Маша

(Изъ приленской жизни.)

А.Г. Клюге

I.

Тоскливая жизнь началась для Маши, послѣ брака.

Мужъ ея «старый таежный волкъ», какъ онъ любилъ называть самъ себя, вполнѣ оправдывалъ свое названіе. Это былъ высокій плотный блондинъ, съ толстыми губами и мясистымъ, нѣсколько краснымъ носомъ, съ низкимъ лбомъ, сѣрыми глазами, съ окладистой, бѣлокурой бородой. Онъ всегда казался невозмутимымъ и не умѣлъ говорить связно. Свои мысли онъ высказывалъ отрывистой рѣчью, краткими предложеніями, плохо связанными, отдѣленными одно отъ другого паузами, во время которыхъ онъ усиленно сопѣлъ, точно это сопѣніе могло помочь ему найти подходящее слово. Когда онъ говорилъ, казалось, что мысли его, образы воплощавшіе ихъ разбѣгались и онъ собиралъ ихъ по обширному, пустынному полю своего воображенія. Можетъ быть, въ тайгѣ, на пріискахъ, бродя съ разыскными партіями по безлюднымъ лѣснымъ трущобамъ, гольцамъ, онъ разучился говорить правильно, разучился мыслить.

Когда то онъ былъ кавалерійскимъ офицеромъ; зналъ иностранные языки, умѣлъ держать себя въ салонахъ... Ссылка и жизнь въ Сибири измѣнили его до неузнаваемости.

Маша пошла за него потому, что ей не оставалось лучшаго выбора: или выйти за Приленскаго крестьянина, «чалдона», или за этого, случайно подвернувшагося «барина».

Было бы глупо упустить такой случай. Выходя за мужъ, она надѣялась увидѣть свѣтъ, узнать, какъ живутъ другіе люди, что дѣлаютъ, что думаютъ, чѣмъ мучатся и чѣмъ радуются. Ей страстно хотѣлось выбиться изъ глуши. Родная, спрятанная въ глубинѣ живописной Ленской «пади», деревня, надоѣла ей. Здѣсь жилось такъ скучно, такъ однообразно. Мужчины, тѣ ѣздили на пріиска съ кладью, ѣздили на плотахъ и павузкахъ — внизъ по Ленѣ. Женщины на вѣкъ были прикованы къ безлюднымъ берегамъ, къ деревяннымъ лачугамъ, къ тощимъ покосамъ и расчисткамъ, родившимъ ячмень и зяблую ярицу, къ ручнымъ жерновамъ, къ дѣтямъ, къ глупымъ и пьянымъ мужьямъ своимъ, требовавшимъ отъ женъ вѣрности и нарушавшимъ эту вѣрность, во время поѣздокъ или работъ на пріискахъ, на каждомъ шагу.

Многія жили такъ и были довольны. Это происходило оттого, что эти многія не знали ничего о другой лучшей жизни, считали свою рѣку лучшей въ мірѣ, любили ея каменные причудливые берега, тощія пашни; довольствовались «ярушникомъ» и повиновались своимъ мужьямъ.

Но Маша не была довольна всѣмъ этимъ. Когда она была дѣвочкой, она слышала разсказы о другой жизни, о другихъ людяхъ, о иныхъ нравахъ и обычаяхъ, чѣмъ тѣ, которые господствовали на берегахъ Лены... Обо всемъ этомъ ей разсказывалъ, въ дѣтствѣ, ея учитель.

Это былъ учитель случайный: случайный и невольный гость убогой Ленской деревни, какъ и мужъ ея Зеленовъ. Но какъ мало первый походилъ на послѣдняго! Ей припоминались: молодое, женственное лицо, большіе свѣтлосиніе глаза, грустный задумчивый взглядъ, бѣлый, нѣжный лобъ, прорѣзанный морщинами не отъ лѣтъ, а отъ мысли и горя... Арестантская баржа привезла этого человѣка на берега Лены. Чтобы не умереть съ голоду, онъ началъ учить дѣтей на станціи: къ нему въ ученицы попала и Маша. Вперивъ свои черные блестящіе глаза въ разсказчика, слушала его разсказы о Россіи, о большихъ людныхъ городахъ, о прекрасныхъ зданіяхъ, о веселой шумной жизни... Какъ хороша тамъ жизнь! Какъ добры и умны тамъ люди!..

Разсказчикъ увлекался и забывалъ, что эти добрые люди выжили его изъ своего общества. Впрочемъ, иногда онъ съ горечью говорилъ, что шумная роскошная жизнь большихъ городовъ хуже тихой, спокойной жизни на берегахъ Лены... Но видно было, что онъ тоскуетъ объ этой жизни, вспоминаетъ и думаетъ о ней...

Откуда ей знать, о чемъ думаетъ онъ? Но она догадывалась, чувствовала инстинктомъ, что его мысли далеко отъ ленскихъ береговъ, что онъ думаетъ не о ѣдѣ, хлѣбѣ, золотѣ, заработкахъ. Ей хотѣлось узнать его мысли; но тогда она не могла бы понять ихъ.. Теперь, когда она могла понять ихъ, его уже не было здѣсь.

Съ полными слезъ глазами, она простилась съ учителемъ, когда онъ уѣзжалъ на пріиска, гдѣ ему нашли мѣсто знакомые. Уѣзжая, онъ радовался, какъ узникъ, освобожденный отъ оковъ... Онъ былъ одинокъ въ этой глуши; никто не могъ понять его здѣсь. А развѣ онъ могъ остаться для нея одной.

Маша тосковала, потерявъ единственнаго человѣка непохожаго на всѣхъ, окружавшихъ ее. Съ тайной надеждой посматривала она на проплывавшія мимо арестантскія баржи, но ни одна изъ нихъ не оставляла на ближайшихъ берегахъ Лены такихъ людей, какимъ былъ учитель. Потомъ всѣ эти люди, привезенные на баржахъ, проходили по Ленскимъ берегамъ на пріиски, чрезъ ихъ деревню, съ котомками на плечахъ, въ оборванныхъ халатахъ... Косматыя, хмурыя лица заглядывали въ окна домовъ, прося подаянія, или шли молча, спѣша на слѣдующую станцію на ночлегъ. Маша пристально всматривалась въ лица этихъ людей, ища въ нихъ знакомыя черты. Но ни въ одномъ изъ этихъ лицъ, часто похожихъ внѣшними чертами на лицо учителя, не было такого выраженія, не было такого огня въ глазахъ и она перестала надѣяться и ждать...

Въ одно лѣто пришла къ нимъ какъ то мимоходомъ разыскная партія золотоискателей и во главѣ ея былъ толстый, плотный блондинъ съ сѣрыми глазами. Онъ поселился въ домѣ ея родителей, а партію отправилъ въ тайгу. Каждый день онъ подолгу смотрѣлъ на Машу своими сѣрыми глазами и ей становилось неловко отъ этого пристальнаго взгляда. 12 дней онъ смотрѣлъ на нее, а на тринадцатый попросилъ ея руки. Родители ея съ радостью согласились. Женихъ былъ все таки баринъ, изъ дворянъ, при томъ — на службѣ у богатыхъ золотопромышленниковъ. Для нихъ этого было достаточно.

Машѣ нравилось, что женихъ ея не походилъ на «чалдоновъ», нравились его сѣрые глаза. Въ нихъ было что то хорошее, ласковое, хотя этой ласки онъ какъ то не могъ или не умѣлъ высказать. Онъ былъ гораздо старше ея... Но что ей было дѣлать? Неужели всю жизнь ждать, посматривая на арестантскія баржи, проплывавшія мимо? Ждать и мечтать о чемъ то неясномъ, неопредѣленномъ, что могъ-бы объяснить ей учитель, если бы тогда она могла понять его...

II.

Иванъ Михайловичъ Зеленовъ, какъ Маша убѣдилась вскорѣ послѣ свадьбы, не могъ сказать ей ничего такого, что занимало бы ее, волновало бы ея душу. Это была весьма прозаичная натура, совсѣмъ не похожая на ту, которую она инстинктивно угадывала въ своемъ учителѣ. Сравнивая мысленно этихъ двухъ человѣкъ, одного, одѣтаго мечтами, воспоминаніями, обрывками полудѣтскихъ грезъ, отдѣленнаго отъ нея невѣдомымъ пространствомъ; другого, связаннаго съ нею на вѣки, — она не могла подавить въ себѣ тяжелаго чувства сердечной боли. Первый промелькнулъ въ ея жизни яркою падающей звѣздою, оставивъ по себѣ лишь одно воспоминаніе. Это воспоминаніе пережило ея дѣтство: — въ немъ было столько отрады и печали. Второй завладѣлъ ею на всю жизнь, подчинилъ себѣ ея волю и... не далъ ей въ замѣнъ ничего!

Онъ не могъ сказать ей ничего такого, чего она не могла бы узнать отъ жителей береговъ Лены. Онъ смотрѣлъ на вещи ихъ глазами, всегда говорилъ о заработкахъ, о золотѣ, о подрядахъ, о цѣнахъ на сѣно, хлѣбъ, мясо, о новыхъ заявкахъ, о всемъ, что ей надоѣло съ дѣтства... Онъ «очалдонился» и почти забылъ о своемъ прошломъ, о томъ какъ живутъ люди въ Россіи... Наивной женщинѣ казалось, что тамъ, «въ Россіи» люди иные, чѣмъ здѣсь; что они добрѣе, ласковѣе, живутъ въ мирѣ и любви; не враждуютъ между собой изъ-за золота, не убиваютъ другъ друга, по таежнымъ тропамъ... И она разспрашивала мужа обо всемъ этомъ. Но онъ не умѣлъ отвѣтить на ея вопросы. Онъ жилъ нѣкогда въ большихъ городахъ и не зналъ какія мысли и чувства волнуютъ ихъ обитателей. Живя тамъ, онъ интересовался лошадьми и службой. Онъ оживлялся, когда вспоминалъ о юнкерскомъ училищѣ, о кутежахъ и скандалахъ, зналъ  хорошо качества породистыхъ лошадей, вкусъ русскихъ и иностранныхъ винъ, игру на билліардѣ, скачки... Онъ жилъ, но не наблюдалъ жизнь.

Съ серьезной стороной жизни онъ познакомился тогда, когда попалъ подъ судъ за подлогъ и очутился въ Сибири. Его идеалъ былъ чрезвычайно не сложенъ: найти богатѣйшее золото, открыть свои собственные пріиски, разбогатѣть...

— Что же ты будешь дѣлать со своимъ богатствомъ? спросила его Маша, когда онъ подѣлился съ нею своими мечтами.

Его удивилъ этотъ вопросъ; онъ сердился и сопѣлъ...

— То, что дѣлаютъ всѣ люди... (онъ затруднялся опредѣлить, что дѣлаютъ всѣ люди).. заведу хорошихъ лошадей, да!. буду пить хорошія вина, да!.. выпишу повара изъ Питера... тебя одѣну въ жемчугъ и золото... да!..

Ей казались немного смѣшными эти мечты. Къ чему ей золото и жемчугъ? И въ золотѣ и въ жемчугѣ, она будетъ скучать и томиться въ этой глуши...

— Все, значитъ на утробу свою?

— А то какъ же? Развѣ тебѣ не хочется пожить въ роскоши?

— Сладко пить и ѣсть, въ золотѣ ходить? Можетъ быть это весело; но только сначала... на первыхъ порахъ. Когда привыкнешь къ этому, опять скучно станетъ... Вѣдь право скучно жить все для себя, да для себя...

Онъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на нее.

— А! для души что нибудь сдѣлать? Что-жъ я не прочь.. да. Я выстроилъ-бы церковь!.. да, для Бога... да.

Она нервно засмѣялась.

— Развѣ Богъ бѣднѣе тебя и нуждается въ подаркахъ? Богъ богаче всѣхъ... А сколько людей и теперь бѣднѣе тебя. Развѣ тебѣ не хочется иногда помочь имъ? А мнѣ хочется... Мнѣ жаль ихъ; вотъ этихъ поселенцевъ, которые идутъ больные, оборванные и голодные на пріиски и съ пріисковъ... Этихъ возчиковъ, которые идутъ пѣшкомъ, въ снѣгу по поясъ, за пріисковой кладью. Но я не умѣю этого сдѣлать, не знаю какъ помочь имъ...

— Не говори ерунды, да! Не всѣмъ же быть господами; надо кому нибудь и работать... Вотъ еще глупости, да...

Онъ съ неудовольствіемъ замолчалъ: вообще онъ не привыкъ разсуждать съ бабами.

— Откуда у простой крестьянки такія странныя мысли, думалъ «таежный волкъ».

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Продолженіе.

ІII.

Мечты таежнаго волка, — найти богатое золото и разбогатѣть, — не осуществились. Въ напрасныхъ поискахъ золота онъ потратилъ всѣ свои крохи, скопленныя имъ на службѣ у золотопромышленниковъ и долженъ былъ опять поступить на службу. Его отправили куда то въ глубь тайги, на одинъ изъ самыхъ отдаленныхъ и неизслѣдованныхъ пріисковъ Лены, а Маша осталась одна. Впрочемъ въ разлукѣ съ мужемъ она не чувствовала себя хуже. При немъ и безъ него, настроеніе ея было одинаково. Мужъ ея работалъ, добывалъ средства къ жизни, искалъ золото для другихъ людей, мечтая со временемъ разбогатѣть и начать искать золото для себя. Въ этомъ заключалась какъ бы цѣль его существованія. Жизнь Маши была лишена и этого мизернаго содержанія: для нея, обезпеченной заработкомъ мужа, не было смысла трудиться ради куска хлѣба, не нужнаго ей лично. Она видѣла, что вокругъ нея сотни людей нуждались въ хлѣбѣ и работали и боролись ради него. Ей казалось иногда, что и ей слѣдуетъ работать, чтобы дать кусокъ хлѣба другимъ, но какъ за это взяться? Мужъ посылалъ ей достаточно денегъ, но контролировалъ ея расходы. Онъ ничего не имѣлъ противъ того, чтобы она тратила деньги на свои наряды, но сердился, когда узнавалъ, что она отдавала ихъ бѣднымъ. Въ этомъ онъ былъ отчасти правъ: бѣдные, въ особенности поселенцы и прогнанные съ пріисковъ рабочіе, часто обманывали ее, пропивая ея подачки, предназначенныя на поддержаніе хозяйства или семьи. Она чувствовала, что не такъ нужно помогать несчастнымъ: не Ивану или Степану, а всѣмъ вообще: но вблизи нея никого не было, кто могъ бы ей разъяснить то, что она смутно чувствовала.

Мужъ не хотѣлъ взять ее съ собою въ тайгу, на поиски золота. Она не знала что дѣлать съ своимъ свободнымъ временемъ: она ничего не умѣла дѣлать на пользу другихъ, никакая, даже самая скромная, общественная дѣятельность не была доступна ей. Она могла только пить, ѣсть, наряжаться и ходить въ гости. Это наскучило ей. Но вѣдь другія жили такъ же, какъ она - безъ дѣла, безъ мысли, безъ горя, на содержаніи мужей; наряжались, играли въ карты, сплетничали и чувствовали себя хорошо. Почему же она чувствовала себя несчастной?

Необъяснимая тоска по временамъ овладѣвала ею; то что нравилось другимъ, не удовлетворяло ея. Сытая, праздная жизнь опротивѣла ей и она начала завидовать тѣмъ людямъ, у которыхъ было какое нибудь горе. Выраженіе лицъ этихъ людей было осмысленнѣе, чѣмъ у праздныхъ, сытыхъ и счастливыхъ; въ глазахъ ихъ была мысль или чувство, а не тупое самодовольство... Ей казалось, что страданіе — благодѣтельно для людей, что именно оно зажигаетъ въ душѣ искру божію, совсѣмъ потухающую въ довольствѣ и праздности.

Вскорѣ она открыла страданіе и въ себѣ. Ея тоска не была безпричинна. Она стала сознавать, сначала смутно и неясно, что она поступила опрометчиво, выйдя за мужъ за «таежнаго волка». Послѣ 2 лѣтъ супружеской жизни, ей стало ясно, что никогда она не будетъ счастлива съ нимъ. Онъ ни въ чемъ не походилъ на тотъ образъ любимаго человѣка, который смутно рисовался ея дѣвичьимъ мечтамъ. Она ошиблась, предположивъ въ немъ сходство съ учителемъ ея дѣтства.

Маша жаждала узнать что нибудь больше того, что знали жители приленскихъ падей, научиться мыслить не о насущномъ хлѣбѣ только, а о словѣ Божіемъ, которымъ «живъ будетъ человѣкъ»...

Но мужъ ея самъ жилъ тѣми же мечтами и мыслями, какія вообще занимали людей на берегахъ Лены. Всѣ мысли его вращались вокругъ золота, наживы, богатства. А она была равнодушна къ этому. Къ чему ей золото и наряды, когда душа ея рвется къ чему то иному, чѣмъ то, что она видѣла вокругъ себя... Ей хотѣлось увидѣть и узнать другую жизнь, а мужъ ея былъ доволенъ окружающимъ и не понималъ ея стремленій. Она боялась признаться мужу въ нихъ, потому что, сама не понимая ихъ вполнѣ, боялась быть осмѣянной мужемъ...

У ней не было довѣрія къ мужу; потомъ она поняла, что нѣтъ у нея и любви къ нему. Въ ихъ отношеніяхъ другъ къ другу не было ничего возвышающаго ихъ чувства, хоть на мигъ уносящаго ихъ въ иной міръ изъ этой скучной обыденной обстановки. Супружескія отношенія поддерживались по обязанности.

Когда они переѣхали въ городъ, у нихъ стали бывать золотопромышленники. Это были грубые и алчные люди, въ общемъ похожіе на ея мужа. Нѣкоторые изъ нихъ ухаживали за ней. Въ особенности приставалъ къ ней одинъ изъ нихъ, видный, молодой мужчина — Сергѣевъ. Онъ былъ также не остроуменъ, какъ ея мужъ, только ругался крѣпче, извиняясь передъ дамами за эту привычку, которой онъ не въ силахъ оставить.

Однажды Сергѣевъ, при мужѣ, обнялъ ее за талію. Она отвернулась и ушла къ себѣ.

Инцидентъ этотъ, можетъ быть, остался бы безъ всякихъ послѣдствій, если бы не замѣчаніе мужа, удивившее ее. Онъ сдѣлалъ ей выговоръ за то, что она такъ круто поступила съ Сергѣевымъ.

— Николай Степапычъ - прекрасный человѣкъ; да, простой человѣкъ, добрая душа и хорошій товарищъ.. Не забывай, что у него собственные пріиска... богатѣющее золото, да...

Что онъ этимъ хотѣлъ сказать? Неужели онъ поощряетъ ее уступить ухаживаніямъ Сергѣева? Впрочемъ она успѣла уже замѣтить, что въ той средѣ, въ которой вращался ея мужъ, смотрѣли сквозь пальцы на «подобныя шалости» и не придавали значенія супружеской вѣрности. Эти люди искали золото: оно было дороже всего для нихъ на свѣтѣ. Все прочее: семейное счастіе, любовь, уваженіе людей — имѣло для нихъ второстепенное значеніе; можетъ быть потому, что это все, по ихъ мнѣнію, можно было купить на золото.

Мужъ ея высказался довольно опредѣленно; она была поражена этимъ. Потомъ удивленіе уступило мѣсто презрѣнію къ нему. Можетъ быть послѣдовать (спрашивала она себя подчасъ) этому косвенному совѣту и жизнь хоть на нѣкоторое время перестанетъ бытъ скучной?

Послѣ кратковременнаго пребыванія въ городѣ Иванъ Михайловичъ уѣхалъ на отдаленный притокъ Лены, и Маша осталась опять одна на нѣсколько мѣсяцевъ. Сергѣевъ продолжалъ бывать у нея и ухаживать за ней. Онъ былъ пріятелемъ ея мужа и желалъ, во время отсутствія его, быть покровителемъ его жены.

Прежде чѣмъ уступить ему, Маша металась какъ безумная: ея мечты какъ бы боролись въ ней съ душившей ее обыденной дѣйствительностью, которой жили всѣ люди вокругъ нея. Чѣмъ же она лучше всѣхъ?

Ее охватывала страсть къ работѣ... Она запиралась одна въ домѣ и принималась за шитье. Это былъ единственный трудъ, которымъ она могла бы жить, еслибы мужъ не содержалъ ее. Какъ глупо поступила она, что пошла на содержаніе къ Зеленову. Такъ характеризовала она мысленно свой бракъ съ нимъ. Ничего вѣдь общаго не было у нихъ... кромѣ общаго обѣда и постели, когда мужъ бывалъ дома. Не было общихъ мыслей и чувствъ, даже общихъ радостей и заботъ. Мужъ радовался когда попадалось какъ, онъ выражался «золотишко»; ей смѣшна была эта радость. Единственно, что могло бы связать ихъ, это — дѣти. Но дѣтей не было у нихъ. Часто она жалѣла о томъ, что она не бѣдна: тогда она принуждена была бы работать. Время ея было бы занято осмысленнымъ трудомъ. Она не знала бы скуки и печали. Голодъ и нужда — могучіе двигатели дѣятельности и труда. Она работала бы усердно, безъ всякаго усилія надъ собою. Теперь же она все таки принуждала себя къ труду, дѣлала надъ собою усиліе, потому что ей лично этотъ трудъ не былъ необходимъ.

Она лихорадочно, съ какимъ то озлобленіемъ, кроила рубахи, платья женскія, дѣтскія и шила ихъ съ утра до ночи, стуча машинкой, едва отрываясь для обѣда и чая. Въ ней что то кипѣло и бурлило: ея прошлое, прошлое честной и мечтательной женщины боролось въ ней съ будущимъ, уже назрѣвшимъ въ душѣ... Она какъ бы прощалась съ непонятой мечтой о лучшей жизни, полной кипучей дѣятельности и труда не для себя, а для другихъ, для всѣхъ... Она готовилась стать похожей на всѣхъ другихъ, окружавшихъ ее женщинъ, которыя ни о чемъ не мечтали, а жили какъ жилось изо дня въ день: ѣли, пили, наряжались, любили, не ради потребностей души, а ради потребностей тѣла.

Работая, Маша курила съ какимъ то бѣшенствомъ; она буквально не выпускала папироски из0 рта. Весь полъ быль забросанъ окурками; столъ засыпанъ золою.

Врачъ когда то говорилъ ей, что курить вредно и она старалась бросить куреніе, поскольку ей это удавалось. Теперь она смѣялась надъ этимъ. Курить ей вредно! Но для нея вредно все, что ее окружаетъ, потому что ей противно жить среди того, что ей такъ надоѣло. Выбиться изъ этой жизни — она не умѣла; такъ стоило-ли жить на свѣтѣ? Но вѣдь она молода и ничего не испытала въ жизни: ни страданій, ни радостей ни истинной любви?

Лучше всего было бы разойтись съ мужемъ, но объ этомъ подумать было страшно. Въ обществѣ, въ которомъ она жила не было примѣровъ этого: узы брака считались святыми и неразрывными, даже тогда, когда были ненавистны. Несчастныхъ браковъ было много, но ни у кого изъ тѣхъ, кого давили брачныя узы, не хватало силы воли разорвать ихъ. Живя съ мужемъ, любить другихъ, — это позволялось... Обманывать мужа можно было сколько угодно, но открыто порвать съ нимъ?.. О! этимъ она вооружила бы противъ себя всѣхъ родныхъ, знакомыхъ, все общество... Чѣмъ ее обидѣлъ мужъ? спросило бы общество. По понятіямъ общества, онъ былъ примѣрнымъ мужемъ: онъ кормилъ, одѣвалъ свою жену, наряжалъ ее, давалъ ей возможность сидѣть сложа руки... Никто не понялъ-бы чѣмъ она недовольна... Бездушные люди не повѣрили бы, что она порвала съ мужемъ безкорыстно вслѣдствіе потребностей души, о душѣ они никогда не говорили и она не входила въ ихъ разсчеты.

Но если бы у нея хватило силъ разойтись съ мужемъ, то къ чему бы повело это? Жить своимъ трудомъ она, можетъ быть, уже не сумѣла бы, потому что она привыкла къ праздности, привыкла жить на полномъ содержаніи мужа и нужда пугала ее.. Конечно, если бы ужъ на то пошло, она не боялась бы труда и лишеній, но вѣдь рано или поздно пришлось бы отдаться другому мужчинѣ. А всѣ тѣ, которыхъ она знала или о которыхъ слышала, — мало чѣмъ отличались отъ мужа ея. У нихъ были тѣ же мечты разбогатѣть и жить на счетъ другихъ, они были жадны къ наживѣ, себялюбивы, холодны и безсердечны къ другимъ людямъ.

Окружавшіе ее золотопромышленники были, въ сущности, та же шпана, которая проходила внизъ по Ленѣ, съ бубновыми тузами на спинѣ, и вверхъ по Ленѣ съ котомками на плечахъ, искать поживы. Но это была шпана разбогатѣвшая и потому нахальная, жестокая, безсердечная... На своихъ рабочихъ они смотрѣли какъ на рабочій скотъ; къ чужой жизни, безопасности и спокойствію они относились пренебрежительно. Убить спиртоноса, искалѣчить его, отнять у него золото, — для нихъ ничего ни значило... Вокругъ клочковъ земли, гдѣ эти люди искали золото, валялись трупы убитыхъ и ограбленныхъ людей, а они, имѣющіе силу, власть и богатство, равнодушно глядѣли на это и не принимали мѣръ, чтобы этого не было.. Удивительно какъ они въ своихъ владѣніяхъ не устраивали на спиртоносовъ облавъ собаками. Впрочемъ этимъ дѣломъ занимались казаки: хозяева пріисковъ платили имъ, а они охотились на людей...

Тотъ, который ухаживалъ за ней, Сергѣевъ, ясно давалъ ей понять, что онъ разсчитываетъ купить ее золотомъ. Онъ весь былъ увѣшенъ имъ, какъ шаманъ металлическими побрякушками: на пальцахъ огромные перстни, на груди цѣпь, которой можно было привязать собаку или заковать спиртоноса, пойманнаго съ поличнымъ; булавки, брелоки, запонки изъ имперіаловъ!.. При посредствѣ золота онъ объяснялся ей въ любви. Онъ дарилъ ей золотыя вещи «безъ пробы».

— Изъ моего собственнаго золота, говорилъ онъ ей, пріятно улыбаясь. А сдѣлано хорошо, неправда-ли?... У меня тамъ работаетъ одинъ варнакъ: какую угодно штуку выкуетъ...

Онъ разсказывалъ ей про свои семейныя дѣла.

У него была жена и двое дѣтей гдѣ то въ Томскѣ. Онъ очень любилъ жену и дѣтей, но не считалъ возможнымъ привозить ихъ въ тайгу: жена больна, ей надо лечиться; дѣтямъ надо дать образованіе. Куда же тутъ забиваться въ тайгу?..

Слушая его Маша подумала про себя, ужъ не отъ того-ли больна ли жена Сергѣева, что она погубила себя, связавъ свою жизнь съ этимъ скотомъ.

Гдѣ то въ Иркутскѣ, или подъ Иркутскомъ у него была «дѣвка» (какъ онъ выражался). Онъ собирался привезти ей подарокъ: хорошихъ, колымскихъ лисицъ, красныхъ, какъ огонь..

— Я задушу ее шельму лисицами ха, ха! Онъ смотрѣлъ на нее вытаращивъ глаза, хвалилъ достоинства своей дѣвки, желая, повидимому, возбудить въ Машѣ ревность или желаніе имѣть лисицъ, красныхъ, какъ огонь.

Но она молча курила одну папиросу за другой и не отвѣчала ему. Это его злило.

— О чемъ думаете вы? спрашивалъ онъ нетерпѣливо.

Его удивляло, что она такъ долго рѣшаетъ вопросъ отдаться ли ему, или нѣтъ.

— Я думаю, что вы... похожи на моего мужа.. что онъ... что вы... оба подлецы.

Такой неожиданный отвѣтъ не разсердилъ его. Онъ, какъ будто, даже обрадовался тому, что она выругалась. Это какъ бы сближало ихъ; лучше ругань, чѣмъ презрительное молчаніе. Онъ взялъ ее за талію и поцѣловалъ. Она не сопротивлялась, но осталась совершенно равнодушной и лицо ея сохранило тоже усталое выраженіе.

А. К.

(Продолженіе слѣдуетъ)

(Продолженіе см. Сиб. Жизн. № 93)

Однажды Сергѣевъ, отлучившійся изъ города по своимъ дѣламъ, пріѣхалъ со своего пріиска прямо къ ней.

Онъ сообщилъ ей нѣсколько интересныхъ новостей изъ пріисковой жизни. Казакъ Ѳедька самъ одинъ взялъ шесть спиртоносовъ. Ночью онъ подкрался къ ихъ привалу, спрятался въ кустъ и началъ громко командовать воображаемому отряду казаковъ оцѣплять спиртоносовъ. Внушивъ спиртоносамъ, что они оцѣплены со всѣхъ сторонъ, онъ потребовалъ отъ нихъ сдаться и побросать оружіе на землю, иначе онъ прикажетъ ихъ всѣхъ перестрѣлять. Спиртоносы, испуганные дулами направленныхъ на нихъ берданокъ скрытой въ кустахъ засады, исполнили требованіе Ѳедьки, побросали ружья и револьверы и выразили готовность сдаться. Командиръ отряда побѣжалъ къ нимъ, скомандовавъ отряду замкнуть цѣпь вокругъ арестованныхъ, и потребовалъ, чтобы плѣнники вязали другъ друга. Когда всѣ были перевязаны, Ѳедька пропустивъ впередъ ихъ, скомандовалъ имъ двинуться въ путь, а отряду издали слѣдовать за арестованными.

Когда спиртоносы опомнились и сообразили, что отряда никакого нѣтъ, было уже поздно. Они были обмануты и взяты въ плѣнъ однимъ человѣкомъ. Повѣривъ Ѳедькѣ, что они оцѣплены отрядомъ, они дѣйствовали какъ загипнотизированные... Они шли, стыдливо потупя очи, и были приведены на станъ.

Сдавъ плѣнниковъ, Ѳедька—гипнотизеръ отправился на привалъ, забралъ весь спиртъ и оружіе своихъ плѣнниковъ. Отобранное золото тоже частію досталось ему.

Ограбивъ спиртоносовъ, Ѳедька привелъ въ исполненіе завѣтную свою мечту; онъ женился. Какъ добрый сынъ, онъ письменно просилъ благословенія у родителей, при чемъ послалъ имъ деньжонокъ на постройку дома.

Это событіе резвеселило весь пріискъ и Сергѣевъ разсказывая Машѣ о подвигахъ Ѳедьки, хохоталъ отъ души.

Другія событія были свѣжи, но менѣе оригинальны. Убили на зимовьѣ зимовщика съ дѣтьми; говорятъ, черкесы шалятъ; въ прошломъ мѣсяцѣ найдено вокругъ пріиска 8 труповъ; но это не считается чѣмъ то особеннымъ на пріискахъ. Свалили въ ледникъ и ждутъ доктора для вскрытія; докторъ запьянствовалъ и заболѣлъ бѣлой горячкой...

— На новыхъ площадяхъ золото найдено ладное; но это мало интересуетъ васъ, Маша? А вотъ давай выпьемъ.. ну хоть за здоровье Ѳедьки. У меня хорошая штука есть.

Онъ пошелъ въ переднюю и принесъ оттуда темную бутылку, съ красной этикеткой..

— Это настоящее венгерское, заграничное; для тебя привезъ... 15 рубликовъ одна бутылочка стоитъ.

Машѣ было грустно въ этотъ вечеръ и она рѣшила выпить. Ей хотѣлось сильныхъ ощущеній: все равно загублена!

Она выпила нѣсколько рюмокъ, одна за другой. Ей стало легче. Какъ веселитъ душу это прекрасное вино. Ея глаза блестѣли, щеки пылали. Сергѣевъ залюбовался ею. Откуда то взялась вторая бутылка. Они пили, а потомъ она очутилась въ объятіяхъ своего пламеннаго поклонника. Она одеревенѣла, потеряла волю.. Прощайте неясныя мечты о честной жизни, о честномъ трудѣ...

Съ этихъ поръ Маша стала пить. Упавъ низко въ своихъ собственныхъ глазахъ, она поднялась въ глазахъ и мнѣніи общества маленькаго городка. Стѣны ея квартиры имѣли уши и глаза. Всѣ узнали про ея интимность съ богатымъ золотопромышленникомъ и стали относиться къ ней съ уваженіемъ. Люди не замѣчавшіе ея раньше, когда она была только женой служащаго, кланялись ей теперь, когда она сдѣлалась фавориткой богача. Она презирала общество, презирала себя и своего покровителя. Ему нравилось то, что она пила: пьяная она наносила ему оскорбленія, называла его подлецомъ, но отдавалась ему, трезвая она была молчалива и скучна. Они коротали ночи за бутылками. Всѣ дамы городка завидовали Машѣ, осуждая ее.

Часто Сергѣевъ приходилъ къ Машѣ въ сопровожденіи своего пріятеля Львова. Это былъ мѣстный адвокатъ золотопромышленниковъ. Образованный человѣкъ, изъ хорошей фамиліи, онъ былъ сосланъ за шантажъ въ Сибирь и все подвигался отъ неотдаленныхъ мѣстъ къ самымъ отдаленнымъ, пока не очутился на берегахъ Лены. Здѣсь онъ нашелъ богатую жатву. Заправскихъ адвокатовъ здѣсь еще не было, ибо для того, чтобы выигрывать дѣла, здѣсь не нужно было быть хорошимъ юристомъ, а надо было знать лазейки къ полицейскимъ, администраторамъ, представителямъ суда. Надо было умѣть уловить надлежащій моментъ и поднести мзду. Для этой роли Львовъ годился какъ нельзя лучше. Битый не разъ въ своей жизни, онъ не могъ тяготиться лишней пощечиной, въ случаѣ если бы таковая явилась результатомъ безчестныхъ предложеній съ его стороны; тѣмъ болѣе, что золотопромышленники щедро оплачивали труды, щедро вознаграждали ущербъ, причиненный физіономіи почтеннаго ходатая. Про него говорили, что иногда онъ велъ дѣло заразъ двумъ спорящимъ сторонамъ, бывалъ битъ, а затѣмъ вознаграждаемъ обѣими сторонами... Многіе завидовали ему. Но Маша считала его положеніе жалкимъ. Онъ всегда былъ пьянъ, такъ какъ всѣ дѣла дѣлались, всѣ договоры и условія заключались за бутылкой. Безъ выпивки, онъ не имѣлъ бы кліентовъ и потому выпивка была частію его ремесла. Волей неволей онъ долженъ былъ пить.

Она пила по своему непринужденному желанію, стараясь поскорѣе израсходовать запасъ жизненныхъ силъ, которыхъ некуда было дѣвать; потому самому она отдавалась Сергѣеву, швыряя ему въ лицо его «собственное золото безъ пробы», она не отказывалась проживать съ нимъ жизнь, которая была ненавистна ей. Но если бы ей пришлось вести такую жизнь ради куска хлѣба, то она почувствовала бы себя несчастной. Сравнивая свое положеніе съ положеніемъ адвоката золотопромышленниковъ, она жалѣла его больше, чѣмъ себя.

Врядъ-ли онъ самъ былъ доволенъ своею судьбой, хотя онъ откровенно, но нѣсколько цинично, повѣствовалъ о своихъ жизненныхъ злоключеніяхъ, о ловкихъ продѣлкахъ своихъ, оставшихся неизвѣстными свѣту и о неловкихъ, составившихъ не одну занимательную страницу судебной хроники. Все испыталъ этотъ ветеранъ клуба червонныхъ валетовъ, до двоеженства включительно и теперь шелъ къ заключительному акту своей жизненной трагедіи... Онъ приближался къ воротамъ унылаго кладбища, на высокомъ берегу Лены, подъ сѣнію сумрачнаго сосноваго бора. Начавъ свою карьеру въ блестящемъ великосвѣтскомъ кругу столичнаго города, онъ кончалъ ее въ маленькомъ городкѣ средь пустынной тайги, голыхъ утесовъ, среди жалкой природы и жалкихъ людей. Позади него были воспоминанія о роскошной жизни, ради которой онъ совершилъ столько нечестныхъ дѣлъ, впереди было убогое кладбище, съ почернѣвшей ветхой часовенкой, съ деревянными покачнувшимися крестами... Холодный вѣтеръ, вырываясь изъ падей, шатаетъ эти темные кресты, поетъ унылую протяжную пѣснь, убаюкиваетъ мертвецовъ покоящихся подъ крестами.

Маша больше симпатизировала Львову, чѣмъ сытымъ, высокомѣрнымъ золотопромышленникамъ, властителямъ края. Много худого, можетъ быть, сдѣлалъ въ своей жизни Львовъ, но онъ страдалъ, любилъ, боролся за что нибудь. Самая преступность его была послѣдствіемъ богатой, страстной натуры.. Онъ дѣлалъ нечестныя дѣла, но онъ заплатилъ за это страданіями. Онъ понималъ все высокое и благородное... Въ складкахъ губъ его, въ очертаніи бровей въ морщинахъ лба — были какія то страдальческія тѣни... А жирное лицо ея поклонника было безсмысленно и тупо. Львовъ былъ остроуменъ въ своемъ цинизмѣ, горекъ въ своихъ насмѣшкахъ надъ другими и надъ самимъ собой. Сергѣевъ былъ грубъ въ самыхъ нѣжныхъ своихъ чувствахъ. Можетъ быть онъ объяснилъ бы ей что нибудь изъ того, что ей хотѣлось знать. Но онъ избѣгалъ говорить о своей жизни до ссылки... Какъ бы то ни было, жизнь Львова была также зачумлена какъ и ея и оттого Маша симпатизировала ему.

Но его общество не возвышало ее. Она чувствовала, что опускается все ниже и ниже. По временамъ ей хотѣлось опомниться, порвать съ подлостію обыденной жизни, окутавшей ее, но въ ней не было рѣшимости, не было смѣлости и ничего въ окружающей жизни не давало ей силъ для этой борьбы...

Одна мысль утѣшала ее, все это - жизнь со своей подлостію и тоскою, съ короткими мгновеніями наслажденій и долгими часами томительнаго раскаянія, съ вѣчной ложью и минутными порывами къ добру, — продолжится не долго... Скоро наступитъ конецъ! Она чувствовала страшную боль въ груди и головѣ; кашель душилъ ее. Это былъ странный кашель: сухой, звонкій, съ какими то металлическими, музыкальными нотками, точно выходя изъ груди онъ затрагивалъ какія то пѣвучія струны и они давали этотъ отзвукъ кашлю. Часто она теряла голосъ отъ этого кашля и могла говорить только шопотомъ. Но она не переставала курить и пить.

Чахотка была наслѣдственна въ ея семьѣ.

V.

Маша чувствовала, что она таетъ и это не огорчало ее. Ничего не привязывало ее къ жизни, но все таки яснаго отчета о своемъ душевномъ настроеніи она не могла себѣ дать.

Разобраться въ этомъ, до нѣкоторой степени, помогъ ей Львовъ.

Однажды онъ зашелъ одинъ, подъ вечерокъ и попросилъ водки. Какъ добрый товарищъ Маша составила ему компанію. Онъ пилъ часто, нервно теребилъ свою бороду и пристально глядѣлъ на Машу.

— Что вы такъ странно глядите на меня, спросила она?

Львовъ долго не отвѣчалъ, разглаживая свои усы неперемѣнно то правой, то лѣвой рукой, какъ котъ.

— Маша, началъ онъ наконецъ, я знаю, что вы хорошо относитесь ко мнѣ. Но разъ я читалъ въ вашихъ глазахъ жалость, состраданіе, словомъ доброе мягкое чувство ко мнѣ... Странно, что изъ всѣхъ здѣшнихъ, вы только одна немного понимаете меня; не умомъ, а чувствомъ...

Я не хорошъ и самъ презираю себя; пусть и другіе презираютъ; но надо понимать, что жизнь меня сдѣлала такимъ... Они относятся ко мнѣ такъ, какъ будто бы я родился плутомъ...

Сколько здѣсь образованнѣе васъ, а понимаете это только одна вы...

Онъ выпилъ рюмку коньяку и продолжалъ немного пьянымъ голосомъ.

— Мнѣ васъ тоже жаль: я вижу что происходитъ въ васъ... а вы этого не понимаете. Вы думаете, что это сложно.. а это очень просто. Хотите знать это?...

Она слушала его со вниманьемъ. Ея лихорадочно блестѣвшіе глаза убѣждали его въ этомъ.

— Вы - выше своей среды, вотъ что. И потому вамъ тяжело жить въ ней, и жизнь опротивѣла вамъ... Некому понять васъ и некому поддержать. А почему вы выше ихъ всѣхъ? Вы учились больше, чѣмъ всѣ, видѣли свѣтъ больше, что-ли, или размышляли больше о жизни?.. Совсѣмъ нѣтъ. Многіе изъ тѣхъ, что ниже васъ, больше видѣли и знаютъ, больше учились, чѣмъ вы... А все таки они ниже васъ, потому что у нихъ всѣ чувства загрубѣли; а у васъ есть нѣчто идейное... стремленіе къ чему то, что выше того, что вокругъ васъ... Хоть и не понимаете хорошенько того, что манитъ васъ, а стремитесь... А чтобы имѣть это... эту искру Божію.. schnsucht какъ говорятъ нѣмцы... eіn dunkles Glaubenswort — не нужно образованія, нѣтъ. Вѣдь это неуловимо и не для всѣхъ доступно... Одинъ какой нибудь случай въ жизни, чье нибудь слово, случайно услышанное, чей нибудь взглядъ, запавшій въ душу — достаточны, чтобы пробудить въ такомъ человѣкѣ недовольство окружающимъ, стремленіе къ лучшему, къ совершенному...

Часто это совершенное мы видимъ въ другомъ человѣкѣ.. Увидишь человѣка и возомнишь что въ немъ все прекрасно и стремишься къ нему... въ особенности, когда какія нибудь препятствія отдѣляютъ насъ съ нимъ... Вотъ вамъ и страданіе! Ну чтожъ? всежъ таки оно выше глупаго довольства жизнію... А человѣкъ тотъ, къ которому мы стремимся душой можетъ быть вовсе и не хорошъ...

Я въ юности, помню, всегда умилялся, когда читалъ про одного благороднаго рыцаря, который узнавъ, что милая его ушла въ монастырь — самъ бросилъ все; замокъ отцовъ своихъ, оружіе, богатство и славу, ушелъ, переодѣвшись отшельникомъ и выстроилъ себѣ хижину противъ окна милой. По цѣлымъ днямъ сидѣлъ онъ у порога хижины и ждалъ, пока откроется окно, милая взглянетъ на свѣтъ Божій кроткимъ, ангельскимъ взглядомъ.. И былъ счастливъ этимъ!

Въ оригиналѣ это хорошо выходитъ. Если бы вы знали нѣмецкій языкъ, я бы вамъ прочелъ бы это стихотвореніе... Право хоть это смѣшно, а не обычно, платоническая любовь, а не свиная жизнь со сплетнями до обѣда, со сплетнями послѣ обѣда и со сплетнями вечеромъ...

Подумаешь въ чемъ счастіе? Въ томъ, чтобы украдкой взглянуть на лицо милой. И ради этого человѣкъ оставилъ все: богатство, славу и свѣтъ... Развѣ это могутъ понять эти толстокожіе... наши патроны?. А вѣдь въ этомъ, право, есть поэзія, возвышающая надъ скучной, повседневной жизнью. Если бы не было людей, которые стремятся къ высокому - идеальному, въ чемъ бы оно ни заключалось, въ любви къ одному человѣку, въ любви къ человѣчеству, въ мысли, въ мечтѣ.., — жизнь людей была бы похожа на жизнь животныхъ...

Я за то уважаю васъ, что вы недовольны своей жизнью и окружающимъ. Вамъ нечего объяснять, что и я недоволенъ. Умереть-то я не боюсь. Но пока я живу, я не могу отрѣшиться отъ своихъ привычекъ, привычекъ, такъ называемаго порядочнаго общества, къ которому я принадлежалъ въ Россіи; и это мое несчастіе. Мнѣ нужны: порядочная квартира, хорошій обѣдъ, хорошіе сигары... Что бы все это имѣть, я занимаюсь этой проклятой адвокатурой. Я рабъ своихъ привычекъ и потому рабъ этихъ скотовъ... моихъ клiентовъ.

Какъ же мнѣ не пить? Это мое единственное утѣшеніе: пьяный я не такъ мерзокъ, какъ трезвый. Пьяный я вспоминаю о прошломъ, о лучшемъ; думаю необычныя мысли, а не о мошенническихъ дѣлахъ... чортъ бы ихъ побралъ! Да и вамъ нельзя не пить... нѣтъ. Когда вы не пьете, вы чувствуете себя хуже, а выпивши забываете про эту сѣренькую жизнь, которая давить васъ...

Они сидѣли до поздней ночи. Львовъ разошелся. Онъ декламировалъ русскіе, нѣмецкіе, французскіе стихи, обрывки заученнаго въ юности. Она слушала ихъ: не понимая словъ она понимала содержаніе ихъ: эти стихи говорили о вѣрѣ, о любви, о чудныхъ снахъ, о томъ, что Львовъ называлъ идеаломъ, а не о золотѣ, наживѣ, сплетняхъ...                                                                            А. К.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

(Окончаніе, см. Сиб. Жизн. № 95)

VI.

Прошло еще два года. Таежный волкъ все ходилъ съ разыскной партіей по дальнимъ притокамъ Лены и, разыскивая золотишко для другихъ, мечталъ о томъ времени, когда ему можно будетъ разыскивать его для себя. Онъ пріѣзжалъ нѣсколько разъ къ женѣ и видѣлъ, что она серьезно хвораетъ. Онъ давалъ ей денегъ на леченіе; ему, истому служителю золота, казалось, что этимъ всемогущимъ металломъ можно купить здоровье. Участіе его къ женѣ не усилилось оттого, что она приближалась къ могилѣ. Онъ не хотѣлъ или не могъ остаться съ нею. Онъ любилъ тайгу больше, чѣмъ жену, привыкъ скитаться по тайгѣ и рыться въ ея золотоносныхъ нѣдрахъ...

Сергѣевъ нѣсколько разъ съѣздилъ къ своей женѣ въ Томскъ и къ своей «дѣвкѣ» въ Иркутскъ. Львовъ по прежнему приходилъ къ ней; пьяный онъ произносилъ довольно умныя рѣчи, въ которыхъ ругалъ своихъ патроновъ золотопромышленниковъ; трезвый онъ велъ ихъ мошенническія дѣла... Все было скучно и мертво въ жизни.

Часто Маша задумчиво глядѣла на возвышавшійся надъ городомъ крутой берегъ Лены, гдѣ было кладбище, отѣненное сосновымъ боромъ. Въ пасмурную, зимнюю пору, боръ походилъ на гриву какого то невѣдомаго звѣря, залегшаго въ горахъ, окаймляющихь долину рѣки. Какъ грозно рычалъ этотъ звѣрь въ бурю, какъ бѣшено встряхивалъ своей гривой! На фонѣ мутнаго, бѣлаго, какъ бы одѣтаго въ саванъ, неба темнымъ пятномъ выступала колокольня кладбищенской церкви. Снѣжныя, тяжелыя тучи медленно пошли по небу безконечной вереницей, выползая изъ за горъ, подобно какимъ то огромнымъ невѣдомымъ призракамъ.

Одно впечатлѣніе опять пробудило въ ней старыя неясныя мечты.

Въ пасмурные ноябрьскіе дни она гостила въ якутскомъ улусѣ, у тетки. Мужъ этой женщины занимался въ инородной управѣ. Въ обѣдъ онъ пришелъ домой въ нѣкоторомъ возбужденіи и заявилъ теткѣ, что у тойона старосты сегодня вечеромъ «гулянка» будетъ; съѣдутся гости со всѣхъ окрестныхъ наслеговъ, а можетъ быть и изъ города.

— И тебѣ не мѣшаетъ, Маша, поѣхать; развѣятся, людей посмотрѣть... есть и пріѣзжіе, русскіе...

Вечеромъ Маша поѣхала къ тойону. Гостей тамъ было много — якутовъ и русскихъ... Обыкновенная и привычная картина и ничего новаго въ ней! Карточные столы, игра въ мушку и въ стуколку; батарея бутылокъ на одномъ столѣ, груды мяса: лошадинаго, коровьяго, оленьяго и закусокъ на другомъ; выпиваніе, закусываніе, чаепитіе и скука. Ни одной новой мысли, ни одного живого слова! Въ лучшемъ случаѣ молчаніе и зѣвота; въ худшемъ сплетни и пересуды. Иногда ссоры и брань представляли единственное развлеченіе такихъ вечеровъ.

Маша заранѣе приготовилась скучать: все знакомыя лица, знакомые разговоры, знакомыя дѣла и дѣлишки. Какъ вдругъ взглядъ ея упалъ на незнакомыя лица и вспомнила она слова Львова о томъ, что даже чужой взглядъ можетъ пробудить въ человѣкѣ глубокое чувство... Въ глазахъ незнакомца свѣтилось нѣчто иное, чѣмъ въ глазахъ всѣхъ этихъ знакомцевъ, наводившихъ скуку.

Среди скуластыхъ, довольныхъ жирныхъ лицъ, странно ей было видѣть нервное и грустное лицо незнакомца. У него были русые волосы, бѣлое съ легкимъ румянцемъ лицо и глаза, какихъ не бываетъ у якутовъ, голубые и томные: выраженіе этихъ глазъ напомнило ей что то знакомое... Точно такіе же глаза были у учителя ея и забытый образъ его воскресъ въ ея памяти.

Другой незнакомецъ, сидѣвшій съ первымъ рядомъ — былъ старше; его можно было назвать пожилымъ сравнительно съ первымъ: черные съ просѣдью волосы, длинные усы, огромный носъ — все это старило его и придавало его физіономіи какую то мрачность.

Они о чемъ то оживленно разговаривали и Маша подошла къ нимъ.

— Нѣтъ я никогда не соглашусь съ вами; не примирюсь съ такимъ взглядомъ на женщину, говорилъ молодой незнакомецъ пожилому. Вы отводите ей слишкомъ скромную и узкую сферу дѣятельности: вести хозяйство, воспитывать дѣтей, служить поддержкой мужу...

— Природа не сравняла женщину съ мужчиной... Зачѣмъ же искуственно уничтожать это естественное неравенство?..

— Позвольте же... Вы отецъ семьи; вы трудитесь для блага вашихъ дѣтей; стараетесь улучшить общественныя условія жизни, чтобы имъ жилось лучше; словомъ, вы боретесь за счастіе будущихъ поколѣній. Развѣ мать семьи не стремится къ той же цѣли; не такъ же любитъ своихъ дѣтей, какъ отецъ?.. Но, не давая ей участвовать въ общественныхъ дѣлахъ, во всѣхъ сферахъ общественной и государственной дѣятельности, развѣ вы не лишаете ее священныхъ правъ бороться и работать для счастія дѣтей?..

— Не мы, мужчины, мѣшаемъ имъ въ этомъ, а природа; не отецъ кормитъ грудью дѣтей, а мать? Какое же тутъ равенство?

— Но я иначе буду возражать вамъ. Я не вижу никакого выигрыша для общества въ томъ, что женщины будутъ архитекторами, инженерами, директорами промышленныхъ и коммерческихъ предпріятій. Можетъ быть это помѣшаетъ имъ быть хорошими матерьми. Но знаете, капиталъ одинаково гнететъ, въ чьихъ рукахъ не находился бы онъ: въ жесткихъ рукахъ буржуа или въ нѣжныхъ ручкахъ буржуазныхъ дамочекъ..

Усатый незнакомецъ засмѣялся, точно то, что онъ сказалъ было шуткой.

— Это не возраженіе, сказалъ его молодой собесѣдникъ.

— Именно возраженіе. Всѣ эти мечты объ эмансипаціи женщинъ, право, преждевременны. Пока еще милліоны сильныхъ и довольныхъ мужчинъ, отцовъ семействъ, крѣпкихъ работниковъ въ мирѣ, храбрыхъ воиновъ на войнѣ, — не эмансипированы, экономически порабощены и фактически лишены многихъ правъ, какъ вы хотите, чтобы слабыя созданія завоевали себѣ всѣ права?...

Маша слушала съ затаеннымъ дыханіемъ. Такихъ разговоровъ она никогда не слышала въ обществѣ, окружавшемъ ее съ дѣтства. Русскіе (какъ ихъ называли якуты) говорили не о золотѣ, о подрядахъ, цѣнахъ на сѣно и овесъ, о ловлѣ спиртоносовъ, не о томъ, что касалось личныхъ узкихъ интересовъ, а о чемъ то, что касалось вообще всѣхъ людей.

Хозяинъ староста подошелъ и познакомилъ ее съ русскими.

— Можетъ быть они земляки вашему супругу? спросилъ онъ. А вы не знаете, господа, г. Зеленова?

Они не имѣли чести знать г. Зеленова и не были его земляками, но съ Машей познакомились охотно. Они замѣтили съ какимъ жаднымъ интересомъ и любопытствомъ она слушала ихъ разговоры. Кромѣ нея слышали еще и другiе. Но когда разговоръ затянулся, нѣкоторые, зѣвнувъ, отошли смотрѣть, какъ играютъ въ карты; нѣкоторые къ батареѣ бутылокъ наверстать время, потерянное за слушаніемъ пустого спора.

Маша закашлялась и молодой русскій вздрогнулъ. Нервное его лицо искривилось болѣзненной гримасой. Онъ серьезно и пытливо взглянулъ на нее и началъ разспрашивать, давно ли она кашляетъ и лечится-ли. Но она засмѣялась. Ей смѣшной показалась тревога ея собесѣдника. Г. Зеленовъ и то тревожился меньше этого незнакомца. Давъ ей золота на леченіе, онъ успокоился. Что онъ могъ сдѣлать кромѣ этого?

Онъ привыкъ облегчать чужія страданія золотомъ, а не любовію и участіемъ.

Нѣтъ она не лечится. Къ чему лечиться? если бы она дорожила жизнью, ну, тогда бы былъ смыслъ. Она сказала это такъ просто, безъ малѣйшей рисовки, или досады. Собесѣдникъ ея какъ бы испугался этой простоты и спокойствія.

— Вы такъ молоды. Неужели жизнь уже успѣла надоѣсть вамъ? Мнѣ не вѣрится... Шутки въ сторону: берегите себя. Я немного врачъ... и посовѣтую вамъ не курить, вы то и дѣло курите. Бросьте это, сдѣлайте усиліе надъ собою.

— Къ чему усиліе? Я хуже дѣлаю, чѣмъ курю.. я пью... А жизнь конечно надоѣла...

— Но, почему, почему?...

— Потому что... она не нужна никому, а мнѣ и подавно... Укажите, зачѣмъ, для кого, для какихъ людей, или для какихъ дѣлъ беречь ее?...

Она закашлялась. Оба ея собесѣдника какъ то сразу стали грустны. Ей это было непріятно. Она перевела разговоръ на другую тему, менѣе тягостную, и разсказывала имъ про жизнь на берегахъ Лены, стараясь быть занимательной, насколько это было въ ея силахъ.

Она чувствовала на себѣ тревожный, грустный взглядъ молодого русскаго. Это ее волновало: это то, что давно уже успокоилось, улеглось въ душѣ, стало просыпаться въ ней.

За однимъ столомъ съ русскими сидѣлъ и слушалъ внимательно разговоръ письмоводитель старосты Николай Ивановичъ, бывшій офицеръ, а теперь ссыльно-поселенецъ. Онъ не принадлежалъ къ числу довольныхъ и сытыхъ; онъ тосковалъ по родинѣ, по женѣ, которая не хотѣла слѣдовать за нимъ; онъ пилъ съ этой тоски, а не потому, что любилъ водку. Трезвый онъ былъ не разговорчивъ, угрюмъ и больше любилъ общество лошадей, чѣмъ людей; пьяный онъ игралъ на гитарѣ и пѣлъ пѣсни. Съ якутами онъ былъ мягокъ и друженъ, но не допускалъ фамильярности: однажды, когда пьяный тойонъ слишкомъ фамильярно обошелся съ нимъ, онъ схватилъ его за шиворотъ и чуть не ударилъ его..

— Уйди! кричалъ онъ тойону, ты мнѣ не товарищъ, я пью отъ горя, а не отъ свинства, какъ ты!.. Николай Ивановичъ принесъ гитару, игралъ на ней, а русскіе пѣли. Они пѣли пѣсни, которыя не поются на берегахъ Лены; они вспоминали имена знакомыхъ артистовъ, названія оперъ и арій, но пѣли и простыя, малороссійскія пѣсни, прекрасныя и грустныя, вполнѣ доступныя пониманію Маши. Пѣли о томъ, какъ тоскующій юноша посылаетъ холодный сѣверный вѣтеръ на родину, въ далекую южную страну, гдѣ онъ оставилъ любимую женщину... Онъ молитъ, чтобы вѣтеръ коснулся ея милаго лица и вернулся къ нему и разсказалъ бы ему о ея чувствахъ, если она осталась ему вѣрна; если же нѣтъ, то пусть вѣтеръ развѣетъ его кручину по свѣту и не возвращается къ нему... Онъ ждетъ отвѣта, но вѣтеръ не возвращается къ нему и сердце юноши замираетъ отъ боли.

Развѣ такъ умѣютъ чувствовать ея друзья, эти обладатели собственнаго золота, имѣющіе нѣжно любимыхъ женъ, и не менѣе нѣжно любимыхъ дѣвокъ, покупающіе золотомъ уваженіе, привязанность и любовь?

Потомъ Николай Ивановичъ пѣлъ соло сибирскую пѣсню и она понравилась русскимъ. Онъ пѣлъ про звѣздочку, про темную ночь... Звѣздочка олицетворяетъ его земную любовь...

Но вдругъ эта звѣздочка

Съ мѣста сорвалась,

Покатилась по небу,

Въ вѣчность унеслась...

Глаза пѣвца наполнились слезами, потому что онъ вспомнилъ про свою жену, которая не хотѣла идти съ нимъ въ ссылку. Маша вспомнила про молодого человѣка, заброшеннаго на берегъ Лены и промелькнувшаго въ ея жизни падающей звѣздой. И ея глаза наполнились слезами. Но она закашлялась во время и никто не замѣтилъ ихъ.

Молодой русскій, участливо разспрашивалъ ее о ея жизни, занятіяхъ, семьѣ. Онъ далъ ей визитную карточку и просилъ быть знакомой. Пріѣзжать въ городъ онъ не могъ; онъ принужденъ былъ жить въ глуши, но обѣщалъ написать ей и прислать ей книгъ.

Это участіе чужого, незнакомаго ей человѣка было ей пріятно и тяжело въ тоже время. Она давно нуждалась въ такомъ отношеніи къ себѣ, въ участіи, въ дружбѣ... Но теперь оно приходило слишкомъ поздно, когда она уже опустилась и перестала понимать все доброе и прекрасное. Правда, она не примирилась съ окружающей ея жизнью, но она сдалась и сложила руки. Во многомъ она стала похожа на Львова; какъ онъ, дѣлала низости, понимая всю подлость своихъ поступковъ. Нѣтъ, теперь она не стоила этого участія. Первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ она вышла замужъ, ей стало жаль себя, своей загубленной жизни!.

Ей сдѣлалось дурно. Она принуждена была уйти. Хозяйка заботливо уложила ее на свою постель и ухаживала за ней. Но Маша не говорила ни слова, а лежала, уткнувшись головой въ подушку, вздрагивая отъ сухого кашля и сдержанныхъ рыданій. Такъ пролежала она до утра и платокъ ея былъ мокрый отъ крови и слезъ...

Вернувшись въ городъ, она разсказала Львову про встрѣчу съ «русскими» такъ, какъ бы этого не было на яву, а происходило во снѣ. Эта встрѣча была такъ мимолетна, всѣ чувства, пробужденныя въ ней, были такъ безцѣльны, — что и въ самомъ дѣлѣ ее можно было считать сномъ... Но это былъ прекрасный сонъ среди сѣрой, будничной жизни: воспоминаніе о немъ было дорого ей...

Молодой русскій сдержалъ свое слово и прислалъ Машѣ письмо и книги. Но она не получила ихъ.

Весною, когда небо надъ сосновымъ боромъ изъ мутнаго стало синимъ, косматая грива на хребтѣ невѣдомаго чудовища обратилась въ зеленую рощу, тихое журчаніе ручейковъ по скату горъ замѣнило глухое рычаніе и вой бури, могильныя насыпи на кладбищѣ изъ бѣлыхъ стали зелеными, — Маша умерла.

Зеленова не было тогда въ городѣ, онъ былъ въ тайгѣ; не было и Сергѣева, онъ уѣхалъ по дѣламъ въ тотъ городъ, гдѣ жила его «дѣвка» и повезъ ей подарки изъ собственнаго золота, которыя Маша швыряла ему въ лицо. Зато на похоронахъ ея было много посторонней публики; одни пришли изъ состраданія, другіе изъ любопытства; третьи отъ нечего дѣлать. Лица всѣхъ ихъ были холодны или безсмысленны или притворно грустны.

Только одинъ человѣкъ въ этой толпѣ волновался и страдалъ. Этотъ человѣкъ — былъ Львовъ. Его лицо выражало скорбь. На высокомъ, облысѣвшемъ лбу, между бровей, въ неровно сжатыхъ губахъ, — проходили страдальческія тѣни. Глаза его были закрыты очками и нельзя было прочесть въ нихъ того, что они выражали...

Они выражали скорбь о загубленной жизни, протестъ противъ жестокой, несправедливой судьбы, давящей всѣхъ, кто не подходилъ подъ мѣрку большинства...

Лысый, согнувшійся подъ тяжестью жизненныхъ невзгодъ, страстей, пороковъ и обидъ, человѣкъ чувствовалъ, что здѣсь на этомъ кладбищѣ, скоро данъ будетъ послѣдній, заключительный актъ его жизненной драмы...                                                                               А. К.

(OCR: Аристарх Северин)

При использовании материалов сайта обязательна ссылка на источник.