтъ! — отвѣтила она. — Я пришла сама. Я знаю, что вы куете мѣдный рефлекторъ къ нашей спиртовой кухнѣ, и что этого нельзя дѣлать безъ посторонней помощи... Поэтому я и пришла... Я уже затопила огонь у Александрова и Петрова... Смотрите, какъ оттуда валитъ дымъ; можно подумать, что они приготовляютъ званый обѣдъ! — закончила она уже весело и свободно.

Красусскій, какъ будто, не слушалъ ея; взглядъ его бѣжалъ далеко сквозь открытое окно къ квартирѣ Аркановыхъ. Тамъ на крыльцѣ стоялъ Аркановъ.

— Прошу васъ... Вы не спрашивайте, не раздумывайте... Умоляю васъ... Бѣгите и не... оставляйте мужа ни на шагъ!

Голосъ его при этомъ до того перемѣнился, столько въ немъ звучало неподдѣльной тревоги, что перепуганная женщина стремительно выскочила вонъ и во весь духъ понеслась обратно домой. Она вбѣжала туда, задыхаясь, съ широко раскрытыми отъ испуга глазами, и, замѣтивши, что мужъ лежитъ спокойно на кровати, оперлась о косякъ дверей съ рукой на сердцѣ.

— Что съ тобою?

— Ахъ, Артя... скажи: ты былъ... съ оружіемъ на крыльцѣ?

— Зачѣмъ?.. А ты гдѣ была?!

— Въ мастерской.

— Та-а-акъ!

Онъ присѣлъ на краю кровати и мрачно взглянулъ на нее.

— Что же?.. Онъ проситъ, чтобы я пришелъ?.. — пробормоталъ онъ съ непріятной улыбкой.

— ... Проситъ, чтобы ты пришелъ?.. — переспросила она со странной, непроизвольной дрожью.

Онъ не спускалъ съ нея пронизывающаго взгляда.

— А что бы ты сказала, если бы я... такъ, вдругъ... пустилъ ему въ лобъ... пулю!

— Не за что, Артя... Богъ свидѣтель!

— Не клянись!.. Если-бъ дѣло дошло до клятвъ, онъ бы уже не жилъ!.. Здѣсь, понятно, я ему башки не разобью, но въ Америкѣ... кто знаетъ...

Онъ зашагалъ широко по комнатѣ. Евгенія присматривалась къ нему напряженно, какъ къ странному прохожему, котораго знала раньше и опять силилась узнать. И вдругъ жалость пронзила ей сердце. Она подошла къ мужу и, обливаясь слезами, стала на колѣни на его дорогѣ. Онъ оттолкнулъ ее.

— Довольно!.. Прошу не разыгрывать больше ненужныхъ комедій!

Онъ нахлобучилъ шапку на голову и отправился въ мастерскую. А она все время бѣжала рядомъ, стараясь поспѣть за нимъ, и заглядывала ему въ лицо съ нѣмымъ вопросомъ и мольбой.

В. Сѣрошевскiй.

(Окончанiе слѣдуетъ).

OCR: Андрей Дуглас