«ВЪ ЯКУТАХЪ».

(Изъ дорожныхъ замѣтокъ).

 

«Восточное обозрѣнiе» №80, 9 iюля 1895

I

По моимъ разсчетамъ я давно долженъ былъ проѣхать этотъ лѣсъ, спуститься къ озеру, потомъ подняться вправо, а тамъ уже засверкали-бы въ воздухѣ искры изъ комелька полу-рускаго—полу-якутскаго жилища. Я живо представлялъ себѣ, какъ засуетится и растеряется отъ неожиданности мой прiятель, къ которому я ѣхалъ погостить, какой безсвязный разговоръ пойдетъ у насъ въ первые моменты свиданія, какъ мы будемъ затѣмъ, по обыкновенiю, болтать, болтать, пока не уснемъ, наконецъ, усталые, только передъ разсвѣтомъ.

Однако, лѣсъ тянется что-то ужъ слишкомъ долго. Не смотря на валенки и заячьи чулки, ноги мои начинаютъ порядочно зябнуть. Слѣдовало-бы слѣзть съ нартъ и немного пробѣжать, но при одной мысли о тяжести валенокъ и шубы, я рѣшаю перетерпѣть и ограничиваюсь тѣмъ, что нѣкоторое время похлопываю ногу объ ногу. А узкая, извилистая лѣсная дорога все тянется и тянется. До невозможности короткій зимній день давно уже окончился, я съ трудомъ различаю протянувшіяся надъ дорогой обсыпанныя снѣгомъ вѣтви лиственницъ. Но вотъ дорога стала забирать правѣе и правѣе и, наконецъ, пошла, несомнѣнно, на югъ, между тѣмъ какъ я долженъ былъ все время ѣхать прямо на востокъ. Я остановилъ коня и приподнялся на нартахъ, стараясь вглядѣться въ окружающее. Неужели я сбился съ дороги? Куда же я въ такомъ случаѣ ѣду? Но не отъ кого было ждать отвѣтовъ: безмолвіе мертвой тайги нарушалось только дыханіемъ моего коня. Приходилось выбирать одно изъ двухъ: либо воротиться обратно, т. е. гнать коня еще верстъ 30, рискуя при этомъ опять сбиться и не попасть въ эту юрту, гдѣ я въ полдень кормилъ коня и пилъ чай, либо — ѣхать дальше, куда приведетъ эта дорога: авось, по близости окажется какое-нибудь жилье. Я рѣшилъ ѣхать впередъ и часа черезъ два, послѣ разныхъ приключеній, доплелся, наконецъ, до какой-то маленькой юрты, расположившейся въ котловинѣ. Наскоро привязавши коня къ столбу, я нащупалъ дверь и вошелъ въ юрту. Комелекъ ярко пылалъ. Старуха—якутка, сидѣвшая на табуреткѣ передъ комелькомъ, отъ неожиданности громко вскрикнула и вскочила. Я подошелъ къ комельку, снялъ рукавицы и, погрѣвъ руки, принялся разматывать шарфъ, которымъ былъ окутанъ поверхъ воротника шубы.

Обстановка юрты была въ высшей степени жалкая; очевидно хозяева были горькіе бѣдняки. Пока я отогрѣвался и осматривался, съ орона *), противоположнаго двери, поднялся старикъ, и подошелъ къ комельку. Оба они, старикъ и старуха, съ изумленіемъ и страхомъ глядѣли на нуччу (русскаго), неожиданно откуда-то появившагося въ ихъ юртѣ. Послѣ неизбѣжныхъ по якутскому этикету привѣтствій, я, при помощи нѣсколькихъ десятковъ словъ, которыми располагалъ, сталь разспрашивать, куда я заѣхалъ и далеко ли еще до того мѣста, куда мнѣ нужно. На сколько я смогъ понять старика, заѣхалъ я совсѣмъ въ другую сторону, и до жилья моего пріятеля отсюда — болѣе 20 версть. Старикъ еще много говорилъ, чего я не понялъ: должно быть, удивлялся, какъ это русскій, не зная ни дороги, ни якутскаго языка, рѣшается ѣхать въ такой дальній путь. Какъ бы тамъ ни было приходилось переночевать въ этой юртѣ, а завтра нанять старика въ проводники. Чтобы выразить эту мысль, мнѣ нужно было порядочно подготовиться. Я снялъ шубу, сѣлъ на скамеечку и вынулъ кисетъ съ табакомъ. Увидѣвъ кисетъ, старуха молча протянула руку, я также молча далъ ей щепотку табаку. Пока я крутилъ папироску, кто то сзади меня закашлялся, выругался на чистѣйшемъ русскомъ языкѣ, потомъ сердито проговорилъ: — Мало вамъ дня, черти вы этакіе!.

*) Оронъ — низкія узкія нары вдоль стѣнъ юрты, замѣняющія скамьи и кровати.

Я обернулся, На почетомъ мѣстѣ орона т. е. въ переднемъ углу подъ полкой съ образами, лежалъ какой-то человѣкъ лицомъ къ стѣнѣ. Изъ подъ одѣяла видны были только длинные всклокоченные волосы. Якутъ что-то быстро заговорилъ, изъ чего я уловилъ только: «тоенъ келле, нучча тоенъ» (господинъ прибыль, русскій господинъ). Очевидно, рѣчь шла обо мнѣ. Лежавшій быстро повернулся, приподнялся и сталь глядѣть на меня съ такимъ-же изумленіемъ, какъ раньше хозяева. Я повернулся къ комельку и закурилъ папиросу. Слышно было, какъ лежавшій начать возиться: должно быть одѣвался. Скоро онъ подошелъ къ комельку. Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ изможденнымъ, особаго—тюремнаго цвѣта лицомъ, живыми впалыми глазами и русой, съ сильной просѣдью, клинообразной бородкой. Одѣтъ онъ былъ по-якутски.

— Добраго здоровьица, господинъ! произнесъ онъ.

Я отвѣтилъ и протянулъ руку.

— Далече изволите ѣхать?

— А вы по-якутски говорите? — спросилъ я вмѣсто отвѣта.

— Мало-мало маракую: нужда, знаете, заставила, — добавилъ онъ какъ-бы въ видѣ оправданiя.

— Курите? Спросилъ я, протягивая кисетъ.

— Курю-съ. Чувствительнѣйше благодаренъ!.. Мѣсяца два ужъ страдаю безъ эфтово продукту, ужъ по ихному кору даже сталъ курить... Хе, Хе!..

— Вы, должно быть, поселенецъ?

— Такъ точно-съ, Иванъ Брилльянтовъ называюсь, въ здѣшнемъ ночлегѣ *) приписанъ, хожу вотъ по юртамъ... Далече изволите ѣхать?

Я разсказалъ подробно и попросилъ перевести якуту.

— Это мы сейчасъ. Слышь, огоннеръ (старикъ)! Бу тоенъ (этотъ господинъ) заблудикинъ: нада Первый Игидей **) гуляй товарищга, нучча товарищъ.. Сарсынъ энъ (завтра ты) проводикинъ було, харчи иленъ (деньги возьмешь), а сибилигинъ (сейчасъ) тоенъ нада манна утуй (здѣсь спи), атъ (конь) нада отъ (сѣно) кушай. Капсе максимъ ***), (скажи старухѣ) пущай чайникъ туроръ (поставь). Сепъ-ду? (ладно-ли?).

*) Исковерканное — наслегъ — адм. районъ.

**) Названіе наслега.

***) По-якутски старухя эмэхсінъ, на жаргонѣ поселенцевъ превратилось въ Максима.

Старикъ закивалъ утвердительно головой.

— Ну-че тангасъ (вещи) скорѣй манна таскай!...

Къ моему немалому изумленію якуты, очевидно, поняли эту тарабарщину: старуха прибавила дровъ въ комелекъ и поставила на угли чайникъ, а старикъ одѣлся, вышелъ и сталъ вносить мои вещи. Впрочемъ, Брилльянтовъ недостатокъ словъ восполнялъ очень выразительной жестикуляціей.

Я вынулъ часы. Было около 8 часовъ. Мнѣ предстояло пробыть въ этой юртѣ по меньшей мѣрѣ 11 часовъ. Хорошо еще, что судьба послала русскаго собесѣдника, а то вѣдь пришлось-бы все время просидѣть молча.

Скоро чайникъ вскипѣлъ, и я пригласилъ Брилльянтова напиться со мною чаю. Оказалось, что Брилльянтовъ бывалъ въ Забайкальи въ тѣхъ же мѣстахъ, гдѣ и мнѣ пришлось прожить около 10 лѣтъ.

— А што старикъ Сухоруковъ ишшо ораторствуетъ на Карѣ?

— Да, служитъ.

— У, вредный старикъ!... То ись така сибирска язва!.. Ужъ его было прогоняли за усердно пьянство, одначе опять воскресъ.

— Ну, а какъ вамъ здѣсь живется?

— Да ужь чего «живется»?.. Сказано: гиблый край... Тутъ только этому звѣрью и жить, а они рассейскаго человѣка посылаютъ... Россейскій человѣкъ ни къ климату здѣшнему, ни къ пищѣ ихной не свыченъ...

— Давно вы здѣсь живете?

— Да ужь восьмой годъ пошелъ.

— Что-же вы хозяйствомъ занимаетесь?

— Зачѣмъ?. Я, вѣдь не въ работы сюда посланъ, а «въ якуты», — на вольно поселеніе... Вотъ хожу по юртамъ, кормлюсь... Они про межь себя раскладку сдѣлаютъ, кому сколько денъ меня кормить, ну а потомъ и возятъ... Примѣрно, я вотъ у эфтова старика 3 дни проживу, а потомъ онъ меня отвезетъ къ слѣдующему...

— Ну, и чтожъ, хорошо кормятъ?

— А это, господинъ, ужь огъ человѣка зависитъ: какъ кто себя поведетъ... Конешно, попустить, такъ они таромъ своимъ да бутугасомъ кормить станутъ... Есть тоже дураки и изъ нашихъ: ѣдятъ... Ну, а ежели человѣкъ мало-мало съ понятіемъ, такъ ничего, жить можно... Къ чаю, конешно, оладьи (лепешку ихную я провергаю), въ обѣдъ два куска мяса... Но циркуляру то сказано: не свыше солдатскаго положенія... Ну, да гдѣ ужь имъ крупы, напримѣръ, взять? У нихъ и соли даже нѣтути... Конешно, и дѣлаешь нисхожденiе...

— А, вѣдь, въ другихъ мѣстахъ по Сибири поселенцевъ не кормятъ?

— Ну, штобъ чалдонъ сталъ нашего брата кормить!. Чалдонъ самъ норовитъ на чужой счетъ пообѣдать... Даже вонъ по станкамъ, по иркутскому тракту, и тѣ не кормятъ.

— Почему-же это якуты кормятъ?

— А, видите-ли, разсказать вамъ, такъ цѣлое обстоятельство выйдетъ... Поселенцу полагается по закону 15 десятинъ земли: 4 пахатной да 11 сѣнокосу. Ну, а у нихъ, у этихъ звѣрьевъ-то, земля хоть и считается, что между всѣми раздѣлена, а только вся она у ихнихъ тоеновъ въ рукахъ. Тоены и податя за всѣхъ платятъ и все такое... Теперь, если, конешно, кажному поселенцу отрѣзать по 15 десятинъ, такъ это значить у тоеновъ взять... Вотъ тоены и разсудили: пущай за мѣсто земли весь ночлегъ поселенцевъ кормитъ. Ну, а заправляютъ, конешно, тоены: и голова, и князья — все то изъ тоеновъ. Кто-жъ противъ нихъ пойдетъ? Всѣ у ихъ въ кабалѣ и во вѣки вѣковъ не расплатятся... А намъ, конешно, чего?.. Съ голыми то руками подлѣ земли чего сдѣлаешь?.. Зубами-то, вѣдь, ее не угрызешь... Покорнѣйше благодарю, господинъ, за чай, за сахаръ!..

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

«ВЪ ЯКУТАХЪ». *)

(Изъ дорожныхъ замѣтокъ).

«Восточное обозрѣнiе» №82, 14 iюля 1895

II.

Якутъ убралъ чайную посуду и отодвинулъ столъ въ сторону. Брилльянтовъ очень любезно уступилъ мнѣ свое мѣсто на оронѣ, противъ комелька, а самъ перемѣстился къ смежной стѣнѣ. Сперва онъ только отвѣчалъ на мои вопросы, но потомъ постепенно разошелся, какъ будто хотѣлъ вознаградить себя за долгое, вынужденное молчаніе.

*) См. № 80.

— Конешно, вы вотъ говорите, господинъ, насчетъ якутовъ это што они тоже — какъ прочіе люди... Словъ нѣтъ... Въ писаніи заповѣдано, всякую творенію жалѣть, не токмо што поганаго якута... Конешно, живи я, напримѣръ, на готовый дивидендъ, я бы всѣхъ ихъ жалѣлъ, и якута, и братскаго (велѣлъ-бы, конешно, на куфнѣ оставшимъ чаемъ напоить). Одначе, вѣдь въ писаніи-же не сказано, штобы, напримѣръ, взять человѣка, завести его въ чужую сторону за десять тысячъ верстъ, между дикихъ людей, и бросить въ одномъ халатишкѣ: яко нагъ, яко благъ, яко нѣтъ ничего... Съ приходу-то, вѣдь, и я на нихъ звѣремъ не глядѣлъ: я не зналъ, што за якуты такіе есть на свѣтѣ. Привезли этта меня изъ города въ управу, а оттедова въ ночлегъ на кватеру опредѣлили. Чудно мнѣ какъ то все стало: и юрта ихняя и рожи эти якутскія и што бабы въ штанахъ ходятъ... Обступили этта всѣ кругъ меня, глядятъ, чего-то лопочутъ промежъ себя, смѣются... Я молчу, конешно, одначе ужь меня забирать начало... Напекли это они оладьевъ, чайникъ согрѣли; напился я чаю съ оладьями... Ничего!.. Было со мною изъ городу табаку фунта два, вынулъ я кисетъ, такъ и тянутся съ руками, какъ нищiе подъ церквою. Далъ имя по щепоткѣ, чего-то лопочутъ, смѣются... Прошло этакъ съ недѣлю, стала меня тоска мучить... Выйду изъ юрты, кругомъ — тайга, не знаю съ которой стороны меня и привезли... Все одно, какъ будто меня всю дорогу въ мѣшкѣ завязаннаго везли, а здѣсь вытряхнули, да и уѣхали... Въ юртѣ сидѣть тошно: все на тебя глаза пялятъ. Сядешь къ столу ѣсть, вся дѣтвора ихная тутъ же, въ ротъ тебѣ глядятъ... Изъ чужихъ юртъ, вѣрите-ли, верстъ за 10 приходили на русскаго поглядѣть, наберется полная юрта, и все лопочутъ, все смѣются... И, вѣдь, ни одного слова не разбираю, а по лицу, по всей выходкѣ ихной чую, что надо мною черти проклятые надсмѣхаются... Сталъ я въ лѣсъ уходить, лягу тамъ на траву, да и лежу цѣлый день, почитай... А тутъ, какъ на-зло, еще эти бѣлыя ночи пошли: не засну никакъ... Отъ ѣды отбился совсѣмъ: ложки двѣ хлѣбну, чашку чаю выпью... Стали они у меня табакъ таскать сперва то крадучи, а потомъ ужь прямо на грабежъ. Лежу на оронѣ, кисетъ съ табакомъ тутъ на столѣ, придетъ какой якутъ и прямо, какъ къ себѣ въ карманъ, въ мой кисетъ и лѣзетъ. И хоть бы слово сказалъ; попросилъ бы, што-ли!.. Какъ будто меня и въ юртѣ нѣту... А я лежу, какъ глупое бревно, можно сказать, все это вижу, а словъ у меня противъ нихъ никакихъ нѣтути... Только злость меня еще пуще разбираетъ... Ну, думаю, стойте-жъ, я вамъ покажу, кто таковъ есть Иванъ Брилльянтовъ!.. Подошелъ этта хозяйскій зять, такъ изъ себя ничего: якутище видный (Байбаломъ звать), и тоже руку въ кисетъ. Я поднялся, да ка-акъ дербалызну его по уху!.. Какъ закричитъ эта онъ по-своему: айка! а за нимъ бабы, да дѣтвора, да всѣ, какъ горохъ, и посыпали изъ юрты... Я за имя, да въ догонку по-русски ихъ, такъ по всей тайгѣ загремѣло: самому любо... И, вѣдь, сразу мнѣ полегшало опосля эвтого... Которые чужіе были, по домамъ разбѣжались, а хозяева до вечеру въ лѣсу сидѣли... Къ вечеру ужь самъ старикъ — хозяинъ осмѣлился, да еще отъ порога низко такъ кланяется. Я молчу, будто и не замѣчаю... «Тоенъ» — говоритъ, «сердись не нада, того сердись»?... Пошелъ у нихъ конешно, опосля эфтого разговоръ по юртамъ: «сердитый нучча, бертъ (очень) сердитый». Приду куда на кватеру, сейчасъ этта стараются, штобъ угодить... Конешно, я зря тоже не пристаю къ имя... Охо-хохъ!.. Чижало живется, што и говорить!..

— И вотъ, вѣрите-ли, господинъ, — началъ опять Брилльянтовъ послѣ нѣкоторой паузы, — восьмой годъ я здѣсь въ ночлегѣ, а какъ они были мнѣ противны съ приходу, такъ и теперь... Конешно, кажному народу, примѣрно сказать, свой законъ полагается... У татаръ этта, по ихъ необразованности, Магометъ пророкомъ является, у жидовъ тоже опять свое положеніе... А, вѣдь эта тварь крещеная считается: кресты вонъ на шеѣ носятъ, свѣчку передъ иконой зажигаютъ!.. Ну, вотъ сами посудите, можно-ли рассейскому человѣку терпѣть... Пасха, напримѣръ... Вѣдь, не даромъ въ церкви поютъ: «Изъ праздниковъ — праздникъ»... Я ужь не стану говорить, какъ вольные люди Пасху справляютъ, сказано: «торжество изъ торжествъ». А возьмемъ даже по тюремной жизни. Нанесутъ этта куличей, яицъ крашенныхъ, вопче всякаго подаянія: ѣшь не хочу... Въ Шадринѣ Перминской губерніи бывало возами тащатъ... Цѣлую недѣлю потомъ на подаянія игра идетъ: въ штоссъ, и въ бабки, и въ городки... Въ субботу этта баню жарко истопятъ, всѣ выпарятся, подбрѣются; чистыя рубахи надѣютъ... «Иваны», конешно въ кумачевыхъ. Самый послѣдній «жиганъ» и тотъ на Пасху въ чистой ходитъ... Всѣ камары съ ночи поотворяютъ... Смотрителя, надзирателя и тѣ добрые становятся... Иной смотритель со всѣмя арестантами похристосуется, кажному по красному яичку отъ себя дастъ... Какъ-то забываешь, что и въ замкѣ находишься... Ну, а здѣсь? Первый годъ пришедши сюды, стоялъ я на кватерѣ у якута, такъ себѣ достаточнаго, коровъ штукъ 30 у него, кобылы ходятъ. Подошла Пасха. Смотрю этта въ страшную субботу притащили изъ амбара коровью голову, шерсть обожгли, рога сбили, разрубили на части и поставили варить. Гляжу, чего дальше будегь... Перндъ вечеромъ согрѣли воды, хозяинъ раздѣлся нагишомъ, помылъ голову безъ мыла, потомъ наберетъ этта въ ротъ теплой воды да и брызгаетъ на себя, по рукамъ эта, по ногамъ, по тѣлу... Потомъ постоялъ передъ комелькомъ обсушился, да опять ту-же рубаху надѣлъ... Хозяйка тѣмъ-же манеромъ дѣтей побрызгала... Гляжу зажигаютъ лучиною свѣчи передъ иконами, стали всѣ, крестятся, старикъ чего-то бормочетъ по-своему... Разложили потомъ по чашкамъ голову, а губу коровью — въ особу чашку и поставили на полку передъ иконами. Ей Богу, не вру!.. Дескать, пущай и Богъ угощается... То ись, такая меня тоска взяла, и не выговоришь!.. Лежу на оронѣ и ѣсть съ имя не пошелъ... Они этта звали: «нучча, кель, тангара—Христовка, Христосъ теллебитъ»... Долго приставали, ужь я на нихъ сердито по-русски прикрикнулъ... Вотъ тебѣ, думаю, и Пасха Святая!.. Да ужь лучше-бы я у татаръ невѣрныхь былъ: по крайности зналъ бы, што не крещеные... Вышелъ я изъ юрты... Тихо-тихо кругомъ... Снѣгъ еще не стаялъ... И хоть бы тебѣ гдѣ-нибудь зазвонили въ колоколъ!.. Стою, подобно какъ дуракъ и все дожидаю: вотъ-вотъ заблаговѣстятъ... Вѣрите-ли, почитай цѣлый часъ простоялъ... Хорошій табакъ у васъ господинъ. Должно изъ городу выписываете? Тутъ у якутовъ все больше черкасскій, иной разъ такая дрянь, прямо, какъ дерево.

— Да-съ... Тварь, такъ она тварь и есть, съ котораго конца ни взяться!.. Отъ начальства имя приказано, штобъ хлѣбъ сѣяли, въ баню ходили. Развѣ они слушаютъ? Высшее начальство, конешно, ничего этого не знаетъ, ну, а здѣшное съ имя за одно, потому — якутское масло тоже свой скусъ имѣетъ... Пріѣдетъ этта въ улусъ исправникъ или заседатель, съ виду-то какъ и русскій начальникъ: лицо русское, мундеръ этта, погоны, на нашего брата разсерчаетъ, такъ этта по русски закричитъ: любому арес-танту впору... А съ имя лопочетъ по ихному: «капсе — мапсе» такое у нихъ идетъ, совсѣмъ какъ природный якутъ. Какой-же онъ опосля эфтого начальникъ?.. Вѣдь онъ, поди, русскую присягу принималъ, а не якутскую?.. Я такъ понимаю: пришелъ съ какой просьбой якутъ къ начальнику, либо въ судъ, объясняй по-русски. Не умѣешь, нѣтъ тебѣ никакого удовлетворенія... А якуты страсть судиться любятъ: сынъ на отца прошеніе подаетъ... Вотъ тутъ-бы ихъ и повернуть на русское положеніе!.. А то, конешно рапортуютъ выщему начальству, все, молъ обстоитъ благополучно: хлѣбъ сѣютъ, въ баню ходятъ... Построжѣй-бы съ имя, можно бы всему выучить: и хлѣбъ-бы сѣяли, и въ баню-бы ходили, и по-русски бы пріучались говорить... А то, вѣдь, это, што за нарѣчіе такое?.. Остолъ, напримѣръ. Почему остолъ? Ну, скажи просто: столъ... Вѣдь не скажетъ, подлецъ: норовитъ все остолъ... Лепэскэ опять... Почему не лепешка?. Выучить-бы можно: сказалъ остолъ, въ зубы его, да подтвердилъ: столъ, столъ, а не остолъ, якутская твоя морда!.. Ну, потомъ полежалъ этта, покурилъ и ему далъ отдыхъ, тамъ опять за ученье. — Это што такое? — Остолъ. Опять въ зубы, либо по уху... Повѣрьте, на завтра говорилъ-бы вполнѣ какъ слѣдуетъ: столъ. Потомъ другія слова, ну и выучилъ-бы... Въ каждую юрту назначилъ-бы по одному русскому человѣку, вродѣ какъ дядька; да выбралъ-бы этихъ, которы што, знаете, изъ кантонистовъ... А то, вѣдь, у нихъ какой языкъ? Всякую старуху, напримѣръ, Максимъ называютъ, хочешь сказать голова, выходитъ чортъ знаетъ что такое... Кабы ихъ заставить отъ ихняго глупаго языка отказаться, тогда-бы легче ихъ поворотить на русское положенiе.

— Ну, а если-бы, — замѣтилъ я, — въ Россiю пришли нѣмцы и стали русскихъ людей на свое положенiе переворачивать, въ каждую избу нѣмца за дядьку назначили? Что-бы вы сказали тогда?

— Ну, што вы, господинъ?!.. Какъ-же можно приравнять?.. Штобы рассейскій, православный человѣкъ да сталъ нѣмцу подражать?.. Никакъ это невозможно!

— Ну, а какъ-же вы совѣтуете съ якутомъ поступать?

— Такъ это — якутъ, а не человѣкъ. Вы шутить изволите.

Брилльянтовъ замолчалъ и наклонилъ голову.

— Поди, вамъ и спать охота, господинъ, — проговорилъ онъ черезъ нѣсколько минутъ. —  Наболталъ я вамъ... Спокойной ночи!..

Онъ подложилъ еще дровъ въ комелекъ и направился къ своей постели. Я укрылся шубой и скоро заснулъ под трескъ комелька. Проснулся я очень рано. Брилльянтовъ стоялъ передъ пылающимъ комелькомъ и вытиралъ тряпицей только что умытое лицо. Чайникъ кипѣлъ, старуха пекла оладьи. За чаемъ я пробовалъ вызвать Брилльянтова на какой нибудь разговоръ, но онъ отвѣчалъ неохотно и былъ, повидимому, въ другомъ настроеніи. На прощанье я подѣлился съ нимъ табакомъ. Онъ поблагодарилъ и вышелъ провожать меня. Старикъ—якутъ вскочилъ на своего быка и поплелся впередъ. Солнце подымалось за лѣсомъ и освѣщало уже верхушки лиственницъ. Морозъ былъ порядочный, и я надвинулъ шарфъ на лицо.

Г. Ф. Савченко.

 

(OCR: Аристарх Северин)