Мыльный пузырь.

(Изъ якутской жизни).

Восточное обозрѣнiе» №42, 17 октября 1893

Нѣтъ, тысячи Бучука окончательно не давали покоя Оспоюну. Уже третью ночь сряду онъ просыпается и цѣлыми часами думаетъ объ этихъ соблазнительныхъ тысячахъ. Вотъ и теперь проснулся Оспоюнъ возлѣ своей молодой жены Барбары, которая такъ сладко, безмятежно посапываетъ носомъ, что, кажись, будь это среди бѣла дня даже, такъ и то соблазнитъ каждаго заснуть, а онъ, хоть глаза ему выколи, хоть-бы подумалъ задремать.

Дрова на камелькѣ перегорѣли, куча углей превратилась въ золу, въ щели юрты заползаетъ со двора холодъ и непроглядный мракъ октябрьской ночи, словно сгустившись еще болѣе, свинцовой тяжестью налегаетъ на грудь спящихъ. Въ такія ночи мертвецы выходятъ изъ могилъ и вмѣстѣ съ темными силами бродятъ по таежнымъ тропинкамъ, пугая случайно запоздавшаго путника. Безъ самой крайней, неизбѣжной нужды ни одинъ якутъ не выйдетъ изъ дому въ такую ночь.

Вонъ, старый Байбалъ, тесть Оспоюна, запѣлъ во-снѣ о томъ, какой онъ хорошій плотникъ, какъ онъ строилъ въ городѣ домъ для американской компаніи, какъ ему архитекторъ далъ на водку и т. п. изъ своихъ воспоминаній прошлыхъ лѣтъ.

«А такой-же былъ бѣдный якутъ, какъ и я, лежа съ открытыми глазами, продолжаетъ думать о Бучукѣ Оспоюнъ. «Подторговщикомъ началъ, а теперь смотри! Счастье повезло, вотъ и все. Счастье, нѣтъ, не счастье, а съ умомъ дѣло велъ. Двадцать два коня! И чего-чего тамъ не было! И чай, и сахаръ, и табакъ, и ситцы, и сарпинки, и тикъ, и даба, и.... боже мой! А трехведерныя фляги со спиртомъ! Однихъ десять лошадей со спиртомъ! Это сколько-же будетъ? Шесть ведеръ на коня.... шестьдесятъ ведеръ спирта. Это даже страшно».

Оспоюнъ, спавшій, какъ и всѣ якуты, голымъ, до половины выбился изъ подъ заячьяго одѣяла и въ волненіи облокотился правой рукой на подушку. Юрта настывала все больше и больше, но размечтавшійся не замѣчалъ этого.

Мысли о тысячахъ Бучука, о возимыхъ имъ въ Верхоянскъ товарахъ какъ-то смѣшались въ головѣ неспавшаго; ясность представленія видѣнныхъ богатствъ затуманилась, и въ этой безформенной кучѣ мыслей, среди этихъ неясныхъ образовъ, въ головѣ Оспоюна зарождалась какая-то идея, начинало зрѣть нѣкоторое намѣреніе. Запустивъ лѣвую руку подъ подушку, онъ вытащилъ оттуда кисетъ съ табакомъ и трубку, которую медленно началъ набивать въ потьмахъ. «Да, я разбогатѣю, какъ онъ!» ясно формулировалъ родившуюся мысль Оспоюнъ. «Рѣшено: ѣду къ тунгусамъ, покупаю у нихъ пушнину, продаю ее въ городѣ русскимъ, а тамъ пойдетъ. Я не хуже, не глупѣе Бучука. Если онъ, то почему-же и не я? Я стану такимъ-же купцомъ, какъ и Бучукъ. Рѣшено». Оспоюнъ спустился съ орона, взялъ изъ кучи одно полѣно дровъ, разгребъ имъ на очагѣ камелька золу, въ которой алыми пятнами засверкали горячіе угли, ощупью съ надкамельковой рѣшетки досталъ пучекъ тонкой лучины, приставилъ его къ полѣну и усиленно началъ раздувать огонь. Лучина вспыхнула, онъ приставилъ еще нѣсколько полѣнъ, закурилъ трубку и повернулъ иззябшую спину къ огню.

Весело затрещали дрова, откидывая въ стороны яркія искры, загудѣло пламя, съ шумомъ устремляясь въ трубу и красноватыми переливами отразилось въ блестящихъ льдинахъ, вставленныхъ въ маленькія, квадратныя окна юрты.

Подъ вліяніемъ веселаго потрескиванія дровъ на очагѣ въ головѣ Дмитрія, таково было христіанское имя Оспоюна, замелькали и запрыгали веселыя мысли. Да, онъ поѣдетъ на Усть-Маю, туда какъ разъ станутъ съѣзжаться тунгусы для взноса ясака; тамъ будетъ ихъ голова, писарь, тамъ можно хорошо расторговаться. «Эхъ, только-бы скорѣе стала рѣка! Намѣняю пушнины, продамъ, наберу вновь товаровъ, опять продамъ и опять, а тамъ... тамъ у меня будетъ медаль. Сначала одна, потомъ другая и т. д., какъ у Лепчикова. Я намѣняю чернобурыхъ и поѣду въ Петербургъ, но стукъ и шумъ въ прилегающемъ «хотонѣ»*) прервали его размышленія. Поспѣшно зажегши лучину, Дмитрій бросился по направленію шума, зная что это отвязался быкъ, отправившійся теперь къ коровамъ, нужно было водворить его на мѣсто и покрѣпче привязать.

*) Помѣщеніе для коровъ, обыкновенно подъ одной крышей съ людскимъ жильемъ, отъ котораго отдѣляется тонкой стѣной.

Принятое Оспоюномъ рѣшеніе было непоколебимо и черезъ день онъ началъ приводить его въ исполненіе. Прежде всего, онъ заявилъ семейнымъ, что изъ имѣющихся у нихъ восьми коровъ необходимо двухъ зарѣзать немедленно, пока они еще въ жиру. Такое заявленіе поразило всѣхъ, потому что и такъ ужь въ послѣднее время задумчивость и разсѣянность Дмитрія подавали поводъ подозрѣвать, что у него въ головѣ не совсѣмъ ладно. Старикъ Байбалъ съ снисходительной улыбкой высказалъ согласіе, не думая приводить его въ исполненіе, но, когда Оспоюнъ сталъ точить ножъ и выбирать топоръ съ болѣе толстымъ обухомъ, тесть энергически запротестовалъ. Старуха теща присоединилась къ мужу, а Барбара лишь робко посматривала на спорившихъ, не зная, на чью сторону ей стать.

Видя, что обыкновенные доводы о необходимости раздобыть деньги не убѣдительны, Дмитрій открылъ свое намѣреніе и этимъ добился желаемаго; онъ лишь строго на-строго заказалъ никому ничего о его планахъ не говорить. Коровы были зарѣзаны, на единственномъ конѣ и быкѣ свезъ Оспоюнъ мясо въ городъ, какъ только стала рѣка, и черезъ пять дней вернулся поздно вечеромъ домой съ накупленными для торговли съ тунгусами товарами. Съ большой неохотой Барбара съ матерью присоединили къ привезенному изъ города накопленное за лѣто масло и еще черезъ два дня зарождающійся богачъ выѣхалъ на Усть-Маю.

Уже нѣсколько разъ Дмитрій пускалъ далеко впередъ своего коня съ возомъ, чтобы бѣгомъ нагонять его (это онъ дѣлалъ затѣмъ, чтобы согрѣться), а Усть-Маи все еще не было видно. Наконецъ, на крутомъ поворотѣ рѣчки въ темномъ воздухѣ заалѣли столбы искръ, вылетавшихъ изъ камельковыхъ трубъ, ясно указывавшіе на конецъ пути, на достиженіе цѣли. Еще полверсты, и озябшими руками Оспоюнъ сталъ привязывать коня къ столбу, врытому посреди обнесеннаго жердями двора якутской юрты.

Послѣ обычныхъ «капсе», «сохъ» и т. п. хозяева двора, нѣсколько знакомые пріѣзжему, узнали отчасти о его намѣреніи и къ великой радости Дмитрія сообщили, что изъ подторговщиковъ еще никого нѣтъ, а тунгусы начинаютъ съѣзжаться. Не успѣли напиться чаю, какъ залаяла собака, и вышедшая за дверь жена хозяина, возвращаясь въ юрту, оповѣстила, что пріѣхали еще тунгусы на трехъ нартахъ и хотятъ ночевать у нихъ.

— Смотри, не зѣвай! замѣтилъ хозяинъ гостю, — можетъ быть это твое счастье.

Привезенный Дмитріемъ куль муки красовался на видномъ мѣстѣ; тымтаи съ масломъ и три пары переметныхъ сумъ разложены были тутъ-же, такъ что вошедшіе тунгусы не могли не замѣтить всего этого богатства.

Послѣ чаепитія старшій и повидимому почетнѣйшій изъ тунгусовъ прямо спросилъ, указывая на товары Оспоюна, не для продажи-ли это и что именно кромѣ масла и муки можно купить.

Дмитрій назвалъ чай, табакъ, дабу, трубки, свинецъ и порохъ и умолкъ.

— А «аргы» — водка есть? освѣдомился тунгусъ.

— На продажу нѣтъ, меланхолически отвѣтилъ Дмитрій и полѣзъ въ сумы доставать заранѣе приготовленную бутылку водки. — Для себя только привезъ немного, потому что люблю пить; безъ водки жить не могу.

Взявъ со стола чайную чашку, онъ медленно началъ тоненькой струйкой наливать въ нее изъ вынутой изъ сумы бутылки водку.

— Экхъ! вкусно крякнулъ онъ, выпивъ содержимое чашки, и рукавомъ «сона» отеръ губы. Слѣдующую чашку онъ поднесъ хозяину юрты, который долго смаковалъ божественный нектаръ, заставляя присутствующихъ тунгусовъ усиленно глотать слюнки.

— Спасибо, товарищъ! великолѣпная водка, крѣпкая, какъ огонь, отдавая чашку Дмитрію, проговорилъ хозяинъ.

Оспоюнъ еще разъ наполнилъ чашку и поднесъ ее почетному тунгусу, предлагая тому съ дороги согрѣться.

Маленькіе черные глазки тунгуса засверкали неподдѣльной радостью и съ благодарностью глянули на Дмитрія. Константинъ, такъ звали тунгуса, съ замираніемъ сердца припалъ губами къ краямъ чашки и томительно долго тянулъ скверную сивуху. Когда въ чашкѣ не осталось ни капли, онъ съ сожалѣніемъ возвратилъ пустой сосудъ Дмитрію. Тотъ поставилъ его на столъ и направился туда, гдѣ стоялъ куль муки и сумы, съ намѣреніемъ очевидно спрятать бутылку на прежнее мѣсто.

— А имъ развѣ не будетъ ничего? наивно спросилъ угощенный тунгусъ, указывая на своихъ двухъ спутниковъ.

— Мнѣ самому ничего не останется, если всѣхъ васъ угощать, отвѣтилъ Оспоюнъ, развязывая суму.

Тунгусъ началъ убѣждать Дмитрія не скупиться, т. к., молъ, всѣ трое они будутъ покупать у него товары, что ужь это обычай такой, чтобы угостить покупателей, что онъ, Оспоюнъ, видно, хорошій человѣкъ, что у него навѣрное еще найдется бутылочка и что товарищей надо непремѣнно угостить.

Убѣжденный будто бы наконецъ доводами тунгуса, Дмитрій налилъ по получашкѣ остальнымъ двоимъ, и началась торговля. Сперва пущена была въ ходъ зайчина, которую Оспоюнъ пріобрѣлъ по семи копѣекъ за шкурку, потомъ стали торговаться о бѣлкѣ; въ юртѣ появились другіе тунгусы и понемногу сумы Дмитрія начали опрастываться. Брали муку, масло, чай, табакъ, покупали дабу, причемъ въ качествѣ монеты фигурировали пока только заяцъ и бѣлка.

(Окончаніе будетъ).

С. Илличъ.

Мыльный пузырь.

(Изъ якутской жизни).

 (Окончаніе).

Восточное обозрѣнiе» №43, 24 октября 1893

Чрезмѣрно обрадованный Константинъ понесъ свое сокровище къ тому мѣсту, гдѣ, нѣсколько осовѣвши, сидѣли его спутники. Драгоцѣнная бутылка была братски раздѣлена между троими и произвела надлежащее дѣйствіе: жажда усилилась. За лисицей Константина послѣдовали двѣ отъ его спутниковъ, причемъ Оспоюнъ отпустилъ имъ, конечно, послѣ долгихъ упрашиваній, двѣ бутылки, на четвертую часть разбавленныя водой.

Почуявъ въ юртѣ присутствіе «аргы», изъ сосѣднихъ домовъ появились новые тунгусы, и еще нѣсколько штукъ лисицъ и десятка четыре бѣлокъ попали въ сумы Оспоюна.

На другое утро передъ Дмитріемъ красовалась на столѣ бутылка, изъ которой онъ въ присутствіи тунгусовъ налилъ себѣ нужную порцію въ чашку и выпилъ.

— Не могу, никакъ не могу безъ водки, не обращаясь ни къ кому въ особенности проговорилъ онъ. — Какъ не выпью, совсѣмъ будто я не человѣкъ, собираясь убрать бутылку, добавилъ якутъ.

— Нѣтъ, пожалуйста, чашечку, останавливая его, проговорилъ первымъ Константинъ, безъ дальнихъ околичностей, показывая пять бѣлокъ.

Якутъ поломался, поторговался, но отпустилъ просимое. Съ другими повторилось тоже самое, послѣ чего Оспоюнъ началъ взамѣнъ каждой вылитой изъ бутылки чашки водки вливать туда такое-же количество воды. Запасъ истощался, а тунгусы не были еще до чиста обобраны.

Между бѣлками проскользнулъ какъ-то бѣлый песецъ и плохой соболь, а въ заключеніе наиболѣе жаждавшій за двѣ чашки разбавленной водки приволокъ большую шкуру медвѣдя.

Дмитрій торжествовалъ и мысленно представлялъ себѣ удивленіе передъ его геніемъ Байбала, съ большимъ недовѣріемъ отнесшагося къ его планамъ. Когда пушнина тунгусовъ вся очутилась въ сумахъ якута, первые начали понемногу приносить разобранные наканунѣ у него-же товары. Почти все масло, большая часть чаю, много дабы вернулись на свое мѣсто и пришедшій въ восторгъ отъ удачной торговли Оспоюнъ началъ собираться въ обратный путь.

На прощаніи, въ благодарность за гостепріимство, онъ подарилъ хозяевамъ юрты полкирпича чаю, фунтъ табаку и цѣлый конецъ дабы.

Со всякими добрыми пожеланіями, съ искренними приглашеніями вновь побывать, сопровождаемый хозяевами, усѣлся Дмитрій на дровни и тронулся домой. Онъ ликовалъ, внутреннѣ смѣялся, мысленно гладить себя по головкѣ и даже хотѣлъ-бы самого себя понюхать*). Ему нетерпѣливилось и онъ мигомъ перелетѣлъ-бы отдѣляющее его отъ дома разстояніе; конь бѣжалъ довольно быстро, но Оспоюнъ все подгонялъ его. Только на третій день, когда до дома оставалось верстъ пятнадцать, онъ пустилъ коня шагомъ въ томъ разсчетѣ, чтобы пріѣхать попозже вечеромъ; дѣлалъ онъ это для того, чтобы никто изъ сосѣдей не могъ его увидѣть. Въѣхавъ во дворъ, Дмитрій, не входя въ юрту, потребовалъ ключъ отъ амбара, куда предусмотрительно снесъ сумы съ пушниной; вернувшіеся-же къ нему обратно товаръ и масло велѣлъ внести въ юрту и сложить на ближайшемъ къ двери «оронѣ» **).

*) Якуты вмѣсто поцѣлуя нюхаютъ, напр., своихъ дѣтей.

**) Родъ лавки.

Пока готовили чай, пріѣхавшій извлекъ изъ сумы непроданную бутылку водки и добросовѣстно роспилъ ее съ домашними; Барбара по молодости лѣтъ водки пока не употребляла.

За чаемъ Оспоюнъ повелъ разсказъ о своей торговлѣ, причемъ тунгусская простота и глупость были выставлены имъ въ самомъ смѣшномъ видѣ. Женщины покатывались со смѣху, когда онъ повѣствовалъ о своемъ заявленіи тунгусамъ относительно невозможности жить безъ водки; о томъ, какъ онъ увѣрялъ ихъ, что для продажи у него нѣтъ ни капли, а лишь не много для собственнаго употребленія и т. п.

Женщины смѣялись, но старый Байбалъ мрачно насупился и молчалъ.

— Нехорошо ты, Дмитрій, дѣлалъ, обманывать худо, сурово замѣтилъ онъ, когда въ разсказѣ наступила пауза.

— Чѣмъ нехорошо? это вѣдь «омукъ» — чужестранецъ, это не «саха»***), возразилъ, весело глядя на старика, Оспоюнъ.

***) Такъ якуты называютъ себя.

Старикъ смолкъ, что-то обдумывая, а потомъ, махнувъ рукой, промолвилъ.

— Такъ «былыръ» — въ старину, давно и съ нами русскіе купцы дѣлали; конечно, «омукъ» не «саха»...

На другой день узнавшіе о пріѣздѣ Дмитрія сосѣди начали заходить въ юрту, любопытствуя узнать о результатахъ его торговаго предпріятія.

Послѣ обязательныхъ «капсе» и «сохъ» каждый спрашивалъ о томъ, хорошо-ли удалось торговать, много-ли заработалъ, много-ли и какой пушнины намѣнялъ у тунгусовъ.

Оспоюнъ неизмѣнно каждому жаловался на полную неудачу, ссылаясь на малый прiѣздъ тунгусовъ, на плохой промыселъ ими звѣря, на конкурренцію отъ наѣхавшихъ изъ другихъ улусовъ подторговцевъ и, указывая на разложенные на «оронѣ» товары и масло заключалъ:

— Да вотъ, смотрите, почти все привезъ назадъ, только муку и промѣнялъ на зайчину, да и ту бралъ по двѣнадцати копѣекъ. Наторговалъ, догоры, много наторговалъ, съ болѣзненной ироніей надъ собой кончалъ онъ и смолкалъ.

Удовлетворивъ любопытство сосѣдей и раздавъ имъ въ долгъ привезенные обратно чай и дабу, Оспоюнъ заявилъ домашнимъ, что черезъ пять дней ѣдетъ въ городъ продавать пушнину и возьметъ съ собой Барбару.

Молодая женщина отъ радости даже привскочила со своего сидѣнія, услыхавъ такую новость; она отродясь никогда не бывала въ городѣ, а теперь ея затаенная, завѣтная мечта готова осуществиться. Если-бы не-старики въ юртѣ, она понюхала бы своего Дмитрія; теперь-же Барбара только сильно покраснѣла и съ благодарностью глянула на своего тойона.

Рѣшено — сдѣлано. Теперь ужь и старикъ Байбалъ не колебался, повѣривъ въ счастливую звѣзду и умъ зятя; его лишь все еще нѣсколько смущалъ способъ пріобрѣтенія богатства послѣднимъ. Въ назначенный день, рано поутру, послѣ чаю Оспоюнъ съ Барбарой укладывали на дровни свои драгоцѣнности, долженствовавшія быть проданными въ городѣ.

— Вотъ видишь, глупая, замѣтилъ Дмитрій женѣ, когда-та увязывала два тымтая съ масломъ, — а ты боялась за свое масло, когда я уѣзжалъ на Усть-Маю: вотъ оно опять вернулось къ тебѣ; продашь его и купишь себѣ, что нужно.

Барбара усѣлась на сумы, а Дмитрій съ возжами въ рукахъ пошелъ позади саней пѣшкомъ, такъ какъ въ тайгѣ снѣгъ былъ глубокій и дорога мало разъѣзжена; дальше, когда выѣхать на почтовый трактъ, тамъ можно сѣсть обоимъ.

Едва Дмитрій усѣлся рядомъ съ женой, какъ она начала выспрашивать мужа о городѣ.

— А что, много больше домовъ въ городѣ, чѣмъ въ управѣ? любопытствовала она; но мужъ, отвѣтивъ на два, на три вопроса, замѣтилъ, что она все увидитъ сама.

На четвертый день вечеромъ съѣхали на Лену и стали подъѣзжать къ городу. Сперва потянулись на версту по крайней мѣрѣ кучи навоза, мусора, по бокамъ виднѣлись полуразобранные паузки, и Барбара начала печально разочаровываться. Но вотъ взобрались на крутой берегъ протоки, показалась луна, въ воздухѣ сверкнули кресты церквей, выглянули ряды домовъ, и молодая женщина сробѣла: сердце сжалось и какъ-то робко, учащенно начало биться въ груди.

Бывавшій раньше въ городѣ Дмитрій прямо направился, куда ему было нужно, не обращая вниманія на жену, которая какъ-то притихла и уже со страхомъ даже прислушивалась къ несшемуся отовсюду стуку ночныхъ караульныхъ; она даже не осмѣлилась попросить у мужа объясненія своему недоумѣнію.

— Остановимся здѣсь на квартирѣ, замѣтилъ Оспоюнъ, когда они очутились у воротъ одного дома, противъ Преображенской церкви: — здѣсь знакомый, Антонъ хромой, торгуетъ на базарѣ, живетъ, пояснилъ Дмитрій.

На стукъ пріѣзжихъ послышался женскій голосъ, начавшій опрашивать ихъ: кто они, откуда, зачѣмъ.

Удовлетворенная, очевидно, отвѣтами баба впустила, наконецъ, иззябшихъ путниковъ, которые сильно нуждались въ отдыхѣ. Барбара въ особенности до такой степени устала, что не могла въ достаточной степени сильно прочувствовать свое удивленіе по поводу цѣлаго ряда большихъ, теплыхъ комнатъ: едва успѣвъ скинуть верхнее платье, она легла и моментально уснула.

Еще было совсѣмъ темно на другое утро, какъ въ квартирѣ поднялась возня. Проснувшаяся Барбара, какъ благовоспитанная женщина, сейчасъ-же принялась помогать хозяйкѣ: поставила самоваръ и начала жарить оладьи, что умѣла дѣлать безукоризненно.

Вставшіе мужчины подошли грѣться къ камельку и между ними молодая женщина узнала своего близкаго сосѣда Алампада Черкой, привезшаго въ городъ на продажу мясо. Разговорившись съ хозяиномъ, она тутъ-же запродала ему свое масло.

Послѣ чаю, когда уже совсѣмъ разсвѣло, Дмитрій досталъ изъ сумъ своихъ лисицъ, перекинулъ связку черезъ плечо, а три штуки взялъ въ правую руку, въ лѣвой помѣстилась связка бѣлокъ, сумы съ остальной пушниной онъ взвалилъ на Барбару и супруги вышли на улицу.

Днемъ, благодаря движенію по улицамъ, городъ произвелъ на молодую женщину прямо ошеломляющее впечатлѣніе, такъ-что она съ открытымъ ртомъ зѣвала по сторонамъ, не видя ничего передъ собой.

Походивъ по базару, Дмитрій со своей спутницей направился къ гостинному, гдѣ и началась настоящая продажа. Супруги заходили въ лавки, тамъ у нихъ ощупывали, оглаживали, встряхивали, осматривали и чуть не взвѣшивали ихъ товаръ; торговались самымъ безбожнымъ образомъ, причемъ ухитрились обсчитать на двѣнадцать бѣлокъ и произвести изчезновеніе одной лисицы. Какъ ошпаренные выскочили они изъ послѣдней лавки, такъ что ужь на крыльцѣ только Дмитрій запряталъ полученныя деньги въ бумажникъ. Когда въ другой лавкѣ онъ вздумалъ купить себѣ мѣдный тазикъ — давнишнюю свою мечту, чтобы было, какъ у князя, то въ добавокъ ко всему оказалось, что гдѣ-то ему всучили двѣ фальшивыхъ трехрублевки.

Барбара на полученныя за масло деньги купила себѣ на рубаху сарпинки, а матери и отцу дабы; остальныя кредитки и мелочь запрятала далеко, далеко, на самое дно кармана нижней рубахи.

Уже начало смеркаться, когда супруги вернулись на квартиру.

Услышавъ колокольный звонъ, Барбара хотѣла идти въ церковь, но хозяйка ее отговорила, обѣщаясь завтра пойти съ нею въ соборъ, гдѣ, по случаю царскаго праздника, долженъ былъ служить самъ архіерей.

Нарядившись въ свой черный суконный «сонъ», обшитый по краямъ широкими красными каймами, надѣвъ на голову высокое изъ чернаго бѣличьяго мѣха «бергесе», Барбара, въ сопровожденіи квартирной хозяйки, направилась въ церковь. Разрумяненныя морозомъ щечки, слегка заиндевѣвшія длинныя рѣсницы, изъ рамки которыхъ выглядѣли блестящіе, нѣсколько наискось прорѣзанные черные глазки, маленькія, обутыя въ ровдужныя «этербесы» ножки, оригинальный «сонъ» и «бергесе» дѣлали молодую женщину почти хорошенькой. Это сейчасъ-же и замѣтили попавшіеся ей на встрѣчу два писарька мѣстнаго областного управленія, которые такъ-таки просто и сказали: — Вишь, шельма: хорошенькая якуточка.

Архіерей въ золотой шапкѣ, пѣвчіе, а подъ конецъ церковный парадъ на площади окончательно поразили молодую дикарку. Когда сначала толстый капитанъ, а потомъ тонкій поручикъ что-то закричали, когда задвигались сначала черные солдаты мѣстной команды, а за ними красные казаки, когда затрещалъ одинъ барабанъ и затрубилъ рожокъ, Барбара чуть не умерла со страху, а когда солдаты, проходя мимо капитана, всѣ сразу что-то громко закричали, она хотѣла бѣжать; только хозяйка и удержала.

Вернувшись изъ церкви, онѣ застали дома все въ парадѣ: чай съ крупичатыми оладьями, на столѣ графинъ съ водкой, вяленое мясо, пупки, кобылье сало и кусочками порѣзанный калачъ. Переходя отъ удивленія къ удивленію отъ видѣннаго и слышаннаго, Барбара не замѣтила, какъ подошелъ вечеръ.

Зажгли свѣчи, на средину большой комнаты поставили два стола, на нихъ положили карты, откуда-то начали появляться чужіе мужчины и началась игра. Подвыпившій Дмитрій тоже помѣстился за однимъ столомъ. Разъ по разу вынималъ онъ деньги, клалъ ихъ на столь затѣмъ, чтобы подвинуть къ высокому сѣдому старику, который только и дѣлалъ, что клалъ одну карту на лѣво, другую направо. Хозяйка частенько наливала рюмки и подносила на подносѣ играющимъ. Тѣ пили, пилъ и Дмитрій. Потомъ, Барбара видѣла, что Дмитрій пересталъ класть деньги, и заговорилъ что-то о конѣ и сорока рубляхъ.

— Давай деньги! рѣзво обратился онъ, наконецъ, подойдя къ ней: — тѣ, что за масло.

Барбара послушно дала ему, оставшіеся у нея пять рублей.

— Всѣ?

Всѣ, робко отвѣтила она, такъ какъ солгала: у нея осталось еще шестьдесятъ девять копѣекъ. За деньгами пошла купленная ею даба и сарпинка. Дмитрій проигрался въ пухъ и прахъ. Алампадъ Черкой согласился довести ихъ на своихъ быкахъ домой.

Быки медленно плелись, Барбара сидѣла на заднихъ дровняхъ, сильно зябла и чуть не плакала, когда передъ ея глазами рисовалась сарпинка въ крупныя розовыя клѣтки съ едва замѣтными блѣдно-голубыми полосками.

Оспоюнъ мрачно сосредоточенный шагалъ пѣшкомъ позади, по временамъ сердито сплевывая.

В. С. Илличъ.

(OCR: Аристарх Северин)