Въ когтяхъ.
(Туманная картина изъ якутской жизни.)
«Сибирская Жизнь» №3, 4 января 1909 г.
Былъ ясный iюньскій день. Подъ открытымъ небомъ, въ огромной, усѣянной неприхотливыми сѣверными цвѣтами, столбовой городьбѣ, окружавшей лѣтникъ родового старшины Байбала, копошился народъ. Это якуты Кэлэгэйскаго наслега Балыкскаго рода собрались на сходку для передѣла покосныхъ участковъ. Полуденное солнце мягко, ласкающе палило горячими лучами спины и головы родовичей, а легкій прохладный вѣтерокъ, тихо вѣявшій изъ-за синѣющаго зеркальнаго простора кормильца озера — Эбэ, пріятно охлаждалъ вспотѣвшія лица; тутъ же неподалеку стройно возвышавшійся могучій лиственный лѣсъ, распустившійся во всей красѣ, нѣжно тѣшилъ обоняніе родовичей своимъ остро ароматнымъ запахомъ. Но эта картина природы, хотя и рѣдко выпадающая на суровую долю сѣвернаго жителя, родовичей не трогала и нисколько даже не занимала. Повидимому, имъ не до того...
Всѣ они, въ ожиданіи своихъ тойоновъ *), расположившись на травѣ тутъ и тамъ, то кружками, то кучками, грустно толковали о злобѣ дня, о покосахъ. Изъ тихихъ и отрывочныхъ вздыханій, безслѣдно таявшихъ въ жаркомъ разрѣженномъ воздухѣ, все таки привычнымъ къ говору ушамъ можно было ловить слова и смыслъ ихъ. То были исключительно горькiя жалобы на свою тяжелую участь. Одинъ плакался: «годъ удался сухой, а покосъ у меня на высокомъ мѣстѣ и оттого все на немъ засохло... бѣда!» Другой вздыхалъ: «вотъ вчера табунъ лошадей нашего богача Ыргайа разрушилъ изгородь и потравилъ мой аласъ **), до гола изгрызъ... отъ нихъ, окаянныхъ, отбоя нѣтъ. Что дѣлать — не знаю».. «Меня разорили депутаты ***), хныкалъ третій, видно позабыли Бога и людей престали стыдиться: оцѣнили мой покосъ въ 200 копенъ!.. Даже прежде, въ прошлые урожайные года оцѣнивали въ 150 копенъ. Это разореніе!»... И много раздавалось еще голосовъ и все въ томъ же тонѣ. Печальная мелодія...
*) Тойонъ ближе всего можетъ быть передано словомъ „баринъ“.
**) Аласомъ называется огороженная для покоса чистая, ровная ложбина съ озеромъ по серединѣ, встрѣчающаяся на плоскогорьяхъ.
***) Депутаты — присяжныя лица, которыя передъ каждымъ передѣломъ снаряжаются за извѣстное вознагражденіе для осмотра и оцѣнки въ копнахъ урожая каждаго покоснаго участка.
Но вотъ пріѣхали ожидаемые: наслежный староста, приглашенный на родовую сходку для наблюденія за безобиднымъ производствомъ передѣла покосовъ и мѣстный тойонъ-кулакъ Ыргай, тотъ самый, хищническому напору дикихъ табуновъ котораго не можетъ противостоять никакая городьба.
Это былъ толстый старикъ съ внушительнымъ брюшкомъ, морщинистымъ лицомъ, съ котораго и безъ того скудная растительность была повыщипана самимъ же хозяиномъ отъ нечего дѣлать въ тѣ долгіе и бездѣльные дни, которыхъ у него слишкомъ много, но за то подъ сильно выступавшимъ подбородкомъ свѣшивался дряблый слой жира, называющагося у якутовъ «мехохъ» и служащаго символомъ обилія и достатка, за ростомъ котораго Ыргай слѣдилъ со сладкимъ удовольствіемъ, и въ минуты особливаго благодушества, а это случалось чаще всего послѣ ѣды, онъ, съ наслажденіемъ покрякивая, любовно шлепалъ и теребилъ его...
Прибытіе дюже жданныхъ лицъ зашевелило собравшихся родовичей: кружки и кучки засуетились, распались и образовали одинъ большой кругъ для засѣданія. Въ середину круга важной, развалистой походкой, зорко посматривая вокругъ хитрыми глазами, пробрался тойонъ Ыргай. Усѣвшись на траву по тунгузски, т. е. обѣ ноги аккуратно подложивъ подъ себя накрестъ, и, для пущей важности, заручившись у собранія разрѣшеніемъ на слово, началъ говорить своимъ старческимъ голосомъ, напряженно и мѣрно водя властный взоръ свой изъ стороны въ сторону, повидимому не безъ желанія подѣйствовать на слушателей. «Друзья, говорилъ онъ, вы сами знаете, какъ меня обидѣли депутаты; они неслыханно высоко оцѣнили мои покосы, потому мнѣ предстоитъ лишиться своихъ немногихъ „движущихся“, которыя только и пропитывали насъ, цѣлый домъ душъ. Поэтому я твердо, крѣпко требую, чтобы вы сбавили 100 копенъ, т. е. только одну четверть съ оцѣнки депутатовъ. Помните, друзья, я шутки шутить не люблю; я настою на своемъ. Если не согласитесь исполнить мое слово, то не увидите добра отъ меня. Тогда я прекращу всякій передѣлъ покосовъ, донесу въ «высшій русскій судъ» и никто ужъ не смѣй тогда косить до полученія указа! Судъ самъ разберется, наладитъ, направитъ насъ если ужъ всѣ стали умны и самостоятельны и потому не можемъ сговориться... „Ладно, ладно—пусть!“ заключаетъ съ азартомъ Ыргай, будучи увѣренъ въ побѣдѣ и ждетъ отвѣта.
Глубокое гробовое молчаніе...
Но это молчаніе было только наружное, внѣшнее, а внутри почти у каждаго изъ этихъ забитыхъ и дѣйствительно обиженныхъ судьбой существъ происходило бурное броженіе. Возмущенное чувство такъ и рвалось вылиться наружу по адресу алчнаго тойона въ формѣ безсвязныхъ выкриковъ измученной, измотанной души, дышущихъ безпредѣльной ненавистью и злобой: „У-уй какой ты злобный!.. Депутаты итакъ изъ боязни оцѣнили только одну треть того, что ты выкосишь, а ты еще жалуешься, «обиженъ» говоришь, какъ будто въ насмѣшку надъ нами. Ы-ый, окаянный! сколько у тебя и безъ того богатства, а ты еще и еще тянешься раздавить насъ, своихъ бѣдныхъ сородичей!. Разругать бы тебя за это, плюнуть бы въ лицо, такъ прямо и плюнуть передъ народомъ!“..
Но еще моментъ — и внутри разгоряченнаго полный переворотъ, его какъ будто обкатили холодной водой. Здравый смыслъ, на время заглушенный бѣшеной страстью, наконецъ опомнился и испугался дерзкаго полета разъяреннаго чувства, и передъ нимъ ужъ мелькаютъ, наводя страхъ и ужасъ, яркіе, огненные образы тѣхъ многочисленныхъ послѣдствій, которыя неизбѣжно потянулись бы не только вслѣдъ за публичнымъ оскорбленіемъ тойона, — о Боже сохрани отъ этого! — но и за простой неуступкой его требованію. И вотъ, представляется ему, тойонъ, не получивъ согласія, разражается страшными угрозами, прекращаетъ передѣлъ и ѣдетъ въ городъ къ тому «высшему русскому суду», о которомъ говоритъ и съ которымъ онъ повидимому знакомъ... Тѣмъ временемъ эти прекрасные, сухiе дни удобные для покоса, пропадаютъ даромъ въ ожиданіи указа отъ «высшаго суда», который, по глубокому убѣжденію, въ концѣ концовъ принесетъ только горе да печаль, потому что и «высшій судъ» состоитъ изъ живыхъ существъ, а живыя существа, по весьма опредѣленному взгляду якутской пословицы, всѣ стремятся къ влагѣ, т. е. къ обилію и богатству...
Но и этимъ дѣло еще не кончается: тамъ, въ перспективѣ недалекаго будущаго, рисуется въ воображеніи не менѣе страшная картина: вотъ онъ, бѣднякъ, нуждаясь въ самомъ необходимомъ, приходитъ къ этому самому Ыргаю (больше ужъ не къ кому) просить въ долгъ немного чаю, немного муки и соли. Ыргай, видя это, на самой высотѣ адскаго торжества и, откинувъ назадъ голову, трясущуюся отъ глубоко волнующаго удовольствія, съ нескрываемымъ злорадствомъ, стараясь какъ можно сильнѣе уколоть, уничтожить его, размѣреннымъ голосомъ отчеканиваетъ: «Э-э, неужели «ты», умный и самостоятельный человѣкъ, нуждаешься въ насъ, малыхъ людяхъ?!. Вѣроятно ошибся, лучше ворочайся тою дорогою, по которой пришелъ, въ свой полный амбаръ... Я тебя не трогаю и ты меня не безпокой!»
Изъ этихъ и подобныхъ имъ представленій у родовичей необходимо слагается одно заключеніе: лучше уступить добромъ... Сообразно съ этимъ, наконецъ, напряженное гробовое молчаніе нарушается и слышится неувѣренный, невнятный, какъ будто въ бреду, глухой голосъ: «тойонъ подходящее говоритъ... можно уступить»... А за нимъ слышатся другой, третій и далѣе голоса, но уже, чѣмъ дальше, тѣмъ все внятнѣе, наперерывъ смѣлѣе и громче, какъ будто каждый голосъ желалъ увѣрить тойона въ томъ, что онъ именно — а не кто другой, первый и лучше всѣхъ сказалъ въ его пользу. Блюститель же безобиднаго передѣла, наслежный староста, который все время былъ глубокомысленно занятъ вытягиваніемъ изъ большущей трубки крѣпкаго табачнаго дыма и выпусканіемъ его разнообразными клубками и струйками, тоже встрепенулся и сталъ съ авторитетнымъ видомъ поддакивать и даже счелъ было своимъ долгомъ отъ избытка чувствъ поблагодарить родовичей за ихъ трогательную любовь и уваженіе къ своему единственному достопочтенному старцу, но, встрѣтивъ слишкомъ недвусмысленный взглядъ послѣдняго, который отнюдь не намѣренъ былъ видѣть въ этой сбавкѣ нѣчто сверхъ должное, принужденъ былъ замяться и замолчать...
Сымытъ
(OCR: Аристарх Северин)