Черная женщина.
(Изъ жизни Колымскаго края.)
А. Г. Клюге.
«Сибирскiй вѣстникъ» №148, 7 ноября 1895
1.
Въ оспенную эпидемію 188* года таинственная женщина бродила по ночамъ по улицамъ Нижне-Колымска. Многіе встрѣчали эту женщину, но никто не могъ сказать, куда она уходила и откуда появлялась для своихъ ночныхъ экскурсій. Люди, смотрѣвшіе на нее, оцѣпенѣвали и находились какъ бы во снѣ, пока она не исчезала какъ призракъ, какъ сновидѣнье. Одинъ смѣлый казакъ слишкомъ долго и пристально смотрѣлъ на нее: она обратилась въ яркую искру, закрутилась въ воздухѣ и погасла. Самое странное въ ней было то, что въ какую-бы лунную ночь ни шла она, не было видно тѣни ея. Это была „Оспа“, сошедшая на землю для казни людей и принявшая образъ черной женщины.
Медленно и плавно идетъ эта женщина въ темную осеннюю ночь по пустынной улицѣ соннаго города. Даже снѣгъ не хруститъ подъ ея ногами: она безшумно летитъ надъ землею, не задѣвая ея. Все тихо въ городѣ, только собаки, почуявъ недобрую гостью, заливаются протяжнымъ унылымъ воемъ, а она безстрастно подвигается впередъ и сѣетъ смерть на своемъ пути. Что ни взглянетъ на городъ, на кучку темныхъ, точно съежившихся отъ страха домовъ, то новый больной въ безпамятствѣ мечется въ нихъ; на какой домъ ни укажетъ она своимъ чернымъ, длиннымъ пальцемъ, къ утру въ немъ покойникъ лежитъ на столѣ.
Она одѣта въ черное и лица ея не видно: оно скрыто подъ длиннымъ чернымъ покрываломъ. Но она все видитъ сквозь него, хорошо видитъ тѣхъ, чьи образы запечатлѣны у нея въ памяти и никто изъ тѣхъ, кого она ищетъ, не укроется отъ нея. За ней невидимо слѣдуетъ ангелъ смерти и исполняетъ ея беззвучныя приказанія. И ходитъ эта женщина по городу, носится по берегамъ Колымы съ заимки на заимку, съ зимовья на зимовье и будетъ носиться до тѣхъ поръ, пока не исполнится ея время.
Такой воображали себѣ оспу, принявшую образъ женщины, всѣ колымчане, такой воображалъ себѣ ее и Иванъ, хотя Богъ миловалъ его отъ встрѣчи съ нею. Впрочемъ, было у него одно воспоминаніе, которое часто приходило ему на умъ и наводило его на мысль, что и онъ встрѣчалъ и видѣлъ оспу. Разъ, когда онъ ѣздилъ по тундрѣ, по чукотскимъ лагерямъ, ему „чудилось“ нѣчто, чего онъ не могъ себѣ объяснить естественнымъ путемъ. Его поѣздка была удачна: онъ „добылъ“ много разнаго добра у своихъ друзей чукчей и возвращался домой въ самомъ веселомъ настроеніи. Одно только безпокоило его: на возвратомъ пути у него стали побаливать глаза отъ снѣжныхъ пургъ и рѣзкаго сѣвернаго вѣтра. Недалеко отъ дома поднялась буря и, когда онъ всматривался въ поднявшіеся клубы снѣга, застилавшіе свѣтъ, чтобы оріентироваться и удержать въ умѣ расположеніе холмовъ, по которымъ узнаютъ дорогу, явилось ему таинственное видѣнье, и онъ не зналъ, какъ его объяснить и чему приписать: шалостямъ демоновъ тундры или колдовству шамана-чукчи, который, какъ полагалъ онъ, былъ на него золъ за то, что онъ не далъ ему даромъ бутылки водки. Но при всемъ своемъ уваженіи къ шаману, Иванъ не могъ дать ему бутылку водки, такъ какъ у него только и было три бутылки и на нихъ надо было пріобрѣсти одежду для дѣтей, оленя, котораго онъ задолжалъ товарищу, новый впряговой ремень для собакъ и другія мелочи. Онъ далъ шаману полную чашку водки и замѣтилъ, что тотъ, хотя выпилъ все до капли, все-таки остался недоволенъ и вмѣсто того, чтобы поблагодарить, сидѣлъ молча и глядѣлъ мрачнымъ, угрожающимъ взглядомъ куда-то въ даль, какъ-бы разсматривая въ пространствѣ что-то, ему одному только видимое. Потомъ онъ медленно поднялъ вверхъ руку, вытянулъ указательный палецъ и уставилъ его на плывущее по небу сѣдое облако. Всѣ чукчи и Иванъ вслѣдъ за ними подняли головы и посмотрѣли на облако. но ничего не увидѣли, кромѣ облака. Шаманъ засмѣялся тихимъ, беззвучнымъ смѣхомъ и закивалъ головою, точно онъ увидѣлъ въ облакѣ что-то пріятное, хорошее, что его радовало. Недаромъ говорятъ старые люди, думалъ Иванъ, что шаманы не только видятъ то, что другіе люди не видятъ, но слышатъ то, что другіе не слышать и глазами переговариваются съ демонами. И онъ вспомнилъ до мельчайшихъ подробностей странное поведеніе чукчи шамана, когда увидѣлъ то, что объяснить себѣ не могъ. Ему показалось, что далеко подъ холмомъ, точно задымившимся и исчезнувшимъ въ клубахъ снѣга, поднятаго вѣтромъ, шевелится черная точка. Вглядываясь попристальнѣе, онъ началъ различать оленей, нарту *) и сидящаго въ ней человѣка, который повидимому ѣхалъ къ нему на встрѣчу. Ему казалось, что незнакомый человѣкъ ѣдетъ во весь опоръ и въ то же время какъ будто не двигается съ мѣста. Не успѣлъ онъ еще рѣшить вопроса о томъ, кто незнакомецъ — чукча или тунгусъ, какъ двигающаяся нарта начала рости, подыматься вверхъ; вдругъ сѣрая, мутная тѣнь поднялась выше холма и ринулась на него съ бурей. Казалось, что она, эта странная тѣнь соединилась, слилась съ мутнымъ туманнымъ небомъ въ одну безобразную темную массу. Дальше онъ ничего не видѣлъ; пурга закрутилась вокругъ него, залѣпила ему глаза; собаки жалобно завыли и свернулись клубками. Онъ легъ подлѣ нарты съ боку, терпѣливо ожидая, пока не уляжется пурга, изрѣдка подымаясь и стряхивая снѣгъ.
*) Сани.
Когда буря утихла, Иванъ поѣхалъ дальше и послѣ мучительной ходьбы съ боку нарты, по поясъ въ снѣгу, добрался до ближайшей заимки Пантелѣихи.
Нѣсколько дней, по возвращеніи домой, Иванъ былъ подъ впечатлѣніемъ таинственнаго видѣнья на тундрѣ и все старался понять, что оно значитъ. Не было-ли это какое нибудь указаніе, предостереженіе со стороны добрыхъ, дружественныхъ ему духовъ, или колдовство обиженнаго имъ шамана? Теперь, послѣ появленія эпидеміи, онъ началъ думать, что это была оспа, черная женщина, которая тогда уже приближалась къ городу. При видѣ человѣка она слилась съ мглою, обратилась въ бурю, какъ потомъ она обращалась въ искру, по словамъ очевидцевъ, которыхъ были десятки. Итакъ, это не было колдовство шамана, это была черная женщина. Шаманъ безсиленъ противъ нея и не можетъ повелѣвать ею. Она послана Богомъ въ наказаніе грѣшнымъ людямъ и можетъ быть самъ шаманъ получилъ возмездіе изъ ея рукъ за сношенія съ нечистыми духами и лежитъ мертвъ въ своемъ пологѣ изъ оленьихъ шкуръ. Носятся слухи, что черная женщина бродитъ и по чукчамъ и ищетъ тѣхъ, которые отданы ей.
Въ городѣ никто не ждалъ страшной гостьи, а Иванъ, можетъ быть, меньше другихъ. Никто не чаялъ грозы, которая уже собиралась надъ головою. Всѣ попрежнему посѣщали вечерки*), увеселительныя сборища гораздо чаще, чѣмъ церковь и ставили на карту всякій лишній грошъ.
*) Вечернія увеселительныя собранія.
Иванъ по возвращеніи съ тундры въ ознаменованіе удачной поѣздки устроилъ у себя вечорку съ музыкой и пляской. Всѣ знаменитые балалаечники, всѣ пѣсенники были въ полномъ сборѣ, всѣ пригожія дѣвушки не упустили случая показать свою красоту и ловкость въ веселой пляскѣ. Не одна пѣсня была экспромптомъ сложена на Ивановой вечеркѣ, мѣстными бардами подъ наитіемъ какой-то безумной веселости, овладѣвшей всѣми присутствующими наканунѣ всеобщаго бѣдствія. Даже дряхлыя старухи, глядя, какъ пляшетъ, шалитъ и веселится молодежь, вспоминали свою молодость, приходили въ экстазъ и притоптывали старыми ногами въ тактъ пляски, вскрикивая обычное: „ца, ца, царликъ, царликъ!“ *). Самъ Иванъ оралъ, какъ угорѣлый, припѣвъ пѣсни, сложенной въ низовьяхъ Колымы:
Ой Дука, Дука сокъ
Дука сахарный кусокъ!
*) Подзадоривающій припѣвъ въ тактъ русской пляски: принятъ у нижне-колымцевъ и у обрусѣвшихъ юкагиръ.
Когда же всѣ усѣлись чинно и начали пѣть заунывную андыльщину *) Иванъ тоже подсѣлъ къ молодежи и шутя объяснялся въ любви дѣвушкамъ пѣснями. Дѣвушки отшучивались и осмѣивали его въ пѣсняхъ-же.
*) Эротическія пѣсни, по большой части старинныя и совершенно самобытныя.
Такъ веселились они, а смерть уже носилась надъ ними, высматривая себѣ жертвъ. Теперь, послѣ перенесенныхъ страданій, Иванъ, кажется, постигъ суету жизни и ничтожество людей, но и теперь онъ чувствовалъ отраду, когда вспоминалъ о хорошихъ, беззаботныхъ минутахъ своей жизни. Знать, сильна власть суеты мірской надъ человѣкомъ, когда онъ въ самые тяжелые дни своей жизни вспоминаетъ о мимолетныхъ радостяхъ своей молодости, о мгновеніяхъ былаго счастья!
Картины былыхъ радостей встали въ его памяти и носились передъ его глазами. На мигъ они будили въ немъ нѣчто похожее на надежду, что они повторятся когда нибудь въ жизни. Но мысль объ утраченныхъ на вѣки близкихъ существахъ тотчасъ же овладѣвала имъ и наполняла его душу горечью и отчаяніемъ. Воспоминанья о недавней беззаботной жизни дѣлали еще болѣе глубокой ту мрачную бездонную пропасть горя и скорби, которыхъ была полна его душа. Онъ прогонялъ ихъ, но они возвращались, растравляли его раны, яркими искрами вспыхивали въ умѣ, освѣщая картины былаго счастья. Они казались ему еще болѣе прелестными теперь, когда онъ глядѣлъ на нихъ сквозь слезы.
Знатно веселилась молодежь на Ивановой „вечоркѣ“, веселились и старики. Какъ разъ въ это время воротились изъ Средне-Колымска первыя нарты и привезли водку, которая уже вышла у тѣхъ купцовъ, которые занимались тайной ея продажей.
Иванъ раздобылъ пару бутылокъ и въ то время, какъ молодежь угощалась чаемъ, строганиной *), юкалой **) отцы семействъ пили круговую чашу зелена вина, какъ это поется въ пѣснѣ. Иванъ былъ веселъ, глядя на свою дочь-невѣсту и сына, мысленно сравнивалъ ихъ съ другими молодыми людьми и подыскивалъ имъ подходящихъ суженыхъ среди присутствующихъ. Онъ не думалъ тогда о горѣ и нуждѣ, онъ былъ обезпеченъ своимъ промысломъ до „новой воды“ ***), амбары его были полны всякаго добра. А теперь они пусты. Въ амбарѣ нѣтъ ни рыбы, ни оленей. Три замерзшихъ трупа лежатъ въ немъ и ждутъ погребенія; это — его жена, дочь и сынъ — жертвы безжалостной черной женщины. Они умерли одинъ за другимъ, почти въ одинъ день.
*) Мерзлая строганная рыба.
**) Нѣчто въ родѣ копченой и вяленой рыбы.
***) До вскрытія рѣкъ.
Съ тѣхъ поръ прошло уже нѣсколько дней, а Иванъ еще не оправился настолько отъ душевныхъ потрясеній, безсонныхъ ночей, проведенныхъ у изголовья больныхъ въ ожиданіи страшной развязки — чтобы быть въ силахъ выкопать имъ могилы и похоронить ихъ. Нечего было и думать о томъ, чтобы найти кого нибудь для этого дѣла. Въ это страшное время всякій думаетъ о самомъ себѣ, а не о другихъ. Съ помощью товарища-сосѣда, находившагося точно въ такомъ положеніи, какъ и онъ, Иванъ перенесъ умершихъ въ амбаръ, чтобы они не разлагались въ избѣ. Тамъ они лежали на полу на оленьихъ шкурахъ въ ожиданьи того времени, пока онъ не окрѣпнетъ настолько, чтобы отдать имъ послѣдній долгъ.
Лишившись всѣхъ взрослыхъ членовъ своего семейства, онъ самъ пересталъ бояться оспы. Ему казалось, что еслибы черная женщина пришла къ нему въ домъ, онъ мужественно подошелъ бы къ ней, поднялъ бы платокъ, покрывающій ея лицо, и заглянулъ бы въ ея страшные глаза, похожіе на могильныя ямы... При мысли о дорогихъ существахъ, лежащихъ безъ погребенія въ амбарѣ онъ, вскакивалъ съ мѣста, какъ безумный, метался по горницѣ, сверкая глазами и грозя кулакомъ въ пространство, произносилъ проклятія врагу — черной женщинѣ: „я не боюсь тебя и твоей мести, я проклинаю тебя. Мнѣ жизнь не нужна, возьми ее!“ Но вдругъ онъ схватилъ себя за голову и безпомощно опустился на лавку. Глаза его обратилась въ уголъ избы, гдѣ около камина спало, обнявшись и прижавшись другъ къ другу двое маленькихъ дѣтей, дрожа и всхлипывая сквозь сонъ. Двѣ дѣвочки 6 и 3 лѣтъ — это было все, что осталось ему отъ его семейства.
Когда глаза Ивана остановились на этихъ двухъ безпомощныхъ малюткахъ, волна жалости и нѣжности хлынула на него. Онъ вдругъ съ ужасомъ представилъ себѣ ту жалкую участь, которая ждетъ ихъ, — когда онъ умретъ, и мгновенно раскаялся въ своихъ слишкомъ смѣлыхъ мысляхъ о черной женшинѣ, въ своемъ безумномъ вызовѣ ей.
Страхъ обуялъ его; онъ бросился къ малюткамъ и распростеръ руки надъ ними, какъ бы желая оградить ихъ невинный сонъ отъ убійственныхъ взглядовъ черной женщины. Онъ чувствовалъ ея приближеніе и закрылъ дѣтей собою. Онъ дрожалъ за жизнь дѣтей и дрожалъ за свою жизнь ради нихъ. Неужели онъ будетъ оторванъ отъ нихъ, или они отъ него? Почему, зачѣмъ? Кому нужна ихъ смерть? Кому мѣшаетъ ихъ жизнь? Онъ не понималъ ничего въ этомъ несчастіи, которое обрушилось на него и на другихъ внезапно, непредвидѣнно, не понималъ смысла человѣческой жизни съ ея весельемъ и радостями, вдругъ смѣняющимися горемъ, которому нѣтъ ни конца, ни краю. Онъ никогда не могъ представить себѣ такого горя, какое постигло его, но теперь онъ увидѣлъ, что горю еще не конецъ и что ожиданье несчастья страшнѣе самаго несчастья. Для него теперь въ боязни за участь малолѣтнихъ дѣтей было еще больше муки, чѣмъ въ томъ, что онъ недавно пережилъ. Болѣзнь его жены, дочери и сына и развязка ея были почти внезапны, а теперь онъ тоскливо ожидалъ рѣшенія судьбы своихъ малютокъ, переходя отъ надежды на ихъ спасеніе къ увѣренности въ неминуемой ихъ гибели. Въ его испуганномъ и взволнованномъ воображеніи вставалъ грозный призракъ черной женщины, сѣющей смерть на берегахъ Колымы. Ему казалось, что она глядитъ въ его домъ черезъ прозрачную, какъ стекло, протаявшую отъ камина, льдину окна и ея черный палецъ уже направленъ на его спящихъ малютокъ, а безпощадная смерть невидимо простерла надъ ними свою костлявую руку.
Онъ подошелъ къ льдинѣ и испуганно вперилъ взоры въ темное пространство, слабо освѣщенное мерцаньемъ звѣздъ. На дворѣ была уже ночь. Но что это? Небо въ одномъ мѣстѣ объято пламенемъ. Огненное пятно показалось на краю горизонта, надъ небольшимъ холмомъ; дрожа и мерцая, разливалось оно по небу краснымъ заревомъ. Ужъ не сѣверное ли сіяніе восходитъ и играетъ на краю неба? Нѣтъ, это пламя пылающихъ костровъ стелется по небу. Сизый дымъ прямымъ неподвижнымъ столбомъ подымается вверхъ; нѣсколько звѣздочекъ мигаютъ въ немъ, свѣтлыми точками блестятъ въ дымномъ облакѣ. За холмомъ находится кладбище. Тамъ горятъ костры: люди таютъ мерзлую землю, чтобы рыть могилы для покойниковъ.
Иванъ вздрогнулъ. Онъ вспомнилъ, что и ему надо завтра раскладывать костеръ на кладбищѣ. Но не подождать ли рѣшенія участи малютокъ, чтобы вырыть могилу всѣмъ заразъ? А ему ужъ выроютъ другіе! Чувство недавняго отчаянія, горькое, щемящее чувство одиночества начало ослабѣвать. Сердце забилось спокойнѣе. Ему стало легче на душѣ отъ сознанія, что онъ не одинъ мучается, страдаетъ и ждетъ рѣшенія своей участи отъ страшной черной женщины, что его горе — горе всѣхъ.
Человѣкъ не любитъ быть одинокимъ ни въ радости, ни въ горѣ.
А. К.
(Продолженіе слѣдуетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
(Изъ жизни Колымскаго края.*)
«Сибирскiй вѣстникъ» №150, 9 ноября 1895
II.
Говорятъ, продолжалъ размышлять Иванъ, что каждый человѣкъ имѣетъ свою звѣздочку на небѣ. Пока живетъ человѣкъ, свѣтитъ и его звѣздочка, но она падаетъ и тухнетъ лишь только ея земной двойникъ умираетъ. Онъ тоскливо смотрѣлъ сквозь прозрачную льдину на прояснившееся небо, затканное сверкающими узорами звѣздъ, точно онъ хотѣлъ найти въ неисчисленной тьмѣ ихъ звѣздочки своихъ дѣтей... Было еще не поздно, а зараженный городокъ казался вымершимъ, такая тишина царствовала въ немъ. На улицахъ не было слышно ни голосовъ, ни пѣнья, ни смѣха людей, ни шума проѣзжающей нарты; даже собаки. точно понимая весь ужасъ того, что происходитъ въ домахъ людей, молчали и не оглашали воздухъ своимъ обычнымъ изступленнымъ воемъ. Еще недавно, почуявъ моръ, онѣ уныло выли, поднявъ къ верху морды, заранѣе оплакивая хозяевъ, теперь они молчали, какъ все кругомъ.
*) Продолж., см. № 148.
Нѣсколько звѣздочекъ одна за другой скатились по темносинему бархату небеснаго свода, сверкнули по немъ огненными струйками и погасли. Иванъ невольно сравнилъ эти падающія звѣзды со слезами. Въ его безнадежномъ горѣ ему казалось, что небо плачетъ о бѣдствіяхъ людей яркими огненными слезами....
Тяжелое предчувствіе овладѣло имъ; онъ отошелъ отъ окна, чтобы не видѣть падающихъ звѣздъ, уносящихъ съ собою въ бездну вѣчности человѣческія жизни.... Но еще долго мерещилось ему, какъ спитъ зараженный городокъ, черною точкой притаившійся на берегу широкой Колымы. Небо наклонилось надъ нимъ, глядитъ на него тысячами сверкающихъ очей своихъ и роняетъ на землю свои звѣздныя слезы.
Черная женщина нагрянула нечаянно, возвращался Иванъ опять къ воспоминаніямъ о только что пережитыхъ страданіяхъ. Послѣ первыхъ заболѣваній, не успѣлъ еще никто сообразить въ чемъ дѣло, какъ въ городѣ и по заимкамъ начали умирать люди. Никто изъ заболѣвшихъ не выздоравливалъ; каждый день былъ гдѣ нибудь покойникъ. Въ семьѣ Ивана въ первое время никто не заболѣлъ. Его жена и дочь цѣлые дни бѣгали по больнымъ сосѣдямъ справляться объ ихъ здоровьи, помочь что нибудь въ хозяйствѣ или просто поболтать. Женщины вездѣ вертятся, гдѣ не нужно. До того вертѣлись Ивановы бабы, что сами слегли одна за другою, Иванъ и сынъ его ухаживали за ними. Никакихъ трудовъ и расходовъ не жалѣлъ Иванъ для больныхъ. Зная, что больные, а въ особенности выздоравливающіе не могутъ ѣсть рыбы, онъ отправился къ купцамъ и съ обычнымъ Колымскимъ легкомысліемъ продалъ большую часть своего запаса и купилъ сахару, крупчатки, пряниковъ. За 20 фунт. крупчатки онъ отдалъ 300 крупныхъ рыбъ — моксуновъ. Но ему это было ни по чемъ: лишь бы жена и дочь выздоровѣли, съ ними онъ лѣтомъ вдесятеро больше добудетъ, если Колыма-матушка помилуетъ и понесетъ въ океанъ „ходовую рыбу“. Вернувшись отъ купцовъ домой, онъ началъ съ сыномъ разсматривать гостинцы и тогда только замѣтилъ, что сахаръ быль сырой и запачканный, крупчатка съ пескомъ и соромъ, а пряники зеленые отъ плѣсени. Онъ хотѣлъ нести обратно и обмѣнять на лучшіе, но потомъ махнулъ рукою: „у кого управу найдешь на нихъ, купцовъ, коли самъ командиръ съ ними дружество водить и по ихъ дудкѣ пляшетъ“. Онъ удовольствовался тѣмъ, что далъ себѣ слово выругать при первой встрѣчѣ прикащика Мылова, который не посовѣстился всучить ему такую дрянь.
Его заботы на счетъ больныхъ были напрасны. Онѣ почти ничего не ѣли, а только пили сладкій чай. Зато дѣти вдоволь полакомились зелеными пряниками и лепешками изъ крупчатки, которыя Иванъ жарилъ имъ на рыбьемъ жиру.
Прошло еще нѣсколько дней, и во многихъ домахъ, гдѣ еще недавно плясали на вечеркахъ, плакали навзрыдъ люди: дѣти оплакивали родителей, родители дѣтей, а въ иныхъ домахъ некому было ухаживать за больными, потому что болѣли всѣ. Встревоженный командиръ послалъ нарочнаго въ Средне-Колымскъ къ исправнику, но нарочнаго задержали въ карантинѣ на Крестахъ и потомъ вернули обратно. Но слухи о болѣзни въ Нижнемъ дошли наконецъ до начальства и оно послало изъ средняго фельдшера. Многіе обыватели воспрянули духомъ въ ожиданіи его пріѣзда, но ему ли справиться съ ужасной черной женщиной? Фельдшеръ былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ, робкій и обходительный. Онъ говорилъ со всѣми очень мягко и вѣжливо, но не давалъ никому никакихъ лѣкарствъ, оправдываясь тѣмъ, что ему докторъ не далъ.
— Подождите, говорилъ онъ, черезъ недѣлю пріѣдетъ докторъ съ лѣкарствами. Я послалъ уже нарочнаго къ нему. Онъ ужъ лучше меня съумѣетъ распорядиться.
Но больные не ждали ни лѣкарствъ, ни доктора, который съумѣетъ распорядиться, и преспокойно умирали, такъ что здоровые люди были не въ силахъ своевременно рыть имъ могилы.
Иванъ тоже позвалъ фельдшера и показалъ ему своихъ больныхъ. Фельдшеръ былъ такъ любезенъ, что пощупалъ у одной изъ больныхъ пульсъ, чѣмъ очень обрадовалъ Ивана, который въ глубинѣ души вѣрилъ, что одно прикосновеніе „дохтора“ можетъ облегчить больныхъ. Онъ тогда еще плохо вѣрилъ въ легенду о черной женщинѣ и не понималъ, что бороться съ ней невозможно.
— Можетъ, имъ горчишники поставить? нерѣшительно спросилъ онъ фельдшера. У меня горчица есть....
— Сдѣлайте такое одолженіе, отвѣтилъ, фельдшеръ.
— А можетъ имъ мокрымъ полотенцемъ голову обвязать?.!..
— Сдѣлайте такое одолженіе, былъ тотъ же отвѣтъ.
Иванъ пересталъ спрашивать дальше, потому что не могъ придумать ничего болѣе для облегченія больныхъ. Фельдшеръ ушелъ, обѣщавъ навѣдаться, когда прибудутъ изъ Средняго лѣкарства.
Наконецъ, пріѣхалъ столь ожидаемый фельдшеромъ врачъ, но никому не помогъ и никого не лѣчилъ. Онъ вошелъ къ Ивану въ домъ, одѣтый какимъ то чудакомъ. Онъ былъ завернуть поверхъ шубы простыней, смоченной карболкой, которая, все таки не заглушала спиртнаго запаха, который разилъ у него изо рта. Когда онъ показался на порогѣ, Иванъ бросился къ нему на встрѣчу, но докорь вдругъ попятился назадъ.
— Не подходите, не подходите! крикнулъ онъ, отступая къ дверямъ.
Иванъ отошелъ далеко отъ двери къ самому окну. Тогда докторъ осторожно подвинулся впередъ, остановился въ трехъ шагахъ отъ кровати, гдѣ лежала больная, пробормоталъ заплетавшимся языкомъ нѣсколько непонятныхъ словъ и также поспѣшно ретировался, какъ вошелъ. Слѣдовавшій за нимъ казакъ, сопровождавшій его по больнымъ, на порогѣ обернулся, посмотрѣлъ на Ивана, щелкнулъ себя по шеѣ, прищурилъ глаза и засмѣялся. Казакъ хотѣлъ дать понять Ивану, что докторъ пьянъ. Но въ этомъ не было ничего особеннаго: докторъ пилъ всегда и никогда не былъ трезвъ. О немъ слухи дошли и до Нижняго.
Черезъ два дня послѣ этого докторъ уѣхалъ такъ поспѣшно, что отъѣздъ его походилъ на бѣгство. Фельдшеръ уѣхалъ еще раньше и жители остались безъ всякой надежды на чью нибудь помощь, кромѣ Бога.
Трудное настало для Ивана время, когда заболѣлъ его сынъ. Больные метались въ бреду, дѣти плакали отъ страха и голода; Ивану некогда было стряпать имъ лепешки и они питались почти исключительно мерзлой рыбой, струганиной. Старшая дѣвочка сама ходила въ амбаръ, приносила рыбу, брала большой ножъ и, разостлавъ на колѣняхъ полотенце и прижавъ къ груди рыбу, стругала ее. Бѣлыя стружки круглыми завитками падали ей на колѣни и на полъ, младшая дѣвочка подхватывала ихъ и жадно ѣла. У старшей дѣвочки, которая смутно понимала общее горе, часто выступали слезы изъ глазъ и крупными каплями капали на стружки рыбы. Тогда Ивану становилось страшно жалко дѣтей. Онъ принимался варить чай, рубилъ послѣдній кусокъ сахару и угощалъ дѣтей. Младшая дѣвочка подбирала крошки сахару съ пола вмѣстѣ съ соромъ. Сахаръ трещалъ у нея въ зубахъ и она смѣялась. Иногда она просилась спать къ матери и немалаго труда стоило уложить ее на отдѣльныхъ полатяхъ, вмѣстѣ съ сестрою. Плачь и слезы дѣтей, стоны больныхъ приводили Ивана въ отчаяніе, онъ съ ужасомъ думалъ о томъ, что будетъ, когда онъ свалится съ ногъ. Кто тогда присмотритъ за дѣтьми и подастъ больнымъ питье? Положеніе ихъ будетъ тогда безнадежнымъ. Эта мысль удерживала его отъ окончательнаго упадка силъ. Ему нужно быть здоровымъ во что бы то ни стало и онъ не поддавался унынію, силы его утроивались, онъ дѣлалъ всѣ хозяйственныя дѣла и даже находилъ время кормить собакъ; которыя лежали подъ амбаромъ, привязанныя къ впряговому ремню и выли. Надежда на то, что больные выздоровѣютъ, не покидала его и давала ему бодрость.
Разъ вечеромъ, его больная жена почувствовала себя легче и попросила его, чтобы онъ привелъ къ ней маленькихъ дѣтей. Не говоря ни слова, она долго смотрѣла на нихъ, потомъ положила имъ руки на русыя головки, впала въ забытье и скончалась. Ея мертвые, тусклые глаза, обращенные на дѣтей, такъ и остались открытыми, пока Иванъ не закрылъ ихъ. Онъ увелъ дѣтей за перегородку въ чистую половину дома, гдѣ онѣ помѣщались со дня болѣзни матери. Старшая дѣвочка плакала навзрыдъ, потому что понимала все, что совершилось предъ ея глазами, младшая плакала отъ того, что ее увели отъ матери, съ которой она хотѣла лечь.
Иванъ хотѣлъ похоронить жену „по христьянски“. Онъ купилъ миткалю, сшилъ рубаху и надѣлъ на покойницу. Два, три сосѣда забѣжали на минуту, покрестились и помолились у ея изголовья. Младшая дѣвочка не отходила отъ матери, сидѣла у нея въ головахъ и забавлялась свѣтомъ восковаго огарка. Но всѣ усилія Ивана найти кого нибудь, кто помогъ бы ему сдѣлать ему гробъ и вырыть могилу, оказались тщетными: всѣмъ было недосугъ, всякому предстояли тѣ же заботы, что и ему. Онъ хотѣлъ обратиться къ бобылю Егорушкѣ, но ему сказали, что Егорушка вчера умеръ.
Егорушка жилъ бобылемъ давно уже. У него не было ничего своего, кромѣ одежды изъ оленьихъ кожъ на тѣлѣ, двухъ собакъ и полуразрушенной лачужки за городомъ. За то у него было доброе сердце; онъ постоянно работалъ для другихъ, а не для себя и былъ на посылкахъ у всего города. Всякій, кому нужно было ѣхать на тундру къ чукчамъ, а не было работника въ домѣ, звалъ Егорушку къ себѣ „на часъ“. Егорушка охотно поселялся въ чужомъ домѣ, „на часъ“ и исполнялъ всѣ хозяйственныя обязанности лучше самого хозяина: ѣздилъ въ лѣсъ по дрова на какихъ нибудь трехъ собачкахъ, самъ припрягаясь на трудныхъ мѣстахъ, возилъ воду, ходилъ на подледный промыселъ промышлять сѣтьми свѣжую рыбу, забавлялъ ребятишекъ. По пріѣздѣ хозяина онъ уходилъ въ другой домъ, гдѣ нуждались въ его услугахъ, уносилъ съ собою рыбу или оленя, котораго давали ему за труды и кормилъ ими не только себя, но и своихъ новыхъ хозяевъ. Кому нужно было послать нарту съ кладью куда нибудь недалеко, а не было кого послать вмѣсто себя или не хотѣлось ѣхать самому, тотъ звалъ Егорушку. Кому не хватало человѣка на неводѣ, тотъ бралъ его къ себѣ „въ товарищи“. По обычаямъ всякому, кто поступаетъ „изъ за рыбы“ пайщикомъ на чужой неводъ, дается „четвертая рыба“ т. е. четверть улова, но Егорушка быль нетребователенъ и довольствовался тѣмъ, что ему давали. Все, что ему давали люди, онъ дѣлилъ со всякимъ, у кого былъ недостатокъ въ пищѣ. „Мнѣ пошто копить запасъ, говаривалъ онъ, одна голова не бѣдна, хоть бѣдна да одна! лучше „дѣтному“ кому пособить“. Въ особенности тѣмъ замѣчателенъ былъ Егорушка, что былъ безусловно честенъ, хоть золото въ домѣ разсыпь, ничего не тронетъ.
Такимъ образомъ Егоръ былъ человѣкомъ общественныхъ надобностей. Всѣ пользовались его услугами, всѣ нуждались въ немъ и почувствовали бы лишеніе, если бы онъ куда нибудь надолго уѣхалъ. Всѣ его любили и онъ жилъ беззаботно какъ птица небесная, услуживая всѣмъ и каждому. Горожане и заимочники его кормили, чукчи снабжали его теплой одеждой.
Когда появилась эпидемія, Егорушка толкался по всѣмъ домамъ и оказывалъ посильную помощь: гдѣ за больными посмотритъ, гдѣ дровъ привезетъ и нарубитъ, гдѣ ребятишекъ понянчитъ, чтобы не раздражали взрослыхъ своимъ безтолковымъ плачемъ. Не одному покойнику выкопалъ Егорушка могилу, не одну безсонную ночь провелъ онъ у изголовья больныхъ не изъ корысти, не за плату, а за одно простое сердечное спасибо. Но въ одинъ день онъ исчезъ и не приходилъ ни въ одинъ изъ тѣхъ домовъ, гдѣ его съ нетерпѣніемъ ждали. Тѣ, которые нуждались въ немъ, начали разыскивать его по всему городу. „Куда дѣвался Егорушка?“ слышалось повсюду.
Наконецъ, кто то пошелъ въ Егорову лачужку. Тамъ на оронѣ *) на оленьей шкурѣ лежалъ мертвый Егорушка, его неразлучныя собаки лежали рядомъ, свернувшись клубками.
*) Полати вокругъ юрты, у стѣнъ.
Такъ умеръ Егорушка. Иванъ, глядя на трупъ жены, мысленно сравнивалъ ея судьбу съ судьбой Егорушки и находилъ, что жена его умерла, по крайней мѣрѣ, „по христіански“, окруженная дѣтьми и заботливыми попеченіями близкихъ людей, а злополучный Егорушка умеръ совсѣмъ не похристьянски. Бѣдняга можетъ быть не въ силахъ былъ затопить каминъ и замерзъ въ нетопленой избѣ! Ему вдругъ ясно представился одинокій, замерзшій трупъ въ холодной полуразвалившейся избушкѣ. Никто не плачетъ надъ нимъ. Некому поплакать, помолиться надъ нимъ и зажечь восковую свѣчу у изголовья. Никого нѣтъ у него близкихъ, кромѣ двухъ собаченокъ. Онѣ стерегутъ тѣло хозяина и по своему плачутъ по немъ... Но потомъ онъ подумалъ, что, пожалуй, лучше прожить бобылемъ и умереть одному въ обществѣ собакъ, какъ Егорушка. Хорошо имѣть добрую жену, красивыхъ, послушныхъ дѣтей, трудно жить бобылемъ, глядя на чужое счастье, но еще труднѣе, послѣ долгихъ лѣтъ счастливой жизни, лишаться дорогихъ людей. Зачѣмъ имѣть дѣтей, когда жизнь чаще всего устраиваетъ такъ, что или ихъ приходится хоронить, или самому умирать раньше времени и оставлять ихъ сиротами. „И съ ними горе и безъ нихъ горе“, повторялъ въ сотый разъ Иванъ и грустно смотрѣлъ на своихъ спящихъ подъ заячьимъ одѣяломъ малютокъ. Не пришлось Ивану похоронить жену такъ, какъ онъ хотѣлъ. Не успѣлъ онъ еще кончить приготовленій къ похоронамъ, какъ умерла его дочь; приходилось думать о двухъ похоронахъ. Всѣ его заботы сосредоточились теперь на больномъ сынѣ. Горячо просилъ онъ Бога оставить ему его, оставить кормильца на старость. Его мольбы были напрасны: судьба какъ разъ щадила тѣхъ, кто наименѣе былъ дорогъ его родительскому сердцу — маленькихъ дѣвочекъ.
Когда первый трупъ сталъ издавать дурной запахъ, появился третій трупъ: умеръ сынъ на рукахъ Ивана. Тогда окончательно пришлось разстаться съ мыслію похоронить покойниковъ „по православному“, пришлось вынести ихъ въ холодное мѣсто и ждать распоряженій начальства.
— Надо сказаться командеру, сказалъ сосѣдъ, помогавшій ему выносить трупы, можетъ какое нибудь распоряженіе доспѣетъ... А у насъ силы только стало *).
*) „Только стало“ значитъ больше нѣтъ.
Дѣти подняли плачъ, когда увидѣли, что мамку выносятъ въ амбаръ. Иванъ долженъ былъ притвориться веселымъ и утѣшать ихъ. Младшую дѣвочку онъ посадилъ себѣ на плечи и, стараясь развеселить ее, бѣгалъ по избѣ и пѣлъ дѣтскую пѣсню:
Ужъ и такъ еще приводится.
На большой рѣкѣ доводится:
Мы на нерпочкахъ *) катаемся.
На сельдяточкахъ валяемся,
Сами съ собою возжаемся...
А сельдяжее тѣльно **)
Пригорѣло все оно
А икряный барабанчикъ***)
На рыбьемъ, на жиру...
— Пой, пой Варука! Вона дядя идетъ, пряникъ тебѣ дастъ.
Дѣвочка смѣялась сквозь слезы и лепетала.
— Дядя Варукѣ пряника дастъ.
*) Тюлень.
**) Жареныя сельди безъ костей.
***) Жареныя котлеты изъ икры.
А. К.
(Продолженіе будетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
(Изъ жизни Колымскаго края).
«Сибирскiй вѣстникъ» №152, 11 ноября 1895
Продолж., см. № 150.
III.
Утомленный всѣми этими безотрадными воспоминаніями Иванъ прикорнулъ на полатяхъ у ногъ дѣтей и забылся тревожнымъ нездоровымъ сномъ.
Ему снился тотъ же родной городокъ, родная рѣка, родное небо, но какъ прекрасны, какъ тихи были они! Ясная, лунная ночь серебряной скатертью легла на окрестныя снѣжныя поляны, протянулась, разметалася, покуда глазъ хватитъ подъ бирюзовымъ сводомъ неба, усѣяннаго звѣздами. Небо совсѣмъ иное, чѣмъ то, которое они недавно видѣли на яву. Оно какъ будто радуется радостью людей. Темная лазурь кажется веселой веселому взору человѣка; яркія звѣздочки похожи на улыбки, такъ кротко спокойно свѣтятъ и мерцаютъ онѣ, точно переглядываются и пересмѣиваются между собой. И нѣтъ зловѣщей тишины вокругъ: на улицахъ слышны голоса людей и смѣхъ. Изъ всѣхъ трубъ вьются къ небу столбы дыма и вырываются снопы искръ. Рѣзво вьются и носятся въ прозрачномъ лунномъ свѣтѣ искорки и тухнутъ. А съ верху, съ неба глядятъ на нихъ звѣздныя искры, которыя всегда горятъ и никогда не сгораютъ, вѣчно сверкаютъ и никогда не тухнутъ. Изъ большого дома доносятся звуки музыки. Это „вечерка“ у благороднаго общества, въ которомъ Иванъ иногда бывалъ принятъ. Иванъ подошелъ къ дому и глядитъ въ окно. Комнаты освѣщены; вездѣ горятъ свѣчи въ ярко вычищенныхъ подсвѣчникахъ. Большая зала полна гостей: все „общество“ здѣсь. Тутъ всѣ батюшки съ матушками, дьяконы съ дьяконицами и псаломщики съ псаломщицами и безъ нихъ и купцы съ толстыми супругами. На первомъ мѣстѣ сидитъ главный начальникъ округа казачій командиръ и красуется во всемъ блескѣ своего унтеръ-офицерскаго „мундира“. Около него — „довѣренный“ Иванъ Ивановичъ замѣчательный тѣмъ, что заставляетъ свою „Иваниху“ стряпать ржаные сухари съ рыбой пополамъ и продаетъ ихъ подъ видомъ иркутскихъ, за что терпитъ насмѣшки отъ добродушныхъ колымчанъ. Среди дамъ первыя мѣста занимали: командирша, извѣстная умѣньемъ покупать у заимочниковъ за 1 заварку чаю — фунтъ лебяжьяго пуху, дьяконица, умѣвшая вымѣнивать за 1 листъ листоваго табаку лисицу и иныя высокоодаренныя другими не менѣе почтенными талантами особы. Въ другой комнатѣ поменьше собрались менѣе почетные гости, простые обыватели безъ чиновъ, орденовъ и пайковъ, но „съ собаками“ и „заводомъ“ *). Всѣ гости веселы, ведутъ себя просто, курятъ, пьютъ, поютъ и зѣваютъ. На четырехъ столахъ уже идетъ игра въ стосъ, стуколку и трынку, два скрипача и столько-же балалаечниковъ настроиваютъ свои инструменты. Наконецъ, грянули веселые звуки русской плясовой, казакъ Кешка орломъ пронесся по залѣ, остановился передъ матушкой и сталъ выдѣлывать передъ нею самыя замысловатыя фигуры, прыгать по оленьему, притопывать, прищелкивать каблуками, съ ноги на ногу переступать, приглашая ее этимъ плясать русскую. Матушка поднялась съ мѣста, взмахнула платочкомъ и дробными шажками съ перевальцею поплыла по залѣ сѣрою утицею, за ней вслѣдъ понесся Кешка селезнемъ. За первой парой пошла вторая, за второю третья.
*) Такъ называется неводъ и вообще рыболовные снаряды.
А новые гости все приходятъ. Хозяинъ идетъ имъ на встрѣчу, всѣмъ говоритъ: „милости просимъ“ и „добро пожаловать“, всѣхъ радушно встрѣчаетъ, всѣмъ кланяется. Только одной гостьѣ забылъ поклониться хозяинъ; онъ ее и не видитъ. Ее видитъ только одинъ Иванъ. Эта гостья — черная женщина, не имѣющая тѣни. Она пошла тихо среди живыхъ, какъ живая, и остановилась на порогѣ залы, гдѣ лихо отплясывали русскую Кешка съ матушкой и другія пары. Она подняла къ верху указательный палецъ и вдругъ лица всѣхъ гостей стали блѣднѣть, глаза западать глубже въ свои орбиты. Вмѣсто волосъ, на всѣхъ головахъ появились голые черепа, на всѣхъ лицахъ вмѣсто глазъ и носовъ три черныя зіяющія впадины, губы поблѣднѣли и исчезли, зубы обнажились, точно всѣ сразу засмѣялись тому, что всѣ стали другъ на друга похожи. Представительный батюшка сталъ похожъ какъ двѣ капли воды на непредставительнаго дьякона, красавецъ Кешка сталъ похожъ на хромого Федьку съ бѣльмомъ на глазу, а отецъ „Командей“ на Егорушку. И нельзя было отличить матушку красивую отъ матушки некрасивой. Платья исчезли; показались обнаженныя высохшія кости. Всѣ гости стали похожими на тотъ скелетъ, который какъ-то недавно на заимкѣ нашли въ корытѣ, выдолбленномъ изъ цѣльной лѣсины, въ какихъ обыкновенно прежніе „давношніе“ люди хоронили своихъ покойниковъ. Земля все подымала вверхъ это корыто, пока оно наконецъ совсѣмъ не показалось однимъ концомъ изъ земли. Ребятишки оторвали кусокъ бересты, которой оно было прикрыто и черезъ образовавшуюся щель увидѣли кости покойника. Старики составили совѣтъ и рѣшили закидать землей корыто съ костями, а Иванъ не могъ противустоять грѣшному желанію посмотрѣть внутрь корыта, черезъ щель, главнымъ образомъ потому, что въ немъ, какъ говорили, лежали останки какого-то ссыльнаго вельможи. Но кости вельможи не представляли ничего особеннаго: та часть корыта, которая была въ землѣ, была полна воды, образовавшейся отъ таянія снѣговъ; изъ воды торчали кости грудной клѣтки и руки, сложенныя на груди, лучъ свѣта, проникавшій въ корыто черезъ щель въ разорванной берестѣ, падалъ прямо на голову трупа, на его обнаженные зубы и освѣщалъ неподвижную, мертвую улыбку его костляваго лица. Эту улыбку Иванъ увидѣлъ на лицахъ всѣхъ пляшущихъ гостей. Несмотря на такое превращеніе, гости продолжали плясать. Тотъ скелетъ, что раньше былъ Кешкой-казакомъ, кружился съ увлеченіемъ, взявшись подъ бока, притопывалъ ногами, стучалъ пятою о пяту. Курносыя дамы, похожія другъ на друга и на своихъ кавалеровъ, махали платочками и кокетливо склоняли на бокъ свои изящныя, костлявыя головки. Скрипачи не выпускали смычковъ изъ рукъ и плотно прижимали свои „скрипицы“ къ костлявымъ плечамъ, балалаечники били тактъ своими костяшками, точно стучали палками по полу. Въ залѣ преобладалъ одинъ звукъ, звукъ какой бываетъ когда бьютъ деревомъ по дереву, казалось, сто неводовъ стучать деревянными поплавками въ тактъ визгливой музыкѣ скрипицъ. Тутъ Иванъ, уже входившій въ залу, вдругъ испугался за самого себя; дрожь прошла у него по спинѣ. Когда онъ взглянулъ на себя и увидѣлъ на себѣ одежду, у него отлегло отъ сердца и онъ бросился опрометью къ двери, а оттуда на дворъ, чтобы спастись и не быть похожимъ на другихъ. Онъ мигомъ очутился за порогомъ, на улицѣ и успѣлъ добѣжать до окна, но какая-то сила приковала его къ землѣ: онъ рвался впередъ и не могъ двинуться съ мѣста. Та-же сила точно подталкивала его къ окну и заставляла смотрѣть сквозь стекло въ комнату. И на дворѣ уже не было такъ тихо и хорошо, какъ передъ его входомъ въ домъ. Блѣдное, полное лицо луны казалось печальнымъ, а ея всюду проникающій свѣтъ былъ назойливъ для глазъ, какъ бываетъ назойливъ уху крикъ сверчка въ длинную, безсонную ночь. Падающія звѣзды вспыхивали огненными полосками и гасли. Жутко... Надо бѣжать отсюда, но онъ точно приросъ къ землѣ и не можетъ пошевелиться. Онъ вспомнилъ про своихъ дѣтей, которыхъ теперь не на кого оставить, которыя теперь, можетъ быть, плачутъ и страдаютъ безъ него. А онъ не можетъ двинуться съ мѣста, какая-то неизвѣстная сила заставляетъ его торчать тутъ подъ окномъ и глядѣть, какъ кружатся мертвецы подъ веселые звуки плясовой пѣсни, какъ блѣдная луна еще болѣе блѣднѣетъ и меркнетъ, точно жмурится и жмется отъ страха, точно на ея лицо легли невидимыя тучи; а небо бирюзовое, звѣздное наклонилось надъ землею, глядитъ на нее безчисленными блестящими глазами, изъ которыхъ капаютъ одинокія, огненныя слезы...
А. К.
(Продолж. слѣдуетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
(Изъ жизни Колымскаго края).
«Сибирскiй вѣстникъ» №156, 17 ноября 1895
(Продолж. см. № 152).
Когда Иванъ проснулся, на дворѣ было свѣтло. Былъ сѣренькiй день. Съ моря потянулъ вѣтерокъ и приносилъ съ собою „морокъ“ *), покрывалъ небо мутными тучами, потопилъ въ этой мути солнце и очертанья дальнихъ береговъ рѣки. Все было хмуро кругомъ. Небо было похоже на огромное сѣрое пятно, висящее надъ землею; снѣжныя облака неслись надъ землею, но снѣгъ не падалъ; погода была похожа на капризное дитя, которое собирается плакать.
*) Такъ въ Колымскѣ называютъ туманъ.
Тяжело было на душѣ у Ивана. Дѣти еще спали, но они скоро проснутся и тогда начнется для него нескончаемый рядъ мученій; пойдутъ разные наивные до жестокости вопросы, польются слезы и раздастся плачь... И ему нечѣмъ успокоить дѣтей, нечѣмъ развлечь и нечѣмъ покормить. Сахару не оставалось уже ни крошки: наканунѣ онъ все отдалъ имъ, чтобы они не плакали. Въ амбарѣ еще валялось нѣсколько рыбъ и полсотни сельдей на одну порцію для собакъ. Плохо; надо думать о томъ, какъ-бы раздобыть „ѣду“ для живыхъ, и о томъ, какъ-бы убрать мертвыхъ. Голова у него шла кругомъ. Онъ не зналъ, что дѣлать: брать-ли „кайло“ и отправляться на кладбище или идти разыскивать, „промышлять ѣдушку“. Онъ подошелъ къ спавшимъ дѣтямъ и долго прислушивался къ ихъ ровному и спокойному дыханью. Его сердце тревожно билось, точно онъ ждалъ, что вдругъ застонетъ, замечется въ бреду кто нибудь изъ его малютокъ. Но они спали спокойно и крѣпко. Онъ вынесъ на дворъ ушатъ, запрегъ собакъ и помчался на рѣку къ проруби. Привезши воды, онъ затопилъ каминъ, налилъ водою чайникъ и, поставивъ къ огню, принесъ рыбу на струганину. Когда вскипѣлъ чайникъ, онъ заварилъ чай и выпилъ чашку, не снимая куфлянки *), чтобы быть готовымъ отправляться раздобывать ѣдушку. Куда онъ пойдетъ, онъ самъ еще не зналъ. Такъ какъ онъ „имѣлъ дѣло“, т. е. кредитовался у одного и того-же купца и постоянно аккуратно расплачивался съ нимъ, то онъ рѣшилъ и теперь прибѣгнуть къ „довѣренному“ этого купца Мылову и попросить у него въ кредитъ оленьяго мяса, чаю, сахару и другихъ нужныхъ ему товаровъ. Неужели откажетъ? Послѣднее казалось ему очень вѣроятнымъ, такъ какъ Мыловъ былъ очень разсчетливъ и скупъ. Но онъ все-таки рѣшилъ попытаться.
*) Рубаха изъ оленьихъ шкуръ.
Мыловъ давно уже проживалъ въ Колымскомъ краѣ. Его привезли для своихъ надобностей купцы. Гдѣ они нашли его, было покрыто мракомъ неизвѣстности, если-бы не объясненія извѣстнаго колымскаго всезнайки Павла Петровича, утверждавшаго, что купцы нашли Мылова по Верхоянскому тракту въ озерѣ, гдѣ его, какъ разъ во время проѣзда ихъ, топили якуты. Такъ какъ Мыловъ имѣлъ обыкновеніе прощать ненавидящимъ его, то по случаю неудавшагося потопленія не было начато никакого дѣла. Мыловъ поѣхалъ въ Колымскъ въ качествѣ прикащика одного изъ спасшихъ его купцовъ и сталь популярнымъ лицомъ сначала въ Нижнемъ, а потомъ въ Среднемъ. Эти объясненія Павла Петровича не совсѣмъ удовлетворяли пытливыхъ колымчанъ, но до извѣстной степени разсѣивали мракъ, въ которомъ скрывалось прошлое Мылова. Впрочемъ, поступки его показывали, что онъ легко могъ довести непосредственныхъ дѣтей природы, какими были въ то время якуты, до искушенія потопить его въ озерѣ. Онъ былъ замѣчателенъ своимъ умѣньемъ высасывать кровь изъ тѣхъ, кто экономически зависѣлъ отъ него; среди торгашей онъ былъ самый выдающійся, словомъ, это быль первый кулакъ среди кулаковъ. Къ счастью, купецъ, у котораго служилъ Мыловъ въ Среднемъ, не давалъ ему, какъ говорятъ въ Колымскѣ, „ходу“ Онъ употреблялъ его для разныхъ секретныхъ, требующихъ большой выдержки порученій. Но такія порученія были не часты и занимали немного времени. Все остальное время Мыловъ былъ дворецкимъ или, вѣрнѣе, управляющимъ домомъ у купца. Онъ назывался экономомъ и завѣдывалъ амбаромъ. Во время пріѣзда къ купцу инородцевъ, его обязанностью было стоять у дверей комнаты, гдѣ инородцы ѣли и слѣдить, чтобы они ни въ чемъ не испытывали недостатка. Когда инородцы, „опроставъ“ цѣлую плоскую 3-хъ ведерную посудину, называемую флягой, струганины, или такую-же флягу мерзлаго, изрубленнаго кусками масла, начинали переглядываться между собою, подталкивать другъ друга локтями въ бокъ и громко спрашивать: „неужели это все? “, „развѣ не дадутъ больше? “ тогда Мыловъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ въ амбаръ и опять наполнялъ фляги при помощи прислуживающаго мальчишки масломъ или строганиной. Такимъ-же образомъ онъ предсѣдательствовалъ на безконечныхъ чаепитіяхъ инородцевъ. Передъ отправкой транспорта въ Якутскъ онъ слѣдилъ за укупоркой пушнины въ сумы. По вечерамъ онъ являлся къ столу господъ съ отчетомъ о своей дневной дѣятельности. Купчиха Марья Ивановна встрѣчала его самой очаровательной улыбкой, приглашала его садиться и наливала ему стаканъ чаю. Онъ садился на кончикъ стула, бралъ стаканъ изъ бѣлыхъ, пухлыхъ рукъ хозяйки и умильнымъ голоскомъ отвѣчалъ на вопросы хозяевъ. Долго за чайнымъ столомъ тянулась дѣловая бесѣда: Мыловъ отдавалъ хозяину отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ. Узналъ-ли онъ, много-ли въ лавкѣ табаку у конкурирующаго съ ними купца Крикунова? Да, онъ узналъ очень искусно. Онъ подослалъ вѣрныхъ людей къ прикащику Крикуновыхъ и они повыспросили у него все, что ему нужно было знать. У нихъ табаку очень мало, какихъ нибудь 5 пуд. Значитъ, можно еще одну недѣльку обождать и выпустить въ лавку табакъ, придерживаемый съ тою цѣлью, чтобы продать его по двойной цѣнѣ тогда, когда въ городѣ обнаружится недостатокъ въ табакѣ. Довѣренный Крикуновыхъ торопится продавать табакъ въ ожиданьи новыхъ транспортовъ. Но новые транспорты товаровъ не скоро будутъ. Достовѣрно извѣстно, что на Индигиркѣ выпали большіе снѣга, купеческія „клади“ запоздаютъ, и тогда табакъ только будетъ у насъ и мы понажмемъ покупателя. Много-ли ломуты привезли бѣлки и не продаютъ-ли ее „на сторону“? Бѣлки много и на сторону не даютъ. Тотъ-же прикащикъ Крикуновыхъ посылалъ къ нимъ своего агента. Ломуты говорятъ: „Надо прежде Иннокентію Николаевичу долгъ заплатить, а потомъ съ тобой торговаться“. Только одинъ Иванъ Ивановичъ мѣняетъ у нихъ казенный порохъ и свинецъ на бѣлку, но противъ этого что подѣлаешь? Съ начальствомъ ссориться не выгодно. Можно будетъ какъ нибудь купить у него на наличныя, намекнувъ, что намъ извѣстно, какъ къ нему попала бѣлка и извѣстно, что путь ея пріобрѣтенія не совсѣмъ-то законенъ. Хлѣбная операція? Она въ отличномъ видѣ: всѣ казачьи пайки скуплены и скоро будетъ представленъ объ этомъ отчетъ.
Мыловъ быль мастакъ въ разныхъ тайныхъ порученіяхъ и умѣлъ втереться всюду. Разъ, когда привезли ссыльныхъ и прошелъ слухъ, что у ссыльныхъ много товаровъ, которые они будто-бы намѣрены продавать дешевле купеческихъ цѣнъ, Мыловъ втерся таки къ ссыльнымъ и даже съумѣлъ увидѣть весь товаръ, который они привезли, и побѣжалъ успокоить своего патрона. Какой тамъ товаръ — пустяки. Будутъ благодѣтельствовать якутовъ и отдавать имъ товаръ въ обмѣнъ на продукты по дешевымъ цѣнамъ, сами у насъ черезъ полгода покупать будутъ по тройной цѣнѣ. Образованные люди, а дураки, съ позволенія сказать, однако: молодежь, гдѣ-же ей умѣть жить-съ! Мыловъ не ошибся: какъ онъ предсказалъ, такъ и случилось: ссыльные роздали весь свой запасъ товаровъ якутамъ по дешевымъ цѣнамъ и скоро сами вошли въ долги у мѣстныхъ купцовъ. „Хлѣбная операція“ заключалась въ томъ, что Мыловъ долженъ быль скупать у казаковъ пайки (муку) по 4—5 р. за пудъ, а осенью эту муку должны были продать подрядчикамъ казенной муки по 9—10 р. за пудъ. Подрядчики всегда не доставляютъ заподряженнаго количества муки и принуждены покупать на мѣстѣ у кулаковъ недостающее количество. Поэтому „хлѣбная операція“ удалась Мылову блистательно, и онъ получилъ благодарность отъ хозяевъ. Такъ бесѣдуя, до поздней ночи просиживалъ Мыловъ съ хозяиномъ за самоваромъ. Когда хозяинъ начиналъ зѣвать, Мыловъ поднимался съ мѣста, спрашивалъ о распоряженіяхъ на слѣдующій день и почтительнѣйше откланивался.
Въ одинъ день онъ откланялся совсѣмъ, поблагодарилъ за хлѣбъ, за соль и ушелъ на службу къ другому купцу, который назначилъ его довѣреннымъ въ Нижній. Все это, этотъ въ нѣкоторомъ родѣ coup d'еtat, онъ подготовилъ потихоньку. Когда онъ достаточно отложилъ въ сторону сбереженій и крохъ, прилипшихъ къ его рукамъ отъ разныхъ операцій, онъ началъ находить, что поле его дѣятельности весьма необширное, и принялъ предложеніе одного купца сдѣлаться его довѣреннымъ въ Нижнемъ. Прежній патронъ нашелъ его дѣйствія вполнѣ справедливыми, примирился съ совершившимся фактомъ. Онъ трогательно простился съ Мыловымъ и подарилъ ему въ знакъ памяти шубу со своего плеча. Попавъ на широкое поприще дѣятельности въ Нижнемъ, Мыловъ обнаружилъ свои таланты въ полной мѣрѣ и тогда всѣ обыватели согласились съ Павломъ Петровичемъ, популярнымъ колымскимъ адвокатомъ, въ томъ, что фактъ покушенія на жизнь Мылова со стороны якутовъ весьма вѣроятенъ. Мыловъ не церемонился съ покупателями. Сейчасъ же по отъѣздѣ своего новаго патрона онъ набавилъ цѣны на всѣ товары въ такой мѣрѣ, какъ никто изъ его предшественниковъ. Даже у постоянныхъ кліентовъ, которымъ самъ патронь велѣлъ отдавать товаръ подешевле, Мыловъ незамѣтно умѣлъ утянуть что нибудь въ свою пользу. Пушнину онъ всегда старался принимать по самымъ дешевымъ цѣнамъ подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ получилъ письма отъ хозяина съ извѣстіемъ, что цѣны на пушнину пали.
— Не могу, говорилъ онъ всѣмъ. У меня недочетъ выйдетъ. Хотите, ждите хозяина до ярмарки. Ему самому сдайте...
Но онъ зналъ хорошо, что никто до ярмарки ждать не можетъ, что всякій нуждается въ чаѣ, табакѣ и потому прижималъ. Лѣтомъ онъ ѣздилъ по заимкамъ и вымѣнивалъ на чай рыбу, юкалу, сельдятку безобразно дешево; за 1/8 кирпича онъ бралъ вязку юколъ (50 штукъ) которую весной продавалъ по 2 руб. 50 к. Такимъ образомъ кирпичъ чаю онъ вгонялъ въ 10 рублей. Онъ умѣлъ найти пользу тамъ, гдѣ иной терялъ. Обыкновенно во время Анюйской ярмарки купцы нанимаютъ впередъ извѣстное количество нартъ для доставки клади. Иногда случается такъ, что нѣкоторыя нарты лишни и должны идти порожнякомъ въ Островную крѣпость, что бы оттуда привести пушнину. Мыловъ не дозволялъ въ такихъ случаяхъ нартѣ идти порожнякомъ, или брать постороннюю кладь, а нагружалъ нарты рыбой.
— Даромъ денегъ не даютъ, говорилъ онъ, протестующимъ каюрамъ*). Вы подрядились туда и обратно везти кладь и берите.
Въ крѣпости эту рыбу Мыловъ продавалъ ломутамъ, падкимъ на рыбу и русскимъ, которымъ опротивила оленина по 20 коп. за штуку и наживалъ по 16 руб. на сотнѣ рыбъ, нормальная цѣна которой 3—4 рубля.
А. К.
(Продолженіе слѣдуетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
«Сибирскiй вѣстникъ» №157, 18 ноября 1895
(Изъ жизни Колымскаго края).
(Продолж., см. № 156).
Такими выходками Мыловъ скоро нажилъ себѣ враговъ среди нижне-колымчанъ. О немъ говорили, что онъ „обижаетъ народъ по своему...“ (а обижать позволялось по искони выработаннымъ традиціоннымъ правиламъ). Но не одними только своими торговыми пріемами былъ ненавистенъ Мыловъ нижне-колымчанамъ, а еще тѣмъ, что онъ грѣшилъ противъ заповѣди. Этимъ онъ раздражалъ молодыхъ парней, между которыми не разъ подымался вопросъ о томъ, не слѣдуетъ-ли поступить съ нимъ такъ, какъ, по преданью, нѣкогда поступили съ нимъ якуты. Но болѣе благоразумные убѣждали молодыхъ въ совершенной безполезности подобной затѣи, такъ какъ Мыловъ, какъ человѣкъ старый, скоро и самъ околѣетъ и не представляется надобности топить его въ озерѣ. Успѣхъ Мылова у женщинъ объяснялся его щедростью. Онъ надѣлялъ красными платками, ситцами, пряниками, конфектами тѣхъ бабъ, которыя относились терпимо къ его приставаньямъ. Впрочемъ, бабы стыдились своей связи съ нимъ и хранили шалости въ строжайшей тайнѣ: шутка ли быть осмѣянной въ пѣсняхъ на вечоркѣ молодыми ребятами? Судьба не надѣлила Мылова даже мало-мальски сносной наружностью. Онъ былъ высокъ и тонокъ, какъ палка; лицо всегда брилъ такъ, что оно было похоже на лицо подьячихъ добраго стараго времени. На тощемъ лицѣ между верхней губой сиреневаго цвѣта и морщинистымъ лбомъ красовался большой, трехъугольной формы, носъ, похожій на пирамиду Хеопса. Глаза его были косые и онъ всегда закрывалъ ихъ огромными синими „окулярами“ Между парнями ходилъ слухъ, что глаза у Мылова подслѣповаты отъ того, что одна энергичная якутка пыталась выцарапать ихъ, когда онъ имѣлъ неосторожность сильно приставать къ ней. Его небольшая, узкая, прямая голова была какъ бы насажена на длинную шею, всегда вытянутую впередъ, точно онъ вѣчно силился куда то заглянуть. Во всей его фигурѣ было что то птичье. Онъ былъ похожъ на журавля, который, вытянувъ шею и чутко прислушиваясь, караулитъ спящее стадо. Итакъ, Мыловъ не пользовался симпатіями плебеевъ, за то высшее общество уважало его: у всѣхъ духовныхъ особъ онъ слылъ за очень набожнаго человѣка. Онъ не пропускалъ ни одной службы, всегда покупалъ въ церкви свѣчи, часто прикладывался къ иконамъ, уморительно вздыхая, кладя поклоны, становясь на колѣни и возводя горѣ свои закрытыя синими очками глаза. Этимъ часто онъ вызывалъ тихій сдержанный смѣхъ бабъ, которыхъ забавляло ханжество стараго ловеласа.
Иванъ съ Мыловымъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ, такъ какъ у него не было повода ни ревновать его къ мѣстнымъ красавицамъ, ни особенно жаловаться на его притѣсненія, потому что у него была возможность заключать сдѣлки съ самимъ купцомъ, когда онъ пріѣзжалъ на ярмарку. Теперь первый разъ онъ рѣшался попросить въ долгъ у Мылова.
Раньше чѣмъ уйти, онъ умылъ и напоилъ чаемъ дѣтей.
— Мотри Варука, сказалъ онъ, уходя, уже у дверей, не плачь, тихо сиди. Я во какой пряникъ тебѣ принесу, и онъ показалъ величину обѣщаннаго пряника, отмѣривая свою руку по локоть.
Мыловъ сидѣлъ въ своей теплой лавочкѣ, гдѣ рядомъ была его тѣсная и грязная спальня — настоящая собачья конура — и пилъ чай. Онъ взглянулъ черезъ очки на вошедшаго и издалъ носомъ странный отрывистый звукъ, похожій на фырканье.
— Поговаривай, сказалъ онъ наконецъ.
— Ничего нѣтъ, а что есть, о томъ самъ, поди, знаешь, отвѣчалъ Иванъ.
— На все воля Божья, сказалъ Мыловъ, поспѣшно вложилъ въ ротъ кусокъ сухаря, устремилъ глаза горѣ и вздохнулъ.
— Ну, садись, продолжалъ онъ, помолчавъ. Напоилъ бы тебя чаемъ да чашки нѣтъ.
При этихъ словахъ Мылова Иванъ вскинулъ глаза на лавочныя полки, гдѣ красовались цѣлыя дюжины чашекъ и улыбнулся. Скупость Мылова забавляла его.
— Къ вашей милости пришелъ. Не помогите-ли чѣмъ нибудь... Я, все равно, до пріѣзда хозяина чѣмъ нибудь пополню: либо пушнымъ, либо отъ своего промысла рыбою. Немного хочу просить: сахару, чаю, ситцу... того, сего. Много не поднясти*) будетъ. Не по прежнему теперь!
*) Не уплатить.
Мыловъ самымъ аккуратнымъ образомъ освѣдомился, чего и сколько Ивану нужно, чѣмъ вселилъ въ его сердце надежду на успѣхъ его просьбы, а потомъ, подумавъ немного, сказалъ:
— Въ иное время не отказалъ бы, а теперь извини. И такъ не знаю, чѣмъ съ хозяиномъ разсчитываться буду... Иные прочіе забрали въ долгъ, а теперь, гдѣ они?
— Хозяинъ самъ, поди, съ тебя и не спроситъ. Какъ можно! Хоть и якутъ, а тоже крестъ на немъ есть.
— Еще какъ спроситъ-то... Самъ не радъ я, что довѣреннымъ сталъ. Теперь я отъ васъ раззорился. Нѣтъ, не могу, не могу я дасти! А ты, примѣромъ, какъ можешь слово дать заплатить, коли не знаешь, что съ тобою будетъ...
Иванъ понялъ, что Мыловъ намекаетъ на то, что онъ, Иванъ, рискуетъ самъ заболѣть и отправиться на тотъ свѣтъ. Вся кровь бросилась ему въ лицо. Мыловъ задѣлъ его за живое.
— Всѣ подъ Богомъ ходимъ... Пущай сегодня мой чередъ, а завтра, мотри, и твой придетъ. Чего больно такъ себя высоко становишъ.
Онъ вышелъ и растерянно остановился на улицѣ, точно ждалъ, что Мыловъ его позоветъ и дастъ ему сахару, чаю и всего, что ему нужно. Но Мыловъ не выходилъ: надо было продолжать поиски.
Поиски были неудачны. Довѣренный другого купца уѣхалъ или, вѣрнѣе, бѣжалъ отъ эпидеміи въ Средній. Иванъ Ивановичъ, извѣстный издѣліями иркутскихъ сухарей съ рыбой, прекратилъ всю торговлю, заперся со своимъ семействомъ въ домѣ и никого не пускалъ къ себѣ въ домъ. Командиръ убѣждалъ Ивана потерпѣть немного: такъ съ недѣльку, не больше, до пріѣзда исправника, который велитъ (однако велитъ!?) выдать всѣмъ нуждающимся казеннаго хлѣба.
Батюшка, къ которому направился Иванъ отъ командира, испугался при входѣ Ивана и весь поблѣднѣлъ, когда тотъ подошелъ къ его рукѣ, потомъ засуетился, крикнулъ на ребенка, выглянувшаго изъ сосѣдней комнаты такъ, что ребенокъ юркнулъ за дверь и не показывался болѣе. Затѣмъ онъ долго говорилъ о томъ, что надо быть болѣе благочестивымъ и тогда все приложится и чай и сахаръ и все, что ему нужно. Изъ ласковаго тона онъ вдругъ перешелъ, неизвѣстно отчего, въ грозный и началъ упрекать всѣхъ нижне-колымчанъ въ нерадѣніи къ храму и его служителямъ.
— Когда вамъ хорошо было, принесъ ли кто нибудь изъ васъ хоть какой нибудь мохнатый кусочекъ*)? а? грозно спрашиваетъ батюшка у смущеннаго Ивана.
*) Мѣхъ (par mepris)
Потомъ, какъ бы спохватившись и вспомнивъ что то, батюшка опять засуетился, заходилъ по комнатѣ и залепеталъ:
— Ну, Богъ съ тобою, Богъ съ тобою; да сохранитъ тебя Господь!
Ивану стало жаль батюшки. Онъ понялъ, что батюшка боится оспы, боится, чтобы Иванъ не внесъ заразы въ его домъ и не могъ, въ душѣ, не считать его правымъ. „Всякому дѣтей своихъ жалко“, подумалъ онъ и поспѣшилъ уйти. На прощанье батюшка досталъ откуда то связку восковыхъ свѣчей и сунулъ ему въ руку.
— Возьми, возьми, пригодится!
Такъ проходивши часа три, Иванъ ни съ чѣмъ вернулся домой въ дурномъ настроеніи духа. Онъ толкнулъ ногою собаку, лежавшую подъ дверью, обругалъ старшую дѣвочку за то, что она не подбавила въ каминъ дровъ и даже крикнулъ на маленькую Варуху, которая, обрадовавшись приходу отца, требовала обѣщаннаго пряника. Она удивленно взглянула на отца полными слезъ глазами и громко заплакала. Ему жалко стало дѣвочки; онъ взялъ ее на руки и, прижавъ свою щеку къ ея щекѣ, говорилъ ей разныя ласковыя слова, чтобы ее утѣшить. Но неотвязная мысль о томъ какъ бы достать ѣду и всего, что ему нужно, преслѣдовала его; на сердцѣ у него было такъ тяжело, точно что сверлило въ немъ буравомъ. Вдругъ онъ вскочилъ съ мѣста. Блестящая мысль пришла ему въ голову, и онъ удивился, какъ она раньше не явилась ему. А чукчи! Ѣхать къ чукчамъ! Какъ разъ въ это время завыли собаки. Онъ принялъ это за хорошее предзнаменованіе: дорогу, значитъ, чувствуютъ. Онъ такъ обрадовался своей мысли ѣхать къ чукчамъ, что началъ прыгать по избѣ, посадивъ себѣ дѣвочку на плечи. Раньше онъ никогда не повѣрилъ бы, что будетъ время, когда одна, какая бы то ни было, счастливая жизнь доставитъ ему столько радости...
Онъ совсѣмъ какъ будто ожилъ. Радостно сталъ приготовляться къ дорогѣ: ладитъ упряжь, войдать*) нарту, кормить собакъ послѣдними сельдятками. Онъ придумалъ, какъ поступить съ дѣтьми, отправился къ сосѣду и все было улажено въ пять минутъ: дѣвочки на эти нѣсколько дней перейдутъ къ сосѣду, которому онъ передалъ весь запасъ провизіи: нѣсколько большихъ рыбъ и небольшой кусочекъ кирпичнаго чаю. Голодный сосѣдъ, у котораго тоже были дѣти, охотно принялъ предложеніе Ивана принять дѣвочекъ къ себѣ и одобрилъ его планъ ѣхать къ чукчамъ. Черезъ полчаса Иванъ, совсѣмъ одѣтый въ чукотскій костюмъ, вошелъ къ сосѣду въ избу, гдѣ уже сидѣли его дѣти, поцѣловалъ ихъ, поклонился хозяину и сказалъ.
*) Мочить полозья теплою водой, чтобы образовался ледяной слой на полозьяхъ. Войданье значительно облегчаетъ ходъ нарты.
— Ну, благословляй!
— Благословляю, отвѣтилъ сосѣдъ. Эхъ, и я бы съ тобою полетѣлъ, да держитъ дома неволя, и онъ указалъ на перегородку, за которой помѣщались больные.
Иванъ почувствовалъ себя такъ легко, когда очутился на дворѣ, возлѣ своей нарты. Онъ вздохнулъ полною грудью, съ наслажденіемъ втягивая въ себя свѣжій, живительный воздухъ. „А покойники?“мелкнуло у него въ головѣ. „Ну что-же, покойники подождутъ, не растаютъ“, сказалъ онъ себѣ и, бросивъ еще взглядъ на своихъ собакъ, стоявшихъ смирно, въ порядкѣ, по обѣимъ сторонамъ впряговаго ремня, тронулъ нарту и свистнулъ. Нарта легонько заскрипѣла, собаки дернули и вихремъ помчались по дорогѣ, которая терялась вдали въ густыхъ тальничныхъ заросляхъ.
А. К.
(Продолженіе слѣдуетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
«Сибирскiй вѣстникъ» №171, 6 декабря 1895
(Изъ жизни Колымскаго края).
(Продолженіе; см. № 157)
V.
На заимкѣ, гдѣ долженъ былъ заночевать Иванъ, царила такая тишина, — точно она вымерла вся. Изъ трубъ каминовъ не сыпались искры, льдины оконъ не выдѣлялись красными, огненными пятнами на темномъ фонѣ ночи. Мутное, темное небо нависло надъ тихой, молчаливой заимкой какою то сѣрой, безформенной громадой и точно придавило ее. Склонному ко всему таинственному, нервному и суевѣрному Ивану казалось, что здѣсь бродитъ черная женщина. Онъ даже не разъ оглядывался назадъ, будто чувствовалъ ее позади себя. Когда онъ подъѣхалъ къ дому, гдѣ думалъ заночевать, изъ темной трубы вылетѣла одна искра, другая, и наконецъ взвилась вверхъ огненная лента искръ. Дверь скрипнула, кто то выглянулъ изъ избы, вскрикнулъ и захлопнулъ дверь. Завязавъ собакъ, Иванъ перекрестился и въ какомъ то суевѣрномъ страхѣ вошелъ въ избу. Онъ не могъ сдѣлать болѣе неудачнаго выбора. На столѣ лежалъ покойникъ со сложенными на груди руками, у изголовья его тускло горѣла восковая свѣча. Остальная часть избы освѣщалась невыносимо дымившимъ свѣтильникомъ изъ рыбьяго жиру, въ каминѣ тлѣла небольшая кокора *), которая то вспыхивала какимъ то тусклымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ краснымъ кровавымъ пламенемъ, бѣгая по закоптѣлымъ стѣнамъ своими отраженіями, то тухла и погружала стѣны избы во мракъ. На лавкѣ сидѣло нѣсколько человѣческихъ фигуръ съ головами, свѣшанными на грудь. Такая картина представилась ему, когда онъ при входѣ окинулъ быстрымъ взглядомъ внутренность избы. Мгновеніе спустя, картина перемѣнилась: женщина подошла къ очагу, подбавила тонкихъ дровъ, которыя сейчасъ же ярко вспыхнули и освѣтили избу. Сидящія на лавкѣ унылыя фигуры подняли головы, пламя свѣчи, горѣвшей у изголовья трупа, задрожало, качнулось въ сторону отъ ворвавшихся въ домъ сѣдыхъ, волнистыхъ струй холоднаго воздуха.
*) Корень дерева плавнику, наносимаго рѣкой.
Покрестившись, Иванъ сѣлъ и началъ вполголоса обычную бесѣду о томъ, что слышно, что говорятъ. Хозяева также тихо отвѣчали ему. У нихъ на заимкѣ плохо. Въ городъ хоть фельдшеръ и „дохтуръ“ пріѣзжали, а они съ самаго начала болѣзни живой души не видѣли. Хоть бы кто имъ помогъ... хоть не помогъ бы, а утѣшилъ бы ихъ. У нихъ самые молодые и сильные примерли. Что подѣлаешь.? Всегда такъ бываетъ: такъ уже мудростью Божіей устроено, что крѣпкіе, да молодые умираютъ, а старики, кому давно уже пора на покой, живутъ какъ ни въ чемъ не бывало. Старая Матрена, напримѣръ, охаетъ да кряхтитъ, а живетъ, да еще толстѣетъ что ни годъ, какъ добрая нерпа стала, — ни одна нарта не подыметъ такой „туши“. Какъ дальше жить, неизвѣстно: ѣда кончается; чукчи, какъ слышно, умираютъ, что комары въ морозъ. Если они вымрутъ, что безъ нихъ станетъ дѣлать православный народъ?
Иванъ слушалъ невеселыя вѣсти и началъ сожалѣть о томъ, что поѣхалъ къ чукчамъ, но не возвращаться же назадъ; надо уже доѣхать до нихъ, хотя и непредвидится ничего хорошаго. Затѣмъ онъ разочаровалъ хозяевъ насчетъ фельдшера и доктора. Хотя и были они въ Нижне-Колымскѣ, да совсѣмъ напрасно. Никакого толку отъ нихъ нѣтъ. Да и что они могутъ подѣлать противъ „нея“?!
— У васъ она ходитъ? спросилъ онъ еще тише.
— Говорятъ, — отвѣчали ему: намъ не доводилось встрѣчать. А Егоръ, говорятъ, лицомъ къ лицу повстрѣчалъ на улицѣ... Когда то Богъ сжалится надъ нами?!
Между тѣмъ поспѣлъ ужинъ. Иванъ съѣлъ кусокъ рыбы, похлебалъ ухи и легъ отдохнуть. Онъ рѣшилъ утромъ, до свѣта продолжать свой путь. Уже раздѣваясь, онъ вспомнилъ то, что говорилъ ему командиръ на счетъ предполагаемой выдачи казенной муки и пріѣзда исправника. Хотя въ душѣ онъ сильно сомнѣвался въ томъ, чтобы выдали муку, которой, какъ онъ зналъ, въ магазинѣ очень немного, тѣмъ не менѣе считалъ долгомъ утѣшить бѣдныхъ людей и высказать это предположеніе какъ увѣренность.
— Скоро исправникъ будетъ; командиръ сказываетъ, безпремѣнно муки велитъ выдавать, — сказалъ онъ убѣжденнымъ тономъ.
— Однако велитъ выдать, чего слѣдующее, — соглашался индеферентно хозяинъ.
— Однако велить, — повторила какъ эхо хозяйка.
Еще на дворѣ было совсѣмъ темно, когда Иванъ тронулся въ путь, Онъ зналъ, приблизительно, направленіе какого надо было держаться. А когда разсвѣтетъ, онъ взберется на высокій, господствующій надъ мѣстностью холмъ, разсмотритъ окрестности и опредѣлитъ себѣ дорогу въ бѣломъ, безконечномъ просторѣ тундры, гдѣ нѣтъ ни дорогъ, ни тропинокъ. Мысль, что онъ напрасно ѣдетъ къ своему другу, который, можетъ быть, умеръ со всею семьею, угнетала его, тяжелымъ камнемъ лежала на сердцѣ. Куда ни повернешься, всюду смерть, всюду слѣды ужасной черной женщины. Его нарта тихо скользила по мерзлому снѣгу. Онъ чутко прислушивался, самъ не зная, къ чему: точно въ окружающей его мертвой тишинѣ носились какіе то таинственные звуки, и онъ хотѣлъ услышать ихъ и понять ихъ смыслъ. Раздался какой то шорохъ. Онъ вздрогнулъ и впился глазами въ темноту, которая почему-то показалась ему загадочной. Онъ былъ какъ бы во снѣ, хотя и не спалъ. Ему не вѣрилось, что это онъ ѣдетъ отъ мертвецовъ къ мертвецамъ, не вѣрилось всему тому, что было. Можетъ быть это скверный, мучительный сонъ. Сонъ окончится, наступитъ пробужденіе и опять все будетъ такъ, какъ было. Будетъ прекрасное лѣто со свѣтлыми ночами, румяными зорьками на синемъ, похожемъ на тихую гладь безбрежной рѣки, небѣ, разстилающемся надъ рѣкою, похожей на огромное зеркало въ зеленыхъ рамахъ, съ безпечной, раздольной жизнью на заимкѣ, будетъ сытая здоровая осень съ тихими звѣздными ночами, музыкой и вечерками, будетъ весна съ веселою ярмаркой и кутежами въ Островномъ *).
*) Мѣсто, гдѣ бываетъ ежегодно чукотская ярмарка, иначе Анюйская крѣпость.
Но скверный сонъ не проходитъ.... Да, это точно онъ, Иванъ, ѣдетъ на своихъ собакахъ къ чукчамъ, потому что онъ твердо надѣется на то, что, если они живы, то они пожалѣютъ его, помогутъ ему, не оттолкнутъ его, какъ это сдѣлали свои.... Собаки мчатся по ровной тундрѣ. Какою маленькой, незамѣтной точкой кажется его нарта среди бѣлой пустыни, которая раскинулась на необозримомъ просторѣ между снѣгомъ и небомъ. А кругомъ темнота, кажется, движется. Какія то невѣдомыя, странныя чудовища мчатся и снуютъ по всѣмъ направленіямъ и „чудятся“ всѣмъ въ долгіе скучные часы темной, глухой ночи. Но еще болѣе „чудятся“ они голодному измученному человѣку, котораго глаза слипаются отъ усталости, а тяжелыя мысли не даютъ уснуть. Вихремъ мчали Ивана по тундрѣ его привычныя и сильныя собаки, но быстрѣе вихря мчались за нимъ его неугомонныя мысли, страшныя воспоминанія. Они какъ бы разсѣялись въ окружающей тьмѣ, слились съ наполняющими ее таинственными существами и кружатся вокругъ него, воскрешаютъ въ его умѣ событія послѣднихъ двухъ, трехъ недѣль, столь богатыхъ впечатлѣніями.... Все пережитое, казалось, вселилось въ темноту и мерещилось ему въ странныхъ образахъ, порождаемыхъ отрывочными воспоминаніями. Тутъ и жена его — покойница въ ту минуту, когда она, умирая, гладитъ дрожащими руками головки дѣтей, — и послѣдняя вечерка съ веселою пляской; пьяный докторъ, закутанный въ простыню, черная женщина, направляющая въ него свой длинный указательный палецъ; Мыловъ въ окулярахъ, вытягивающій длинную шею, точно силящійся увидѣть что-то, и блѣдный батюшка, благословляющій его трясущейся рукой; вельможа, найденный въ корытѣ, выставляетъ изъ него свои костлявыя руки, дымъ отъ костровъ, разведенныхъ на кладбищѣ, вьется къ небу, гдѣ гаснутъ яркія звѣздочки, какъ свѣчи, задуваемыя вѣтромъ; видѣнные во снѣ пляшущіе скелеты оскаливаютъ зубы и смѣются тому, что они другъ на друга похожи. Они бѣгутъ за нимъ, хотятъ заставить его плясать вмѣстѣ съ ними.... Ахъ, какъ сильно ударилъ его кто то изъ нихъ. Онъ схватился за голову и упустилъ дугу *).... Какъ-бы не свалиться съ нарты и не опустить собакъ! Но онъ уже свалился, прежде чѣмъ успѣлъ объ этомъ подумать. Собаки остановились, онъ пересталъ дремать и тогда замѣтилъ, что нарта провалилась въ глубокій ровъ, а онъ самъ лежитъ въ снѣгу.
*) Вертикально привязанная къ нартѣ дуга, за которую держится и посредствомъ которой управляетъ нартой ямщикъ.
Онъ поднялся, осмотрѣлъ знакомую мѣстность, оправилъ собакъ и помчался далѣе. На востокѣ уже блѣднѣлъ край неба. Начиналось утро.
Иванъ пріѣхалъ къ чукчамъ въ самомъ отвратительномъ настроеніи и съ самыми мрачными предчувствіями. Но, какъ это нерѣдко случается, эти предчувствія не оправдались; произошло какъ разъ обратное тому, что онъ ожидалъ. Чукчи были живы и очень обрадовались его пріѣзду. Они всѣ бросились къ нему на встрѣчу, обнимали его, цѣловались съ нимъ, какъ самые лучшіе друзья. Пастухи сейчасъ же отправились въ стадо за оленями, пригнали съ десятокъ и убили для угощенія Ивана самаго большаго каргина, а маленькаго для его собакъ. Онъ внимательно осмотрѣлъ всѣхъ обступившихъ его полукругомъ чукчей. Тутъ было много знакомыхъ и много незнакомыхъ чукчей, среди нихъ былъ и шаманъ, который когда то обидѣлся на Ивана за то, что тотъ не подарилъ ему цѣлой бутылки водки, былъ и другой шаманъ съ длинной заплетенной косой, — но нигдѣ не было видно его друга, въ домѣ котораго теперь его такъ радушно принимали. Изъ разспросовъ оказалось, что умеръ его другъ и всѣ дѣти его, — остались лишь его жена и сынъ. Хотя въ томъ, что чукча Айю, по крещенію Василій, умеръ отъ оспы, не было ничего особеннаго и непредвидѣннаго. Иванъ не на шутку былъ огорченъ извѣстіемъ о его смерти.
А. К.
(Продолженіе слѣдуетъ).
(OCR: Аристарх Северин)
Черная женщина.
«Сибирскiй вѣстникъ» №172, 8 декабря 1895
(Изъ жизни Колымскаго края).
V.
(Продолженіе; см. № 157).
Чукча Василій слылъ за хорошаго человѣка у всѣхъ, кто имѣлъ съ нимъ дѣло. Это былъ истый дикарь, не понимавшій многихъ самыхъ простыхъ, обыкновенныхъ вещей. Онъ любилъ родныя тундры и считалъ свои чукотскіе порядки и обычаи самыми лучшими въ свѣтѣ. Поэтому все то въ жизни русскихъ, что заслуживало вниманія, не интересовало его; напротивъ, самое обыкновенное, съ чѣмъ уже русскіе сжились и безъ чего не считали жизнь возможной, вызывало его удивленіе. Онъ, какъ будто, не понималъ, что торговля основана на барышахъ, на умѣньи продавать вещи дороже того, что онѣ дѣйствительно стоили, и потому не считалъ возможнымъ быть обманутыми русскими въ своихъ торговыхъ сношеніяхъ съ ними, хотя ему неоднократно сообщали факты, подтверждающіе это. Онъ подружился съ кривоглазымъ Өедькой, купеческимъ прикащикомъ, котораго называли мѣченой шельмой и практиковалъ съ нимъ довольно своеобразныя торговыя сношенiя.
— Бери, — говорилъ онъ Өедькѣ, — у меня, другъ, все, что тебѣ нужно; все, что тебѣ нравится изъ мѣховъ и изъ стадъ, а я пріѣду къ тебѣ и возьму у тебя все, что мнѣ нужно.
Чукча, у котораго всякое слово тотчасъ же становилось дѣломъ, представлялъ въ распоряженіе Өедьки все безъ исключенія: и жены своей не жалѣлъ для друга. Ѳедька бралъ себѣ пушнину, какую хотѣлъ. Когда же Василій пріѣзжалъ къ Ѳедькѣ, то послѣдній, конечно, угощалъ его очень хорошо, кормилъ струганиной, мясомъ, поилъ водкой, но всѣ цѣнныя вещи запрятывалъ туда, куда не могъ проникнуть взоръ его друга. Онъ дарилъ ему простыя ложки изъ мельхіора или фраже въ качествѣ серебряныхъ, лоскутки краснаго сукна, кремни и другія мелочи. За это другъ чукча отдаривалъ его лисицами и песцами. Такого рода торговыя сношенія были для Өедьки такъ выгодны, что онъ старался практиковать ихъ и съ другими чукчами. Вскорѣ онъ сдѣлался самымъ знаменитымъ добытчикомъ пушнины въ Нижнемъ и получалъ отъ своего патрона, купца, кромѣ жалованья очень цѣнные подарки „за успѣшность торговли по тундрѣ“. Всѣ завидовали Өедькѣ, прочіе прикащики лопались отъ досады, но никто не могъ съ нимъ сравниться въ ловкости обирать чукчей, въ искусствѣ ладить съ ними. Не разъ подвыпившій Өедька говорилъ о своихъ друзьяхъ чукчахъ въ очень трогательныхъ выраженіяхъ.
— Любятъ они меня, какъ брата.... Я ихъ не считаю чужими, они все равно какъ мои дѣти, а я ихъ отецъ; и кривой глазъ его при этомъ усиленно моргалъ, точно силился проронить слезу умиленія.
Какъ дикарь, чукча Василій былъ грубъ. Входя въ дома къ купцамъ, онъ не снималъ шапки, садился на кровать и диваны съ ногами на турецкій манеръ и въ разговорахъ съ купцами выказывалъ поразительную тупость и непониманье самыхъ простыхъ и ясныхъ вещей. Однажды, когда у богатаго купца Николая Афанасьевича собрались ломуты, чукчи, онъ (купецъ) вдругъ расхвастался и сталъ разсказывать о томъ, какой въ Якутскѣ у него большой домъ, какъ онъ искусно выстроилъ его и какъ великолѣпно убралъ. Переводчикъ передавалъ гостямъ все, что говорилъ Николай Афанасьевичъ, прикрашивая все и преувеличивая собственными комментаріями. Бывшій въ числѣ гостей Василій прервалъ переводчика.
— Самъ онъ, — сказалъ онъ, указывая на Николая Афанасьевича, — строилъ домъ, что-ли? Одинъ?
— Какъ одинъ?! У него болѣе десяти человѣкъ работало.
— Какъ же онъ говоритъ, что домъ его, когда его строили другіе?
Всѣ засмѣялись — купцы, прикащики и многіе изъ ломутовъ. Переводчикъ началъ объяснять Василію, какъ строилъ домъ Николай Афанасьевичъ. Но выраженіе: „на свои собственныя деньги, на свой собственный капиталъ“ было не понятно для Василія. Привыкшій къ патріархальной жизни предковъ, онъ не понималъ никакой политической экономіи, кромѣ той несложной, которая нужна была для оленеводства, и другой торговли, кромѣ простаго обмѣна, и не могъ понять, какъ можно богатѣть, строить дома, лавки, наживать капиталъ трудомъ другихъ людей, не работая.
— Еще бы ему понять! сказалъ по русски переводчикъ съ досадою: лѣсной человѣкъ, — и душа-то въ ёмъ звѣриная.
Всѣ, кромѣ ломутовъ, оставшихся при особомъ мнѣніи, согласились съ переводчикомъ.
Хотя купецъ Николай Афанасьевичъ во многомъ былъ похожъ на чукчу Василія, — также какъ онъ, вѣрилъ примѣтамъ, боялся и уважалъ шамановъ, считалъ свои обычаи и порядки лучшими въ мірѣ, тѣмъ не менѣе онъ ставилъ себя безконечно выше Василія. Онъ былъ ловкій и полированный коммерсантъ, умѣлъ воспользоваться нуждою своихъ ближнихъ и содрать съ нихъ шкуру; да еще такъ содрать, что ближніе кланялись ему и благодарили за сдиранье шкуры, какъ за величайшую милость. Выросшій въ мерзлыхъ пустыняхъ, гдѣ царило дикое равенство, гдѣ всѣ имѣли одинаковыя права и обязанности, налагаемыя природой, Василій не понималъ, какъ, благодаря богатству, можно избавиться отъ всѣхъ почти обязанностей, какъ напр. трудъ, воспитаніе дѣтей и проч. и пріобрѣсть всевозможныя права въ ущербъ другимъ. Онъ не умѣлъ пользоваться чужою нуждою, не имѣлъ въ этомъ надобности и сдиралъ шкуру только со своихъ оленей. Не умѣлъ онъ, подобно Николаю Афанасьевичу, заставить людей служить себѣ за мѣдный грошъ. Его пастухи, если не пропивали заслуженныхъ оленей, скоро заводили свое собственное стадо, и онъ считалъ это въ порядкѣ вещей. Купецъ и чукча рѣзко отличались другъ отъ друга понятіями о добрѣ и злѣ. Для купца Николая Афанасьевича было добромъ только увеличеніе своего капитала, а зломъ только то, что мѣшало этому увеличенію. Всякое успѣшное присвоеніе чужого гроша было для него добромъ, всякая потеря своего гроша — зломъ. И этотъ взглядъ уживался въ немъ съ его, извѣстною всѣмъ, набожностью. Чукча Василій, у котораго не было никакихъ принциповъ и религіозныхъ правилъ, всегда дѣйствовалъ непосредственно, подъ впечатлѣніемъ; поэтому понятія о добрѣ и злѣ были для него не совсѣмъ ясны. Въ извѣстныхъ случаяхъ зломъ для него были не только свои, но и чужія страданья. Отсюда происходила его доброта.
Иванъ такъ искренно жалѣлъ о Василіи, что чукчи были тронуты. Онъ набожно перекрестился въ тотъ уголъ, гдѣ, по его мнѣнію, полагалось быть иконѣ.
Когда подали ужинъ — огромныя куски жирнаго оленьяго мяса и похлебку съ кровью, сидѣвшій въ углу полога молодой чукча, молчавшій все время, приблизился къ Ивану.
— Другъ! Дай огненной воды.
Но Иванъ замахалъ на него руками. Какъ? Развѣ онъ, чукча, не слышалъ, что теперь творится въ городѣ? Какъ умираютъ люди, и лежатъ безъ погребенія по амбарамъ покойники, какъ оспа въ видѣ черной женщины бродитъ по ночамъ и ищетъ тѣхъ, которые заранѣе отданы ей... Нѣтъ водки теперь! Нигдѣ нѣтъ. До водки ли теперь, когда каждую минуту ожидаемъ смерти. И насколько могъ, краснорѣчиво онъ началъ разсказывать по чукотски о событіяхъ послѣднихъ недѣль, о своихъ личныхъ страданіяхъ, о томъ какъ у него умерла жена, сынъ, дочь, какъ онъ остался безъ всякой пищи, какъ не нашелъ онъ помощи и сочувствія у болѣе богатыхъ своихъ единоплеменниковъ, какъ наконецъ оставилъ дома голодныхъ дѣтей и пріѣхалъ къ своему другу просить пищи. Теперь у него ничего нѣтъ дать въ замѣнъ, но онъ поправится и отдастъ. Онъ еще никого не обманывалъ. Но что дѣлать! Его ожиданія напрасны: друга онъ не засталъ въ живыхъ и напрасно проѣздилъ.
Чукчи слушали его слова съ большимъ сочувствіемъ; на ихъ грубыхъ лицахъ виднѣлось неподдѣльное состраданіе. Когда Иванъ окончилъ свою скорбную повѣсть сынъ Василія привсталъ немного, ударилъ Ивана по плечу и сказалъ.
— Не печалься, не печалься... Обѣдай.
Иванъ понялъ въ чемъ дѣло и пересталъ печалиться. Хотя онъ и не засталъ своего друга въ живыхъ, но не обманулся въ своихъ надеждахъ на помощь чукчей. Какая-то незнакомая старуха со злымъ лицомъ первая принесла Ивану жирный оленій „бокъ“, другой бокъ даль ему молодой чукча, просившій водки. Послѣ обѣда сынъ Василія убилъ для Ивана двухъ большихъ оленей, а жена Василія подарила ему для его сиротъ дѣтей нѣсколько мягкихъ, выдѣланныхъ пыжиковыхъ шкурокъ.
Когда вечеромъ Иванъ, нагрузивъ свою нарту тѣмъ, что дали ему чукчи, завязывалъ ее ремнями, чтобы быть готовымъ двинуться въ путь чуть свѣтъ, кто-то дернулъ его за рукавъ. Онъ оглянулся. Передъ нимъ стоялъ шаманъ, нѣкогда обидѣвшійся на него. Онъ указывалъ рукою куда то въ даль на западную сторону неба.
— Посмотри туда, что видишь ты тамъ? Но Иванъ ничего не видѣлъ, кромѣ темнаго неба, нависшаго надъ плоскою, ровною полосой тундры.
— Она ушла туда, продолжалъ шаманъ, на западъ и не вернется болѣе.
Онъ говорилъ про оспу. Иванъ не зналъ, что думать объ этомъ, вѣрить или нѣтъ. Съ дѣтства проникнутый суевѣрнымъ страхомъ и уваженіемъ къ шаманамъ, онъ не осмѣливался думать, что шаманъ вретъ. При томь у него была такая потребность получить утѣшеніе отъ кого бы то ни было! Надежда на то, что его бѣдствіямъ наступитъ конецъ, была такъ пріятна, что онъ не въ силахъ былъ противиться ей.
— Ты хорошій человѣкъ, другъ, сказалъ онъ радостно шаману. Если живъ буду, цѣлую бутылку хорошей водки тебѣ привезу.
Они приложили ко лбу руки другъ друга въ знакъ взаимнаго уваженія и довольные другъ другомъ отправились въ теплый пологъ.
Черезъ недѣлю послѣ своей поѣздки къ чукчамъ Иванъ справлялъ поминки по своимъ покойникамъ, которыхъ онъ сейчасъ по своемъ возвращеніи похоронилъ какъ слѣдуетъ „по православному“ при помощи сосѣда. На очагѣ камелька стояли сковороды съ мясомъ, дымились котлы, наполненные олениной, красовались ярко вычищенные мѣдные чайники.
Взрослая дѣвушка, выздоровѣвшая дочь сосѣда, проворно управлялась около камина, готовя обѣдъ... Двѣ дѣвочки Ивана играли въ углу избы. Онѣ были одѣты въ новыя красныя сарафанчики. Мыловъ разсудилъ, что Ивану, который столько возился съ больными и самъ остался невредимымъ, можно довѣрить товару на небольшую сумму — на авось. Онъ подрядилъ его везти кладь въ Островное и выдалъ ему задатокъ.
Вообще тяжелыя времена казалось приходили къ концу. Эпидемія ослабѣвала. Пріѣхалъ столь ожидаемый исправникъ и хотя не выдалъ муки, какъ предсказывалъ командиръ, за то выпросилъ у чукчей оленей и роздалъ нуждающимся.
Сидя за столомъ въ ожиданіи обѣда, Иванъ съ сосѣдомъ не разъ уже обмѣнивались замѣчаніями по этому поводу.
— Да, братъ, чтобы мы теперь дѣлали безъ нихъ, безъ чукочь?
— Забуль *) говоришь. Поддержали они православный народъ... Поддержали.
*) Правду.
И они оба задумались. Ихъ мысли были печальны; оба они похоронили столько дорогихъ людей! Но эта была уже не прежняя полная отчаянія печаль. Къ ней примѣшивалась надежда на лучшія времена, на то, что все кончится, и жизнь опять вступитъ въ свои права. Настанетъ прекрасное лѣто съ свѣтлыми ночами, румяными зорьками на синемъ, похожемъ на тихую гладь безбрежной рѣки, небѣ, разстилающемся надъ рѣкою, похожей на огромное зеркало въ зеленыхъ рамахъ, съ зеленью кудрявыхъ тальниковъ, съ неугомоннымъ крикомъ птицъ, съ безпечною, раздольною жизнью на заимкѣ...
А. К.
(OCR: Аристарх Северин)