ОШИБЛАСЬ...

«Сибирская Жизнь» №106, 23 мая 1898

(Набросокъ).

У Аннушки сегодня былъ плохой вечеръ: ни одного посѣтителя! Она ничего не ѣла съ утра. Утро начиналось у нея не въ 6 или 8 часовъ, какъ у всего рабочаго люда, а въ 11, иногда и позже... Всякое ремесло имѣетъ свои особенности. На столѣ остались объѣдки закуски, которой угощалъ ее ея ночной гость и она съѣла ихъ, съ жадностью усталой собаки, глотая куски. Плохо разжеванные, еле смоченные слюной, они царапали ей горло. Ахъ труденъ этотъ независимый кусокъ хлѣба!...

Съ тѣхъ поръ, какъ она стала работать только на себя и жить самостоятельно, она, кажется, еще ни разу не была сытой какъ слѣдуетъ. Ужъ не вернуться ли ей въ «Бѣлый Лебедь» къ ненавистной „Сиволапихѣ“? Тамъ она, по крайней мѣрѣ будетъ обѣдать и ужинать каждый день. Она по прежнему будетъ обѣдать, называть Сиволапиху мамашей, покорно выслушивать ея наставленія, выговоры, а иногда и брань, будетъ цѣловать ея руку, жадно протянутую за рублями, которые ея милыя воспитанницы добываютъ цѣною своей молодости, красоты и здоровья, словомъ — будетъ опять продѣлывать все то, что ей такъ надоѣло, что такъ сильно утомило ее, что она не побоялась одна, беззащитная, безъ средствъ и знакомыхъ пойти искать себѣ пропитанія на улицахъ большаго многолюднаго города. Ей хотѣлось стать независимой; жить позорнымъ ремесломъ, такъ по крайней мѣрѣ для себя самой, а не для этой хищной твари, извлекающсй барыши изъ нищеты и порока. Неужели она опять отдастъ свою независимость твари за ея обѣды?..

Ей представились: жирное, противное лицо Сиволаповой, хитрое, когда она слѣдитъ за посѣтителями, умильно заглядывая имъ въ глаза; довольное, когда она принимаетъ выручку отъ своихъ дочерей; тощій таперъ, ударяющій усталой костлявой рукою по клавишамъ стараго піанино; нахальные кавалеры и потерявшія стыдъ дѣвушки, отплясывающія веселые танцы подъ эти хриплые, надорванные звуки, имѣющіе, при всемъ своемъ задорномъ веселіи, что то похоронное. Надо плясать, потому что этого просятъ посѣтители. А можетъ быть не одной изъ этихъ наружно веселыхъ дѣвушекъ плакать хочется, болитъ грудь отъ кашля, болитъ голова отъ безсонныхъ ночей, болятъ ноги отъ ночной пляски и дневной работы, отъ стирки и мытья половъ, къ которой принуждаетъ мамаша?

Она вспомнила одну свою подругу, которая получила въ одинъ вечеръ, какъ разъ, когда собралось очень много «гостей», извѣстіе о смерти своей матери. Голодный таперъ бѣшено ударялъ по клавишамъ отказывающагося служить піанино. Оно стонало и плакало подъ его пальцами. Онъ старался изо всѣхъ силъ угодить публикѣ: надо вѣдь добывать хлѣбъ для семьи. Подгулявшіе кавалеры топали ногами, женщины нервно хохотали... Въ Бѣломъ Лебедѣ было большое оживленіе... А эта дѣвушка (ее звали Катей) прижавшись въ уголкѣ залы, оплакивала свою мать, она дѣлала себѣ упреки въ томъ, что она оставила свою мать, больную и нищую на произволъ судьбы.

Отсутствіе Кати было замѣчено: она была украшеніемъ Бѣлаго Лебедя; статная, румяная, бѣлая — она была, на расхватъ на вечерахъ въ заведеніи Сиволаповой. Кавалеры ее искали: какое ужъ веселіе безъ нея?

Но она упиралась и не шла плясать забористой польки, которую наигрывалъ таперъ.

Мамаша замѣтила это и стала дѣлать Катѣ выговоры: что это! Изъ за нея, изъ за шлюхи, она лишится посѣтителей. Какая слава пойдетъ про Бѣлый Лебедь? Скажутъ: дѣвушки тамъ капризничаютъ, упираются когда гости просятъ ихъ танцевать. Это одно способно испортить репутацію Бѣлаго Лебедя. Развѣ для этого не будетъ время завтра, когда посѣтители уйдутъ. Сегодня она принадлежитъ гостямъ и она должна была знать это — завтра она будетъ принадлежать себѣ...

Сиволапиха вся разгорѣлась отъ гнѣва. Если бы не присутствіе кавалеровъ, она была бы способна надавать Катѣ пощечинъ. И она была права: теперь не время плакать, когда надо плясать и веселиться. Вѣдь Катя знала условія „Бѣлаго Лебедя?“

Наконецъ Катя сообразила, что въ сущности мамаша права, что и завтра можно будетъ дать волю слезамъ. Она вытерла глаза и подала руку восхищенному кавалеру. Онъ ущипнулъ ее за щеку, обнялъ за талію и сталъ кружить по залу. Ему, конечно, и въ голову не пришло спросить у Кати, о чемъ она плакала. Развѣ для того ходятъ въ «такіе дома», чтобы вести съ ихъ обитательницами серьезные разговоры? Развѣ эти обитательницы вправѣ претендовать на это?

Катя это отлично понимала. Она сторицей заплатила кавалерамъ за минуту слабости. Даже мамаша пришла въ восхищеніе. Она требовала отъ своего кавалера вина и пива (что еще болѣе восхитило мамашу) и пила вино стаканами. Кавалеры кричали браво и завидовали тому, кто выбралъ Катю своей дамой: они находили особую прелесть въ томъ, чтобы напоить до пьяна предметъ своей мимолетной страсти. Катя смѣялась, хохотала, но въ глазахъ ея горѣлъ не добрый огонекъ. Она была зла. Аннушка танцуя съ нею визави, видѣла, что съ ней происходитъ, но не могла подойти къ ней и утѣшить ее: это не шло къ общему настроенію, могло испортить общее веселіе. О, проклятая, каторжная жизнь!

Съѣвъ остатки ужина, она встала и прохаживаясь по комнатѣ, подошла къ зеркалу и оглядѣла себя. Осмотръ не удовлетворилъ ее: волосы ея были въ безпорядкѣ, лицо помятое и блѣдное. Ей вовсе не хотѣлось одѣваться и наряжаться, а надо было. Это было необходимое условіе ея существованія, часть ея ремесла. Теперь ей было такъ грустно и тяжело и все валилось изъ рукъ, а нужно было приниматься за дѣло: кокетливо причесаться, подрумяниться, подбѣлиться, почернить брови, нужно показать товаръ лицомъ.

А изъ этого не выходило толку. Всѣмъ этимъ искусствомъ она зарабатываетъ очень скудныя средства. А было время, когда она мечтала даже разбогатѣть. Чего проще: въ нее влюбится богатый молодой человѣкъ, возьметъ ее себѣ... на содержаніе, купитъ ей хорошенькій домикъ, найметъ ей прислугу и она, съ дѣтства прислуживавшая людямъ, слышавшая отъ нихъ только приказанія и брань, заживетъ хозяйкою, сама будетъ имѣть горничную, которая будетъ звать ее барыней!

Человѣкъ не можетъ жить безъ того, чтобы не фантазировать и не мечтать. Мечты вводятъ лучъ свѣта въ самую тяжелую и мрачную обстановку его жизни, облегчаютъ его душу на крайней ступени несчастья и нищеты. Каждый мечтаетъ по своему; мечтаютъ и погибшія созданія. Развѣ Аннушка могла мечтать стать богатой, сытой, независимой, замужествомъ или трудомъ? Ей остался только одинъ путь къ этому: она надѣялась, что ремесло, которымъ она жила, выручитъ ее. Она не могла отказать себѣ въ утѣшеніи мечтать объ этомъ. Еслибы она потеряла и надежду на лучшее будущее, то развѣ стоило бы жить?

Такъ называемымъ честнымъ трудомъ, она не могла выбиться изъ нужды. Ей предстояло жить „въ прислугахъ“, въ горничныхъ, кухаркахъ, какъ жила ея мать, всю жизнь работавшая на людей и попавшая на старости лѣтъ въ богадѣльню. Еще сколько хлопотъ стоило пристроить ее туда! Ее хотѣли выслать въ деревню по этапу оттого, что она уже не въ состояніи была работать, не имѣла пристанища и пищи, не могла уже ни чемъ быть полезной городу, который высосалъ всѣ ея силы. Она не могла заниматься и тѣмъ, чѣмъ теперь занималась ея дочь. Свѣтъ не безъ добрыхъ людей; нашелся одинъ баринъ, имѣвшій близкое отношеніе къ богоугоднымъ заведеніямъ, и устроилъ старухѣ пріютъ, по просьбѣ ея дочери. Онъ былъ очень старъ, но нашелъ Аннушку смазливой, потрепалъ ее по щекѣ, щипнулъ за подбородокъ и прошамкалъ нѣсколько сальныхъ шутокъ. Это не обидѣло Аннушку; что онъ могъ взять съ нея, кромѣ этого? При этомъ развѣ стоило обращать вниманіе на всякую мелочь: съ хорошенькой горничной каждый баринъ могъ себѣ дозволить маленькую вольность.

Устроивъ мать, Аннушка почувствовала себя независимѣе, свободнѣе.. Теперь ей не было причинъ дорожить всякимъ мѣстомъ, соглашаться на всякія условія, ради старухи.

Но развѣ ужъ такъ плохо жилось ей въ горничныхъ, что она даже и теперь съ отвращеніемъ вспоминаетъ объ этомъ времени? Нѣтъ; она была тогда болѣе или менѣе сыта, хорошо и чисто одѣта... Но что то было въ этой сытой жизни, что ее отталкивало. Не то, чтобы ей ужъ такъ понравилось подчиненіе и теперь вѣдь она подчинялась капризамъ всѣхъ своихъ посѣтителей. Правда ей хотѣлось быть независимой, но больше всего она тогда страдала отъ высокомѣрнаго, презрительнаго отношенія своихъ хозяекъ. Эти пышныя, раздушенныя дамы, умѣвшія такъ мило и кротко улыбаться, быть такими добрыми и сострадательными въ присутствіи мужчинъ, казалось не считали ее человѣкомъ. Въ ихъ вѣжливости было столько холоднаго презрѣнія; съ нею они не говорили ни о чемъ, не дѣлились никакими мыслями; онѣ ей приказывали. Если бы онѣ могли выразить свою волю жестами, она никогда не слышала бы голоса своихъ хозяекъ. «Развѣ у такихъ тварей можетъ быть любовь»? такъ выразилась о ней одна изъ этихъ дамъ, когда мужъ ея какъ то шутя сказалъ, что Аннушка видно влюблена въ кого нибудь, потому что съ нѣкотораго времени стала скучна. „Странно, что онъ интересуется этимъ“, сказала дама и перевела разговоръ на своихъ комнатныхъ собачекъ; она была обижена тѣмъ, что ея мужъ удѣляетъ имъ такъ мало вниманія.

Аннушка подслушала этотъ разговоръ и онъ врѣзался ей въ память именно потому, что она дѣйствительно чувствовала тогда любовь къ одному парню, жившему въ услуженіи въ сосѣднемъ домѣ. Парень былъ робокъ съ нею, не такъ нахаленъ какъ другіе мущины и ей казалось, что она была бы счастлива за нимъ. Но изъ этого ничего не вышло: паренъ переѣхалъ, вмѣстѣ со своими господами, въ другой городъ, а она осталась на старомъ мѣстѣ. Люди живущіе въ услуженіи не всегда могутъ располагать собою!

Она сохранила воспоминаніе объ робкомъ парнѣ; ей казалось, что онъ не похожъ на другихъ мужщинъ, которыхъ она узнала такъ хорошо послѣ. Для него въ ея сердцѣ былъ особый уголокъ; она берегла память о немъ, какъ святыню и жалѣла, что не могла узнать его поближе.

Да, она была сыта, когда служила горничной; но она тяготилась своимъ положеніемъ и искала выхода изъ него. Самый лучшій выходъ изъ этого положенія былъ бы — выйти замужъ, но никто не бралъ ее. Всѣ мужчины, съ которыми она сходилась, обманывали ее, отдѣлывались подарками и обѣщаніями и она перестала вѣрить мужчинамъ.

Она задумала добиться независимости другимъ путемъ, она рѣшила заняться шитьемъ въ магазины платьевъ и бѣлья. Она воспрянула духомъ, когда пришла къ этому рѣшенію: она не будетъ вынуждена подчиняться чужимъ капризамъ, сносить презрѣніе высокомѣрныхъ дамъ, кочевать изъ дома въ домъ, изъ лакейской въ лакейскую. Она будетъ имѣть свой уголъ, будетъ работать сама на себя, что заработаетъ — то и съѣстъ, а нѣтъ такъ и голодомъ посидитъ и никому не будетъ обязана. Вѣдь живутъ же шитьемъ многія, почему же и ей не жить.

Но жить шитьемъ было не такъ легко, какъ она думала; платили очень мало; къ тому же у нея было меньше искусства и терпѣнія, чѣмъ у многихъ другихъ, и она зарабатывала очень мало. Надо было подумать о побочномъ заработкѣ и она искала этого заработка тамъ, гдѣ искали и другія швеи: на улицахъ города. Она выходила по вечерамъ на людныя улицы и мечтала подцѣпить молодого человѣка, который влюбился бы въ нее, взялъ бы ее на содержаніе и купилъ бы ей домикъ. Но такого не попадалось; а иногда никого не попадалось. Надо было провести безсонную ночь надъ шитьемъ, чтобы заработать себѣ обѣдъ на завтра. Глаза слипались отъ усталости, болѣла грудь и сердце ныло...

Въ такія минуты она чувствовала страшную ненависть ко всѣмъ тѣмъ женщинамъ, которыя имѣли мужей и считали себя честными. «Быть честной, живя чужимъ трудомъ — это такъ легко!» и она сумѣла бы также выйти замужъ и быть хорошей женой, если бы ее взяли. Она вспомнила молодаго парня и онъ вытѣснялъ изъ ея мечтаній того неизвѣстнаго молодаго барина, который долженъ былъ взять ее на содержаніе и она жалѣла о томъ, что не сумѣла такъ устроить, чтобы онъ женился на ней. Теперь ей приходится только мечтать о томъ, чѣмъ пользуются тысячи другихъ женщинъ. Ей становилось грустно; она вспомнила свою любовь, свое дѣтство и давала себѣ слово исправиться и перестать торговать собою...

А на завтра нужда гнала ее опять на улицу. Всегда случалось, какъ на зло такъ, что въ тѣ минуты, когда ей хотѣлось вернуться къ честному пути, дѣйствительность показывала ей, что на этомъ пути гораздо больше терніевъ, чѣмъ на нечестномъ. На послѣднемъ иногда бывали удачи; случалось ей заработать 3—5 р. въ ночь, случалось, что ее угощали хорошимъ ужиномъ. Когда она думала о „честномъ пути“ труда и добродѣтели, воспоминаніе рисовало ей однѣ только непріятныя картины: зависимость, безсонныя ночи за шитьемъ, холодныя, нетопленныя комнаты, головныя боли, усталость, голодъ...

Но и на нечестномъ пути, по временамъ, приходилось очень туго: не достаточно было быть готовой продаться всякому встрѣчному, надо было еще умѣть это сдѣлать. И тутъ требовалось искусство и умѣніе. При томъ на улицахъ города, между падшими созданіями, шла такая же борьба, какъ и въ швейныхъ мастерскихъ, на фабрикахъ и заводахъ, въ людскихъ и лакейскихъ богатыхъ господъ; вездѣ, гдѣ трудъ былъ доступенъ женщинѣ. Таже конкурренція во всемъ и вездѣ!

На улицахъ большаго города не было недостатка въ выборѣ среди торгующихъ собой. Всѣ онѣ предлагали одно и тоже, но качества предлагаемаго товара были различны: одна была хороша, другая еще лучше, одна нахальна, другая еще нахальнѣе. На различныхъ ступеняхъ разврата, требовалось различное искусство, оно различно оцѣнивалось потребителями.

Для изученія этого искусства Аннушка вступила въ «Бѣлый Лебедь».

Случайно она встрѣтила одну знакомую, промѣнявшую жизнь горничной на жизнь зарегистрованной проститутки. Та расхвалила ей заведеніе, сытую, довольную веселую жизнь въ немъ.

Это была серьезная, положительная особа, съ опредѣленными планами на будущее. Она была спокойна за себя и обдумала все: она будетъ жить весело, пока молода, скопитъ немного денегъ, а постарѣетъ такъ откроетъ свое собственное заведеніе... сначала маленькое, а тамъ Богъ дастъ, дѣла поправятся, можно будетъ устроить „домъ“ на широкую ногу. Тогда конечно нельзя будетъ обойтись безъ мужчины въ домѣ...

«Развѣ она мечтаетъ послѣ всего этого еще выйти замужъ»? спросила Аннушка съ удивленіемъ.

Разумѣется нѣтъ; ей этого и не нужно: порядочный не возьметъ, выйдешь за какого нибудь пьяницу, онъ будетъ всю выручку пропивать, будешь на него работать, а онъ еще будетъ имѣть надъ тобою власть по закону и убѣжать то отъ него нельзя будетъ. Нѣтъ, она высмотрѣла тутъ одного человѣчка, который только о томъ и думаетъ, какъ бы пойти на содержаніе къ женщинѣ. Здоровый, сильный парень... Такой въ заведеніи очень нуженъ: въ случаѣ скандала есть своя защита. Притомъ онъ смирный: онъ будетъ нести всѣ обязанности мужа, а правъ надъ нею не будетъ имѣть никакихъ... Вотъ какъ она все это придумала! Аннушка подивилась ей. Она сама никогда не была бы въ состояніи придумать чего нибудь въ этомъ родѣ, а исполнить и подавно. Удивительно какъ «Бѣлый Лебедь» образовалъ и развилъ ея подругу. И манеры то у нея стали совсѣмъ иные; какъ у свѣтской дамы. Положительно полезно пробыть нѣкоторое время въ Бѣломъ Лебедѣ: можно усовершенствоваться въ искусствѣ нравиться мущинамъ и жить легкимъ ремесломъ...

Она вступила въ Бѣлый Лебедь. Жизнь тамъ оказалась не такой, какой рисовала ей ея подруга, не была такой сытой, спокойной и веселой, какою казалась она издали. Ея подруга тоже не привела въ исполненіе своихъ плановъ, такъ хорошо задуманныхъ не по недостатку характера, а просто благодаря непредвидѣнной случайности. Она заболѣла, пролежала долго въ больницѣ, очень подурнѣла отъ болѣзни и должна была оставить Бѣлый Лебедь. Она вступила въ третьестепенное заведеніе, посѣщаемое больше мастеровыми и рабочими, гдѣ не такъ то легко было скопить что нибудь. Смирный человѣчекъ, облюбованный ею, поступилъ на содержаніе къ другой и добросовѣстно исполнялъ обязанности „вышибалы“, не имѣя никакихъ хозяйскихъ правъ.

(Окончаніе будетъ).

А. Клюге.

ОШИБЛАСЬ...

«Сибирская Жизнь» №108, 27 мая 1898

(Набросокъ).

(Окончаніе, см. „Сиб. Ж.“ № 106.)

Разочаровавшись въ «Бѣломъ Лебедѣ», Аннушка вышла оттуда и занялась дѣломъ на свой страхъ; пребываніе въ заведеніи Сиволаповой все таки было ей полезно: она научилась угождать вкусамъ потребителей, быть циничной или скромной, смотря по обстоятельствамъ... Словомъ она пріобрѣла опытность и знанія по своей части.

Но и съ этими знаніями и опытомъ часто приходилось ей трудновато; ремесло оказывалось не легкимъ. Прошляешься по улицамъ весь вечеръ и никого не подцѣпишь; иззябнешь, проголодаешься какъ собака, на глаза навертываются слезы отъ досады и зависти къ другимъ, болѣе счастливымъ соперницамъ, ноги подкашиваются отъ усталости, а надо улыбаться, кокетничать и заигрывать съ прохожими...

Конечно, она не могла сказать, чтобы ея положеніе было такъ ужъ невыносимо. Сколькія могутъ позавидовать и ея жалкому существованію! Она вспоминала тѣхъ, стоящихъ на крайней ступени разврата и нищеты женщинъ, которыя ютятся, зимою, Богъ знаетъ по какимъ собачьимъ конурамъ и грязнымъ трущобамъ, а лѣтомъ выползаютъ на свѣтъ Божій и бродятъ по дальнимъ закоулкамъ городскихъ садовъ и бульваровъ; пьяныя, грязныя, оборванныя, продаваясь всякому встрѣчному, буквально, за мѣдный грошъ. Полицейскіе устраиваютъ на нихъ облавы, что бы онѣ не мозолили глазъ господамъ, не мѣшали прогуливаться чистой публикѣ, гонятъ, бьютъ, забираютъ въ участокъ... А вѣдь эти несчастныя такіе же люди какъ и всѣ другіе; лѣтъ какихъ нибудь 20 тому назадъ онѣ были невинными дѣтьми... матери ихъ содрогнулись бы отъ ужаса, если бы знали, что станется съ ихъ дѣтьми!...

Ей вспомнились дѣти нищенки, сирыя, безпріютныя, брошенныя на улицу, просящія подаянія, ночующія подъ открытымъ небомъ. Въ ея памяти воскресла картина: по улицѣ идутъ два оборвыша; старшій мальченка ведетъ за руку маленькаго братца, который еле держится на ногахъ и учитъ его протягивать руку прохожимъ и лепетать жалобнымъ голосомъ: «подайте сиротамъ Христа-ради!» Они, эти дѣти, знаютъ уже холодъ и голодъ, не знаютъ ласки и привѣта и передъ ними долгая жизнь, полная мученій. Каждый день она встрѣчала такихъ безпріютныхъ дѣтей на улицахъ города, но чѣмъ она могла помочь имъ, не имѣя обезпеченнаго угла, обезпеченнаго куска хлѣба?

Впрочемъ, эти сирыя, безпріютныя дѣти, которыхъ она такъ сожалѣла, все таки, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ были счастливѣе ея.

Добрые люди искренно сожалѣли о нихъ и могли имъ помочь; ее не жалѣлъ никто. Сильные, богатые, умные мужчины, которые пользовались ея услугами, не жалѣли ее, а презирали, точно она не отъ нужды вела такую жизнь, а отъ испорченности. У каждаго было готово слово укора для нея...

Къ ней относились какъ къ товару. Всѣ мужчины, въ этомъ отношеніи, были одинаковы. Какое имъ дѣло до ея личности, до ея души. Они не затѣмъ приходятъ къ ней, чтобы разговаривать съ нею; имъ нѣтъ дѣла до того — мыслитъ ли она, какъ и другіе добродѣтельные люди или живетъ какъ скотина. Ее часто брало любопытство узнать — попадется ли среди мужчинъ, которые пользуются ея услугами, хотя одинъ такой, чтобы почувствовалъ къ ней состраданіе, сказалъ бы слово участія, словомъ чѣмъ нибудь призналъ въ ней равнаго себѣ человѣка... Нѣтъ, она не встрѣчала еще такого; всѣ мужчины въ отношеніи къ ней обнаруживали только животныя поползновенія. Странно было бы ждать отъ нихъ чего нибудь иного. Но ее все таки удивляло то, что всѣ мужчины различные по внѣшности; толстые, тонкіе, красивые, не красивые, старые и молодые относились къ ней совершенно одинаково и никому изъ нихъ и въ голову не приходило заинтересоваться ею какъ человѣкомъ. Благодаря этому и они казались ей одинаковыми, похожими другъ на друга и она очень скоро забывала ихъ физіономіи.

Тотъ, что ночевалъ у нея эту ночь, былъ очень противный. Физіономію его она еще не успѣла забыть и думала о немъ. Онъ напоминалъ ей тѣхъ молодыхъ барчуковъ, которыхъ она часто видѣла у своихъ господъ въ то время, когда служила горничной. Онъ былъ очень молодъ, но у него было такое помятое лицо, точно онъ каждый день участвовалъ въ попойкѣ или какой нибудь другой оргіи; у него была даже маленькая лысина, предвѣщавшая большую, онъ очень, казалось, гордился этимъ и сообщилъ ей, что дома онъ прикрываетъ ее феской, которая очень ему идетъ. Ей казалось, что въ фескѣ онъ долженъ былъ походить на обезьяну. У него было блѣдное, сморщенное лицо, выцвѣтшіе глаза, окруженные лучистыми морщинами, покрывшими сѣтью носъ, бѣлокурые жидкіе усы. Онъ считалъ себя красавцемъ и былъ увѣренъ, что ни одна женщина противъ него не устоитъ. Впрочемъ, онъ признался ей, что у него есть невѣста, которая его обожаетъ... Онъ готовился стать мужемъ, главой семьи и подготовлялся къ своимъ обязанностямъ въ заведеніяхъ, подобныхъ «Бѣлому Лебедю» и въ квартирахъ кокетокъ.

Въ немъ было столько самодовольства и увѣренности въ своемъ превосходствѣ надъ другими, что даже ей онъ казался смѣшнымъ и глупымъ. Во время ужина онъ шутилъ очень плоско и неостроумно и пѣлъ пѣсню. Эта пѣсня состояла изъ одного только слова: «тарара-бум-бія», которое онъ пѣлъ разными мотивами. Это слово ему очень нравилось и онъ увеселялъ имъ свою даму...

Завтра онъ встрѣтитъ ее на улицѣ среди бѣлаго дня и покажетъ видъ, что незнакомъ съ нею... Онъ презираетъ ту, которой открылъ свою интимную жизнь... Какіе же эти мужчины противные!...

* * *

Кончивъ свой туалетъ, Аннушка вышла изъ дому и отправилась на ту улицу, гдѣ обыкновенно разгуливали всѣ, искавшія такого заработка, какъ она.

Вечеръ былъ неудаченъ. Она гуляла, кокетничала, заигрывала въ пустую: никто изъ мужчинъ не предложилъ ей руки. Сегодня они были какіе то занятые, дѣловые; все куда то спѣшили.

Ноги у ней подкашивались отъ усталости... въ горлѣ пересохло... на глаза навертывались слезы.

Она печально побрела домой.

Когда она проходила мимо торговой бани, ее озарила счастливая мысль. Иногда ее звали туда къ какому побудь посѣтителю номеровъ и ей удавалось заработать рубликъ, другой. У ней былъ знакомый паренекъ, служившій при банѣ; онъ приглашалъ ее, когда требовались ея услуги и она дѣлилась съ нимъ своимъ заработкомъ.

Она вошла къ нему въ коморку и спросила — нѣтъ ли для нея чего нибудь новенькаго.

Паренекъ пожалъ плечами: къ сожалѣнію нѣтъ. Никто не требовалъ «этого». Въ этомъ номерѣ, направо, моется какой то старичекъ; пожалуй къ такому сунуться опасно. Хоть оно и правда, что спросъ не бѣда, да какъ бы еще чего добраго въ морду не заѣхалъ. Иной и не посмотритъ, что нынче это запрещено. Въ томъ вотъ номерѣ — какой то больной: сухой какъ палка, въ лицѣ ни кровинки, грудь впалая, кашляетъ... Гдѣ ужъ такому объ «этомъ» думать! Развѣ вонъ тутъ, на лѣво, какой то молодой человѣкъ мало-мальски подходящій... Развѣ рискнуть?

Аннушка просила знакомаго парня рискнуть для нея, а она, если ей удастся, его не оставитъ. Знакомый парень былъ въ этомъ убѣжденъ и выговорилъ себѣ половину ея заработка за посредничество; онъ рискнулъ.

Нѣсколько минутъ спустя онъ вышелъ изъ номера. Онъ сдѣлалъ Аннушкѣ, тревожно всматривавшейся въ его лицо, знакъ войти и заперъ за ней двери.

Подходящій молодой человѣкъ, красный какъ вареный ракъ сидѣлъ на кушеткѣ, развалившись, и тяжело дышалъ. Онъ былъ полуодѣтъ въ бѣльѣ, чулкахъ и брюкахъ.

— Чего же тебѣ нужно? спросилъ онъ ее слабымъ голосомъ, вскинувъ на нее большіе голубые глаза.

Этотъ странный вопросъ поразилъ ее. Развѣ онъ не знаетъ чего ей нужно? Она не привыкла къ такимъ вопросамъ. Онъ самъ знаетъ, зачѣмъ такія, какъ она женщины, предлагаютъ себя всѣмъ. Право какъ онъ не похожъ на другихъ мужчинъ, она первый разъ еще встрѣчаетъ такого...

Она вмѣсто отвѣта, какъ умѣла, застѣнчиво улыбнулась.

— Развѣ вы ужъ такъ голодны и бѣдны, что дошли до этого? Неужели инымъ путемъ вы не можете заработать себѣ на хлѣбъ?..

Правда, она была голодна и бѣдна. Но ей понравилось, что этотъ молодой человѣкъ говоритъ съ нею совсѣмъ инымъ языкомъ, чѣмъ всѣ другіе мужчины, съ которыми она приходила въ столкновеніе... Значитъ онъ признаетъ въ ней такого же какъ самъ человѣка... Однако какъ же совмѣстить такое отношеніе его къ ней съ приглашеніемъ ея въ номеръ?.. Ея навязчивость вытекаетъ просто изъ необходимости заработать рубль, котораго половина была уже напередъ обѣщана знакомому парню за его посредничество. Зачѣмъ же онъ звалъ ее? Такое отношеніе къ ней, какого она не ожидала отъ мужчины, заставило ее задуматься, но теперь вопросъ о рублѣ все таки стоялъ на первомъ планѣ.

Молодой человѣкъ, какъ бы угадывая, что въ ней происходитъ, шелъ на встрѣчу ея желаніямъ.

— Если вы такъ нуждаетесь, то я могу помочь вамъ и такъ... безъ этого... Онъ протянулъ руку къ кошельку, лежащему на столикѣ рядомъ съ его часами.

Она готова была расцѣловать его руку за то, что онъ былъ не похожъ на остальныхъ мужчинъ. У него было такое доброе лицо, круглое, бѣлое, моложавое какъ у мальчика. Со своими розовыми щеками, пухлыми губами и голубыми большими глазами онъ походилъ бы на дѣвушку, если бы не бѣлокурый пушокъ, покрывавшій его верхнюю губу и подбородокъ... То ей хотѣлось засмѣяться ему въ лицо и сказать, что она не вѣритъ его искренности и правдивости его словъ. Развѣ могутъ они, сказанные въ капризѣ настроенія, поколебать ея мнѣніе о людяхъ, добытое долгимъ опытомъ? Ея ремесло ставило ее лицомъ къ лицу съ людьми въ то время, когда они сбрасывали съ себя личину, которую носили въ своихъ салонахъ, въ обществѣ честныхъ людей, въ то время, когда они отдавались порочнымъ наклонностямъ... Она и не требуетъ къ себѣ иного отношенія, кромѣ презрѣнія и понимаетъ, что другое отношеніе невозможно... Правда, въ глубинѣ души въ ней таилось сознаніе, что не имъ, мужчинамъ, развращающимъ ее своимъ отношеніемъ къ ней, презирать ее. Но она этого не говорила никому... Зачѣмъ же онъ смѣется надъ ней? То ей хотѣлось повернуться къ нему лицомъ и уйти, чтобы не чувствовать такъ, какъ она чувствуетъ теперь, потому что это было тяжело. Она вошла уже въ колею своей жизни, свыклась со своимъ положеніемъ и искать другой новой колеи будетъ еще труднѣе, чѣмъ идти по старой привычной...

Но она не сдѣлала того, что ей хотѣлось, и осталась. Она протянула руку къ его рукѣ и взяла трехрублевую бумажку, которую молодой человѣкъ вынулъ изъ кошелька.

— Присядьте сюда и скажите мнѣ, положа руку на сердце, что нужно для того, чтобы вы бросили эту жизнь... Что я могу сдѣлать для васъ?

Онъ отдышался послѣ бани и говорилъ съ меньшимъ усиліемъ, чѣмъ раньше.

Что онъ можетъ для нея сдѣлать? Онъ для нея уже и такъ много сдѣлалъ, что отнесся къ ней иначе, чѣмъ всѣ другіе мужчины, которыхъ она встрѣчала раньше... Онъ отнесся къ ней, какъ къ человѣку, а не какъ къ презрѣнной, продажной твари. Если бы среди тѣхъ, которыхъ она встрѣчала раньше, было хотя нѣсколько такихъ, какъ онъ, можетъ быть она не пала бы такъ низко, не привыкла бы сама смотрѣть на себя какъ на презрѣнное существо... Она, можетъ быть, во время успѣла бы заняться честнымъ трудомъ, и нашла бы въ себѣ силы перенести голодъ, нужду, невзгоды, которые, какъ она знала по опыту, неразрывно связаны съ этимъ «честнымъ» трудомъ... Не одинъ не убѣждалъ ее въ томъ, что надо бросить эту жизнь; всѣ убѣждали ее въ противномъ, своимъ примѣромъ... Вездѣ, на бульварахъ, въ гостинницахъ, театрахъ былъ такой большой спросъ на проституцію! Казалось, общество больше нуждалось въ услугахъ продажныхъ женщинъ, которыхъ презирало, чѣмъ — честныхъ работницъ и послѣднія должны были переходить въ разрядъ первыхъ, чтобы быть сытыми и не голодать..

Она хотѣла сказать ему все это, но не могла выразить этого такъ, какъ чувствовала и она молчала, сидя рядомъ съ нимъ на кушеткѣ и ожидая, что скажетъ онъ еще.

Онъ говорилъ еще много и то, что говорилъ онъ, была правда. Неужели ей не надоѣла еще эта жизнь и не хочется взяться за честный трудъ?.. Когда она будетъ жить честнымъ трудомъ, тогда она сама себя будетъ уважать и люди будутъ ее уважать... Однако онъ не могъ доказать ей, что въ перемѣнѣ образа жизни былъ бы какой нибудь смыслъ для нея. Могла ли она вернуть себѣ этимъ что нибудь дорогое для нея, напримѣръ уваженіе людей? О, она никогда не пользовалась имъ: даже тогда, когда она жила честнымъ трудомъ, люди подозрѣвали, что она живетъ развратомъ и презирали ее...

Молодой человѣкъ оправился совсѣмъ и движенья его перестали быть вялыми.

Онъ взялъ ее за руку. Ей было пріятно, что этотъ незнакомый человѣкъ жалѣетъ ее и хочетъ убѣдить ее въ необходимости исправиться, о чемъ она несмѣла даже и подумать безъ поддержки людей...

Вдругъ онъ запнулся. Казалось, что онъ думаетъ совсѣмъ не о томъ, что говоритъ. Лицо его выразило смущеніе, а только что онъ говорилъ такъ спокойно и разсудительно... Онъ какъ будто забылъ то, о чемъ началъ говорить и вспомнилъ что то другое, а теперь старается припомнить это забытое. Она чувствовала, что она его стѣсняетъ и хотѣла встать, поблагодарить его за то, что онъ такъ хорошо отнесся къ ней и уйти. Ей хотѣлось обдумать хорошенько тѣ ощущенія, которыя она испытала сегодня вечеромъ. Помимо воли она чувствовала, что, взявъ его деньги, она взяла на себя какое то обязательство передъ нимъ: вѣдь онъ помогъ ей, чтобы она исправилась...

Но онъ не пускалъ ее, а держалъ крѣпко за руку и она недоумѣвала — что ей дѣлать.

— Да, да... надо бросить эту жизнь, смущенно бормоталъ онъ, придвигаясь ближе къ ней... Вдругъ онъ обвилъ ея талію рукою и она не успѣла опомниться какъ очутилась въ его объятіяхъ...

Да, такъ онъ требуетъ отъ нея того же, какъ и всѣ... за свои деньги... Конечно, она не вправѣ отказаться отъ того, на что сама напрашивалась, но ей стало досадно, почти тяжело, что она считала его непохожимъ на всѣхъ другихъ мужчинъ...

Какъ же она жестоко ошиблась!

Отдаваясь ему, она спрашивала себя: неужели ему не будетъ стыдно потомъ смотрѣть въ глаза ей продажной, презрѣнной твари? и... она боялась и въ этомъ ошибиться...

А. Клюге.

(OCR: Аристарх Северин)