АЛЕКСАНДРЪ БЕСТУЖЕВЪ ВЪ ЯКУТСКѢ

Александръ Бестужевъ, нѣкогда извѣстный всей грамотной Россіи подъ именемъ Марлинскаго, безспорно принадлежитъ къ замѣчательнымъ литературнымъ дѣятелямъ своего времени. Значительное дарованіе его какъ романиста и критика, вмѣстѣ съ трагичностію судьбы его, рано приковало къ нему вниманіе публики. Сочиненія его, при жизни автора, встрѣчались всеобщею похвалой, и лишь нѣсколько лѣтъ спустя послѣ гибели автора въ кровавомъ бою съ дикими обитателями Кавказа, надъ сочиненіями г. Марлинскаго произнесена была мѣткая, но, нельзя не замѣтить, слишкомъ строгая и даже придирчивая критика Бѣлинскаго. Между тѣмъ личность Бестужева, весьма рано погребенная въ вымышленномъ имени Марлинскаго, въ продолженіи почти двадцати пяти лѣтъ послѣ его смерти оставалась для публики, жадно перечитывавшей въ тридцатыхъ и сороковыхъ еще годахъ его сочиненія, какимъ-то миѳическимъ существомъ. Дѣйствительная фамилія его не выплывала на свѣтъ Божій. Портретъ Бестужева, случайно появившійся въ началѣ сороковыхъ годовъ, съ подписью его фамиліи, былъ задержанъ по требованію тогдашней цензуры, и экземпляры его сгнили въ какихъ-то кладовыхъ.

Только въ 1860 году представилась возможность напомнить читателямъ не о Марлинскомъ, а ужь объ Александрѣ Бестужевѣ, и притомъ не какъ о писателѣ только, но и какъ о человѣкѣ, жизнь котораго, какъ одного изъ типическихъ представителей своего времени и поколѣнія, полна интереса. Такимъ образомъ мною напечатанъ былъ въ Отечественныхъ Запискахъ 1860 года (кн. 5, 6 и 7) рядъ статей подъ заглавіемъ: Александръ Александровичъ Бестужевъ (Марлинскій), въ которыхъ я привелъ подробное библіографическое обозрѣніе всѣхъ его сочиненій и напечаталъ девяносто шестъ писемъ его за время съ конца 1831 по 1837 годъ включительно, то-есть по время убійства А. Бестужева. Письма эти, за весьма малыми исключеніями, писаны Бестужевымъ къ пятому его брату, Павлу, и представляя множество чертъ характеризующихъ нравственную личность Марлинскаго, довольно подробно знакомятъ съ кавказскою его жизнію.

Вслѣдъ за этими матеріалами къ біографіи „Марлинскаго“, въ журналахъ появилось нѣсколько другихъ статей относящихся до того же предмета. Такимъ образомъ въ Отечественныхъ же Запискахъ, 1860 или 1861, напечатана мною статья: Знакомство А. Бестужева съ Грибоѣдовымъ, статья найденная въ бумагахъ Марлинскаго послѣ его смерти и обязательно сообщенная мнѣ его сестрой Еленою Александровной; за тѣмъ въ Русское Слово (1860 года, № 12) мною сообщена въ высшей степени интересная и весьма талантливо написанная статья Михаила Александровича Бестужева, подъ заглавіемъ: Дѣтство и юность А. А. Бестужева (Марлинскаго), 1797—1813; наконецъ въ Русскомъ Вѣстникѣ 1861 года (книжки 2 и 4) сообщены покойнымъ Ксенофонтомъ Полевымъ пятьдесятъ восемь писемъ А. А. Бестужева къ нему и къ брату его Николаю Алексѣевичу Полевому за время съ 1831 по 1837 годъ.

Въ настоящей статьѣ я останавливаю читателей на небольшомъ, но интересномъ собраніи писемъ Александра Бестужева относящихся къ одному изъ самыхъ мрачныхъ періодовъ его кратковременной жизни, а именно ко времени пребыванія его въ ссылкѣ, въ Якутскѣ... Но прежде нежели перейдемъ къ этимъ письмамъ, напомнимъ, въ самомъ сжатомъ очеркѣ, жизнь Бестужева до того времени когда судьба привела его на берега рѣки Лены.

Александръ Бестужевъ родился 23го октября 1797 года, въ С.-Петербургѣ. Отецъ его, Александръ Ѳедосѣевичъ Бестужевъ, былъ человѣкъ весьма просвѣщенный. Занимая видный и важный постъ управляющаго канцеляріей при знаменитомъ меценатѣ наукъ и искусствъ графѣ А. С. Строгановѣ и управляя разными фабриками состоявшими въ вѣдѣніи Академіи Художествъ, Александръ Ѳедосѣевичъ имѣлъ и средства, и возможность дать блестящее подготовительное образованіе своимъ дѣтямъ. У него было пять сыновей: Николай (род. въ 1791 году), Александръ, въ послѣдствіи извѣстный писатель, Михаилъ (род. 1800), Петръ (род. 1806) и Павелъ (род. 1808), и три дочери. Громадная библіотека отборнѣйшихъ сочиненій, большія коллекціи минераловъ и разныхъ предметовъ искусствъ, отличное руководство умной матери, лучшіе учителя изъ классовъ Академіи Художествъ, которые были приглашаемы давать частные уроки маленькимъ Бестужевымъ, наконецъ просвѣщенное руководство отца ихъ, извѣстнаго изданными имъ сочиненіями по предмету воспитанія, вотъ та обстановка и тѣ руководители которыми были обставлены дѣтство и юность братьевъ Бестужевыхъ. При отличномъ нравственномъ направленіи, которое получили они съ ранняго возраста, самая тѣсная дружба и любовь соединила всѣхъ членовъ семьи на всю жизнь неразрывными узами.

Изъ нихъ Александръ рано проявилъ необыкновенно живой умъ и весьма пылкое воображеніе. Проложивъ себѣ дорогу въ библіотеку отца, пылкій мальчикъ, восьми, девяти лѣтъ, сталъ пожирать, такъ сказать, книги, романы и сказки, каковы: Видѣніе въ Пиренейскомъ замкѣ, Ринальдо Ринальдани, Тысяча и одна ночь и т. п. По свидѣтельству его брата, это были первыя сочиненія имъ прочитанныя; затѣмъ пошли другіе романы, какіе только попадались подъ руку, далѣе описаніе путешествій, — ими особенно была богата библіотека отца Бестужевыхъ, — книги историческія и т. д. Необыкновенная впечатлительность и пылкость воображенія были отличительными особенностями подростающаго мальчика. Часто слышанныя имъ съ ранняго дѣтства бесѣды отца его съ горными чиновниками и богатыя, ежедневно видимыя имъ, коллекціи всякаго рода минераловъ внушили Александру Бестужеву желаніе поступитъ въ Горный корпусъ.

Отецъ, никогда ни въ чемъ не насиловавшій стремленій своихъ сыновей, охотно исполнилъ желаніе втораго своего сына, какъ нѣсколько лѣтъ предъ тѣмъ, согласно же съ волей старшаго своего сына Николая, отдалъ этого послѣдняго въ Морской корпусъ. Николай вышелъ въ 1809 году славнымъ морякомъ, страстно привязался и къ своему дѣлу, и къ морской стихіи, но изъ пылкаго его брата Александра не вышелъ, да и не могъ выйти горный техникъ. Эта дѣятельность, требующая много терпѣнія и механическаго труда, вѣчно копошащаяся подъ землей и отнюдь не дающая простору мечтаніямъ и стремленіямъ, оказалась не по силамъ и не по призванію Александра Бестужева... Въ то время когда товарищи изучали свои сухіе, спеціальные предметы, кадетъ Бестужевъ исписывалъ многія страницы рано заведеннаго имъ дневника и издававшагося имъ въ корпусѣ рукописнаго журнала всевозможными описаніями различныхъ, большею частію вымышленныхъ, событій, либо изображеніями длинной галлереи окружавшихъ его лицъ, причемъ то восторженныя, то сантиментальныя, то сатирическія описанія иллюстрировались самимъ авторомъ мастерски набросанными каррикатурами и рисунками.

Тѣмъ не менѣе въ корпусѣ онъ учился хорошо, и хотя крѣпко не жаловалъ нѣмецкій языкъ и особенно математическія науки, но, увлекаемый благороднымъ соревнованіемъ, всегда былъ въ классахъ либо первымъ, либо изъ первыхъ. Досуги же его поглощались попрежнему „пробами пера и карандаша“, и новымъ, послѣ Дневника и Журнала, произведеніемъ автора-кадета было обширное сочиненіе, не то сказка, не то романъ, подъ заглавіемъ: Очарованный Лѣсъ. Груда всякихъ романовъ, сказокъ, легендъ, прочитанныхъ юношей да живое его воображеніе, дали неисчерпаемый матеріалъ для Очарованнаго Лѣса, носившаго уже на себѣ всѣ претензіи авторства.

Такъ шла корпусная Жизнь Бестужева. Между тѣмъ отецъ его умеръ въ 1810 году. Главой семьи и пѣстуномъ оставшихся малютокъ сдѣлался умный и энергичный старшій сынъ покойнаго, Николай. Онъ уже былъ офицеромъ, и за отличные успѣхи въ Морскомъ корпусѣ оставленъ при немъ воспитателемъ и преподавателемъ. (*) Въ одно изъ своихъ плаваній съ морскими кадетами, Николай Бестужевъ взялъ къ себѣ на фрегатъ брата Александра. „Двухъ-мѣсячнаго плаванія въ морѣ было достаточно, говоритъ М. Бестужевъ, чтобы произвести сильное впечатлѣніе на воспріимчивую душу брата Александра. Онъ окунулся въ новый для него міръ невѣдомыхъ доселѣ красотъ природы и душевныхъ потрясеній, и, увлекаемый обаятельною силой, не противился увлеченію. Горную службу онъ возненавидѣлъ...“ Подъ игомъ новыхъ, морскихъ впечатлѣній, Александръ, какъ разсказываетъ его братъ, „вымолилъ у матушки согласіе на исключеніе его изъ Горнаго корпуса. Былъ бы живъ отецъ, онъ бы его убѣдилъ, что счастіе человѣка не всегда застегнуто въ военномъ мундирѣ, и что съ киркою въ рукѣ, такъ же какъ и со шпагою, можно быть полезнымъ отечеству. Сбросивъ съ себя горную аммуницію, онъ дѣятельно принялся за приготовленіе себя къ экзамену въ гардемарины: работалъ безъ устали, преодолѣвая даже свою антипатію къ математикѣ, отдыхалъ только за чтеніемъ морскихъ путешествій, и тогда его пылкое воображеніе носилось по безбрежнымъ морямъ, посѣщало ново-открытыя земли, полныя чудесъ природы, или открывало новые міры, пророчившіе ему будущую его славу. Но по мѣрѣ того какъ его корабль, оставляя берегъ, приближался къ этимъ завѣтнымъ мірамъ, онъ съ грустію замѣчалъ что доступъ къ нимъ постоянно замкнутъ рифами дифференціальныхъ и интегральныхъ формулъ, о которыя разбивалось его терпѣніе.

(*) Пишущій эти строки составилъ обширную біографію Николая Бестужева, которую онъ и надѣется напечатать въ скоромъ времени.

„— Неужели безъ этого нельзя быть хорошимъ морякомъ? спрашивалъ онъ брата Николая, его наставника. — Неужели геній Колумба нуждался въ этомъ хаосѣ цифръ съ плюсами и минусами?“

И когда братъ логически доказывалъ ему что именно эти плюсы и минусы дали средства Колумбу сдѣлаться геніемъ, что они вселили въ него увѣренность въ его геніальные замыслы, дали ему силу и терпѣніе преодолѣвать препятствія, а особенно, когда братъ рисовалъ предъ нимъ прозаическую сторону жизни моряка, Александръ слабѣлъ: онъ видѣлъ какъ по частямъ распадались его воздушные замки, пароксизмы его морской лихорадки становились слабѣе, и наконецъ онъ убѣдился, что настоящимъ морякомъ онъ не можетъ бытъ, а дюжиннымъ онъ ни за что на свѣтѣ не будетъ...

Разъ придя къ этому заключенію, пылкій юноша, съ обычнымъ ему увлеченіемъ, бросился на подготовленіе себя въ инженеры или артиллеристы. „Но своевольной судьбѣ не угодно было чтобъ онъ плавалъ по морямъ, строилъ крѣпости, или разбивалъ ихъ“... Шефъ лейбъ-драгунскаго полка, генералъ Чечеринъ, близкій знакомый и другъ дома Бестужевыхъ, предложилъ Александру поступить къ нему юнкеромъ, и тотъ въ 1817 году надѣлъ на себя солдатскую лямку. „Несъ онъ ее, по свидѣтельству того же близкаго ему по крови и сердцу человѣка, съ благородною гордостью и необыкновеннымъ терпѣніемъ. Самолюбіе, желаніе отличія, на какомъ бы то ни было поприщѣ, сдѣлало изъ него славнаго солдата, и еще болѣе смѣлаго наѣздника.“ Его общительный, необыкновенно веселый и живой умъ, доброе и пылкое сердце, самыя остроты его и сарказмъ, никогда не злобные, но казавшіеся неотъемлемою принадлежностію его рѣчи, пріобрѣли ему какъ въ корпусѣ, такъ и на службѣ всеобщую любовь товарищей и начальниковъ.

Въ 1818 году онъ былъ уже офицеромъ. Лейбъ-драгунскій полкъ стоялъ въ тѣ годы въ Петергофѣ. Александръ Бестужевъ жилъ въ Марли, и здѣсь, въ часы досуговъ отъ службы, въ тиши петергофской жизни, пробудилась въ немъ, никогда впрочемъ и не засыпавшая окончательно, любовь къ литературѣ. Первые его опыты для печати были мелкія стихотворенія, оригинальныя и переводныя, а также небольшія прозаическія статейки и критическія замѣтки. Въ 1819 году Сынъ Отечества, издававшійся Николаемъ Гречемъ, благосклонно принялъ на свои страницы первые опыты Бестужева. Въ слѣдующемъ году онъ былъ уже на службѣ поручикомъ, а на Россійскомъ Парнасѣ трудился въ званіи дѣйствительнаго члена обществъ Любителей россійской словесности, и Соревнователей просвѣщенія и благотворенія. Въ 1821 году имъ издана небольшая, но бойкая и остроумная по своему времени книга: Поѣздка въ Ревель; затѣмъ въ Сынѣ Отечества появилась его критическая статья, впервые подъ псевдонимомъ А. Марлинскаго, (*) и извѣстность молодаго драгунскаго офицера, какъ писателя остроумнаго и даровитаго, отнынѣ упрочилась. Журналы того времени: Сынъ Отечества, Соревнователъ Просвѣщенія и Благотворенія, Сѣверный Архивъ, Невскій Зритель, Литературные Листки, радушно принимали на свои страницы стихотворенія, переводы и мѣткія критическія статьи и замѣтки Бестужева, являвшіяся то подъ его именемъ, то съ псевдонимомъ Марлинскаго, то наконецъ вовсе безъ подписи. Окунувшись окончательно въ міръ тогдашняго литературнаго и журнальнаго міра, Бестужевъ не только скоро сдѣлался другомъ тогдашнихъ лучшихъ молодыхъ представителей этого міра, но не замедлилъ занять мѣсто, такъ сказать, законодателя русской словесности того времени. Въ самомъ дѣлѣ, критическія статьи Бестужева давали тонъ и направленіе литературѣ 1820—1825 годовъ. Статьи эти высоко цѣнились молодыми писателями: Грибоѣдовъ гордился пріязнью Бестужева, Пушкинъ велъ съ нимъ остроумную переписку о разныхъ предметахъ относящихся до литературы, Рылѣевъ сдѣлался его сердечнымъ другомъ... Николай Полевой, бойко выступившій на литературное поприще, спѣшилъ преклониться предъ Бестужевымъ; Ѳаддей Булгаринъ, изъ коммерческихъ видовъ, ухаживалъ за любимымъ публикой писателемъ: столъ, квартира, дача Булгарина были къ услугамъ Бестужева... Болтливый Гречъ, считавшій вообще Бестужевыхъ своими пріятелями, хотя тѣ насквозь видѣли его натуру, особенно ухаживалъ за Александромъ Бестужевымъ. Съ Рылѣевымъ Бестужева скоро окончательно соединило одно общее литературное предпріятіе, изданіе извѣстнаго альманаха: Полярная Звѣзда (съ 1823 по 1825 годъ включительно), а одновременно съ этимъ и дѣятельность въ тайномъ обществѣ извѣстномъ подъ названіемъ: Союзъ Благоденствія, а потомъ просто: Сѣвернаго Общества. Мы не касаемся политической дѣятельности Бестужева. Мы не пишемъ его біографіи, а ограничиваемся лишь представленіемъ нѣкоторыхъ къ ней матеріаловъ, и притомъ за періодъ позднѣйшій упоминаемой здѣсь эпохи. Участіе Бестужева въ дѣятельности тайнаго общества, преслѣдовавшаго преступную цѣль, но увлекавшаго участниковъ идеями о развитіи образованія въ народѣ, распространеніи въ обществѣ гуманныхъ идей, уничтоженіи крѣпостнаго рабства, взяточничества чиновниковъ и всякой неправды, весьма понятно. Оно вполнѣ объясняется, съ одной стороны, его увлекающимся, пылкимъ характеромъ, его сердцемъ возмущавшимся всякою неправдой и зломъ гдѣ бы оно его ни встрѣчало, а съ другой стороны и недостатками его нравственной личности. А недостатки эти состояли въ тщеславіи, въ постоянномъ стремленіи порисоваться, первенствовать и играть роль. А что же заманчивѣе было во времена Аракчеевщины роли агитатора, заговорщика, и именно въ ту эпоху когда на заговоры и тайныя общества была такая мода въ Германіи, Франціи, Испаніи, когда десятки ихъ, подъ разными названіями, союзовъ, комитетовъ, ложъ, возникали въ обѣихъ столицахъ Россіи, привлекая въ свою среду множество образованнѣйшихъ представителей современнаго общества?

(*) Одно изъ первыхъ по времени литературныхъ произведеній Бестужева, явившихся въ печати, былъ критическій разборъ комедій князя Шаховскаго, потомъ имъ же была написана критика на переводъ Катенина Эсфири Руссо. Эта послѣдняя статья чуть не вовлекла молодаго критика въ дуэль съ переводчикомъ. Возвратясь однажды изъ театра, гдѣ представляли эту трагедію, у Бестужева вырвалось: „Нѣтъ! надо постегать этого литературнаго диктатора Катенина! Мочи нѣтъ быть съ нимъ вмѣстѣ въ театрѣ: судитъ и рядитъ на весь театръ все и всѣхъ, такъ что хоть бѣги вонъ“...

И вотъ Александръ Бестужевъ со всѣмъ пыломъ своей страстной натуры отдается дѣлу заговорщика. Менѣе пылкими и опрометчивыми, но болѣе стойкими и разсудительнѣйшими дѣятелями тайнаго общества являются братья А. Бестужева, Николай и Михаилъ; въ это же общество вовлекается, противъ воли старшихъ братьевъ, и четвертый, еще совсѣмъ юный братъ ихъ, мичманъ Петръ Бестужевъ.

Весь отдавшись охватившей его идеѣ, Бестужевъ забываетъ свое блестящее положеніе въ свѣтѣ. Въ самомъ дѣлѣ, еще въ 1821—1822 годахъ адъютантъ главноуправлявшаго путями сообщенія, знаменитаго инженера Бетанкура, Александръ Бестужевъ, въ чинѣ штабсъ-капитана гвардіи, сдѣланъ адъютантомъ замѣнившаго Бетанкура герцога Александра Виртембергскаго, брата императрицы Маріи Ѳеодоровны. Отличное положеніе по службѣ, прекрасное образованіе, веселый нравъ, извѣстность талантливаго писателя, красивая, представительная наружность, все это, казалось, соединено было въ одномъ человѣкѣ чтобы доставить ему полное счастіе въ настоящемъ и вполнѣ блистательную будущность. (*) А между тѣмъ восторженный поборникъ предвзятыхъ идей, осуществленіе которыхъ, по его мнѣнію, должно было доставитъ счастіе его отечеству, Бестужевъ не задумываясь вступаетъ на скользкій, преступный путь къ достиженію своихъ цѣлей. Вмѣстѣ съ Рылѣевымъ, съ которымъ въ 1824—1825 годахъ онъ и жилъ на одной квартирѣ въ домѣ Американской Компаніи, на Мойкѣ, А. Бестужевъ дѣлается главнѣйшимъ руководителемъ тайнаго общества, привлекаетъ въ него новыхъ членовъ, сочиняетъ пѣсни возбуждающаго къ дѣлу общества содержанія, дѣятельно участвуетъ въ засѣданіяхъ общества, и одновременно неустанно работаетъ на литературномъ поприщѣ. Здѣсь онъ является поперемѣнно повѣствователемъ, критикомъ и издателемъ періодическаго изданія Полярная Звѣзда.

(*) Вотъ какъ отзывается объ А. Бестужевѣ желчный Вигель, одно время служившій съ нимъ при Бетанкурѣ: „Этотъ (А. Бестужевъ) оригинальный писатель повѣстей мнѣ чрезвычайно нравился своимъ умомъ и пріятнымъ обхожденіемъ. Служба ознакомила насъ, но короткихъ сношеній у насъ не было; всего раза два-три, не болѣе, онъ посѣтилъ меня. Мнѣ и въ голову тогда придти не могло чтобъ у него были вредные умыслы, ибо насчетъ мнѣній своихъ онъ былъ всегда очень скроменъ.“ (Русскій Вѣстникъ 1865, № 6. стр. 760.) Гречъ, давшій въ запискахъ своихъ мѣсто многимъ клеветамъ и лжи въ отзывахъ о разныхъ дѣятеляхъ двадцатыхъ годовъ, не могъ однако не отозваться объ Александрѣ Бестужевѣ какъ о „человѣкѣ съ характеромъ добрымъ, откровеннымъ, преисполненнымъ ума и талантовъ“. (Русскій Вѣстникъ 1868, іюнь, стр. 395.)

Въ то же время это былъ вполнѣ свѣтскій человѣкъ. У него былъ огромный кругъ знакомства; его видѣли очень часто на разныхъ балахъ; въ кругахъ офицерскихъ молодечество Бестужева, частенько натыкавшагося на дуэли (дѣло также модное въ ту эпоху), доставляло не мало предметовъ для разговоровъ. Впрочемъ, многія дуэли у Бестужева кончались шутками, смѣхомъ, или выстрѣлами съ его стороны на воздухъ; по поводу же одной сердечной исторіи, Бестужевъ, игравшій въ ней роль, вызвалъ на дуэль нѣкоего фонъ Д***. Этотъ не принялъ вызова. Пылкій другъ Бестужева, Рылѣевъ, встрѣтивъ Д*** на улицѣ, отстегалъ его хлыстомъ. Въ послѣдствіи времени Д***, служа на Кавказѣ, самыми низкими преслѣдованіями отомстилъ Бестужеву, уже солдату. Вообще же у Бестужева было съ полдесятка дуэлей, кромѣ того онъ, вѣрный представитель современнаго ему общества, неоднократно бывалъ секундантомъ на дуэляхъ пріятелей. Такъ, между прочимъ, въ дуэли Рылѣева съ женихомъ его сестры Александръ Бестужевъ былъ также секундантомъ. Дуэль была ожесточенная, на близкой дистанціи. Пуля Рылѣева ударила въ стволъ пистолета его противника и отклонила выстрѣлъ, направленный прямо въ лобъ Рылѣева, въ пятку ноги.

Не вовлекаясь однако въ описаніе бурной и весьма интересной политической, литературной и общественной дѣятельности Бестужева за пять послѣднихъ лѣтъ его жизни предъ катастрофой 14го декабря 1825 года, мы не можемъ хотя мимоходомъ не остановиться на отношеніяхъ его къ матери и тремъ, тогда молодымъ дѣвушкамъ, сестрамъ. Отношенія эти были полны самаго нѣжнаго чувства дружбы и привязанности. Ни онъ, ни братья его ни единымъ намекомъ о своей опасной дѣятельности не тревожили дорогихъ имъ существъ. Напротивъ, всѣ они, вѣчно веселые предъ ними, лелѣяли ихъ своимъ нѣжнымъ вниманіемъ и заботливостью. Прасковья Михайловна Бестужева съ дочерьми каждый годъ уѣзжала на лѣто въ свое имѣньице на Волховъ, въ Новоладожскій уѣздъ, Петербургской губерніи. Здѣсь они загостились и лѣтомъ 1825 года, и сыновья не торопили вызовомъ ихъ въ Петербургъ до декабря этого роковаго для нихъ года. Но вотъ пришла вѣсть о смерти Александра I. Тайное общество рѣшается пойти навстрѣчу совершающимся событіямъ и воспользоваться для своихъ плановъ, по его мнѣнію, удобнымъ временемъ. Александръ Бестужевъ, игравшій во всѣхъ этихъ преступныхъ ковахъ общества одну изъ главнѣйшихъ ролей, болѣе другихъ чувствуетъ приближеніе роковой своей судьбы: сердце его трепещетъ желаніемъ видѣть, быть-можетъ въ послѣдній разъ, свою мать, своихъ сестеръ, и онъ пишетъ къ нимъ, лишь за четыре дня до катастрофы, призывъ сколь можно поспѣшить пріѣздомъ въ Петербургъ. Призывъ поспѣлъ во-время. Прасковья Михайловна Бестужева пріѣхала, и 13го декабря 1825 года, въ квартирѣ занимаемой ею на Васильевскомъ острову, въ послѣдній разъ соединилась вокругъ ней вся семья — пять сыновей и три дочери...

Участіе Александра Бестужева въ событіяхъ слѣдующаго дня достаточно извѣстно. На другой день послѣ кровавой трагедіи, Бестужевъ самъ явился съ повинною головой въ Зимній дворецъ. Въ ночь на 6е августа 1826 года, онъ, вмѣстѣ съ Иваномъ Якушкинымъ, Матвѣемъ Муравьевымъ-Апостоломъ, Арбузовымъ и Алексѣемъ Тютчевымъ, отвезены изъ Петропавловской крѣпости, послѣ восьмимѣсячнаго въ ней заключенія, въ Финляндію, въ фортъ Славу. Здѣсь они пробыли съ небольшимъ годъ. Въ концѣ октября 1827 года Бестужевъ съ фельдъегеремъ былъ отосланъ чрезъ Шлиссельбургъ и Петербургъ въ Сибирь, и 22го ноября того же года, проѣздомъ чрезъ Иркутскъ, имѣлъ счастіе свидѣться съ пламенно любимыми имъ братьями, Николаемъ и Михаиломъ, которыхъ въ это время везли изъ Шлиссельбургской крѣпости въ Читинскій острогъ. Съ этого времени и начинается рядъ писемъ А. Бестужева къ его роднымъ; онъ пишетъ къ матери изъ Иркутска и затѣмъ, по водвореніи его въ томъ же году въ Якутскѣ, продолжаетъ писать очень часто къ матери, сестрамъ и братьямъ: двумъ изъ нихъ въ Нерчинскій округъ — въ Читу, а двумъ, самымъ младшимъ, на Кавказъ. Печатаемыя нами письма охватываютъ время съ декабря 1827 по іюль 1829 года. Большая часть ихъ писалась подъ строгимъ надзоромъ нѣсколькихъ цензуръ мѣстныхъ властей Якутска и затѣмъ цензуры петербургской. Чтобы попасть въ Нерчинскій округъ, въ Читу, письма А. Бестужева должны были побывать сначала въ Петербургѣ и затѣмъ уже являлись къ братьямъ его въ Нерчинскій округъ, въ Читу.

Несмотря на этотъ рядъ цензуръ и эти тысячи верстъ, которыя посланія А. Бестужева должны были проходить чтобы попасть къ мѣсту своего назначенія, они все-таки интересны. Между казенными фразами о здоровьѣ, о погодѣ, между повтореніями о скукѣ и однообразіи жизни въ ссылкѣ, въ представляемыхъ здѣсь письмахъ попадается множество подробностей рисующихъ типическую личность А. Бестужева, а также данныхъ для знакомства съ бытомъ Якутска.

По отношенію къ личности Бестужева, печатаемыя здѣсь письма прежде всего выдвигаютъ нѣжную привязанность этого человѣка къ его роднымъ, къ его братьямъ. Въ нынѣшній вѣкъ эгоизма и холоднаго разсчета, такая любовь представляется явленіемъ до крайности рѣдкимъ, чѣмъ-то напускнымъ, между тѣмъ въ Бестужевѣ она кипитъ живою правдой.

По правиламъ о каторжныхъ, братья Бестужевы не могли писать къ кому бы то ни было. Такимъ образомъ, не зная навѣрное что письма его дойдутъ, и вполнѣ увѣренный что во всякомъ случаѣ онъ на нихъ не получитъ въ отвѣтъ ни слова, ни привѣта, Александръ Бестужевъ писалъ къ своимъ братьямъ въ Читу едва ли не каждую почту, и все это для того, чтобы всячески ободрить и подкрѣпить ихъ своимъ участіемъ. Въ то же время онъ дѣлится съ ними своимъ платьемъ и своими деньгами.

Зачастую говоря о своемъ бездѣйствіи и лѣности, Бестужевъ однако въ дѣйствительности вовсе „не опускается“ духомъ и бодро работаетъ въ дѣлѣ самообразованія: такимъ образомъ, получивъ изъ Петербурга отъ матери и г. Греча кучу книгъ, разумѣется иностранныхъ, Бестужевъ весь погружается въ чтеніе Байрона въ подлинникѣ, Гомера во французскомъ переводѣ, и въ изученіе римскихъ классиковъ. Въ то же время, никогда не любя нѣмецкаго языка и весьма плохо его зная до ссылки, Бестужевъ, въ тиши якутской жизни, начинаетъ изучать этотъ языкъ; а для того чтобы меньше отвлекаться отъ занятій и болѣе сидѣть дома, онъ выбриваетъ себѣ голову. Едва проходитъ мѣсяцъ упорнаго труда какъ онъ въ состояніи уже читать Шиллера, Гёте и переводить этихъ писателей. Впрочемъ, онъ читалъ не одни сочиненія англійскихъ и нѣмецкихъ беллетристовъ. Путешествія, исторія, наконецъ сочиненія изъ области естественныхъ наукъ, все это тщательно было прочитываемо и, можно сказать, изучаемо имъ въ его тоскливомъ уединеніи. Такимъ образомъ изъ этихъ же писемъ видно, что онъ читалъ сочиненія Франклина, Гумбольдта, Паррота, Шуберта, Араго, размышляя о прочитанномъ и не имѣя съ кѣмъ перемолвить слова по поводу научныхъ предметовъ, зачастую пускался въ письмахъ своихъ къ братьямъ въ бесѣду или, лучше сказать, въ монологъ по поводу прочитаннаго: о свѣтѣ, о температурѣ вообще и температурѣ якутской почвы въ особенности, о магнетизмѣ земли, о происхожденіи сѣвернаго сіянія, о языкѣ Якутовъ и т. д. Свободно владѣя англійскимъ и французскимъ языками, Бестужевъ пишетъ иногда письма на этихъ языкахъ...

Страстно любя отечество, Бестужевъ живо интересовался въ своей ссылкѣ политическими новостями, внимательно слѣдилъ за извѣстіями о происходившей тогда войнѣ съ Персіей и съ Турціей, а также, прочитывая Сѣверные Цвѣты, Сынъ Отечества, Московскій Телеграфъ, Московскія Вѣдомости, Бестужевъ не терялъ изъ виду столь любезной ему нѣкогда родной словесности. Въ печатаемыхъ здѣсь письмахъ разбросано имъ нѣсколько рѣзкихъ и сильныхъ замѣчаній объ Евгеніи Онѣгинѣ Пушкина, а также замѣтокъ о Грибоѣдовѣ, о Московскомъ Телеграфѣ и его редакторѣ-издателѣ Николаѣ Полевомъ, о тогдашнемъ спорѣ въ мірѣ Журнальномъ, о романтизмѣ и классицизмѣ, о литературѣ вообще и положеніи писателя на Руси въ особенности, о нашей книжной торговлѣ и т. д. Увлекаясь разсужденіями о тѣхъ или другихъ предметахъ, Бестужевъ совсѣмъ забываетъ иногда что письма его должны пройти не менѣе 14ти тысячъ верстъ (чрезъ Петербургъ въ Нерчинскій округъ), причемъ, подверженныя всѣмъ случайностямъ, ни въ какомъ случаѣ не вызовутъ отвѣта... И между тѣмъ онъ, въ своемъ забытьи, обращается къ братьямъ съ вопросами по поводу разныхъ научныхъ предметовъ.

Мы упоминали что въ письмахъ этихъ заключается немаловажный этнографическій матеріалъ. Бестужевъ очень много говоритъ о природѣ Якутска, останавливается на нравахъ и обычаяхъ его обитателей, упоминаетъ о языкѣ Якутовъ, характерѣ отношеній къ нимъ Русскихъ, о воспитаніи дѣтей жителей города Якутска, о мѣстныхъ животныхъ, о цѣнахъ на припасы, о свойствахъ климата, объ одеждѣ и торговлѣ Якутовъ, останавливается на мельчайшихъ подробностяхъ ихъ обыденной жизни, дѣлаетъ остроумную и рѣзкую характеристику городскаго общества въ Якутскѣ и пр. Всѣ эти замѣтки, несмотря на то, что онѣ писаны сорокъ лѣтъ тому назадъ, въ блестящемъ и остроумномъ изложеніи Бестужева читаются съ большимъ интересомъ.

Несмотря на свое относительно безотрадное положеніе и на офиціальность писемъ, Бестужевъ, вѣрный своему веселому характеру, не упускаетъ случая пошутить и поострить, и съ пера его зачастую срываются шутки и каламбуры. Особенно живы тѣ его письма которыя удавалось ему посылать неофиціальнымъ путемъ. Таковы письма за №№ 8, 11, 14, 17 и, какъ кажется, за №№ 20 по 23. Во всякомъ случаѣ, эти послѣднія письма замѣчательно живѣе и интереснѣе прочихъ писемъ, обыкновенно называемыхъ имъ „казенными“, съ ихъ, какъ онъ выражается, „осторожностью и замороженными строками“.

Въ заключеніе считаемъ нужнымъ замѣтить, что мы печатаемъ письма Бестужева слово въ слово съ подлинниковъ и съ самыми небольшими выпусками нѣкоторыхъ не имѣющихъ никакого интереса строкъ; мы думали сдѣлать больше выпусковъ, но отъ этого много потерялъ бы колоритъ этихъ писемъ, и безъ того не длинныхъ. (*) Тамъ гдѣ оказалось это нужнымъ, мы обставили письма краткими объяснительными примѣчаніями.

(*) Самыя письма обязательно сообщены намъ Е. А. и М. А. Бестужевыми, которымъ мы и свидѣтельствуемъ нашу признательность, равно какъ Е. Б. З. за содѣйствіе въ приготовленіи этихъ писемъ къ изданію.

 

-------------------------

 

1.

Иркутскъ, 7го декабря 1827.

Любезная матушка, милыя сестры, я здоровъ, братья здоровы, (*) мы видѣлись и радовались какъ небесному дару свиданію. Получите подробное письмо о пути съ нѣкоторымъ г. Чекменевымъ. Теперь не имѣю времени, ѣду въ Якутскъ. Письма адресуйте Ивану Богдановичу Цейдлеру, г. гражданскому губернатору Иркутской губерніи. Если найдете дорогимъ прислать мнѣ венгерку, то лучше деньгами, въ Иркутскѣ шьютъ очень хорошо. Матвѣй Муравьевъ (**) проситъ извѣстить сестру что онъ будетъ за Якутскомъ, въ Вилюйскѣ, адресъ тотъ же что и мнѣ. Будьте счастливы и здоровы. Я вѣчно вашъ искренній Александръ.

Цѣлую вашу руку и обнимаю сестеръ, (***) покорный сынъ Александръ.

Кланяюсь Алекс. Фил.; Сомову † и домашнимъ.

(На оборотѣ): Прасковьѣ Михайловнѣ Бестужевой, спросить у Николая Ивановича Греча.

(*) То-есть Николай и Михаилъ Александровичи, съ которыми Александръ Александровичъ видѣлся въ Иркутскѣ, на пути ихъ въ Читу, нынѣ областный городъ Забайкальской области съ населеніемъ въ 1.400 душъ обоего пола, а до 1851 деревушку съ острогомъ; первая замѣчательна была тѣмъ что въ ней издавна былъ складочный пунктъ транспортовъ идущихъ изъ Верхнеудинска въ Иркутскъ, а послѣдній тѣмъ что въ немъ заключены были съ 1827 по 1830 участники въ событіяхъ 14го декабря 1825 года. Въ августѣ 1830 читинскіе заключенные переведены были въ Петровскій заводъ.

(**) Подполковникъ (до іюня 1826) Матвѣй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ возвратился изъ Сибири въ 1856.

(***) Елену, Марію и Ольгу. Всѣ три пережили четырехъ изъ пяти своихъ братьевъ.

† Сомовъ, авторъ разныхъ статей, замѣтокъ и критическихъ обозрѣній „россійской словесности“ въ петербургскихъ журналахъ и альманахахъ 1820—30.

 

2.

Якутскъ, 9го января 1828.

Да вѣдомо будетъ вамъ, любезные братья Николай и Михаилъ Александровичи, что я благополучно доѣхалъ до Якутска наканунѣ Новаго года, и завтра перехожу на наемную квартиру, гдѣ завожусь хозяйствомъ. Климатъ здѣсь суровъ, морозы не падаютъ ниже 38°, но насчетъ образованности городъ сей далеко лучше того понятія которое имѣютъ о немъ въ Россіи. (*) Оставляя до другаго раза подробности, мыслію переносясь въ Чету, сердцемъ желаю вамъ съ твердостію переносить судьбу свою. Будьте здоровы, прощайте, друзья души моей.

Братъ и другъ вашъ Александръ.

На оборотѣ: Николаю Александровичу Бестужеву, въ Чету (Иркутской губерніи).

(*) Якутскъ, съ 1822 областной городъ Якутской области, находится на рѣкѣ Ленѣ; Жителей въ немъ въ настоящее время насчитывается не болѣе трехъ съ половиною тысячъ, а сорокъ лѣтъ тому назадъ, когда жилъ въ немъ А. А. Бестужевъ, число жителей было, безъ сомнѣнія, еще меньше.

 

3.

Якутскъ, 1828, февраля 10го дня.

Здравствуйте, милые сердцу братья Николай и Михаилъ!

Теперь, Живучи на своей квартирѣ, я еще болѣе имѣю досуга мечтать о васъ чѣмъ когда-либо; вы можете вообразить что мечтанія эти не всегда бываютъ розоваго цвѣта, но всегда ли они были таковыми и въ лучшіе дни нашей жизни? Нынѣ по крайней мѣрѣ имѣешь горести не вымышленныя и, конечно, подостойнѣе тѣхъ которыя имѣли честь безпокоить насъ на раздольѣ. Одно только разсужденіе что грустью ничего не исправишь и никому не поможешь развлекаетъ меня въ одиночествѣ, въ совершенномъ одиночествѣ. Я произвожу необходимость въ добродѣтель и, такъ сказать, терпѣливо „пережевываю“ свою участь. Зима, правда, здѣсь довольно скучна: день короче якутскаго носа (et c’est beaucoup dire), а морозы блокируютъ меня въ дому. Я очень привыкъ къ холоду, и всѣ члены привезенные изъ Россіи еще находятся въ наличности; но признаюсь, дѣйствіе онаго на грудь очень болѣзненно: десять шаговъ производятъ одышку, и потому прогулки, столь необходимыя для моего здоровья, весьма рѣдки. Впрочемъ, книги и занятія по новому устройству моему коротаютъ время, и весна, которой не видалъ я такъ долго, возвратитъ мнѣ, вѣроятно, и прежнее здоровье, и старинный веселый, безпечный духъ мой. Еслибы вы видѣли какимъ я сдѣлался хозяиномъ, какой порядокъ и чистота царствуютъ въ моемъ уютномъ жилищѣ, то погладили бы меня по головкѣ. Боже мой, Боже мой! Зачѣмъ вы не со мною? Какъ часто я думаю, принимаясь за ложку, я бы былъ счастливъ еслибъ они дѣлили скромный обѣдъ мой — думаю — и обѣдъ мой стынетъ неприкосновенъ.

Я ничего не знаю о васъ, но надѣюсь узнать по великодушію его превосходительства, господина иркутскаго гражданскаго губернатора. Дай Богъ чтобъ эти вѣсти хотя въ милліонную долю отвѣчали моимъ желаніямъ. Отъ матушки ни строчки, и я, признаюсь, начинаю сомнѣваться въ ея здоровьѣ, въ ея существованіи: надобна особая благодать свыше чтобы перенести столь тяжкіе и столь частые удары. Да будетъ воля пославшаго насъ въ міръ, я ко всему приготовленъ. Да облегчитъ спокойствіе духа и дружество узы ваши. Ваша твердость только утверждаетъ жарко любящаго и благожелающаго вамъ брата Александра.

 

4.

Якутскъ, 1828 года, 25го марта.

Любезные братья Николай и Михаилъ: Христосъ Воскресе!

Вотъ уже третій годъ (*) какъ мы розно встрѣчаемъ этотъ свѣтлый праздникъ! И никогда еще я не встрѣчалъ его такъ скучно какъ нынѣ, потому что не имѣю отъ родныхъ ни слуху, ни слова. А надпись надъ денежнымъ конвертомъ: „Отъ сестры Елены Александровны“, мало оставляетъ надежды чтобы добрая матушка наша была въ живыхъ. Иначе письма бы шли отъ ея, а не отъ сестрина имени. Несмотря однакоже на всѣ печали, Богъ подкрѣпляетъ душу и хранитъ мое здоровье. Я все переношу съ терпѣніемъ истинно христіанскимъ. У насъ воздухъ начинаетъ дышать весною, слѣдовательно у васъ, я думаю, скоро все зеленѣть будетъ. Дай-то Богъ чтобы сердца ваши ожили вмѣстѣ съ природой. Во снѣ и на яву жарколюбящій васъ братъ желаетъ вамъ душевнаго покоя.

(*) То-есть съ 1825 года, когда въ послѣдній разъ въ жизни А. А. Бестужевъ встрѣчалъ съ братьями, сестрами и матерью этотъ праздникъ въ Петербургѣ.

 

5.

Якутскъ, 1828 года, апрѣля 10го дня.

Любезные братья Николай и Михаилъ!

Вы дѣлите со мной грусть — раздѣлите же радость мою: 4го апрѣля я получилъ письмо отъ матушки и сестеръ, онѣ всѣ живы и довольно здоровы. Впрочемъ, вѣроятно, и вы равнымъ образомъ были порадованы письмами, и потому я не распространяюсь вдаль. Я здоровъ и оживаю вмѣстѣ съ природой, зима у насъ минула безъ слѣдовъ, все сухо, и ранняя весна прогуливается по нашему городку не замоча ноги. Однакожь, по малороссійской пословицѣ, здѣсь „до Свитаго Духа, не знимай кожуха“, и старожилы не теряютъ надежды прокатиться на санкахъ въ маѣ. Съ возвратомъ тепла, вѣроятно, растаетъ и лѣнь моя, я снова примусь за перо, такъ давно покинутое что оно бы заржавѣло, еслибы родной гусиный жиръ не предохранилъ его равно отъ мороза и влажности и засухи. Объ васъ, мои милые, никакой вѣсти, это крѣпко огорчаетъ меня, но что жь дѣлать! Богъ для всѣхъ, на Него и надежда.

Будьте здоровы, я молюсь только объ этомъ, ибо въ другомъ вы мнѣ образцомъ служить должны, ибо можете. Да облегчитъ дружба то чего не въ силахъ усладить родство, родство по духу и крови. Снова и снова будьте счастливы по возможности; что касается до меня, я теперь отдохнулъ душою, получивъ извѣстія о своихъ. Живу хорошо, то-есть спокойно....

 

6.

Якутскъ, 1828, апрѣля 25го.

Любезные братья!

Очень радъ что вы оба получили недавно извѣстія и посылки изъ незабвенной Россіи, изъ дому роднаго. Я и самъ жду книгъ, хотя и теперь не вовсе бѣденъ ими. Теперь меня услаждаетъ Томъ Муръ, и правъ Байронъ, не даромъ назвавъ его Анакреономъ, онъ умѣлъ такъ сказать объиталіянить неблагородный англійскій языкъ, и чувства его знойны и томны какъ климатъ Петрарки.

Пробѣгаю понемногу и Гомера въ переводѣ, но я не могу вдругъ вынесть его, il écrasé de sa grandeur et mon entendement fléchit sous le poids des pensées qu’il reveille. Ce sont véritablement des idées séminales, tantôt elles s’épanouissent en fleurs, tantôt, mûrissent en fruits. (*) Я еще почти ничего не дѣлаю. По цѣлымъ часамъ гляжу на солнце и вдыхаю вѣтеръ. Они для меня новы, или по крайней мѣрѣ обновлены; иногда тоскую, нерѣдко грущу, вы знаете по комъ. Сердце сердцу даетъ вѣсть. Но не проницая тумана, насъ раздѣляющаго, я, такъ сказать, стараюсь оцѣпенить мысль о васъ, стараюсь думать о васъ отдѣльно отъ печальнаго настоящаго. Гляжу на васъ какъ на радугу въ тучѣ, но всегда ли успѣваю? Богъ это знаетъ лучше людей.

(*) Онъ подавляетъ своимъ величіемъ, и мой разумъ изнемогаетъ подъ тяжестью возбуждаемыхъ имъ мыслей. Дѣйствительно, эти мысли плодотворны: онѣ то распускаются цвѣтами, то созрѣваютъ плодами.

Кажется, военныя дѣйствія возобновляются въ Персіи, и потому Павелъ (*) можетъ попробовать счастье въ роковой лотереѣ. Свинецъ или золотой костыль, или горсть праха? Какъ знать. Но жребій шевелитъ уже шапкою, и что вынется, то и сбудется.

(*) Павелъ Александровичъ, пятый и младшій изъ братьевъ Бестужевыхъ, въ 1826 году произведенъ изъ юнкеровъ артиллерійскаго училища въ прапорщики полевой артиллеріи и отправленъ на Кавказъ за найденный начальникомъ училища на его столѣ томъ Полярной Звѣзды, альманахъ на 1824 годъ.

Здѣсь погода немного измѣняетъ. Холодной вѣтеръ крутитъ пыль, но не сгоняетъ ленскаго снѣга. Караваны тянутся въ Охотскъ, но видъ Якутовъ, одѣтыхъ въ грязныя шубы при вешнемъ солнцѣ, все еще напоминаетъ о царствѣ хлада. Окрестности Якутска мало занимательны, по крайней мѣрѣ я сужу такъ, глядя на нихъ издалека. Лѣсъ не оперяетъ дальнихъ холмовъ; рѣки не видать въ островахъ, топь и болото окружаютъ городъ. Только чахоточные тальники темными полосами стелятся по лугу. Впрочемъ, теперь нельзя вѣрно судить о видахъ, зелень хотя не перемѣняетъ мѣстоположенія, но даетъ ему другое лицо. Подождемъ и посмотримъ! Николинъ день, день твоихъ именинъ, любезный Николай, который проводили мы нерѣдко такъ весело въ кругу семьи своей, есть первый весенній праздникъ. Якуты тутъ поютъ и пьютъ, и пляшутъ. О, пусть запрыгаетъ въ груди сердце твое вспомня о далекомъ братѣ, и если ты не выронишь слезу, прижавъ къ груди Михаила, вспомни тогда что Александръ въ ту же минуту о тебѣ мыслитъ, о васъ можетъ-быть плачетъ — почему я не скажу что я могу плакать? Думаю что кто видѣлъ гибель безъ страха, тотъ имѣетъ право пролить слезы безъ стыда. Будьте счастливы, сколько возможно, независимо отъ обстоятельствъ; я покоенъ только мыслію о вашей твердости. Цѣлую и объемлю васъ, милые братья и друзья, — привѣтъ и прощаніе.

Вашъ душою Александръ.

 

7.

Якутскъ, 25го мая 1828 года.

Любезные братья Михаилъ и Николай.

Наконецъ мы дождались весны, которая напрасно намъ поманила такъ рано. Еще теперь едва почки разверзаются, и зелень видна только на сырыхъ мѣстахъ. Рѣки пошли на прибыль: 17го и 20го уже покрыли весь предъ-якутскій лугъ съ его холмами. Только гдѣ-гдѣ колеблются верхи тальниковъ, льды катятся, сокрушаясь, къ морю, то густѣя, то перемежаясь, картина прелестная! Вода оживила грязные побережья нашего городка, потому что все отражено въ ея зеркалѣ. Люди толпятся у береговъ и ждутъ паузковъ; ихъ еще нѣтъ. 9го мая, въ день твоихъ именинъ, любезный Николай, я видѣлъ якутскую пляску на ундолѣ, то-есть праздникъ ихъ. Это было на лугу предъ городомъ; она утомительно единообразна. Якутки, взявшись за руки, двигаются тихо въ бокъ, какъ у насъ маршируютъ въ полъоборота налѣво, и вотъ все. Напѣвъ и голосъ всѣхъ ихъ пѣсенъ одинъ и тотъ же, точно скрипъ неровнаго чухонскаго колеса съ прерывнымъ тактомъ. День былъ жаркій, и можете вообразить каковы были пахучіе ихъ танцы подъ бременемъ двойныхъ шубъ и теплыхъ шапокъ! Они лѣтомъ и зимой ходятъ въ мѣху, и какъ никогда не моются, то тотъ кто находится въ большой ихъ компаніи въ опасности задохнуться отъ мефитическихъ паровъ. Вообще надобно сказать что все въ этомъ народѣ носитъ отпечатокъ холода и бѣдности климата. Лица, большею частію, блѣдны, напѣвъ скученъ, танцы печальны. Право, кажется, они мерзнутъ въ пляскѣ: никакой живости въ движеніяхъ, никакого огня въ глазахъ, весь ихъ праздникъ однообразенъ какъ онѣ; къ этому присоединялся еще недостатокъ кумыса, за поздними травами, а гдѣ Бахуса нѣтъ, тамъ и Момуса не увидишь. Я, славу Богу, здоровъ. Много хожу, не рѣдко ѣзжу верхомъ на четвероногихъ селедкахъ здѣшнихъ. Лошади якутскія очень сносны, но малы ростомъ и не красивы, цѣной не дороги, отъ 30 до 100, и надобно сказать что жиръ здѣсь цѣнится дороже стати, потому что конина любимый кусъ Якута, и нерѣдко случается что здѣсь крадутъ лошадей для нѣсколькихъ котлетъ. Вотъ мое житье-бытье: какъ-то поживаете вы, мои милые? безотвѣтно какъ могила жилище ваше, но есть Богъ, Онъ подкрѣпитъ васъ. Сестра Елена отъ 8го марта извѣщаетъ меня что Павелъ, проведя 12 дней съ Петромъ, (*) двинулся далѣе въ Персію: поручите защитѣ Провидѣнья юные ихъ шаги. Съ Турками, кажется, рѣшительныя возьмутся мѣры. Гвардія въ походѣ къ границамъ, и императоръ тоже теперь долженъ уже быть на дорогѣ къ новымъ лаврамъ, у меня душа радуется, когда заслышу хоть газетные выстрѣлы. Пора, пора дать карачунъ бусурманамъ. Конечно, вы мнѣ дѣлаете тысячу мысленныхъ вопросовъ, между прочимъ о литературныхъ моихъ занятіяхъ? отвѣтъ мой будетъ весьма кратокъ, я вовсе ничего не произвожу. Причина? спросите вы. О, еслибъ я зналъ ее, то навѣрно бы отыскалъ средство искоренить зло. Но голова, какъ и желудокъ человѣческій, не изъ хрусталя, и слѣдственно недоступна изысканіямъ. Радъ не радъ, а извиняюсь выраженіемъ: такъ. Впрочемъ, все это не мало зависитъ и отъ лѣни, которая въ послѣдніе годы сидки (**) разрослась во мнѣ какъ добрая крапива, хотя по стиху:

Бываетъ грустно мнѣ, а скучно не бываетъ.

Я надѣюсь, въ свою очередь, что вамъ бываетъ горько, но скучать некогда: у насъ такое множество чувствъ важнѣйшихъ занимаетъ сердце, что врядъ ли и въ селезенкѣ есть мѣсто для сплину.

Будьте счастливы въ самихъ себѣ со всѣми товарищами бѣдствія. (***) Будьте здоровы для счастія любящаго васъ брата и друга Александра.

Цѣлую васъ и объемлю.

(*) Петръ Александровичъ, четвертый изъ братьевъ Бестужевыхъ, въ 1825 году былъ мичманомъ 27го флотскаго экипажа, но за участiе въ событіяхъ 14го декабря лишенъ чиновъ съ написаніемъ въ солдаты съ выслугой. Онъ отправленъ былъ на Кавказъ, гдѣ, послѣ трудной, боевой жизни, сошелъ съ ума и умеръ уже въ деревнѣ, въ Петербургской губерніи, на рукахъ своихъ сестеръ.

(**) То-есть съ декабря 1825 года.

(***) То-есть съ лицами заточенными въ Читинскій острогъ за участіе въ декабрьскомъ заговорѣ: этихъ лицъ было въ то время въ Читинскомъ острогѣ болѣе семидесяти человѣкъ.

 

8.

Якутскъ, 1828, іюня 16го.

J’étais grandement surpris, mes très chers freres et amis Nicolas et Michel, d’apprendre que vous ne receviez guère de mes lettres dont j’avais soin de vous écrire tous les quinze jours. Le gouverneur avait la cruauté de me laisser en cette illusion, m’y ayant enduit lui-même par ses promesses. C’est une consolation de moins, c’est une raison de plus de plaindre que je ne sois point ensemble avec vous. J’ai eu de vos novelles: j’en étais avides, votre fortitude me raffermit le coeur, et en présentant un si bel exemple de la patience, m’apprend de me faire digne d’estime, en estimant, en imitant votre indifférence pour toutes les peines physiques. D’ailleurs il nous serait honteux de lâcher pied, quand les femmes timides se sont élevées au beau idéal de l’héroïsme et d’abnégation. (1) Vraiment, quand j’y pense, je suis pénétré d’une admiration pure et consolante. Cela me rafraîchit l’âme, et je fais là paix avec l’humanité quelquefois si présomptueuse et si abjette! Je me porte bien. J’ai repris tant soit par mes couleurs et mon humeur jovial qui me servait mieux que tontes les leçons de la philosophie. Mon genre de vie fut assez uniforme, quoique l’abondance des sentiments, qui ne sont rien moins que trivials empêchait à l’ennui s’emparer de mon ésprit. J’étais logé assez commodément et très proprement tout le temps que je me trouve ici. Au surplus je suis devenu bon ménager et cuisinier passable. L’argent ne me manquait pas d’autant plus que je suis frugal de nature; la seule manie qui ne me quitte pas, c’est celle de m’habiller élégamment; je suis la vignette de mode à Jakoutsk. Je goûte peu la société d’ici, et la seule chose que je puisse dire à son louange, c’est ce que les femmes ne manquent pas d’esprit, et les hommes de vanité; mais la véritable hospitalité est gelée dans cette patrie du froid aux 40 degrés; il n’y a que l’étalage. Je ne fréquente point les assemblés et ne suis connu qu’avec deux maisons. On vient parfois me voir et m’ennuyer: même j’ai vu des jolies dames chez moi.... Honni soit pourtant qui mal y pensera! Je suis parfaitement sûr que mon vénérable collègue et savant agronome Jean, (2) que sais-je? arrivera pour y attacher l’histoire du clocher de Riga. Demandez lui ce que c’est — et faites mes sincères привѣты, et mes regrets encore plus valables que je sois privé de sa compagnie; nous aurions maintenant agité une foule des questions qui restent intactes, faute d’exploitation. Serrez bien la main à Antoine, faites mes compléments des condoléances a Alexis la barbe épilée. Embrassez bien cordialement Poustchin, (3) Eugène, (4) Steinhell. (5) Je tiens chaude la réminiscence de leur amitié ainsi que celle de Mouche-barbue et de Jakob à longue moustache, et du jeune poète „le prince de mon âme“, (6) comme je l’appelais. A propos de la poësie: mon André est imprimé avec toutes ses fautes et péchés capitaux, et ce que pis est à mon insû et contre mon gré expresse. Oh, femmes, femmes! (7) s’en est fait!... Je tombe dans les griffes des journaux et sans défense. Mes occupations intellectuelles consistent dans la lecture, car je possède tant et plus des livres très instructifs. Sur les traces de Michel (8) (mon ange, non pas l’archange) je tacherai d’acquérir des connaissances polyglotes. Dernièrement on m’a envoyé les classiques allemands et latins. Pour rimailler, j’ai fait peu, plutôt par distraction me croyant quelque temps épris; le temps a démontré que c’était un feu d’artifice. Je monte souvent à cheval et gravis les monts; je chasse et je me promène. Voilà mon genre de vie. Dieu veuille qu’il sois bientôt le vôtre aussi, et que je puisse le petrager: alors, seulement alors je m’estimerais heureux. L’arrivé de Zachar (9) mit fin à ma solitude forcée, et j’en suis content comme homme, comme roi de moi-même. Je cours la poste comme vous voyez en vous écrivant ceci. Eh bien donc, excusez le peu de liaison qui existe dans les lignes: nous avons tant de choses à nous dire que même une feuille de platane ne suffirait pas; je me répose sur les autres détails sur la lettre de Zr. Mathieu, (10) Чижовъ et Назимовъ (11) se portent bien, et nous nous écrivons assez souvent: le fait est que mon lot est meilleur que celui qui leur tomba en partage. Quand il vous sera possible de m’écrire quelque mots, cela me rassurera sur votre être si non votre bien-être. Priez Madame (12) au moins qu’elle écrive la date comme ça: 18(VII/I)28 quand vous vous porterez bien, et ordinairement quand vous serez malade, en replaçant le numéro du mois en bas pour M. et en haut pour N. Je vous embrasse de tout mon coeur. Vous savoir heureux, c’est mon désir le plus fervent. Alexandre.

M. Glébow et Répine (13) mes compliments, de même à notre Pik-de-Mirandola l’omnisciens Zavalichine. (14)

P. S. j’ai reçu beaucoup des choses de Рылѣевъ. En avez vous de même? La santé de maman est chancellante; que Dieu la protège: elle est si généreuse!

J’ai vu le portrait dessiné par vous, mon respectable Nicolas, et une foule des souvenirs se précipita sur mon coeur! S’il se peut, faites le mien: moustache en bas, et sans favoris. (15)

(1) Здѣсь A. A. Бестужевъ, безъ сомнѣнія, напоминаетъ о самоотверженіи г-жъ П. Анненковой, княгини Трубецкой, кн. Волконской, Юшневской, А. Г. Муравьевой, баронессы Розенъ и нѣкоторыхъ другихъ дамъ явившихъ истинное самоотверженіе и глубокую преданность своему долгу. Отказавшись отъ свѣта, спокойной жизни и всѣхъ удобствъ своего прежняго въ немъ положенія, эти высокодостойныя женщины послѣдовали за своими мужьями въ Сибирь.

(2) Иванъ Дмитріевичъ Якушкинъ? Онъ умеръ въ 1858 году.

(3) Ивана Ивановича Пущина, товарища по воспитанію поэта А. С. Пушкина. Пущинъ умеръ 3го апрѣля 1859, въ селѣ Марьинѣ, близь Бронницъ, въ Московской губерніи.

(4) Князь Евгеній Петровичъ Оболенскій умеръ 26го февраля 1865, на 69 году отъ рожденія, въ Калугѣ. Некрологъ его, написанный барономъ А. Розеномъ, смотри въ газетѣ День, 1865, № 18.

(5) Баронъ Владиміръ Ивановичъ Штейнгель умеръ въ С.-Петербургѣ, 8го сентября 1862. Некрологъ его составленъ мною. Смотри въ газетѣ Современное Слово, 1862.

(6) Князь Александръ Ивановичъ Одоевскій умеръ отъ чахотки, на возвратномъ пути съ Кавказа, куда переведенъ былъ изъ Сибири.

(7) Андрей, князь Переяславскій, Москва 8 д. изд. 1828. Поэма въ стихахъ, напечатана г-жoй Шереметьевой.

(8) Братъ Александра Бестужева, Михаилъ Александровичъ, всегда отличался замѣчательными способностями къ языкамъ. Онъ въ совершенствѣ зналъ нѣсколько иностранныхъ языковъ.

(9) Графъ Захаръ Чернышевъ въ 1825 году былъ ротмистромъ Кавалергардскаго полка, за участіе въ событіяхъ 14го декабря 1825 года былъ сосланъ въ каторжную работу и въ 1828 году изъ Читинскаго острога высланъ на поселеніе въ Якутскъ.

(10) Матвѣй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ.

(11) Чижовъ, лейтенантъ 2го флотскаго экипажа, и Михаилъ Александровичъ Назимовъ, лейбъ-гвардіи конно-піонернаго эскадрона штабсъ-капитанъ, за участіе въ дѣлѣ декабристовъ, сосланы были на поселеніе въ Восточную Сибирь.

(12) Если не ошибаюсь, Юшневскую, которая вела отъ своего имени переписку Николая и Михаила Бестужевыхъ съ ихъ родными.

(13) Штабсъ-капитанъ Репинъ и коллежскій секретарь Глѣбовъ за участіе въ событіяхъ декабря 1825 сосланы были въ каторжную работу, и оба умерли въ послѣдствіи въ Сибири, живя уже на поселеніи.

(14) Лейтенантъ Дмитрій Иринарховичъ Завалишинъ.

(15) Я былъ чрезвычайно удивленъ, милые мои братья и друзья Николай и Михаилъ, узнавъ что вы не получаете моихъ писемъ, которыя я писалъ каждыя двѣ недѣли. Губернаторъ имѣлъ жестокость оставлять меня въ заблужденіи, вызвавъ меня самъ своими обѣщаніями. Еще утѣшеніемъ меньше, еще причиной болѣе сожалѣть что я не съ вами. Я имѣлъ о васъ вѣсти, которыхъ ждалъ съ нетерпѣніемъ; ваша твердость подкрѣпляетъ мое сердце, и такой примѣръ терпѣнья учитъ меня быть достойнымъ уваженія, уважая и подражая вашему равнодушію къ физическимъ страданіямъ. И не стыдно ли было бы намъ падать духомъ, когда слабыя женщины возвысились до прекраснаго идеала геройства и самоотверженія? Въ самомъ дѣлѣ, при этой мысли, я проникнутъ чистымъ, умиротворяющимъ чувствомъ восторга. Эта мысль обновляетъ мою душу, и я мирюсь съ человѣчествомъ, нерѣдко столь тщеславнымъ и столь низкимъ. Я здоровъ. Румяный видъ мой и шутливое расположеніе духа, которое было мнѣ полезнѣе всѣхъ уроковъ философіи, понемногу возвращаются. Мой образъ жизни былъ довольно однообразенъ, хотя избытокъ чувствъ, далеко не обыденныхъ, не допускалъ скукѣ овладѣвать моимъ умомъ. Мое помѣщеніе было довольно удобно и очень чисто во все время моего здѣшняго пребыванія. Къ тому же я сдѣлался хорошимъ хозяиномъ и изряднымъ поваромъ. Недостатка въ деньгахъ у меня не было, тѣмъ болѣе что я отъ природы умѣренъ; единственная слабость не покидаетъ меня, это слабость къ щегольству; я представляю собой модную картинку въ Якутскѣ. Здѣшнее общество мнѣ не очень нравится, все что я могу сказать въ его похвалу, это то что женщины не лишены ума, а мущины тщеславія; но истинное гостепріимство обледенѣло въ этомъ отечествѣ 40-градусныхъ морозовъ; тутъ только выставка. Я не посѣщаю собраніи и знакомъ только съ двумя дамами. Иногда меня навѣщаютъ и наводятъ на меня скуку; видѣлъ я у себя даже хорошенькихъ дамъ. Но да будетъ тому стыдно, кто превратно истолкуетъ мои слова. Я совершенно увѣренъ что мой почтенный товарищъ, ученый агрономъ Иванъ, какъ знать? явится чтобы приплесть къ моимъ словамъ разказъ о колокольнѣ въ Ригѣ. Спросите у него что это значитъ, передайте ему мой искренній привѣтъ и мои еще болѣе дѣйствительныя сожалѣнія о томъ что я лишенъ его общества; мы бы подняли теперь бездну вопросовъ, которые остаются нетронутыми за отсутствіемъ изслѣдованія. Пожмите крѣпче руку Антону, передайте мои соболѣзнованія Алексѣю съ выщипленною бородой. Обнимите дружески Пущина, Евгенія, Штейнгеля. У меня горячо сохранилось воспоминаніе о ихъ дружбѣ, также какъ о дружбѣ Mouche barbue и Якова съ длинными усами и молодаго поэта, котораго я называлъ княземъ моей души. Кстати о поэзіи: мой Андрей напечатанъ со всѣми ошибками и смертными грѣхами, и что еще хуже, безъ моего вѣдома и именно противъ моего желанія. О женщины, женщины! Все пропало. Я попалъ въ когти журналистовъ и безъ защиты. Мои умственныя занятія заключаются въ чтеніи, такъ какъ имѣю множество поучительныхъ книгъ. По слѣдамъ Михаила (моего ангела, а не архангела), я постараюсь пріобрѣсти познанія полиглотовъ. На дняхъ прислали мнѣ нѣмецкихъ и латинскихъ классиковъ; стихотворствую я очень много, и скорѣе для разсѣянности, вообразивъ себя одно время влюбленнымъ; время доказало что это былъ только искусственный огонь. Я часто ѣзжу верхомъ и влѣзаю на горы; охочусь и прогуливаюсь. Вотъ мой образъ жизни. Дай Богъ чтобы тотъ же былъ и вашимъ, и чтобы я могъ раздѣлить его съ вами; тогда, только тогда буду считать себя счастливымъ. Захаръ прекратилъ мое принужденное уединеніе. Я доволенъ, какъ человѣкъ, какъ король, самимъ собой. Я пишу вамъ на почтовыхъ, какъ вы видите. И потому простите несвязность этихъ строкъ; намъ столько надо пересказать что не хватило бы листа платана; я разчитываю на другія подробности въ письмѣ Захара. Матвѣй, Чижовъ и Назимовъ здоровы, мы переписываемся довольно часто; но дѣло въ томъ что моя участь лучше той которая выпала имъ на долю. Если вы найдете возможнымъ написать имъ нѣсколько словъ, они меня успокоятъ насчетъ вашего состоянія, если нельзя сказать благосостоянія. Попросите madame выставлять число по крайней мѣрѣ такимъ образомъ: 18(VII/I)28 когда вы здоровы, и обыкновеннымъ образомъ, когда вы будете больны, перемѣщая число мѣсяца внизъ для М и на верхъ для N. Обнимаю васъ отъ всего сердца. Знать васъ счастливыми самое горячее желаніе моего сердца.

Александръ.

Глѣбову и Репину мой привѣтъ. Также какъ и нашему Пикъ-де-Мирандола, всевѣдущему Завалишину.

Р. S. Я получилъ многое отъ Рылѣева. Получили ли и вы то же? Здоровье матушки слабо. Да сохранитъ ее Богъ; она такъ великодушна.

Видѣлъ портретъ нарисованный тобою, почтенный Николай, и толпа воспоминаній наполнила сердце. Если можно, сдѣлай мой: усы внизъ и безъ бакенбартъ.

 

9.

Якутскъ, 1828 года, 23го іюня.

Здравствуйте, любезные братья!

Прибытіе Чернышева, который жилъ съ вами полгода, познакомило меня съ вашимъ бытомъ и не на радость. Богъ да подкрѣпитъ ваши душевныя и тѣлесныя силы! Захаръ пріѣхалъ желтъ и худъ, теперь понемногу поправляется. Мы живемъ вмѣстѣ, несчастіе близитъ и роднитъ людей и, кажется, мы не будемъ ссориться. Я радъ очень что есть съ кѣмъ раздѣлить часы грусти и минуты пріятныя. Матушка наслала мнѣ гору книгъ, у него ихъ тоже вдоволь... не знаешь съ чего начать. За обѣдомъ и чаемъ мы обыкновенно разговариваемъ о васъ и нашихъ, о старинныхъ забавахъ и новыхъ новостяхъ, которыя не всегда однакожь доходятъ сюда свѣжими. Погода прекрасна, зелень въ полѣ, вода играетъ, я оживаю... разумѣется на мигъ.

Ты, любезный Николай, какъ я слышалъ, порою рисуешь... (*) я тоже получилъ краски, но какъ терпѣніе есть такая вещь которую нельзя переслать по почтѣ, то до сихъ поръ не брался за кисть, и это къ счастію бумаги; перо мое лежитъ въ пыли, гусиное, какъ пѣтушье.

Я.... но звонятъ къ обѣднѣ! Иду молиться за своего благодѣтеля и пожелать сердечно чтобы русскіе солдаты въ свѣтлый день его рожденія сдѣлали ему достойный подарокъ, напримѣръ какую-нибудь турецкую крѣпость перваго ранга. Желаю вамъ здоровья и твердости. Всегда тотъ же, братъ Александръ.

(*) Николай Бестужевъ, между прочими дарованіями, обладалъ талантомъ живописца, по преимуществу портретнаго. Кисти его, между прочимъ, принадлежитъ очень большая коллекція портретовъ его товарищей по несчастію. Коллекція эта нѣсколько лѣтъ тому назадъ пріобрѣтена однимъ изъ московскихъ любителей разныхъ замѣчательныхъ вещей. По окончаніи срока заключенія въ острогѣ и по водвореніи на поселеніе въ Селенгинскѣ, Николай Бестужевъ добывалъ себѣ средства къ жизни, между прочимъ, снятіемъ портретовъ съ мѣстныхъ жителей, также ѣздилъ снимать портреты въ Кяхту съ Китайцевъ.

 

10.

Якутскъ, 1828, августа 10го дня.

Любезные друзья и братья Николай и Михаилъ!

Наконецъ знаменитая ярмарка наша кончилась. Мы закупили почти весь годовой запасъ, и теперь эти хлопоты всторону. Проза жизни вкралась и здѣсь, но я очень радъ что отъ нея вырвался чтобы погулять у заѣзжей гостьи — природы, и посидѣть у госпожи средняго рода, называемой занятіемъ. А то въ теченіи послѣдняго мѣсяца ничего кромѣ Байрона не бралъ въ руки. Ни дѣло, ни бездѣлье хуже всего на свѣтѣ — заняться некогда и отдохнуть не отъ чего. Это болѣзнь большихъ городовъ, которая становится еще несноснѣе въ маленькихъ. Осень или полуосень наша лучше лѣта — ясна и тепла, безъ духоты и комаровъ, только чахоточный блескъ румянитъ окружные лѣса и совѣтуетъ подумать о шубѣ, обнажая на зиму деревья. Косьба еще продолжается, ибо здѣсь она единственное земледѣліе, и отъ этого въ окрестности мало дичи.

Что вы подѣлываете въ краткіе часы досуга? Боже мой, я спрашиваю въ забвеніи безотвѣтную могилу! дружній привѣтъ не коснется ни слуха, ни взора моего, и я только сердцемъ долженъ угадывать мысли братьевъ — тяжкая судьба.

Я здоровъ, я довольно покоенъ, хотя порой душа крѣпко ноетъ по васъ и о васъ, и о тѣхъ которые о всѣхъ насъ болятъ. Желаю мужества и здоровья для перенесенія подобныхъ мыслей и всего, всего сокрушающаго тѣло и душу.

Искренно любящій васъ братъ Александръ.

Р. S. Товарищъ мой (*) здоровъ.

(*) То-есть графъ Захаръ Чернышевъ.

 

11.

Якутскъ, 1828, августа 16го дня.

Здравствуйте, милые братья!

Человѣкъ, у котораго мало есть чего разсказывать и многое, сказать, долженъ находиться въ большомъ затрудненіи, когда бы ему въ немногихъ словахъ должно было сказать что-нибудь дѣльное. Теперь я въ такомъ же случаѣ: чувство водопадъ, а слова рѣшето! одинъ взглядъ, одно пожатіе руки изъяснило бы вамъ болѣе, и всѣхъ насъ болѣе бы осчастливило чѣмъ осторожностію замороженныя строки, какъ червяки на снѣгу. Въ этотъ разъ я дѣлаю вопросъ: какъ вы живете? и жду отвѣта, по крайней мѣрѣ я льщусь что эта мысль не безнадежна, а то писать съ увѣренностію что письма мои останутся безотвѣтны и съ неувѣренностію что они дойдутъ до васъ, тяжело для сердца и для ума. Теперь я очень увѣренъ (то-есть формально извѣщенъ) что всѣ письма, въ Читу отправляемыя, проходятъ сквозь петербургскій карантинъ и уже оттолѣ возвращаются по адресу или въ видѣ ѳиміама коптятъ небеса. Этотъ способъ странствія рикошетами, конечно, не изъ самыхъ быстрыхъ, но воображая что письма мои могутъ доставить вамъ хотя нѣсколько минутъ развлеченія, я пишу по крайней мѣрѣ черезъ одну почту и пускаю на вѣтеръ надежды, поблеклые листки осенней жизни моей. Не повѣрите, какая пустота въ сердцѣ и въ головѣ; кажется, всѣ чувства мои, растянутыя на такое огромное разстояніе, стали едва примѣтными чертами: Чита, Петербургъ, Грузія и Якутскъ стоятъ на сердцѣ моемъ какъ гири на вѣсахъ, но стрѣлка, вопреки магниту, отвращается отъ полюса. Жизнь моя весьма единообразна, одолѣваемъ лѣнью, только вовсе „не сладкой“, я порой лежу по цѣлымъ днямъ поднявъ ноги на стѣну и вперивъ глаза въ потолокъ; кончилъ хлопоты ярмарки, которая мнѣ весьма надоѣла, потому что я все покупалъ и для себя, и для Матвѣя; (1) иногда брожу одинъ, иногда съ Захаромъ по полямъ и болотамъ съ ружьемъ; однако, мы самые несчастные охотники, не зная мѣстъ, не имѣя собаки, рѣдко случается намъ возвратиться съ добычей. Да вообще здѣсь ея почти вовсе нѣтъ, а которая и случается временами, то чрезвычайно пуглива и удаляется людей, какъ Байроновы герои. Иногда выѣзжаю въ гору на лошади, которую нанялъ я здѣсь, и тамъ, при жужжаніи комаровъ и шумѣ тальника мечтаю о томъ, о семъ, а пуще о ничемъ. Просыпаюсь рано, но какъ мое первѣйшее наслажденіе лежать въ постели, то нерѣдко Захаръ стаскиваетъ меня къ чаю. Около часа обѣдаемъ, иногда за чашкой кофе заводимъ полугрустный разговоръ о Читѣ, иногда переживаемъ снова петербургскіе вечера, въ 6 пьемъ чай, потомъ гуляемъ, вмѣстѣ или порознь, какъ случится: около 11ти ужинаемъ. и обыкновенно тутъ питаемся мечтами вмѣсто десерта. Потомъ тоже что вчера. Теперь еще порой докучаютъ намъ глупые посѣтители, отъ которыхъ ни крестомъ, ни пестомъ не отбояришься, но съ зимой дверь на крюкъ, и баста. Вотъ планъ нашего домика (2), у обоихъ расположеніе одно. Покуда не холодно, я сплю въ чуланѣ, гдѣ и пишу сіи строки. На будущій годъ хотимъ сдѣлать пристройку, ибо не достаетъ общей комнаты, для обѣда и чаю. Впрочемъ, хозяева у насъ люди добрые. Я плачу въ мѣсяцъ 13 р., человѣку платилъ 5 р. (3) и моя одежда, но вчерась за лѣнь и грубость согналъ со двора. Трудно вообразить какъ трудно здѣсь достать прислугу; у всѣхъ нравственность самая испорченная, а лѣнь еще выше ихъ невѣжества и, вообще, у здѣшнихъ жителей нѣтъ ни добродушія, ни одной благородной черты въ характерѣ, и дѣлать зло, чтобы показать что они могутъ что-нибудь дѣлать, есть ихъ первое наслажденіе. Можете себѣ представить что я не избѣгъ ихъ злословія, или за то что самъ не кланяюсь, или за то что мнѣ иные кланяются. Но я, какъ и всегда, мало о томъ забочусь. Впрочемъ, на этотъ счетъ женщины благосклоннѣе меня щиплютъ нежели мужья ихъ: здоровье мое довольно хорошо, я опять выровнялся и собрался съ силой. Недавно здѣсь проѣхалъ въ Камчатку Голенищевъ съ женой и всею челядью; онъ добрый, но довольно пустой человѣкъ, не видѣлъ, ибо, какъ замѣтно, не дерзнулъ видѣть матушку, и потому я ничего отъ него о ней не свѣдалъ. Здѣсь также былъ проѣздомъ изъ Ситхи Батуцкій, рекомендовать его таланты нечего, разсказалъ какъ у нихъ на Овайгѣ съѣли дикіе офицера-Нѣмца и съ нимъ четырехъ гребцовъ, которыхъ послали за свиньей, и уѣхалъ не простясь. Болѣе изъ замѣчательныхъ людей никого я не видалъ. Начальника нашей области ты, вѣроятно, знаешь. Человѣкъ справедливый, но самый неловкій, въ самомъ желаніи сдѣлать добро.... У него бываю очень рѣдко. Сестра его весьма добрая дѣвушка, хотя и любитъ городскія вѣсти.

(1) Матвѣя Ивановича Муравьева-Апостола.

(2) Планъ этотъ въ подлинномъ письмѣ сдѣланъ отъ руки перомъ. Изъ него между прочимъ видно что домъ, въ которомъ жили Бестужевъ и Чернышевъ, состоялъ изъ двухъ довольно просторныхъ избъ, поставленныхъ рядомъ. Въ каждой изъ нихъ было одинаковое расположеніе комнатъ: сѣни, чуланъ, прихожая, буфетъ, залъ въ два окна каждый, и спальня, каждая въ одно окно. Боковой фасадъ Бестужевской избы выходилъ на Никольскую улицу.

(3) Счетъ, конечно, на ассигнаціи.

Я отыскалъ здѣсь могилу графини Анны Гавриловны Бестужевой, сестры графа Головкина, которая здѣсь кончила изгнанническую жизнь свою, бывъ сослана изъ ревности императрицей Елисаветой, высѣчена кнутомъ и съ урѣзаннымъ языкомъ. Ее помнила одна старуха и разказывала что она была хороша собой, ходила всегда подъ покрываломъ и едва слышно говорила. Дѣлала много добра, я было нашелъ слѣдъ ея бумагъ и бумагъ ея брата, но засталъ ихъ (о Вандалы!) на стѣнѣ подъ краской: такъ-то здѣсь гибнутъ слѣды древности. (4) О Войнаровскомъ нашелъ преданія, но не открылъ могилы. (5) Бросивъ или отложивъ Андрея, (6) мнѣ хочется попробовать себя въ легкомъ родѣ, именно въ такомъ какъ писанъ Донъ-Жуанъ. Не знаю какъ-то удастся.

(4) Графиня Анна Гавриловна Бестужева, дочь великаго канцлера графа Гаврилы Ивановича Головкина, была фрейлина Екатерины I, и 10го ноября 1723 вышла замужъ за генералъ-прокурора Павла Ивановича Ягужинскаго; въ 1728 она сдѣлана статсъ-дамой. Овдовѣвъ въ 1736, Анна Гавриловна жила весьма уединенно; въ 1742 году сосланъ въ Сибирь братъ ея Михаилъ Гавриловичъ Головкинъ; въ слѣдующемъ году Анна Гавриловна вышла замужъ за роднаго брата вице-канцлера, графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, и въ томъ же году по извѣстному дѣлу Натальи Лопухиной, была, по наказаніи кнутомъ, сослана съ урѣзаннымъ языкомъ въ Якутскъ. Здѣсь она была еще жива въ 1749 году и жила въ заточеніи съ четырьмя оставленными при ней служителями. Содержалась она, какъ видно изъ донесеній ея тюремщика, „въ деревянныхъ покояхъ, въ домѣ якутскаго Спасскаго монастыря строителя, монаха Шапошникова. Домъ былъ очень ветхъ и гнилъ, а потому въ 1748 году Бестужева переведена въ казенныя, выстроенныя для нея деревянные хоромы, недалеко отъ прежняго мѣста заточенія. Новая тюрьма обнесена была плотною городьбой. Бестужева не пережила императрицу Елисавету Петровну.

(5) Андрей Войнаровскій, родной племянникъ Мазепы, перешелъ вмѣстѣ съ нимъ къ Карлу XII. Въ 1716 году Войнаровскій былъ арестованъ въ Гамбургѣ и со всею семьей сосланъ въ Якутскъ, гдѣ и былъ еще живъ въ 1737 году. А. Бестужевымъ было составлено въ 1825 году краткое жизнеописаніе этого замѣчательнаго врага Петра I, и напечатано въ предисловіи къ поэмѣ Рылѣева: Войнаровскій. Спб. 1825 г., 8 д.

(6) Андрей, князь Переяславскій, поэма А. Бестужева.

Ты, любезный Никола, много меня порадуешь приславъ мнѣ при случаѣ свой и Мишинъ портреты, а ты, любезный Миша, пріятно меня развлечешь написавъ что-нибудь на англійскомъ языкѣ. Снова обнимите за меня Ив. Пущина, потомъ форславскихъ моихъ друзей, (7) также Муханова, Сутгофа, Оболенскаго и владѣтельнаго Ростовскаго, (8) который, какъ я слышалъ, хочетъ вовсе завладѣть славою вывода Московскаго полка! Не забудьте и всѣхъ которые меня не забыли, я ни минуты не переставалъ любить или уважать собратій какъ братію. Будьте и вы счастливы въ душѣ, здравы тѣломъ, вы, кровные и картечные братья мои, и, если можно, утѣшьте, хоть строчкой, не простывающаго брата и друга вашего Александра Бестужева.

Оржицкій уже прапорщикъ Нижегородскаго драгунскаго полка. Какъ я радъ! Онъ, бѣдняжка, долго не могъ сварить обѣда на американскомъ кораблѣ. (9)

Напишите, милые, не имѣете ли нужды въ одеждѣ; теперь у меня довольно ея, и я буду счастливъ удѣлить что могу.

(7) То-есть товарищей по заключенію въ Финляндіи, въ Фортъ-Славѣ, въ теченіе года съ лѣта 1826 по осень 1827 года.

(8) Князя Щепина-Ростовскаго. Въ 1825 году князь Щепинъ былъ штабсъ-капитаномъ лейбъ-гвардіи Московскаго полка. Онъ вовсе не былъ членомъ „Союза Благоденствія“ и увлеченъ въ дѣло декабристовъ лишь дня за три до 14го числа. Увлекъ его товарищъ по полку, Михаилъ Бестужевъ. Князь Щепинъ-Ростовскій, вмѣстѣ съ Михаиломъ и Александромъ Бестужевыми, вывели Московскій полкъ на площадь, причемъ Щепинъ дѣйствовалъ особенно горячо.

(9) Бывшій въ 1825 году штабъ-ротмистромъ, Никол. Ник. Оржитскій былъ высланъ въ 1826 солдатомъ въ гарнизонъ въ Кизляръ, переведенъ потомъ въ Нижегородскій драгунскій полкъ, и въ 1832 году выпущенъ въ отставку прапорщикомъ. Оржитскій умеръ въ Петербургѣ около 1860 года.

 

12.

Якутскъ, 1828, сентября 25го дня.

Любезнымъ братьямъ Михаилу и Николаю здравія!

Я что-то давно не писалъ къ вамъ, но о чемъ писать? Печатное, вѣроятно, вы знаете, а прочаго и я не знаю. Единственная новость, или, лучше сказать, не новость, есть та что эти строки поѣдутъ къ вамъ на саняхъ, — здѣсь ранняя масленица. Я здоровъ, подражайте и вы мнѣ. Товарищъ мой кланяется вамъ, я кланяюсь товарищамъ и обнимаю васъ, друзья и братья, душой вашъ Александръ Бестужевъ.

 

13.

Якутскъ. 1828. октября 25го.

Любезные братья!

Я живъ, я здоровъ. Вотъ все что могу сказать вамъ. Желалъ бы къ этому прибавить: я веселъ, но могу ли быть имъ думая о васъ, пиша къ вамъ? Петръ (*) произведенъ въ унтеръ-офицеры и на дорогѣ къ Стамбулу — какія двѣ радости! Къ нимъ не достаетъ только третьей, что мы не можемъ порадоваться ею вмѣстѣ. Зима играетъ еще съ нами какъ кошка съ мышонкомъ, отпуститъ и прихватитъ, но, кажется, развязки не миновать. Здѣсь 40° не диковинка. Я сбираюсь до Рождества въ карантинъ, хочу погрузиться въ нѣмецкое море сбирать кораллы и ловить янтари поэзіи, а то вовсе избаловался, дѣльное нейдетъ въ умъ, а перо въ руку. Я знаю себя, мнѣ, какъ насѣдкѣ, надобно посидѣть чтобы до чего-нибудь дождаться: безъ пера, какъ безъ электрическаго проводника, мысли не искрятся; итакъ пожелайте мнѣ, если не своего, по крайней мѣрѣ чужаго ума, съ тѣмъ вмѣстѣ довольно здраваго вкуса чтобъ избирать изящное. Я же вамъ сердечно жажду терпѣнія въ часы досады и спокойствія всегда. Обнимите братій, другъ друга.

Якутскій пустынникъ и нелицемѣрный другъ вашъ

Александръ Бестужевъ.

(*) Четвертый изъ братьевъ Бестужевыхъ.

 

14.

Якутскъ, 1828. 10го ноября.

Любезные братья Николай и Михаилъ!

Зима поздравила уже насъ ранними своими цвѣтами; около двадцатыхъ чиселъ октября три дня морозъ превышалъ 30°. Теперь уже онъ трещитъ на 35. Здѣшніе курносые метеорологи предрекали очень теплую зимовку, но погода, не спросясь съ ними, идетъ по-прошлогоднему, съ тою только разницей что туманы рѣже, оттого что осень глубоко запушила землю снѣгами, и она, менѣе промерзая, даетъ менѣе паровъ. Не знаю, право, отчего нынѣшній годъ все стало вдвое дороже прежняго. Рыбы вовсе нѣтъ; дичина дорога наравнѣ съ петербургскимъ. Ягоду съѣли птицы, а птицъ, кажется, самъ якутскій чернобогъ. Въ лѣсу, бывало, ищешь не сыщешь какого-нибудь несчастнаго рябчика или „пустынничка дикой горы“, зайца. Все мертво и безмолвно какъ могила, даже дробной лѣсной шляхты не увидишь. Le gibier dans les environs de Pétersbourg a plus d’urbanité еt se laisse plomber avec meilleure grâce. Напротивъ, здѣшняя дичь такъ неучтива что не дожидается охотничьяго привѣтствія за два перестрѣла и, видно, ее мало бьютъ что до сихъ поръ не пріучатъ къ сковородѣ. За то уже палитъ всякій, на иномъ озерѣ, подумаешь, они хотятъ изрѣшетить солнце, такъ и жарятъ въ летъ и въ ледъ за версту; всего забавнѣе что, между тѣмъ какъ горожане стрѣляютъ на озерѣ утокъ на авось и убиваютъ по случаю. Якуты очень хладнокровно разъѣзжаютъ на вѣткахъ (берестянки) и подбираютъ себѣ чужбинку, мало заботясь о брани и просьбахъ пѣшеходныхъ Нимвродовъ. Можете сдѣлать себѣ сравненіе по этой чертѣ между характеромъ русскихъ крестьянъ и Якутовъ. Сіи послѣдніе даромъ не ступятъ шагу, и горе тому кто приметъ отъ нихъ бездѣлку въ подарокъ: они выместятъ это сторицею, съ лихвою назойливой скуки. Пусть благословитъ ихъ Богъ, только въ жизни моей не видалъ я лукавѣе народа. Они имѣютъ пріятное качество соединять въ себѣ пріобрѣтеніе всѣхъ пороковъ образованія, съ потерею всѣхъ доблестей простоты. Впрочемъ, не сужу о дальнихъ, но только о близгородныхъ. Теперь я заключился совершенно дома: поутру что-нибудь пишу, если случится, послѣ обѣда читаю, вечеромъ учусь. За чайнымъ и обѣденнымъ столикомъ пыхтимъ другъ другу съ Захаромъ табачный дымъ, и, какъ онъ, исчезаетъ время. Ахъ, единообразіе вашихъ занятій тяготитъ меня, воспоминаніе о васъ тѣснится между ложкой и устами, между взоромъ и книгою, между бумагой и перомъ. Третьяго дня, въ день именинъ твоихъ, милый Мишель, я вспоминалъ былое и, между прочимъ, наводненіе всплыло на память. Чрезъ годъ-другой потокъ смылъ насъ съ лица отчизны! Теперь остается потокъ забвенія — и finita la сomedia! Будьте здоровы и желайте счастія побѣднымъ штыкамъ Русскихъ. Весь вашъ

А. Бестужевъ.

 

15.

Якутскъ, 1828 года, ноября 25го дня.

Любезные братья!

Было время когда я хвалился догадливостью распознавать по почерку духъ съ которымъ письмо писано, основныя черты характера пишущаго, и другія дѣйствовавшія на него обстоятельства во время письма. До нѣкоторой степени гіероглифика эта не безъ основанія. Кто, напримѣръ, взглянувши на сію писульку не скажетъ что я полѣнился очинить перо, но правъ ли бы былъ онъ? Можетъ-быть, я не имѣлъ на то времени, можетъ-быть, я не умѣю чинить перья (c’est le cas), и въ этой-то тонкости догадки и состояло мое искусство: я былъ Задекъ на эти вещи, и доказательства мои казались (по крайней мѣрѣ самому) ежели не самыми справедливыми, то самыми правдоподобными. Напримѣръ, видя первыя строки во всей красѣ чистописанія, а далѣе, далѣе хуже и связнѣе, я говорилъ: это отъ нетерпѣнія, и въ этомъ различалъ желаніе идти, читать и пр., или чистую скуку непріятной корреспонденціи, или желаніе дописать до вещи которая лежитъ на сердцѣ, и которая всегда выливается яснѣйшими буквами. Особенно подпись составляла характеристическую черту разбора. Четкая значила человѣка который старается болѣе о наружности чѣмъ о дѣлѣ; средняя слишкомъ обширна для этой бумаги; а очень связная — показывала людей у коихъ всѣ понятія смѣшаны. Почеркъ каждой буквы выражалъ откровенность или скромность, благородство или рѣшительность нрава, а фигурки и крючки составляли особенную статью для поясненія наружнаго вида и привычекъ подпищика. Взаимное положеніе подписныхъ строкъ указывало степень гордости или уваженія, степень лести или уничиженія. Видя, напримѣръ, слова вашъ всепoкopнѣйшій написанными бѣгло и вблизи всего письма, я заключалъ что этотъ человѣкъ нехотя повторяетъ эту формулу; между тѣмъ какъ четко нафриктуреный слуга и висящій въ эѳирѣ какъ гробъ Магомета, показывалъ что подпищикъ любовался симъ словомъ и думалъ выиграть уголокъ сердца своего патрона скрючившись въ уголкѣ письма, подлѣ самаго золотаго обрѣза. (*) Но къ чему такой длинный переходъ словъ чтобы дойти до пустаго привала? спросите вы. Такъ вотъ въ чемъ дѣло: разгадайте по намѣченнымъ выше правиламъ, по какому случаю пишу я теперь такъ нескладно и не нарядно?

Впрочемъ, не желая откладывать шарады своей до слѣдующаго нумера, я вамъ просто скажу что меня крѣпко допекаетъ зубная боль, которой я давно не вѣдалъ.

Желалъ бы вамъ послать видъ Якутска, но весной не было красокъ, а лѣтомъ — желанія рисовать. Прибавьте къ тому неумѣнье. Adieu, mes amis.

Alexandre.

P. S. Братья Петръ и Павелъ въ арміи графа Эриванскаго. Первый участвовалъ во всѣхъ сраженіяхъ и былъ при славномъ взятіи Ахалцыха. Онъ унтеръ-офицеромъ. Второй, прапорщикъ, исправлялъ дороги къ побѣдѣ и принималъ отъ Турокъ трофеи. Теперь, вѣроятно, самъ наводитъ пушку на знамя Магометово.

(*) Почтовая бумага въ 1828 году и около того времени употреблялась обыкновенно въ форматѣ небольшой осьмушки, довольно плотная, и съ золотымъ обрѣзомъ. На такой же бумагѣ написаны и печатаемыя здѣсь письма А. Бестужева.

 

16.

Якутскъ, 1828. декабря 9го дня.

Милые братья!

Въ минувшемъ письмѣ я что-то много писалъ вамъ, но много ли вы поняли? Это другое дѣло. Здоровый не всегда разумѣетъ писанное подъ вліяніемъ зубной боли, которая такая близкая сосѣдка мозгу. Впрочемъ, меня и здороваго не всегда понимали. Я теперь плотно принялся за германизмъ, на дняхъ кончилъ Валленштейна, и теперь ломаю голову надъ Фаустомъ. Еслибы сію же минуту не набилъ я къ перу оскомины разсужденіемъ о нихъ въ письмѣ къ матушкѣ, то поскучалъ бы тѣмъ же вамъ; въ этотъ разъ однакожь баста о словесности, о наукахъ:

Блаженъ кто лестною надеждой ободряемъ

Безвредно всплыть изъ океана тьмы.

Чего не знаемъ мы — употребляемъ,

И невозможно то что знаемъ мы.

(Гёте стр. 67.)

Напрасно однакожь, мнѣ кажется, или по крайней мѣрѣ излишне помѣстилъ Гёте въ Фаустѣ нѣкоторыя сцены, напримѣръ сцену въ погребѣ съ пьяными. Чудеса для Фауста были бы не значащи, а для пьяныхъ смыслъ его насмѣшки потерянъ; цѣль автора въ отношеніи къ читателю не минована, но въ отношеніи къ Фаусту это вставка. Или не хотѣлъ ли онъ выставить ему ничтожность земныхъ увеселеній?

Термометръ, показываетъ у насъ „кровь мерзнетъ“, и даже винный спиртъ прячется въ шарикъ. Впрочемъ, объ этихъ оголяющихъ и отъ истлѣнія хранящихъ холодахъ я знаю только по слуху. Теперь я гражданинъ своего тулупа: никуда не хожу гулять и въ окошко гляжу только тогда какъ какой-нибудь Якутъ закричитъ: Балыкъ нада? на что ему обыкновенно отвѣчаю я: сохъ (нѣтъ), единственное слово въ этомъ языкѣ которое я знаю очень твердо. Жаль, право, что я не затвердилъ его ранѣе. (*) Между прочимъ пора спать: я нерѣдко вижу васъ во снѣ и теперь надѣюсь того же.

Будьте счастливы. Вашъ

Александръ Бестужевъ.

(*) Очень можетъ быть что этою шуткой А. Бестужевъ намекаетъ на свою говорливость при слѣдствіи по дѣлу 14го декабря. Въ то время когда братья его, Николай и Михаилъ, въ твердой увѣренности что ихъ ожидаетъ смертная казнь, сочли излишнимъ вдаваться при допросахъ въ многословіе и обыкновенно ограничивались отвѣтами: „не знаю“, „нѣтъ“, и т. п., Александръ, при его пылкомъ и живомъ темпераментѣ, вдался въ подробныя изъясненія цѣлей тайнаго общества и своего въ немъ участія. Откровенность его была причиной что участь его была облегчена: вмѣсто каторжной работы, онъ былъ сосланъ на поселеніе, но это именно и разлучило его съ братьями и друзьями.

 

17.

Якутскъ, 1828, 14го декабря.

Mеs chers frères!

Lord Byron dit que „some bits of lead send very, very far“ — je trouve que „some cartridges send greatly farther“. En voilà trois ans révolus après l’heure fatale, et nous sommes éparpillés comme des feuilles mortes par un orage. Je ne peux pas vous exprimer l’angoisse du souvenir du 14. C’était pour la dernière fois que j’étais, que je vous ai vus libres, frei vie Vögel — doch jetzt wir sind vogelfrei! — Vous voulez savoir ce qu’il est devenu de Pierre et Paul? Eh bien — le premier après avoir combattu bravement les Perses, après mainte maladies et mainte assauts — est avancé comme sous-officier dans son régiment de Chirvane, qui est estimé le plus brave des plus braves. Pollux se trouve maintenant dans le même corps d’armée que Pierre, mais y étant transferré vers la fin de compagne, n’a point participé aux combats et crakmurailles. Mais d’après toutes les probabilités aura pour son tour de quoi rincer les dents; ils sont tous les deux recommandés à l’Empereur comme sujets distingués. Paul eu outre a reçu à deux fois благодарности по арміи за исправленіе горныхъ дорогъ. Il а du coeur, il ne manque pas de tact militaire et si rien ne s’opposerait il devrait faire sa carrière — mais si et mais sont des grands gâte-fêtes. Pour moi, je plonge dans le gérmanisme et par pure vanité je vous prie de dire à Jakoushkine que dans l’éspace d’un mois de lecture je suis à même de lire Shiller et Goethe sans l’aide de personne. Pour m’ôter toute distraction je me fis raser la tête — et grâce à cette mesure violente, je possède un trésor de plaisirs que j’avale à long trait. Maintenant je ne m’étonne plus que la fièvre de Schwärmerei gagne les esprits faibles; dans les deux auteurs elle est investie d’une grâce naïve et entraînante! Ma vie est bien monotone La chasse et les promenades à cheval sont cessées. Je ne vais nulle part — et goûte peu la compagnie qui vient par fois m’ennuyer. Mathieu, (1) vous deux et Ив. Дм. (2) des compliments à part; il est seul; casse lui même le bois etc. etс. etc. Sa position n’est pas à envier: (3) Чижовъ и Андреевъ въ Олекмѣ, Назимовъ, Загорецкій и Зaикинъ въ Витимѣ — сіи послѣдніе живутъ скучнѣе всѣхъ равно по мѣсту, какъ и по духу. (4) Я ни то, ни сё. Сталъ опять красенъ и толстъ, и сердце проситъ практики. Ахъ, зачѣмъ вы не здѣсь!! — Хозяйство наше рушится, Захаръ переходитъ на другую квартиру. Кланяйтесь Форславинскимъ, особенно Антону — каковъ онъ милый? Не забудь Пущина, Лунина, Торсона, Об—го, Якуба (5) и всѣхъ, всѣхъ. На Новый Годъ буду въ маскарадѣ одѣтъ Полякомь. Теперь же, какъ Русскій и братъ, обнимаю и желаю счастія.

Если Желаете знать о финансахъ моихъ, они очень тощи. Средствъ, къ сожалѣнію, найти нельзя, ибо учить запрещено; до сихъ поръ однакоже недостатка не терпѣлъ, а съ экономіей и впредь надѣюсь того же. Лутковскій со мною поступаетъ какъ братъ, присылаетъ журналовъ, книгъ, подарилъ ружье славное и, словомъ, я въ немъ нашелъ болѣе нежели потерялъ въ старыхъ пріятеляхъ. Здѣсь проѣздомъ были Головинъ, Гозепбахъ и Осташевъ (дитя въ лаптяхъ); послѣдній тебѣ по кушакъ кланяется.

Пришли мнѣ свой и Мишелевъ портреты — какъ хочешь.

Писано въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Получаете ли казенныя мои письма? Я черезъ почту по крайней мѣрѣ пишу.

(1) Матвѣй Ивановичъ Муравьевъ-Апостолъ.

(2) Иванъ Дмитріевичъ Якушкинъ.

(3) Милые братья! Лордъ Байронъ говоритъ: „some bits of lead send very, very far“ (нѣсколько кусковъ свинца отсылаютъ очень, очень далеко). Я же нахожу что, „some cartridges send greatly farther“ (нѣкоторые ружейные выстрѣлы отсылаютъ гораздо далѣе). Вотъ уже три года миновали съ роковаго дня; мы разбросаны какъ поблекшіе листья послѣ бури. Не могу вамъ выразить мою скорбь при воспоминаніи о 14мъ; послѣдній разъ былъ я свободенъ и видѣлъ васъ свободными — „frei wie Vögel, doch jetzt bind wir vogelfrei“. Вы хотите знать что дѣлаютъ Петръ и Павелъ? Вотъ что. Первый, послѣ славныхъ битвъ съ Персіянами, послѣ тысячи болѣзней и тысячи нападеній, произведенъ въ унтеръ-офицеры своего Ширванскаго, считающагося храбрѣйшимъ изъ храбрыхъ.... Поллуксъ находится теперь въ одномъ корпусѣ съ Петромъ, но бывъ переведенъ туда уже въ концѣ похода, онъ не участвовалъ въ сраженіяхъ и штурмахъ. Но, по всей вѣроятности, и ему, въ свою очередь, придется поточить зубы, они оба представлены государю какъ отличные подданные. Павелъ, кромѣ того, получилъ, два раза „благодарность по арміи за исправленіе горныхъ дорогъ“. Онъ добръ, не лишенъ военнаго такту, и если ничто ему не воспрепятствуетъ, сдѣлаетъ карьеру, но если и но многому преграда. Что до меня, то я весь погруженъ въ германизмъ и изъ тщеславія прошу васъ сказать Якушкину (Иванъ Дмитріевичъ, въ 1825 году отставной полковникъ, былъ человѣкъ весьма просвѣщенный и много работалъ для образованія себя и во время своей ссылки, по дѣлу 14го декабря. Якушкинъ оставилъ послѣ себя весьма интересныя записки, изъ которыхъ только небольшой отрывокъ явился въ одномъ заграничномъ сборникѣ), что послѣ одного мѣсяца посвященнаго чтенію, я въ состояніи читать Шиллера и Гете безъ посторонней помощи. Чтобы лишить себя всякаго развлеченія, я обрилъ себѣ голову и, благодаря этой энергической мѣрѣ, владѣю теперь сокровищницей наслажденій, изъ которой черпаю съ жадностью. Теперь не удивляюсь болѣе что лихорадка Schwärmerei охватываетъ слабые умы. Оба писателя облекаютъ ее прелестью наивною и увлекающею. Моя жизнь очень однообразна. Уроки и верховая ѣзда прекращены. Я никуда не выхожу и мало вкушаю удовольствія въ бесѣдѣ съ лицами приходящими иногда наводить на меня скуку. Матвѣй кланяется вамъ обоимъ, а Ив. Дм. посылаетъ особый привѣтъ; онъ совершенно одинъ, самъ пилитъ дрова и пp. пр. Его положенію нельзя позавидовать.

(4) Загорецкій въ годъ ссылки былъ поручикомъ, Чижовъ — лейтенантомъ, Назимовъ — штабсъ-капитаномъ, Андреевъ и Заикинъ — подпоручиками; все это были въ 1825 году очень молодые люди и подверглись ссылкѣ за принадлежность „къ тайному обществу съ знаніемъ сокровенной цѣли онаго“.

(5) To-есть князя Евгенія Оболенскаго († 26го февр. 1865) и Якубовича (умеръ, кажется, въ 1847); первый въ 1825 былъ поручикомъ, а второй — капитаномъ. Оба были главнѣйшими участниками въ печальныхъ событіяхъ 14го декабря.

 

18.

Якутскъ, 1828, декабря 25го дня.

Поздравляю любезныхъ братьевъ и братій съ Рождествомъ Спасителя!

Съ особенною грустью берусь за тупое перо чтобы написать вамъ немногія строки, не для того чтобъ утѣшить письмомъ (могу ли дать чего самъ не имѣю?), но чтобы не огорчить молчаніемъ. Я здоровъ, новаго не знаю, и стараго хотѣлъ бы не знать. Вчерась для меня обнажено отъ воспоминаній, а завтра — отъ надеждъ. Около сердца роятся чувства, около ума сверкаютъ мысли, и все даромъ. Нѣтъ цѣли ни тому, ни другому. Я не столь страстенъ къ поэзіи чтобы писать для червей и мышей, и не готовлю сухой прозы на оклейку стѣнъ. (*) Мой міръ ограничивается собственною головой, въ которой родятся и гибнутъ сыны мечтаній. Я не пугаю строфами своими даже дикихъ утокъ, какъ это дѣлаетъ Пушкинъ, который, мимоходомъ сказать, ведетъ своего Онѣгина чѣмъ далѣе тѣмъ хуже. Въ трехъ послѣднихъ главахъ не найти полдюжины поэтическихъ строфъ. Cтиxи игривы, но обременены пустяками и нерѣдко небрежны до неопрятности. Характеръ Евгенія просто гадокъ. Это безстрастное животное со всѣми пороками страстей. Дуэль описана прекрасно, но во всемъ видна прежняя школа и самая плохая логика. Со всѣмъ тѣмъ, Пушкинъ поэтъ и не дюжинный; недостатокъ хорошаго чтенія и излишество дурнаго весьма вредятъ ему.

Прощайте. Братъ и другъ вашъ

Александръ Бестужевъ.

(*) Въ самомъ дѣлѣ, изъ сочиненій А. Бестужева лишь только нѣсколько и притомъ весьма посредственныхъ стихотвореній относятся къ 1828 году. Такимъ образомъ, кромѣ одной главы повѣсти въ стихахъ, Князь Андрей Переяславскій, А. Бестужевымъ написаны въ этомъ году слѣдующія стихотворенія: Саатырь, якутская баллада, Въ день именинъ А. М., Ей, Изъ Гете (четыре стихотворенія), Съ персидскаго, Зюлейка, Изъ Гафиза. Всѣ эти стихотворенія помѣчены самимъ авторомъ 1828 годомъ и помѣщены имъ въ собраніи его сочиненій, первыя части котораго вышли въ 1832 году. Поэтическаго дарованія у А. Бестужева было мало, и онъ охотно бросилъ стихи, лишь только съ переводомъ его на Кавказъ представилась возможность писать для печати, хотя и подъ псевдонимомъ.

 

19.

Якутскъ, 1829, генваря 25го дня.

Любезные братья!

Не помню, право, поздравлялъ ли я васъ съ Новымъ Годомъ по прошлой почтѣ? Если нѣтъ — тѣмъ лучше. Друзей не надобно утомлять частыми письмами, чтобы не усыпить ихъ воображенія. Надобно чтобы незабудки росли въ ихъ саду, а не увялыя получались ими, а рѣдкость придаетъ вкусу и самымъ бездѣлицамъ. Какъ бы то ни было, я бы непремѣнно послѣдовалъ этой почтамтской политикѣ, еслибы сердце не вооружалось противъ; оно просится побесѣдовать съ кровными, и я охотно говорю монологъ свой, вѣроятно слышный, но вѣрно безотвѣтный. Обѣ послѣднія почты привозили мнѣ извѣстія отъ матушки и братьевъ, всѣ здоровы, слѣдовательно и живы, сестра Ольга приложила къ своему письму обрѣзокъ Павлова. Мнѣ казалось что онъ благоухаетъ порохомъ. Въ Ахалцыхѣ они оба съ Петромъ сражались какъ должно Русскимъ. Павелъ командовалъ въ двухъ брешахъ, послѣдовательно, четырьмя отбитыми орудіями. Старшій лѣзъ на стѣну, дрался на ней и за ней и теперь остался въ засадѣ тамъ же; онъ еще за Карсъ представленъ въ офицеры, что будетъ, или даже что есть — Богъ вѣсть. Поль воротился въ Тифлисъ. Вотъ все что мнѣ извѣстно. Теперь дошла очередь и до меня грѣшнаго, — но ежели отвѣчать точно на вопросъ что я дѣлаю? то мнѣ придется ограничиться односложнымъ: ничего; ибо мысли, которыя какъ пролетные гуси мелькаютъ въ поднебесьи моего черепа, не могутъ назваться дѣлами, а бездѣлицы которыя порой порхаютъ въ безсвязности на бумагу — тѣмъ менѣе. Сегодня же посылаю матушкѣ небольшую піеску подъ заглавіемъ Финляндія. (1) Мнѣ она кажется недурна, но автору нерѣдко кажутся и уродства прелестями. Время рѣшилъ лучше. Прозой вовсе ничего не пишу; (2) для серіозныхъ предметовъ не имѣю довольно источниковъ и основаній, а для сантиментальныхъ статеекъ я сталъ слишкомъ серіозенъ. Живу одинъ, перелистываю книги и дымлю потолокъ трубкой. Улыбаюсь только отъ воспоминаній, а смѣюсь также рѣдко кaкъ мой котъ. О, для чего васъ нѣтъ со мной, друзья мои! Съ вами я бы сбросилъ съ лица эту непривычную и непристалую мнѣ угрюмость. Будьте здоровы.

Братъ Алекс. Бестужевъ.

(1) Напечатана въ первомъ Полномъ собраніи сочиненій Марлинскаго, т. XII, стр. 129.

(2) И дѣйствительно, то немногое что написано Бестужевымъ въ Якутскѣ въ 1829 году написано стихами: къ этому времени, между прочими, относятся слѣдующія піески: Шебутуй, водопадъ Становаго хребта, Черепъ, Часы, Е. И. Б—ной, стихотвореніе въ альбомъ, Осень, Дождь, Оживленіе, Разлука, Алинѣ, Лидѣ, Пресыщеніе, Tocmъ, Coнъ. Всѣ эти стихотворенія напечатаны въ Полномъ собраніи сочиненій Марлинскаго, въ XII томѣ, съ отмѣтками подъ каждымъ изъ нихъ: „1829 годъ“.

 

20.

Якутскъ, 1829. 25го февраля.

Любезные братья, Николай и Михаилъ!

Никогда не бывало въ Якутскѣ столь теплой Масленицы какова нынѣшняя: три дня стояли холода только въ 8° и 9°, прочіе дни около 20°. Отъ этого катающихся подъ окнами моими умножилось больше обыкновеннаго; но со всѣмъ тѣмъ городъ все-таки пустъ и молчаливъ въ сравненіи даже съ русскими деревнями въ эту пору. Такая безжизненность происходитъ отъ недостатка единодушія между жителями, а можетъ и вовсе отъ недостатка души. Я мало вѣрилъ доселѣ трактатамъ господъ физіологовъ о вліяніи климата на темпераментъ, ибо въ Сѣверной Пальмирѣ своей встрѣчалъ всѣ страсти Италіи хоть рѣдко, но несомнѣнно, — за то здѣсь невѣріе мое склонилось подобно магнитной стрѣлкѣ: при каждомъ философическомъ взорѣ больше и болѣе убѣждаешься въ этой истинѣ. Здѣсь умъ и чувства людей въ какой-то спячкѣ: движенія ихъ неловки и тяжелы, рѣчь однозвучна и протяжна; сидѣть есть величайшее ихъ удовольствіе и молчать — не трудъ, даже женщинамъ. Здѣсь движутся только желчныя страсти: корысть, зависть, тщеславіе. Все что течетъ съ кровью мерзло и безжизненно. Они женятся для хозяйства и потомъ живутъ вмѣстѣ потому только что почти невозможно разойтись. Отъ этого дѣти ихъ слабы и чахлы, и рѣдкіе доживаютъ до отрочества. Сверхъ того привычка отдавать своихъ дѣтей на вскормъ, какъ здѣсь говорится, въ Якуты, истребляетъ болѣе дѣтей чѣмъ всѣ болѣзни, и можете судить объ ихъ привычкахъ, когда они лѣтъ трехъ или четырехъ привозятся въ домъ къ матери, которой не знаютъ и которая ихъ забыла; остальное баловство и нерадѣніе доканчиваетъ ихъ воспитаніе, такъ что въ 18 лѣтъ юноша имѣетъ уже въ себѣ всѣ предразсудки обоихъ народовъ, ни одной прямой идеи и никакого языка, ибо якутскій онъ не доучилъ, а русскому не у кого учиться. Я знаю многихъ казаковъ здѣшней области которые едва знаютъ два русскія слова, и рѣдкіе изъ жителей, средняго сословія, не мѣшаютъ плохой русскій языкъ съ еще болѣе плохими приговорками якутскаго. Напр., поди дагоръ, (другъ), надо ду? взять ду? (ли?), кулгахъ-сохъ (ушей нѣтъ), ичугей (хорошо) и сотни тому подобныхъ. Нигдѣ столько нѣтъ охоты къ праздникамъ какъ здѣсь. Женщины просиживаютъ въ гостяхъ по полдни ничѣмъ не занимаясь, да и дома ничего не дѣлаютъ, или если дѣлаютъ, то изъ необходимости, а не для забавы. Пріятныя и красивыя рукодѣлья едва извѣстны двумъ или тремъ. Щеголяя однѣми дорогими шубами, онѣ вовсе не заботятся о платьяхъ, и часто на достаточной купчихѣ вы увидите засаленное платье, черные чулки и пестрый платокъ въ рукѣ. Наряды мужей еще болѣе забавны. Объ удовольствіи чистаго и хорошаго бѣлья не имѣютъ понятія. За домашнимъ столомъ не перемѣняютъ тарелокъ: два стакана служатъ дюжинѣ ртовъ. И все это тѣмъ непонятнѣе что въ званые обѣды вы увидите европейски накрытый столъ и нерѣдко европейскія кушанья, слѣдственно они знаютъ что хорошо, что дурно; но, кажется, считаютъ чистоту праздничнымъ кафтаномъ, который надѣвается только для показу. Не говорю о лѣни и нечистотѣ Якутовъ. Несомнѣнно что русскій работникъ сработаетъ въ день противъ трехъ Якутовъ, хотя сіи послѣдніе весьма переимчивы въ рукомеслахъ и отлично наслѣдовали у Русскихъ искуство Толкучаго рынка дѣлать красиво, дешево и никуда не годно.

Оставшись снова одинъ безъ Захара, я долго не могъ собраться съ мыслями; теперь онѣ начинаютъ устаиваться, и я снова примусь за перо. (1) Теперь посылаю къ матушкѣ два стихотворенія, Черепъ и Тостъ. Первой метафизика, мистическая шарада, которой я и самъ не могу разгадать. Эпиграфъ его изъ Гёте; другой — сонъ небывалаго счастія. (2)

Есть еще кой-какія штучки на станкѣ, но челнокъ воображенія запутался въ нитяхъ риѳмъ. Мнѣ непремѣнно должно сидѣть чтобы летать. Безъ этого ртутная моя фантазія, какъ летучая рыбка, кидается въ разные элементы, не проницая ихъ. Обнимаю васъ, милые друзья! Будьте крѣпки духомъ и здоровьемъ, какъ крѣпка моя любовь къ вамъ.

Вашъ Александръ Бестужевъ.

(1) Ротмистръ графъ Захаръ Чернышевъ (давно уже покойный), сосланный въ 1825 г. въ каторжную работу „за принадлежность къ тайному обществу съ знаніемъ цѣли онаго“, послѣ кратковременнаго пребыванія въ острогѣ въ Читѣ, въ 1828 году былъ переведенъ на поселеніе въ Якутскъ, и уже въ началѣ 1829 года получилъ прощеніе, едва ли впрочемъ не съ переводомъ въ кавказскую армію.

(2) См. примѣч. къ письму № 19.

 

21. (*)

Якутскъ, 9го марта, 1829.

Милые братья!

Я, кажется, уже сообщилъ вамъ объ отъѣздѣ моего compagnon des larmes, non d’armes (товарища по горю, а не по оружію); если же я не писалъ объ этомъ, то тѣмъ не менѣе я одинокъ. Онъ уѣхалъ такъ поспѣшно что едва успѣлъ выговорить adieu, такъ что послѣднее слово Dieu, относилось болѣе къ путешественнику нежели ко мнѣ. Да хранитъ же Онъ его и да пошлетъ ему успѣха! Я же удовольствуюсь таинственной частицей à..... Судьба укажетъ мнѣ гдѣ я нахожусь, на глухой ли улицѣ, или на перепутьи. Вы, конечно, думали, судя по обстоятельствамъ въ которыхъ нахожусь, что я снова предаюсь одинокимъ плаксивымъ жалобамъ? Но на этотъ разъ, ваша прозорливость ошиблась. Я нахожусь въ ровномъ расположеніи духа. Читаю исторію и бесѣдую съ прошедшими временами. Иногда я осмѣливаюсь даже писать, но (только) прозою теперь, направляя свое перо на романтизмъ и, кажется, нашелъ на моихъ усахъ сѣверо-западный проходъ, раздѣляющій два материка, классиковъ и романтиковъ. Конечно, я никогда не стану увѣрять чтобъ я былъ изобрѣтателемъ чего-нибудь подобнаго; но, по крайней мѣрѣ, я очень доволенъ что распуталъ этотъ хаосъ для своей собственной пользы. Прежде я шелъ ощупью. Мое сужденіе висѣло на воздухѣ, какъ гробъ Магомета, и (по народному преданію) малѣйшее дыханіе, пропитанное чеснокомъ, низвергало его съ воздушнаго мѣстопребыванія. Изъ русской литературы я читаю только Телеграфъ. Въ немъ странная смѣсь выбора самаго просвѣщеннаго и вздора самаго невѣжественнаго, тутъ умъ желающій учиться и тщеславіе желающее учить; это ученикъ который корчитъ педанта. На дняхъ прочелъ я одну изъ его ученыхъ замѣтокъ на мнѣніе, не менѣе ученое, Араго, который разказываетъ намъ какъ новость что снѣгъ предохраняетъ землю отъ холода. Симъ объясняется (говоритъ Телеграфъ) великое количество снѣга въ холодныхъ странахъ и безснѣжіе въ теплыхъ. Великая экономія природы!! Въ Россіи нѣтъ ни одного простолюдина который бы не зналъ что снѣгъ, какъ дурной проводникъ, удерживаетъ теплородный газъ и не пропускаетъ внѣшній холодъ. Но утверждать что въ Якутскѣ болѣе снѣгу чѣмъ въ Новгородѣ совершенно ложно, потому что холодъ препятствуетъ образованію снѣжныхъ облаковъ въ Якутскѣ, точно также какъ жаръ въ Италіи. Одна лишь умѣренная температура благопріятствуетъ образованію снѣга. Гдѣ же эта экономія природы, когда, за недостаткомъ снѣга, пропадаетъ всякая растительность у полюса? Это значитъ извращать причины и принимать послѣдствія за причины. Это не случайность, не особый законъ что нѣтъ снѣгу въ жаркихъ странахъ, а просто воздухъ недостаточно холоденъ чтобъ образовать снѣгъ и сохранить его; vice versa, у насъ мало снѣгу, потому что воздухъ слишкомъ холоденъ чтобы наполняться испареньями. Я предполагаю что адъ очень далекъ отсюда, если судить по нашей землѣ замерзшей даже лѣтомъ. Много лѣтъ пройдетъ, пока Якутскъ просвѣтится и приблизится къ аду. По этому сужденію вы видите что я принадлежу къ школѣ волканистовъ, которые утверждаютъ что внутри земнаго шара находится пылающее горнило, предостерегающее насъ по временамъ своими фейерверками и своими salto-mortale что нашъ salto-mortale ближе къ намъ нежели мы думаемъ. Но пока, друзья, будемъ жить какъ живется и будемъ пользоваться жизнью по возможности. Желаю вамъ румянецъ здоровья и радость сердца для облегченія страданій. Я, благодаря Бога, въ эту минуту здоровъ и бодръ. Сидя въ своемъ углу, попрежнему люблю васъ болѣе всего на свѣтѣ. Миръ вамъ. Простите мое маранье.

Вамъ преданный Александръ Бестужевъ.

(*) Приводимъ это и слѣдующія два письма въ переводѣ. Въ подлинникѣ они писаны по-французски, а второе отчасти и по-англійски.

 

22.

Якутскъ, 25го марта, 1829.

Милые братья!

Еслибы мои мысли доходили до васъ также часто какъ я думаю о васъ, мои письма уподоблялись бы крупному, тяжеловѣсному сентябрьскому дождю. Но не обладая чародѣйствомъ писать на золотомъ листѣ ея рогатой ночной свѣтлости, и такъ какъ страна свиданій (гостиница земли, какъ Жуковскій говоритъ) исключительно обитаема поэтами и ясновидящими, то я долженъ бы былъ довольствоваться nolens-volens (волей-неволей) большою почтовою дорогой и писать вамъ мой нескладный вздоръ на земной бумагѣ, пересылая его въ обыкновенной почтовой телѣгѣ. Помилуйте, о чемъ мнѣ говорить, когда мнѣ нечего дѣлать? Конечно. Жизнь разумнаго существа заключается не въ однихъ дѣйствіяхъ, но и въ мысляхъ; однако я еще сомнѣваюсь, должна ли каждая мысль быть обнародована прежде чѣмъ она хорошо переварится и слѣдовательно хорошо выработается. Нетерпѣливый и легкомысленный, могу ли я быть способнымъ на такой трудъ? Желалъ бы быть способнымъ къ нему. Моя внѣшняя жизнь все та же. Хуже чѣмъ ничто. Обычныя слова часовыхъ при смѣнахъ: все обстоитъ благополучно, можетъ служитъ эпиграфомъ къ моей жизни. Дѣйствительно, такое классическое однообразіе опротивѣло мнѣ, я очень важно попиваю чай и покуриваю трубку, отъ времени до времени примѣшиваются нѣсколько вздоховъ, которыхъ никто не можетъ раздѣлить, и зѣвота, которую никакой сонъ не въ состояніи унять. Я смѣло могу сказать что дни мои состоятъ изъ глотковъ чая, клубовъ табачнаго дыма, вздоховъ и зѣвоты. Исключая нѣсколькихъ маленькихъ прогулокъ и авторскихъ порывовъ, плоды которыхъ, освобождая мой мозгъ отъ слишкомъ воспламененнаго воображенія, служатъ для закуриванія трубокъ въ примѣненіи къ домашней экономіи. Я рекомендую подобный строгій судъ всѣмъ моимъ сотоварищамъ писакамъ, какъ лучшее разрѣшеніе Шекспировскаго сомнѣнія: „Печатать или не печатать? “ Что касается до моего чтенія, то оно очень разнообразно, но по преимуществу нѣмецкое. Гете меня очень затрудняетъ. Мое упорство понять непонятное часто утомляетъ меня. Я бросаю книгу въ сторону, отсылая автора къ чорту. Послѣднее время утѣшалъ меня Франклинъ. Какая теплая любовь къ человѣчеству! Какая убѣдительная ясность изложенія! Вотъ былъ человѣкъ! Надѣюсь что вы прочли метеорологическую замѣтку въ моемъ послѣднемъ письмѣ. Пользуясь случаемъ погрузиться въ воздушное пространство, я тебѣ объявляю, какъ любителю физики, что мнѣніе Шуберта о сѣверномъ сіяніи самое правдоподобное изъ всѣхъ до сихъ поръ высказанныхъ. Онъ говоритъ, и я подтверждаю (по всѣмъ разказамъ), что сѣверное сіяніе совсѣмъ не дѣйствіе миража или электричества, но послѣдствіе горѣнія азота, сожигаемаго падающими звѣздами. Такъ какъ діаметръ вращенія на экваторѣ длиннѣе всѣхъ другихъ, непремѣнное слѣдствіе его постояный токъ къ обоимъ полюсамъ, увлекающій въ своемъ движеніи прежде всего газъ, какъ жидкость наилегчайшую; такъ что еслибы горѣніе не разжижало такъ кстати полярную атмосферу, намъ, сосѣдямъ полюсовъ, пришлось бы задохнуться не далѣе какъ черезъ 100 лѣтъ, или мы были бы вынуждены путешествовать въ сгущенномъ азотѣ, съ заступомъ въ рукѣ. Еще, если позволите, нѣсколько словъ о свѣтѣ. Я готовъ съ каждымъ спорить и утверждать вещественность свѣта, очевидность чего была доказана послѣдними опытами Перкинса. Скажите, ради Бога, зачѣмъ будутъ меня увѣрять изобрѣтатели новыхъ системъ, что не свѣтъ распространяется при восходѣ солнца, но тьма ускользаетъ при его содѣйствіи. Въ самомъ дѣлѣ, я долго напрягалъ умъ, пока не догадался въ чемъ дѣло; теперь же съ удовольствіемъ сознаюсь что не вполнѣ его разумѣю. Въ настоящее время года всѣхъ возможныхъ болѣзней я очень безпокоюсь о вашемъ здоровьѣ. Воздухъ пропитанъ головною болью, а земля испаряетъ лихорадку. Я же, до сихъ поръ по крайней мѣрѣ, здоровъ и бодръ. Зима не покидаетъ насъ: вездѣ блескъ и холодъ. Вліяніе солнца видно только на крышахъ, которыя оно покрываетъ ледяными сосульками; другихъ признаковъ приближающейся весны, „этой эѳирной нѣги“, какъ говоритъ Томсонъ, не имѣется. Посылаю вамъ обоимъ три предмета, совершенно для меня лишніе; пользуйтесь ими и раздѣлите ихъ между собою какъ хотите. Да благословитъ васъ Богъ, мой дорогой, болѣе чѣмъ дорогой Николай и многолюбимый братъ Михаилъ, братья крови и сердца моего. Да смягчатся ваши страданья радостью и здоровьемъ, и да пополнится остальное ваше время досугомъ и удовольствіями. Вы всегда пребываете въ мысляхъ любящаго васъ брата

Александра Бестужева.

 

23.

Якутскъ, 10го апрѣля, 1829.

Милыя братья!

Въ моихъ двухъ послѣднихъ письмахъ я говорилъ вамъ о метеорологіи; сегодняшнее письмо будетъ посвящено магнетизму земли. Вы знаете, или вы не знаете, что подразумѣвается подъ этимъ названіемъ. О помянутомъ предметѣ даже орлы между учеными знали не болѣе насъ невѣждъ. Вѣрно только то что электричество, гальванизмъ и магнетизмъ все одно и то же; что Лейденская банка и Вольтовъ столбъ, и компасъ дѣйствуютъ подъ вліяніемъ одного закона и одной и той же силы въ разныхъ ея видоизмѣненіяхъ. Но это еще не все. Извѣстный Гумбольдтъ недавно открылъ видимое вліяніе сѣвернаго сіянія на магнитную стрѣлку, которая „колеблется, дрожитъ и прыгаетъ, когда сѣверное сіяніе такъ любезно что освѣщаетъ полярныя страны, какъ будто въ нихъ сокрыты глаза кокетки. Замѣтьте также что движеніе стрѣлки производится во всѣхъ направленіяхъ, такъ что наклоненіе также мѣняется какъ уклоненіе. Кромѣ того говорятъ, то-есть Гумбольдтъ говорить, что существуютъ магнетическія бури, не тѣ впрочемъ которыя кружатъ дамамъ головы; онѣ сильно дѣйствуютъ на компасъ подъ всѣми широтами и заставляютъ прыгать бѣдную стрѣлку безъ видимой причины. Вы сами, я думаю, бывъ на морѣ, (*) не одинъ разъ замѣчали подобное колебаніе компаса; остается узнать, связана ли эта магнетическая пляска съ музыкой тетки моей aurore boréale (сѣвернаго сіянія). Одинъ молодой Прусакъ посѣщалъ съ этою цѣлью нѣсколько сѣверныхъ странъ и находится теперь въ Камчаткѣ. Онъ докторъ философіи и человѣкъ съ большими способностями и образованіемъ. (**) Якуты приняли его за чародѣя и увѣряютъ что онъ пришелъ сюда ловить звѣзду скрывшуюся съ небосклона Европы. Они не въ состояніи постичь того какъ можно добровольно и безъ умысла просиживать ночи на пролетъ въ созерцаніи звѣздъ. Глупцы!

(*) Оба брата, Николай и Михаилъ Бестужевы, воспитывались въ морскомъ кадетскомъ корпусѣ, оба служили во флотѣ, участвовали во многихъ экспедиціяхъ, и изъ нихъ второй только въ 1824 году перешелъ въ лейбъ-гвардіи Московскій полкъ.

(**) Рѣчь, кажется, идетъ о докторѣ Эрманѣ, съ которымъ Бестужевъ имѣлъ случай познакомится въ Якутскѣ и съ которымъ потомъ имѣлъ ученую переписку на французскомъ языкѣ. Одно изъ писемъ А. Бестужева къ Эрману, написанное въ томъ же 1829 году, но уже изъ Дербента, напечатано въ Полномъ Собраніи сочиненій Марлинскаго, т. III.

Вы видите, однако, что все это въ прямомъ противорѣчіи съ азотною теоріей сѣвернаго сіянія которую я прежде усвоилъ, потому что она мнѣ казалась самою правдоподобною. Но какъ узнать что похоже на правду, когда мы не знаемъ что такое истина. Не значитъ ли это мѣрять невѣрною мѣркой? Я люблю, однако, согласовать противорѣчія, и предполагаю что азотъ чрезъ горѣніе магнетизируетъ воздухъ до такой степени что производитъ подобное явленіе. Я не скрою, однако, моего сомнѣнія относительно теоріи передвиженія азота. И отчего, бы въ самомъ дѣлѣ, протекалъ только онъ одинъ, и по преимуществу отъ экватора къ полюсамъ? Атмосфера не разлагается ни вслѣдствіе перемѣщенія, ни въ угоду гг. Парроту и Шуберту; другія частицы составляющія воздухъ должны бы также перемѣщаться какъ и азотъ. Что вы объ этомъ скажете?

Одинъ изъ жителей Якутска вздумалъ выкопать колодезь. 7 саженъ уже вырыто, а вода не хочетъ выступать и, вѣроятно, не покажется никогда. Спросятъ, отчего? По простой причинѣ, потому что средняя температура, то-есть термометрическая сумма распредѣленная на 365 дней даетъ 5½ холода, изъ чего слѣдуетъ что глубже 2½ саженъ температура земли равняется средней температурѣ страны, если не вмѣшается волканическій огонь. Такимъ образомъ температура возвышается на каждую сотню футовъ глубины на одинъ градусъ. На поверхности температура мѣняется по времени года. Внутренняя температура подъ экваторомъ на 18 выше нуля. Изъ всего сказаннаго слѣдуетъ что я въ Якутскѣ послѣ смерти не промочу своихъ ногъ, такъ какъ почва здѣсь постоянно оледенѣлая. Итакъ въ одинъ прекрасный день найдутъ мои кости вмѣстѣ со скелетами мамонтовъ. Оттепель наступила; ночи становятся прозрачными, дни ясными. Да будетъ ваше расположеніе духа такое же. Я здоровъ и веду себя хорошо; говѣю, молясь о васъ. Богъ въ помощь вамъ, друзья мои.

P. S. Получили ли вы съ прошлою почтой три посланныя отъ меня вещи, именно: куртку на лисьемъ мѣху и пр.

Неизмѣнно любящій васъ братъ и другъ

Александръ Бестужевъ.

 

24.

Якутскъ, 1829 апрѣля 10го дня.

Любезнѣйшая матушка!

Я снова озабоченъ сомнѣніями, не получая отъ васъ писемъ двѣ почты сряду. Дороги по сію пору должны были быть нетронуты по всей Сибири, и минувшая почта пришла къ намъ днемъ ранѣе обыкновеннаго. Пасха на дворѣ, а со всѣмъ тѣмъ у насъ едва таютъ науличныя грязи, но за то когда рухнутъ всѣ снѣга, то въ городѣ надобно будетъ пробираться вплавь; слѣдственно самый праздникъ дастъ много работы и заботы охотникамъ и невольникамъ визитовъ. Благодаря Бога, я теперь избавленъ отъ этой язвы, и могу проводить въ халатѣ то время когда всѣ другіе во всѣхъ углахъ святой Руси гремятъ колесами и калошами по грязной мостовой или просто по грязи безъ мостовой. Здоровье мое ровно; только что-то грустно душѣ. Исполняя долгъ христіанина и человѣка, мыслію прошу у васъ отпущенія за всѣ огорченія встарину причиненныя вамъ, — равно какъ и всѣмъ въ Россіи, волей и неволей, — вѣдомымъ дѣломъ и неумышленнымъ словомъ. Я говѣю на сей недѣлѣ и, Богу помогающу, надѣюсь душевно поздравить васъ съ Свѣтлымъ Воскресеніемъ Христовымъ и самъ обновленный духомъ. Желая всякаго счастія и полнаго здоровья, есмь покорный вашъ сынъ

Александръ Бестужевъ.

P. S. Полагая что при настоящихъ духовныхъ моихъ занятіяхъ „во многомъ глаголаніи нѣсть спасенія“, я на сей разъ пожелаю только милымъ сестрицамъ моимъ радостно встрѣтить день Пасхи, и весело, или по крайней мѣрѣ безъ тоски, проводить оную. Получили ли отъ 25го марта съ письмами мой портретъ? Прощаясь съ вами какъ грѣшникъ и привѣтствуя васъ заранѣе какъ причастникъ, остаюсь неизмѣнно-любящимъ васъ братомъ.

Александръ Бестужевъ.

Портретъ отправленъ.

(На оборотѣ: ея высокородію милостивой государынѣ Парасковьѣ Михайловнѣ Бестужевой. Въ С. -Петербургъ, на Васильевскій островъ, въ 14 линіи, въ домѣ купца Шильцова.)

 

25.

Якутскъ, 1829, 25го апрѣля.

Любезнѣйшая матушка!

Сегодня, то-есть 24го числа, я получилъ вдругъ два письма отъ васъ: одно отъ 25го января, другое отъ 17го февраля, съ приложеніемъ 200 р. за которые благодарю душевно, и тѣмъ болѣе что я было чувствовалъ въ нихъ не малую надобность. Посылка задержана въ Иркутскѣ, за разлитіемъ верховьевъ Лены, и получится здѣсь не ранѣе исхода мая. Что же касается до выговора за рѣдкое писаніе къ читинскимъ братьямъ, — я не беру его на свои плечи, ибо пишу къ нимъ регулярно черезъ почту, а часто и двѣ сряду. Особенно въ этомъ году каждый почтовый день отправлялъ къ нимъ посланія: полученіе же зависитъ не отъ меня. Къ вамъ я пишу безъ исключенія всякую почту, въ доказательство той истины что хотя намѣреніе и благое, но исполненіе плохое, и что сердце не всегда хорошій ораторъ. Христосуясь съ вами мысленно, я воспоминаю свѣтлую заутреню, которую обыкновенно мы встрѣчали въ церкви Академіи Художествъ; по крайней мѣрѣ въ моемъ отрочествѣ. (*) Праздники провелъ особенно грустно, и по сердцу, и по погодѣ, которая стояла до сихъ поръ одного цвѣта съ моимъ духомъ: холодна и ненастна; грязь была не проѣздимая, снѣгъ таялъ не падая, и вѣтеръ барабанилъ въ кровли и ставни. Только одинъ университетъ собакъ лаемъ своимъ доказывалъ что въ городѣ есть жизнь, да Якуты, которые считаютъ звонъ своеручный дѣломъ спасительнымъ, забравшись на колокольни, трезвонили отъ чистаго сердца. Здѣсь колокольни суть единственное увеселеніе въ Пасху. Еще узналъ я что старухи носятъ внучковъ своихъ подъ колокола, считая это предохранительнымъ средствомъ отъ будущихъ болѣзней. По крайней мѣрѣ это не спасло многихъ дѣтей отъ настоящихъ простудъ, обыкновеннаго слѣдствія суевѣрій. Сію минуту только проглянуло солнце, и барометръ даетъ слово за хорошую погоду, но кто же вѣритъ надписямъ барометра? Воздухъ можетъ облегчиться и при худой погодѣ, или ртуть упасть и въ хорошую. Только пора быть ведру на небѣ и въ сердцѣ вашемъ, любезнѣйшая матушка. Будьте здоровы и покойны, вотъ моя просьба вамъ и молитва Богу. Лобзаю руку вашу. Покорный и любящій сынъ

Александръ.

(*) См. предисловіе къ этимъ письмамъ.

Любезнымъ сестрицамъ христіанское и братнее объятіе.

За Андрея благодарю, онъ уже здѣсь; жалко и досадно видѣть его въ такомъ видѣ въ печати. (1) Не знаю когда, скрѣпя сердце, снова за него приняться. Цвѣты (2) меня ободряютъ, но это не болѣе какъ комплименты, и я знаю во сколько сребренниковъ цѣнить общія похвалы, какъ и общія побранки. Нынѣ что-то залѣнился, но кой-что прозы въ походѣ. Такъ какъ все на меня находитъ..... (3) то и нѣмецкій языкъ покоится до новаго припадка охоты къ нему. Н. М—ѣ, скажите что я до послѣдней искры памяти не забуду ея ко мнѣ пріязни, равно какъ и дружбы ея супруга.. (4) Да сохранитъ Богъ здоровье ея для малютки. (5) Поклонитесь знакомымъ и домашнимъ, и если увидите англійскаго моего учителя, то поблагодарите за прежнія книги. Получилъ ли онъ Алекс. Джонсона? Простите за малопись: долго ждалъ почты, а теперь нѣтъ время. Вашъ Александръ.

При семъ прилагаю два письма къ закавказскимъ братьямъ.

(1) Андрей, князь Переяславскій, повѣсть въ стихахъ.

(2) Сѣверные цвѣты, альманахъ издававшійся съ 1825 по 1832 барономъ А. А. Дельвигомъ.

(3) Слово не разборчивое.

(4) Наталья Михайловна и мужъ ея Кондратій Ѳедоровичъ Рылѣѳвы.

(5) Дочери, Анастасіи Рылѣевой.

 

26.

Якутскъ, 1829, апрѣля 25го дня.

Павлу Бестужеву въ 21 артиллерійскую бригаду.

Христосъ воскресе!

Отъ сердца поздравляю тебя, милый Павлуша, съ украшеніемъ сабли твоей орденомъ. Знаки отличія суть не болѣе какъ вещи сами по себѣ, но значительность получаютъ только отъ заслугъ за которыя даны, и потому они, какъ фонари, озаряютъ достоинства, или виднѣе дѣлаютъ недостатокъ оныхъ. Нисколько не сомнѣваюсь что не случай, но дѣло доставили тебѣ эту искру монаршей милости, и потому ты можешь не краснѣя глядѣть въ глаза товарищамъ и не прятать ефеса за фалду предъ заслуженными воинами. Какъ я слышалъ, ты провелъ зиму въ Тифлисѣ, на паркетѣ и коврахъ, или за канцелярскою оловянною чернильницей, поперемѣнно. Я, правду сказать, хоть не видалъ паркетовъ, но туфли мои прогуливались всю зиму по войлоку, который здѣсь нужнѣе вашихъ шемаханскихъ, и чернильница (хотя и рѣдко) играла у меня не послѣднюю роль, особенно въ почтовые дни. Я, кажется, у тебя спрашивалъ, не сталъ ли ты поэтомъ взглянувъ на Кавказъ, ибо, мнѣ кажется, неучтиво не сдѣлаться имъ будучи такъ близко къ небу; притомъ я раздѣляю классическое мнѣніе, что не видя горъ, не ставятъ и въ стихотворцы, и потому не смѣю бредить риѳмами что въ молодости моей видѣлъ только Пулковскую гору, въ юныхъ лѣтахъ пьяный извощикъ вывалилъ меня на Валдайскихъ; да разъ обѣдалъ я у князя Юсупова на Воробьевыхъ горахъ. Съ тѣхъ же поръ хотя и проѣзжалъ я много хребтовъ, но всѣ они, благодаря правительству, такъ сглажены по дорогамъ что я уже пріѣхавъ въ Иркутскъ узналъ о переѣздѣ черезъ страшныя въ разказахъ горы. Итакъ, какъ видишь, я въ этомъ случаѣ похожъ на русскаго объѣдалу, который, скушавъ на закладъ въ закускахъ приготовленнаго осетра, — вскричалъ: „подавайте же осетра!“ все мнѣ кажется мало, а кто виноватъ? русскіе герои. Они такъ пріучили насъ къ большому размѣру что и самую природу хотимъ мы раздвинуть для простора. Для насъ, Русскихъ, нѣтъ ни времени, ни разстоянія. Сегодня въ Москвѣ, а завтра въ Парижѣ, еще шагъ — и въ Стамбулѣ. Думаю что ни одинъ народъ такъ не сближалъ быстроты дѣла съ быстротой мысли. Хочу по-русски значитъ могу.

Если ты занимаешься въ часы досуга словесностію, то помни, пожалуй, что ранніе цвѣты не всегда бываютъ красивы и, ради Бога, не дѣлай изъ пера ремесла: у насъ еще званіе сочинителя (съ приписью) плохо уважено, и надобно имѣть какія-нибудь побочныя средства для извиненія въ писательствѣ. Штатнаго автора, правда, хоть и приглашаютъ всюду, если онъ въ модѣ, но приглашаютъ какъ саладнаго мастера къ обѣду. Monsieur écrit joliment, говоритъ хозяинъ, чуть не указывая на него пальцемъ, и гости, оглядывая автора какъ заморскую чайку, говорятъ ага! съ видомъ благосклонности. Ты, какъ офицеръ, не имѣешь надобности отпирать риѳмами воротъ, и если поведеніе твое будетъ безъ упрека, а служба безъ пятна, то онѣ послужатъ лучшими рекомендателями. Занимайся литературой для своего удовольствія, а не для причудъ другихъ. Она добрый другъ, но злой баринъ. Прошу тебя вспомни меня при первомъ бокалѣ и при первомъ выстрѣлѣ, и они вѣрно не минуютъ цѣли. Будь счастливъ и не забудь не совсѣмъ счастливаго брата

А. Бестужева.

27.

Якутскъ, 1829, мая 9го дня.

Любезная матушка!

Въ день именинъ старшаго брата пишу къ вамъ, и сердечная слеза дрожитъ на рѣсницѣ. Было время когда мы весело проводили этотъ весенній праздникъ, и весна жизни не грозила ненастьемъ которое теперь бьетъ въ мои окна. Слава Богу, премудрость Его сокрыла отъ нашихъ глазъ грядущее, иначе мы тогда не наслаждались бы настоящимъ и теперь не вспоминали бы минувшаго.... Это письмо вѣроятно застанетъ васъ на отъѣздѣ или въ дорогѣ въ деревню и потому позвольте поговорить о дѣлѣ. Вы, конечно, уже получили письма, въ коихъ я толковалъ о предполагаемомъ мною изданіи, (*) и потому повторяю просьбу мою чтобы распорядиться насчетъ пріемки тетрадей и отсылки ихъ въ цензуру, чтобъ это могло выйти въ свѣтъ своевременно. Если это состоится, то печатать 2. 000 экземпляровъ, на петергофской бумагѣ, въ форматѣ Сѣверныхъ Цвѣтовъ, прозу compacte, стихи съ разрядкою.... О корректурѣ особенно прошу позаботиться, наиболѣе въ сличеніи съ моимъ писанымъ текстомъ; имѣя свои особыя странности въ слогѣ и правописаніи, не хочу надѣвать чужихъ обносковъ, по пословицѣ: „хоть худо да свое“. На всякій случай, — хоть это и сходно будетъ съ охотникомъ продающимъ шкуру не убитаго медвѣдя, — вотъ наставленіе какъ обходиться съ націей книгопродавцевъ: кто беретъ заранѣе 300 экземпляровъ на чистыя деньги, сбросить 30 процентовъ съ рубля съ публичной цѣны (она назначится мною послѣ), кто 200, — уступить 25 процентовъ, кто менѣе — 20; за коммиссію (что дѣлать не ранѣе какъ по истеченіи мѣсяца по выходѣ) давать 15 процентовъ. Кредитъ можно дѣлать только Сленину и Смирдину, и по ихъ поручительству. Да кромѣ того, во избѣжаніе лишней припечатки экземпляровъ, заглавный листъ напечатать въ другой типографіи. У насъ книжное пиратство въ полной силѣ, и по неволѣ надобно брать свои мѣры противъ хитрости ничѣмъ неограниченной.

(*) Писемъ этихъ нѣтъ въ собраніи у насъ находящемся и, какъ кажется, они и не были получены П. М. Бестужевой.

Покидая эти подробности, которыя хоть на минуту отвлекли мои мысли отъ грустныхъ предметовъ, переходу къ важному вступленію и нерѣдко содержанію всесвѣтныхъ разговоровъ — къ погодѣ. Она у насъ отлично дурна. Бурные вѣтры смѣнились теперь дождемъ, но холода стоятъ постоянно. Лена идетъ на прибыль, и потому почта замедлится въ пути: апрѣльская придетъ къ намъ въ концѣ мая, но, какъ кажется, не найдетъ цвѣтовъ, если не привезетъ ихъ сама. Только дикіе гуси съ крикомъ летятъ на море чтобы доставить Колымцамъ единственное пропитаніе; дивная заботливость Промысла. Да сохранить Всевышній ваше здоровье, любезнѣйшая матушка, какъ хранитъ онъ мое. Разрушительный климатъ здѣшній начинаетъ только съ зубовъ свое грызенье, впрочемъ грѣхъ жаловаться. Сестрицъ прошу васъ обнять за меня, припомнивъ и читинскихъ братьевъ. Петру и Павлу привѣтъ, знакомымъ и домашнимъ поклоны. Въ мирномъ на Волховскомъ жилищѣ своемъ (*) забудьте несчастіе какъ во снѣ, но только помните безъ укора любящаго васъ сына

Александра Бестужева.

(*) Имѣніе Бестужевыхъ, Сольцы, куда мать ихъ съ сестрами удалялась каждое лѣто, было на Волховѣ, въ Новоладожскомъ уѣздѣ, въ Петербургской губерніи.

 

28.

Якутскъ, 1829, мая 25го дня.

Открывшаяся Лена принесла на хребтѣ своемъ вмѣстѣ со льдами и посылку, за которую благодарю, цѣлуя заботливую руку вашу, любезная матушка. Снуры очень хороши, карпетки весьма полезны. Жаль только что эта почта не привезла о васъ вѣсточки и, что еще печальнѣе, привезла ужасную вѣсть объ убійствѣ при персидскомъ дворѣ посланника. Нe говорю уже какую горесть почувствовалъ я о потерѣ человѣка, котораго пріязнію имѣлъ счастіе пользоваться, но (не) просто какъ человѣкъ, но просто какъ Русскій, могу ли не горевать о такой безвременной кончинѣ человѣка, которому счастіе обѣщало все въ будущемъ, и который столько обѣщалъ отечеству своими познаніями и талантами! Вотъ судьба: одного градъ пуль минуетъ, другой пораженъ желѣзомъ въ лонѣ мира, подъ кровомъ народныхъ правъ и за стѣнами гостепріимства. Сколько людей завидовали его возвышенію, не имѣя и сотой доли его достоинствъ, кто позавидуетъ теперь его паденью? Молнія не свергается на мураву, но на высоту башень и на главы горъ. Высь души кажется, манитъ къ себѣ ударъ жребія. Доблесть человѣческая осуждена гибнуть въ цвѣту, въ этомъ мірѣ одинъ Богъ разсыпаетъ плоды ея здѣсь и тамъ. (*)

(*) А. Бестужевымъ, безъ сомнѣнія подъ живымъ впечатлѣніемъ печальнаго извѣстія о смерти Грибоѣдова, была составлена весьма интересная статья: Знакомство мое съ Грибоѣдовымъ. Обязательно сообщенная мнѣ Еленой Александровной Бестужевой, она помѣщена мною въ Отечественныхъ Запискахъ 1861 года.

Вы кручинитесь, любезнѣйшая матушка, что, при открывающейся войнѣ, братья-воины будутъ снова подвержены опасностямъ. Примѣръ Грибоѣдова можетъ доказать вамъ невѣрность расчета вѣроятностей, а милость Провидѣнія, хранившаго ихъ доселѣ, пусть успокоитъ насчетъ будущаго. „Что будетъ то будетъ, говорилъ Хмѣльницкій, а будетъ то что Богъ дастъ.“

Погода у насъ стоитъ зѣло сумрачная, рѣка играетъ, то-есть то прибудетъ, то сбудетъ, и что страннѣе всего, до сихъ поръ не одного павозка не приплыло. По лугамъ, на которыхъ протекъ разливъ Лены, теперь зеленѣетъ трава, но по суходоламъ гдѣ-гдѣ свѣжую муравку увидишь, кусты чуть распушаются, а деревья наги; сбросивъ зимнія иглы, они не отростили еще новыхъ ногтей. Но что значитъ скучная здѣшняя весна въ сравненіи съ Туруханскомъ или Колымою, гдѣ и въ іюлѣ мѣсяцѣ въ самомъ городѣ иногда не протаиваютъ снѣга, несмотря на то что солнце не вечерѣетъ. Впрочемъ и здѣсь ночи, которыхъ обращикъ мы видѣли въ Петербургѣ, безъ тѣни и свѣжести. Мудрено ли что чудакъ поэтъ Альфіери уѣхалъ изъ Сѣверной Пальмиры на другой день своего прибытія, испугавшись свѣтлости нашихъ ночей и блѣдности русскаго неба! Небо здѣсь еще блѣднѣе, и мѣсяцъ обыкновенно виденъ лежащимъ роги вверхъ, что весьма дѣлаетъ его сходнымъ съ ладьею. Впрочемъ, я пользуюсь здѣсь сосѣдствомъ большой небесной Медвѣдицы, старой своей знакомки; въ хвостѣ ея, попрежнему, сверкаетъ Полярная Звѣзда, а порой лучи ея сыплются и на бумагу. Что-то дошли ли до васъ первые стихи мои? И что съ ними, если дошли?

Сестрицъ прошу перецѣловать одну за другою; не пишу особенно по нерасположенію духа, вслѣдствіе политическихъ новостей. Воображаю печаль почтенной матушки и сестры Александра Сергѣевича! (*) Въ ихъ домѣ, въ Москвѣ, я былъ какъ родной, теперь они потеряли единственнаго!!.. Пожелайте выздоровленія старшей тетушкѣ и веселья обѣимъ. Кат. Мих. мое почтеніе, Ник. Серг. вдвое, всѣмъ меня помнящимъ привѣтъ. Мнѣ самому — ваше благословеніе.

Сынъ вашъ Александръ.

(*) Грибоѣдова.

P. S. Всѣ сказанныя вами письма получилъ.

 

29.

Иркутскъ, 1829 года, 27го іюля.

Любезные братья Михаилъ и Николай!

Богъ великъ, и государь милостивъ. Оба услышали мои мольбы, я солдатъ и лѣчу къ стѣнамъ Эрзерума.

Путь мой верхомъ по берегамъ Лены былъ труденъ и опасенъ, рѣдкій день проходилъ безъ приключеній, но каждый часъ сближаетъ меня съ битвами за правое дѣло, и я благословляю судьбу.

Мужайтесь, уповая на Бога. Желайте мнѣ заслужить царское великодушіе. Обнимаю васъ послѣдній разъ въ Сибири, будьте теперь здоровы и всегда счастливы. Душою братъ и другъ

вашъ Александръ.

P. S. При семъ посылаю 3½ аршина сукна сѣраго. Однѣ рукавицы и однѣ перчатки съ береговъ Лены. Также куртку нанковую, подбитую летягами, и сто рублей на мелкіе расходы.

Я внѣ себя отъ радости что увижусь съ братьями. (1) Неужели и съ вами не увижусь я? (2) Дай Боже, по крайней мѣрѣ, чтобы духъ мой съ кроваваго поля узрѣлъ васъ счастливыми.

(1) Петромъ и Павломъ.

(2) Судьба не сулила Александру Бестужеву видѣться съ „друзьями души его“, какъ онъ называлъ своихъ братьевъ Николая и Михаила.

———

Александру Бестужеву крѣпко стосковалось въ Якутскѣ. Жажда дѣятельности мучила его невыразимо. Занятія кабинетныя, при невозможности съ кѣмъ бы то ни было подѣлиться результатами своихъ трудовъ, не могли, конечно, удовлетворить этого человѣка.... И вотъ онъ рѣшается, хоть чрезъ тернистый, полный опасностей боевой путь Кавказской жизни, но добиться въ концѣ концовъ свободы, или, по крайней мѣрѣ, возможности имѣть большій просторъ для дѣятельности.... Всеподданнѣйшее прошеніе Бестужева о переводѣ его на Кавказъ, написанное горячо, было услышано. 29го іюня 1829 года онъ прибылъ въ Иркутскъ. 4го іюля того же года, вмѣстѣ съ Толстымъ, однимъ изъ товарищей его несчастія, также переведеннымъ на Кавказъ, выѣхалъ онъ изъ столицы Восточной Сибири. Ровно черезъ мѣсяцъ оба изгнанника прибыли на Кавказъ и немедленно приняли участіе въ экспедиціяхъ противъ Горцевъ.... Но мы еще, быть-можетъ, увидимся съ А. Бестужевымъ на Кавказѣ, въ другомъ его собраніи писемъ, также еще неизданныхъ и приготовляемыхъ нами къ печати.

М. СЕМЕВСКІЙ.