Владимиръ Войтинскiй
На Ленѣ
I.
Своеобразно красива Лена съ ея суровыми, неприступными берегами. Непохожа она на рѣки Европейской Россіи.
Изрѣдка лишь то здѣсь, то тамъ мелькнетъ въ колючихъ сосновыхъ поросляхъ знакомый пейзажъ нашего Сѣвера. Усѣянныя островами излучины рѣки напоминаютъ тихія озера Финляндіи. Обнаженные известняки, ровная зелень хвои подъ синевой неба... Кажется, что все это видѣлъ не разъ въ нѣсколькихъ часахъ ѣзды отъ Петрограда.
Но вотъ, завернула рѣка за скалистую косу, открылась даль съ уходящими въ безконечность горами, — и чувствуешь, что все здѣсь чужое, далекое, не похожее на то, къ чему мы привыкли...
Все въ ленскомъ пейзажѣ говоритъ о неизмѣримыхъ пространствахъ, о неизслѣдованныхъ и недоступныхъ человѣку пустыняхъ.
Громоздятся налѣво и направо горы. Гряда за грядой, цѣпь за цѣпью тянутся онѣ. И нѣтъ имъ числа. Гдѣ-то на горизонтѣ теряются онѣ. И никто еще не ступалъ ногой по ихъ зеленѣющимъ вершинамъ.
Что-то суровое, угрожающее притаилось въ ленскомъ пейзажѣ.
Врѣзалась глубоко въ рѣку покрытая лѣсомъ гора. Крутыми, почти отвѣсными уступами обрывается она. Снизу облѣпили ее громады сѣрыхъ камней. Еще ниже стелется мелкая галька.
Скользнулъ лучъ солнца по горѣ. И кажется, будто она ожила, будто склоны ея дышатъ, будто колеблется ея мохнатый гребень.
Ожила громада камня и лѣса. Это — драконъ, залегшій поперекъ рѣки, стерегущій сокровище и съ угрозой глядящій на плывущихъ мимо него.
Повернула рѣка, обогнула утесъ. Пропалъ изъ глазъ зеленый драконъ. Теперь теченіе сжато съ обѣихъ сторонъ лѣсистыми скатами. Но той же угрозой полна спускающаяся къ водѣ тайга. И попрежнему чудится, что громоздящіяся вокругъ горы не спроста стоятъ здѣсь, что онѣ охраняютъ входъ въ царство кладовъ. Это гиганты у воротъ въ золотоносную Витимскую тайгу.
Трудно отдѣлаться отъ этой мысли на Ленѣ. Можетъ быть, думаешь объ этомъ, такъ какъ привыкъ вкладывать опредѣленное содержаніе въ понятіе „Лена“.
А, можетъ быть, самый видъ безконечныхъ, растянувшихся на тысячи верстъ гористыхъ пустынь наводитъ на эти мысли.
Богатства Ленскаго края до сихъ поръ почти не разрабатываются.
Край, въ огромной части, еще не заселенъ. Изрѣдка промелькнетъ деревушка въ прибрежной долинѣ. Полтора-два десятка домовъ съ убогими надворными строеніями. При рѣкѣ — полдюжины лодокъ—„шитиковъ“ съ каютами въ видѣ кибитки. За околицей покосившаяся, потемнѣвшая отъ времени часовня.
Кругомъ поля, огороды. Но сразу видишь, что ихъ слишкомъ мало, что деревушка не прокормится ими.
Ленскій крестьянинъ кормится, по мѣстному выраженію, „не сохой, а кнутикомъ“. Здѣшніе мужики — потомки „государевыхъ ямщиковъ“ и до сихъ поръ живутъ почтовой гоньбой.
Издавна установился въ ленской деревнѣ обычай взваливать на женщинъ работу, которую въ русской деревнѣ выполняютъ мужчины. Женщина идетъ здѣсь за сохой, ѣдетъ въ лѣсъ за дровами, бредетъ въ водѣ съ неводомъ. Женщина даже бурлачитъ и съ лямкой черезъ плечо тянетъ лодку вверхъ по рѣкѣ. А мужская работа здѣсь — ямщицкій кнутикъ.
Но почтовая гоньба падаетъ. Иные почтовые тракты Ленскаго края ужъ отмѣнены. Въ другихъ мѣстахъ лѣтнюю гоньбу замѣнилъ пароходъ.
„Государевы ямщики“ постепенно превращаются въ обыкновенныхъ крестьянъ.
Въ жизни края произошелъ сдвигъ за послѣдніе годы, — крестьяне „принялись за землю“. И объ этомъ краснорѣчиво говорятъ обступившіе рѣку лѣса.
Чтобы раздѣлать землю подъ пашню, мѣстный крестьянинъ долженъ выдержать нелегкую борьбу съ тайгой. Нужно свезти лѣсъ, выкорчевать пни, выжечь остатки хвороста, хвои, мха.
Чѣмъ гуще и старѣе лѣсъ, тѣмъ труднѣе борьба съ нимъ, тѣмъ тяжелѣе расчистка его подъ пашню. При расчисткѣ стараго лиственичнаго лѣса иной разъ двумъ работникамъ приходится цѣлый день биться надъ однимъ пнемъ...
Но борьба съ тайгой началась. И когда плывешь по Ленѣ, на берегахъ ея видишь слѣды этой борьбы. Видишь зимовья, поставленныя посреди лѣса тамъ, гдѣ начаты работы по расчисткѣ. Видишь подсѣченныя у корня высохшія лиственницы. Видишь посреди лѣса полянки съ уродливо торчащими обгорѣлыми пнями.
Человѣкъ вступилъ въ борьбу съ тысячелѣтней тайгой и пядь за пядью отвоевываетъ у нея землю.
И кажется порой, что тайга понимаетъ человѣка. Понимаетъ, что человѣкъ — врагъ ея. И ненавидитъ его, готова мстить ему.
Вотъ тянется пологій берегъ, среди угрюмыхъ сосенъ мелькаютъ нѣжныя лиственницы и стройныя, будто выточенныя изъ драгоцѣннаго камня красавицы-пихты.
Это — тайга, не тронутая человѣкомъ.
Проплыли нѣсколько десятковъ сажень, — и картина измѣнилась.
Безпорядочно громоздятся стволы сваленныхъ деревьевъ. Надъ ними тянутся въ воздухъ узловатые сучья. Изломанныя, истерзанныя вѣтви лиственницъ, какъ проклинающія руки, подняты кверху. А дальше, на склонѣ горы, зеленѣетъ тайга. Но теперь, когда человѣкъ ворвался въ ея царство, она ужъ не стоитъ надъ водой равнодушной, безгласной стѣной. Опа проснулась, и въ каждомъ шелестѣ, въ каждомъ движеніи милліоновъ вѣтвей ея — угроза.
Безсильная угроза!
Человѣкъ побѣдитъ тайгу.
Плыли мы по Ленѣ мимо горы, покрытой густымъ дикимъ боромъ.
Рѣдко приходилось мнѣ раньше видѣть такую глушь. Я замѣтилъ товарищу:
— Вотъ это лѣсъ! Сюда бы парочку медвѣдей на опушку, — и совсѣмъ хорошо было-бъ.
— Да! Сюда еще не добрался человѣкъ!
Но въ этотъ моментъ мелькнулъ сквозь чащу деревьевъ телеграфный столбъ съ блестящимъ фарфоровымъ изоляторомъ.
Мы вспомнили о почтовомъ трактѣ и телеграфной линіи, тянущихся вдоль Лены.
Электрическій изоляторъ вмѣсто мохнатаго Мишки — это нынѣшнее положеніе Лены.
Дикая пустыня, черезъ которую за три столѣтія прошли и проѣхали съ юга на сѣверъ сотни тысячъ людей. Всѣ они шли туда, вдаль, за угрюмыя горы, за золотомъ и за пушниной. И до сихъ поръ идутъ они этимъ путемъ.
Пробили дороги, провели телеграфъ. Но дикимъ и безлюднымъ остается край, которымъ идутъ и ѣдутъ люди на сѣверъ...
II.
До Качуга ѣхалъ я на почтовыхъ. Дальше спускался въ лодочкѣ. Можно было еще плыть на товарной „посудинѣ“, „паузкѣ“. Но мы съ Михаиломъ предпочли лодку. Только плывя въ лодкѣ, видишь рѣку, чувствуешь ея жизнь, слышишь говоръ ея струй, шопотъ ея береговъ.
Мы плыли вдвоемъ. Одинъ на веслахъ, другой на кормѣ, у руля. Посреди лодки сложили багажъ. Старались держаться въ теченіи рѣки. Неуклюжіе, грузные паузки отставали отъ насъ. Но за лодками спускавшихся по Ленѣ пріискателей угнаться мы не могли.
На каждой парѣ веселъ пріискателей сидитъ по четыре человѣка. Плывутъ они только днемъ, смѣняя гребцовъ каждый часъ. А мы плыли днемъ и ночью и частью гребли, частью шли по теченію.
Обгоняетъ насъ лодка. Въ ней человѣкъ пятнадцать-двадцать. На кормѣ парень въ лакированныхъ сапогахъ; картузъ лихо сбитъ на ухо; рубаха малиновая, плисовая; на шеѣ серебряная часовая цѣпочка съ кистями. Видно, бывалый пріискатель.
Оглянулся на насъ:
— Куда плывете?
— Нанизъ.
— Далече?
— До Устъ-Кута.
— Что васъ такъ мало? Не боязно вдвоемъ-то?
— А чего бояться? отвѣчаемъ мы.
— Всяко бываетъ! предупреждаетъ насъ пріискатель и прибавляетъ:
— Путь добрый!
— Спасибо.
Лодка съ пріискателями скрылась за островомъ. Мы плывемъ дальше.
Догоняя паузки, вступаемъ въ бесѣду съ командой.
Спрашиваемъ:
— Далеко до станка?
Намъ каждый разъ отвѣчаютъ:
— А кто его знаетъ? Чего васъ такъ мало? Не боитесь, вдвоемъ-то?
Въ Жигаловѣ намъ объяснили, почему по Ленѣ слѣдуетъ плавать большой компаніей.
Рѣка не представляетъ опасности. Но народъ на рѣкѣ безпокойный. Много бродягъ, жигановъ. Могутъ ограбить.
Весной грабежи и убійства случаются относительно рѣдко; грабить некого, такъ какъ весной по Ленѣ спускаются на пріиски люди безъ денегъ. Но осенью каждый годъ десятки людей пропадаютъ на Ленѣ безъ вѣсти, — благо, концы въ воду спрятать не трудно...
Все же и изъ Жигалова выплыли мы вдвоемъ.
Отчалили подъ вечеръ, часовъ въ семь.
Укладывая вещи въ лодку, я замѣтилъ на берегу, у воды, оборваннаго субъекта съ небритой, опухшей физіономіей. Засунувъ руки въ штаны, субъектъ слѣдилъ за нами. Встрѣтившись съ моимъ взглядомъ, спросилъ:
— Плыть думаете?
— Да.
— Что-жъ поздно такъ?
— Нужно къ пароходу поспѣть.
— Такъ скрозь и плывете всю ночь?
— Да.
Подошелъ къ намъ высокій и худощавый человѣкъ въ старой солдатской шинели безъ пуговицъ.
— Далеко плывете?
— До Усть-Кута.
— Путь добрый!
Лучшее время на рѣкѣ — вечеръ. Горитъ заря на небѣ, загорается золотымъ и алымъ пламенемъ вода подъ лодкой и подъ веслами. А берега становятся черными, — будто въ небо и въ воду ушли всѣ краски.
Хорошо въ это время на рѣкѣ!
Но догорѣла заря. Потемнѣла вода, потянуло отъ нея прохладой. Берега сдвинулись, стали выше, неприступнѣй. Рѣзче обозначились въ небѣ гребни обступившихъ насъ горъ.
Я спросилъ товарища:
— Вы замѣтили тѣхъ господъ въ Жигаловѣ?
— Жигановъ? Какъ-же, замѣтилъ.
— Каковы думаете? Они поплыли за нами?
— У нихъ, кажется, лодки не было. А, можетъ быть, достали...
— Но мы замѣтили бы ихъ...
— Если плывутъ, то вдали. Нужно будетъ слѣдить.
Становилось все холоднѣе. Я одѣлъ шубу, сунулъ ноги въ валенки.
— Сосните на кормѣ! предложилъ товарищъ, а потомъ смѣните меня...
Зажигались звѣзды въ небѣ. Все глуше гудѣла, стонала тайга. Я не замѣтилъ, какъ заснулъ.
Очнулся, когда услышалъ свое имя.
Лодка беззвучно плыла по рѣкѣ. Михаилъ, поднявъ весла, сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, прислушиваясь къ чему-то.
— Въ чемъ дѣло? тревожно спросилъ я.
— За нами плывутъ.
— Давно?
— Съ часъ.
— Догоняютъ?
— Нѣтъ, держатся въ одномъ разстояніи.
Я прислушался. Тишина. Только тайга гудитъ да журчатъ струи воды...
— Вамъ показалось.
— Нѣтъ! Слушайте!
Михаилъ взялся за весла. Минутъ пять гребъ изо-всѣхъ силъ. Затѣмъ пересталъ. Лодка продолжала идти по инерціи.
Издали отчетливо донеслись всплески веселъ.
— Лодка большая, замѣтилъ я, причалимъ къ берегу.
— На водѣ выгоднѣй. Здѣсь мы ихъ не подпустимъ къ себѣ. А на берегу ихъ перевѣсъ.
— Пропустимъ ихъ впередъ.
— Не удастся. Слышите?
На задней лодкѣ перестали грести.
Мы рѣшили плыть до ближайшаго села.
Михаилъ ровными ударами веселъ гналъ лодку впередъ. Я подгребалъ кормовымъ весломъ. Сзади въ темнотѣ шла за нами та лодка. Мы не видали ея. Слышали только всплески веселъ да смутные звуки голосовъ.
Было немного жутко. Не было основаній бояться встрѣчи съ жиганами, такъ какъ въ нашихъ рукахъ оставалось достаточно средствъ защиты. Но вся обстановка навѣвала непреодолимое чувство тревоги.
Мы работали изо-всѣхъ силъ. Прислушивались къ тайгѣ, прислушивались къ шуму веселъ за нами. Пристально вглядывались въ ночную тьму, не блеснутъ ли огоньки далекой деревни.
Но нигдѣ не видно было слѣдовъ человѣческаго жилья. Кругомъ царила безпросвѣтная ночь. Чернѣла вода, шумѣли деревья.
Но вотъ, справа у самой воды мелькнулъ огонекъ. Вотъ ближе, яснѣе...
Костеръ!
На берегу, какъ видно, расположилась на ночь команда торговаго паузка.
Поблизости блеснулъ и другой костеръ. Дальше еще огонекъ.
А на другой сторонѣ рѣки надъ кустами вырисовываются очертанія крышъ.
Мы въ безопасности.
— Не стоитъ приставать! Пусть они пристаютъ, если желаютъ!
Выѣзжаемъ на середину рѣки и останавливаемъ лодку, отгребаясь противъ теченія. Держимся между деревней и кострами.
Рѣка здѣсь широкая, мѣсто открытое, теченіе медленное. Прислушиваемся...
Въ задней лодкѣ перестали грести. Плывутъ по теченію. Приближаются къ намъ. Ужъ можно разобрать очертанія лодки...
Но вотъ замѣтили насъ. Заработали веслами. Гребутъ къ берегу. Слышно, какъ причалили недалеко отъ костра.
Весело возбужденные, плывемъ мы дальше. Кругомъ гудитъ тайга.
И не знаемъ мы, что за лодка плыла за нами.
Что за люди сидѣли въ ней?
Можетъ быть, жиганы. А можетъ быть, такіе же мирные путники, какъ мы съ Михаиломъ, уклонившіеся отъ встрѣчи съ нами изъ опасенія, не покусились бы мы на ихъ тощіе кошельки...
(OCR: Аристарх Северин)