8 ноября 1907 г., «Якутскiй край» №36.
Дорогой дядюшка!
Вотъ уже какъ съ недѣлю хожу это я по городу, пальцемъ о палецъ гадаю и все самъ себя спрашиваю: “Кто же это мерзавецъ?"
И до того эта загадка меня заполонила, что я даже и терять память по немногу началъ.
Знакомые такъ тѣ даже удивляются, откуда у меня такая идея фиксъ появилась.
Раньше бывало, никогда подобныхъ вопросовъ не появлялось, а если и возникалъ когда вопросъ, “Кто мерзавецъ?", то я очень живо и быстро его разрѣшалъ. Примѣрно такъ: — если въ Бога кто не вѣруетъ, или властей предержащихъ не чтитъ, ну значитъ тотъ и мерзавецъ.
А теперь, дорогой дядюшка, хоть тресни, а не могу опредѣлить, кто мерзавецъ?
И случай то пустой вышелъ.
Гуляю это я съ недѣльки полторы тому назадъ по городу, да на вывѣски посматриваю.
Смотрю, книжный кіоскъ виднѣется. Дай, думаю, зайду — открытокъ посмотрю, да въ брошюркахъ покапаюсь. Захожу.
Кіоскъ — такъ себѣ — невзрачный; покупателей два человѣка стоятъ около прилавка, что то разсматриваютъ.
Одинъ изъ нихъ генералъ - не генералъ, съ плѣшью на головѣ старенькій и лицо начальническое, — значить видная шишка въ городѣ будетъ. Другой же покупатель — интеллигентъ простой.
Подошелъ я къ нимъ поближе.
Смотрю — генералъ плѣшивенькій открытки умилительно разсматриваетъ.
И такіе то открытки, дорогой дядюшка, что я какъ посмотрѣлъ на нихъ, такъ сейчасъ же одной половиной своего мозга въ страну гаремовъ — Турцію улетѣлъ, а другой въ самый вертепъ города Парижа забрался!
И у генерала—то глазки масломъ подернулись, — смотритъ это онъ на открытки, — слюнки пускаетъ и такую то елейную рожицу корчитъ,... — ну, словомъ генералъ отъ проституціи.
Ну думаю, и плотоядное — же животное. Смотрю немного погодя и интеллигентъ потянулся къ открыткамъ.
Вотъ, думаю, и еще типикъ.
Посмотрѣлъ этотъ интеллигентъ одну открытку, посмотрѣлъ другую, да взялъ всю папку и отодвинулъ въ сторону.
Не надо мнѣ, молъ, такой прелести.
А генералъ и уши насторожилъ и глазки свои масленыя вытаращилъ.
Какъ это такъ — онъ генералъ съ умиленіемъ эти самыя открытки смотритъ, а какой то шибзикъ съ пренебреженіемъ ихъ отбрасываетъ! Ужъ не крамола—ли тутъ завелась?
Пододвинулъ къ себѣ генералъ папку съ открытками, посмотрѣлъ изъ нихъ нѣсколько, да какъ закричитъ: — “Ахъ, ты крамольникъ, Ивана Кронштадскаго бросать вздумалъ...революцію тебѣ надо... мерзавецъ!"
И такъ то это самое слово "мерзавецъ", онъ внушительно вскричалъ, что я даже самъ за Ивана Кронштадскаго заступиться былъ готовъ и сейчасъ же сообразилъ — этотъ генералъ — навѣрно, отъ юстиціи!
Прошло дѣнька два.
Позвали меня по дѣлу, къ самому городничему. А и дѣло то плевое. На какихъ такихъ основаніяхъ я по кіоскамъ шляюсь.
Ждать пришлось долго. Стою это я въ передней, одной рукой грудь около сердца прижимаю, а другой украдкой крестное знаменіе на себя кладу, да про Царя Давида и скоро- военные суды вспоминаю. Слышу въ кабинетѣ разговоръ громкій идетъ.
Городничій кого то распекаетъ.
„А, такъ ты, Ивана Кронштадскаго вздумалъ кидать?! Сошлю... тебя куда Макаръ телятъ не гоняетъ!"
— „Вашество... отца Ивана Кронштадскаго я очень уважаю, хорошій онъ парень, съ самой Богородицей Порфиріей Киселевой въ близкихъ сношеніяхъ состоялъ..."
„А какъ же, ты крамольникъ, портретъ святителя въ кіоскѣ швырнулъ? А? Мнѣ вѣдь генералъ — то говорилъ...!"
„Вашество, ей Богу, святителя не бросалъ, а это я откинулъ Парижскія открытки — ужъ больно порнографіи то въ нихъ много... Навралъ Вамъ, про святителя то, мерзавецъ..."
Какъ услышалъ я, дорогой дядюшка, что генерала то мерзавцемъ обзываютъ, такъ даже въ сердцѣ захолодило.
Рѣхнулся, думаю, парень!
Вѣдь генералъ то человѣкъ хорошій, честный, на свободѣ ходитъ. Нѣтъ думаю, про кого то другого онъ говоритъ.
Вотъ теперь все время и хожу да гадаю, кто же это на самомъ дѣлѣ мерзавецъ?
Будь добръ, дядюшка, разрѣши мои недоумѣнія.
Твой плем. Вокло.
(OCR: Аристарх Северин)