Владимиръ Войтинскiй

На мерзлой землѣ.

I.

Первыя пять-шесть верстъ дорога изъ Якутска въ село Николаевское идетъ по открытому полю, изрѣзанному невысокими холмами. Слѣва синѣютъ въ дали горныя вершины. Справа — нѣтъ-нѣтъ, да выглянетъ безбрежно-широкая Лена.

Мы вышли изъ дому рано, пока въ воздухѣ вѣяло еще ночной прохладой. Но часамъ къ восьми ужъ стала чувствительна жара.

Глазамъ больно отъ нестерпимо яркаго свѣта. Идемъ молча, — спѣшимъ перейти безконечное, скучное поле.

Мѣстами трава пестрѣетъ цвѣтами. Мѣстами, въ низинахъ, между холмовъ, проступаютъ свѣтлыя солончаковыя пятна.

Вотъ кончилось поле. Мы подошли къ невысокому, но очень крутому, почти отвѣсному, лѣсистому склону. Это — „Старый берегъ“ Лены. Теперь рѣка отстоитъ отъ него верстъ на пятнадцать-двадцать.

Въ тѣни деревьевъ идти стало легче.

Круто завернувъ въ сторону, дорога побѣжала вверхъ по узкой дикой ложбинкѣ.

— Здѣсь о́бо, священное мѣсто якутовъ, — обратилъ мое вниманіе на ближайшія деревья мой спутникъ, давно ужъ прибывшій въ Якутскъ и освоившійся съ мѣстными обычаями.

На вѣткахъ висятъ пестрые лоскутки, пучки конскаго волоса и соломы, клочки звѣриныхъ шкурокъ, — жертвоприношенія духу. Мы остановились. Разсматриваемъ лоскутки матеріи, — стараемся опредѣлить по нимъ, какія жертвоприношенія сдѣланы русскими, какія якутами. Но опредѣлить это невозможно. Русскіе и якуты одѣваются здѣсь въ одинаковыя московскія ткани, — развѣ только по-различному шьютъ себѣ одежду. И тѣ, и другіе одинаково оставляютъ жертвоприношенія въ освященныхъ преданіемъ мѣстахъ.

Гдѣ-то, подъ Москвой, при помощи англійскихъ машинъ, выткали изъ туркестанскаго или индійскаго хлопка этотъ кусокъ миткаля. Теперь виситъ онъ надъ дорогой на священной березкѣ въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Якутска, — и какъ угадать, кто, — русскій или якутъ, — принесъ его въ жертву духу дороги?

Идемъ дальше. Тихо стоятъ по обѣимъ сторонамъ дороги лиственницы, березы и сосны. Не шелохнется ни листокъ, ни вѣтка въ безвѣтренномъ воздухѣ. Разъѣзженная дорога съ густой травой между выбоинами отъ колесъ и лошадиныхъ копытъ виляетъ то влѣво, то вправо, будто не зная, куда ей идти, куда вести людей...

Но вотъ, новый подъемъ на пригорокъ, — и дорога пошла прямо, будто выравненная по ниткѣ. Теперь по обѣимъ сторонамъ тянутся изгороди. Изгороди—нехитрыя: изъ необтесанныхъ кольевъ. Но эти колья сложены прочно, тщательно связаны еловыми вѣтками другъ съ другомъ. Столбы стоятъ прямо. Нигдѣ ни малѣйшей неисправности.

За изгородями — пашни. Вспаханы не случайныя полянки, которыя легче было отобрать отъ тайги, — нѣтъ! распахана сплошная полоса въ нѣсколько верстъ длиной. Пробита сквозь чащу тайги широкая прямая просѣка. По ней идетъ дорога. И направо отъ нея остался нетронутый лѣсъ, налѣво — ни одного дерева. Прямыми линіями убѣгаютъ отъ дороги зеленыя, поросшія кустарникомъ межи. А вдали, на границѣ лѣса, видны новыя расчистки, — громоздятся сваленныя деревья, чернѣютъ еще не выкорчеванные пни. Тамъ шевелятся люди. Но съ дороги не разобрать, кто они и что они дѣлаютъ... Зеленѣютъ весенніе побѣги. На иныхъ поляхъ хлѣбъ поднялся надъ землею ужъ на 1½—2 четверти; на другихъ — черная земля только-только начала покрываться нѣжнымъ зеленымъ пушкомъ.

Мы входимъ въ село Николаевское. У околицы длинными рядами стоятъ тщательно сложенныя дрова. Такіе запасы встрѣчаешь на заводахъ, да въ городахъ на дровяныхъ складахъ. Но здѣсь, въ селѣ Николаевскомъ, дрова не покупныя и не продажныя. Это запасы предусмотрительныхъ хозяевъ, успѣвшихъ заготовить себѣ топливо впередъ на всю жизнь. Отпечатокъ такой же запасливости, предусмотрительности лежитъ на всемъ вокругъ.

Село не велико, — дворовъ пятьдесятъ. Вытянулись дома мѣстами въ два ряда, мѣстами въ одну линію. Главная улица широкая, ровная, — ни рытвинъ, ни выбоинъ. Не видно на ней ни навоза, ни мусора. Все чисто прибрано. Дома высокіе — въ десять-двѣнадцать вѣнцовъ. Крыши частью тесовыя, частью мѣстнаго типа — изъ широкихъ полосъ лиственичной коры. Заборы и ворота досчатые, безъ щелей, безъ дыръ. Видны крыши дворовыхъ строеній. Бросаются въ глаза высокіе сѣновалы надъ конюшнями и навѣсами. Много мельницъ съ конными приводами, много жнеекъ и вѣялокъ.

Дорога подходитъ къ обросшему камышомъ озеру. Направо тянутся дома, налѣво сбѣгаютъ къ водѣ огороды. Отъ крышъ-домовъ проведены черезъ дорогу деревянные желобы для спуска дождевой воды на грядки: на дворѣ вода грязь разводитъ, а въ огородѣ она на пользу.

Но вся эта предусмотрительность и заботливость, всѣ эти признаки мужицкой зажиточности не трогаютъ сердце, не радуютъ. Въ селѣ тишина. Окна во всѣхъ домахъ занавѣшены. Ворота приперты. Собаки не выскакиваютъ на улицу. Прошли мимо насъ запыленные якуты. Больше не видать ни души. Не видать и ребятишекъ.

Кругомъ все мертво.

Сильнѣе паритъ солнце. И подъ раскаленнымъ, сіяющимъ небомъ особенно безжизненнымъ и холоднымъ кажется богатое и благоустроенное скопческое село.

Съ любопытствомъ гляжу я по сторонамъ, стараясь по облику села разгадать его обитателей.

Скопцы сыграли видную роль въ развитіи хозяйственной жизни Якутской области. Замѣтную роль играютъ они въ мѣстномъ хозяйствѣ еще и теперь. Они первые развили здѣсь промышленное земледѣльческое хозяйство, завели парники, огороды *). И теперь они остались главными поставщиками хлѣба, овощей и молочныхъ продуктовъ для Якутска и для Олекминскаго золотопромышленнаго района. На каждомъ шагу въ Якутскѣ и на Ленѣ вы встрѣчаете скопцовъ. И съ перваго взгляда эти сдержанные, аккуратно одѣтые люди производятъ непріятное впечатлѣніе. Непріятны ихъ отекшія, дряблыя лица съ синеватыми губами и деснами, ихъ тонкіе голоса, ихъ манеры. И кругомъ про этихъ сектантовъ говорятъ много дурного. Считаютъ ихъ поголовно хитрыми, скрягами, кулаками, эксплоататорами. Ругаютъ ихъ и крестьяне, и купцы, и мѣстные интеллигентные обыватели. Впрочемъ, тяжкихъ преступленій за сектантами въ Якутской области не числится.

*) Раньше скопцамъ въ Якутской области принадлежало около ¼ пахотной земли. Въ ихъ рукахъ оказывалось до 45% урожая, и только они снабжали хлѣбомъ мѣстный рынокъ.

Скряги... Но своимъ помогаютъ, а иногда помогаютъ и постороннимъ.

Эксплоататоры... Но работниковъ своихъ кормятъ лучше, чѣмъ русскіе купцы.

Кулаки... Но инородцевъ водкой не спаиваютъ, въ карты не обыгрываютъ.

Остается глубокая антипатія къ сектантамъ, не подкрѣпленная конкретными, точно обоснованными обвиненіями. Но имѣются у нихъ и защитники. Отмѣчаютъ ихъ честность, трезвость, трудолюбіе. Указываютъ на совершенное ими чудо: подъ ихъ руками земля, раньше не родившая даже картошки и ржи, стала давать сборъ огурцовъ и арбузовъ. Въ изображеніи защитниковъ сектантовъ ихъ недостатки часто становятся достоинствами: скряжничество оказывается бережливостью, кулачество — хозяйственной разсчетливостью, ханжество — честностью.

Эти два противоположныхъ взгляда нашли отраженіе и въ литературѣ, посвященной скопцамъ. Но изслѣдователи Якутской области, какъ и мѣстные люди, всѣ въ одинъ голосъ отмѣчаютъ скрытность сектантовъ. Годы гоненій научили ихъ осторожности, недовѣрчивости. Отъ окружающаго православнаго населенія имъ пришлось видѣть слишкомъ много обидъ, пришлось перенести слишкомъ много незабываемыхъ оскорбленій. И теперь къ „мірскимъ“ они подходятъ не иначе, какъ съ елейно улыбающимися, безстрастными лицами, на которыхъ нельзя прочесть ни мысли, ни чувства. И потому, быть можетъ, въ литературѣ о скопцахъ, не встрѣтите вы указаній на душевную драму, пережитую этими сектантами. И загадочной остается ихъ роль въ развитіи мѣстной хозяйственной жизни.

Я шелъ въ скопческое село въ надеждѣ, что здѣсь мнѣ удастся познакомиться поближе съ сектантами. Въ селѣ Николаевскомъ живутъ двое моихъ старыхъ знакомыхъ, — мужъ и жена. Въ якутской ссылкѣ они „опростились“, взялись за землю. Мужъ, ссыльный-аграрникъ, пашетъ, жена возится съ огородомъ. Они купили на выплату усадьбу со скотомъ и съ полнымъ инвентаремъ, оставшуюся отъ умершаго сектанта. Послѣ манифеста 1913 года возбудили вопросъ о причисленіи къ крестьянскому обществу.

Вопросъ о пріемѣ новыхъ членовъ обсуждался на сельскомъ сходѣ. Въ рѣшеніи вопроса, на-ряду со скопцами, участвовали и крестьяне-новоселы изъ православныхъ, приписанные къ обществу. Они отнеслись недружелюбно къ ходатайству ссыльныхъ.

— Куда новыхъ принимать? — говорили они. — У насъ дѣти растутъ. Выдѣлять придется, — такъ гдѣ имъ землю возьмемъ подъ усадьбы?

Скопцы возражали:

— Нужно принять, разъ люди трудиться желаютъ. А о землѣ не горюйте. Мы помирать будемъ, — наши усадьбы освободятся, къ вашимъ дѣтямъ перейдутъ.

И большинствомъ скопческихъ голосовъ противъ „мірскихъ“ „государственные“ были приняты въ общество.

Въ дальнѣйшемъ у новыхъ общественниковъ установились добрососѣдскія отношенія съ сектантами. Выходили, правда, недоразумѣнія. Находились среди сектантовъ люди, стремившіеся использовать хозяйственныя неудачи новыхъ хозяевъ. Но, въ общемъ, моимъ „опростившимся“ знакомымъ удалось, быть можетъ, подойти къ сектантамъ ближе, чѣмъ подходили къ нимъ другіе интеллигенты, интересовавшіеся жизнью этой секты. Черезъ нихъ разсчитывалъ и я познакомиться съ сектантами.

Хотѣлось мнѣ, прежде всего, выяснить причины хозяйственнаго успѣха скопцовъ.

Объясняютъ этотъ успѣхъ тѣмъ, что сектанты прибыли въ Сибирь съ деньгами, не гнушались подкупами администраціи для пріобрѣтенія лучшихъ земель и неоднократно получали денежную помощь отъ своихъ московскихъ единомышленниковъ мѣнялъ. Это объясненіе казалось мнѣ сомнительнымъ. Деньги и помощь администраціи сами по себѣ не могли дать скопцамъ побѣду надъ суровой тайгой: не спасаютъ вѣдь ни подачки, ни явное покровительство власти (да и закона) гибнущее дворянское землевладѣніе въ Россіи! Такъ же неубѣдительна и ссылка защитниковъ скопцовъ на ихъ трудолюбіе: давно извѣстно, что богатѣютъ не тѣ, кто трудятся, а бѣднѣетъ и живетъ впроголодь не тотъ, кто отказывается отъ работы.

Познакомившись (черезъ новыхъ общественниковъ) съ сектантами, я со многими изъ нихъ заводилъ разговоръ о причинахъ ихъ хозяйственной удачи. Всѣ они отвѣчали на мои разспросы почти одинаково. Но особенно картинно и ярко выразилъ свою мысль дѣдушка Яковъ Залога, старикъ съ коричневымъ лицомъ и рѣдкими сѣдыми волосами на щекахъ и на подбородкѣ.

Я спросилъ его:

— Скажите, дѣдушка, почему земляр одитъ у васъ, сектантовъ, лучше, чѣмъ у крестьянъ?

Старикъ хитро подмигнулъ мнѣ и отвѣтилъ:

— А вотъ! Скопецъ піде пахати, а крестьянинъ піде качкивъ *) стрѣляти. Скопецъ сіе, а крестьянинъ — гдѣ вінъ? У скопца хлібъ такій, — старикъ показалъ рукой, — а у крестьянина такій. Скопецъ жне, а крестьянинъ жде. Скопецъ торгуе, а крестьянинъ купуе.. Та гдѣ жъ вінъ бувъ? Качкивъ стрѣлялъ!

*) Утокъ.

Другіе скопцы отмѣчали одну особенность условій сельскаго хозяйства въ Якуткѣ, — особенность, указываемую и въ литературѣ. Лѣто здѣсь очень короткое. Но лѣтній день отличается продолжительностью, такъ какъ въ „бѣлыя ночи“ вечерняя заря съ утренней зарей сходится. Поэтому здѣсь хлѣбъ вызрѣваетъ быстрѣе, чѣмъ въ Россіи: напримѣръ, пшеница вызрѣваетъ въ Якутской области въ 73—86 дней, тогда какъ въ Европейской Россіи для вызрѣванія ея требуется 97—108 дней **). Отсюда вытекаетъ для якутскаго земледѣльца необходимость постоянно быть на-чеку, чтобъ не упустить дня для посѣва и для сбора хлѣбовъ. Ошибка въ 2—3 дня можетъ стоить годового урожая. Справиться съ этой задачей можетъ только хозяинъ, цѣликомъ ушедшій въ земледѣліе, не имѣющій никакихъ другихъ заботъ, никакихъ другихъ занятій.

**) См. „Экономическая географія Сибири“ Головачева.

Сектанты удовлетворяли этому требованію. Ни одинъ изъ нихъ не уходилъ въ горячее время съ пашни пить или „качкивъ стрѣлять“. Этому они и приписываютъ свой успѣхъ.

Крестьяне упрекаютъ сектантовъ въ кулачествѣ.

Насколько мнѣ удалось наблюдать, скопцы охотно пользуются наемнымъ трудомъ и работниковъ, своихъ держатъ что называется, въ ежовыхъ рукавицахъ.

Одинъ знакомый, постоянный житель Якутска, отлично знающій сектантовъ и ненавидящій ихъ, говорилъ мнѣ:

— Крестьянинъ никогда такого варварства съ работникомъ не позволитъ, какъ скопецъ.

Я спросилъ его:

— Почему?

— Да потому, что крестьянинъ, будь онъ хоть изъ звѣрей звѣрь, а пьяный работника въ покоѣ оставитъ или еще съ собой же пить посадитъ. А сектантъ — круглый годъ трезвый. У него не загуляешь!

На дальнѣйшіе разспросы мой собесѣдникъ объяснилъ, что скопцы никогда не обсчитываютъ работниковъ при расплатѣ, часто даже прибавляютъ имъ сколько-нибудь сверхъ уговора, но, несмотря на это, работникъ идетъ къ скопцу только въ томъ случаѣ, если больше дѣваться некуда:

— Работой донимаютъ.

Мнѣ указали въ Николаевскомъ одного богатаго сектанта, нанимавшаго до десяти якутовъ во время посѣва и уборки хлѣбовъ. Весь день онъ проводилъ на пашнѣ. Затѣмъ отбиралъ лошадей у работниковъ, поилъ, кормилъ ихъ и позже всѣхъ ложился спать. Проспавъ съ часъ или съ два, онъ вставалъ, топилъ печь, варилъ чай, пекъ лепешки для работниковъ и, только справивъ все, будилъ якутовъ. Работники выбивались у него изъ силъ и съ изумленіемъ говорили про него:

— Какъ онъ можетъ, нечистый духъ? Когда онъ спитъ?

Тотъ же скопецъ допекалъ своихъ батраковъ еще такимъ пріемомъ. Время обѣдать. Садится онъ съ работниками за столъ. Всѣ голодны. Подаютъ хлѣбъ, а съ обѣдомъ нарочно медлятъ. Работники набрасываются на хлѣбъ и начинаютъ жевать его. Хозяинъ ждетъ и хлѣба не ѣстъ. Когда на столѣ появляется горячее, работники уже сыты отъ хлѣба, имъ ложка въ ротъ не лѣзетъ...

Въ общемъ, изъ знакомства съ этими сектантами я вынесъ впечатлѣніе, что служить у нихъ, должно быть, не сладко. Въ отношеніи къ работникамъ — это типичные крѣпкіе хозяйственные мужики. Работника не обманутъ, голоднымъ его не оставятъ, лишняго съ него не спросятъ. Но работы выжмутъ изъ него столько, сколько сами въ силахъ работать. А сами работаютъ съ остервенѣніемъ.

Иной разъ кажется, что страсть къ накопленію переходитъ у скопцовъ въ своего рода манію.

— У насъ дѣтей нѣтъ, надѣяться намъ не на кого. Когда состаримся, кто намъ поможетъ?

Такъ разсуждаютъ сектанты. Мысль о старости и о смерти, какъ бредовая идея, преслѣдуетъ многихъ изъ нихъ. И начинаютъ они заранѣе готовиться къ старости, — копятъ, копятъ и копятъ. Результатомъ такой психологіи являются и безконечныя полѣницы дровъ при входѣ въ село.

Скопидомство, пріобрѣтательство, повидимому, являются одной изъ основныхъ чертъ характера сектантовъ. И поскольку эта черта въ ихъ характерѣ усиливается отсутствіемъ потомства и страхомъ передъ бездѣтной, безотрадной старостью, — скопидомство ихъ нетрудно объяснить особенностью ихъ положенія. Въ отдѣльныхъ случаяхъ бережливость и страсть къ пріобрѣтенію у скопцовъ переходятъ и въ скряжничество. Но не всѣ они скряги. Ибо скряжничество — это крайность, а сектанты враждебно относятся ко всякой крайности, въ чемъ бы она ни выражалась.

Никакихъ крайностей, никакихъ увлеченій! Во всемъ трезвый разсчетъ, во всемъ золотая середина! Къ этому сводится мораль сектантовъ. Старикъ Яковъ Залога, объяснявшій мнѣ различіе между хозяйствомъ скопца и крестьянина, такъ формулировалъ правила разумной и нравственной жизни:

— Не будь горекъ, — бо проклянуть! Та не будь же и сладокъ, — бо проглонуть *)! А будь, якъ на вѣсахъ, — ни туды, ни сюды!

*) Проглотятъ.

Старикъ не зналъ, какъ близко подошелъ онъ въ своей философіи къ выводамъ мѣщанской философіи!

Въ своихъ сношеніяхъ съ внѣшнимъ міромъ, съ „мірскими“, сектанты именно таковы, — ни горькіе, ни сладкіе.

Сектантъ честенъ. Онъ чужого не возьметъ — „бо проклянуть“. Но онъ и своего не упуститъ, — „бо проглонуть“, если будешь зѣвать. Онъ помнитъ каждую копейку, которую взялъ у сосѣда, и уплатитъ долгъ во-время. Но онъ помнитъ также своихъ должниковъ и напоминаетъ имъ объ ихъ долгѣ при каждой встрѣчѣ. Напоминаетъ имъ не со зла, а „такъ себѣ“, для порядка. Сектантъ выручитъ въ нуждѣ и своего, и чужого. Но даже самому близкому человѣку онъ норовитъ не подарить то, въ чемъ этотъ человѣкъ нуждается, а ссудитъ въ долгъ:

— Когда будетъ, отдашь!

Такъ, въ селѣ Николаевскомъ богачъ сектантъ „подарилъ“ усадьбу двумъ вновь прибывшимъ. За эту усадьбу онъ заплатилъ 1.500 р. И по существу дѣла, это былъ именно подарокъ, вытекавшій изъ желанія помочь „своимъ“ устроиться: возвращеніе ими долга было болѣе чѣмъ сомнительно и тѣмъ не менѣе подарокъ былъ облеченъ въ обычную у скопцовъ форму ссуды:

— Вернете, когда сможете!

Былъ даже указанъ годовой процентъ, который должники будутъ уплачивать своему благодѣтелю; но процентъ невысокій, такъ что тутъ не было и тѣни ростовщичества и вытекающей изъ „благодѣянія“ кабалы. Такія благодѣянія въ видѣ ссуды подъ проценты обычное явленіе среди сектантовъ, вѣрныхъ правилу быть всегда — „якъ на вѣсахъ, ни туды, ни сюды“!...

Человѣкъ нуждается.

Дать ему?

Нельзя — ибо „не будь сладкимъ“!

Отказать? Также нельзя — ибо „не будь горькимъ“!

Золотая середина, связанная съ бережливостью и скопидомствомъ, подсказываетъ выходъ:

— Дай! Но въ долгъ, съ обязательствомъ вернуть. И притомъ — за процентъ!

И сектантъ, желая выручить ближняго, даетъ ему заимообразно 50—100 р. изъ 4%, изъ 6%, изъ 8%.

О такой ссудѣ становится извѣстно вокругъ. Одни говорятъ:

— Добрый человѣкъ, благодѣтель!

Другіе возмущаются:

— Ростовщикъ!

На самомъ дѣлѣ, тутъ нѣтъ ни того, ни другого. Или, пожалуй, есть тутъ и то, и другое, но въ умѣренной дозѣ.

При сходныхъ условіяхъ средній русскій человѣкъ или отъ души поможетъ своему ближнему, или постарается спустить съ него шкуру, а скопецъ пройдетъ по серединкѣ...

И своимъ, и чужимъ сектанты, если помогаютъ, такъ съ разсчетомъ; помогаютъ безъ ласки, сухо, по-дѣловому.

Люди безъ потомства, съ тревогой ждущіе старости и смерти, становятся черствыми индивидуалистами. Люди, когда-то яростно боровшіеся со страстями, пріучаются во всемъ и всегда руководствоваться лишь холоднымъ разсудкомъ, и эта привычка становится ихъ второй натурой.

Я долго бесѣдовалъ съ сектантскимъ наставникомъ. И поразила меня одна высказанная имъ мысль.

Я спросилъ его:

— Распространяете вы здѣсь свое ученіе или отказались отъ него?

Онъ отвѣтилъ, сильно волнуясь, съ выраженіемъ муки въ голосѣ:

— Въ Россіи мы проповѣдывали, а здѣсь не къ чему! Земля здѣсь мерзлая, и сердца у людей мерзлыя... Некому проповѣдывать.

Наставникъ жалѣлъ о томъ, что некому проповѣдывать ему въ Якуткѣ. Но если бы совершилось чудо и обступили его толпы людей, ждущихъ отъ него слова истины, онъ не нашелъ бы нужныхъ словъ въ своей памяти. И вмѣсто фанатическихъ призывовъ, съ которыми онъ когда-то обращался къ вѣрующимъ, онъ тонкимъ дрожащимъ голосомъ повторилъ бы мораль старика Залоги:

— Не будь горекъ, та не будь же и сладокъ!

Это — житейская мудрость мерзлыхъ сердецъ.

Въ Якутской тайгѣ нашли эту мерзлоту фанатики-сектанты, страстно искавшіе правды въ Россіи? Или съ собой принесли они этотъ холодъ? И какъ связать этотъ безжизненный холодъ съ ихъ прошлымъ — съ ихъ дикой, своеобразно героической борьбой въ Россіи, съ ихъ хозяйственными успѣхами въ Сибири?

II.

О своемъ прошломъ скопцы говорятъ неохотно. О многомъ умалчиваютъ, о другомъ сообщаютъ невѣрныя свѣдѣнія.

Якутяне предупреждали меня:

— Не полагайтесь на разсказы сектантовъ. Они всегда лгутъ, когда разсказываютъ о себѣ.

Но мнѣ кажется, что, бесѣдуя съ человѣкомъ, можно безъ труда опредѣлить, когда онъ говоритъ искренне и правдиво, когда начинаетъ хитрить и путать.

Подробностей скопческихъ судебныхъ процессовъ я не знаю. Но изъ бесѣдъ со скопцами съ несомнѣнной точностью выяснилось для меня, что главный источникъ скопчества тотъ же, что и всего русскаго сектантства — противорѣчія русской темной жизни.

Въ отдѣльныхъ случаяхъ ясно выступала на видъ и связь скопчества съ аграрными неурядицами, съ крестьянскими безпорядками. Именно изъ этой обстановки вынесли скопцы недовѣрчиво-враждебное отношеніе къ панамъ и глубокое, почти религіозное уваженіе къ „естественному труду“ на землѣ.

Старуха, крестьянка изъ Пермской губерніи, такъ разсказывала мнѣ о своемъ обращеніи въ секту:

— „Жили мы все на казенныхъ земляхъ. И ни отъ кого не было намъ утѣсненія. И пріѣхалъ генералъ и пустилъ кругомъ своихъ объѣздчиковъ. Объѣздчики наловили людей, поставили въ цѣпь и говорятъ:

— Коритесь господину!

А крестьяне говорятъ:

— Не коримся.

Генералъ самъ впередъ вышелъ и еще требуетъ кориться, а потомъ и говоритъ:

— Не коритесь, — такъ вотъ вамъ!

Зарядилъ пушку канатомъ рубленнымъ, да и выстрѣлилъ въ народъ. А потомъ говоритъ:

— Теперь покоритесь?

А изъ народа которые уже избитые лежатъ, а старики рѣшили, чтобъ на своемъ стоять.

Такъ и сказали генералу:

— Хоть грязь съ насъ дѣлай, а кориться не станемъ. Намъ Царь волю далъ. На вольныхъ земляхъ и жить будемъ, какъ допрежъ тебя жили.

Онъ опять стрѣлять хотѣлъ, — и пушку наставилъ. А тутъ на небѣ бѣлый крестъ объявился. Генералъ и отступился отъ насъ, рукой махнулъ.

А тутъ вскорѣ мы и въ скопцы ушли“.

Я не могъ установить, на какія событія намекаетъ эта легенда. Но въ разсказѣ старухи слышится отзвукъ какого-то темнаго крестьянскаго бунта, закончившагося кровавымъ усмиреніемъ и послужившаго толчкомъ къ развитію сектантства. Давно забытъ предметъ спора, стерлись грани событій; но остался въ памяти генералъ съ объѣздчиками и съ пушкой. И все кончается бѣлымъ крестомъ въ небѣ и уходомъ въ сектантство...

Уходили въ сектантство и богатые купцы, и помѣщики, и интеллигенты. Но по духу своему, по внутреннему своему складу, сектантство оставалось всегда опредѣленнымъ теченіемъ русской мужицкой мысли. Это относится ко всѣмъ нашимъ сектамъ, и вѣрно это и въ примѣненіи къ скопческой сектѣ.

Сибирскій крестьянинъ въ Якутской области давно „объякутился“, а въ другихъ частяхъ Сибири „очалдонился“, пріобрѣлъ особый мѣстный обликъ. Скопцы, напротивъ того, не объякутились и не очалдонились. Говорятъ они чистой русской рѣчью, — пермяки съ пермскимъ выговоромъ, воронежцы — по-своему, малороссы — по-своему. Въ сибирской деревнѣ крестьяне поютъ лишь арестантскія пѣсни да мѣстную „частушку“. Сектанты напѣваютъ псалмы и старыя духовныя пѣсни.

При болѣе близкомъ общеніи съ сектантами ясно чувствуешь, что они плоть отъ плоти старой русской деревни. Но въ нихъ, разумѣется, не вся русская деревня, а лишь часть ея, лишь опредѣленный ея слой. И отъ этого слоя сектанты эволюціонировали въ опредѣленную сторону, — отчасти въ силу физіологическихъ послѣдствій продѣланнаго ими оскопленія, отчасти въ силу особыхъ условій, въ которыя ихъ поставили преслѣдованія.

Скопцы въ ихъ нынѣшнемъ состояніи — это воплощенное безстрастіе. Когда говоришь съ ними, кажется, что эти люди неспособны на сильныя душевныя движенія, на подвигъ, на безуміе фанатизма. Но къ этому своему состоянію сектанты пришли тяжелымъ путемъ. И на этомъ пути было высшее напряженіе фанатизма, былъ экстазъ, было мученичество. По налету сѣраго пепла можно угадать пламя, когда то бушевавшее въ этихъ людяхъ.

Въ Сибирь пришли они полные силъ, полные вѣры въ свою правду. Желѣзное упорство въ трудѣ. Консерватизмъ, соединенный съ практичностью. Бережливость, переходящая въ жадность. Своеобразная справедливость, не исключающая жестокости къ слабымъ. Религіозность, доходящая до фанатизма, соединенная съ терпимостью къ чужой вѣрѣ. И надъ всѣмъ этимъ — любовь къ землѣ, жадность до земли.

— Естественное прилежаніе только на землѣ и возможно, — говорятъ скопцы: остальное все „мірское“, съ обманомъ...

Впрочемъ, это не мѣшаетъ имъ преуспѣвать и въ „мірскихъ“ дѣлахъ. Но сектанты, ушедшіе отъ земледѣльческаго труда въ торговлю, „своимъ“ считаютъ все же лишь человѣка, прошедшаго черезъ искусъ хлѣбопашества.

Вновь прибывающихъ изъ Россіи сектантовъ богатые старики берутъ въ работники. По обычаю имъ назначаютъ жалованіе въ 200—250 р. за годъ; если работникъ приглянется хозяину, онъ, сверхъ того, съ перваго же года засѣваетъ въ его пользу лишнюю десятину земли.

— Это и есть наша помощь своимъ, — объясняютъ скопцы крестьянину или якуту, — мы всего 100 р. даемъ, хоть онъ въ пять разъ больше сдѣлаетъ.

Обыкновенно, черезъ два—три года послѣ прибытія въ Якутскъ, скопецъ изъ работника становится самостоятельнымъ хозяиномъ. Но зато въ эти два — три года работаетъ онъ изо всѣхъ силъ. Хозяинъ умышленно испытываетъ его силы, его терпѣніе, его выносливость и покорность. Не выдержитъ работникъ, — хозяинъ прогонитъ его. Выдержитъ, — черезъ нѣсколько лѣтъ самъ станетъ хозяиномъ и такъ же будетъ жать своихъ работниковъ.

Сектанты не любятъ крестьянъ, живущихъ по сосѣдству съ ними, презираютъ ихъ за бѣдность, за пьянство, за неумѣніе справиться съ „грунтомъ“. Но якутовъ, которые живутъ хуже крестьянъ, они хвалятъ:

— Якутъ, — прямая жертва, самый простой народъ.

Это — крѣпкій, преуспѣвающій мужикъ хвалитъ своего безотвѣтнаго, вѣчно покорнаго батрака.

Въ исторіи скопческихъ селеній подъ Якутскомъ были любопытные споры изъ-за земли между „стариками“ и „молодыми“. Молодые требовали передѣла земли, старики не соглашались. Кончился споръ побѣдой молодыхъ. Объ этомъ дѣлѣ много говорили, много писали въ сибирской печати. Часто указывали на упорство стариковъ въ доказательство лживости, ханжества и алчности сектантовъ. Но, когда я познакомился поближе съ этимъ споромъ, меня поразила въ немъ другая черта. Весь этотъ споръ, какъ будто цѣликомъ выхваченъ изъ жизни крестьянской общины гдѣ-нибудь въ центральной Россіи, — та же группировка силъ, тѣ же доводы съ той и съ другой стороны, то же наростаніе вражды и въ заключеніе полюбовное рѣшеніе вопроса въ тотъ моментъ, когда вражда достигла наивысшаго напряженія.

Я долго разспрашивалъ скопческаго наставника, какъ живутъ его единомышленники. Онъ отвѣчалъ по-мужицки уклончиво:

— Что есть хорошесть и что худость? Все отъ нашего убѣжденія. Нельзя людей въ одну статью поставить и по ниткѣ ровнять. Есть такіе, которые дѣйствительно скопцы, и по убѣжденію душу свою и всю жизнь полагаютъ, а есть такіе, которые разубѣдились. Есть вѣрные и есть фальшивые. Это не только про скопцовъ сказано: то же и государственные. Скопцы не воры, не разбойники, не моты. А есть и пьяницы, которые разубѣдились.

Этотъ остывшій фанатикъ, сохранившій старинный, важный складъ рѣчи мужика-начетчика, старался щегольнуть передо мной широтой своихъ взглядовъ. Подчеркивалъ свою терпимость ко всѣмъ религіямъ и въ то же время искалъ точекъ сближенія своихъ взглядовъ со взглядами „государственныхъ“.

— Отъ православныхъ мы удалены, какъ осужденные. А противъ вѣры ихъ мы ничего не скажемъ, — у каждаго вѣра своя. Только секта для секты всегда ближе. Но съ духоборами мы не согласны: они иконъ и креста боятся, а мы почитаемъ.

Долго развивалъ мой собесѣдникъ свои мысли и трудно было уловить, что въ его мышленіи нужно поставить на счетъ мужицкаго здраваго смысла, что является слѣдствіемъ скопческаго примиренія со зломъ.

Живутъ сектанты семьями. Иногда по-двое — мужчина и женщина, иногда болѣе значительными группами. Бобылей въ Николаевскомъ почти нѣтъ. Вдовцы охотно берутъ въ домъ работницу.

— Будешь на жалованіи жить, а понравится — сможешь хозяйкой войти, половина всего твоя будетъ.

Иногда женщины, попавшія въ качествѣ работницъ къ скопцамъ, остаются у нихъ, какъ „сестрицы“. Другія, прослуживъ нѣкоторое время у сектантовъ, уходятъ, — работать приходится больно много. Жалобъ на обращеніе хозяевъ съ женщинами-работницами я не слышалъ.

Женщины пользуются у скопцовъ большими правами и большой свободой. Если въ семьѣ нѣтъ другихъ членовъ, женщинѣ принадлежитъ половина хозяйства. Это право признается за ней и въ томъ случаѣ, если она пожелаетъ уйти отъ мужа. Было много случаевъ ухода отъ сектантовъ женщинъ, послѣдовавшихъ за ними въ Сибирь. Эти „разубѣдившіяся“ выходили замужъ за мѣстныхъ крестьянъ и ссыльныхъ. И въ домъ своего новаго мужа скопчиха приносила всегда свою долю изъ стараго хозяйства. Въ единичныхъ случаяхъ въ скопческихъ семействахъ оказываются дѣти, — результатъ невѣрности „сестры“. Если хозяинъ приметъ въ домъ ребенка хозяйки, то ребенокъ считается полноправнымъ участникомъ въ принадлежащемъ семьѣ хозяйствѣ.

Въ Николаевскомъ былъ такой случай. Хозяйка ушла отъ хозяина скопца, прожила два года съ крестьяниномъ, затѣмъ вернулась къ прежнему „братцу“. Хозяинъ принялъ снова „сестрицу“, принялъ и дочь ея. Къ дѣвочкѣ онъ привязался, какъ къ родной дочери. Прошло лѣтъ 7—8 и хозяйка заявила скопцу:

— Я отъ тебя ухожу. И Маруся со мной. Тутъ въ домѣ ⅓ моя, да ⅓ Маруси, значитъ, твоего только ⅓ и есть. Продавай свою долю и убирайся! А я буду жить съ Иваномъ, онъ мнѣ мужъ и хозяинъ.

Иваномъ звали служившаго у скопца въ работникахъ парня изъ уголовныхъ ссыльныхъ.

Послѣ долгихъ препирательствъ сектантъ продалъ свою треть имущества (правда, по очень высокой цѣнѣ) работнику и выбрался изъ дома.

Общество не хотѣло принять Ивана въ свою среду:

— Ты зачѣмъ семью разорилъ? — кричали общественники на сходѣ.

Но прежній хозяинъ Ивана сталъ на иную точку зрѣнія:

— Иванъ меня обидѣлъ. Другіе отъ него плохого не видѣли. А я молчу. Значитъ, судить его некому. Мое дѣло до общества не касается.

И Ивана приняли въ общество.

Спустя годъ или два, Маруся ушла отъ матери и вернулась къ пріемному отцу. Тотъ былъ внѣ себя отъ радости и заявилъ своей прежней женѣ:

— Пусть Марусина доля тебѣ съ Иваномъ остается. Пользуйтесь! Разъ доченька со мной, мнѣ стараго хозяйства не надо, — новое заведу.

Само собой разумѣется, эта исторія не типична для сектантской семейной жизни. Въ этой жизни можно указать много темныхъ сторонъ, много ханжества, лицемѣрія, лжи. Но приведенный случай показываетъ, что не всѣ семейныя отношенія среди этихъ сектантовъ сводятся къ лицемѣрію и ханжеству. Нѣтъ! И подъ пепломъ сектантскаго равнодушія теплятся искорки человѣчности и любви! И на мерзлой землѣ, въ снѣжной якутской пустынѣ, не потухли эти искры...

Поразительна душевная драма этихъ людей!

Предпосылкой скопчества является религіозный экстазъ, фанатизмъ. Результатомъ вступленія въ секту оказывается исчезновеніе всякаго фанатизма, всякаго энтузіазма, торжество лукаваго разума и золотой середины. Немудрено, что среди сектантовъ много „разубѣдившихся“.

Вотъ пожилой торговецъ. Человѣкъ развитой, начитанный. Цитируетъ Пушкина и Короленко, слѣдитъ за газетами, знакомъ съ литературой о сектантахъ. Скопцовъ онъ не любитъ, — но жалѣетъ:

— Вся эта секта — плодъ деревенской темноты и невѣжества. Люди свою жизнь искалѣчили. Нужно было учить ихъ, а наказывать ихъ за ихъ заблужденіе, которое имъ однимъ только повредило, — одно недомысліе.

Вотъ молодой богатый хозяинъ, оскопленный въ дѣтствѣ. На него находятъ припадки тоски, онъ старается забыться въ винѣ. Но пьетъ „съ разумомъ“, зимой. Въ горячее время всегда трезвъ. Въ пьяномъ видѣ придирается къ матери, ругаетъ ее:

— Ты меня погубила, на всю жизнь калѣкой сдѣлала.

Вмѣстѣ съ нимъ запиваетъ и другой сектантъ побѣднѣе. Но тотъ заступается за мать товарища, какъ и за свою мать:

— Чего ее ругаешь? Мать, чай! Не ее ругай, темноту ругай!

Къ этимъ „разубѣдившимся“ скопцы относятся рѣзко отрицательно. Но и хранящіе вѣрность своей сектѣ не окончательно побѣдили въ себѣ мірскіе соблазны. У многихъ еще и теперь, послѣ многихъ лѣтъ испытаній, продолжается старая борьба духа и плоти.

Старикъ Залога, слова котораго я уже приводилъ, тихими шагами бредетъ вдоль улицы. Ему 93 года. Давно побѣлѣли его волосы, согнулась спина; но видно по немъ, что когда-то это былъ богатырь.

Идетъ старикъ по улицѣ и что-то напѣваетъ подъ носъ.

— Что поете, дѣдушка?

— Стихи пою духовные, святые псальмы. Иду та и співаю...

Старикъ остановился. Качаетъ сѣдой головой:

— Духовное співаю. А плоти треба заспівати що казацкоі! Та вдарити, та выпити горилки! Ось якъ лукавый властвуетъ надъ нами!

Шестьдесятъ лѣтъ боролись духъ и плоть въ этомъ патріархѣ, но не кажутся смѣшными его слова о желаніи гаркнуть казацкую пѣсню. Глядя на него, думаешь невольно:

— Если среди первыхъ ссыльныхъ сектантовъ было много такихъ богатырей, немудрено, что они побѣдили тайгу.

Въ дѣйствительности, они побѣдили тайгу и достигли хозяйственнаго успѣха, благодаря стеченію цѣлаго ряда благопріятныхъ условій. Сыгралъ тутъ большую роль и подборъ ихъ, какъ работниковъ. Сыграли роль и денежныя средства, которыми снабдили ихъ при отправкѣ въ Сибирь ихъ единомышленники. Помогла имъ и сплоченность ихъ, какъ сектантовъ, и самая безнадежность ихъ положенія. Все благопріятствовало ихъ успѣху, какъ колонизаторовъ. И свершилось чудо — удалось имъ выростить хлѣбъ и нѣжныя овощи на мерзлой землѣ.

Стоятъ разбросанныя здѣсь и тамъ по угрюмой Якуткѣ селенія этихъ странныхъ сектантовъ. Богатыя, мертвыя села. Въ нихъ живутъ замкнутые, никѣмъ не любимые люди, всей душой ушедшіе въ накопленіе. Съ мучительной мыслью о старости и о смерти копятъ, копятъ, копятъ они. И въ этомъ вся ихъ жизнь...

Странное, двойственное впечатлѣніе вынесъ я изъ знакомства съ сектантами.

Когда я возвращался въ Якутскъ, была ночь. Бѣлая, прозрачная ночь, похожая на россійскія сумерки. Шли мы опять черезъ село и не знали, спитъ ли оно, или вымерло, или живетъ своей обычной мертвенной жизнью. Отъ полей, отъ лѣса дышало прохладой. И вспомнились мнѣ слова скопческаго наставника о мерзлой землѣ.

Тяжелымъ путемъ пришли эти люди къ своей вѣрѣ. Тяжелымъ путемъ черезъ тюрьмы и остроги шли они сюда, въ далекую Сибирь. И здѣсь не сразу добились они богатства. Но все же добились, побѣдили всѣ невзгоды, побѣдили тайгу. И что же въ итогѣ? Унылое умиранье людей, горѣвшихъ когда-то энтузіазмомъ, искавшихъ правды, достигшихъ высшаго фанатизма, — и потухшихъ, остывшихъ навсегда. Людей, которые перестали быть людьми, такъ какъ стали ни горькими, ни сладкими, стали „якъ на вѣсахъ. — ни туды, ни сюды“.

(OCR: Аристарх Северин)