СУХАРНОЕ

«Восточное Обозрѣнiе» №12, 27 января 1895

20-го ноября 1891 г. я стоялъ на берегу и прощался съ Ледовитымъ океаномъ. Мѣсто было интересное: подъ 71° с. ш. и подъ 179° в. д., въ томъ самомъ пунктѣ, гдѣ р. Колыма впадаетъ въ океанъ. Направо, на СВ, убѣгала въ чукотскую землю гряда невысокихъ, совершенно обнаженныхъ горъ. Налѣво и прямо противъ глазъ — безконечная равнина Океана, съ остроторчащими тамъ и сямъ торосами (ледяными хребтами). Я стоялъ на высокомъ аспидномъ мысу, возлѣ покачнувшейся четырехгранной пирамиды, сложенной изъ плавника. Это — знаменитый маякъ лейтенанта Лаптева, сооруженный въ серединѣ прошлаго столѣтія несчастною полярною экспедиціею, потерпѣвшею здѣсь крушеніе. Подъ аспиднымъ мысомъ изъ подъ снѣга виднѣлись полуразрушенныя избушки, въ которыхъ зимовали моряки. Красные отъ времени куски аспида, изъ которыхъ сложенъ былъ очагъ, казались пятнами крови на снѣгу. Воображеніе рисовало жмущихся у огня матросовъ и лежащихъ въ углу больныхъ цынгою; слышались стоны несчастныхъ, заглушаемые грознымъ гуломъ Океана. Было тихо. Наступила уже долгая, почти трехмѣсячная, полярная ночь. Несмотря на полдень, стояли лишь свѣтлые сумерки, которые черезъ часъ должны были смѣниться темною ночью. Признаться, не безъ грусти покидалъ я край. Я здѣсь прожилъ пять лучшихъ лѣтъ жизни; въ мѣстной природѣ есть своеобразная, дикая прелесть, которую врядъ ли придется увидать мнѣ еще гдѣ-нибудь... Подъ мысомъ собаки громко выражали неудовольствіе и нетерпѣніе, а потому я, не безъ труда, спустился къ нимъ. Мои ноги, обутыя въ торбаса *) на мягкихъ подошвахъ изъ оленьихъ «щетокъ» раскатывались на снѣгу, а потому я предпочелъ спуститься первобытнымъ способомъ. Завидѣвъ меня, каюръ, т. е. правившій собачьей нартой, сталъ поправлять длинный моржевый ремень, потягъ, по обѣимъ сторонамъ котораго привязаны были 12 упряжныхъ собакъ. Онѣ всѣ сбились въ кучу. Кудлатому Бочихару вдругъ представилась настоятельная необходимость поскрести за ухомъ и онъ немедленно осѣлъ назадъ и сосредоточенно сталъ чесать лапой, поглядывая на каюра; онъ какъ-бы говорилъ: «видишь, некогда». Сипиткой вспомнилъ вчерашнюю обиду, нанесенную Погудаемъ и вцѣпился ему въ загривокъ. Америшнъ просто находилъ, что кувыркаться въ снѣгу гораздо веселѣе, чѣмъ тащить нарту. Но крикъ каюра, сопровождаемый ударами приколомъ **), привелъ собакъ въ порядокъ. Теперь онѣ нетерпѣливо выли, махали хвостами и ждали сигналъ. Я усѣлся въ узенькія санки, каюръ вскочилъ бокомъ и крикнулъ: «паца»! Собаки подхватили и понеслись во весь опоръ. Каюръ все время бороздилъ желѣзнымъ шипомъ прикола ледъ до тѣхъ поръ, пока ему удалось замедлить ѣзду.

*) Торбаса, родъ сапоговъ изъ оленьихъ камусовъ, шерстью наружу.

**) Приколъ, палка, съ желѣзнымъ наконечникомъ.

Въ 10 верстахъ отъ маяка, на правомъ берегу р. Колымы, разбросаны 7—8 маленькихъ избушекъ безъ крышъ. Избушки сложены изъ плавника, такъ какъ «край лѣсовъ» кончается еще гораздо южнѣе — подъ Н. Колымскомъ Это — Сухарное, поселокъ, гдѣ я гостилъ уже 5 дней, послѣднее русское поселеніе на азіатскомъ материкѣ. Восточнѣе начинается чукотская территорія, которая, въ сущности, никогда не была завоевана русскими.

Избушки въ Сухарномъ такъ низки, что въ нихъ выпрямиться нѣтъ возможности. Двери курьезно малы, и европейцу, у котораго спина не отличается такою гибкостью, какъ у сухарновца, приходится пробираться въ избу ползкомъ. Въ той избѣ, въ которой я жилъ, помѣщалось 12 человѣкъ. Она имѣла 5 шаговъ въ ширину и шесть въ длину. Лавокъ вдоль стѣнъ (ороновъ) было только три; одну занималъ хозяинъ съ хозяйкой, на другой спалъ я, какъ случайный почетный гость, на третьей — еще семейная пара. Остальные жильцы помѣщались просто на полу, на оленьихъ шкурахъ. Ночью на полу нельзя было сдѣлать и шагу.

Въ Сухарномъ 45 человѣкъ жителей. Они прямые потомки завоевателей края, явившихся сюда съ Михаиломъ Стадухинымъ въ 1644 г. Вплоть почти до послѣдняго времени, сухарновцы, да и вообще жители низовьевъ р. Колымы, представляли одинъ, держащійся на сторонѣ военный лагерь, п. ч. они стояли лицомъ къ лицу съ храбрымъ и сильнымъ чукотскимъ племенемъ. Русскіе только одержали надъ ними рядъ побѣдъ, за которыми слѣдовали пораженія. Урочища и рѣки между Нижне-Колымскомъ и Сухарнымъ носятъ названія, свидѣтельствующія объ этомъ: Погромная, Кровавая, Убіенная, Томилино и т. д. Удачнѣе всего были походы противъ чукчей капитана Павлуцкаго, въ серединѣ прошлаго столѣтія. Въ 1746 г. въ стычкѣ онъ былъ убитъ. Имя Павлуцкаго до того было страшно чукчамъ, что жены ихъ до сихъ поръ пугаютъ имъ своихъ ребятишекъ. Жители Сухарнаго объясняютъ смерть героя — измѣной спутника его, сухарновца-же, Кривогорницына. Въ мѣстныхъ преданіяхъ, Павлуцкій является полярнымъ Роландомъ, котораго заманилъ въ чукотскій Раневаль Гонеланъ—Кривогорницынъ. Павлуцкому, однако, не удалось спасти свой Дурандель, и шпагой его до сихъ поръ опоясываются эрема (чукотскіе царьки).

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

СУХАРНОЕ.

«Восточное Обозрѣнiе» №14, 1 февраля 1895

(Продолженіе).

Русскіе въ Сухарномъ сохранили свой языкъ, тогда какъ въ Ср. Колымскѣ и во всѣхъ остальныхъ мѣстахъ якутской области, гдѣ русскіе не встрѣтили никакого сопротивленія, они совершенно объякутились и забыли русскій языкъ. Въ Сухарномъ можно услышать такія слова, которыя уже лѣтъ 200, какъ вышли изъ употребленія изъ русскаго языка.

Населеніе живетъ рыбнымъ промысломъ, да тѣмъ еще, что весной выѣзжаютъ на Океанъ бить тюленей. Здѣсь можно встрѣтить парней лѣтъ 20, которые еще никогда не пробовали мучной пищи, хотя знаютъ, что она «мойчь сьядка», т. е. очень вкусна. Вѣроятно вслѣдствіе исключительно рыбной пищи, населеніе физически сильно выродилось. Вотъ портретъ Сухарновца. Онъ низенькаго роста, съ жидкими ногами безъ икръ, длинными руками и большимъ отвисшимъ животомъ. Голова его маленькая, съ отброшеннымъ узкимъ лицомъ, надъ которымъ растутъ жесткіе, черные волосы. Углы глазъ, которые всегда каріе, нѣсколько приподняты. Какъ и якуты, сухарновцы считаютъ сѣрые глаза страшнымъ безобразіемъ и величаютъ ихъ, по-якутски, бусъ-харахъ, т. е. ледяные глаза (якуты, описывая своихъ красавицъ, говорятъ, что у нихъ тарбуяхъ-харахъ, т. е. глаза какъ у теленка). Кожа у сухарновца дряблая, смуглая. Растительности ни на лицѣ, ни на тѣлѣ — нѣтъ. Жидкій пушокъ появляется лишь въ глубокой старости; поэтому меня и товарищей величали не иначе, какъ огонеръ, т. е. старикъ, хотя изъ насъ никому не было больше 30, а нѣкоторымъ «старцамъ» было всего лишь 24 г. Колымчане объясняли себѣ то, что мы плаваемъ (здѣсь никто не умѣетъ плавать) такъ: «какъ-же вамъ не плавать-то, коли у васъ грудь такая мохнатая».

Я гостилъ на Сухарномъ въ избѣ Ѳедора Лынчина, послѣдняго изъ могиканъ въ своемъ родѣ. Онъ староста чуванскаго племени, состоящаго изъ него самаго, да еще одной дѣвушки, Мокришки, очень популярной среди молодежи за свое мягкое сердце отъ Сухарнаго до Нижне-Колымска. Въ прошломъ столѣтіи племя это состояло изъ нѣсколькихъ тысячъ человѣкъ. Оно жило между большой рѣкой и Шелагскимъ мысомъ. Русскіе завезли къ нимъ страшный бичъ арктическихъ странъ — черную оспу, которая унесла все племя, какъ унесла до одного человѣка всѣхъ коряковъ, почти всѣхъ юкагиръ, какъ скоро унесетъ чукчей и ламутовъ. До оспы 1885 г., чуванцевъ было еще десятка три. Они жили всѣ осѣдло на Большой рѣкѣ. Когда племя вымерло, Лынчинъ перекочевалъ въ Сухарное. На лучшихъ картахъ до сихъ поръ тамъ обозначенъ кружекъ съ надписью: «Село». Если какая-нибудь несчастная экспедиція, выброшенная на чукотскую землю, направится въ это «Село» въ надеждѣ найдти тамъ тепло и пищу, — ее ждетъ такая же страшная участь, какая постигла экипажъ «Жаннеты», который шелъ къ обозначенному на картѣ, но не существующему поселенію.

Чуванцы еще въ концѣ прошлаго столѣтія говорили на своемъ языкѣ, и сто восемьдесятъ словъ этого языка, записанныхъ въ 1791 г. докторомъ Робекомъ, участникомъ экспедиціи Биллингса, составляютъ наслѣдство, которое оставило на этомъ свѣтѣ несчастное племя. О немъ нѣтъ нигдѣ ни слова. Сто восемьдесятъ словъ напечатаны въ ставшей теперь большею библіографическою рѣдкостью книгѣ: «Путешествіе капитана Биллингса черезъ Чукотскую землю отъ Берингова пролива до Нижне-Колымскаго острога и плаваніе капитана Галла на суднѣ «Черномъ орлѣ» по сѣверовосточному океану въ 1791 г. и т. д.» СПБ., 1811 г.

Оспа 1885 и 1889 гг. унесла ¾ населенія Сухарнаго. Страшную эпидемію, которая начинается головной болью и ломотой въ поясницѣ, они принимали въ началѣ за угаръ и лѣчились какъ отъ угара: вымораживаніемъ. Больныхъ раздѣтыми сажали въ снѣгъ. Они простуживались и умирали еще раньше, чѣмъ высыпали прыщи.

— А ми завтра не поѣдемъ, сказалъ мнѣ, вдругъ, каюръ, когда мы были уже почти у избъ.

— Съ пойдня хiуситъ (т. е. дуетъ южный вѣтеръ). Завтра начайникъ тянуть станетъ.

Я зналъ уже, что начальникомъ (низовики всѣ сладкоязыкіе, вмѣсто я говорятъ й и мѣшаютъ буквы з, ж, с, ш, ц, ч), или солонникомъ сухарновцы называютъ южный, самый холодный здѣсь вѣтеръ. Я наслышался много разсказовъ про него, но я все время жилъ въ Ср. Колымскѣ, гдѣ солонникъ совсѣмъ не дуетъ, а послѣдніе четыре мѣсяца — въ Нижне-Колымскѣ, гдѣ онъ очень слабъ.

— Нѣтъ, Петруха, мы поѣдемъ завтра, я спѣшу; пусть начальникъ тянетъ, какъ ему угодно.

Петруха откинулъ кокуль (мѣховой капюшонъ) *), повернулъ ко мнѣ свое плоское, круглое лицо, за которое его прозвали Лепешкой, широко раскрылъ свои узкіе глазки, но затѣмъ политично отвѣтилъ обычною формулою.

— А ми своимъ коимскимъ умомъ думаемъ, что эхать нейзя, а свейхъ того — сами знаете.

Хіусило. Вѣтеръ былъ слабый, но соединенный съ сильнымъ 50° холодомъ, онъ быстро продулъ мою пыжиковую пухлянку **), песцовую куртку, надѣтую подъ ней, и я сталъ коченѣть. Наконецъ показались избы. Было уже темно. Хозяйка зажгла лейку, т. е. плошку съ рыбьимъ жиромъ, и мерцающее пламя забѣгало по льдинамъ, вставленнымъ въ окна. Хозяева вернулись съ промысла; они осматривали сѣти, заброшенныя подъ ледъ, почти у Океана. Въ сѣти попадаетъ, кромѣ рыбы, громадное количество «пузырей» (медузъ), которыми иногда кормятъ собакъ; во время прилива морская вода, разсолъ по мѣстному, доходитъ до Сухарнаго, и тогда воду пить нельзя.

*) Здѣсь всѣ одѣваются по-чукотски.

**) Пухлянка, родъ широкой мѣховой рубахи съ капюшономъ, мѣхомъ во внутрь, одѣваемой, по верхъ одежды. Чтобы мездра не портилась, поверхъ пухлянки одѣвается другой балахонъ, камлея, изъ оленьей равдуги (замши).

Хозяйка внесла громадную доску, на которой была настругана цѣлая гора сырой мерзлой рыбы (струганина). Это былъ ужинъ. Всѣ принялись за ѣду. Брюшко рыбъ, какъ наиболѣе жирная и вкусная часть, была нарѣзана отдѣльной кучкой. Уѣзжая изъ Нижне-Колымска, я забылъ захватить съ собою соль, а потому уже нѣсколько дней вынужденъ былъ обходиться безъ нея, такъ какъ все низовье Колымы живетъ безъ соли, недоступной для нихъ. Вареную рыбу безъ соли я не могъ выносить. Меня и теперь, когда пишу эти строки, черезъ 8 мѣсяцевъ, тошнитъ при одномъ лишь воспоминаніи. Трудно себѣ представить что-нибудь болѣе отвратительное, чѣмъ исключительная пища изъ жирной, вареной рыбы, безъ соли, безъ хлѣба, безъ всякихъ приправъ. У привычныхъ колымчанъ и у тѣхъ «мутитъ сердце». Вслѣдствіе этого, отдается предпочтеніе сырой, мерзлой рыбѣ, которая, какъ увѣряютъ колымчане, предохраняетъ отъ цынги.

Послѣ ужина послѣдовалъ чай. Кирпичъ здѣсь доходитъ до 12 р. (въ Н.-Колымскѣ до 8 р., въ Ср.-Колымскѣ до 3 р., въ Якутскѣ до 1 р., въ Иркутскѣ до 80 к.). Сухарновцу, который живетъ только промысломъ, такихъ денегъ взять негдѣ, а потому онъ пьетъ, въ большинствѣ случаевъ, вмѣсто чая, отваръ брусничныхъ листьевъ. Изъ этого декокта да изъ струганины состоитъ вся его пища пирвина. Какъ видите, пища его, врядъ-ли отличается отъ стола кангіени, вымершаго племени троглодитовъ, жившихъ по берегамъ р. Колымы; каменныя орудія ихъ находятся до сихъ поръ въ большомъ количествѣ.

За ужиномъ я услышалъ опять о «начальникѣ» и увѣренія, что завтра мнѣ не поѣхать. Я начиналъ самъ приходить къ тому-же заключенію. Вѣтеръ на дворѣ все усиливался, да усиливался. Рѣзкіе порывы его, какъ конопаткой, выколачивали мохъ изъ стѣнъ, сложенныхъ изъ тонкихъ бревенъ плавника. Длинные леденящія струи врывались со свистомъ въ избу; казалось, что якатлингича, страшное чудовище чукотскаго эпоса, всовываетъ въ щели свои безчисленные языки, чтобы ими проколоть всѣхъ сидящихъ.

Лыкчинъ со страхомъ переглянулся съ сидящими. «Начальникъ тянетъ на мороку», боязливо зашептали они. Это значило, что солонникъ подулъ со снѣгомъ. Всѣ стали быстро протягивать изъ одной избы въ другую длинные моржевые ремни, чтобы по нимъ можно было перебраться. Сухарновцы какъ-бы готовились къ осадѣ. Пока вѣтеръ еще не разгулялся, въ сѣни перетаскивали запасы плавника для топлива, куски льда; съ крыши перенесли запасы рыбы. Собакъ тоже впустили въ сѣни. Вѣтеръ все крѣпчалъ, да крѣпчалъ; онъ дулъ уже не порывами, а безпрестанно, не усиливаясь и не ослабѣвая. Казалось, на дворѣ полнымъ ходомъ несутся тысячи паровозовъ. Избушка дрожжала, и казалось, вотъ вотъ вѣтеръ смететъ стѣны. Не безъ труда отперъ я наружныя двери сѣней. Была полная тьма. Мелкія снѣжинки, какъ раскаленныя капли свинца, жгли лицо, хотя я надвинулъ кокуль ниже глазъ. Мою двойную мѣховую одежду продуло сразу, хотя температура значительно повысилась. Я полюбопытствовалъ узнать, стоятъ-ли еще возлѣ избы громадныя, сажени въ 3 длины и вершковъ 7 толщины, бревна, которыя Лыкчинъ третьяго дня вытащилъ изъ «холуя» (куча намывнаго лѣса, скопляющаяся на отмеляхъ) и съ большимъ трудомъ привезъ къ избѣ. Оказалось, что вѣтромъ ихъ отбросило въ сторону. Больше минуты на дворѣ нельзя пробыть. Въ комелькѣ, сложенномъ изъ жердей, обмазанныхъ глиной, горѣлъ огонь; но вѣтеръ мѣшалъ ему. Изба была полна дымомъ. Приходилось сидѣть на полу. На придачу въ избѣ закурили трубки. Такъ какъ табакъ у нихъ кончился, то трубки начинили разрѣзаннымъ кожаннымъ кисетомъ, смѣшаннымъ съ корою. Я лежалъ, растянувшись на полу; вся грудь у меня была прокопчена ѣдкимъ вонючимъ дымомъ. По полу, на которомъ замерзала вода, ползали грудные ребята, едва прикрытые грязными лоскутьями выпоротковыхъ шкурокъ. Ребята держали въ грязныхъ кулаченкахъ по громадному куску сырой рыбы. Это ихъ единственная ѣда, такъ какъ женщины здѣсь поголовно почти не могутъ кормить грудью. Ежегодно смерть уноситъ десятки ребятишекъ и изъ 100 дѣтей выживаютъ лишь 4.

Особенно тяжелое впечатлѣніе производитъ то, что сухарновцы не носятъ бѣлья, которое по своимъ цѣнамъ недоступно имъ. Самый плохой ситецъ стоитъ въ Ниж.-Колымскѣ 70 к.

Въ избѣ скоро улеглися спать.

— Я проснулся, не зная день-ли или ночь теперь. Мнѣ показалось, что вѣтеръ спадаетъ, потому что онъ дулъ глуше и стѣны не дрожали больше. Я высказалъ мое предположеніе Лыкчину. Оказалось дѣло проще: насъ занесло совсѣмъ снѣгомъ. Огонь поддерживался безпрерывно цѣлую ночь, чтобы не забило трубу. Потянулся рядъ безконечныхъ, однообразныхъ часовъ; въ избѣ было душно и дымно. Тяжелый запахъ отъ собакъ захватывалъ дыханіе.

Наконецъ (это было на третій день) мнѣ сказали, что вѣтеръ стихъ. Черезъ особенный люкъ, открывающійся во внутрь, который для этихъ случаевъ устроивается въ потолкѣ сѣней, мы выбрались на крышу. Было около 12 ч. дня: наиболѣе свѣтлое время полярной ночи. На свѣжемъ воздухѣ вначалѣ у меня закружилась голова и кровь сильно застучала въ вискахъ. Было совершенно тихо. Сухарнаго какъ-бы не существовало. Виднѣлась лишь безконечная снѣжная равнина, на которой чернѣли широкія отверстія трубъ. Небо было совершенно чисто, только на сѣверѣ, надъ океаномъ, какъ синій пологъ, висѣло облако. Тамъ и сямъ изъ-подъ снѣга выползали сухарновцы, привязывали къ ногамъ лыжи и соединенными усиліями принялись прорывать къ дверямъ въ снѣгу длинныя траншеи. Бралъ большой морозъ. Мы отложили отъѣздъ до слѣдующаго дня. «Начальникъ» былъ къ намъ еще очень милостивъ. Онъ держалъ насъ лишь два дня. Весною на океанѣ онъ гораздо строже. Дѣло въ томъ, что въ мартѣ мѣсяцѣ у сухарновцевъ кончаются всѣ запасы. Истощается кормъ у единственной рабочей скотины — собакъ. Сухарновцы отправляются на океанъ на тюленьи промысла. Ѣхать приходится не далеко, въ зимовье, лежащее въ 30 верстахъ отъ Сухарнаго. Тюленей ловятъ и промышляютъ особыми сѣтями, которыя даютъ нерпѣ выбраться на ледъ, но не позволяютъ ей забраться назадъ въ воду. Только крайняя нужда принуждаетъ промышленника ѣсть отвратительное тюленье мясо, котораго въ обычное время не ѣдятъ даже и собаки. Въ мартѣ «солоникъ» тянетъ чаще всего на мороку. Онъ не только не даетъ возможности тогда спуститься на море, но не позволяетъ и шагу ступить изъ поварни, которую заноситъ всю. Бываетъ, что «начальникъ тянетъ» недѣли полторы. Тогда заключенные съѣдаютъ собачій кормъ, потомъ обутки, ремни, собачью упряжь; случается, что вѣтеръ прекращается одновременно съ тѣмъ, какъ голодъ прекратитъ жизнь похороненныхъ подъ снѣгомъ сухарновцевъ. Промышленники подвергаются еще и другой опасности; они могутъ столкнуться съ другимъ охотникомъ, который тоже вышелъ промышлять тюленей — съ бѣлымъ медвѣдемъ. Противъ него у сухарновца единственное оружіе — пальма (родъ копья). Когда вѣтеръ потянетъ съ Сѣвера, съ «талаго моря» прибиваетъ къ берегу много пловучихъ льдинъ и тогда, по мѣстному выраженію, «бѣлаго медвѣдя грудно быватъ». Звѣри бродятъ вокругъ поварни. Во время солоника промышленники вдругъ слышатъ отчаянную возню: то медвѣди забрались на крышу и заглядываютъ въ трубу.

(Окончаніе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

СУХАРНОЕ.

«Восточное Обозрѣнiе» №15, 5 февраля 1895

(Продолженіе).

Въ этотъ вечеръ Сухарное мнѣ устроило прощальный балъ съ танцами и музыкой. Врядъ-ли кому пришлось видѣть танцовальный вечеръ при болѣе оригинальной обстановкѣ. Собирались у Ваньчурки Мухина, у котораго самая большая изба въ Сухарномъ. Бальный залъ роскошно былъ освѣщенъ двумя лейками, воткнутыми между бревнами стѣнъ, увѣшанныхъ сѣтями изъ конскаго волоса, торбасами, канчами (мѣховыми чулками), собачьими алыками (шлеями), потягами и прочими принадлежностями обихода. Противоположный уголъ, гдѣ совсѣмъ темно, набитъ ребятишками. Они сидѣли на полу, поджавъ подъ себя ноги. Лицъ разсмотрѣть нельзя. Сверкали лишь жадно любопытные глаза. Въ переднемъ углу два музыканта — самъ хозяинъ и толстый рябой парень Кулдаренокъ, мѣстный бардъ и сочинитель сатирическихъ пѣсенъ. Они настраивали самодѣльныя балалайки съ двумя струнами, свитыми изъ оленьихъ жилъ. Танцоры размѣстились, какъ попало; кто на полу, кто на свернутой оленьей шкурѣ, кто на обрубкѣ чурбана. На гостяхъ были лучшія пухлянки [1], съ громадными оторочками изъ медвѣжьей или волчьей шкуръ у ворота, бѣлыя, какъ снѣгъ, оленьи мѣховыя шаровары изъ оленьихъ камусовъ [2] и такіе-же торбаса — довершали туалетъ. Покуда танцоры угощались струганиной и юкалой.

[1] Мѣховая рубаха, малица, одѣваемая вмѣсто шубы.

[2] Камусъ — шкура съ ноги оленя или лося.

Слышалось только усиленное чавканье, иканье и причмокиваніе... Ѣда кончена. Музыканты защипали струны. Забренчала «анадырская барыня», веселая плясовая пѣсня, сложенная удальцами анадырщиками, которые каждый годъ перерѣзываютъ всю чукотскую землю, дѣлаютъ около 2 тысячъ верстъ по горнымъ хребтамъ, безъ дороги и являются въ анюйскую крѣпостцу на годовую ярмарку, единственно для того, чтобы напиться.

Сначала танцоры стѣснялись нѣсколько меня; но вотъ выступилъ Микша, парень, который не разъ бралъ призы на чукотскихъ праздникахъ и сталъ дробно перебирать ногами. Сейчасъ-же противъ него выплыла подбоченясь, веселая, разбитная Натаха, которая увѣряла, что ее тянетъ плясать даже тогда, когда кто-нибудь стучитъ въ сковороду. Труденъ былъ лишь первый шагъ. Танцоры разошлись. Между тѣмъ хозяйка затопила комелекъ. Огненная волнующаяся рѣка съ гуломъ и трескомъ побѣжала по сухому плавнику въ широкую трубу. Въ избѣ стало невыносимо душно. Танцоры поминутно утирали рукавомъ рѣкой струившійся съ нихъ потъ; они то и дѣло подбѣгали къ ушату напиться, причемъ старуха хозяйка ворчала постоянно.

— Будетъ вамъ, робата, воду пить; мойчь тебѣ весь ушатъ опростали.

Я сталъ просить бабъ спѣть что-нибудь. Онѣ пожеманились, но просьбу исполнили. Прислушиваюсь и самому себѣ не вѣрю; бабы поютъ былину про Добрыню Никитича. Допѣли до стиховъ, какъ «бѣлая Маринка» выговариваетъ Добрынѣ:

«Отчего ты самъ, ты самъ не сватаешься —

Посылаешь ты сватать калену стрѣлу»,

какъ вдругъ Натаха крикнула: «пойно, робата, эту выть; станемъ про пруцкаго о коройя пѣть».

— Ой нѣтъ, запротестовали голоса, то трудная.

Но Натаху трудно было заставить перемѣнить какое-нибудь рѣшеніе, и опа запѣла старую солдатскую пѣсню про Суворова, которому — пруцкій корой приказалъ: «ставь праву шеренгу на йѣву сторону». Я понялъ, почему эту пѣсню называли «трудной»: 9/10 словъ были имъ, очевидно, совершенно непонятны.

Мнѣ хотѣлось слышать мѣстныя пѣсни, а потому я сталъ просить Кулдаря спѣть. Онъ бойко затренькалъ.

Прошлогодна ачилинка [3]

Ходитъ безъ оборныхъ торбаса [4],

Совогодня ачилинка

Въ раскобыльихъ торбаса.

Про тебя-то, ачилинка,

Дурна славушка пошла.

Неужель ты, ачилинка,

До дурной славы-то дошла?

Измѣнила ачилинка

На послѣдняго якута:

Завладѣлъ-то ачилинкой

Распослѣднiй разъякутъ.

Кулдаренокъ еще пощипалъ балалайку, затѣмъ снова началъ:

«Ужь каки гости хороши,

Радъ-бы рыбкой угостить;

Похватился до сельдядки —

Нѣтъ ни ножикъ, ни топоръ.

Валипъ-чукча, пойди къ намъ —

Тамъ въ товарномъ ящику

Столовой ножикъ лежитъ.

Ужь какъ ужна [5] хороша,

Какъ оленій черепокъ [6],

На закуску къ этой ужнѣ

Разналимій [7] позвонокъ.

[3] Любовница.

[4] Т. е. въ торбасахъ безъ подвязокъ — фигуральное изображеніе бѣдности.

[5] Ужна, ужинъ.

[6] Оленiй черепокъ, высшее мѣстное лакомство: сырой мозгъ изъ берцовыхъ костей.

[7] Разналимiй, отъ слова налимъ; такъ-же, какъ раскобылій — отъ слова кобыла.

Гости освоились и чувствовали себя, какъ дома. Раздались звуки самой характерной мѣстной пѣсни — «гондынщины». Дѣло было такъ: корявый Петруха лежалъ у огня. Его распарило тепломъ, онъ зажмурилъ глаза и сталъ мечтать вслухъ:

«Ка-бы мнѣ варваретовый (плисовый) жійетъ (жилетъ), да бѣйяя рубаська, да варваретовы штаны, да пай(ль)то — вотъ-бы я парень бый! всѣ дѣвки ко мнѣ ходійи-бы!» Петрухѣ 45 лѣтъ; голова у него, какъ у Калибана, лицо — тарелкой. Онъ круглый бобыль и славится своею страстью къ водкѣ, хотя пить ее удается ему не больше одного—двухъ разъ въ годъ; кабака не только въ Сухарномъ, но и въ Нижне Колымскѣ нѣтъ; бутылка сильно разбавленной водой водки, настоенной на махоркѣ и на мѣдномъ купоросѣ стоитъ въ Нижне-Колымскѣ 6 р. Когда Петруха бываетъ въ городѣ, то всегда выпрашиваетъ себѣ пробку отъ водочной бутылки.

— Тебѣ-же зачѣмъ она?

— Я пустою (т. е. одною) пробкою цѣлый день живу: я ее на зубъ кладу, да жую — сырость отъ нея и идетъ; хоть и тупой, а все же духъ винный есть и все-же сердцу легче.

Есть у Петрухи и другая пассія: Мокришка; послѣдняя представительница чуванскаго племени. Но хотя у дѣвушки у этой, какъ у всѣхъ колымскихъ женщинъ, сердце очень мягкое и отказывать онѣ ни въ чемъ не могутъ, однако замужъ выйти она отказалась наотрѣзъ. Петруха тогда былъ страшно огорченъ, все искалъ водки и собирался уѣхать размыкать горе въ чукотскій лагерь, на нѣсколько мѣсяцевъ.

Теперь, лежа передъ огнемъ, Петруха вспомнилъ старую обиду и запѣлъ на мотивъ гондынщины: «Мокришка замужъ не идетъ, а какъ собака пропадетъ».

Слова «гондынщины» импровизируются пѣвцомъ; чаще всего, это одна фраза на тему столь богатой здѣсь chronique d'alcôve. Въ «гондынщинѣ» есть нѣчто дико-своеобразное; несмотря на кажущуюся простоту, мотивъ очень труденъ вслѣдствіе совершенно своеобразныхъ модуляцій Есть три «гондынщины»: «крѣпостная» (здѣсь Нижне-Колымскъ называютъ крѣпостью), «Сухарная» и «Похотская» [8].

[8] Похотскъ, русскій поселокъ на одномъ изъ рукавовъ Колымы, въ 80 верстахъ отъ океана.

Старики обсѣли меня кружкомъ. Я сталъ разспрашивать ихъ объ экспедиціяхъ, бывшихъ здѣсь. Они прекрасно помнили не только Каръ-Карьча (Неймана), но Врангеля, Анжу и Матюшкина (1824— 1828), хотя оговаривались, что они были тогда «невелички». Объ несчастномъ Никитѣ Шалауровѣ, о якутскомъ купцѣ изъ Устюга, который въ 1860 г. пробовалъ разрѣшить задачу, выполненную Норденшильдомъ, и пропалъ безъ вѣсти — сохранилось лишь имя. Въ 10 верстахъ отъ Сухарнаго на крутомъ берегу видны полуразрушенныя избы. Онѣ извѣстны здѣсь подъ названіемъ «Шилауровскихъ казармъ». Старики могли лишь передать, что слышали, что въ давніе годы здѣсь зимовали какіе-то русскіе.

Имя Михайлы Стадухина, завоевателя края, сохранилось лишь въ названіи одного изъ рукавовъ Колымы (Стадухинская протока). Дежневъ, Барановъ, Лаптевъ, Сарычевъ, Биллингсъ — неизвѣстны даже по имени. За го о Павлуцкомъ существуетъ цѣлый эпосъ. Это самый популярный мѣстный герой. Объ Ганеланѣ-Кривогорницынѣ, который завелъ Панлуцкаго съ пятью спутниками въ засаду, гдѣ ждали чукчи, — сухарновцы до сихъ поръ не могутъ говоритъ спокойно.

Скажи, задалъ мнѣ вопросъ одинъ изъ стариковъ, что экспедиціи все ищутъ въ таломъ морѣ? (Такъ сухарновцы называютъ открытое море. Спорный до сихъ поръ въ наукѣ вопросъ о свободномъ отъ льда полярномъ морѣ — ясенъ для сухарновца; онъ увѣренъ, что далеко на сѣверѣ море всегда «талое», п. ч. въ самую лютую стужу, когда подуетъ сѣверный вѣтеръ, приносится оттуда такое тепло, что льдины таютъ въ окнахъ; морская гагарка [9] весной прилетаетъ съ сѣвера, а не съ юга).

[9] Въ зоологіи Columbus septentrіanalis.

За меня отвѣтилъ другой старикъ.

— Какъ, что ищутъ? У русскаго царя въ морѣ треть державы пропала; вотъ они ее тамъ ищутъ. На морѣ есть островъ, и живутъ тамъ люди въ избахъ съ золотыми крышами. Знаетъ объ этомъ народъ, знаетъ и начальство, да никакъ до нихъ доспѣться не могутъ. Чуть только снарядятся къ нимъ, какъ поднимется буря, «начальникъ потянетъ на мороку», размечетъ и потопитъ карбасы, а волны на проходъ такъ черезъ нихъ и ходятъ. Значитъ святые люди. Разъ старикъ одинъ въ старые годы зимой доспѣлся до нихъ и попалъ на островъ. Жители ему завязали глаза, и такъ онъ у нихъ 20 дней прожилъ. Уговаривали остаться вовсе, да онъ не захотѣлъ: по старухѣ стосковался. Его доставили на берегъ. На дорогу надавали ему лисицъ сиводушекъ, россомахъ, такъ что онъ цѣлый вѣкъ ими прожилъ, да заказывали не сказывать, гдѣ былъ. Что за люди были — старикъ не знаетъ; сказывалъ, что на русскихъ не похожи да и на чухочъ тоже.

Вотъ до этого то острова начальство теперь и добирается.

— Нѣтъ, сказалъ первый старикъ, коли-бы треть державы искали, то американцы-бы не ѣздили.

Обратились за разрѣшеніемъ вопроса ко мнѣ, Начался у насъ урокъ физической географіи и подробное объясненіе, что такое полюсъ. Я говорилъ много, но сомнѣваюсь, чтобы слушатели меня вполнѣ поняли.

Было уже поздно. Балъ кончился. Мы улеглись спать, порѣшивъ завтра выѣхать пораньше.

И. Шкл—вскій.

(OCR: Аристарх Северин)

Рассказ И. Шкловского (Дионео) "Сухарное" является дополнением к его книге "НА КРАЙНЕМ СѢВЕРО-ВОСТОКѢ СИБИРИ".

Примечание А.Северин.