Старый долгъ.

«Сибирская Жизнь» №173, 14 августа 1898

I.

Прошло уже три четверти вѣка, какъ родъ ламута (1) Петра Жемикой не ходилъ за товаромъ въ г. Средне-Колымскъ.

(1) Ламуты или каменные ламуты — охотничье племя обитающее въ Колымск. окр.

Три четверти вѣка тому назадъ дѣдъ Петра взялъ у купца Николая нужные ему товары и обѣщалъ заплатить ему черезъ годъ «пушнымъ», главнымъ образомъ бѣлками. Крѣпко держалъ свое слово старикъ: ни разу въ жизни не солгалъ онъ, никогда не обманулъ никого. Но тутъ пришлось нарушить свое слово. Старикъ заболѣлъ и не могъ промышлять. Его молодые, неопытные сыновья не упромыслили столько бѣлокъ, сколько нужно было для уплаты долга купцу. Прохворавъ цѣлый годъ, старикъ померъ, вопреки предсказаніямъ лекаря-шамана.

Старый, опытный шаманъ Чандалей, отчаянно боролся за его жизнь со злыми духами.

Это быль такой бой, какого давно не запомнятъ ламуты въ верховьяхъ Омолона (2)! Кости Чандалея трещали отъ объятій невидимыхъ духовъ, шла пѣна изо рта, дыбомъ становились волосы на головѣ. Онъ яростно переругивался съ духами на непонятномъ для слушателей языкѣ; не одинъ изъ супротивныхъ духовъ облизывалъ свои раны послѣ драки съ Чандалеемъ... Въ самомъ дѣлѣ шаманъ былъ страшенъ во время заклинаній: глаза его сверкали какъ раскаленный уголь, казалось, что изъ нихъ сыпались искры...

(2) Омолонъ — рѣка, притокъ Колымы; вытекаетъ изъ Яблонов. хребта.

Но ничего не помогло. Боги не вняли заклинаніямъ: бросили шамана о землю безъ чувствъ и вышибли духъ изъ Жемикоя.

Но умирая, старикъ успѣлъ сдѣлать свое завѣщаніе. Дрожащей, холодѣющей рукой, вытащилъ онъ изъ камуснаго (3) мѣшечка, лежавшаго въ изголовьи постели, клочекъ сѣрой бумажки, на которой былъ записанъ купцомъ его долгъ, и передалъ сыновьямъ, стоявшимъ передъ нимъ на колѣняхъ на свѣженарубленныхъ и пахучихъ лиственныхъ вѣткахъ, которыми былъ устланъ полъ палатки.

(3) Камусы — мѣхъ оленьихъ лапъ.

— Дѣти! трудитесь, промышляйте и заплатите долгъ отца, сказалъ онъ прерывающимся, слабѣющимъ голосомъ и обратилъ глаза на огонь костра, горѣвшаго посрединѣ ровдужной палатки. Послѣ этого онъ не говорилъ уже ни слова.

Онъ умеръ и пламя огня запечатлѣлось на его застывшихъ зрачкахъ.

Сыновья Жемикоя пошли въ горы и успѣшно промышляли бѣлку. Они все смотрѣли на темную деревянную палочку, на которой знаками былъ замѣченъ долгъ Жемикоя, и считали много ли еще осталось бѣлокъ до нужнаго числа. Они охотились неутомимо; имъ хотѣлось поскорѣе исполнить завѣщаніе отца: вдругъ купецъ Николай подумаетъ, что ихъ отецъ нарушилъ свое слово! Имъ была обидна мысль, что кто нибудь можетъ считать ихъ нечестными людьми.

Между тѣмъ съ Западной тундры донеслись до нихъ тревожные слухи: отъ края лѣсовъ до самаго моря, отъ устья Колымы до верховьевъ Омолона, съ быстротой вѣтра распространились эти слухи и остановили промыселъ: разразился падежъ оленей. Кто имѣлъ большіе стада лишился ихъ въ какую нибудь недѣлю: малые стада гибли въ одинъ день.

Ламуты бросились бѣжать въ такія мѣста, гдѣ не было падежа. Бѣжали и сыновья Жемикоя. По дорогѣ у нихъ пали почти всѣ олени и завѣщаніе отца осталось неисполненнымъ. Съ стѣсненнымъ сердцемъ они отказались надолго отъ поѣздокъ въ Средній.

Прошли тяжелыя времена. Многіе промышленники оправились отъ падежа и вновь пріобрѣли стада оленей. Но сыновья Жемикоя обѣднѣли. Ламутъ безъ оленей — все равно, что земледѣлецъ безъ земли.

Вскорѣ одинъ изъ братьевъ умеръ. Оставшійся въ живыхъ, сдѣлался единственнымъ наслѣдникомъ отцовскаго долга, но не могъ заплатить его. Онъ не ходилъ въ Средній, а завелъ торговыя сношенія съ гижигинскими купцами. Это было для него удобнѣе: ближе къ мѣстамъ его охоты. Но онъ не терялъ надежды поправиться, собрать пушнину и поѣхать въ Средній, доказать купцу Николаю, что ламуты свято держатъ свое слово.

Тридцать лѣтъ онъ поправлялся: промышлялъ звѣрей, разводилъ оленей, по не могъ поправиться настолько, чтобы осуществить обѣщаніе, данное отцу и брату. Онъ могъ лишь мечтать объ этомъ. Съ этой мечтой онъ умеръ, оставивъ и сѣрый клочекъ бумажки, покрытый непонятными знаками, бережно завернутый въ лоскутокъ ровдуги и крѣпко хранимый въ камусномъ мѣшечкѣ, въ изголовьи постели, — перешелъ къ его сыну Петру, внуку старика Жемикоя.

Дѣла Петра шли хорошо. Это слово «дѣла» надо понимать совсѣмъ не въ томъ смыслѣ, въ какомъ они употребляются въ обиходѣ жизни культурнаго общества, гдѣ часто дѣла однихъ людей идутъ хорошо въ ущербъ другимъ людямъ. Дѣла Петра не причиняли никому неудобствъ или непріятностей. Онъ мирно промышлялъ дикихъ оленей. лисицъ, бѣлокъ въ своихъ лѣсахъ, горахъ и ущельяхъ и не мѣшалъ промышлять никому другому. За всякимъ онъ признавалъ право пользоваться рѣшительно всѣмъ тѣмъ, чѣмъ пользовался самъ. Охотясь и кочуя съ своими оленями по камнямъ, поросшимъ мохомъ, онъ ни съ кѣмъ не спорилъ за пастбище и мѣста охоты. Тѣхъ и другихъ было много, а промышлять было некому... Онъ охотился одинъ. Десять лѣтъ надо было ждать, пока его сынишка будетъ въ состояніи промышлять вмѣстѣ съ нимъ.

Тѣмъ не менѣе Петръ медленно, но упорно шелъ къ своей цѣли: развязаться наконецъ съ долгомъ, унаслѣдованнымъ отъ дѣда.

Иногда онъ доставалъ мѣшки съ пушниной и темную палочку, гдѣ былъ замѣченъ долгъ и свѣрялъ наличность шкурокъ, съ тѣмъ, что было замѣчено на палочкѣ. Хотя онъ не былъ увѣренъ, вѣрно ли отмѣченъ долгъ на палочкѣ, почернѣвшей отъ времени. Тамъ были значки, которыхъ онъ не понималъ. Но онъ считалъ приблизительно. Среди ламутовъ не было никого, кто могъ бы прочесть, что написано на клочкѣ бумажки, выданной его дѣду купцомъ.

Наконецъ выпалъ счастливый годъ: родилась масса ягодъ. Прибрежные камни покраснѣли отъ крупной брусники, причудливыми букетами разбросавшейся по зеленому кудрявому ковру листьевъ среди сѣрыхъ и бѣлыхъ мховъ. Окрестности озеръ были сини отъ голубицы; кусты были такъ густо покрыты ягодами, что отъ нихъ рябило въ глазахъ. Родились и орѣхи на кустахъ кедроваго сланца, карликовой породы кедровъ, покрывавшихъ южныя склоны холмовъ. Богъ послалъ достаточно пищи медвѣдямъ, бѣлкамъ; они плодились и попадали подъ выстрѣлы ламутскихъ малопулекъ.

Появилась масса мышей и масса лисицъ. Лисицы промышляли мышей, а ламуты лисицъ.

И вотъ въ одинъ вечеръ Петръ увидѣлъ себя обладателемъ пушнины въ такомъ количествѣ, какое приблизительно было обозначено на темной палочкѣ, замѣнявшей дѣду Петра записную книжку, и почувствовалъ себя счастливымъ. Онъ избавится, наконецъ, отъ клочка сѣрой бумаги, подобно тяжелому камню лежавшаго на сознаніи трехъ поколѣній его рода.

Въ счастливомъ настроеніи духа, онъ вышелъ изъ палатки посмотрѣть своихъ оленей.

Зимнее солнце угасло и звѣзды показывались на небѣ. За «камнемъ» — круглой, поросшей мохомъ, горою — казалось горѣлъ огромный костеръ и концы его пламени касались неба. Погасло прощальное сіяніе солнца; розовымъ пламенемъ догорала заря на склонахъ неба. Въ долинѣ стемнѣло, но снѣгъ искрился по деревьямъ. Въ лѣсу была тишина. Ночь бесѣдовала съ землей неслышнымъ шопотомъ, мерцаньемъ звѣздъ, игрою свѣта и тѣней... Луна выплыла на небо; ея лучи сходили на землю, ласкаясь къ ней и сверкая на ея мощной груди. Изрѣдка сучки деревьевъ трещали отъ мороза. Олени, разгуливавши по полямъ, казались серебреными въ лунномъ свѣтѣ и походили на призраки; неслышно ступали по снѣгу, выкапывая мохъ ударами копытъ; лучи луны искрились на ихъ вѣтвистыхъ рогахъ. Одинъ изъ нихъ подошелъ къ хозяину и положилъ ему на руку свою красивую заиндевѣвшую морду съ раздувающимися ноздрями, откуда клубами шелъ паръ. Осмотрѣвъ оленей, Петръ вернулся въ палатку.

— Жена, сказалъ онъ, завтра мы пойдемъ туда, гдѣ мы отродясь небывали. Въ Колымскъ! Надо заплатить долгъ дѣда.

Жена покорно склонила голову, поправила костеръ и подала мужу ужинъ.

II.

Былъ тихій зимній вечеръ, когда караванъ подходилъ къ рѣкѣ Колымѣ. Это былъ тридцатый вечеръ послѣ того, какъ Петръ рѣшилъ идти въ Колымскъ. Всѣ эти 30 дней онъ провелъ въ дорогѣ.

Тихо, какъ привидѣніе, пробираются ламуты верхомъ на своихъ оленяхъ, въ чащѣ деревьевъ, одѣтыхъ инеемъ, по знакомымъ рѣчкамъ, озерьямъ и долинамъ. Знакомыя вершины горъ служатъ имъ путеводными столбами; не верстами, а сотнями верстъ мѣряютъ они свой путь. Вездѣ имъ прямая дорога: они не сворачиваютъ въ сторону ни передъ какими препятствіями. Самыя непроходимыя дебри имъ нипочемъ, лишь бы былъ оленій кормъ.

Петръ шелъ съ горы на гору, съ долины въ долину, съ озера на озеро, пока не пришелъ наконецъ на берега Колымы.

Заря угасла на вершинахъ Колымскихъ, закрывавшихъ край неба со стороны западной тундры. Горы покрылись розовымъ сіяніемъ, точно загорѣлись снѣга, покрывавшіе ихъ голыя вершины. Потомъ блеснули звѣзды, склоны неба посинѣли, вершины горъ стали темными: ночь осѣнила своимъ крыломъ пустынную землю ламутовъ.

Подъ горою, гдѣ остановился Петръ, уже было нѣсколько лагерей ламутовъ и три лагеря чукчей, которые прибыли въ Средній пропивать оленей.

Когда Петръ разбилъ палатку, къ нему собрались ламуты и скоро онъ узналъ важнѣйшія новости. Онъ узналъ все, что было новаго на берегахъ Омолона, Анюя, Анадыра, Чаунской губы и Охотскаго моря, всѣ новости на пять тысячъ верстъ въ окружности.

Городскія новости для него, какъ для всѣхъ ламутовъ, заключались въ слѣдующемъ: цѣны на товары, цѣны на требы и цѣны на порохъ и свинецъ. Относительно послѣдняго сообщали, что помощникъ исправника прислалъ въ лагери ламутовъ почетнаго посла, своего собственнаго брата, съ такою крылатой рѣчью: «За порохъ и свинецъ денегъ не надо, вы мнѣ давайте лучше мохнатенькаго (4) и все будетъ хорошо».

(4) Пушнина.

Ламуты были тронуты честью, которую оказывалъ имъ такой знатный тайонъ (5). Во первыхъ онъ не послалъ къ нимъ казака или работника якута, а послалъ своего родного брата; во вторыхъ онъ оказывалъ имъ одолженіе тѣмъ, что избавлялъ ихъ отъ труда обмѣнивать мохнатенькое на деньги и вносить эти деньги въ казну: онъ принималъ этотъ трудъ на себя. За пару (6) пороха и свинца онъ бралъ по 20 бѣлокъ, но не обижался, когда ему давали 30 бѣлокъ. Хорошій господинъ!

(5) Господинъ (як.).

(6) 1 ф. пороху и 2 ф. свинца, (казенная цѣна 1 р. 30 коп.).

Батюшка просилъ по 100 бѣлокъ съ каждой души за то, что онъ молился за эти души въ продолженіи года. Это было совсѣмъ недорого. Къ тому же онъ дарилъ своимъ прихожанамъ ладонъ и свѣчи. Матушка тѣхъ, кто давалъ ей въ подарокъ хотя и по десяти бѣлокъ, дарила крестиками и поила чаемъ. 10 бѣлокъ это такіе пустяки, что и говорить не стоитъ, а между тѣмъ можно было посидѣть за столомъ въ гостинной матушки, посмотрѣть портреты и картинки по стѣнамъ комнатъ, посмотрѣть дѣтей матушки, послушать ея очаровательный голосъ. Портреты, картины, обои — все это было интересно для ламутовъ, которые всю жизнь видѣли только зеленыя стѣны тайги, пестрые ковры цвѣтовъ, бурыя и сѣрыя стѣны утесовъ.

Купцы не прижимали цѣной, давали охотно въ долгъ, потому что пушнины въ привозѣ очень мало въ этомъ году.

Пріѣзжали въ лагери мелкіе перекупщики изъ русскихъ и якутовъ и мѣняли муку и соль на бѣлокъ: блюдце муки за 5 бѣлокъ, блюдце соли за 3 бѣлки. Нѣкоторые привозили водку и мѣняли ее на лисицъ. Водка выпивалась всѣми лагерями сообща, по братски; кто бы за нее не заплатилъ, а пили всѣ. Чаще всего покупали чукчи и оттого ихъ палатки были вѣчно полны народомъ.

Чукчи разсказывали, что исправникъ посылалъ къ нимъ казаковъ, кланялся имъ и просилъ ихъ прійти въ городъ и пригнать оленей, потому что въ городѣ голодовка. Они кланялись исправнику и отвѣтили, что придутъ, хотя и трудно имъ это, потому что олени разбѣгаются по лѣсамъ. Да нельзя не пожалѣть русскихъ хотя бы за то, что они привозятъ имъ въ тундры аха-мимиль — огненную воду (7). Какая славная штука эта огненная вода!.. Пускай олени разбѣгаются и попадаются въ когти волковъ — лишь бы напиться огненной воды. Когда ее выпьешь, кажется, что переносишься въ другую землю, въ другую жизнь, несравненно лучше той, которую видишь вокругъ. Не такою ли жизнью живутъ души ихъ доблестныхъ предковъ, если только Богъ послалъ ихъ въ свои тундры, согласно предсказаніямъ миссіонеровъ?

(7) Огненная вода — спиртъ.

Сообразуясь съ этими свѣдѣніями, Петръ еще съ вечера приготовился къ выѣзду въ городъ. Въ двѣ большихъ сумы изъ бѣлыхъ оленьихъ камусовъ (8) онъ уложилъ бѣлки и другую пушнину — долгъ дѣда; въ другую сумочку — бѣлки на подарки и мелкіе расходы, въ третью особый пучекъ бѣлокъ для батюшки. Клочекъ сѣрой, ветхой бумаги — вексель своего дѣда онъ спряталъ у себя на груди.

(8) Камусы — кожа оленьихъ лапъ.

Утромъ, послѣ того какъ Петръ провѣдалъ оленей и напился чаю, вся семья собралась въ путь. Петръ, его жена и сынъ нарядились въ свои лучшія одежды, въ черные пыжиковые кафтаны, въ длинные, блестящіе, какъ атласъ, унты (9) въ расшитые бисеромъ налекины (10). Жена Петра вся сверкала въ серебрѣ. Ея передникъ былъ увѣшанъ серебреными рублями, мѣдными кольцами и кружками; все это звенѣло и позвякивало, какъ уборъ шамана. Расшитая голубымъ бисеромъ шапка ея очень шла къ ней и Петръ не могъ удержаться отъ счастливой улыбки при взглядѣ на свою жену.

(9) Унты — длинные, выше колѣнъ, сапоги изъ оленьихъ лапъ.

(10) — передникъ изъ пыжика или недоросля.

Они сѣли на оленей, навьюченныхъ переметными сумами и гуськомъ потянулись по тропинкѣ, протоптанной ламутскими оленями отъ лагерей къ городу. Вслѣдъ за ними потянулись и другіе ламуты.

Когда они выѣхали изъ за лѣсистаго пригорка въ долину рѣки, показался, весь залитый лучами солнца, золотой крестъ церкви. Мальчикъ Петра подумалъ, что это новая звѣзда, странной небывалой формы, вдругъ засіяла на небѣ и указалъ рукой на небо. Ламуты сняли свои расшитыя бисеромъ шапки и набожно перекрестились, ламутки сдѣлали тоже, не снимая шапокъ и позвякивая монетами и погремушками, горѣвшими у нихъ на груди.

У городской проруби встрѣтило желанныхъ гостей нѣсколько взрослыхъ горожанъ и толпа мальчишекъ. Такъ какъ у водопоя не было лошадей и олени не пугались, то ламуты остановились Нѣкоторые слѣзли съ оленей и цѣловались съ русскими. Русскіе предлагали поторговаться и вынимали мелкія серебреныя монеты, крестики и иконки, предлагая ихъ въ обмѣнъ на бѣлокъ. Ламуты отвѣчали, что торговаться —  грѣхъ, не помолившись Богу, а они не были еще ни въ церкви, ни у священника — тѣмъ не менѣе соглашались «торговаться» и охотно брали серебреныя монеты, для украшенія костюмовъ своихъ женъ и дочерей, и отдавая въ обмѣнъ: шкурки бѣлокъ, перчатки изъ ровдуги, расшитыя шелкомъ, оленьи сухожилья, замѣняющія жителямъ береговъ Колымы нитки.

Петръ за двугривенный отдалъ небольшой ошейникъ изъ бѣличьихъ хвостовъ. Онъ снялъ его съ своей шеи. Жена съ восторгомъ взяла блестящій, новый двугривенный изъ рукъ мужа, мечтая о томъ времени, когда она продырявитъ его, пришьетъ къ своему переднику и прибавитъ еще одно украшеніе къ прежнимъ. Она улыбнулась и бросила благодарный взглядъ на мужа.

(Окончаніе слѣдуетъ.)

А. Клюге.

Старый долгъ.

Набросокъ изъ Колымской жизни.

«Сибирская Жизнь» №176, 19 августа 1898

(Продолженіе см. № 173 „Сиб. Ж.“)

III.

Петръ и ламуты, которые еще не отдали божьяго Богови — направились къ церкви, а старосты, не отдавшіе еще «кесареваго», т. е. ясака, отправились къ помощнику исправника.

Какъ священникъ, такъ и помощникъ явились поздно къ исполненію своихъ обязанностей и оба уставшіе отъ ночной пирушки.

Только въ 6 часовъ утра кончился знаменитый въ лѣтописяхъ трехъ столицъ округа Нижней, Верхней и Средней, поединокъ помощника улуснаго писаря Халдабарина съ казакомъ Кешкою.

Казакъ Кешка ѣхалъ съ почтой изъ Якутска въ Колымскъ и всю дорогу 3000 верстъ ему карта шла. На Алданѣ, въ Верхоянскѣ, на Индигиркѣ, на Абыѣ, на всѣхъ рѣкахъ и озерахъ той стороны, вездѣ, гдѣ по тракту были жилыя юрты, а не поварни, Кешка игралъ въ карты и выигрывалъ, сражался и побѣждалъ. Онъ игралъ со всѣми народами всѣхъ земель, лежащихъ на пути: съ русскими, тунгусами, якутами и всѣхъ побѣждалъ. Въ Колымскѣ побѣдитель народовъ Кешка услышалъ, что адвокатъ Халдабаринъ тоже побѣждаетъ всѣ народы и воспылалъ гнѣвомъ на соперника. Девять дней преслѣдовалъ онъ его по игорнымъ домамъ и наконецъ настигъ его въ исправницкой кухнѣ. Тамъ побѣдители народовъ вступили въ единоборство. Каждый изъ бойцовъ далъ слово не вставать съ мѣста, пока не уничтожитъ противника.

Бой начавшійся въ исправницкой кухнѣ стуколкой — кончился въ исправницкой залѣ штосомъ.

Вся мѣстная аристократія присутствовала на этомъ поучительномъ зрѣлищѣ; присутствовали на немъ помощникъ, одинъ изъ самыхъ выдающихся картежниковъ округа; и батюшка, который тоже не прочь былъ выпить и поиграть. Многіе держали «мазу» Халдабарину и были въ выигрышѣ; батюшка, поддерживавшій Кешку, проигралъ и потому былъ не въ духѣ.

Наконецъ въ 6 часовъ утра казакъ Кешка ушелъ изъ исправницкой залы съ вывороченными карманами въ караульный домъ на службу, такъ какъ ему не на что было нанять за себя въ караулъ.

Торжествующій Халдабаринъ, съ полными карманами провожаемый толпой почитателей, отправился во свояси.

Въ 10 часовъ утра слѣдующаго дня оба бойца еще спали непробуднымъ сномъ, Халдабаринъ въ своемъ домикѣ около управы, а казакъ Кешка на часахъ, около хлѣбнаго магазина. Онъ съ головой закутался въ оленью доху, такъ что видно было оленій мѣшокъ и ружье. Казалось ружье само стояло на часахъ, а оленій мѣшокъ спалъ у стѣны амбара... Грустные сны видѣлъ оленій мѣшокъ въ эту ночь!..

Батюшка былъ лишенъ и этого утѣшенія — поспать вволю. Пришелъ трапезникъ и объявилъ, что толпа ламутовъ дожидается у паперти. Волей неволей приходилось вставать. Кашляя и позѣвывая одѣвался батюшка въ спальнѣ, а матушка ворчала въ сосѣдней комнатѣ.

«Развѣ дозволяется вамъ долгогривымъ лупиться въ карты, а? По ночамъ сидитъ съ картежниками, а потомъ дрыхнетъ... одинарно доходы пропускаетъ. Эдакъ можно безъ хлѣба остаться, если отъ вина — не просыхать!..»

Эти ворчанія приводили батюшку въ уныніе; одно только немного утѣшало его: трапезникъ доложилъ, что у ламутовъ мѣшки полны пушнины.

Въ очень дурномъ настроеніи пришелъ батюшка въ церковь. Ламуты уже часа два ожидали его съ непокрытыми головами. Они не осмѣливались надѣвать шапки у дверей дома Божьяго. Шапки висѣли у нихъ подъ мышками на ремешкахъ; они ограничивались тѣмъ, что растирали себѣ руками, согрѣтыми въ теплыхъ рукавицахъ, уши и щеки.

Увидѣвъ сердитое лицо батюшки, Петръ подумалъ, что батюшка гнѣвается на него за то, что онъ ни разу въ жизни не приходилъ къ нему. Правда онъ самъ былъ окрещенъ чукотскимъ миссіонеромъ, случайно встрѣтившимся съ нимъ на Анадырѣ, но сынъ его, которому было уже 11 лѣтъ, былъ еще не крещенъ. При мысли объ этомъ сердце Петра забилось отъ страха.

Онъ зашелъ въ церковь вмѣстѣ съ прочими ламутами. Пока батюшка облачался, они сообщали трапезнику имена своихъ родственниковъ, за которыхъ надо было помолиться.

Батюшка молился очень поспѣшно. Ламутская служба была коротка. Еще предстояло одно вѣнчаніе въ этотъ день.

Конфузясь, вышли молодые къ налою. Жениху было уже лѣтъ 40, невѣстѣ 35; крестины ихъ 4 дѣтей предстояли завтра.

Для Петра и его жены внутренность церкви, служба вѣнчанія было еще не виданное зрѣлище. Они стояли какъ очарованные.

Съ востока, черезъ узкое окно врывался въ церковь снопъ лучей. Подъ сводами еще виталъ мракъ, который не могли спугнуть зажженныя восковыя свѣчи. Золотыя пылинки носились въ этихъ лучахъ, онѣ вертѣлись, кружились однѣ съ другими и Петръ удивлялся тому, какъ онѣ держатся въ воздухѣ и не падаютъ на землю. Красивыя, неподвижныя лица иконъ глядѣли спокойно и ласково изъ царскихъ вратъ на кучку людей одѣтыхъ въ звѣриныя шкуры, увѣшанныхъ монетами, блестками и смиренно стоявшихъ посреди церкви. Это были впрямь неземныя лица: такихъ ровныхъ, большихъ, голубыхъ глазъ, такихъ русыхъ, волнистыхъ волосъ, такихъ прямыхъ и красивыхъ носовъ не было ни у одного народа, населявшаго берега полярныхъ рѣкъ и морей. У самого батюшки были черные, жидкіе волосы и черные косоватые глаза, у дьякона былъ слишкомъ плоскій носъ, трапезникъ былъ совсѣмъ якутъ и лицо его было покрыто красными рубцами, отъ болѣзни. У помощника, командира и прочей знати были слишкомъ скуластыя лица, смуглый цвѣтъ кожи, некрасивые глаза и брови.

Да эти русскіе боги (размышлялъ внукъ Жемикоя) имѣютъ очень добрыя и красивыя лица. Конечно, русскимъ гораздо пріятнѣе имѣть дѣло съ этими добрыми богами, чѣмъ ламутамъ съ лѣсными духами, которые бросаютъ объ землю шамановъ, губятъ стада оленей и требуютъ себѣ иногда въ жертву человѣческой крови. Какъ жаль, что ламуты могутъ приходить поклоняться этимъ богамъ, только одинъ разъ въ нѣсколько лѣтъ!

Новобрачнымъ и двумъ другимъ ламутамъ, одѣтымъ въ ровдужные кафтаны, расшитые краснымъ сукномъ по краямъ, дали въ руки по зажженной свѣчѣ. На молодыхъ надѣли блестящіе вѣнцы. Двѣ стройныя фигуры въ черныхъ одеждахъ, ловко обхватывавшихъ станъ, стояли неподвижно передъ священникомъ, боясь пошевелиться головами, чтобы не уронить вѣнцовъ. Когда кончилось вѣнчаніе, священникъ поздравилъ новобрачныхъ съ законнымъ бракомъ; ламуты полѣзли цѣловаться.

Послѣ вѣнчанія, крестили маленькаго ламутенка. Ему было уже 4 года и онъ велъ себя героемъ, какъ бы понимая всю важность обряда, для совершенія котораго его родители прошли 1½ тысячи верстъ. Онъ позволилъ себя раздѣть и поставить въ купель, и очень обрадовался чистой, бѣлой рубашкѣ съ голубенькой лентой, которую прислала ему матушка, бывшая воспріемницей заочно.

О, эту рубашку надо было цѣнить: она стоила отцу молодого героя — 50 бѣлокъ.

Батюшка не долго держалъ мальца въ купели: серебреный крестикъ блеснулъ на его смуглой шеѣ; дьяконъ быстро проговорилъ нѣсколько словъ и всѣ стали поздравлять счастливо улыбающихся родителей съ новокрещеннымъ.

Теперь настала очередь Петра. Онъ пошептался съ переводчикомъ, взялъ за руку своего парня и подвелъ къ священнику.

— Прости, батюшка, сказалъ онъ смущенно улыбаясь, что я его до сихъ поръ не крестилъ. Это не потому не крестилъ, что не хотѣлъ, хотя старый чукотскій шаманъ Тодявя и говорилъ мнѣ; «зачѣмъ крестить? Развѣ этимъ ты спасешь его отъ смерти»? Крестилъ — пропалъ, и не крестилъ пропалъ — все равно. Злые духи лѣсовъ, если ихъ умилостивить, скорѣе спасутъ его отъ когтей медвѣдя, отъ копытъ сохатаго, чѣмъ это». Но я не вѣрилъ ему. А не приходилъ къ тебѣ потому, что у меня ничего не было. Развѣ можно придти сюда съ пустыми руками? Долговъ платить нечѣмъ, тебя благодарить нечѣмъ... 80 лѣтъ тому назадъ былъ здѣсь мой дѣдъ и съ тѣхъ поръ никто изъ нашего рода не былъ... Я первый разъ въ жизни пришелъ сюда платить долги дѣда. Не сердитесь!.. Я въ долгу не останусь...

Батюшка ничего не понялъ изъ этой рѣчи, сказанной по ламутски, и за него отвѣтилъ переводчикъ тунгусъ, говорившій на 3 языка: русскомъ, якутскомъ и ламутскомъ.

— Плохо ты сдѣлалъ, Петръ, что не крестилъ мальчика до сихъ поръ. Если ты самъ не могъ приходить сюда, то ты могъ посылать батюшкѣ что нибудь: все же онъ напоминалъ бы о васъ Богу, чтобы Онъ не забывалъ васъ на промыслѣ и охотѣ. Теперь ты уже долженъ дать за дѣда, за отца, за себя и за сына... Хотя тебя крестилъ чукотскій батюшка, но это не такъ крѣпко сдѣлано, какъ если бы было сдѣлано въ этой церкви. Помни это и думай крѣпкую думу, какъ будешь батюшку благодарить.

Во время этой рѣчи переводчика, Петръ думалъ крѣпкую думу и придумалъ перемѣнить небольшой мѣшокъ пушнины, приготовленный для батюшки на большой.

Переводчикъ по лицу Петра догадался о томъ, что онъ придумалъ, и передалъ это батюшкѣ.

— Если у тебя крестикъ, и сорочка... и воспріемники?..

— Нѣтъ. Пусть ужъ это будетъ отъ тебя, батюшка пожалуйста, отвѣтилъ кланяясь Петръ.

Батюшка, послалъ трапезника къ себѣ домой за крестикомъ и рубашкой — и продолжалъ дальнѣйшіе распросы.

— А вы вѣнчаны?

— Нѣтъ, батюшка!

— Ну лѣсные звѣри — такъ звѣри и есть, замѣтилъ про себя одинъ изъ зѣвакъ, зашедшихъ въ церковь посмотрѣть какъ будутъ крестить ламутовъ.

— Такъ нельзя... надо вѣнчаться...

Петръ почесалъ затылокъ: надо приготовить новый мѣшокъ пушнины, да дѣлать нечего.

— Завтра ужъ, батюшка.

— Хорошо. Завтра приготовьтесь, найдите себѣ свидѣтелей; а мы пока этого молодца окрестимъ.

Батюшка щипнулъ молодца за щеку. Молодецъ улыбнулся и держалъ себя во время обряда такимъ же героемъ, какъ его 4-хъ лѣтній землякъ.

— Отрекаешься отъ сатаны? — спросилъ батюшка воспріемника ламута.

Тотъ не понялъ вопроса.

— Что это такое? спросилъ онъ тихонько у переводчика.

— Это самое скверное... худое... Переводчикъ затруднялся опредѣлить получше сатану. Сатана совсѣмъ похожъ на бывшаго исправника Барова, такой же сердитый, жадный, злой и плутъ, кончилъ онъ съ живостью.

— А понимаю. Отрекаюсь.

Когда батюшка сказалъ: «плюнь на него», ламутъ плюнулъ отъ всей души, воображая, что плюетъ въ память бывшаго исправника Барова, о которомъ въ устныхъ преданьяхъ всѣхъ народовъ Колымскаго края сохранились самые ужасные разсказы. Звукъ этого сердечнаго плевка раздался во всѣхъ углахъ церкви.

Петръ и жена его были очень довольны, что наконецъ исполнили долгъ, давно тяготившій ихъ; окрестили сына, испросили себѣ черезъ батюшку благословеніе Господа; увидѣли ласковыя лица святыхъ, которымъ кланяются русскіе. Какіе счастливцы эти русскіе; они могутъ видѣть своихъ святыхъ ежедневно.

Петръ побѣжалъ къ оленю, привязанному къ церковной оградѣ и снялъ съ него переметную суму. Онъ щедро заплатилъ батюшкѣ за себя, за отцевъ своихъ и дѣдовъ.

Утомленный безсонною ночью и требами, батюшка еле держался на ногахъ. Покончивъ съ ламутами, онъ отправился домой усталой походкой. Два трапезника несли за нимъ мѣшки съ пушниной, ворохъ бѣлокъ, связанныхъ пучками по 20—30 штукъ. Это были дары ламутовъ, разъ въ нѣсколько лѣтъ посѣщавшихъ храмъ. Все, что имѣли лучшаго, отдавали эти простыя сердца своему заступнику передъ великимъ Богомъ. Это были самые религіозные люди изъ всѣхъ инородцевъ той земли. Много насмѣшекъ приходилось имъ терпѣть отъ чукчей.

— Сколько добра везете вы русскому Богу, говорили имъ чукчи. Сколько огненной воды можно было бы купить на это, сколько друзей угостить!..

Но ламуты оставались непоколебимы въ своей преданности храму. Они поступали такъ, какъ отцы, и батюшка въ затруднительныхъ финансовыхъ обстоятельствахъ надѣялся на каменныхъ ламутовъ, какъ на каменную стѣну и надежда никогда не обманывала его.

(Окончаніе будетъ).

А. Клюге.

Старый долгъ.

Набросокъ изъ Колымской жизни.

«Сибирская Жизнь» №177, 20 августа 1898

(Окончаніе, см., № 176 „Сиб. Ж.“).

IV.

Когда внукъ Жемикоя вошелъ въ домъ внука купца Николая платить дѣдовскій долгъ, тамъ уже было много ламутовъ.

Въ большой залѣ, оклеенной золотистыми обоями, которыя Петръ принялъ за золототканную матерію, сидѣло на полу, на оленьихъ шкурахъ, человѣкъ 30 ламутовъ, одѣтыхъ въ праздничныя костюмы. Передъ ними на полу стояло три фляги — плоскія, деревянные боченки, въ которыхъ возятъ вьюкомъ, спиртъ (1). Одна изъ нихъ была наполнена строганиной, другая кусками мерзлаго масла (хаяку) (2), третья — юколой (3).

(1) Емкость такой посуды 3 ведра.

(2) Хаякъ — масло сливочное съ пахтаньемъ.

(3) Юкола — видъ вяленной и копченой рыбы (безъ костей).

Эти фляги глазамъ голодныхъ ламутовъ казались заколдованными. Имъ казалось, что эти длинные стружки, покрытые янтарнымъ слоемъ рыбьяго жира, эти куски бѣлаго съ желтизною масла, коричневые ломти юколы, — никогда не кончатся. И впрямь фляги походили на рогъ изобилія; лишь только кончилась одна фляга, какъ на смѣну ей являлась другая съ новымъ запасомъ строганины, кусковъ масла или ломтей юколы. Объ этомъ заботился особый распорядитель.

По мановенію руки этого чудодѣя, мгновенно появлялись эти груды съѣстнаго, чтобы мгновенно исчезнуть въ здоровыхъ желудкахъ гостей. Каменные ламуты имѣли каменные желудки, стальные зубы и ѣли какъ богатыри, о которыхъ разсказывали имъ сказыватели легендъ.

Одни гости смѣнялись другими, но распорядитель, завѣдывавшій кормленіемъ ламутовъ, зналъ свое дѣло хорошо и умѣлъ угодить всѣмъ.

Это быль мажордомъ торговаго дома братьевъ Брагиныхъ, правая рука главы этого дома купца Иннокентія Николаевича.

Петру сразу бросилась въ глаза его оригинальная фигура, онъ невольно сравнилъ его съ птицей. У мажордома было птичье лицо и птичья шея. Лицо было узко и вытянуто, носъ формой напоминалъ вороній клювъ. Всей своей тонкой, высокой фигурой, онъ походилъ на журавля, стоящаго на одной ногѣ и караулящаго стадо. Тихо, какъ-то по птичьи, ступалъ онъ своими длинными ногами по залѣ и наблюдалъ, чтобы все было какъ слѣдуетъ. Нѣсколько горничныхъ у дверей другой комнаты смотрѣли на пиръ ламутовъ, точно это было кормленіе звѣрей.

И точно можно было залюбоваться аппетитомъ этихъ людей. Они не теряли времени на разговоры, а ѣли. Челюсти работали дружно: рука подносила ко рту кусокъ, а глаза уже выбирали себѣ другой.

Петръ поклонился мажордому, былъ безпрепятственно допущенъ съ женой и сыномъ къ флягамъ и немедленно принялъ участіе въ опустошеніи ихъ.

Вслѣдъ за Петромъ вошелъ въ залу низенькій толстый человѣкъ въ черномъ сюртукѣ военнаго покроя, наглухо застегнутомъ до самаго горла на свѣтлыя пуговицы. Его толстыя короткія ноги были одѣты въ красные штаны въ обтяжку. Онъ походилъ на чернопераго, жирнаго, красноногаго «турпана» (4). Лѣнивой походкой, переваливаясь съ ноги на ногу, какъ гусь, вошелъ «турпанъ» въ кругъ ламутовъ и здоровался съ ними, подавая имъ руку и лобызаясь и губами и щеками, поперемѣнно правой и лѣвой...

*) Турпанъ — крупная порода утокъ, питающихся рыбой.

Это былъ Егорша, популярная личность среди всѣхъ народовъ, населяющихъ бассейнъ Колымы. Онъ былъ полутунгусъ, полурусскій, получукча, владѣлъ всѣми мѣстными языками и нарѣчіями и служилъ переводчикомъ торговаго дома, пользуясь правомъ черпать изъ рога изобилія стружки мерзлой рыбы и все, чѣмъ угощались народы, во время своего нашествія на владѣнія торговаго дома.

Егорша любилъ ѣду, пѣсни и свободу и былъ счастливъ. Ни за какія деньги нельзя было нанять его на службу на долго. Онъ работалъ то у русскихъ на заимкахъ, на неводьбѣ, пока ему не надоѣдало, то у чукчей въ качествѣ пастуха оленей, то у юкагиръ въ качествѣ ямщика на собачьей нартѣ, но нигдѣ не обязывался опредѣленными условіями. За трудъ онъ получалъ рыбу, мясо, оленей, но не мѣнялъ на эти блага своей свободы.

Одинъ проѣзжій чиновникъ хотѣлъ нанять его проводникомъ. Егорша отказался служить за деньги и потребовалъ, что бы чиновникъ далъ ему за труды орденъ. Слишкомъ много захотѣлъ Егорша и дѣло разстроилось.

Егорша сѣлъ въ кружокъ, возлѣ фляги, и устремилъ глаза на стружки рыбы, точно онъ хотѣлъ съѣсть ее глазами, или своимъ пристальнымъ взглядомъ заставить ее вскочить ему въ рогъ. Противъ его взгляда не могло устоять все то, что можно было ѣсть, потому что аппетитъ его былъ также не несытенъ, какъ и взглядъ.

Вдругъ Петру показалось, что одна нельменная стружка выскочила изъ фляги и попала Егоршѣ въ ротъ. Но другіе ламуты смотрѣли смѣясь на дверь. Оттуда, одна изъ дѣвушекъ, смотрѣвшихъ, отъ нечего дѣлать, на кормленіе ламутовъ, бросила кускомъ строганины въ Егоршу такъ удачно, что попала ему въ ротъ. Егорша ловко, какъ дрессированная собака, схватилъ кусокъ зубами и онъ мгновенно исчезъ въ безднѣ, которую напоминалъ его ротъ. Дѣвушка захохотала; всѣ зрители прыснули отъ смѣха.

— Егорша! Почто мундеръ надѣлъ? Видно былъ у исправника съ визитомъ, спросила одна изъ дѣвушекъ.

— Не былъ. Мы съ нимъ недавно на Омолонѣ видѣлись, отвѣтилъ Егорша съ сознаніемъ своего достоинства.

— Такъ ты, видно, къ помощнику въ гости идешь?

— Славный мундеръ, только медалей на немъ не достаетъ.

— Не заслужилъ еще. Вотъ погоди заслужу, сказалъ Егорша вполнѣ серьезнымъ тономъ, какъ будто бы полученіе медалей былъ только вопросъ времени.

— Тогда тебя буду сватать, кончилъ онъ, переходя въ шутливый тонъ.

Такъ гости и горничныя перекидывались словечками съ Егоршей, пока не явился мажордомъ и новымъ запасомъ масла и юколы обратилъ вниманье публики на болѣе серьезные предметы.

Егорша энергично запускалъ руки во флягу; своей пошатывающейся, наклонившейся надъ флягой фигурой онъ дѣйствительно напоминалъ турпана, ныряющаго въ воду за добычей.

Послѣ ѣды ламуты пошли «торговаться». Они вынимали изъ камусныхъ мѣшечковъ или расшитыхъ бисеромъ кожаныхъ сумочекъ свои «векселя» — записочки, гдѣ былъ обозначенъ долгъ каждаго — и относили въ контору. Тамъ имъ громко вслухъ прочитывали сколько и какой пушнины осталось за ними съ прошлаго года. Они отправлялись къ своимъ оленямъ, вынимали изъ тюковъ шкурки бѣлокъ и лисицъ, оленьи и пыжиковыя шкуры и отдавали купцу въ уплату за прежній заборъ и потомъ набирали себѣ новые товары. Они оцѣнивались не на деньги, а на пушное. Долгъ каждаго записывался на клочкѣ бумажки и этотъ своеобразный вексель выдавался должнику на руки. Купецъ былъ увѣренъ, что ламутъ сохранитъ его до будущаго своего пріѣзда въ городъ и расплатится. Такъ еще примитивны были понятія о честности и долгѣ у лѣсныхъ людей.

Когда Петръ съ женой и переводчикомъ Егоршей вошелъ въ контору, купецъ Иннокентій Николаевичъ и конторщикъ сидѣли, благодушно развалившись на диванѣ и вели между собой назидательные разговоры. Конторщикъ разсказывалъ какая коммерція ведется въ Россіи, а Иннокентій Николаевичъ дѣлалъ изъ этихъ разсказовъ поучительные для себя выводы.

— Да, тамъ все умѣютъ, народъ дошлый! А мы на песцахъ да на соболяхъ сидимъ, и еле концы съ концами сводимъ. Тамъ у васъ, на всякой, съ позволенія сказать, дряни огромный дивидентъ наводятъ; что можетъ быть хуже и ничтожнѣе напр. клопа, а и тотъ дошлымъ людямъ большія тыщи приноситъ. Эти коробочки съ порошкомъ, какъ онъ?... антипаразитъ что ли называется, громадныя деньги приноситъ имъ, кто его изобрѣтаетъ. Какая нибудь пыль, а по полтинѣ коробка стоитъ и берутъ на расхватъ... Не будь клоповъ на свѣтѣ, не зачѣмъ было бы выдумывать порошка, что бы ихъ уничтожать!

— До всего человѣкъ доходитъ, сентенціозно началъ конторщикъ, но вошедшій Егорша перебилъ его и указывая на Петра, сказалъ, что тотъ пришелъ заплатить долгъ.

Иннокентій Николаевичъ протянулъ руку за запиской.

Внукъ Жемикая отдалъ внуку Николая такъ бережно хранимую тремя поколѣніями его рода записку. Она не была похожа на обыкновенные «векселя» торговаго дома: толстая сѣрая бумага, каракули выведенныя на ней, выцвѣтшія чернила — все показывало, что записка относится къ тому времени, когда торговаго дома и въ поминѣ не было. Иннокентій Николаевичъ поднялъ брови отъ удивленія и громко прочелъ.

— 13 марта 1819 года!

— Этой бумажкѣ, — сказалъ онъ, обращаясь къ конторщику, — уже 75 л. Откуда онъ взялъ ее? Онъ прочелъ громко имя Жемикая.

— Нѣтъ, такого не помню. Эту записку выдалъ мой дѣдъ. Такъ зачѣмъ же онъ ее принесъ? на память мнѣ что ли?

Тогда выступилъ впередъ внукъ Жемикая и сказалъ внуку Николая рѣчь, къ которой давно уже готовился, въ своихъ лѣсахъ и горахъ, мечтая о томъ счастливомъ времени, когда ему удастся исполнить завѣщаніе дѣда.

Эта рѣчь была передана Егоршей дословно главѣ торговаго дома.

— Прости, что нашъ родъ такъ долго не платилъ тебѣ того, что слѣдовало твоему дѣду. Не подумай, что мы не платили потому, что не хотѣли. И дѣдъ и отецъ только о томъ и думали, что бы заплатить тебѣ. Но настали трудныя времена: у насъ падали олени и умирали люди, не было промысла и мы обѣднѣли. Въ нашемъ роду уже забыли сколько разъ послѣ того какъ дѣдъ мой задолжалъ твоему дѣду, прилетали и улетали водяныя птицы въ нашей землѣ, но я знаю, что отецъ мой и я не забывали этого долга. Теперь Богъ послалъ мнѣ хорошій промыселъ; я подумалъ о долгѣ и пришелъ сюда, но я не знаю сколько и чего тамъ записано. Скажи мнѣ это и я сейчасъ принесу пушное.

Переводя эту рѣчь, Егорша раскачивался туловищемъ, какъ турпанъ ищущій добычи въ водѣ. А Петръ слушалъ его затаивъ дыханіе.

Иннокентій Николаевичъ былъ удивленъ не мало. Еще болѣе, чѣмъ онъ, удивлялся конторщикъ.

Ему представились въ умѣ всѣ эти огромныя пустыни, лиственничные лѣса, камни и утесы, долины усѣянныя камнями, болотистыя равнины тундръ, — по которымъ бродилъ этотъ человѣкъ, гоняясь за звѣрями. Онъ неутомимо преслѣдовалъ бѣлокъ, лисицъ, медвѣдей и все это не для себя, а для другаго человѣка, котораго онъ не зналъ и никогда не видѣлъ, человѣка, который ничего съ него не требовалъ, который не могъ бы ничего взять съ него, если бы даже хотѣлъ. Казалось, этотъ человѣкъ, про котораго уже давно забыли всѣ его кредиторы и патроны, купцы и начальства свѣтскія и духовныя, все свое самолюбіе полагалъ въ томъ, чтобы напомнить имъ о себѣ; наловить бѣлокъ, медвѣдей, лисицъ и сказать имъ: «вотъ я, про котораго вы забыли; получайте, что вамъ слѣдуетъ». Кто же въ той сторонѣ, откуда былъ родомъ конторщикъ, станетъ платить не только долги дѣда, но и свои собственные, когда ихъ никто не спрашиваетъ. Зачѣмъ этотъ ламутъ, по источеніи 7 земскихъ давностей, протестуетъ вексель на самого себя?

Онъ вертѣлъ въ рукахъ пожелтѣвшій клочекъ грубой бумаги, на которой старинными крупными буквами было написано, что ламутъ Жемикой долженъ уплатить въ 1820 году: 700 бѣлокъ, 16 лисицъ, 2 медвѣжины и проч.

— Конечно въ Россіи, сказалъ онъ Иннокентію Николаевичу, коммерція идетъ правильно, устроена по всѣмъ правиламъ, но... вотъ этого уже не бываетъ въ коммерціи; этого уже тамъ и въ поминѣ нѣтъ.

Иннокентій Николаевичъ былъ растроганъ поступкомъ ламута и въ свою очередь сказалъ ему черезъ Егоршу рѣчь, въ которой отозвался о всемъ народѣ ламутскомъ въ очень лестныхъ выраженіяхъ.

— Я, право, очень радъ, что веду дѣло съ такими честными людьми, какъ ты. Что можетъ быть лучше честности? Я вамъ вѣрю на слово и вы мнѣ вѣрите на слово. Я вамъ даю товары безъ всякихъ поручителей и вы не забываете меня и всегда помните меня при хорошемъ промыслѣ. У насъ не торговля, а дружба, и я надѣюсь, что и дѣти мои будутъ ѣсть отъ васъ кусокъ хлѣба.

При этихъ словахъ Егорша засеменилъ своими красными ногами, точно ноги его пришли въ восторгъ оттого, что купецъ надѣялся кормить своихъ дѣтей на счетъ ламутовъ, и не могли не выразить восторга движеньями.

— Бери, Петръ, продолжалъ купецъ, товару сколько хочешь. Ты не отдашь, твой сынъ отдастъ за тебя. Я спокоенъ за васъ. Пушнину пойди отдай прикащику, потомъ придешь сюда и получишь записку, по этой запискѣ тебѣ выдадутъ въ лавкѣ товаръ. А вечеромъ приходи ко мнѣ чай кушать. Егорша покажетъ тебѣ куда идти.

— Константинъ Федоровичъ, обратился онъ къ конторщику, вы переведете его новый заборъ на пушнину, только, пожалуйста, не пишите лишняго, кончилъ онъ, понижая голосъ.

Егорша передалъ Петру слова купца и тотъ удивился, что купецъ такъ хвалитъ его за самый обыкновенный поступокъ.

Иннокентій Николаевичъ спряталъ записку своего дѣда въ бумажникъ и долго не разставался съ нею, показывая ее знакомымъ и разсказывая про честность ламутовъ.

Петръ набралъ товаровъ и вечеромъ, по возвращеніи въ свою палатку, сдѣлалъ угощеніе для своихъ земляковъ, чукчей и переводчика Егорши. Утромъ слѣдующаго дня онъ внесъ всѣ установленныя дани и повѣнчался въ церкви съ женою. Егорша былъ у него шаферомъ.

Вечеромъ опять была пирушка съ огненной водой. Она развязала языки всѣмъ народамъ, бывшимъ въ гостяхъ у Петра и они прославляли его на разныхъ языкахъ, пока эти языки не смѣшались въ одинъ пьяный, неразборчивый гулъ...

* * *

Черезъ недѣлю, послѣ своего прихода въ Средне-Колымскъ, Петръ раннимъ утромъ выѣхалъ въ свои горы, промышлять звѣрей уже для самого себя. Онъ былъ счастливъ: онъ отдалъ все, что слѣдовало купцамъ, батюшкѣ, начальству и теперь похожъ на всѣхъ остальныхъ своихъ земляковъ. Онъ удивлялся русскимъ людямъ за то, что они хвалили его черезъ переводчика Егоршу, — что такое особенное онъ сдѣлалъ? Онъ заплатилъ долгъ дѣда. Развѣ онъ могъ не исполнить завѣщаніе дѣда, разъ у него явилась возможность сдѣлать это. Развѣ русскіе не поступаютъ также?

На востокѣ загорѣлась заря. Солнце только что начало свое восхожденіе на небо по розовымъ ступенямъ, ближайшая деревня ясно выдѣлилась на матовомъ фонѣ лѣса, сверкающаго уборомъ вѣтвей. Какъ хороша эта снѣжная одежда въ лучахъ солнца: недаромъ зимніе наряды песцовъ и куропатокъ похожи на эти искрящіеся снѣга. Одна звѣздочка еще горѣла на небосклонѣ блѣднымъ прощальнымъ свѣтомъ.

Теперь солнце уже свѣтить (размышлялъ Петръ) въ горахъ, въ верховьяхъ Омолона. Оно 20 разъ взойдетъ и спрячется, прежде чѣмъ онъ придетъ въ свои горы, и снова начнетъ неутомимо преслѣдовать звѣрей, чтобы заплатить новый долгъ доброму купцу Иннокентію Николаевичу...

А. Клюге.

(OCR: Аристарх Северин)