СЧАСТЬЕ ПАВЛА.

(Очерки Колымской жизни*).

А.Г. Клюге

I.

«Сибирскiй вѣстникъ» №204, 19 сентября 1896

Какъ часто въ жизни бываетъ, что горе одного человѣка доставляетъ радость другому, а бѣдствія однихъ людей порождаютъ благосостояніе другихъ. Павелъ это извѣдалъ по опыту. Кажется эпидемія, на что уже всенародное бѣдствіе! Но, какъ извѣстно всѣмъ тремъ столицамъ Колымскаго края — Средней, Нижней и Верхней, многимъ оспенная эпидемія помогла поправить дѣла и нажить богатство. Блистательный примѣръ и подтвержденіе этого мы можемъ видѣть въ судьбѣ о. Андрея. О. Андрей жилъ въ городѣ очень скромно: его жалованья едва хватало ему на жизнь, такъ что безъ поддержки своей матери—купчихи онъ едва-ли могъ бы жить прилично, согласно своему сану и положенію въ Колымскомъ обществѣ. Если бы не поѣздки по улусу, то жизнь была бы еще труднѣе.

*) Примѣчаніе. Предлагаемый разсказъ составляетъ продолженіе „Очерковъ Колымскаго Края“ того же автора, печатавшихся въ „Сиб. Вѣс.“ въ 94, 95 и 96 годахъ: „Медвѣдь“, „Обмѣнъ денегъ“, „У лѣсныхъ могилъ“, „Черная женщина“, «Передъ зарей“, „Очерки Колымскаго края“, „Наканунѣ праздника“, „Молитва“, „Подъ хребтомъ“, „Огонь говоритъ“, „Дочь Хайлака“, „Вечеркомъ“, „Грезы“ и др.; въ „Русск. Вѣд.“ („Огонь говорить“ № 69 1895 г.) и „Вѣстн. Европы“, („На озерѣ прокаженныхъ“ — сентябрь 1896 г.). Въ портфелѣ редакціи имѣются, кромѣ начатаго въ настоящемъ № „Счастье Павла“, разсказы — „Дюхдюрскій князь“ и „Безпечные люди“.

Ред.

Въ Колымскомъ краѣ нѣтъ золотыхъ пріисковъ, куда бы можно было ѣхать на поправку дѣлъ, какъ въ другихъ мѣстахъ Сибири, но судьба послала колымчанамъ много другихъ мѣстъ, куда можно было ѣздить для этой дѣли. Однимъ изъ такихъ мѣстъ считается улусъ, населенный якутами, которые, по мнѣнію горожанъ, владѣютъ безчисленными стадами скота, неистощимыми запасами всякихъ съѣстныхъ припасовъ и пушнины. Это мнѣніе основано на томъ очевидномъ и неопровержимомъ фактѣ, что всѣ уѣзжающіе по служебнымъ дѣламъ въ улусъ должностныя лица, начиная съ высшихъ администраторовъ и кончая самымъ ничтожнымъ дьякомъ, возвращаются всегда назадъ съ кладью, которую везутъ безвозмездно улусныя лошади подъ предводительствомъ улусныхъ ямщиковъ, хотя бы эти лица уѣхали въ улусъ безъ всякой клади. Поэтому всякій, кто разстроилъ свои финансы, перебирается въ улусъ для поправленія ихъ на долго или на короткое время, смотря по обстоятельствамъ. На мѣстномъ языкѣ это называется — поѣхать „въ якуты“.

Для того, чтобы поправить дѣла матушка о. Андрея рѣшила тоже пожить „въ якутахъ“. Они поселились въ своемъ приходѣ около часовни, куда разъ въ мѣсяцъ якуты съѣзжались молиться. Но дѣла ихъ поправлялись медленно. Скудные подарки якутовъ, да сбереженія жалованья, происходившія отъ устраненія лишнихъ городскихъ расходовъ на представительство, были единственными ихъ ресурсами. Правда, можно было два раза поѣхать по округу съ требами и собрать доброхотныя даянія съ прихожанъ. Но о. Андрей хотя и природный колымчанинъ, значить знавшій въ совершенствѣ всѣ источники, откуда можно было почерпнуть нѣчто изъ улусныхъ благъ, все таки не обладалъ способностью собирать ихъ въ такомъ количествѣ, чтобы удовлетворить аппетитъ своей матушки, кончившей пансіонъ въ одной изъ сибирскихъ столицъ и поэтому обладавшей весьма утонченными вкусами. Она стала сопутствовать иногда мужу въ его разъѣздахъ по улусу и давать ему наглядные уроки практической мудрости. Результатъ превзошелъ всѣ ея ожиданія.

— Мой-то, говорила она городскимъ кумушкамъ, ѣздитъ по округу и все зѣваетъ. Ему что! Онъ забываетъ, что у него дѣти. А когда я сама поѣхала съ попомъ, лисицъ себѣ на шубу нашла, молока для дѣтишекъ набрала, двѣ фляги масла „положили“ и двѣ скотины мяса.... Когда я тяжела была и ѣхать не могла — тоже находила средство что нибудь пріобрѣсти. Дамъ я дьячку маленькихъ мѣдныхъ копѣечныхъ крестиковъ онъ и мѣняетъ ихъ на бѣлки: за одну бѣлку крестикъ даетъ, а бѣлка-то 25 к. стоитъ.

И слушательницы удивлялись предпріимчивости и хозяйственнымъ способностямъ матушки.

Матушка была „тяжела“; потомъ стала легка, затѣмъ опять стала тяжела, а дѣла все не поправлялись въ такой степени, въ какой матушкѣ было необходимо.

Но судьба не оставила предпріимчивую матушку. Страшная оспенная эпидемія разразилась въ Колымскомъ округѣ и поразила самые богатые наслеги, въ одномъ изъ которыхъ жилъ отецъ Андрей. Медицинской помощи не было ни откуда. Единственный на весь огромный округъ членъ медицинскаго персонала, — если не считать весьма мало общаго имѣющую съ медициной повивальную бабку, — фельдшеръ не могъ никуда отлучаться изъ города, гдѣ тоже господствовала эпидемія. Якуты падали какъ мухи. Кто оставался здоровымъ, старался возможно дальше держать себя отъ зараженныхъ юртъ и мѣстъ, гдѣ господствовала болѣзнь. О. Андрей дѣйствовалъ, какъ священникъ и какъ человѣкъ, довольно самоотверженно. Тотъ скудной запасъ свѣдѣній о подаваніи первоначальной помощи, которымъ онъ обладалъ, и даже домашнюю аптеку онъ великодушно предоставилъ въ распоряженіе больныхъ. Но не было желающихъ пользоваться ею. Якуты не умѣютъ соблюдать діэту. Когда пищи нѣтъ — они стоически выносятъ голодъ, а когда продуктовъ изобиліе — они ѣдятъ очень много, какъ бы про запасъ для предстоящаго голода. Заболѣвшіе питались, какъ обыкновенно, хаякомъ (нѣчто въ родѣ сливочнаго масла), сливками, а преимущественно мерзлой рыбой, строганиной — что не могло, конечно, благопріятно вліять на ихъ здоровье. О. Андрей усердно отпѣвалъ покойниковъ, по большей части заочно, и служилъ по нимъ панихиды. Конечно, всякій изъ родственниковъ умершихъ, послѣ которыхъ оставались стада коровъ и табуны лошадей, давалъ съ удовольствіемъ корову или лошадь за отпѣваніе. Случалось такъ, что цѣлыя семьи умирали и не кому было распорядиться оставшимся имуществомъ. Тогда являлась неустрашимая матушка, бодро вступала въ хозяйскія права и принимала на себя всѣ связанныя съ этимъ заботы.

Такимъ образомъ, у о. Андрея къ концу оспенной эпидеміи оказалось около ста штукъ рогатаго скота, десятка три лошадей, не считая прочаго добра, которое выпало на долю матушки за ея душеприказчичью дѣятельность.

Когда извѣстіе объ этомъ дошло до слуха улуснаго писаря, который весьма сожалѣлъ о томъ, что ему самому не пришлось быть въ улусѣ во время эпидеміи и исполнять должность душеприказчика, онъ сентенціозно замѣтилъ:

— Кому горе, — а имъ, попамъ, радость!

Бѣдному поселенцу Павлу, извѣстному просто подъ названіемъ хохла, эпидемія тоже принесла пользу. Эта польза, выраженная въ коровахъ и прочихъ улусныхъ благахъ, не была столь внушительныхъ размѣровъ, чтобы возбудить зависть улуснаго писаря и другихъ любителей поѣздокъ „въ якуты“, но вполнѣ достаточныхъ для того, чтобы осчастливить Павла и заставить его удивиться благости Провидѣнія, такъ мудро распредѣлившаго между людьми испытанія и щедроты. Въ глубинѣ души Павелъ былъ убѣжденъ, что оспа послана на якутовъ Богомъ въ наказаніе за принятіе ими ложной присяги по дѣлу поселенца Иванова. Въ этомъ убѣжденіи его укрѣпляли слѣдующіе очевидные факты. Сильнѣе всего оспа свирѣпствовала въ Кангаласкомъ наслегѣ, гдѣ жили клятвопреступники, главные изъ которыхъ вымерли съ семьями. Русскіе жившіе въ томь же наслегѣ: священникъ о. Андрей съ семействомъ, 3 мѣщанина съ семействами, дьячекъ, самъ Павло съ двумя дѣтьми отъ эпидеміи нисколько не пострадали. Не пострадалъ также одинъ якутъ Дмитрій, который отказался присягать ложно, чѣмъ возбудилъ противъ себя гнѣвъ старосты, затѣявшаго все дѣло противъ поселенца Иванова.

Всѣ въ городѣ помнятъ, какъ привезли якуты поселенца Иванова избитаго и связаннаго; съ нимъ вмѣстѣ привезли жену его и дѣтей. Его обвинили якуты въ разныхъ насиліяхъ и преступленіяхъ и присягою подтвердили вѣрность своихъ показаній. Какія это были преступленія и насилія никто кромѣ полиціи не знаетъ, такъ какъ театръ событій лежалъ внѣ сферы наблюденій городскихъ жителей, въ томъ числѣ начальственныхъ лицъ. Мѣсто похожденій Иванова кангаласскій наслегъ находится въ верстахъ 400 отъ города, такъ что единственнымъ источникомъ для ознакомленія съ дѣломъ Иванова были показанія самихъ обвинителей — якутовъ, возбудившихъ дѣло противъ него всѣмъ обществомъ Извѣстно только, что якуты, боясь необыкновенной физической силы Иванова, напали на него спящаго, и на жену его, чтобы она не могла подать помощи мужу; оглушили его ударомъ топора по головѣ, связали толстыми моржовыми ремнями, били до тѣхъ поръ, пока онъ не впалъ въ безчувственное состояніе и повезли въ городъ вмѣстѣ ст. „гостинцами“ для начальства. Это случилось въ первый день пасхи. Трудно угадать, чѣмъ руководствовались якуты выбравъ для овладѣнія особой Иванова именно этотъ день? Быть можетъ это было случайное совпаденіе. Все тѣло Иванова, какъ оказалось на слѣдствіи, было сплошь покрыто синяками и всѣ удивлялись, какъ онъ могъ выдержать подобную пробу якутскаго правосудія. A priori можно предположить, что вѣроятно Ивановъ былъ весьма тягостнымъ постояльцемъ для якутовъ, когда они всѣмъ міромъ предприняли столько трудовъ для удаленія его изъ своей среды, Съ другой стороны сомнительно, чтобы Ивановъ, какъ человѣкъ семейный, въ своихъ невольныхъ сношеніяхъ съ якутами могъ преслѣдовать иныя цѣли, кромѣ улучшенія матерiяльнаго положенія своего семейства. Власти, какъ водится, приняли сторону якутовъ. Иванова, у котораго не было никакихъ „гостинцевъ“, отдали подъ, судъ, увезли въ Якутскъ и вся исторія была забыта.

Только одни поселенцы остались при твердомъ убѣжденіи, что Иванова обидѣли напрасно и что на такой шагъ „звѣрей“ — такъ они называли якутовъ — подвинулъ богачъ „князецъ“, который, занимаясь торговлей водкой съ чукчами въ сосѣдней тундрѣ, имѣлъ основаніе опасаться Иванова отчасти какъ конкуррента, и вообще какъ неудобнаго свидѣтеля своихъ операцій. Тѣмъ болѣе, что Ивановъ былъ грамотенъ. А это обстоятельство, пріятное для бѣдныхъ якутовъ, которымъ во всякомъ случаѣ выгоднѣе дать поселенцу за написаніе прошенія или росписки рыбы или молока, чѣмъ улусному писарю рубль — способно, тѣмъ не менѣе, — внушить опасеніе эксплоатирующимъ весь наслегъ богачамъ. По мнѣнію поселенцевъ, якуты ложно присягнули.

Поэтому Павло былъ собственно очень радъ, что лжесвидѣтелей постигло божье наказаніе, хотя въ бесѣдахъ съ якутами онъ высказывалъ соболѣзнованіе черезъ мальчика, который служилъ ему переводчикомъ. Но тутъ-же онъ прибавлялъ громко, про себя:

— Щобъ васъ у сихъ хвороба подушила.

На что якуты, предполагая, что „нюча“ [1] соболѣзнуетъ, сочувственно кивали головами и говорили:

— Сепъ. [2]

[1] Русскій.

[2] Хорошо. Ладно.

Павло раньше жилъ въ городѣ, гдѣ занимался поденными работами. По случаю недостатка въ пищѣ въ городѣ и отчасти вслѣдствіе своихъ преклонныхъ лѣтъ — ему было болѣе 60 лѣтъ — онъ обратился за помощью къ тому наслегу, къ которому онъ былъ причисленъ. Староста отказалъ ему въ его просьбѣ доставлять ему пищу въ городъ, а предложилъ ему жить въ наслегѣ, на полномъ содержаніи. Правда, что полное содержаніе якутовъ было не весьма завиднымъ. Утромъ — мерзлая, сырая рыба-строганина и чай съ молокомъ, въ обѣдъ — вареная „подлежалая“ съ запахомъ рыба и сора, родъ простокваши, на ужинъ — опять строганина, тухлая рыба вареная и чай. Но все-же Павло былъ сытъ и благодарилъ Бога. Главное неудобство полнаго наслежнаго содержанія заключалось въ томъ, что въ каждой юртѣ, т. е. семьѣ, Павло могъ жить не болѣе 10 дней; по прошествіи десяти дней, онъ долженъ былъ переходить въ другую юрту. Такъ какъ наслегъ занималъ большую территорію и юрты были разбросаны въ 20, 30, 40 верстахъ одна отъ другой, то Павло былъ принужденъ къ вѣчнымъ кочеваніямъ изъ юрты въ юрту на лошади или на собакахъ, что для него, какъ для стараго человѣка и при томъ не страдающаго избыткомъ теплой одежды, не представляло ничего пріятнаго. Въ одной семьѣ кормили хорошо, въ другой — плохо, въ одной юртѣ было просторно, въ другой тѣсно. А съ Павломъ было двое дѣтей отъ умершей жены— якутки. Мальчики его были драчуны, между ними и якутятами были постоянныя схватки. Все это не могло ему нравиться. Вѣчно приходилось кочевать, усмирять дѣтей, ссориться съ якутами, требовать лучшей пищи. Жизнь „въ якутахъ“ очень разочаровала Павло на счетъ довольнаго наслежнаго житья, какимъ онъ себѣ его представлялъ, и онъ сталъ подумывать о томъ, какъ-бы вернуться назадъ въ городъ, гдѣ онъ жиль почти безвыѣздно 20 лѣтъ и выхлопотать себѣ вспомоществованіе у наслега до лѣта. Какъ онъ будетъ жить лѣтомъ, онъ не безпокоился. Когда придетъ лѣто, понадобятся разныя земляныя работы, а онъ первый мастеръ по этой части. Никто лучше его не устраивалъ завалинъ вокругъ домовъ, не копалъ грядъ и не покрывалъ крышъ дерномъ или землею. Онъ могъ съ точностію разсчитать свой будущій заработокъ: понадобится завалина около юрты— больницы — 15 руб. копать грядки у попа — 3 руб., поправить у него-же ограду — 4 руб.; покрыть землею новый амбаръ дьякона — 8 руб.; крышу у помощника дерномъ 10 руб.

Лѣтомъ жизнь стоитъ дешево, всякая рыба: омуль, нельма, чиръ, моксунъ по рублю пудъ — сколько угодно. Воображеніе рисовало ему заманчивыя перспективы.

Но въ это время появилась оспенная эпидемія, перепутала его расчеты и заставила его удивиться благости Провидѣнія.

А. К.

(Продолженіе будетъ).

OCR: Аристарх Северин)

 

СЧАСТЬЕ ПАВЛА.

(Очерки Колымской жизни).

(Продол., см. № 204 „С. В.“).

II.

«Сибирскiй вѣстникъ» №205, 20 сентября 1896

Въ одинъ изъ тѣхъ вечеровъ, когда якуты, сидя за чаемъ, вели бесѣды объ оспѣ и ея жертвахъ, т.-е. вели какъ разъ тотъ разговоръ, который давалъ поводъ хохлу послать имъ свое благое пожеланіе отъ души, послышался шумъ и лошадиный топотъ. Хозяинъ первый уловилъ своимъ чуткимъ ухомъ шумъ и стукъ копытъ, всталъ изъ-за стола и, высунувъ въ дверь свою голову, мгновенно впрыгнулъ обратно какъ ошпаренный.

— Княгъ Егуръ Васильевичъ калле [1] воскликнулъ онъ испуганно.

[1] Князь Егоръ Васильевичъ пріѣхалъ. Свойство якутскаго языка замѣнять с и з буквою г.

Сейчасъ поднялась въ юртѣ суматоха. Всѣ сидѣвшіе за чаемъ встали съ мѣстъ. Хозяйка поправила огонь въ каминѣ, прибавила дровъ и стала очищать ороны подъ образами для почетнаго гостя. Пользуясь замѣшательствомъ, дѣти овладѣли деревянной миской, гдѣ болталось на днѣ немного молока. Такъ какъ въ мискѣ могъ свободно дѣйствовать языкомъ только одинъ мальчуганъ, то вслѣдствіе этого поднялась между дѣтьми драка: никто не хотѣлъ уступать своихъ правъ на миску. Мать принуждена была вмѣшаться и наказать шалуновъ. Наказаніе заключалось въ томъ, что она отняла миску и облизала сама, къ большой досадѣ маленькихъ нарушителей тишины. Потомъ она влила въ миску свѣжаго молока, поставила на столъ и занялась вытираніемъ чашекъ кускомъ грязнаго полотна.

Между тѣмъ въ юрту вошелъ князь, т. е. староста, толстый якутъ въ плисовомъ кафтанѣ съ буфами, подпоясанный кожанымъ поясомъ съ блестками, и два другихъ толстыхъ якута. Снявъ и развѣсивъ верхнюю одежду, покрестившись на иконы, поцѣловавшись троекратно съ присутствующими, словомъ — продѣлавъ все предписываемое правилами якутскаго этикета, они усѣлись на почетныя мѣста подъ образами и приступили къ чаепитію. На столѣ появились всѣ деликатесы якутской кухни: строганина, хаякъ, мерзлыя сливки, нарубленныя кусочками, битыя сливки, пѣнка, мерзлая налимья печень. Всѣ принялись ѣсть, начиная со строганины, руками, поспѣшно, въ перегонку хватая съ тарелокъ лучшіе куски, облизывая пальцы и вытирая ихъ грязнымъ, общимъ для всѣхъ, кускомъ нитяной сѣти, замѣняющимъ салфетку. Павло также не зѣвалъ, пользуясь рѣдкимъ случаемъ улучшенія полнаго содержанія и появленія на столѣ столь деликатныхъ блюдъ. Въ разговорѣ онъ не принималъ участія, но понялъ, что якуты говорятъ объ эпидеміи и отчасти о немъ самомъ. Когда якуты до сыта покушали и напились чаю, князь „Егуръ“ обратился къ Павлу черезъ его сына, мальчика лѣтъ 13, который всегда служилъ отцу переводчикомъ въ его сношеніяхъ съ якутами.

— Ты добрый огонеръ [2] Павло, не то, что другіе хайлаки, которые не хотятъ ничего работать и промышлять. Не откажи намъ въ нашей нуждѣ! Много людей померло и лежитъ безъ погребенія въ юртахъ. До какихъ поръ они будутъ лежать тамъ? Придетъ лѣто они — „скиснутъ“. Отъ этого зараза еще пуще распространится. Мы боимся сами хоронить мертвыхъ, потому что тогда и намъ не сдобровать. А вы, русскіе люди, не боитесь вовсе оспы. И раньше, когда была оспа, никто изъ вашихъ не умиралъ, да и теперь никто: ни одинъ человѣкъ изъ хайлаковъ [3] и преступниковъ [4] не заболѣлъ. Возьмись хоронить умершихъ, а мы всѣмъ наслегомъ тебя поблагодаримъ.

[2] Огонеръ — старикъ.

[3] Уголовный ссыльно-поселенецъ.

[4] Не уголовный.

Павло согласился. Такимъ образомъ, ему пришлось играть дѣятельную роль въ бѣдствіяхъ, постигшихъ кангаласскій наслегъ, хотя не столь возвышенную съ точки зрѣнія религіозной, какъ роль о. Андрея и не столь почтенную съ точки зрѣнія экономической, какъ роль матушки. Павлу дали лошадь и онъ сталъ разъѣзжать по наслегу и отыскивать покойниковъ. Въ компаньоны онъ взялъ себѣ другого поселенца, жившаго въ томъ же наслегѣ. Якуты, иногда сопровождавшіе Павла, не входили въ юрты, гдѣ лежали покойники. Павло съ компаньономъ входили сами и тутъ часто Павлу приходилось защищать имущество покойниковъ отъ алчности своего компаньона, который дошелъ до того, что хотѣлъ стащить съ ногъ умершаго хорошіе новые сары [5]. Павло считалъ грѣхомъ быть алчнымъ до такой степени, хотя, какъ человѣкъ практическій, ничего не имѣлъ противъ завладѣнія деньгами, если бы таковыя нашлись. Онъ находилъ, что завладѣніе деньгами покойниковъ влечетъ за собою меньше неудобствъ, чѣмъ завладѣніе сарами, потому что деньги не имѣютъ отличительныхъ признаковъ, какъ сары. Но денегъ въ юртахъ никогда не оказывалось, такъ какъ якуты умѣютъ прятать деньги такъ, что самый зоркій глазъ ихъ не отыщетъ, кромѣ ихъ самихъ. Между тѣмъ, Павло съ компаньономъ исполняли принятое на себя дѣло добросовѣстно. Они хоронили всѣхъ покойниковъ, какихъ только могли найти; хоронили по нѣсколько человѣкъ въ одной могилѣ. Въ иныхъ мѣстахъ они утилизировали для этой цѣли прямо погреба. Наложатъ туда покойниковъ, да и засыпаютъ кое-какъ землею: все равно никто уже не будетъ жить въ юртѣ, жители которой стали жертвами оспенной эпидеміи. Тамъ, гдѣ раньше раздавались веселые голоса людей, мычанье коровъ, ржанье лошадей, теперь господствовало молчаніе смерти. Юрты съ выпавшими льдинами оконъ, съ засыпанными снѣгомъ трубами, пустые хотоны печально ютились по берегамъ озеръ, скотъ и лошади были угнаны оставшимися въ живыхъ сосѣдями или родственниками, а мертвецы оставались въ юртахъ не погребенными среди мертваго молчанія тайги.

[5] Нѣчто въ родѣ сапогъ безъ каблуковъ изъ кобыльей кожи.

— И вся пища, разсказывалъ потомъ Павло, хаякъ, сливки, молоко, рыба — шла намъ: якуты боятся взять все это себѣ. Только берутъ скотъ да одежду. Одежду вѣшаютъ въ амбарахъ, чтобы взять потомъ, когда эта вся „хвороба“ перестанетъ.

Когда эпидемія утихла и Павло исполнилъ принятую на себя обязанность, якуты сдѣлали собраніе, призвали Павла, поблагодарили его и дали ему за труды трехъ коровъ, не считая того, чѣмъ онъ попользовался около умершихъ. Муняхъ, т. е. собраніе, легализировалъ его въ обладаніи всѣмъ этимъ. Такого богатства Павло не имѣлъ еще со дня своего, скрытаго во мракѣ временъ, прибытія въ Колымскъ. Онъ самъ одѣлся, хорошо одѣлъ своихъ мальчиковъ, пріобрѣлъ запасную одежду и пищу. Все это дала ему эпидемія и онъ благословилъ тотъ часъ, въ который онъ принялъ рѣшеніе поѣхать „въ якуты“.

По окончаніи эпидеміи, Павлу больше ничего не оставалось дѣлать въ наслегѣ. Приближалась весна, надо было ѣхать въ городъ, приниматься за земляныя работы, старшаго парнишку пристроить къ кому нибудь на неводъ за пай, починить свою юртишку. Всѣ эти хозяйственныя соображенія заставили Павла требовать отправки въ городъ. Ему дали отъ наслега лошадей, чтобы онъ могъ забрать съ собой свое богатство, проводниковъ и онъ поѣхалъ. Его поѣздка была въ нѣкоторомъ родѣ тріумфальнымъ шествіемъ. Всюду по дорогѣ его якуты хорошо принимали и хвалили за его усердіе и честность. Это утвердило Павла въ мысли, что если Провидѣнію будетъ угодно еще разъ послать на якутовъ испытаніе за клятвопреступленіе или другой поступокъ въ такомъ родѣ, то они ни къ кому больше не обратятся съ предложеніемъ хоронить мертвыхъ, кромѣ него, такъ какъ они увѣрены, что онъ по крайней мѣрѣ не будетъ стаскивать съ покойниковъ саръ и воровать зараженныхъ вещей. И онъ заранѣе считалъ себя ангажированнымъ на вторичный оспенный сезонъ.

Приближаясь къ городу, Павло далъ волю своему воображенію. Онъ заранѣе представлялъ себѣ свой доходъ отъ продажи излишка своихъ, доставшихся ему въ наслѣдство отъ покойниковъ, продуктовъ, зависть прочихъ поселенцевъ, принужденныхъ питаться прогорклой юколой [6], удивленіе населенія при видѣ его, въѣзжающаго въ городъ въ новой куфлянкѣ [7], во главѣ трехъ коровъ и двухъ нагруженныхъ нартъ! [8]

[6] Вяленая рыба, изъ которой вынуты кости.

[7] Рубаха изъ оленьихъ шкуръ.

[8] Сани зовутся въ Колымскѣ нартой.

Но ничто въ жизни не бываетъ точно такъ, какъ человѣкъ заранѣе предполагаетъ. Въ верстахъ 100 отъ города, Павлу сказали якуты, что одна изъ коровъ его не можетъ идти за лошадью и настолько тоща и слаба, что не дойдетъ до города и подохнетъ. Представилась необходимость оставить корову у первыхъ встрѣчныхъ жителей, которые за прокормъ коровы до осени, по случаю недостатка сѣна, бывшаго на исходѣ, взяли съ Павла три килимци [9] рыбы. По сему случаю одинъ проводникъ съ лошадью, везшій килимци и дѣтей Павла, и другой, гнавшій корову, привязанную ремнемъ къ сѣдлу его лошади, воротились назадъ и уменьшили, такимъ образомъ, на цѣлую треть обозъ, долженствовавшій удивить городскихъ жителей и произвести удручающее впечатлѣніе на поселенцевъ.

[9] Куча замороженной рыбы, вѣсомъ около 3 пудовъ.

Въ 70 верстахъ, не доѣзжая города, такая-же исторія случилась съ другой коровой. Корова прямо упала на землю и не обнаруживала никакого желанья встать и слѣдовать въ городъ, чтобы украсить собою тріумфъ Павла, не смотря на всѣ его понуканія, просьбы и покрикиванія. Тощая лошадка, къ сѣдлу которой была привязана корова ремнемъ, тоже остановилась, выбившись изъ силъ тащить за собою еле волочившую ноги корову. Приходилось опять отдавать килимци или хаякъ, а между тѣмъ въ городѣ можно было ихъ продать такъ выгодно! Улусный писарь, встрѣтившійся съ Павломъ на ночлегѣ, выразилъ желанье выручить его изъ бѣды. Онъ торговалъ у Павла злополучную корову, не пожелавшую раздѣлить съ нимъ его славу.

— Еще кто купитъ у васъ корову-то?! убѣждалъ онъ Павла. У кого столько денегъ сразу найдется? А, между прочимъ, хаякъ и рыбу всякій возьметъ: кто на рубль, кто на два. Теперь въ городѣ голодъ, подвозу ни откуда нѣтъ, потому вы можете получить на вашемъ продуктѣ порядочный „дивидендъ“, отдавать продукты за прокормъ коровы, которая къ тому-же можетъ и „пропасть“, не составляетъ разсчета.

Хохолъ подумалъ и отдалъ писарю корову за 23 р. Писарь подержалъ ее на сѣнѣ дня три; потомъ привелъ ее въ городъ и продалъ за 35 р. такъ какъ корова была тельная.

Такимъ образомъ, надежды Павла на торжественный въѣздъ не вполнѣ оправдались. Его обозъ, убавленный на двѣ трети, потерялъ свою внушительность. Но и одна корова произвела импонирующее впечатлѣніе на поселенцевъ и городскую голытьбу, и Павло въѣхалъ въ городъ побѣдителемъ.

Съ тѣхъ поръ началась для Павло и его парнишекъ идиллія.

Вскорѣ по возвращеніи Павла въ городъ, снѣгъ стаялъ и всѣ ожидали вскрытiя рѣки. Бугорки и полянки потеряли свой сѣрожелтый цвѣтъ и начали зеленѣть, по лужамъ и болотцамъ начали садиться утки. Стаи гусей и лебедей потянулись по небу вдоль по рѣкѣ, возбуждая аппетитъ голодныхъ жителей, которые предпочли бы положить ихъ въ свой „кочелъ“, чѣмъ слѣдить за ихъ полетомъ въ облакахъ. Всякій старался добыть себѣ свѣжинку, какъ называется въ Колымскѣ первая дичь или первая рыба, добытая весною. Выстрѣлы раздавались по городу день и ночь. Всѣ ходили по городу съ ружьями. Даже казаки, стоя на часахъ около магазина и пороховаго погреба, имѣли около себя, кромѣ казенныхъ заржавленныхъ ружей, свои „дробовики“ и стрѣляли прямо съ постовъ въ утокъ, садившихся на ближайшую лужу. Дѣти бѣгали по улицамъ и подражали крику лебедей, стараясь привлечь ихъ подъ выстрѣлы своихъ отцовъ, т. е. тоже въ „кочелъ“.

Когда рѣка прошла — распустился тальникъ, трава зеленымъ ковромъ покрыла берега рѣки и площадь города. Солнце стало пригрѣвать и птички защебетали по кустамъ тальниковъ и смородины и запорхали по вершинамъ лиственницъ. Все населеніе, словно проснувшееся отъ зимней спячки, оживилось. Всѣ ѣздили метать сѣти и привозили свѣжую рыбу. По рѣкѣ потянулись лодки, жители города „покочевали“ на заимки.

Какъ разъ въ это время у Павла отелилась корова. Это событіе внесло большое оживленіе какъ въ семью Павла, такъ и въ жизнь всѣхъ сосѣдей его, обитателей такъ называемой голодной части города, гдѣ жили самые бѣдные жители. Только и было толковъ, что про счастіе Павла. Одни хвалили его, другіе подвергали сомнѣнію благовидный способъ пріобрѣтенія коровы. Но всѣ завидовали ему и болѣе или менѣе волновались всѣмъ, что касается коровы. Когда Ховря, старшая дочь Павла, остававшаяся въ городѣ въ услуженіи во время его улусныхъ похожденій, доила корову, всѣ бабы голоднаго угла окружали корову, подвергали ее тщательному осмотру, критически разбирали всѣ ея достоинства и недостатки и давали всевозможные добрые совѣты.

— Ты бы, Ховря, ей ноги связала ремешками, говорила одна баба.

— Будетъ-те лепетать, возражала другая. Никовды смирную корову не вяжутъ: пуще снаровишь.

— Почто алясничаешь [10]? Развѣ у Гавриловскихъ не вяжутъ? Сама сколько разъ видѣла.

[10] Пустое говоришь.

И въ бабьей публикѣ подымался споръ о томъ, вязать или не вязать коровѣ ноги, что весьма сбивало Ховрю съ толку.

Всѣ эти совѣты кончались обыкновенно просьбой подѣлиться молочкомъ. Ховря всѣмъ удѣлить конечно не могла, но всегда находила возможность потихоньку отъ отца отнести немного молока сосѣдкѣ Кустучихѣ — вдовѣ, у которой было пятеро дѣтей малъ мала меньше, а источникомъ существованія — оставшійся отъ мужа порванный неводъ.

Для дѣтей Павла и дѣтей прочихъ обитателей голоднаго квартала корова и теленокъ составляли предметъ неистощимыхъ заботь, игръ и суеты. То они отправлялись нѣсколько разъ въ день на зеленые высокіе берега рѣчки Анкудины, около которой стояла маленькая, вся оплетенная сверху до низу тальничными плетнями и обсыпанная землей юрта Павла и приносили свѣжую молоденькую травку для теленка, то они бѣгали посмотрѣть — не ходитъ ли корова по обрывистому Анкудинскому берегу, который можетъ подъ ней оборваться, то къ теленку, посмотрѣть — удобно ли онъ лежитъ. Когда приходила пора доить корову, дѣти съ шумомъ и крикомъ уходили въ тайгу или на берегъ рѣки искать ее. Такъ что у коровы была, въ нѣкоторомъ родѣ, своя свита. Благо корова была смирная и не пугалась своихъ шумныхъ провожатыхъ! Когда Ховря уѣхала на заимку на промыселъ, хохолъ самъ ухитрялся доить корову. Корова кормила его и дѣтей, какъ разъ въ голодное время для тѣхъ, у кого не было ни сѣтей, ни невода, такъ какъ рыбы еще въ продажѣ не было: всякій ловилъ рыбу самъ для себя въ ожиданьи лучшаго промысла. Въ городѣ молоко лѣтомъ стоитъ 10 коп. бутылка вмѣщающая полъ кружки (каз. мѣры). У хохла каждый день было 6 или 7 бутылокъ молока, такъ что онъ могъ еще продать 1 или 2 бут. въ день, что онъ и дѣлалъ.

Кромѣ этой осязательной пользы корова представляла для Павла предметъ пріятныхъ заботъ и мечтаній. По вечерамъ, вернувшись съ работы, Павло садился подлѣ избы на завалину и куря трубку смотрѣлъ какъ ребятишки пасли теленка. Они привязывали его на длинной веревкѣ къ кустамъ и, вооружась палками, образовывали вокругъ него сторожевую цѣпь, чтобы помѣшать собакамъ приблизиться къ нему. Это было до нѣкоторой степени необходимо, такъ какъ колымскія собаки имѣютъ обыкновеніе нападать на телятъ, а иногда и на коровъ. Были случаи, что собаки вблизи города разрывали оленей. Поэтому колымскіе городскіе телята осуждены на заключеніе въ хлѣвахъ до тѣхъ поръ, пока они не подростутъ настолько, что смогутъ кое какъ защищаться отъ собакъ, т. е. до двухлѣтняго возраста. Ребятишки зорко слѣдили за всякой проходящей собакой, даже не показывающей никакого желанія познакомиться съ теленкомъ хохла, и прогоняли ее издали, швыряя въ нее палками и камнями и оглашая воздухъ отчаянными криками. Когда вечеромъ т. е. когда солнце немного опускалось на горизонтѣ, потому что лѣтомъ оно не скрывается, а помѣстному выраженію, ходить кругомъ, раздавались шумъ и крики дѣтей, всякій обыватель и обывательница голоднаго квартала знали, что это ребятишки пасутъ единственнаго на весь голодный кварталъ теленка хохла. Когда надо было какой нибудь бабѣ отыскать своего парнишку, стоило ей только спуститься въ лощинку, покрытую зеленой травой, и дѣло было въ шляпѣ. Павло зналъ, что на ребятишекъ можно было положиться, и поэтому онъ мирно курилъ трубку и, пуская дымъ клубами, разсчитывалъ въ своемъ умѣ черезъ сколько лѣтъ у него можетъ быть стадо, если его корова будетъ телиться каждый годъ. Онъ ограничивался только различными указаніями и замѣчаніями, могущими повести къ большему удобству для караульныхъ и вящему комфорту для столь зорко оберегаемаго теленка. Когда, по мнѣнію Павла, была пора уводить теленка въ амбарчикъ, служащій ему хлѣвомъ, или когда комары сильно надоѣдали, не смотря на разведенный изъ щепокъ и навоза дымокуръ, онъ командовалъ ребятамъ.

— А ну, хлопцы, ведите теля!

Тогда хлопцы отвязывали теленка, окружали его плотной стѣной и вели его общими силами къ амбарчику. Кто тянулъ за веревку, кто подталкивалъ сзади.

Такъ общими силами ребятъ всей голодной части города, упиравшійся и брыкавшій теленокъ благополучно доставлялся по назначенію, среди громкаго смѣха, ссоръ и криковъ. Заперѣвъ теля, хохолъ вытряхивалъ трубку и уходилъ спать.

 

(Продолженіе будетъ.)

А. К.

OCR: Аристарх Северин)

 

Счастье Павла.

(Очерки Колымской жизни).

(Продол., см. № 205 „С. В.“).

III.

«Сибирскiй вѣстникъ» №210, 26 сентября 1896

Всему на свѣтѣ бываетъ конецъ. Пришелъ конецъ лѣтней идилліи Павла. Съ Семенова дня, т. е. съ 1 сентября, корма для скота подъ городомъ стали хуже. Листья тальниковъ пожелтѣли и стали сыпаться сдуваемые вѣтромъ, трава поблекла, по ночамъ иней садился на землю и были сильные утренники. Коровы стали уходить далеко на озерья, по берегамъ которыхъ росла хорошая, сочная трава. Надо было бѣгать за ними далеко, а для теленка надо было доставать сѣно. У Павла своего сѣна не было ни пылинки, а купить было негдѣ. Много было заботы хохлу, но онъ бился кое какъ при помощи своихъ парнишекъ. Они бѣгали за коровой на Калтусъ — такъ называется лугъ подъ городомъ. а Павло доставалъ сѣно для теленка по горсточкамъ: то въ одномъ мѣстѣ попроситъ, то въ другомъ. Гдѣ даромъ дадутъ, а гдѣ заставятъ что нибудь сработать. Случалось такъ, что снѣгъ покрывалъ землю нѣсколько дней и, пока онъ стаетъ, нужно было кормить сѣномъ и корову. А сѣна достать было очень мудрено. Кто изъ жителей имѣлъ сѣнокосы за рѣкой, тотъ съ великимъ трудомъ привозилъ немного сѣна въ лодкѣ, при чемъ приходилось таскать сѣно на плечахъ съ покоса до берега рѣки. У кого было сѣно на Калтусѣ, въ 7—10 верстахъ отъ города, тотъ привозилъ вьюками на лошади. Всѣ дорожили сѣномъ, какъ самымъ важнымъ продуктомъ, ибо отъ него зависѣлъ вопросъ о существованіи скота, который не могъ, подобно лошадямъ, выкапывать траву изъ подъ снѣга. Хохлу, конечно, никто не далъ сѣна и его корова голодала. Она бѣгала по городу какъ обезумѣвшая, ища гдѣ бы можно было стащить клокъ сѣна, то стояла у амбара гдѣ былъ запертъ теленокъ, понуривъ голову жевала тальникъ плетня и меланхолически мычала. У хохла сердце было не на мѣстѣ при видѣ страданій коровы: онъ и не доилъ ее почти въ такую погоду, оставляя молоко для теленка. Онъ убѣдился, что самая пріятная и полезная вещь можетъ иногда служить предметомъ тяжкихъ огорченій.

Но тучи разсѣялись, выглянуло солнце, снѣгъ стаялъ и коровы опять пошли на озерья пастись.

Когда, въ 20-хъ числахъ сентября, настали морозы и озерья стали, хохолъ, взялъ косу и отправился съ парнишкой на ближайшее озеро косить водяную траву, торчащую поверхъ льда и еще не засыпанную снѣгомъ. На каждомъ шагу онъ рисковалъ провалиться въ воду: ледъ былъ тонокъ, трещалъ и гнулся подъ ногами. Но неустрашимый хохолъ косилъ не обращая на это вниманья, осторожно передвигаясь съ мѣста на мѣсто. Ловкій и легкій парнишка сгребалъ въ это время граблями траву ближе къ берегу, гдѣ онъ ставилъ на льду копны. Потомъ они вязали ремнями вязанки травы и пять верстъ тащили ихъ на плечахъ до своей юрты. Этимъ не исчерпывались всѣ заботы Павла. Нужно было найти какого нибудь якута, который бы взялъ корову съ теленкомъ на прокормъ до весны, какъ это въ обычаѣ у горожанъ. Онъ началъ ходить ежедневно въ инородческую управу справляться — нѣтъ ли пріѣзжихъ якутовъ. Но никто не пріѣзжалъ изъ улуса. Время было „промышленное“: по озерьямъ всюду промыселъ быль въ полномъ разгарѣ и охота на сохатыхъ въ верховьяхъ рѣки только что начиналась. Даже тѣ иль якутовъ, которые должны были прибыть въ городъ для отбыванія повинностей, напр., сторожей по аптекѣ, церкви или управѣ, предпочитали нанимать за себя городскихъ голышей и платить имъ по рублю въ день и дороже. Павло все ходилъ въ управу и не поддавался на удочку, которую закидывалъ улусный писарь, прося продать ему корову и приводя весьма убѣдительные доводы, основанные на весьма точныхъ опредѣленіяхъ дивиденда и расчета. Но Павло твердо противостоялъ искушенію, и въ этомъ его поддерживала мысль о дѣтяхъ, объ удовольствіи и удобствѣ имѣть свое молоко и пріятныя воспоминанія о лѣтней идиллiи. Онъ рѣшилъ ни за что не продавать корову и, въ крайнемъ случаѣ, погнать ее самому пѣшкомъ въ улусъ къ первому, ближайшему жителю, хотя бы это стоило ему втрое противъ обыкновенной платы за прокормъ, лишь бы только стали большія озерья.

Въ такомъ затруднительномъ положеніи выручилъ хохла Михайло Хоботай, пріѣхавшій въ городъ для посѣщенія кабаковъ.

Якутъ Михайло Хоботай былъ чѣмъ то въ родѣ лендъ-лорда. Онъ жилъ въ десяти верстахъ отъ города на большомъ лугу, принадлежавшемъ нѣкогда городу, но теперь попавшему исключительно въ пользованіе Михайлы, который также монополизировалъ права на рыбную ловлю въ озерѣ, лежащемъ въ пожалованномъ ему участкѣ. Привилегированное положеніе Михайлы давало ему большіе доходы. Онъ накашивалъ много сѣна, что давало ему возможность брать у городскихъ жителей много скота на зиму, на прокормъ. Онъ бралъ по 6 руб. за корову въ годъ и, конечно, пользовался молокомъ, которое хотя по условію должно было идти хозяину коровы, но, обыкновенно, все оставалось въ пользу Михайлы, за исключеніемъ того, которое онъ считалъ нужнымъ привозить хозяину въ качествѣ „гостинца“. Кромѣ того, онъ продавалъ тѣмъ же городскимъ жителямъ, на землѣ которыхъ онъ свиль себѣ гнѣздышко, сѣно, придерживая его до весны, когда цѣна его подымалась. При томъ, живя на проѣзжей дорогѣ, какъ разъ въ такомъ пунктѣ, гдѣ проѣзжимъ было удобно ночевать и кормить лошадей, онъ открылъ у себя нѣчто въ родѣ игорнаго дома, что дѣлало его весьма популярнымъ среди якутовъ подрядчиковъ, провозившихъ купеческія клади и останавливающихся у него кормить лошадей, пить водку и играть въ карты. Другихъ якутовъ, которые дѣлали попытку устроиться по сосѣдству, Михайло прогонялъ безъ церемоніи, какъ опасныхъ конкуррентовъ. И никто съ нимъ не спорилъ, всѣ признавали его монополію, потому что спорить съ нимъ было неудобно.

Михайло былъ не простой якутъ, а вельможа и даже, въ нѣкоторомъ родѣ, принцъ крови. Дѣло въ томъ, что Михайло былъ въ случаѣ. Его падчерица — Маланья была фавориткой начальника округа или просто экономкой, выражаясь мѣстнымъ безхитростнымъ языкомъ, и предсѣдательницей мѣстнаго цензурнаго комитета, собиравшагося у нея на кухнѣ. Въ качествѣ помпадурши, она имѣла большое вліяніе на дѣла округа и пользовалась своимъ вліяніемъ довольно безцеремонно. Относительно Калтуса, предназначеннаго для городскаго выгона, она рѣшила, что мѣстнымъ жителямъ не нужно ни сѣнокосовъ, ни выгона.

— Имя [1] на что калтусья [2]? Мольця [3] собакъ пасти! мотивировала она свое административное распоряженіе. А кто скотистый [4] человѣкъ, съ тѣмъ я подѣлюсь.

[1] Имъ.

[2] Поля.

[3] Развѣ значить, впрочемъ и очень.

[4] обладающій скотомъ. Мѣстный жаргонъ.

И Михайло былъ водворенъ на Калтусѣ въ качествѣ леннаго владѣтеля. Все дѣло было оформлено тѣмъ, что улусъ, которому якобы принадлежала земля, сдалъ эту землю въ аренду якутской мѣшанкѣ Маланьѣ. Сейчасъ же послѣ своего возвышенія она приписалась въ якутскіе мѣщане, считая ниже своего достоинства числиться въ инородцахъ, которыхъ она имѣла право сажать въ бастилію, своего рода, — мѣстную караулку безъ всякихъ lettres de cachet, посредствомъ словеснаго приказанія казакамъ.

Земля была сдана ей и улусному писарю, тоже якутскому мѣщанину съ тѣмъ, что если они возведутъ на ней какую либо постройку, то она останется въ пользу улуса. Этимъ и ограничивалась арендная плата. Но Хоботай никакихъ построекъ не дѣлалъ, кромѣ облѣпленнаго навозомъ хотона для коровъ и низенькаго домика для жилья и погреба или, вѣрнѣе, ямы для сохраненія рыбы. Всѣ постройки улусскаго писаря заключались въ изгородяхъ вокругъ стоговъ сѣна. Такъ что въ пользу улуса могли остаться только огромныя кучи навоза, высившіяся около дома Михайлы, а почетнымъ членамъ улусной управы — честь останавливаться на ночь у такого вельможи, какъ Хоботай. Но тріумвиратъ все таки не въ состояніи былъ выкосить всего луга, за неимѣніемъ рабочихъ рукъ. Тогда Маланья придумала налогъ: брать по 1 р. за право выкосить одинъ стогъ въ ея владѣньяхъ. Изъ этого видно, что Маланья не смотря на свое инородческое происхожденіе, обладала выдающимися административными способностями. Она, дѣйствительно, была умна и стояла выше уровня своей среды. Всѣ удивились тому величію и развязности, съ которыми Маланья, недавно еще бѣгавшая по городу въ порванной курмышкѣ [5], ища защиты отъ своего поклонника Никиты, имѣвшаго обыкновеніе таскать ее за косы — принимала, послѣ своего возвышенія, поклоненія и кажденія фиміамовъ отъ городскихъ дамъ. Вѣроятно въ вѣкъ иной, въ иныхъ условіяхъ и широтахъ она играла бы выдающуюся роль въ политикѣ, а Михаилу сдѣлала бы титулованной особой. Но, за полярнымъ кругомъ, протекція Маланьи дальше игорныхъ притоновъ и сѣнокосовъ не шла. Были, впрочемъ, и другіе весьма любопытные примѣры административной и законодательной дѣятельности Маланьи, но это, какъ и доблестная кампанія противъ нея городского головы и отнятіе отъ нея городомъ Калтуса, не касается хохла и его коровы.

[5] Кофта на мѣху п. б. части.

Пріѣхавшему въ городъ Михайлѣ сильно хотѣлось выпить и поиграть въ карты, вслѣдствіе чего онъ, стреноживъ и пустивъ на волю своего коня, принялся рыскать по городу и искать гдѣ бы можно было заняться нѣсколькими рублями „подъ рыбу“, подъ молоко или подъ какой нибудь другой продуктъ. Это называется заключить подрядъ. Поэтому Павло, искавшій якута для отдачи ему въ прокормъ коровы, былъ для Хоботая находкой. Они условились за 5 руб. за прокормъ до вешняго Николы коровы съ теленкомъ, при чемъ Михайло не счелъ нужнымъ разбивать иллюзіи Павла на счетъ исправной доставки ему молока. Они ударили по рукамъ и Хоботай получилъ деньги.

Непосредственнымъ результатомъ этой сдѣлки было исчезновеніе Михайлы изъ Маланьиной кухни, гдѣ обыкновенно околачивались всѣ имѣвшіе доступъ ко двору плебеи, и переселеніе его въ кабакъ, а оттуда въ мѣстный „майданъ“, гдѣ Михайло пребывалъ безвыходно до тѣхъ поръ, пока пріѣхавшій за нимъ сынъ его не поднялъ тревоги. Онъ розыскалъ отца при помощи одного казака, который только что имѣлъ удовольствіе выиграть у Михайлы его поясъ съ бляхами изъ польскаго серебра, усадилъ на лошадь и хотѣлъ уѣзжать. Но тутъ явился Павло, схватилъ лошадь подъ уздцы и напомнилъ Михайлѣ о его обѣщаніи, грозя вести его въ управу, если онъ не вспомнитъ — на чьи деньги онъ только что гулялъ. Такая рѣшимость „хайлаха“ заставила владѣтельнаго князя Хоботая отправиться въ голодный кварталъ и тамъ при помощи сына, привязать Павлову корову ремнемъ къ сѣдлу своей лошади и устроить комфортабельное сидѣнье для теленка на нартѣ, которую другая лошадь должна была волочить на ремнѣ, привязанномъ тоже къ сѣдлу, по не покрытой снѣгомъ землѣ. Когда все было готово, Михайло скомандовалъ: „чера!“ [6], а Павло крикнулъ съ Богомъ! и поѣздъ тронулся, при стеченіи населенія всего голоднаго квартала, сбѣжавшагося на проводы. Трогательны были проводы коровы! Павло и взрослое населеніе голоднаго квартала провожали корову до церковной площади, а молодое поколѣніе, крича и толкаясь, бѣжало за ней до самой дороги, терявшейся въ тайгѣ. Проводы кончились дракой между мальчуганами. Въ честь коровы было бы нанесено много ударовъ и получено сдачи, если бы хохолъ не позвалъ своихъ парнишекъ возить глину.

[6] Трогай.

Все устроилось, такимъ образомъ, къ полному удовольствію Павла, на зло всѣмъ недоброжелателямъ и поселенцамъ, подсмѣивавшимся надъ его отчаяніемъ во время ненастья.

Хотя надежды на исправное полученіе молока отъ коровы совершенно не оправдались дѣйствительностью, но могли существовать въ полной силѣ на повтореніе лѣтней идилліи въ будущемъ году.

Но и эти надежды скоро рушились.

Мѣсяца черезъ три послѣ отдачи коровы, Павло быль извѣщенъ, что корова его заболѣла. Михайло предлагалъ ему прибыть самому на Калтусъ удостовѣриться въ этомъ. Павло отправился конечно пѣшкомъ, такъ какъ весь „кочтъ“ его заключался въ трехъ тощихъ собаченкахъ, на которыхъ его парнишка возилъ дрова. Въ это время корова уже успѣла подохнуть, такъ что Павло нашелъ только шкуру и кости въ буквальномъ смыслѣ, — такъ корова была тоща. Онъ и всѣ посторонніе люди, случившіеся на Калтусѣ, убѣдились, что корова пропала съ голоду.

Дѣло было очень просто. Хоботай, не сообразившись съ количествомъ накошеннаго сѣна, набралъ на прокормъ столько скота, что еслибы пришлось его кормить вволю сѣномъ, послѣдняго не хватило бы на продажу купеческимъ подрядчикамъ. Михайло надѣялся на подножный кормъ. Но пошли большіе снѣга и засыпали всю траву по краямъ озера, такъ что коровамъ нечего было дѣлать въ полѣ. Нужно было кормить ихъ исключительно сѣномъ. Тогда Михайло сталъ раздавать чужихъ коровъ на прокормъ другимъ якутамъ, жившимъ отъ него верстахъ въ 50. Несмотря на это, представлялась необходимость сокращенія порцій сѣна, ежедневно получаемаго коровами. Коровъ, принадлежавшихъ болѣе богатымъ людямъ, Михайло кормилъ еще сносно, боясь испортить репутацію и нажить себѣ недоброжелателей; коровы менѣе богатыхъ лицъ были переведены на уменьшенныя порціи. Что же тутъ толковать о коровѣ хайлаха? Посаженная на минимальную діету за принадлежность своего хозяина къ числу хайлаховъ, корова Павла цѣлый день скрежетала зубами, печально мычала и обгладывала тальникъ, стоя подлѣ хотона [7]. Потомъ она стала съ трудомъ подыматься на ноги. Михайло все таки пересолилъ: онъ разсчитывалъ заморить корову къ веснѣ, а она пропала раньше. Тогда, предвидя жалобу со стороны хохла, онъ отправился въ цензурный комитетъ къ Маланьѣ, на кухню, и ему было обѣщано заступничество.

[7] Хотонъ — хлѣвъ для коровъ.

Ярость Павла не имѣла предѣловъ. Къ чему же ему послужило то, что онъ берегъ корову пуще зѣницы своего ока? И такой „звѣрь“ какъ Хоботай, ежечасно готовый принять ложную присягу, еще будетъ надъ нимъ смѣяться! Тѣмь болѣе, что всѣ находили Хоботая виноватымъ. По обычаю, всякій якутъ отвѣчаетъ за пропажу отданной ему на прокормъ скотины, если будетъ доказано, что она пропала отъ недосмотра или плохого корма. Бывали неоднократные примѣры такихъ тяжбъ и управа всегда присуждала виновныхъ къ уплатѣ стоимости коровы. Но Павлу предстояло убѣдиться, что обычаи и порядки, обязательные для простыхъ людей, не касаются вельможъ. Онъ ходилъ съ жалобой въ полицію; полиція отсылала его въ управу, такъ какъ дѣло подсудно ей. Управа отсылала его опять въ полицію, такъ какъ необходимо было произвести слѣдствіе, а изъ полиціи его турили, грозя выслать въ улусъ за навязчивость. Не выходило никакого толку.

Улусный писарь упрекалъ его въ томъ, что онъ не продалъ ему корову.

— Вы пользовались молокомъ все лѣто, на что же лучше? А отдавать въ прокормъ не составляетъ расчета. Продали бы мнѣ, получили бы свой дивидендъ полностью. А что касаемо до вашей жалобы, то она справедливая. Но управа безъ полиціи не можетъ ничего сдѣлать — вы лишены всѣхъ правъ, а Хоботай надѣленъ ими не въ мѣру. Сами посудите, кто себѣ врагъ?... До пріятнаго свиданъя-съ.

Улусный писарь быль весьма вѣжливый человѣкъ и вообще обладалъ утонченностью манеръ. Даже поселенцамъ онъ говорилъ „вы“. Такъ какъ онъ раньше былъ по торговой части, а торговая часть грубости съ покупателями не допускаетъ, то писарь и сохранилъ свою привычку даже тогда, когда ему пришлось служить совсѣмъ по другой части.

Однажды я встрѣтилъ хохла и спросилъ его, какъ кончилось его дѣло съ коровой.

— Щошъ, сказалъ онъ, ходилъ недавно въ полицію къ помощнику, когда старшого не „було“. Помощникъ вышелъ ко мнѣ „ты на счетъ коровы, Павло, спрашиваетъ“ Эгэ, кажу, ваше благородіе. Онъ мнѣ потихоньку и говоритъ: „Правда твоя Павло: всѣ люди говорятъ. Я радъ бы тебѣ помочь, но не моя воля. Все Маланья! Она за Хоботая заступается!“ Добрый господинъ еще рубль мнѣ подарилъ. Хочь бы Хоботай 5 рублей возвратилъ, а то и этихъ не даетъ: все обѣщаетъ отдать.

Онъ махнулъ рукою и отъ души прибавилъ:

— А щобъ ихъ тая воспа, та хвороба усихъ передушила!

А. К.

OCR: Аристарх Северин)