ЯКУТСКАЯ ПАЛЕСТИНА.

«Сибирскiй сборникъ» 1891, книга II

Какъ извѣстно, привычка является для обыкновеннаго смертнаго источникомъ многихъ симпатій, иногда даже лишаетъ его возможности правильно судить объ окружающемъ. Вещи и явленія, къ которымъ мы присмотрѣлись съ дѣтства, кажутся намъ столь логически-необходимыми, что мы съ трудомъ въ состояніи бываемъ представить себѣ иной порядокъ вещей и явленія. Но даже и для не обыкновенныхъ смертныхъ этотъ законъ сохраняетъ свою силу. Въ наукѣ извѣстенъ рядъ случаевъ, когда ошибочныя заключенія обязаны бывали своимъ происхожденіемъ именно неспособности ученыхъ мужей — отрѣшиться отъ логики настоящаго.

Все это я вспомнилъ какъ-то недавно, обогрѣваясь въ якутской юртѣ передъ якутскимъ очагомъ, въ ожиданіи чаю, послѣ переѣзда въ 50 верстъ по 45° R мороза. Я сталъ припоминать и другіе моменты изъ моихъ разъѣздовъ по округу, и мнѣ представилось, что не безъинтересно будетъ (а можетъ быть, и не безполезно) для моихъ европейскихъ собратій познакомиться съ наиболѣе выдающимися изъ этихъ моментовъ.

Вотъ уже восьмой годъ, какъ я разъѣзжаю по Якутскому округу, записывая данныя по этнографіи края. Замѣтки свои я обрабатываю въ болѣе или менѣе обширныя статьи, находящія себѣ мѣсто въ спеціальныхъ изданіяхъ, куда я и отправляю любознательныхъ читателей. На этотъ же разъ я имѣю въ виду описать чисто внѣшнюю сторону своихъ разъѣздовъ, дать читателю понятіе о томъ положеніи, въ которое иногда бываетъ поставленъ человѣкъ, ищущій и не боящійся совершенно новаго, неизвѣданнаго, необычнаго. Лѣтъ 15 тому назадъ, во время моего путешествія по Баваріи, меня до такой степени поражалъ оригинальный костюмъ баварскихъ крестьянокъ, что я почти готовъ былъ думать, что это — маскарадный костюмъ; теперь и костюмъ якутовъ, и вся обстановка ихъ жизни сдѣлались для меня до такой степени простымъ и понятнымъ явленіемъ, что я съ усиліемъ могу себѣ представить, какъ можно чему-нибудь въ немъ удивляться. Я бы хотѣлъ, чтобы и на читателя перешла частичка такой простоты отношенія къ совершенно неизвѣстному предмету, хотя и убѣжденъ, что никакое описаніе не замѣнитъ для него личнаго опыта. Именно въ этомъ и заключается мое желаніе: ни удивлять, ни ужасать читателя я въ виду не имѣю, а тѣмъ менѣе — хвастнуть оригинальностью своего положенія и ловкостью, которую я въ немъ высказываю.

I.

Въ ледоходъ черезъ Лену.

Я засидѣлся въ г. Якутскѣ до послѣдней крайности. До меня доходили слухи, что по Ленѣ уже идетъ шуга; но я не обращалъ на это особеннаго вниманія и хлопоталъ лишь о томъ, чтобы не пропустить послѣдняго дня казеннаго перевоза.

Надо знать, что лѣтомъ сообщеніе между обоими берегами рѣки поддерживается съ одной стороны частными лицами, съ другой — городомъ. Съ частными лицами, — по просту побережными жителями-якутами, приходится входить всякій разъ въ особое соглашеніе, и перевозчики не преминутъ, конечно, содрать съ васъ при случаѣ втридорога. Городской перевозъ вотъ уже нѣсколько лѣтъ кряду беретъ въ подрядъ нѣкто Гольманъ, бывшій ветеринарный врачъ. По условію съ городомъ, онъ обязанъ содержать опредѣленное количество «посудинъ» (лодокъ различной величины) и соотвѣтствующее число кормчихъ и производить безплатно перевозъ людей и скота какъ съ городской стороны на таёжную, такъ и съ таёжной на городскую. «Береговые», по одному на каждой сторонѣ рѣки, являются какъ бы начальниками перевоза и, благодаря безконтрольности своихъ дѣйствій и особымъ свойствомъ сибирской и, въ особенности, якутской администраціи, дерутъ немилосердно съ проѣзжающихъ, преимущественно съ тѣхъ, кто перевозитъ масло и перегоняетъ скотъ — два главнѣйшихъ предмета торговли таёжныхъ якутовъ съ городомъ. Но, за то, хотя и здѣсь приходится, такимъ образомъ, приносить невольную дань, однако все же тутъ имѣешь дѣло съ оффиціальнымъ учрежденіемъ и соглашенія, поэтому, добиться всегда бываетъ легче.

Спѣшу, впрочемъ, прибавить, что условія, въ которыя поставлены кормчіе и береговые, вполнѣ оправдываютъ ихъ дѣйствія. Первые получаютъ отъ г. Гольмана по 40 рублей въ лѣто и обязаны состоять при перевозѣ отъ 1 апрѣля до 1 октября. Весь апрѣль мѣсяцъ они заняты приведеніемъ въ порядокъ лодокъ и веселъ къ предстоящей навигаціи и за это время обыкновенно проѣдаютъ (отчасти, впрочемъ, и пропиваютъ) все свое жалованье, цѣликомъ получаемое впередъ. Такимъ образомъ, съ открытія перевоза и до его окончанія они поставлены въ необходимость прибѣгать къ поборамъ съ проѣзжающихъ якутовъ. Береговые же назначаются г. Гольманомъ безъ всякаго съ его стороны вознагражденія за ихъ трудъ и, слѣдовательно, въ полномъ разсчетѣ на то, что они заставятъ безплатный перевозъ лечь тяжелымъ бременемъ на переѣзжающихъ. Такое положеніе вещей повело къ выработкѣ спеціальной таксы за перевозъ скота и масла (за коня берутъ 40—50 к., за штуку рогатаго скота 25—30 к. ), а колымскіе и верхоянскіе купцы платятъ за перевозку своихъ товаровъ добровольно по состоянію (3—5—10 р. ). Но тоже положеніе приводитъ и еще къ одному, уже крайне печальному явленію: какъ кормчіе, такъ и въ особенности береговые въ обширныхъ размѣрахъ торгуютъ водкой для проѣзжихъ якутовъ (за предѣлами городовъ, т. -е. въ якутскихъ стойбищахъ, продажа вина строго воспрещается закономъ), причемъ за бутылку плохой водки, стоющей въ городѣ 35—40 к., берутъ обыкновенно 1 р. Ну, а извѣстно: гдѣ вино, тамъ и пьяные, а гдѣ пьяные, тамъ ужъ непремѣнно разыграются всѣ страсти. И могу съ чистою совѣстью засвидѣтельствовать, что мнѣ не случалось ни разу переночевать на перевозѣ безъ того, чтобы не быть свидѣтелемъ какого-нибудь скандала. Крики дерущихся, визгъ бабъ, пьяные возгласы — все это неумолчно виситъ надъ берегомъ рѣки, въ особенности съ таёжной стороны.

Итакъ, я прибылъ на перевозъ къ 4 часамъ пополудни 30 сентября 188* года, съ небольшою партіей якутовъ, чтобы переправиться на таёжную сторону. Мы разсчитывали заполучить маленькую лодку и тогда сравнительно легко и скоро добрались бы до противоположнаго берега. Оказалось, однако, что на берегу сидитъ и поджидаетъ перевоза другая партія, такъ что о томъ, чтобы переѣхать на небольшой лодкѣ нечего было и думать. Между тѣмъ по протоку время отъ времени проносились отдѣльныя льдины и груды льда, у береговъ ледъ скопился порядочною массою, а вдали, на «материкѣ» *), можно было сквозь туманъ разглядѣть всѣ признаки грозной шуги. Вѣтеръ крѣпчалъ.

*) Главное русло рѣки.

Между собравшимися на берегу шли робкіе толки о томъ, можно-ли добраться до противоположнаго берега при настоящихъ условіяхъ. Но апатія якутовъ и ободренія нѣсколькихъ смѣльчаковъ дѣлали свое дѣло. Толки умолкали. Однако, вотъ проносится мимо насъ новая ледяная гора, и вновь поднимается разговоръ о томъ, что «не лучше-ли переждать хоть до утра, чѣмъ пускаться на ночь въ опасный путь».

— А вотъ Николай придетъ: какъ онъ скажетъ? замѣтилъ кто-то.

— Пусть Николай придетъ: тогда и рѣшимъ, подхватили многіе.

Скоро появился и Николай, по прозванію Балаганъ, береговой начальникъ таёжной стороны. Это былъ человѣкъ лѣтъ за 40, плотно сложенный брюнетъ, съ довольно значительною растительностью на лицѣ, что обличало въ немъ примѣсь русской крови. Физіономія его носила отпечатокъ бурныхъ попоекъ и постояннаго пребыванія подъ дѣйствіемъ рѣчной непогоды. За спиной у него была обыкновенная якутская винтовка-кремневка, черезъ плечо — «натруска», т. -е. ремень, къ которому прикрѣпляется пороховница, пульница, отвертка для разборки ружья и пр. принадлежности охотника. Его кафтанъ якутскаго покроя (рукава съ буфами) былъ опоясанъ чернымъ поясомъ съ пряжкою изъ латуни и такими же украшеніями, у пояса — якутскій небольшой ножъ въ ножнахъ изъ бычьяго хвоста, мѣшочекъ со спичками и «хататъ» — якутское огниво, которое въ то же время служитъ и правиломъ для ножа, топора и косы. На головѣ — шапка изъ молодыхъ оленей (пыжики) съ наушниками, на рукахъ — теплыя рукавицы.

Онъ уже издали началъ съ кѣмъ-то о чемъ-то браниться, при чемъ отборныя русскія ругательства, приправленныя якутизмами, такъ и сыпались горохомъ изъ его устъ. Когда къ нему обратились съ вопросомъ, будетъ-ли сегодня перевозъ, омъ тѣмъ же бранчивымъ тономъ, какъ будто не переставая съ кѣмъ-то ругаться, закричалъ во всю свою могучую глотку:

— А то какъ же? Если не сегодня, такъ когда же мы будемъ переѣзжать?

— Собирайтесь! собирайтесь! раздались голоса.

Поднялась суматоха. Между тѣмъ Николай — я это замѣтилъ — раскуривая трубку, окинулъ взглядомъ толпу переѣзжающихъ и время отъ времени вглядывался въ рѣчную даль.

— Ровнѣй садитесь! командовалъ онъ. — Смотри, чтобы на одинъ бокъ не переваливало лодку... Куда лѣзешь, старуха?.. Садись правѣе, говорятъ тебѣ... Коней покрѣпче вяжите: обмотайте поводы вокругъ шеи... Чего навалили столько клади на носъ?.. Стаскивай на корму, чортъ бы васъ дралъ!..

Но собирающіеся, укладывающіе и усаживающіеся и безъ того другъ на, друга кричали благимъ матомъ, оспаривали лучшія мѣста и ругались не хуже самого Балагана. Гамъ и суматоха стояли невообразимые, голосъ Николая по большей части оставался гласомъ вопіющимъ.

— Василій! окрикнулъ громче прежняго Балаганъ. — Чего-жъ ты, такой-сякой, смотришь?... стаскивай кладь на корму, говорятъ тебѣ.

Василій, это — кормчій, высокій татаринъ-поселенецъ, одѣтый, впрочемъ, въ якутскій костюмъ. Какъ подчиненный Балагана, онъ долженъ былъ внимать голосу начальника, и въ свою очередь сталъ изрыгать неистовыя ругательства на пассажировъ.

Кое-какъ, однако, все приладилось у своихъ мѣстъ. На большой лодкѣ всего оказалось 30 мужчинъ и 2 женщины; клади было пудовъ 80—100, и кромѣ того 2 коня. Были здѣсь, кромѣ меня, еще трое русскихъ: дьячекъ сельской церкви и два казака-разсыльные окружнаго управленія. Татаринъ Василій (Булатъ) стоялъ на кормѣ, отборные люди взялись за весла, люди послабѣе вооружились шестами и стояли у бортовъ, чтобы прокладывать, въ случаѣ надобности, между льдинами дорогу лодкѣ.

— Отваливай! отпихивайся!.. Ура!.. скомандовалъ Василій, покрѣпче нахлобучивая шапку на голову и берясь за кормовое весло.

— Ура!!! загремѣли пассажиры, веревка была отдана, шесты уперлись въ побережный ледъ.

Вокругъ насъ что-то зашуршало, что-то слегка треснуло, лодка подалась.

— Ура-а-а!!! раздался еще болѣе дружный возгласъ пассажировъ, и лодка очутилась на открытой водѣ.

— Весла! скомандовалъ Василій.

Заработали весла, не дружно, невпопадъ. Гребцами на перевозѣ служатъ обыкновенно сами же пассажиры, таёжные якуты неимѣющіе никакого понятія о правильной греблѣ.

Быстрое теченіе протока стало насъ замѣтно сносить внизъ. Ловкій и умѣлый Василій напрягалъ все свое вниманіе и всю силу, чтобы утилизировать цѣликомъ работу гребцовъ. Мы выбрались на середину протока. Временами, въ большемъ или меньшемъ отдаленіи отъ лодки, проносились большія льдины и шуршалъ мелкій ледъ. Ледяные осколки царапали борта лодки.

— Навались!.. Ухъ!!! скомандовалъ Василій.

— Ухъ!!! дружно отвѣтили гребцы.

Лодка понеслась нѣсколько быстрѣе.

Чѣмъ ближе подвигались мы впередъ, тѣмъ яснѣе рисовалась передъ нами картина шуги на «материкѣ». Трудно было разглядѣть, какъ велики полыя пространства. Но льду было много, онъ сердито шумѣлъ, въ своемъ наступательномъ движеніи переворачивался иногда съ боку на бокъ, льдины становились ребромъ, и черезъ нѣсколько секундъ опять валились плашмя.

Намъ предстояло проѣхать какъ можно ближе сѣверный мысъ острова, отдѣляющаго «материкъ» отъ протока. Но сплошной ледъ восточнаго и западнаго береговъ острова вытянулся къ сѣверу отъ мыса продолговатою косою и мѣшалъ намъ вступить въ воды «материка».

— Объѣзжать или ломиться? тихо спросилъ Василій Николая. издалека запримѣтившій препятствіе.

Николай привсталъ и оглядѣлся.

— Ломись! отвѣчалъ онъ.

— Не проломиться! замѣтилъ Василій.

— Проломимся, другъ!

— Будь по твоему!

Василій сталъ приглядываться, гдѣ удобнѣе всего врѣзаться въ ледъ. Выбравши мѣсто, гдѣ, повидимому, ледъ былъ помельче и коса поуже, онъ сталъ туда править.

— Навались... ухъ!! гаркнулъ онъ. — Съ шестами — гляди въ оба!

— Ухъ!! отвѣчали гребцы.

— Гляди въ оба! — перекликнулись люди съ шестами.

Лодка врѣзалась въ мелкій шуршащій ледъ.

— На заднихъ веслахъ — навались! еще разъ крикнулъ Василій. — Съ шестами — гляди въ оба!

Гребцы навалились, шесты зашуршали во льду. Однако, движеніе веслами усиливало лишь окружающій шумъ, а носъ лодки не подвинулся ни на миллиметръ впередъ.

А теченіе брало свое. Василій изнемогалъ, стараясь сдержать лодку въ перпендикулярномъ направленіи къ теченію. Носъ застрялъ во льду, корму сносило.

— Весла съ сѣверной стороны — брось! крикнулъ онъ, наконецъ. — Весла съ южной стороны — навали-ись!

И, пока его команда исполнялась неповоротливыми таёжниками, онъ шепнулъ Николаю:

— Не беретъ!.. надо обходить!

— Отпихивайся, отпихивайся! торопливо покрикивалъ Василій съ своимъ татарскимъ акцентомъ. — Станемъ обходить... Не беретъ, вишь!

Едва успѣли мы отпихнуться, какъ теченіе носъ подхватило. Съ трудомъ удалось Василію поставить лодку носомъ книзу. Весла со стороны ледяной косы постоянно цѣплялись о ледъ и ежеминутно нарушали правильность движенія лодки.

Насъ несло, а тутъ же рядомъ неслись сверху льдины. Мало того: лодка въ своемъ движеніи обрывала отдѣльныя наружныя части ледяной косы. Медленно отдѣляясь, ледъ плылъ по теченію, образуя внушительный арьергардъ нашей лодки.

— Весла съ сѣверной стороны — навались! крикнулъ, наконецъ, Василій. — Съ шестами не зѣвай!..

Въ узкомъ мѣстѣ косы ледъ поддался соединеннымъ усиліямъ гребцовъ и людей съ шестами. Цѣною неимовѣрныхъ усилій со стороны первыхъ мы подвинулись на нѣсколько саженей впередъ и опять очутились на обширномъ поломъ пространствѣ. Но все-таки сравнительно быстро мы его проѣхали и очень скоро пришлось опять вступить въ борьбу съ окружившими насъ льдинами. Шесты работали усердно, но мы подвигались впередъ черепашьимъ шагомъ... А вотъ опять полое пространство.

— Навались! Навались! реветъ Василій.

Сравнительно легко заскользила наша лодка, а Василій, приподнявшись на ципочки, выглядывалъ уже слѣдующее полое пространство, куда выгоднѣе было бы направить лодку.

— Ну-ка, съ шестами!.. Ну-ка! покрикивалъ Василій.

И опять борьба со льдомъ, а черезъ 5 минутъ опять и полое пространство. Но едва мы успѣли тронуться, какъ съ южной стороны полыньи ледъ задвигался, зашумѣлъ. Моментально, на нашихъ глазахъ, выросла передъ нами ледяная гора и стала медленно, но грозно на насъ надвигаться.

— Это что? съ ужасомъ воскликнули многіе.

— Ухъ! навались!.. Ухъ! кричалъ между тѣмъ Василій неистово.

Мы проскочили. Но лодку нашу качнуло, отбросило въ сторону. Теченіе прибило насъ кормою къ сѣверному краю полыньи и Василій едва успѣлъ, приподнявши правильное весло, спасти его отъ полома.

Да, насъ прибило, а съ противоположной стороны осколки льда образовывали сплошную массу. На нѣсколько секундъ напряженные нервы наши требовали отдыха. Мы равнодушно смотрѣли, какъ насъ затирало льдомъ.

Но что это?.. Гдѣ же мы очутились?.. Гдѣ намъ слѣдовало быть?..

Занятые выглядываніемъ полыхъ пространствъ, увлеченные желаніемъ пробраться какъ можно скорѣе, изъ одной полыньи въ другую, мы упускали изъ виду главную цѣль, слабо боролись съ теченіемъ. Давно уже мы почти не подвигаемся впередъ; насъ перебрасывало изъ одной полыньи въ другую, мы очень долго крутимся на одномъ мѣстѣ.

— Коса близко, ребята, замѣтилъ, наконецъ, Василій. —  Ну-ка, за работу!

Коса сѣвернаго острова была, дѣйствительно, недалеко. Она выдавалась на югъ, и нужно было много усилій и ловкости, чтобы теперь уже намъ не сѣсть на мель, разъ мы освободимся отъ окружающаго насъ льда. Но про то зналъ лишь Василій да Николай: можетъ быть, впрочемъ, и 2—3 изъ числа бывалыхъ пассажировъ.

— Ну-ка, за работу! покрикивалъ Василій.

Взялись за шесты, за весла. Василій продолжалъ держать высоко надо льдомъ свое правильное весло.

— Ну-ка!.. ну-ка, ребята!

Но на этотъ разъ пришлось имѣть дѣло уже не съ мелкимъ шуршащимъ льдомъ. Онъ образовалъ вокругъ сплошную смерзшуюся массу. Насъ затерло.

У всѣхъ опустились руки.

— Что-жъ, мы ночевать будемъ среди рѣки, что-ли, чортъ васъ всѣхъ побери совсѣмъ! заоралъ вдругъ Николай. — Сходи на ледъ... подымай, раскачивай лодку...

Таёжники трусили, неудомѣвали, не рѣшались.

— Сходи, говорятъ вамъ! закричалъ еще разъ Николай.

— Сходи!.. чего-жъ ты не сходишь? говорили другъ другу пассажиры. — Николай приказываетъ!.. Николай знаетъ...

— Сходи!.. сходи! галдятъ всѣ пассажиры разомъ.

Два, три человѣка посмѣлѣе соскочили на ледъ.

— Качай!.. подхватывай! кричатъ имъ оставшіеся въ лодкѣ пассажиры, стараясь этимъ крикомъ показать, что и они дѣлаютъ дѣло.

Николая, однако, этимъ менѣе всего можно было обмануть.

— А вы чего стоите? накинулся онъ на крикуновъ, пересыпая свою рѣчь отборными русскими выраженіями. — Слѣзай всѣ, всѣ сходите, чортъ васъ побери!!..

Человѣкъ двадцать съ лишнимъ соскочили на ледъ. Облегченная лодка едва замѣтно поднялась и тѣмъ легче удалось этимъ людямъ раскачать ее.

— Шестами, шестами!.. закричалъ Василій. — Разбивай ледъ спереди, отпихивайся сзади!!

Не мало усилій пришлось намъ употребить прежде, чѣмъ гребцы въ состояніи были пустить въ ходъ свои весла.

Сумракъ вокругъ насъ сгущался.

Еще въ теченіи 2 часовъ по крайней мѣрѣ перебирались мы изъ полыньи въ полынью. Мѣстами ледяной покровъ рѣки оказывался уже неподвижнымъ, и потому насъ сносило внизъ сравнительно немного. Но все-таки сносило.

Вмѣстѣ съ сумракомъ ночи насъ охватывалъ и лютый якутскій морозъ. Дѣйствіе холода было тѣмъ чувствительнѣе, что всѣ мы сильно проголодались.

По мѣрѣ приближенія къ сѣверному острову рѣки, опасенія пассажировъ и кормчаго усиливались. Каждый про себя сознавалъ уже, что намъ не обойти косы и неминуемо придется сѣсть на мель. Но когда островная растительность стала вырисовываться въ полумракѣ ранняго сѣвернаго вечера, то поднялись крики, возгласы, совѣты, приказанія. Говорили всѣ разомъ, никто никого не слушалъ, каждый хотѣлъ настоять на своемъ. Это было хватанье за соломенку, въ надежность которой никто не вѣрилъ. Словомъ, насъ охватила паника.

Ничто не могло уже намъ помочь: мы роковымъ образомъ неслись прямо на песокъ.

— Сѣла! сѣла! раздались, наконецъ, возгласы. Дѣйствительно: подъ лодкой зашуршалъ песокъ и она, слегка накренившись на бокъ, остановилась неподвижно.

— Что дѣлать?.. Что дѣлать?..

Но страшное нервное напряженіе разрядилось апатіей. На нѣсколько секундъ каждый почувствовалъ уютность: лодка не-подвижна, сидитъ на твердой почвѣ, утонуть нѣтъ опасности и стоитъ лишь обернуться спиной къ вѣтру, чтобы забыться. Никто, повидимому, и не подумывалъ, что такимъ образомъ можно уснуть на вѣки.

Одинъ Василій не покидалъ своего поста. Онъ по прежнему стоялъ на высокой кормѣ, обдуваемый со всѣхъ сторонъ пронзительнымъ осеннимъ вѣтромъ, держалъ въ окоченѣвшихъ рукахъ правильное весло.

— Водки! едва выговорилъ онъ, не попадая зубъ на зубъ. Передо мной замелькали картины. Въ безпредѣльныхъ степяхъ Башкиріи гуляетъ-разгуливаетъ славный Булатъ. Украсть-ли коня, лучшаго въ деревнѣ, изъ-за девяти запоровъ, нахально ограбить-ли караванъ азіатскихъ купцовъ, положить-ли на мѣстѣ ловкимъ и сильнымъ ударомъ ножа ни въ чемъ неповиннаго человѣка, промчаться-ли на скачкахъ безъ отдыху 15 верстъ на полудикомъ конѣ, или же, наконецъ, безшабашно, безъ просыпу пить и гулять въ теченіи недѣли и даже мѣсяца, — на все это ловокъ былъ когда-то молодой и красивый башкирецъ Булатъ и все это для меня понятно. А теперь?.. Что такое вижу я теперь передъ собой въ образѣ окоченѣвшаго отъ холода и вѣтра          Василiя, смѣнившаго татарскій архалукъ на якутскій сонъ, съ правильнымъ весломъ въ рукѣ вмѣсто кинжала и нагайки, окруженнаго трусливыми и упавшими духомъ якутами, вмѣсто удалыхъ, добрыхъ молодцевъ?.. Я не могу отдѣлаться отъ мысли, что въ настоящую минуту онъ не объ одной своей шкурѣ радѣетъ, что въ немъ засвѣтилось сознаніе своего долга по отношенію къ другимъ. От-того-то онъ и не покидаетъ своего поста, оттого-то съ такою робостью проситъ водки.

Вино возвратило людямъ бодрость и энергію. Если выбиться изо льда стоило намъ всегда неимовѣрныхъ усилій, то во что же обошлось намъ теперь поднятіе лодки съ мели подъ безпрерывнымъ дѣйствіемъ напора ледяныхъ осколковъ! Едва успѣвали мы сняться съ мели, какъ черезъ нѣсколько же минутъ, а иногда и секундъ, вновь ощущали подъ собою песокъ, и ледъ опять напирало на насъ сверху. Люди изнемогали. Старики и женщины постепенно впадали въ нѣмое оцѣпенѣніе. Казакъ постарше и, очевидно, бывалый давно прекратилъ уже свои шутовскія и глупыя выходки, и озабоченно оглядывался вокругъ, изрѣдка подкрѣпляя энергическими якутскими выраженіями приказанія Василія и Николая и перебрасываясь съ нами фразами на своемъ ломаномъ русскомъ нарѣчіи *). Другой казакъ, совсѣмъ еще мальчикъ, впалъ въ какое-то безнадежное отчаяніе. Онъ уткнулъ свое лицо въ подушку и, казалось, боялся даже взглянуть на то, что вокругъ него происходитъ.

*) Якутскіе казаки употребляютъ русскій языкъ, какъ особенно изысканный, и говорятъ на немъ такъ же плохо, какъ наши провинціальныя дамы по французски; обыкновенный разговорный языкъ казаковъ якутскій.

Вѣтеръ ожесточенно ревѣлъ. Погода разыгралась, и шуга съ каждымъ мгновеніемъ становилась грознѣе.

Вотъ прибило насъ уже въ 10-й разъ къ мели. А сверху несется льдина за льдиной. Опять на нашихъ глазахъ льдины нагромождаются одна на другую... Въ нѣсколькихъ саженяхъ образовалась цѣлая гора ледяныхъ осколковъ и несется на насъ. А мы не можемъ двинуться съ мѣста!.. Ледяная гора близко. Сію минуту она должна наскочить на нашу лодку... Отъ малѣйшаго толчка она разлетится на тысячу ледяныхъ громадъ и погребетъ насъ всѣхъ съ нашею лодкою подъ своими гигантскими осколками... Мы не можемъ двинуться съ мѣста! Въ ужасѣ всѣ вскакиваютъ, бросаютъ — кто весло, кто шестъ, глядятъ расширенными глазами на приближающуюся громаду... Она въ 10 шагахъ!.. Спасенья нѣтъ! Одна надежда: на Бога...

— Молитесь! «Господи, помилуй!..»

Это крикнулъ старикъ-якутъ, не спуская глазъ съ ледяной горы.

— Господи, помилуй!! въ одинъ голосъ воскликнули всѣ.

Гроза минула: въ нѣсколькихъ лишь шагахъ отъ насъ громада разсыпалась. Мы были спасены.

Но лодку нашу сильно колыхнуло. На мель набѣжалъ громадный валъ, насъ куда-то отбросило и мы вдругъ очутились во власти теченія. Съ неимовѣрной быстротою насъ понесло. Нечего было и думать о греблѣ, о шестахъ, даже о правильномъ веслѣ. Мы принуждены были отдаться на волю своей судьбы, подчиниться грозной стихіи, которая, какъ бы предвидя близкую свою смерть на цѣлыхъ ⅔ года, захотѣла въ послѣдній разъ набушеваться, нагуляться.

Насъ несетъ, и со всѣхъ сторонъ мы окутаны непроницаемымъ мракомъ осенней ночи. Гдѣ мы, что мелькаетъ неподалеку отъ насъ, — мы, измученные душевно и физически, ничего объ этомъ не знаемъ.

Однако, можно вотъ уже съ нѣкоторою увѣренностью сказать, что передъ самымъ нашимъ носомъ островъ. Мы несемся вдоль его крутаго обрывистаго берега. Надъ нашими головами мелькаютъ свѣсившіяся и грозящія паденіемъ тальники, толщиною чуть не въ человѣка, временами подмытая быстротою теченія громада песку съ шумомъ спускается въ пучину рѣчныхъ водъ. Первою мыслью, охватившею всѣхъ, было поскорѣе причалить. Никто не зналъ, да и не старался узнать мѣстности. Вновь раздалась команда Василія и Николая.

— Не зѣвай! не зѣвай! то и дѣло покрикивали они.

Гребцы работали, насколько то позволяла окружающая мгла и ледъ, всѣ шесты были пущены въ дѣло, а на носу помѣстились люди съ причаломъ, чтобы при первой же возможности соскочить на островъ и удержать лодку.

Наконецъ-то! наконецъ! Лодка обо что-то уперлась, нѣсколько человѣкъ мгновенно выскочили изъ нея на землю и прикрутили канатъ къ чему попало.

— Выходи! выходи!.. Облегчай лодку!

Но и безъ того люди торопились ступить на твердую почву. Подъ руководствомъ Василія и Николая причалъ былъ укрѣпленъ, а тѣмъ временемъ пассажиры стали сносить со всѣхъ сторонъ сушнякъ для костровъ. Скоро въ нѣсколькихъ мѣстахъ засвѣтились огоньки, быстро превратившіеся въ море пламени.

Очнувшись отъ всѣхъ пережитыхъ ужасовъ, отогрѣвши свои окоченѣвшіе члены, люди начинали подумывать — кто о приготовленіи чая, кто объ отысканіи жилья гдѣ-нибудь по близости. Но рѣшительно никто не могъ опредѣлить точно мѣстности, куда насъ прибило. А потому и приступили прежде всего къ варкѣ чаю (кирпичнаго, конечно). Увы! на 30 слишкомъ человѣкъ въ нашемъ распоряженіи оказалось всего два-три небольшихъ чайничка. Пришлось чередоваться.

Ожидающихъ очереди брало нетерпѣніе. Парень-якутъ, посмѣлѣе, вскочилъ на одного изъ бывшихъ при насъ коней и, попросивши, чтобы поддерживали пламя въ кострахъ по-сильнѣе, углубился въ чащу окружающихъ насъ тальниковъ. Стукъ копытъ удалявшагося коня скоро былъ заглушенъ ревомъ вѣтра. Всѣ напряженно ждали.

— Огонь видно!.. Юрта!

Этотъ крикъ послужилъ сигналомъ ко всеобщей суматохѣ. Всѣ кинулись на голосъ. Онъ принадлежалъ какому-то якуту, отдѣлившемуся отъ группы у костровъ и ушедшему пѣшкомъ также за поисками жилья.

— Гдѣ юрта?.. Гдѣ огонь?..

— Вотъ идите сюда, за мной...

— Постойте! выговорилъ серьезно какой-то благоразумный человѣкъ. — А нашъ товарищъ, что уѣхалъ на конѣ?..

Но въ такую минуту не многіе способны были быть благоразумными людьми: большинство отправилось за счастливцемъ, открывшимъ жилье.

Черезъ минутъ 10—15, однако, ушедшіе возвратились разочарованными: нигдѣ никакого жилья не оказалось. Вѣстовщика осыпали укорами: какъ это, молъ, можно, — не замѣтить хорошенько мѣста и водить послѣ людей по пусту въ такую темь, въ такой вѣтеръ и морозъ. Бѣдняга клялся, что водилъ именно туда, гдѣ видѣлъ юрту, и, въ свою очередь, нападалъ на своихъ спутниковъ за то, что они не захотѣли пройти еще съ полверсты: тогда-бы всѣ мы были давно подъ кровлей.

Но понемногу все успокоилось и мы стали ждать уѣхавшаго. А вотъ и стукъ копытъ! Всѣ бѣгутъ навстрѣчу, ожидая услышать радостную вѣсть.

— Ничего нѣтъ! объявляетъ развѣдчикъ, соскакивая съ коня.

Всѣ пріуныли.

— Такъ ничего и не видѣлъ?

— Видѣлъ огонь, а когда сталъ къ нему подъѣзжать, онъ куда-то удалялся... Такъ и гонялъ онъ меня между тальниками...

На минуту водворилось молчаніе.

— Должно быть, абасы уота *), что-ли? серьезно замѣтилъ кто-то.

— А что же, кромѣ него? отозвались вокругъ совершенно убѣжденнымъ тономъ и стали расходиться.

*) Огонь, которымъ преслѣдуетъ путника въ темную ночь якутскій нечистый — абасы; такой же огонь можетъ быть видимъ и не путнику, даже по близости отъ собственнаго жилья, гдѣ-нибудь въ сторонѣ отъ него: въ лѣсной чащѣ, въ тальникахъ, между кучами мусора, и пр.

Костры затрещали усерднѣе: всякій старался поддержать огонь какъ можно больше, подчиняясь необходимости — провести ночь подъ открытымъ небомъ. Все понемногу успокоивалось и смирялось.

А въ огнѣ чувствовалась большая потребность: не смотря на раннюю осень, морозъ къ серединѣ ночи достигъ уже градусовъ 20, а къ утру обѣщалъ перевалить и за 25. Никакой пищи съ нами почти не было: чай да пшеничные калачи. Пріемъ такой пищи дѣйствуетъ согрѣвающимъ образомъ на весьма непродолжительное время. Это не то, что 1—1½ фун. масла на человѣка, или фунта по 3, по 4 жирной-прежирной конины.

И голодъ, и холодъ все чаще и чаще нарушали наше покорное подчиненіе своей судьбѣ. То тотъ, то другой изъ насъ вставалъ и пытался проникнуть поглубже въ тальники, въ надеждѣ набрести на жилье. Нѣсколько разъ галлюцинаціи принимали грандіозные размѣры массовыхъ. Всѣ разомъ кидались по направленію указаннаго кѣмъ-нибудь жилья, и всѣ одинаково ясно видѣли столбы искръ, вылетавшіе изъ трубы. Я прекрасно помню одинъ изъ такихъ моментовъ. Подкупленный необычайно радостными восклицаніями моихъ спутниковъ, я и самъ пошелъ по направленію къ предполагаемому жилью. Мнѣ уже казалось, что я различаю число оконъ со вставленными въ нихъ льдинами, сквозь которыя ярко свѣтился огонь отъ камина. Мало того: галлюцинація приняла такіе размѣры, что мнѣ казалось, что я вижу, какъ проходящій внутри юрты между каминомъ и окнами человѣкъ послѣдовательно заставляетъ тускнѣть одну льдину въ окнахъ за другою. Я передалъ это спутникамъ. Оказалось въ тотъ же моментъ, что всѣ видѣли то же самое. Мы прибавляемъ шагу, бѣжимъ во всю мочь, наконецъ, до тѣхъ поръ, пока усталые нервы не отказываются не только рисовать передъ нами фантастическія картины, но и воспринимать дѣйствительность. Мы вдругъ замираемъ на мѣстѣ, окруженные полнѣйшимъ мракомъ.

Ярко горятъ костры, вокругъ бушуетъ стихія... Кое-гдѣ идетъ шумный разговоръ нѣсколькихъ подвыпившихъ якутовъ, но въ другихъ мѣстахъ царитъ унылое молчаніе. Люди жмутся отъ голода и холода, ненадолго забываются чуткимъ полусномъ и, скоро затѣмъ очнувшись, принимаются въ десятый разъ варить чай, чтобы хоть сколько-нибудь согрѣться, хоть какъ-нибудь скоротать время.

На мнѣ былъ порядочный полушубокъ, вывезенный еще изъ Россіи, на ногахъ — якутскіе сары, т. -е. обувь изъ тонкой и плохо выдѣланной конской шкуры, кромѣ теплыхъ чулковъ. Тѣмъ не менѣе, я страшно зябъ. Въ чаѣ я скоро разочаровался. Но и яркій огонь костровъ мало помогалъ. Прежде чѣмъ успѣвала согрѣться обращенная къ костру часть тѣла, въ остальныхъ приходилось испытывать жгучее ощущеніе жестокаго холода. Я покинулъ и костеръ. Чтобы согрѣться, — единственнымъ средствомъ для меня представлялось движеніе. Я сталъ энергично шагать около костра.

Долго шагалъ я такимъ образомъ. Но страшная усталость, вслѣдствіе всего происшедшаго, сильно давала себя знать. А кромѣ того, я чувствовалъ какую-то жгучую боль въ большихъ пальцахъ ногъ. Что это за боль, я не зналъ, всѣми силами старался ее игнорировать, сознавая, что главнѣйшая и единственная даже потребность минуты — согрѣться. Тѣмъ не менѣе, я невольно умѣрялъ иногда свои шаги, невольно старался ступать осторожнѣе...

Но я не согрѣваюсь!.. Холодъ пуще и пуще охватываетъ все мое физическое существо, проникаетъ до костей... Я пересталъ и дрожать, а весь какъ-то окоченѣлъ... Только внезапный порывъ вѣтра, сразу, какъ будто, понижающій на цѣлый градусъ температуру моего тѣла, заставляетъ меня нервно передернуть членами...

А жгучая боль въ пальцахъ ноги усиливается!.. Постепенно она охватываетъ уже не одинъ, а два и даже три пальца... Я незнакомъ еще былъ съ этимъ ощущеніемъ, и не понималъ, что это значитъ.

Наконецъ, я въ изнеможеніи опускаюсь передъ костромъ. Ничего мнѣ не надо — ни пищи, ни тепла. Я хочу заснуть. За 1 часъ сна я былъ готовъ отдать въ ту минуту полжизни.

Я разстилаю на мерзлой землѣ свой войлокъ, подкладываю подъ голову какой-то узелокъ, и пытаюсь заснуть... Нѣтъ, такъ неловко! надо лечь къ огню спиною... Я поворачиваюсь на другой бокъ... Э! да постой! Я помню изъ романовъ Купера и Эмара, что индѣйцы всегда ложатся ногами къ костру. Такъ-то уже навѣрное будетъ тепло и удобно... И я опять перестраиваю свое ложе...

Ничто не можетъ помочь мнѣ!.. Я зябну все сильнѣе и сильнѣе, нервное напряженіе достигаетъ высочайшей степени, боль въ ногахъ обостряется... Въ головѣ поднялся невообразимый шумъ, въ ушахъ звенитъ, въ желудкѣ пустота, подъ ложечкой сосетъ. Папироса становится мнѣ противною послѣ первой затяжки, а табакъ былъ до сихъ поръ моимъ единственнымъ рессурсомъ... Меня охватываетъ мысль, что я погибаю... Склонивши голову на руки, я безсмысленно упираю взоръ въ огонь... Воспаленные глаза мои отказываются выполнять свое назначеніе. Я закрываю ихъ и — впадаю въ забытье...

Когда я очнулся, востокъ уже побѣлѣлъ. Я сразу же замѣтилъ вокругъ себя особаго рода оживленіе. Всѣ собирались куда-то. Неподалеку стоялъ якутъ, держа въ поводу коня и что-то спокойно разсказывалъ окружающимъ. Я прислушался. Мы были всего въ трехъ верстахъ отъ жилья! Никто его не замѣтилъ ночью и всѣ наши галлюцинаціи вели насъ въ совершенно противуположныя стороны.

Я присоединился къ одной изъ группъ, направлявшихся къ жилью. Насъ перегоняли такія-же группы поспѣшно идущихъ людей, иззябшихъ, осунувшихся за одну ночь, проведенную подъ открытымъ небомъ въ непогоду.

Наконецъ-то мы въ избѣ! Хозяева давно уже знаютъ о нашихъ приключеніяхъ, мужчины разспрашиваютъ подробности, а женщины хлопочатъ около очага. Мы попали къ зажиточнымъ людямъ. Два самовара, одинъ-другой чайникъ съ чаемъ уже закипѣлъ. Тотчасъ же стали мы покупать у хозяевъ по группамъ — кто мясо, кто масло.

Помню очень хорошо, что въ эти минуты я въ первый разъ поставилъ себѣ вопросъ о томъ, что такое якутское гостепріимство. Я внимательно приглядывался къ хозяевамъ, желая выяснить для себя, въ какой степени они соболѣзнуютъ намъ, къ какимъ жертвамъ способны для людей въ нашемъ положеніи... Именно послѣ этого вскорѣ я написалъ статью «Мотивы якутской дѣйствительности: II. Гостепріимство по обычаю», которая была напечатана въ «Сибирской Газетѣ» (1886 г., №№ 1 и 4). Съ тѣхъ поръ я успѣлъ значительно ближе познакомиться съ якутскою жизнью вообще и съ гостепріимствомъ якутовъ въ частности; только что указанную статью свою я могъ бы теперь значительно дополнить, развить нѣкоторыя ея положенія, но измѣнить высказанные тамъ взгляды я не имѣю основанія.

Интересно отмѣтить, что насколько живо въ моемъ воспоминаніи запечатлѣлись моменты пережитыхъ ужасовъ, настолько-же безслѣдно для него прошло время, проведенное въ теплой юртѣ, подъ кровомъ человѣческаго жилья, въ изобиліи всяческихъ земныхъ плодовъ. Быть можетъ, чувство удовлетворенности въ значительной степени отравлялось сознаніемъ, что испытаніе еще не окончено и что предстоитъ провести цѣлый день по крайней мѣрѣ въ борьбѣ съ грозной стихіей; но очень можетъ быть, что я, какъ и всякій изъ насъ, считали такую удовлетворенность слишкомъ нормальнымъ состояніемъ и даже вполнѣ заслуженнымъ нами послѣ пережитыхъ страданій.

Солнце было уже сравнительно высоко, когда мы вышли изъ подъ кровли «гостепріимныхъ» хозяевъ, успѣвшихъ порядкомъ набить свои табачные кисеты и заработать, по крайней мѣрѣ, 50% отъ продажи пригрѣтымъ или несчастнымъ путникамъ своего масла, мяса, водки.

Мы усѣлись въ лодку въ прежнемъ порядкѣ. Василій сталъ на корму, гребцы взялись за весла.

Вчерашній день придалъ людямъ нѣсколько болѣе сноровки, ловкости и единодушія въ дѣйствіяхъ. Кромѣ того, было совершенно свѣтло, всѣ были сыты, бодры, запаслись свѣжими силами.

Но и за всѣмъ тѣмъ пробираться изъ полыньи въ полынью стоило намъ большихъ усилій. Много разъ по вчерашнему приходилось людямъ выбираться изъ лодки прямо на ледъ, чтобы раскачивать ее и такимъ образомъ освобождать отъ тѣснившаго насъ со всѣхъ сторонъ льда.

Часа 3 или 4 бились уже мы такимъ образомъ. Люди по вчерашнему начинали зябнуть, голодъ давалъ опять себя чувствовать. Вмѣстѣ со всѣмъ этимъ людей начиналъ охватывать прежній упадокъ духа.

Какъ бы на выручку, явилось какое-то неудачное движеніе Василія. Всѣ на него накинулись и онъ моментально и единогласно былъ смѣненъ, а на его мѣсто поставленъ единодушнымъ приговоромъ всѣхъ пассажировъ самъ Николай. Въ этого послѣдняго какъ-то вдругъ всѣ слѣпо увѣровали: Николай сію же минуту благополучно доведетъ до берега!

Это обстоятельство придало новую бодрость людямъ. Но это, конечно, продолжалось недолго. Опять наступилъ періодъ упадка всеобщаго воодушевленія, пассажиры поговаривали уже о томъ, чтобы убить тутъ же на лодкѣ болѣе жирнаго коня и поѣсть теплаго мяса, — въ сыромъ видѣ, конечно, что якутовъ и казаковъ вмѣстѣ съ ними смущать ни въ какомъ случаѣ не могло.

Но вотъ одно-два дѣйствительно ловкихъ и во всякомъ случаѣ удачныхъ движенія Николая приблизили насъ сразу на сотню или полтораста саженей къ берегу. Новое воодушевленіе, новыя усилія, почти не человѣческія усилія!

Мы все ближе и ближе подходили къ берегу. Я пристально вглядывался въ Николая. Несчастный окоченѣлъ, не покидая своего отвѣтственнаго поста. Онъ весь дрожалъ, какъ осиновый листъ. Это — единственный случай за всѣ 8 лѣтъ моихъ разъѣздовъ по округу при всяческихъ обстоятельствахъ, когда, я замѣтилъ въ якутѣ дрожь отъ холода.

Наконецъ, насъ несетъ рядомъ со льдомъ у самаго почти берега рѣки. Пристать къ берегу нѣтъ возможности: тамъ ледъ образовалъ сплошную поверхность, отъ которой то и дѣло, отплывали подхваченныя теченіемъ ледяныя массы, а на мѣсто послѣднихъ тутъ же примерзали новыя.

Всѣ пришли въ необычайное возбужденіе. Опасности забыты, мечты и думы всѣхъ направлены къ тому, какъ бы пристать, наконецъ, къ желанному берегу, и всѣ уже увѣрены, что это сейчасъ, сію минуту должно случиться. Поднялась суматоха, начали раздаваться совѣты, указанія; но взоры всѣхъ впились, все-таки, въ желанный берегъ.

Суматоха и нетерпѣніе достигли высочайшей степени, когда на берегу были замѣчены люди. Съ лодки понеслись неистовые крики съ просьбою помочь, принять или дать канатъ. Къ удивленію нашему, группа людей на берегу оставалась совершенно равнодушною къ нашимъ крикамъ и не двинулась даже съ мѣста. Чѣмъ объяснить это — я до сихъ поръ не знаю.

Но вотъ, наконецъ, въ нѣсколькихъ стахъ саженяхъ по теченію мы запримѣтили какія-то барки, карбазы, причаленные къ берегу. Крикъ радости вырвался у всѣхъ, какъ изъ груди одного человѣка. Здѣсь-то ничто не помѣшаетъ намъ пристать, и — конецъ нашимъ страданіямъ!

А неподалеку и жилье! Крики съ лодки пріобрѣтаютъ какую-то невѣроятную силу. Это былъ крикъ о спасеніи, потому что если бы намъ не удалось пристать къ баркамъ, насъ могъ бы выручить лишь какой-нибудь непредвидимый случай.

По счастью на этотъ разъ люди на берегу оказались болѣе счастливы (или человѣчны?). Нѣсколько человѣкъ бросились по баркамъ къ намъ на помощь, причалъ былъ удачно принятъ — и мы свободно вздохнули.

Поспѣшно, одинъ опережая другого, стали выходить мы по баркамъ и бревнамъ на берегъ, вытаскивая свой багажъ.

— Но что это?

— Торопись! вдругъ завопилъ Василій. — Не зѣвай!.. Причалъ трещитъ!

— Причалъ трещитъ!.. причалъ трещитъ!

Съ удвоенною поспѣшностью люди торопятся очистить лодку, и едва послѣдній изъ нихъ, на мгновеніе замѣшкавшійся, успѣлъ выбраться со своими пожитками, какъ причалъ, дѣйствительно, оборвался, и наша лодка, слегка потрескивая, тихо отдѣлилась отъ барокъ и — поплыла!

Николай махнулъ рукой. И ненависть къ стихіи, а можетъ быть и къ самой лодкѣ, и сознаніе, что онъ на этотъ разъ съумѣетъ отвѣтить за упускъ «посудины» передъ грознымъ г. Гольманомъ, и много, много другихъ чувствъ выразилъ забулдыга Николай своимъ жестомъ.

Къ человѣку, почти чудесно спасшемуся, всѣ обратились съ шутками.

— Что, братъ? Чуть было въ Жиганскъ не отправился?

— Куда — въ Жиганскъ! Отправился бы, такъ ужъ прямо на тотъ свѣтъ!

Опять мы подъ кровлей, въ теплой юртѣ.

— Гдѣ мы?

— До Туруялаха отсюда 15 верстъ.

А отъ Туруялаха до мѣста, куда мы должны были бы пристать — 20 верстъ. Итого, значитъ насъ снесло на 35 верстъ. Нельзя было не согласиться, что, оборвись причалъ нѣсколькими секундами раньше — и нашъ несчастный товарищъ отправился бы не ближе «того» свѣта.

Вечеромъ, разуваясь, я ужаснулся: большіе пальцы обѣихъ ногъ были у меня чернѣе угля. Омертвѣлую кровь и кожу можно было облупливать, какъ скорлупу съ яйца.

На другой день я узналъ, что почти одновременно съ нами тронулся черезъ Лену г. земскій засѣдатель С., который преблагополучно переправился къ вечеру же на другой берегъ. Удивительно везетъ гг. засѣдателямъ въ Сибири, — даже въ борьбѣ со стихіями!

В—скій.

(OCR: Аристарх Северин)