ЖИГАНЪ.
Разсказъ.
(Изъ сибирской жизни).
«Сибирская Жизнь» №242, 9 ноября 1897
I.
Былъ вечеръ одного изъ тѣхъ сентябрьскихъ дней, когда по утрамъ на всемъ бѣлѣется первый иней, когда небо одѣвается тяжелыми тучами и солнце только временами, какъ бы украдкой, заглядываетъ на хмурую землю, когда въ опустѣлыхъ садахъ только вороны прыгаютъ по чернымъ, обнаженнымъ вѣтвямъ и ихъ монотонный крикъ звонко раздается въ холодномъ воздухѣ. На задворкахъ небольшого домика въ Торговой улицѣ изъ подъ груды наваленнаго лѣса время отъ времени слышится сдержанный разговоръ.
— Эхъ, братцы, капутъ значитъ намъ приходить?! Холодище то какой! вотъ выпить бы теперь! говорить кто то хриплымъ, дрожащимъ голосомъ.
— А почто рукомесло плохо знаешь? — былъ бы ловчѣй — тогда бъ и выпилъ! слышится отвѣтъ откуда то изъ глубины.
— Эхъ ты жизнь — каторга! раздается первый голосъ, — нѣтъ братцы, чужимъ жить не можно...
— Ха-ха-ха! гудитъ въ глубинѣ.
Молчаніе. Только общипанная ворона, сидя на заборѣ, въ недоумѣніи посматриваетъ кругомъ, какъ бы желая увидать разговаривающихъ.
— Ха-ха-ха! снова слышится подъ лѣсомъ. Ворона пугливо оглянулась, взмахнула крыльями и съ протяжнымъ крикомъ усѣлась на дерево сосѣдняго сада.
— Нѣтъ, братики — прощайте! измерзъ сегодня больно, пойду куда въ другое мѣсто!
— Аль на пчельникѣ давно не бывалъ?
— Все едино — хоть на пчельникъ.
Черезъ нѣсколько минуть изъ подъ бревенъ высунулась голова, посмотрѣла во всѣ стороны и снова скрылась. Еще нѣсколько минуть и изъ другого конца, шеборча по сухимъ листьямъ, выползла человѣческая фигура.
— Фе-фе! какъ прохватываетъ! сказалъ онъ, вставая на ноги и, съежившись въ рваномъ азямѣ, направился вдоль забора.
Добравшись до угла, онъ сталь тихонько взбираться на заборъ. Въ это время вдали раздался какой то крикъ, — оборванный человѣкъ ринулся на землю, быстро перебѣжалъ пустой переулокъ, перелѣзъ еще черезъ заборъ и упалъ на кучу назема.
— Ухъ! душа дрожитъ! прошепталъ онъ осматривая мѣстность, и направился къ сѣрѣвшемуся сквозь сумерки зданію.
— Ни какъ — баня?! вотъ благодать то! Оборванецъ осторожно отворилъ поскрипывающую дверь и шмыгнулъ въ теплый передбанокъ...
— Словно въ царствіе небесное попалъ! — разговаривалъ оборванецъ самъ съ собой, располагаясь на широкомъ полкѣ.
— Тепло то какое! а! вотъ бы еще краюху перекусить теперь?! Хорошо бъ! А вѣдь было время: — и ты Иванъ Синихъ ѣлъ, какъ настоящій мѣщанинъ, и щи, и каши и хлѣба вдосталь было, а теперь вонъ какъ въ брюхѣ то пощелкиваетъ, да и жить почто то страшно стало... а все Олекма проклятая загубила! Вотъ она корысть то человѣческая: жилъ, сытъ былъ и семью питалъ — такъ нѣтъ! захотѣлъ золото найти... гдѣ то Аринка съ ребятами теперь? меня поди клянутъ!
Вдругъ что то скрипнуло. Оборванецъ притаилъ дыханіе и тревожно прислушался. Снова раздался тоскливый монотонный звукъ.
— Почудилось наверно, — подумал он, поднося руку къ громко стучащему сердцу, и облегченно вздохнулъ.
— Нѣтъ! усну лучше.
Но сонъ не шелъ къ нему, яркая картина олекминской жизни назойливо торчала перечь глазами. Глухая тайга. Узенькая тропинка причудливо извивается между колодъ, взбѣгаетъ на пригорки, стелется по оврагамъ, перепрыгивая черезъ бурливые потоки, а кругомъ стѣной стоитъ высокая трава. Косые лучи заходящаго солнца нѣтъ нѣтъ — да и проглянутъ сквозь высокую чащу: то освѣтятъ угрюмую ель, поросшую мхомъ — то вдругъ весело заиграютъ на бѣлоснѣжномъ стволѣ молодой березы, а въ тайгѣ тихо, только молодые ястреба тоскливо пищатъ въ вершинѣ огромнаго кедра.
Иванъ Синихъ во главѣ четырехъ всадниковъ — спиртоносовъ, прислушиваясь и зорко поглядывая впередъ, пробирается по тропинкѣ.
— Слышь, Иванъ! къ полночи будемъ у мѣста? спросилъ одинъ изъ ѣхавшихъ сзади — рослый, бородатый мужикъ.
— Будемъ, Михалъ Иванычъ, будемъ!
— Стой! громогласно раздалось въ сторонѣ, прогремѣлъ, эхомъ перекатившійся, выстрѣлъ и въ травѣ замелькали желтыя казачьи шапки.
— Живо въ траву! отстрѣливайся! закричалъ бородачъ.
Но Иванъ въ ужасѣ соскочилъ съ лошади, бросился въ траву и ничкомъ упалъ на сырую землю, смутно, какъ бы издали слыша частый трескъ выстрѣловъ, какіе то крики и стоны.
Опомнился онъ только тогда, когда его стали связывать.
— Что, братъ, хорошо спиртоносовъ водить? спросилъ знакомый казакъ.
Иванъ испуганно моргалъ. — Че-же, братцы, будетъ теперь со мной?
— А вотъ поѣдемъ — увидишь!
Ждать пришлось недолго. Привезли на станъ, жестоко отстегали плетьми и потомъ... длинная ссылка за тайную продажу спирта и сопротивленіе властямъ.
— Вѣдь вотъ сколько годовъ то въ острогѣ прошло! размышлялъ Иванъ, а словно бы одинъ день, только тускло какъ то, — ровно и не я жилъ, а въ сказкѣ слышалъ! Теперь вотъ мѣщаниномъ числюсь, а самъ жиганъ сталь что ни на есть послѣдній и ходу тебѣ никакого! Что сдѣлаешь, коли пришелъ ободранный, безъ единаго гроша?... Экъ вѣдь — теплище то какое?! Поѣсть бы еще!!.. И крѣпко, какъ давно ужъ не приходилось, уснулъ въ эту ночь Иванъ Синихъ.
II.
— Жигана поймали!!
— Жиганъ баню поджигалъ!! раздалось по утру въ улицѣ и люди со всѣхъ сторонъ бѣжали къ толпѣ, галдѣвшей у открытыхъ воротъ.
— Залѣзъ, матушка моя, стружекъ натащилъ, да и давай огонь разводить — тутъ его и прихлопнули! сообщала какая то бабенка.
— Житья отъ нихъ, разбойниковъ, нѣтъ!
— И что это полиція смотритъ! того и жди, что эти мерзавцы живьемъ сожгутъ когда нибудь!
Во дворѣ раздались крики, стоны и крупная, отборная ругань — то хозяинъ, при помощи двухъ городовыхъ, училъ пойманнаго жигана.
— Ведутъ! ведутъ! зашумѣла толпа.
Въ воротахъ показался, покачивающійся отъ крѣпкихъ подзатыльниковъ расходившихся городовыхъ, жиганъ съ густо окровавленной физіономіей.
— Бей его гадину такую! бей! раздалось въ толпѣ.
А онъ полными слезъ, подбитыми глазами смотрѣлъ на толпу, утирая кровь рукавомъ изодраннаго азяма, изъ подъ котораго выглядывала бурая, заплатанная рубаха. Обтрепанные штаны болтались только чуть-чуть ниже колѣнъ, обнажая грязныя, тощія ноги.
— Братцы мои! я не поджигалъ! за что?
— А что же ты тамъ Богу молился что-ли?! исказившимся голосомъ заревѣлъ хозяинъ, схватилъ жигана за волосы, бросилъ объ землю и пнулъ ногой въ лице.
— Придушить тебя-змѣю нужно!
— Полно! полно! унимали городовые, разходитесь, господа! Кликнули извощика и повезли поджигателя въ участокъ.
IIІ.
Ни мало времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ Ивана забрали въ участокъ, не мало онъ вынесъ за это время. Былъ день, когда первый снѣгъ яркою, бѣлою пеленой разостлался по улицамъ, одѣлъ причудливыми шапками фонари и тумбы и траурной лентой растянулся по почернѣвшимъ заборамъ. Шумная ватага ребятишекъ, обрадовавшись снѣгу, весело перекидывается снѣжками, бѣгая вокругъ огромной глыбы въ видѣ вооруженной метлою бабы.
— Смотри! смотри, ребята, жиганъ идетъ!
Иванъ Синихъ, робко озираясь по сторонамъ, пробирался около заборовъ; ребятишки съ шумомъ окружили его.
— Эй, дядя—жиганъ, куда идешь?
— Жиганъ, зачѣмъ у тебя глаза подбиты?
— Развѣ тебѣ не холодно босикомь-то?
Иванъ остановился; нѣчто вродѣ улыбки пробѣжало по его, украшенной синими подтеками, физiономiи.
— Эхъ вы, дѣтвора! проговорилъ онъ и ласково протянулъ къ нимъ руки, но ребятишки съ визгомъ разсыпались во всѣ стороны.
Какой-то господинъ остановился, смотря на эту сценку.
— Господинъ! обратился къ нему жиганъ, дайте копѣечку ради Бога — ѣсть хочется!
— Знаю я вашего брата! пробурчалъ тотъ и пошелъ дальше.
— Баринъ! кричали, снова собравшіеся ребятишки — баринъ! дай жигану копѣечку — онъ тебѣ камаринскаго спляшетъ!
Тупымъ, безжизненнымъ взглядомъ посмотрѣлъ жиганъ на уходящаго и на прыгающихъ ребятишекъ и поплелся по улицѣ, а мальчишки кувыркались вокругъ него, бросали въ него снѣжками, дергали за развѣвавшіяся лохмотья и кричали на разные лады:
— Жиганъ идетъ! жиганъ идетъ!
Раннее холодное утро.
Толстый краснощекій трактирщикъ только что полуотворилъ двери заведенія и стоя на порогѣ, творитъ молитву, истово размахивая рукой.
— «Святый Господи, на престолѣ сѣдяй, помяни раба твоего!» и отвѣшиваетъ поклонъ прямо; поворачивается на право: «Пресвятая Богородица, одесную пребывающая, споспѣшествуй окаянному!» обертывается на лѣво: — «Свят... это что за штуки? ты чего тутъ валяешься? — трактирщикъ пнулъ полузанесеннаго снѣгомъ человѣка, скорчившагося за дверью.
— Да это Ванька ни какъ?.. онъ же и есть! Слышь, Ванька, вставай... аль издохъ?! Вотъ нашелъ мѣсто подлюга! и принесла же его куда сила окаянная! Городовой!!
Собрался народъ и съ любопытствомъ заглядываетъ въ лице замерзшаго жигана.
— Вишь ты вотъ — судьба то! сердобольничаетъ кто то.
— Да что! — собакѣ собачья смерть!
Васановъ-Дядя.
OCR: Аристарх Северин)