Багибо, тойонумъ *).

«Сибирская Жизнь» №8, 11 января 1901

Давно это было. Много воды утекло съ тѣхъ поръ, — верхо-вилюйское комиссарство превратилось въ округъ и о самыхъ комиссарахъ сохранились только смутныя преданія, переходящія въ эпосъ.

*) Спасибо, баринъ.

То было время «патріархальныхъ» отношеній, когда въ оффиціальныхъ бумагахъ писалось за всяко—просто: «верхо-вилюйскому комиссару, господину XII класса Ивану Петровичу»; — когда сошки помельче пользовались «кормленіемъ», а начиная съ комиссара имѣли особую, освященную обычаемъ, прерогативу, аналогъ которой можно найти развѣ въ древне-русскомъ княжескомъ «полѣтье».

Такое полѣтье пріурочивалось къ зимнему сезону, когда никакiя тайги и болота не спасали улусниковъ отъ обязанности «многiя дани платить».

«Господинъ XII класса Иванъ Петровичъ» сегодня всталъ чуть—свѣтъ и немедленно же его хриплый съ перепоя голосъ сердито проскрипѣлъ:

— Никушка!

На зовъ показался дюжій казакъ, сердито выглядѣвшій на патрона: голова и у него тоже трещала «отъ крупицъ, падающихъ со стола господъ», какъ счелъ своею обязанностью сострить о. протоіерей, вчера заставшій Никушку жадно припавшимъ къ комиссарской полведерной флягѣ.

— Въ Сунтаръ коней ладь!

— Ладно...

Никушка повеселѣлъ.

Хорошо ѣздить «въ якуты» съ комиссаромъ, а съ Иванъ Петровичемъ — лучше и ненадо! «Всѣхъ мѣръ человѣкъ! Надо бы лучше, да некуда», — говорили про него казаки, хоть разъ побывавшіе съ нимъ въ полѣтье.

Лютъ на якутовъ былъ Иванъ Петровичъ. Его единственный глазъ, какъ увѣрены были якуты, на полъ-аршина въ землю видитъ. Якутскій юморъ этимъ единственнымъ глазомъ объяснялъ и лютость «господина XII класса».

— Этому и умирать не страшно, — говорили они, — всего только одинъ глазъ закрыть...

Но къ «своимъ» онъ былъ добръ и снисходителенъ. Живя самъ, онъ умѣлъ давать жить другимъ, и комиссарскій аппетитъ всегда осложнялся аппетитомъ спутниковъ — подчиненныхъ. Часто, при ихъ приближеніи, населеніе цѣлыхъ урочищъ, если успѣвало, безслѣдно исчезало.

Но теперь какими то судьбами «управляющимъ якутской округой» назначенъ былъ «волтерьянецъ», косо смотрѣвшій на безгрѣшное лихоимство. «Что собака на сѣнѣ: сама не ѣсть и скотинѣ не даетъ», — безъ всякого стѣсненія опредѣляли его въ своемъ интимномъ кругу «комиссары». Уже возы доносовъ полетѣли въ иркутскую губернію, къ которой тогда принадлежала нынѣшняя якутская область, изъ которыхъ, какъ дважды два, было ясно, что, «потакая тварямъ», управляющій «охулу кладетъ» на русскихъ, и прозрачно, ссылками на бывшія сто лѣтъ назадъ возстанія якутовъ, намекалось на то, что «не было бы какого дурна» отъ такого поношенія «комиссарскаго сана»... А пока что, приходилось все же ухо востро держать. Хуже всего, что якуты, почуявъ перемѣну вѣтра, не такъ охотно дани несли.

— Пронюхали, твари! — думалъ комиссаръ, лежа на нартахъ, сплошь закутанный въ мѣховую груду. — Ну, да «Иванъ—Петровичу» да-ашь!..

* * *

Неисповѣдимыми, однимъ якутамъ извѣстными путями, въ сунтарской управѣ, на сотой верстѣ отстоящей отъ «резиденціи» «господина XII класса», уже знали о надвигающейся грозѣ, едва только комиссаръ проѣхалъ два первыхъ станка. Заволновалась управа и письмоводитель потребовалъ на экстренный «муніакъ» (сходъ) родовыхъ старшинъ и всѣхъ «бойкихъ» (богатыхъ тойоновъ) для вырѣшенія вопроса, «сколько дать, какъ собрать и въ какомъ видѣ вручить». О томъ-же, давать ли — даже и вопроса не поднималось среди «родовыхъ». Только Егорша уперся.

— Кто хочетъ, давай, — я самъ возьму съ комиссара, — коротко оборвалъ онъ всѣ доводы и убѣжденія.

Дерзкій человѣкъ былъ Егорша. Первый богачъ улуса, — однихъ неѣзжалыхъ кобылицъ до 300 головъ въ табунахъ ходило, рогатому скоту онъ самъ точнаго счета не зналъ, — онъ былъ выбранъ представителемъ на коронаціонныя торжества Александра Благословеннаго, лично былъ представленъ царю и былъ пожалованъ серебряной медалью и кортикомъ въ серебряныхъ ножнахъ. Бѣсъ гордости обуялъ его, онъ возомнилъ себя чуть не равнымъ комиссару, всячески перечилъ ему. И здѣсь онъ наотрѣзъ отказался отъ взноса своей доли.

— Я самъ возьму съ комиссара. — Это было послѣднее слово Егорши. Дверь юрты хлопнула, окутавъ цѣлымъ облакомъ холоднаго пара недоумѣвающій муніакъ.

А комиссаръ ужь близко. Уже изъ двухъ флягъ водки одна, не безъ сотрудничества, положимъ, Никушки, была на половину опорожнена. Другая была неприкосновенна: она предназначалась для «угощенія» тойоновъ, — мѣра — только что принятая Иваномъ Петровичемъ, въ виду новаго курса «управляющаго округой», для прикрытія прежней наготы собиранія «даней лихихъ».

Измучился Никушка, вынося полубезчувственнаго «господина XII класса» на станкахъ. Но близокъ Сунтаръ, отведетъ душу и Никушка.

* * *

Комиссаръ пьянымъ пьянъ и, какъ догадывается Никушка по доносящемуся до него храпу, мертвецки спалъ, когда снопъ искръ, вырывавшихся изъ широкой трубы управского камелька, какъ библейскій столпъ огненный, указалъ дорогу нашему «избранному народу Божію».

Рѣзкій звукъ комиссарскаго колокольчика, въ пятидесятиградусномъ морозѣ донесшійся до управы, когда запрягали только лошадей на послѣднемъ станкѣ, произвелъ цѣлый переполохъ. Всѣ засуетились и первымъ дѣломъ поставили сторожей караулить приближеніе «тойонъ-комиссара».

Быстро подкатила нарта, двери распахнулись и, подхваченный подъ руки почетнѣйшими людьми улуса, комиссаръ былъ почти внесенъ въ юрту. Ярко пылалъ камелекъ, пахло свѣжей хвоей сосны, которой сплошь покрытъ былъ полъ и скрыты дефекты стѣнъ юрты, пыхтѣлъ громадный самоваръ, единственно хранимый на случай такихъ чрезвычайныхъ визитовъ, но комиссару не до чаю. Хмѣль съ новой силой охватилъ его въ тепломъ помѣщеніи и комиссаръ, какъ снопъ, повалился въ отведенномъ на такой конецъ помѣщеніи, успѣвъ только проговорить собравшимся: „завтра“...

Рано утромъ, сообразно данной инструкціи, Никушка уже «все» приготовилъ. Въ углу большого помѣщенія, выбранномъ такъ, чтобы все происходящее было видно, комиссару, на кругломъ треногомъ столѣ постланъ красивый платокъ, на которомъ помѣщена бутылка съ водкой и небольшая чайная чашка.

Ровно въ восемь часовъ начали появляться «почетные родовичи» и однообразно повторять одну и ту же процедуру.

Дверь отворяется, входитъ тойонъ, одѣтый по праздничному и при кортикѣ, если таковой полагался ему по должности.

— Седерастуй, тойонумъ! — съ низкимъ подобострастнымъ поклономъ обращался якутъ.

— Здорово, здорово!.. Угощайся...

Жестъ рукой въ уголъ съ водкой указывалъ, чѣмъ угощаться. Якутъ наливаетъ чашку, медленно—медленно, до послѣдней капли, выпиваетъ живительную влагу и осторожно кладетъ подъ платокъ свою долю «дани» пришедшейся по разверсткѣ.

— Багибо, тойонумъ!

Низкій поклонъ, и дверь юрты выпускаетъ гостя, чтобы дать мѣсто новому даятелю.

Много пришло народу. Дверь еще разъ взмахнулась и когда густой паръ схлынулъ, комиссаръ не безъ злорадства увидѣлъ низко согнувшагося въ поклонѣ, смирившагося строптивца.

— Сетерастуй, тойонумъ! — проговорилъ Егорша, и получивъ обычное указаніе, направился къ столу. Налилъ, со смакомъ выпилъ и полѣзъ рукой подъ платокъ...

Комиссаръ остолбенѣлъ отъ гнѣва и неожиданности. Егорша, высунувъ руку, сгребъ въ горсть столько даяній, сколько могла вмѣстить его медвѣжья лапа, медленно сунулъ въ карманъ и методическимъ шагомъ направился къ выходу...

— Багибо, тойонумъ!

Низкій—низкiй поклонъ — и прежде, чѣмъ комиссаръ пришелъ въ себя, дверь юрты захлопнулась за Егоршей...

Комиссаръ хотѣлъ крикнуть, чтобы Никушка остановилъ мерзавца, но голосъ не повиновался ему; хотѣлъ самъ расправиться, но ноги не слушались: на него напалъ столбнякъ...

— Нику-ушка-а! — наконецъ вырвался отчаянный крикъ...

— Да туточки давно я, баринъ!

— Тойонумъ шипка спи.

— Ты! Егорша! Тебѣ чего? — дико глядя на него, проговорилъ, наконецъ, комиссаръ.

— Да мы никакъ съ Егоромъ съ Митричемъ полчаса все добудиться не могимъ..

Бережно подъ руки самъ Егорша высадилъ «тойонъ-комиссара» и почтительно ввелъ въ управу...

Комиссаръ былъ доволенъ поѣздкой. Одно не хорошо: въ пьяномъ видѣ онъ самъ разболталъ про свои видѣнія и долго послѣ того въ Якутскѣ, вмѣсто «допиться до чертиковъ», говорили: «допиться до Егорши...»

В. С. Е.

(OCR: Аристарх Северин)

Побѣгъ.

(Разсказъ капитана).

«Восточное Обозрѣнiе» №286, 25 декабря 1905

... Взгляды вы мои знаете, — всегда я интересовался освободительнымъ движеніемъ... Приходилось черезъ третьи руки и болѣе осязательно «выражать сочувствіе»... И, откровенно говоря, я обрадовался, когда случай столкнулъ меня на пароходѣ съ партіей ссыльныхъ, отправляемыхъ въ Якутскъ.

Партія попалась добрая.

Славные ребята, — весельчаки, пѣвуны...

Мы съ Иваномъ Егоровичемъ, — знаете, тотъ, что потомъ подъ Мукденомъ убитъ? — прямо-таки подружились съ ними...

А все-таки гора съ плечъ свалилась, когда, сдавъ съ парохода партію въ Якутскѣ, мы только выжидали нагрузки, чтобы двинуться въ обратный путь.

Сидимъ на рубкѣ, кейфуемъ... Вдругъ поднимается къ намъ одинъ изъ новыхъ пріятелей и таинственно шепчетъ:

— Мнѣ надо съ вами переговорить по очень важному дѣлу.

Идемъ.

— Вы должны увезти двоихъ товарищей.

— Какъ увезти? Какихъ товарищей? Оказывается, задумали бѣжать и, въ силу хорошихъ отношеній, рѣшили воспользоваться нашими услугами.

— Да мы то причемъ? И какъ увезти при такой массѣ народа?

— Въ корзинѣ доставимъ. Только въ трюмъ не ставьте, — остальное не ваше дѣло.

Перспектива не улыбалась, но, каюсь, ложный стыдъ мѣшалъ намъ напрямки отказаться отъ лестнаго порученія и мы попросили ночи стоянки на размышленіе.

Заглянули мы въ сводъ законовъ — каторга и въ лучшемъ случаѣ арестантскія роты... Тутъ и ложный стыдъ пропалъ, и по истеченіи срока мы наотрѣзъ отказались.

— Ну, и безъ васъ обойдемся, — было послѣднее слово конспиратора.

За нѣсколько минутъ до отхода двое рабочихъ торопливо внесли громадную корзину, которую сопровождала интеллигентнаго вида дѣвушка.

— «Онъ», несомнѣнно, — рѣшили мы. Подстрекаемые любопытствомъ, мы стали наблюдать, ожидая того момента, когда «онъ» выйдетъ изъ корзины.

На стоянкѣ у Мачи ко мнѣ запыхавшись вбѣгаетъ Иванъ Егоровичъ.

— Вышелъ...

— Не можетъ быть.

— Ей Богу, своими глазами видѣлъ. Пошелъ и я. Дѣйствительно, у корзины стоитъ худощавый молодой человѣкъ, котораго, какъ мнѣ казалось, я уже видѣлъ и, кажется, въ Якутскѣ.

— «Онъ», — согласился и я.

Прошло нѣсколько дней, но «его» мы съ тѣхъ поръ не видѣли.

— Вышелъ, — рѣшили мы, — на берегъ или пересѣлъ на другой пароходъ.

Дѣло, знаете, дорожное, да еще на пароходѣ... Дѣлать нечего, любопытство съѣдало, а съ другой стороны интересно было посмотрѣть, какъ смутится наша конспираторша, когда узнаетъ, что ея секретъ извѣстенъ и постороннимъ.

Я рѣшилъ обратиться къ дѣвушкѣ съ прямымъ вопросомъ. Подхожу и таинственно шепчу:

— Благополучно выпустили?

— ?!

— Ну, полно, я вѣдь все знаю.

— Я васъ не понимаю.

— Ну, молодого человѣка?

— ?!

— Да полно вамъ конспирировать. Вѣдь вы же вывезли политическаго изъ Якутска въ корзинѣ и на Мачѣ онъ изъ нея вышелъ, — я самъ видѣлъ, какъ вы съ нимъ разговаривали, — скороговоркой и полушепотомъ проговорилъ я, ожидая, какой эффектъ произведутъ мои слова.

— Ха ха-ха!..

Громкій, непрерывный хохотъ... Я думалъ, что съ нею истерика. Она порывалась что-то говорить, но пароксизмы смѣха душили ее.

— Да это бут... Ха ха-ха!.

Мое положеніе становилось глупымъ.

— Да это ак... — Ха ха ха!..

Мы начинаемъ привлекать вниманіе пассажировъ, и я облегченно вздохнулъ когда дѣвушка настолько успокоилась, чтобъ связно разсказать, въ чемъ дѣло.

Въ концѣ-концовъ я узналъ конспирацію: въ корзинѣ перевозились пустыя бутылки, а молодой человѣкъ быль самымъ рядовымъ акцизнымъ, приходившимъ для дѣловыхъ переговоровъ; его, я, дѣйствительно, видѣлъ по пути въ Якутскъ...

— Знаете — заключилъ свой разсказъ капитанъ, — часто приходилось бывать мнѣ въ дурацкомъ положеніи, но въ такомъ, — ей Богу! — никогда.

В. С. Е.

(OCR: Аристарх Северин)