У лѣсныхъ могилъ.

А.Г. Клюге

«Сибирскiй вѣстникъ» №95, 17 августа 1895

Тайна жизни и смерти занимаетъ умъ человѣка на всѣхъ ступеняхъ его развитія. Образованный европеецъ въ философскихъ умозрѣніяхъ и невѣжественный дикарь въ грубѣйшихъ суевѣріяхъ, каждый по своему, стремится бросить на нее лучъ свѣта, отгадать ее. Для пытливаго человѣческаго ума неизвѣстность страшнѣе всего, и человѣкъ пытается силой воображенія проникнуть въ это неизвѣстное, силой фантазіи освѣтить пугающую его тайну. Онъ не хочетъ вѣрить, чтобы тою земною жизнью, какою живетъ всякое животное, исчерпывалось все его назначеніе. Для чего же данъ ему умъ, который не хочетъ подчиниться природѣ и хочетъ жить послѣ смерти?...

Вѣра въ загробную жизнь заставляла древнихъ египтянъ бальзамировать трупы, рубить могилы въ скалахъ и строить дворцы для мертвыхъ. Движимые этой же вѣрой, дикари устраивали могилы на деревахъ, въ глубинѣ своихъ непроходимыхъ лѣсовъ.

Школьникомъ, помню, я мечталъ увидѣть когда нибудь памятники древней культуры, надъ которыми безслѣдно пронеслись бури временъ, незамѣтно прошли вѣка, тысячелѣтія, какъ мигъ... Эти сфинксы, пирамиды, гробницы царей, всѣ эти гигантскія сооруженія, населенныя трупами строителей... Но, вмѣсто подземныхъ кладбищъ долины Нила, мнѣ пришлось увидѣть воздушныя на берегахъ Колымы. Кладбище на разстояніи нѣсколькихъ саженъ отъ земли! Для меня это зрѣлище было оригинально, и я не могъ оторвать взгляда отъ гробовъ, которые висятъ въ воздухѣ и только своей тѣнью касаются земли. Я съ любопытствомъ разсматривалъ гробы мѣстныхъ людей, въ то время какъ мой проводникъ-якутъ, показывавшій усыпальницы предковъ сыну чуждаго народа и тѣмъ оскорблявшій ихъ память, боязливо жался въ сторонѣ, растерянно осматриваясь кругомъ, точно опасаясь немедленной мести шамановъ, покоившихся на деревьяхъ, въ деревянныхъ лодочкахъ. Онъ вѣдь твердо вѣрилъ, что мертвые шаманы видятъ сквозь стѣны своихъ гробовъ и грозятъ ему оттуда своими огненными очами. Онъ чувствовалъ на себѣ ихъ взглядъ и бросался бѣжать, проклиная себя въ душѣ за то, что изъ жадности къ деньгамъ онъ рѣшился быть моимъ проводникомъ къ лѣсному кладбищу. Вѣроятно долго послѣ этой экскурсіи мучился бѣдняга своимъ поступкомъ и жилъ въ суевѣрномъ страхѣ мести тѣхъ, чей онъ нарушилъ покой. Впослѣдствіи онъ сознался, что онъ боялся, нѣкоторое время, ходить ночью въ тайгу: ему казалось, что мертвые шаманы носятся по ней, перебѣгаютъ отъ дерева къ дереву, сверкаютъ во тьмѣ своими волчьими глазами и ищутъ нарушителя вѣкового покоя лѣсной святыни.

Мой проводникъ былъ большой скептикъ. Еще недавно онъ подтрунивалъ надъ живыми шаманами. Его скептицизмъ исчезъ, какъ только онъ почувствовалъ себя виновнымъ передъ мертвыми: они вліяли на него изъ глубины своей недоступной чащи. Это было своего рода „wirkung in die Ferne“. Его совѣсть успокоивалась лишь тѣмъ, что онъ взялъ съ меня слово — не трогать могилъ, не дѣлать попытокъ заглянуть въ гробы и тѣмъ заслужилъ нѣкоторое снисхожденiе передъ судомъ грозныхъ мертвецовъ.

Велика еще власть мертвыхъ предковъ надъ живыми потомками.

Какъ то разъ одинъ ламутъ взялся провести компанію молодыхъ людей изъ любопытныхъ колымчанъ къ такому лѣсному кладбищу. За такое неуваженіе къ памяти предковъ онъ получилъ должное наказаніе. Угрызенія совѣсти довели его до того, что онъ нарушилъ данное слово, позорно бѣжалъ и оставилъ всю компанію на произволъ судьбы въ глухой чащѣ. Ночью, когда онъ ворочался съ бока на бокъ, не смыкая глазъ, изъ куста вдругъ выглянулъ одинъ изъ тѣхъ бравыхъ древнихъ шамановъ, могилы которыхъ онъ хотѣлъ предать въ руки иноземцевъ. Страшно сверкнулъ онъ очами и безмолвно погрозилъ ему своимъ длиннымъ, острымъ пальцемъ, точно хотѣлъ пригвоздить его имъ къ землѣ, какъ копьемъ. Было тихо кругомъ. Луна какъ то крадучись плыла по небу среди покрывавшихъ его тучъ. Когда она пряталась за ними, глаза шамана потухали; когда она выныряла изъ тучъ и на мигъ осыпала тайгу серебряной пылью, глаза его опять загорались зловѣщимъ огнемъ. Костеръ чуть свѣтилъ сквозь окутывавшее его облако дыма, и суевѣрному ламуту казалось, что вся тайга возмущена его поступкомъ, что деревья хмурятся и укоризненно качаютъ своими темными вершинами. Онъ не выдержалъ этой нѣмой укоризны, которой, казалось, полна была вся природа; онъ собралъ свои пожитки и нырнулъ въ тайгу, предоставивъ молодымъ людямъ самимъ отыскивать лѣсное кладбище. Съ тѣхъ поръ онъ не является въ Средне-Колымскъ изъ опасенія непрiятныхъ объясненій съ начальствомъ, которое было среди обманутыхъ имъ экскурсантовъ.

Долго я не могъ отдѣлаться отъ страннаго настроенія, овладѣвшаго мною подъ сѣнiю древняго лѣсного кладбища, и все смотрѣлъ вверхъ, какъ бы желая убѣдиться въ томъ, что я стою не надъ, а подъ могилами. Что заставляло, думалъ я, дикаря стремиться къ небу и въ могилѣ быть ближе къ таинственному, недосягаемому, а землѣ оставить только тѣнь, отбрасываемую могилой!!

А вокругъ меня со всѣхъ сторонъ вставала тайга и касалась неба своими зелеными зубчатыми стѣнами. Тотъ же видъ что вездѣ: кочки, ямы, ковры разноцвѣтныхъ мховъ, по которымъ кое-гдѣ чернѣетъ багульникъ, да стелется брусника кудрявыми свѣтлозелеными узорами. Между темными стволами лиственницъ мелькаютъ заросли тальниковъ и образуютъ вокругъ нихъ причудливые фестоны. Суровая тайга задумчиво молчитъ вокругъ могилъ. Все, что окружаетъ меня: небо, деревья, мхи, кустарники — такъ гармонируютъ между собою, точно созданы одни для другихъ: они сливаются въ одно цѣлое и образуютъ какъ бы одинъ свѣжiй зеленый вѣнокъ, перевитый голубою лентой. Одни эти могилы нарушаютъ гармонію. Впрочемъ, тайга, на мигъ сбросившая съ себя бѣлый снѣжный покровъ, безмолвна какъ могилы.

Могилы на деревьяхъ по якутски арангасъ — aranhas, остатки глубокой старины. Только благодаря холодному климату и крѣпости лиственичнаго дерева они могли сохраниться до сихъ поръ. Обычай устраивать могилы на деревьяхъ оставленъ очень давно — съ тѣхъ поръ какъ якуты подчинились русскимъ и наружно приняли христіанство. Впрочемъ, кто можетъ запретить бродячимъ инородцамъ, тунгусамъ, напримѣръ, хоронить покойниковъ по древнему обычаю? Кто найдетъ эти могилы въ неизвѣданныхъ дебряхъ дремучей тайги?

И теперь еще, когда якуты хоронятъ своихъ покойниковъ въ землю, они воздвигаютъ на могилахъ подобія древнихъ гробницъ, деревянные домики, отчего якутскія кладбища имѣютъ своеобразный видъ. Юрты мертвыхъ разбросаны по тайгѣ, какъ юрты живыхъ въ недалекомъ разстояніи одни отъ другихъ. То здѣсь, то тамъ, вблизи жилыхъ мѣстъ, гдѣ нибудь на холмѣ, высятся два, три почернѣвшихъ сруба въ видѣ домиковъ съ крышами; еслибы не было на нихъ крестовъ, трудно бы догадаться, что это могилы. Древнія могилы на деревьяхъ, арангасы, находятся въ глухой, недоступной чащѣ. Не всѣ окрестные жители знаютъ мѣста, гдѣ находятся эти арангасы. Въ большинствѣ случаевъ они извѣстны лишь старикамъ, которые сами близки къ могилѣ и потому благоговѣйно хранятъ память о древнихъ могилахъ, защищенныхъ отъ любопытства людей, поясомъ болотъ, стѣнами деревьевъ и суевѣрнымъ страхомъ.

Арангасы устроены такъ: на четырехъ высокихъ столбахъ, вкопанныхъ въ землю, или на сухостойныхъ лѣсинахъ, у которыхъ обрублены вершины, помѣщается выдолбленное изъ цѣльнаго ствола дерева корыто, имѣющее форму лодочки. Въ немъ и помѣщается покойникъ; другимъ такимъ же корытомъ онъ плотно прикрытъ сверху. Лодочка-гробъ укрѣплена на вдѣланныхъ въ столбы горизонтально перекладинахъ, такими же перекладинами она придавлена сверху. Все это сколочено очень искусно и прочно укрѣплено при помощи клиньевъ. Такъ просто устроенныя, противостоятъ эти деревянныя гробницы бурямъ, снѣгамъ, дождямъ и всесокрушающему времени; безмятежно спятъ въ нихъ покойники, въ тиши лѣсной чащи, куда не долетаетъ звукъ человѣческаго голоса. Только вѣтеръ уныло воетъ и гудитъ въ сомкнутыхъ вершинахъ деревьевъ, проносясь надъ тайгою отъ одного моря къ другому. Если лѣсные люди искали тишины и безмолвія и вообще обстановки, наиболѣе граничащей съ понятiемъ о могильной тишинѣ, то они выбрали удачно: трудно найти болѣе тихое и удаленное отъ всего, что напоминаетъ о жизни и людяхъ, мѣсто для вѣчнаго могильнаго сна. Тишина нашихъ кладбищъ, куда долетаютъ отголоски окружающей ихъ шумной жизни, не даетъ никакого понятiя объ истинно гробовой тиши лѣсныхъ кладбищъ, куда заглядываютъ только вѣтеръ да солнце.

Якуты питаютъ суевѣрный страхъ къ мертвецамъ, покоящимся на деревьяхъ, потому что они, какъ гласитъ преданіе, были шаманами. Они вѣрятъ, что иногда шаманы встаютъ по ночамъ изъ могилъ и слетаются со всѣхъ разсѣяныхъ въ тайгѣ невѣдомыхъ могилъ въ одно какое нибудь мѣсто для совѣщаній. Тогда гробовая тишина лѣсныхъ кладбищъ нарушается ихъ громкими криками, похожими на вой бури. И сама буря приходитъ на ихъ зовъ съ береговъ океана, завѣшиваетъ звѣзды туманомъ, гонитъ по небу стаи тучъ, нагромождая ихъ другъ на друга, швыряя ихъ съ вершины ледяныхъ горъ за грани горъ каменныхъ. Тогда небо похоже на бушующее море; тайга на разсвирѣпѣвшее чудовище, яростно потряхивающее косматой гривой; воды озеръ на клокочущій кипятокъ. Пѣнящіяся волны водъ подпрыгиваютъ вверхъ, точно хотятъ соединиться съ темными волнами тучъ, несущихся по небу... Бѣснуется тайга, шумитъ и воетъ, чтобы скрыть отъ взора людей собраніе шамановъ, заглушить ихъ таинственныя рѣчи.

Но въ тихія весеннiя ночи бываютъ тихія сборища въ лѣсныхъ кладбищахъ. Безмолвно выходятъ мертвецы изъ своихъ лодочекъ, не раскрывая ихъ, и садятся на перекладинахъ гробницъ, свѣсивъ внизъ свои костлявыя ноги. Блѣдные лучи луны скользятъ по ихъ темнымъ загадочнымъ лицамъ, искрятся, отражаются въ блесткахъ ихъ длинныхъ шаманскихъ одеждъ. Шаманы молча смотрятъ на небо и все, что высится надъ ними, на землю и все, что разстилается подъ ними. Есть на что полюбоваться имъ! Много красоты въ ясной тихой ночи! Земля, кажется, окутана какой-то воздушной, прозрачной тканью, сотканной изъ серебряныхъ лунныхъ лучей, красно-багроваго сіянія вечерней зари и розоваго — утренней. Все вокругъ пропитано какой-то особенной нѣжностью, способной, кажется, очаровать самихъ мертвецовъ.

Неподвижно сидятъ шаманы на могилахъ, также неподвижно сидятъ ихъ тѣни на коврахъ зеленой травы и сѣрыхъ, коричневыхъ мховъ, усыпанныхъ каплями росы, какъ жемчугомъ. Ничто не шелохнется вокругъ нихъ; изрѣдка лишь раздастся шорохъ въ густой листвѣ дерева: какая нибудь лѣсная птица осторожно машетъ крыломъ и испуганно летитъ прочь.

Шаманы не боятся, что кто нибудь изъ людей потревожитъ ихъ въ этотъ часъ. Прежде чѣмъ собраться на совѣщаніе, они очертили около могилъ волшебный кругъ, за который не можетъ ступить нога живого человѣка. Всякій, кто перешагнетъ его, заснетъ вѣчнымъ сномъ. Разсказываютъ, что одинъ смѣльчакъ пожелалъ разъ подслушать мертвыхъ шамановъ и узнать то, о чемъ они говорятъ въ тихую ясную ночь, при лунномъ свѣтѣ, при блѣдномъ мерцаніи звѣздъ, на короткое время появляющихся на небѣ, между потухающими огнями вечерней зари и загорающимися огнями утренней. Онъ легко нашелъ дорогу къ лѣсному кладбищу, но не нашелъ дороги оттуда. Онъ все попадалъ туда, откуда искалъ выхода, наконецъ заблудился въ тайгѣ и умеръ съ голода недалеко отъ лѣсного кладбища. Такимъ образомъ, онъ никому не могъ передать того, что видѣлъ въ тихую, ясную ночь на могилахъ, что слышалъ на совѣщаніи мертвецовъ. А можетъ быть, онъ услышалъ и узналъ что нибудь такое, что заставило его предпочесть жизни смерть; быть можетъ, онъ узналъ тайны смерти, пересталъ бояться ея и добровольно умеръ у подножья арангасовъ.

Около часа блуждалъ я подъ могилами, поддавшись очарованію гробовой тиши лѣсного кладбища. Я вспоминалъ обрывки всего слышаннаго отъ якутовъ о таинственныхъ существахъ, наполняющихъ лѣса и пустыни, и перебиралъ въ умѣ весь свой скудный запасъ свѣдѣній изъ якутской миѳологіи, стараясь выяснить себѣ ея духъ. Для меня было ясно одно, что вся эта миѳологія или демонологія взрощена, взлелѣяна природой; что среди этой подавляющей своимъ мрачнымъ однообразіемъ природы человѣкъ могъ создать лишь то, что она ему подсказала.

Изъ задумчивости меня вывели крики лебедей, которые летѣли высоко подъ облаками, спѣша къ какому нибудь озеру, затерянному въ лѣсахъ. Я бросилъ прощальный взглядъ на лѣсное кладбище и поспѣшилъ на зовъ проводника, нетерпѣливо ожидавшаго меня за стѣной ближайшихъ зарослей.

II.

Солнце склонялось къ западу, когда мы возвращались отъ арангасовъ. Наши верховыя лошади шли усталымъ шагомъ по вязкой лѣсной тропинкѣ, гдѣ иногда красивые узоры разноцвѣтныхъ мховъ прикрывали собою глубокія ямы, полныя воды. Я молчалъ, погруженный въ думы, молчалъ и мой проводникъ. Видно было, что онъ тоже находился подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ необычнаго визита къ мертвымъ шаманамъ. Я переносился мыслью въ мракъ первобытныхъ временъ, когда жили эти лѣсные люди. Мнѣ казалось, что эти древніе шаманы были поэты... Они сливались душою съ природой, населяли ее дѣтищами своей фантазіи и заставляли другихъ вѣрить въ нихъ и во все, что они создавали въ мечтахъ. И въ смерти они искали этого общенія съ природой и выбирали себѣ могилы далеко отъ людей, въ лѣсной чащѣ, на деревьяхъ, чтобы быть ближе къ той странѣ духовъ —

 

Wo mit Vögeln alle Straüche,

Wo der Wald mit Wild,

Wo mit Fischen alle Teiche

Lustig sind gefüllt...

 

И я представлялъ ceбѣ похороны древнихъ лѣсныхъ людей такъ, какъ описаны въ Nadovessiers Todtenlied Шиллера похороны у лѣсныхъ людей Сѣв. Америки.

Совсѣмъ иныя болѣе, такъ сказать современныя мысли занимали моего угрюмо молчавшаго проводника. Вырвавшееся у него восклицаніе вполнѣ опредѣлило теченіе его мыслей: онъ начиналъ уже трусить только что оставленныхъ мертвецовъ; ему казалось, что они бѣгутъ за нимъ по пятамъ.

— Харенъ! *) воскликнулъ онъ. Какъ это я забылъ повѣсить на арангасъ кусокъ хвоста моей лошади!

*) Худо, жаль.

У якутовъ существуетъ обычай совершать жертвоприношенія во всѣхъ мѣстахъ, гдѣ, по ихъ мнѣнiю, живутъ демоны. Они вѣшаютъ на деревьяхъ лошадиные хвосты и гривы, куски ситцу и шкуръ, чтобы умилостивить „xoзяeвъ мѣста“. Въ Вилюйскомъ округѣ вѣшаютъ даже цѣлыя шкуры телятъ, жеребятъ, а иногда чучела ихъ, набитыя сѣномъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, братъ, сказалъ я, какъ ты пропустилъ такой случай? Давай, вернемся къ могиламъ, да и повѣсимъ по куску гривы.

— Но-о! **) изумился онъ. Такъ поздно! Нѣтъ ужъ лучше поѣдемъ домой.

**) Это протяжное восклицаніе, перенятое отъ русскихъ, выражаетъ у якутовъ изумленіе.

Онъ боязливо оглядывался на темнѣвшія сзади насъ стѣны тайги. Вообще, онъ обнаруживалъ необычайную нервность, а между тѣмъ онъ былъ далеко не трусъ и въ лѣтнее время, На рыбномъ промыслѣ проводилъ ночи одинъ на пустынныхъ берегахъ озеръ, гдѣ блуждали опасные промышленники — черные медвѣди.

— Ты смѣешься, сказалъ онъ, помолчавъ, и не вѣришь въ то, что старые шаманы встаютъ изъ своихъ могилъ. Ты говоришь, что они скисли ***), что у нихъ нѣтъ ни глазъ, ни ушей; какъ будто они не могутъ видѣть безъ глазъ и слышать безъ ушей? А знаешь-ли ты — на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы были съ тобой, одинъ живой шаманъ говорилъ съ мертвымъ?

***) Сгнили. Мѣстное выраженіе.

— Но-о! сказалъ я въ свою очередь.

— Право. Такъ говорятъ наши старики. Для самыхъ старыхъ изъ нихъ это было очень давно, а для насъ, молодыхъ, это выходитъ ужъ совсѣмъ, совсѣмъ давно, — не высчитать когда. Въ прежнія времена шаманы были настоящіе, не то, что теперешніе... обманщики! кончилъ онъ въ припадкѣ вернувшагося къ нему скептицизма.

У него были, впрочемъ причины сердиться на шамановъ, современнаго поколѣнія. Одинъ изъ послѣднихъ погубилъ его сестру. Когда она заболѣла, онъ убѣдилъ ея мужа въ томъ, что въ нее вселился бѣсъ и взялся изгнать его заклинаніями. Онъ мудрилъ надъ ней до тѣхъ поръ, пока она не умерла. Такъ какъ ареной событія былъ отдаленный отъ города наслегъ, то дѣло не дошло до свѣдѣнія властей, и шаманъ не былъ подвергнутъ церковному покаянію, какъ другой его собратъ по ремеслу, также неудачно пробовавшій изгнать бѣса изъ беременной женщины.

— Въ это давнее время, продолжалъ проводникъ, когда еще и нюча*), быть можетъ, не приходили въ нашу землю, не далеко отсюда жили два человѣка, оба изъ хорошаго рода: Кутуюнъ и Кутуяхъ. Кутуюнъ былъ очень богатъ. Онъ не зналъ счета конямъ своихъ табуновъ; его домъ былъ полная чаша: собольи и лисьи санаяхи **), опушенныя бобрами, висѣли въ его амбарахъ, отдѣланныя серебромъ сѣдла красовались на стѣнахъ его юрты. Все, что оставилъ ему отецъ онъ сберегъ и пріумножилъ умѣніемъ и трудолюбіемъ. Не только богатъ былъ Кутуюнъ, но и щедръ: всякій находилъ въ его домѣ самый лучшій прiемъ, и никто не уходилъ отъ него голоднымъ; даже на дорогу онъ щедро надѣлялъ проѣзжихъ. Если кто нибудь пріѣзжалъ на усталомъ конѣ, Кутуюнъ давалъ ему свѣжаго коня для дальнѣйшаго пути. Нѣсколько разъ въ годъ собирались къ нему всѣ родовичи погостить и пировали у него по недѣлямъ. Лучшихъ кобылицъ и жеребятъ своего стада закалывалъ Кутуюнъ для гостей; чубучахи***) полные кумысу не сходили со столовъ, лучшія медвѣжьи и оленьи шкуры были постланы на оронахъ ****), гдѣ спали гости. На весь улусъ славился Кутуюнъ своимъ богатствомъ, радушіемъ и добротой, но не въ этомъ одномъ было его счастье. Онъ былъ счастливъ тѣмъ, что женою его была самая добрая и самая красивая женщина; сыновья его были послушны, здоровы и сильны; дочери — пригожiя, ласковыя, ловкія во всякой работѣ: съ тридцатью коровами управлялись онѣ втроемъ, по двадцати кобылицъ выдаивали въ день; никто вкуснѣе ихъ не разводилъ кумысу и лучше ихъ не шилъ мѣховой одежды. Во всемъ этомъ нѣтъ, однако, ничего такого, чему бы можно было удивляться. А между тѣмъ многіе удивлялись Кутуюну. Удивлялись всѣ тому, что онъ счастливый и богатый дружилъ съ Кутуяхомъ, который быль бѣденъ и несчастенъ. Такъ ужъ ведется у людей, что богатый человѣкъ можетъ имѣть бѣднаго слугою, а не другомъ, а бѣдный человѣкъ не можетъ любить богатаго, а лишь завидуетъ ему. У Кутуяха не было ни табуновъ, ни стадъ, ни мѣховъ, ни дорогихъ санаяховъ, не было даже дѣтей, а была только злая, презлая жена. Она помыкала имъ, издѣвалась надъ нимъ, потому что онъ былъ терпѣливъ и молча сносилъ обиды. Всѣ смѣялись надъ нимъ за то, что онъ не могъ укротить злой бабы. Одинъ только Кутуюнъ уважалъ его за то, что онъ платилъ добромъ за зло. Однако, какъ ни зла была Кутуяхова баба не съѣла она его, а съѣла самое себя. Околѣла отъ злости. Злоба задушила ее какъ разъ тогда, когда она ругала мужа за то, что онъ добръ и Кутуяхъ остался одинъ въ своей юртѣ. Тогда его богатый другъ пріѣхалъ и уговаривалъ его перейти жить въ его семью. Кутуяхъ не согласился, но обѣщалъ бытъ частымъ гостемъ въ домѣ своего друга. Не разъ Кутуюнъ давалъ ему лошадей и коровъ изъ своихъ стадъ, но Кутуяхъ отвергалъ всѣ его подарки. „Я счастливъ, говорилъ онъ, тѣмъ, что ты счастливъ; зачѣмъ же мнѣ богатство? Гдѣ корысть, тамъ нѣтъ любви“.

*) Русскiе.

**) Шуба.

***) Посуда изъ бересты.

****) Полати.

Долго жили въ любви и согласьи богатый Кутуюнъ и бѣдный Кутуяхъ на удивленіе всѣмъ родовичамъ и, можетъ быть, оба прожили бы до глубокой старости мирно и счастливо, еслибы не шаманы... А пожалуй, и тогда среди шамановъ были обманщики какъ и теперь — а?

Эта смѣсь скептицизма и суевѣрія моего проводника забавляли меня.

— Что же было дальше? сказалъ я.

— Насталъ страшный годъ: старуха *) начала ходить по юртамъ и брать себѣ тѣхъ людей, какіе ей нравились. Во многихъ юртахъ совсѣмъ потухъ огонь на очагѣ: никого не осталось, чтобы поддерживать его. Гдѣ вокругъ озера было три или четыре дыма**), не осталось ни одного: изъ десяти осталась половина. Многіе люди бѣжали въ лѣса и скитались по звѣроловнымъ избушкамъ, точно надѣялись, что старуха заблудится въ глухой тайгѣ и не найдетъ ихъ.

*) Такъ называютъ якуты оспу. Можетъ быть мой проводникъ впалъ въ анахронизмъ, если вѣрно, что до появленія русскихъ въ краѣ оспенныхъ эпидемiй не было.

**) Дымъ значитъ жилая юрта.

Кажется не осталось ни одной юрты, гдѣ бы не погостила старуха. Одна семья Кутуюна осталась невредимой. Изъ столькихъ смертей, постигшихъ весь родъ, на долю семьи Кутуюна не выпало ни одной. Невредимымъ остался и Кутуяхъ: старуха была къ нему милостива, хотя онъ нуждался въ этомъ меньше всѣхъ, ибо онъ любилъ жизнь только ради другихъ людей...

Испуганный народъ говорилъ своимъ старшинамъ: „соберитесь на собраніе и дайте намъ совѣтъ. Что намъ говоритъ, что намъ дѣлать, когда молчите и бездѣйствуете вы?“