НА КРАЮ СВѢТА.

(ИЗЪ КОЛЫМСКАГО ДНЕВНИКА) ^*).

«Восточное обозрѣнiе» №40, 4 октября 1884

Декабрь. Городишко заносится снѣгомъ. Уныло, тоскливо кругомъ. 1 часъ дня и ужъ темно кругомъ. Въ большихъ европейскихъ городахъ, гдѣ рано темнѣетъ, день замѣняется яркимъ свѣтомъ газа и электрическихъ солнцъ. Жизнь кипитъ немолчно и еще дѣлается усиленнѣе и нервнѣе. Вечеромъ читаются въ Европѣ лекціи, происходятъ разныя собранія, театры, клубы, гостинницы наполняются посѣтителями. Ночь въ Европѣ полна удвоенной жизни. Здѣсь, въ Сибири, на полярномъ сѣверѣ мракъ, смѣняющій день, производитъ подавляющее впечатлѣніе. Жизнь умираетъ, наступаетъ полусонное существованіе. И что возбудитъ эту жизнь?! Почты нѣтъ по 2 мѣсяца. Скоро новый годъ, а послѣдній нумеръ газеты отъ 15 августа. Въ Туруханскъ почта ходитъ хоть разъ въ мѣсяцъ. Зависть беретъ, когда подумаешь объ этомъ Туруханскѣ, — счастливецъ! А здѣсь точно живешь въ 2315 году до Р. X. А впрочемъ, можетъ, это и къ лучшему. Зачѣмъ почта? зачѣмъ газеты? По крайней мѣрѣ, когда предложили здѣсь подписку на почтовую контору, обыватели такъ слабо отозвались, что самый просвѣщенный изъ нихъ рѣшился пожертвовать только одинъ рубль.

*) Среднеколымскъ находится подъ 67° 10' с. ш. и 174° 50' в. д. въ 11,105¼ верстахъ отъ Петербурга, — не болѣе и не менѣе! Въ Средне-Колымскѣ 1 церковь и 54 жилыхъ зданія, изъ которыхъ 5 юртъ. Дома построены изъ лиственичныхъ бревенъ, безъ крышъ и безъ стеколъ въ окнахъ, крыши замѣняются слоемъ земли, а стекла бумагой, налимьей кожей и толстыми льдинами. Въ этомъ городѣ недавно было 300 жителей обоего пола, изъ нихъ 165 мужчинъ, изъ коихъ 52% приходится на нижнихъ чиновъ. Въ немъ, однако, 2 потомственныхъ дворянина, 12 чиновниковъ, 6 духовныхъ, 6 купцовъ и 36 мѣщанъ (Экономич. состоян. городскихъ поселеній Сибири, изд. Мин. Внутр. Дѣлъ. С.-Петербургъ 1882 г., с. 280).

Да и зачѣмъ почтовая контора? Сиди дома и попивай спиртикъ. Такъ и дѣлаютъ.

Въ эту минуту грустныя размышленія мои были прерваны топотомъ лошадей на улицѣ; выбѣгаю — три нарты, на одной изъ нихъ казакъ, — почта! Въ мигъ поднялись на улицѣ радостные крики: „почта пришла! почта пришла!“ — и всѣ бросились къ полицейскому управленію (которое здѣсь представляетъ собою какую-то энциклопедію всевозможныхъ учрежденій: полицію, судъ, почтовую контору, казначейство, нотаріатъ, акцизное вѣдомство — все, что хотите). Полетѣлъ и я туда, по дорогѣ, почти незнакомые прохожіе поздравляютъ меня; „съ почтой васъ“! — точно французы другъ друга послѣ взятія Бастиліи... Вхожу въ полицію, — комната биткомъ набита обывателями. Исправникъ распечатываетъ одинъ пакетъ за другимъ. Вдругъ, онъ вынимаетъ какую-то блестящую вещицу на ленточкѣ: это давно провозглашенный въ газетахъ орденъ. Батюшка стремительно подходитъ и трижды торжественно лобызаетъ счастливца: „ну, братъ, поздравляю! теперь кати флягу“... Громкій взрывъ хохота со стороны публики нѣсколько сконфузилъ его. Фляга вещь почтенная, въ ней три ведра спирту.

Въ мою комнату входить докторъ, едва на ногахъ (онъ всегда такой съ утра и до вечера).

— Ну, что новаго въ газетахъ? говорю я.

— Ничего хорошо, пишутъ: намъ будетъ прибавка жалованья — 1,200 вмѣсто 800 р.

— Поздравляемъ, значитъ, теперь вмѣсто 400 можно будетъ откладывать 600 р. въ пользу Бахуса.

Докторъ расхохотался.

Въ такомъ мѣстѣ прибытіе всякаго новаго лица изъ служащихъ и особенно образованныхъ лицъ должно бы быть праздникомъ.

Русская колонія такъ мала, жизнь ведется такъ отчужденно, что естественно съ явленіемъ новаго человѣка, товарища по службѣ на этой окраинѣ, видѣть только новую поддержку. Человѣческое лицо здѣсь должно радовать. Нигдѣ не чувствуется такой жажды видѣть человѣка, какъ тамъ, гдѣ нѣтъ людей. Нигдѣ видъ человѣка не можетъ радовать такъ, какъ въ пустынѣ. Но это такъ кажется, у насъ все наоборотъ.

— Ну, что, ждете еще помощника? обращаюсь я къ служащему.

— Да, ждемъ!

— И радуетесь?

— Чему радоваться! — радости мало, вѣдь я одинъ теперь бѣлокъ да лисицъ отъ инородцевъ въ подарокъ получалъ, а теперь они раздѣлятъ пополамъ, и ему нужно. Нѣтъ, времена ухудшаются!

* * *

Думали, что насъ никогда не коснется ни одно печатное извѣстіе, что мы будемъ счастливымъ исключеніемъ. Но эта сила, этотъ аргусъ новой жизни, какъ взоръ науки, какъ плодъ человѣческой любознательности, коснулся и насъ.

И эта печать бросила на насъ взоръ въ самое безутѣшное время. Она насъ застала во время голода. 2-го ноября прошлаго года „Сибирская Газета“ сообщала о голодѣ у насъ въ статьѣ „Голодъ въ Среднеколымскѣ“, въ ней было сказано, что мука была только у двухъ-трехъ лицъ, и что они, пользуясь голодомъ, продавали ее по 8 р. пудъ, тогда какъ даже казенная стоила 6 р. пудъ.

По прочтеніи кто-то воскликнулъ:

— Господа, да вѣдь этотъ N. N. — нашъ докторъ!

— Послушайте, вѣдь это меня описали! обращался обличенный.

— Полноте, тамъ вѣдь не сказано, что вы.

— Нѣтъ, вѣдь я ужъ знаю, что это меня! И вотъ отъ огорченія опять выкатывается колымская фляга въ три ведра. О фляга, фляга, ты единственное проявленіе чувствъ въ радостяхъ и скорбяхъ!

* * *

Прошло нѣсколько дней, и волненіе, произведенное приходомъ почты, улеглось. Скоро наступилъ праздникъ Рождества. Колоколъ шестидесятилѣтней деревянной церкви торжественно дребезжалъ. Вышелъ я на улицу; кругомъ пусто, изрѣдка лишь попадаются прохожіе, въ праздничномъ костюмѣ, даже въ самые большіе праздники улицы нашего „города“ совершенно мертвы! Но я уже привыкъ къ этому и не удивлялся. А удивило меня вотъ что: съ кѣмъ ни встрѣчался на улицѣ, у всѣхъ какой-то унылый видъ, — ходятъ, точно горе какое нибудь стряслось надъ ними. Наконецъ, повстрѣчался я съ однимъ знакомымъ, и тотъ тоже уныло глядитъ.

— Съ праздникомъ васъ, Николай Иванычъ! — говорю я.

— Спасибо! Только, какой ужъ тамъ праздникъ, развѣ это праздникъ!

— А что такое?

— Да развѣ вы не знаете?

— Что такое?

— Эхъ вы, да вѣдь ни капли водки въ городѣ нѣтъ! Какой же это праздникъ безъ водки!

— Отца вашего совсѣмъ пьянаго домой отвели, — говорю я обывателю.

— Это онъ у исправника немного занялъ; а въ продажѣ то, поймите вы, ни капли нѣтъ! уныло заключилъ онъ и, повѣсивъ голову, побрелъ дальше.

Однимъ словомъ, кромѣ двухъ-трехъ лицъ, весь городъ былъ въ траурѣ по водкѣ. И не только городъ, — верстахъ въ пятнадцати отъ города стояли, въ своихъ теплыхъ палаткахъ, нѣсколько десятковъ Чукчей, пригнавшихъ сюда на продажу оленей, чтобы имѣть, на что купить водку и прочее, — эти Чукчи были, если только можно, еще въ большемъ отчаяніи... Чукчи безумно преданы водкѣ; они считаютъ высочайшимъ блаженствомъ для человѣка — находиться въ томъ состояніи, когда всѣ мысли въ головѣ кружатся безпорядочнымъ вихремъ, а умъ освобождается отъ всякаго контроля, — сирѣчь, когда онъ пьянъ... Итакъ, всѣ находились въ напряженномъ ожиданіи водки; водка была жгучимъ „вопросомъ дня“ для Среднеколымска. Но прошло Рождество, прошелъ и Новый годъ, а водки все нѣтъ. Уныніе росло съ каждымъ днемъ. Наконецъ, какой-то якутъ, пріѣхавшій въ городъ, оповѣстилъ, что водка ѣдетъ, что завтра она будетъ. Всѣ просіяли. Наступило и вожделѣнное „завтра“... Изъ-за лѣска, окружающаго городъ, показался караванъ верховыхъ лошадей, нагруженныхъ флягами спирта, по двѣ фляги на каждой. Чукчи, въ томъ святомъ восторгѣ, который овладѣваетъ правовѣрными поклонниками Магомета при видѣ Мекки, бросились (даромъ, что крещеные!) къ лошадямъ и стали цѣловать эти фляги **), покрытыя холоднымъ инеемъ сороко-градуснаго мороза... Къ вечеру этого дня трудно было найти трезваго человѣка въ городѣ, въ два часа въ кабакѣ разобрали спирту на 90 р., не считая того, который „господа“ брали къ себѣ на домъ ведрами... За водку отдается все, за спиртъ продается все. Послѣ тяжкаго похмѣлья за глотокъ вина человѣкъ отдаетъ все цѣнное, дорогое, жертвуетъ даже семьей. Можно представить деморализующее значеніе здѣсь этого опіума сѣвера!

**) Я нарочно подчеркиваю, читатель, этотъ рельефный фактъ.

Веселье длилось нѣсколько дней. Безшабашно, безсмысленно, съ красными воспаленными глазами, съ одурманенными головами ходятъ обыватели и творятъ нецѣлесообразные поступки. Люди бродятъ, какъ очумѣлыя животныя...

Въ этомъ, однако, ничего не было необыкновеннаго. Но вотъ разносится новость: фельдшера хватилъ ударъ. Желѣзный организмъ не вынесъ. Можно было бы подумать, что это хоть на минуту образумитъ остальныхъ, какъ грозное предостереженіе. Ничего не бывало. Городъ пилъ, и къ вечеру попрежнему бродили пьяные.

* * *

Зашелъ къ доктору.

— Слышали фельдшеръ-то?..

— Слышалъ. Это была правая моя рука! сказалъ докторъ. Съ горя онъ пропускалъ рюмку за рюмкой.

Такія картинки нашихъ сѣверныхъ угловъ наводятъ на глубокое размышленіе. Вино или спиртъ здѣсь единственное средство, возбуждающее жизнь, спиртъ единственное развлеченіе, единственное наслажденіе, единственная отрада! Немудрено, что его ждутъ обыватели и приходятъ въ величайшее уныніе, когда его нѣтъ. Спиртъ замѣняетъ все — художество, печать, чтеніе, театръ, музыку. Только въ забвеніи здѣсь человѣкъ чувствуетъ себя блаженнымъ. Чиновникъ, священникъ являются жертвою его, какъ и инородецъ. Пирушки, пьянство распространены и по всей Сибири, но нигдѣ онѣ не выражаются острѣе, болѣзненнѣе, какъ въ глуши, на Сѣверѣ, при 40—градусныхъ морозахъ. Жертвой его являются всѣ.

Странно, культурный человѣкъ долженъ бы поднять нравы окружающей инородческой жизни, внести сюда свѣтъ, разумъ, сознаніе, утѣшеніе. Но увы! онъ самъ палъ и снизошелъ до слабости инородца.

А какой бы высокій подвигъ, какое святое подвижничество могло бы выпасть на долю образованнаго человѣка въ этихъ безутѣшныхъ углахъ! Сколько бы здѣсь могъ сдѣлать тотъ же самый медикъ, который самъ погрузился въ омутъ среды и теряетъ человѣческій образъ. Вѣдь мало того, что онъ могъ бы изучить инородческую среду и подарить науку замѣчательными вкладами и наблюденіями по антропологіи, онъ могъ бы быть здѣсь руководителемъ, учителемъ и утѣшителемъ. Высочайшая и благороднѣйшая человѣческая миссія спасти человѣка, поднять его могла бы выпасть на долю русскихъ людей на далекихъ окраинахъ Сѣвера и Сибири.

* * *

Что могло бы спасти ихъ отъ скуки, отъ томленія, отъ страшной болѣзни, понятно, это — связь съ образованнымъ міромъ, умственная жизнь, хотя и въ глуши. Понятно, какое бы имѣла значеніе печать и доносящійся сюда ея голосъ. Вѣдь это было бы утѣшеніе, огражденіе человѣческаго существованія, сохраненіе погибающаго образа божія. А тутъ, глядишь, вопіютъ: „не надо намъ печати, а давайте водки!“

Фельетонистъ.

(OCR: Аристарх Северин)