Одинокая ель.

Приложенiе къ «Сибирской Жизни» №244, 9 ноября 1903

Ein Fichtenbaum steht einsam im

Norden auf kaher höh'

 

Въ глубокой котловинѣ росъ небольшой лѣсокъ.

Кругомъ возвышались безплодныя горы, скорѣе холмы. Покрытые сѣро-желтою травою, эти холмы загромождали небо, опоясывая котловину со всѣхъ сторонъ, какъ бы оковывая ее каменной цѣпью. Въ темныя ночи они походили на призраки, на силуэты гигантскихъ привидѣній; въ ясные дни они рѣзко свѣтились въ лучахъ солнца, отбрасывая длинныя тѣни въ глубь котловины. Они держали ее въ каменныхъ объятіяхъ, неумолимо закрывая передъ нею даль неба, ширь земли, просторъ цвѣтущихъ нивъ и синюю полосу рѣки въ изумрудныхъ берегахъ.

Въ лѣсу, среди низкихъ и кривыхъ березъ, росла стройная ель. Сырость отъ ручьевъ, стекавшихъ съ горъ, похожихъ на тюремныя стѣны, питала ея корни, ощупью проникавшіе въ глубь каменистой почвы.

Она жадно высасывала изъ этой почвы питательные соки и все тянулась вверхъ.

— Зачѣмъ она тянется вверхъ? спрашивали березки одна у другой. Развѣ она не будетъ крива и приземиста, какъ мы?

— Вѣдь этакъ ее сломаетъ вѣтромъ! Здѣсь нельзя глубоко пустить корней въ землю, а потому рости вверхъ — глупое хвастовство... Надо быть какъ всѣ и дѣлать то, что всѣ.

Все населеніе лѣса: кривыя березы, чахлыя осины, приземистый ольшанникъ — соглашалось съ этимъ мнѣніемъ.

Но ель не обращала вниманья на ворчанія подругъ. Она такъ не походила на нихъ! Ея темная зелень, прямыя вѣтки, стрѣльчатая верхушка, — составляли рѣзкій контрастъ съ бѣлыми, кривыми изогнутыми стволами, съ кудрявыми свѣтлозелеными верхушками березъ. Осенью листья березъ желтѣли, вѣтеръ срывалъ ихъ и разносилъ по котловинѣ, заполняя ими ямы и лужи. А ель стояла гордо и прямо: вѣтеръ не могъ сорвать съ нея ея темнозеленой одежды, обнажить ея гибкихъ вѣтвей...

Когда въ темныя осеннія ночи толпа березъ, покрытыхъ остатками завядшихъ листьевъ, похожихъ на лохмотья, черныхъ отъ дождя и сырости, дремала, — ель одна бодрствовала, прислушиваясь къ вою вѣтра, прорывающаго сквозь цѣпь темныхъ призраковъ, мѣшающихъ заглянуть въ загадочную даль, которая простиралась за ихъ каменной спиной... Вѣтеръ пѣлъ заунывныя пѣсни, говорилъ смутныя, но заманчивыя рѣчи о иныхъ лѣсахъ, о иномъ небѣ, о другой жизни...

Слушая эти рѣчи ель тосковала.

Въ тихіе ясные вечера лѣта, когда мрачные холмы озарялись лучами заката и каменныя лица ихъ оживлялись отблескомъ зари, когда солнце, уходя за грани тюремныхъ стѣнъ, опоясывало небо оранжевыми и розовыми лентами — березовый лѣсъ бывалъ полонъ жизни и ликованья. Румяныя облака тихо плыли по небу и таяли, чтобы пасть жемчугомъ росы на листья и травы, на грустныя, какъ бы выжженные солнцемъ склоны холмовъ; не многіе цвѣты, росшіе между камней поднимали къ небу свои синія и желтыя лица; птички, прилетавшія изъ-за горъ въ пустынную котловину, щебетали, перепархивая съ куста на кустъ, прежде чѣмъ отправиться въ свои гнѣзда; березы трепетали листьями и шептались между собой... Все на днѣ котловины, скованной каменной цѣпью, было счастливо и довольно своей участью.

Только одинокая ель тосковала.

* * *

О чемъ была эта тоска?

Ель тосковала о волѣ. Она грустила о томъ, что она отрѣзана отъ широкаго простора стѣнами горъ. Вѣтеръ приносилъ съ собою воздухъ другихъ земель, запахъ другихъ лѣсовъ, пѣсни о другой жизни... А она не можетъ даже заглянуть за каменныя стѣны своей тюрьмы, полюбоваться просторомъ, ничемъ не запертымъ, кромѣ синяго неба.

Однажды воронъ, птица вѣщая, перелетая черезъ котловину, усѣлся на верхушку ели.

Онъ чистилъ клювомъ перья и, отдыхая, осматривалъ мѣстность.

— Каменная щель, какихъ мало видѣлъ я на своемъ вѣку! сказалъ онъ. Жалкій, малорослый лѣсокъ. Только вотъ это одно дерево не похоже на другія. Зачѣмъ ты ростешь такъ быстро вверхъ? чего хочешь ты этимъ достигнуть?

— Я хочу, отвѣчала ель, заглянуть за стѣны тюрьмы: хочу увидѣть свободный просторъ, бросить хоть одинъ взглядъ на ту даль, о которой поетъ вѣтеръ въ осеннія ночи, щебечутъ птички въ ясные вечера!...

— Много тебѣ придется еще рости... Стѣны тюрьмы высоки!...

— Ты видѣлъ много на своемъ вѣку. Разскажи мнѣ, что тамъ, за стѣнами.

— Сейчасъ же за этой стѣной, въ долинѣ течетъ широкая рѣка; она свѣтится на солнце и отражаетъ солнце въ своей глубинѣ... Луна и звѣзды свѣтятъ въ водѣ такъ же ярко, какъ на небѣ. На одномъ берегу рѣки — большой городъ съ золотыми макушками церквей, съ крестами. какъ бы сдѣланными изъ звѣздъ; на другомъ берегу — лѣсъ... Не такой, какъ здѣсь жалкій и хилый, а высокій и дремучій... Каждая сосна, если бы ее посадить здѣсь, сравнялась бы своею макушкой съ вершинами этихъ каменныхъ стѣнъ, замыкающихъ небосклонъ... Вотъ бы тебѣ родиться въ томъ лѣсу, а не въ этомъ, гдѣ даже усѣсться негдѣ порядочной птицѣ!...

— Много ли еще надо рости мнѣ, чтобы увидѣть городъ и рѣку, и лѣсъ?

— Смотри. Я поднимусь на воздухъ и, когда увижу то, что скрываютъ отъ тебя твои тюремщики, то закричу.

Онъ взмахнулъ крыльями и поднялся вверхъ прямо надъ стрѣльчатой верхушкой ели. Потомъ онъ на мгновеніе повисъ безъ движенія въ воздухѣ и закаркалъ.

— Вотъ до какой высоты надо вырости! сказала ель. Смѣлѣе за работу!..

Воронъ, молча, перелетѣлъ за грань ближайшаго холма.

* * *

Съ этого дня ель совсѣмъ перестала расти въ толщину.

Всѣ соки, высасываемые корнями изъ каменистой почвы, она тратила на ростъ вверхъ.

Она тянулась къ небу и хирѣла. Вся ея жизнь сосредоточилась въ одной мысли: заглянуть за стѣны каменной цѣпи, въ одной мечтѣ: увидѣть иное небо, не запертое угрюмой стѣной, иной лѣсъ дремучій и мощный, не боящійся преградъ, бури и насмѣшекъ уродливыхъ, довольныхъ своею участью, ни о чемъ ни мечтающихъ, ни къ чему не стремящихся калѣкъ. Ей казалось, что если она увидитъ все это, то одинъ мигъ этого счастія вознаградить ее за долгіе годы страданій среди каменныхъ стѣнъ, закрывающихъ просторъ, среди враждебныхъ взоровъ, ядовитыхъ рѣчей березъ, обиженныхъ тѣмъ, что ель не хотѣла быть кривой и сучковатой, какъ онѣ.

— Она хочетъ быть не только выше насъ ростомъ, но и видѣть и знать больше насъ, гордячка!

— Да, она хочетъ заглянуть за каменныя стѣны. Какая дерзость! Разъ небо закрыто этими горами, то значить такъ и нужно... Это непростительная глупость стараться узнать то, чего знать не дано.

Она думаетъ, что то, что она увидитъ за горами — лучше того, что окружаетъ насъ. Какая глупость!... ничего не можетъ быть лучше нашихъ камней, кочекъ и лужъ... Желала бы я узнать, гдѣ найдутся: такой славный мохъ, такія изящныя лишаи какъ тѣ, которые у насъ подъ ногами? Гдѣ вы найдете такую тѣнь лѣтомъ, такіе мягкіе сугробы зимою?

— Нужно быть безумной, чтобы не довольствоваться этимъ и мечтать увидѣть что то другое.

Такъ осуждали завистливыя березы гордую ель, а она все росла вверхъ. Поглощенная одною мечтой, она чутко прислушивалась къ тому, что долетало до ея слуха изъ-за горъ и чего не могли слышать другія деревья. По временамъ до ея слуха долеталъ какой то неопредѣленный гулъ и плескъ, какихъ никогда не бываетъ въ каменной котловинѣ... И вѣтеръ здѣсь въ вышинѣ пѣлъ иныя пѣсни, говорилъ иныя рѣчи, чѣмъ внизу, у подножья холмовъ, среди камней, кочекъ, лишаевъ и низкорослыхъ березъ...

Хоръ какихъ то мощныхъ, но далекихъ голосовъ, несся по простору, еще недоступному взорамъ ели, ударялся о грудь утесовъ, дробился на части и падаль обрывками смутныхъ дрожащихъ звуковъ, на дно котловины. Вѣтеръ, съ силою ударявшійся о ея хрупкую тонкую вершину, казалось, шепталъ ей:

— Это шумитъ мощный сосновый боръ, плещетъ рѣка о каменные берега, рокочутъ волны, блестя золотистыми гребнями... кричать орлы подъ облаками!...

Слушая эти рѣчи, ель смотрѣла внизъ на неподвижныя болотца среди кочекъ, на толпу уродливыхъ березъ, наклонившихся надъ коврами лишаевъ и мховъ и грустно становилось ей. Какъ все это непохоже на то, что мечтала она увидѣть за стѣнами своей тюрьмы!

Она собирала послѣднія силы и росла вверхъ, прямая какъ мачта, еле держась чахлыми корнями за каменистую почву...

* * *

Наконецъ въ одно ясное утро она проснулась и увидѣла какія то синія громады, какія то туманныя очертанія на краю неба. Каменная стѣна какъ бы опустилась внизъ, вросла въ землю.

Между нею и синими туманными очертаніями висѣли золотая звѣзда, вся залитая огнемъ и блескомъ. Она какъ бы выростала изъ горы, свѣтилась и не поднималась вверхъ на небо.. На синихъ громадахъ, залегавшихъ небо, виднѣлись бесчисленные ряды какихъ то неясныхъ и смутныхъ, какъ застывшія грани туманной зыби, неровностей.

— Что это! воскликнула ель, всматриваясь въ открывшійся передъ нею новый міръ.

Поднялся вѣтеръ, перелетѣлъ за каменныя стѣны котловины и запѣлъ свою безконечную пѣсню, перебрасывая ее съ холма на холмъ, съ горы на гору.

— Такъ это та воля, къ которой я столько лѣтъ стремилась? спрашивала растерянно ель. За стѣнами котловины — новыя стѣны, только еще мрачнѣе и выше... А гдѣ же просторъ, о которомъ поетъ вѣтеръ? гдѣ рѣка, отражающая небо и солнце? гдѣ мощные, дремучіе лѣса, не боящіеся преградъ и бури?...

Прилетѣлъ воронь, птица вѣщая, и сѣлъ на вершинѣ знакомой ели. Онъ выслушалъ ея жалобы и отвѣтилъ:

— Неподвижная звѣзда на небѣ — это золотой крестъ на одной изъ церквей города... а самъ городъ — внизу. Надо не только подняться вверхъ, но и приблизиться къ нему, чтобы его увидѣть... Тамъ внизу, у бѣлыхъ стѣнъ города плещется рѣка и свѣтится золотой зыбью, какъ будто не одно, а нѣсколько солнцъ ласкаютъ ее своими лучами... Туманныя очертанія это — горы. У ихъ подножья и по склонамъ растетъ дремучій лѣсъ. Онъ теперь полонъ стона и шума, порывы бури ударяются о его мощную грудь...

— Но гдѣ же просторъ, незапертый ничѣмъ кромѣ неба?!

— Далеко, далеко!.. въ степяхъ... Чтобы увидѣть здѣсь просторъ — надо подняться такъ высоко, чтобы дремучій лѣсъ казался травою, а высокія горы бугорками и кочками.

. . . . . .

Ель опустила свою гордую голову. Она вдругъ поняла сразу, что пѣсня ея спѣта. Теперь нельзя уже ей опуститься до уровня завистливыхъ и злорадствующихъ подругъ, а расти выше нѣтъ силъ.

Воронъ тревожно закаркалъ. Буря ударилась въ вершину ели съ такой силой, что ель закачалась. Чахлыя корни, еле державшіяся за жесткіе камни и употреблявшіе всѣ усилія, чтобы давать ели соки для роста вверхъ; затрещали и... порвались. Ель пошатнулась, глянула послѣдній разъ за стѣны своей каменной тюрьмы и грохнулась на землю...

Умирая, она слышала въ небѣ дикій хохотъ вѣтра; слышала на землѣ злорадный смѣхъ торжествующихъ березъ...

Воронъ, птица вѣщая, тревожно закаркалъ, прощаясь съ деревомъ, дававшимъ ему пріютъ и, темною тѣнью промелькнувъ надъ толпою низкорослыхъ березъ, — скрылся за гранью ближайшаго холма...

А. Клюге.

(OCR: Аристарх Северин)