С другой стороны, происхождение якутов было связано с курыканами Прибайкалья. Судя по всему, через курыканов протягивается нить этногенетической связи скотоводов Лены с кыргызами Хакасско-Минусинской котловины.
IV. Монголоязычные племена и этногенез якутов
В оформлении современного якутского языка особую роль сыграли монгольские языки. Если ряд лингвистов считает, что эти заимствования в языке произошли не раньше XII — XIII вв. и не позднее XV — XVI вв. (Убрятова, с. 9 — 10), то другие предполагают более раннее происхождение якутских монголизмов, датируемых эпохой образования первых «кочевых» государств (Антонов, 1973, с. 5 — 8). Эти контакты продолжались, видимо, достаточно долгое время, в течение которого предки якутов могли сталкиваться с различными монгольскими племенами (Широбокова, с. 146 — 147).
Среди якутов ученые давно установили наличие этнонимов монгольского происхождения. Так, до начала XX в. у вилюйских и оленекских якутов сохранились названия родов «тумат», предположительно связанных с древними туматами, одним из отделов монголоязычных баргутов. В письменных источниках они впервые зафиксированы в XIII в. в числе других племен у Саянских гор.
Исследователи по-разному пытались объяснить этническую принадлежность туматов. Так, Г.В. Ксенофонтов на основании изучения фольклорного материала, считал туматов монгояо-язычным племенем Якутии, обитавшим с конца XVII в. в основном на севере. Основываясь на тех же фольклорных данных, Г.У. Эргис, а вслед за ним и А.П. Окладников, считали якутских туматов тунгусоязычными. Анализ топонимического материала позволил М.С. Иванову (Б. Сюлбэ) подтвердить мнение о монгольском происхождении этих туматов (Б. Сюлбэ, 1982).
Этноним «югюлэт», бытующий у населения Вилюя и Оленька, когда-то являлся названием одного крупного отдела ойратов — угэлэт-богатут, занимавших Западную Монголию. Известно также, что ойраты и туматы до возвышения Чингиз-хана жили в Уранхае и Прикосоголии, в непосредственной близости от Приангарья. Видимо, в то время в состав ойратов-калмыков вошли тюркоязычные сохады, в дальнейшем составившие отдельное ответвление калмыков (Эрдниев, с. 62). Эти контакты предков якутов с ойратами подтверждаются наличием общих якутско-калмыкских лексических параллелей.
Целый ряд якутских наслегов и родов сохранил название «хоро». Видимо, есть возможность согласиться с мнением языковедов о неоднократном контакте предков якутов с монголо-язычными хоро. Во всяком случае, в фольклоре довольно большое место занимает цикл легенд об Улуу-Хоро и вообще о хоринцах (Исторические предания и рассказы якутов, т. I, с. 202).
Приведенные сведения о монгольских этнонимах в составе якутов дополняются наличием и таких названий, как «сортол», «нохой», которые или рано исчезли, или же сохранялись до недавнего времени в среде окраинных якутов (Сюлбэ, 1982, с. 119 — 153).
В якутском языке обнаружено 2500 слов монгольского происхождения, которые не могут быть объяснены из лексики одного отдельного монгольского языка. Среди них довольно большое число слов, обозначавших разные реалии местного ландшафта, природных явлений и фауны, термины, связанные с сенокошением и стойловым содержанием скота. Эти и другие лексические материалы показывают, что первыми оседлыми скотоводами на севере, передававшими эти термины якутам, были монголоязычные племена. Переселившиеся позднее тюркоязычные племена переняли от них также типы жилищ, наиболее приспособленные к местным природным условиям (Антонов, 1971, с. 25, 93 — 94). В результате длительного двуязычия, проходившего, видимо, на Средней Лене, на базе «оякученных» монголов возникает «акающий» диалект, а на базе тюркского, собственно якутского, образовался «окающий» диалект (Убрятова, 1960, с. 12; Иванов С.А, с. 170 — 173). Предания, собранные на территории «акающих» районов, и данные топонимики, также подтверждают проживание здесь каких-то монголоязычных групп (Сюлбэ, 1979). Выявлено наличие множества топонимов монгольского происхождения на территории центральных районов Якутии. Фонетические особенности этих слов, характерные для старомонгольского языка XIII — XIV вв., дали возможность М.С. Иванову подтвердить мнение о наличии монгольской среды на Средней Лене в первой половине II тыс. н.э. С этим созвучно и другое предположение автора о том, что северо-западные и северные окраины Якутии были освоены людьми, еще помнившими монгольское наречие своих предков (Сюлбэ, 1982, с. 144).
В лексике якутского языка отразились события, связанные с взаимоотношениями монголоязычных и пришлых тюркских племен. Подытоживая свои исследования в этой области, Н.К. Антонов пишет: «Создается впечатление, что в обществе древних якутов... господствующую прослойку населения составили тюркоязычные племена, а... подчиненная сторона была преимущественно монголоязычной». Эта бедная часть населения внесла в якутский язык монгольские слова о бедных слоях, второстепенных жен при полигамии, челяди, о детях и «значительное количество терминов обычного права, как наиболее часто судимая и наказуемая сторона» (Антонов, 1971, с. 121).
В разное время в Орджоникидзевском районе во время земляных работ и в некоторых случаях на местах обрыва речных берегов были замечены необычные погребения; Во всех этих случаях, по сообщениям очевидцев, костяки были завернуты в берестяные полотна без гробов. Иные были погребены в специальные берестяные гробы в форме лодок (Березкин, с. 37). Все эти случаи находок обнаружены на территории расселения хоринских родов бывшего Западно-Кангаласского улуса. Похожий обряд погребения обнаружен в Прибайкалье, в так называемом ангинском комплексе, с обрядом трупоположения в берестяных мешках. Принято считать, что они оставлены здесь первыми монголами X — XI вв. (Асеев, 135, 141).
Основные монгольские заимствования в языке якутов тяготеют к восточным монголам. В этом плане довольно явственно выступают якутско-бурятские параллели в языке (Антонов, 1971, с. 19, 31, 35, 43, 45 — 47, 69, 92 и др; Рассадин, 1973, с. 69 — 178) и культуре этих народов.
Об общих генетических связях предков этих народов говорят и антропологические данные (Алексеев В.П., Гохман, с.131, 165). Из всех групп бурят якуты ближе всего стоят к западным бурятам (Левин, с. 56). Исследования И.М. Золотаревой показали, что из западных бурят особенно близки якутам ангарские булагаты (Золотарева, 1960, с. 25) Это родство определяется наличием общих для этих народов предков в лице курыканов Прибайкалья VI — X вв. У западных бурят связь с курыканами проявляется, в частности, в погребальном обряде. По материалам М.Н. Хангалова, в эпоху зэгетэ-аба буряты после сожжения умершего, его слуги и коня все кости собирали в особый сосуд и закапывали в землю (Хангалов, т. I, с. 391).
Такая же близость обнаруживается в сюжетах мифотворчества этих народов. Например, сопоставим миф о создании земли у якутов и западных бурят. Якутский вариант: «Аар Тойон создал землю маленькой и гладкой. Появился злой дух и разорвал ее — появились горы, реки...» (Миддендорф, с 820). У западных бурят: «Бурхан землю сотворил ровной и гладкой, но злой дух Шахтир разорвал землю и образовались горы, реки» (Xангалов, т. I, с. 10).
Хочется отметить также аналогичное родство якутско-бурятского мифа о появлении первого человека. С якутским особенно сходится в деталях описание оживления первых людей, которые были оплеваны Эрликом. Шибэни Бурхан, как якутский Дар тойон, сбрил с тех людей оплеванные волосы, оставив их только на голове (там же, с. 11). Эти мифы проявляют родственные связи с аналогичными алтайскими мифами (Анохин, с. 12 - 13).
По мнению Т.М. Михайлова, образ орла у бурят и якутов показан в единой мифологической традиции. Для обозначения орла у них применяется единый термин «хотой». Такая же оценка дана автором и в отношении зоолатйрального культа лебедя (Михайлов, с. 5 — 7).
У хори-бурят каждая женщина-хозяйка, услыхав крик лебединых стай, выбегала из юрты в своей уужа (безрукавке) и головном уборе, и деревянным ковшом брызгала вверх навстречу стае молочную пищу (Дугаров, с. 105). Аналогичным образом поступали и якутки.
Определенный интерес представляет бурятский Ажирай Бухэ, хозяин Лены. В якутской мифологии Аджирай Беге — глава подземных духов, образ, имевший древнеиранское происхождение. В олонхо Аджирай представляет собой большую змею или дракона как древнеиранское Аждахи. Таковы некоторые персонажи эпических произведений северных бурят и якутов, которые показывают «картину самого раннего состояния тюркско-монгольского фольклора» (Неклюдов, с. 97).
В языческих верованиях якутов и бурят — в особенности северных, т. е. западных — исследователи находят много общих основ, несомненно, отразивших общие раннесредневековые этнокультурные истоки. Так, похожи у них способ убоя жертвенного животного вырыванием сердца через вскрытую грудь. В якутском, как и бурятском языках, термину «салама» аналогичен «дэлбэргэ», означающий веревку из белого волоса конской гривы (Пекарский, с. 688). Для обозначения слова «волшебство» только в этих языках пользуются сходными терминами: якутский «хомусун», бурятский «хобсон» (Антонов, 1971,с 140).
Н.А. Алексеев отмечает существование у бурят и сибирских тюрок общего культа духа-хозяина охоты Баян-Хангая, культа Этугена. Жертвоприношение скотины божествам и духам, причинявшим болезнь или беду, было у них общим. Этот обряд назывался одинаково — кэрэг (бур.), кэрэх (як.) (Алексеев Н.А., 1984, с. 67 — 69).
Бурятско-якутские параллели продолжаются также в их материальной культуре. Они охватывают и некоторые виды одежды. Так, по мнению Д.С. Дугарова, якутская «кээдьи тангалай» (парадная безрукавка) аналогична безрукавкам ангарских и верхоленских буряток. У эхиритов она называлаь «дэгэлэй», у булагатов — «хубайхи», хоринских бурят — «уужа». Автор, отмечая близость этих безрукавок с таковыми у тюрко-язычных народов Сибири (чегедек), высказывал предложение о возможной связи этих парадных безрукавок с культом лебедя, а также о генетической близости хоринцев, хонгодоров и других групп бурят с древними тюрками (Дугаров, 1983, с. 111).
Верхоленские бурятки, также как и якутки, до замужества носили налобные и височные украшения. А мужской костюм верхнеленских бурят, типичный для всего Прибайкалья, отличный от верхней мужской одежды бурят Забайкалья, относится к южносибирскому типу одежды (Бадмаева, с. 71). Р.Д. Бадмаева находит аналогию «в костюмах буряток, тюркских по происхождению родов, и в костюме якуток и качинок — старинные платья на кокетке» (Там же, с. 72).
Единую общность представляет культовое почитание коновязи. Бурятские сэргэ «поразительно напоминают якутские как по резьбе, так и по своему общему виду» (Кочешков, с. 7). Некоторые слова, обозначающие предметы обихода, например, нож в оправе у верхнеленских бурят называется «хотиго». Якутская короткая ножевидная пальма обозначается словом «хотонох». Некоторые виды вооружения имеют одинаковые обозначения (впрочем, общие с алтае-хакасскими): броня— «куйах», шлем — «дулага». Как и многие народы Центральной Азии и Южной Сибири, буряты и якуты пользовались «свистящими» стрелами.
В составе якутов встречается этноним «боотулу», имевший общее происхождение с батулинцами, предками кудинских бурят, входящих в состав булагатов. Г.В. Ксенофонтов видел в них объякученных бурят (Ксенофонтов, 1937, с. 438). И, действительно, среди бурят Булагатского поколения к приходу казачьих отрядов выделялась довольно многочисленная группа батулинцев. Кудинские буряты считали себя потомками Батлая, правнука Булагата. (Впрочем, предком Баягантайского улуса признается единственный сын Омогой-бая — Баарагай Батылы). Название «батулинцы» относился к предкам кудинских бурят, являвшихся одной из ветви булагатов (Богданов, с. 47). Следует также добавить, что булагаты происходят от легендарного Буха-ноена, с материнской стороны — оT дочери олетского хана, а эхириты — от того же ойратского хана. Основываясь на этих данных, П.П. Баторов предполагал, что эхирит-булагаты произошли от западной ветви монголов — олетов-ойратов, предки которых «скитались по Алтаю и здесь слились с выходцами из Монголии, бурятами» (Баторов, с. 5 — 6). В связи с этим следует привести мнение П.П. Баторова о том, что буряты и булагаты происходят от различных этнических корней. Например, аларские шаманы в своих обращениях к Буха-ноену «резко и ясно отделяют булагатов от бурят» (Там же, с. 3 — 6).
В якутском предании, записанном в XVIII в. говорится, что «Омогой-бай, начальник батулинского поколения, пошел с народом своим и с табунами через землю бурятскую... к берегам р. Лены. Омогоево поколение усилилось присоединением своим к поколению бурят-хоринцев» (Этнографические материалы..., с. 14).
Среди якутов получил распространение бурятский этноним «хатыгын». Такое предположение было высказано Б.О. Долгих. Впоследствии его поддержал И.В. Константинов. М.С. Иванов подтвердил наличие этого этнонима на местах расселения северных якутов, в своей основе связанных с сартолами (Сюл-бэ, 1982, с. 148).
Определенный интерес представляют единичные топонимы, выявленные на территории центральных районов Якутии, показывающие наличие здесь в древности этнического компонента, связанного с прибайкальскими бурятами. В пользу этого, например, говорит совпадение этнонима «барын», «западный», «правый», с западнобурятским термином «борун», в том же значении (Там же, с. 199.)
Появление первых сведений о бурятах связаны с XIII в., точнее со времени подхода Джучи к так называемым «лесным народам». Праформой этнонима бурят, как было предложено Г.Д. Санжиевым, явилось слово «бурийад»: бурижа ошопон буряадуут», люди, которые спаслись от социального гнета хаганов, убегая в леса Приангарья или издавна скрываясь там». «Слово, означающее беглецов, стало, видимо, — пишет Г.Д. Санжиев, — названием всех добайкальских протобурят» (Санжиев, с. 81).
Проф. Г.Д. Санжиев считает, что слово «эхирит» — «икиред» — «икирес» по своему морфемному составу может быть признано «тюркизмом», от тюркскбго «икирсэгиз», «близнец» (якутское «игирэ»). «Поэтому не исключено, что икиресы — небольшое тюркское племя, задолго до XIII в. подвергшееся монгололизации» (Там же, с. 50).
То, что в этногенезе бурят — особенно западных — приняли самое непосредственное участие раннесредневековые тюркоязычные племена, подтверждается также сохранением в их традиционной духовной культуре некоторых древнетюркских культовых реликтов, каковым, например, является «игрище онгон ягша». Как это показано Д.С. Дугаровым, обряд яг (ши) имеет связь с жертвоприношением и молением jaqa в древнетюркском обществе (Дугаров, с. 169 — 172). В XIX в. у якутов также существовало представление о древнетюркском божестве Сах (jak). Старинные якуты говорили: «Мы сах,ов племя». Так объясняла народная этимология происхождение самоназвания саха.
Все это указывает на наличие глубокого родства между якутами и западными бурятами, родства, имевшего первоначально более широкий этнокультурный круг, куда входили также предки современных тюркоязычных народов Южной Сибири.
V. Археологические памятники Якутии, связанные с формированием якутской народности
Памятники XIV — XVI вв.
В сложении якутской народности принимали участие и местные автохтонные компоненты. В этом плане, в первую очередь, речь должна идти в основном о якутско-эвенкийских контактах, т. к. в якутском языке слова тунгусо-мньчжурского происхождения занимают около 4 процентов общего словарного фонда (Попов, с. 34). При этом считается, что праякутский язык, как какой-то древнетюркский диалект, близкий орхонскому, контактировал с языком, носителем древнетунгусского этноса еще в прибайкальско-курыканский период. Дальнейшие эвенкийские заимствования в языке и культуре якутов продолжались уже на территории среднеленского бассейна. В этой связи специалисты обратили внимание на удивительно точное совпадение ареала распространения якутского «оканья» с районами расселения эвенков (Иванов С.А., с. 98)., что доказывает длительность влияния тунгусского языка на якутский. Такое же заметное воздействие, наравне с другими автохтонами края, оказали эвенки на материальную культуру якутов (Окладников, 1955, с. 281 — 293). Отмечается также наличие некоторых тунгусо-маньчжурских названий в якутской этнонимике. В этом ряду совершенно обособленно стоит название «ураанхай». Оно встречается повсеместно в среде представителей алтайской языковой семьи. Следует добавить, что «ураанхай», как и самоназвание якутов «саха», не закреплен ни за одной родо-племенной группой якутов.
Таким образом, устойчиво сохраняя свою этническую и языковую самобытность, тюркоязычные предки якутов обогащались за счет культуры аборигенов севера и эвенкийско-монгольских групп освоивших край до их прихода. Что обо всем этом рассказывают археологические материалы Якутии
На Средней Лене в раннем железном веке жили две этнические группы — автохтоны юкагиры и пришлые тунгусоязычные племена. Последние были связаны, с одной стороны, с культурами верхнего и среднего Амура в пределах польцевско-мохэского времени, т. е. III в. до н. э. — VIII в. н. э., и с другой стороны — с приангарской культурой раннего железного века (Константинов, 1978, с. 58 — 60).
Самыми ранними археологическими памятниками собственно якутской культуры являлись раскопанные А.П. Окладниковым жилища «кыргыс-этехи», датированные XVI — XVII вв. Звеном, связующим культуру раннего железного века с культурой скотоводов-пришельцев, он считал выделенную им культуру «малых домов» (XV — XVI вв.). Характерной особенностью последней являлось сохранение сравнительно тонкостенных сосудов, у которых одновременно отмечалось много общего с якутской толстостенной керамикой. В хозяйственном отношении обитатели «малых домов» занимались рыболовством и отчасти охотой (Окладников, 1955, с. 350 — 352).
В 1970-х годах открыты новые памятники, которые отразили постепенное формирование в бассейне Средней Лены древней якутской культуры. По первому поселению, давшему более полный комплекс материальной культуры ранних скотоводов Якутии, это время названо периодом кулун-атахской культуры (Гоголев, 1980, с. 17 — 46; 1983, с. 73 — 79 и др.). Среди обнаруженных археологических памятников пока наиболее ранними являются скотоводческие поселения, датируемые XIV — XV вв. Так, первая дата по С14 определена по культурному слою третьего раскопа поселения Кулун-Атах — 520 + 40 (ГИН-3678). Вторая дата получена по культурному слою поселения Уганья — 560 + 50 (ГИН-3679). Таким образом, первая дата — это 1415±40 г. н.э., вторая — 1370±50 г. н.э.1.
Сравнительный анализ керамики показывает, что по своему типу, по форме венчиков, орнаменту кулун-атахские сосуды занимают промежуточное положение между керамическими комплексами раннего железного века и якутских поселений XVII — XVIII вв. Из трех культурных вариантов местного раннего железного века кулун-атахская керамика продолжает сумнагинскую традицию украшать сосуды тонкими налепными валиками. В свою очередь, ее носители считаются автохтонными племенами Якутии, генетически связанными с местной культурой бронзового века (Федосеева, с. 150).
1 Выражаю искреннюю благодарность за оказанную помощь в установлении этих дат Л.Д. Сулержицкому и Н.А. Кренке.
Влияние предшествующей эпохи проявляется в создании нового типа керамики. Он характеризуется плотностью массы сосуда, хорошей отмучкой тесты глины, наличием незначительного процента крупнозернистого песка и средней толщиной стенки у преобладающего количества сосудов. Среди керамических изделий преобладают сосуды баночной и бочонковидной форм. Они представляют в Якутии новый тип плоскодонных глиняных сосудов (табл. I, II).
Важную особенность типологии сосудов составляют формы и методы их орнаментировки. Новой характерной особенностью декора на кулун-атахских сосудах является применение накладных продольных валиков в сочетании со спущенными вниз короткими перпендикулярами-валиками. Единичные сосуды с похожей орнаментировкой встречены в материалах некоторых стоянок бронзового и раннего железного века Якутии (Эртюков, табл. II, 23; Константинов, 1970, табл. XVIII, 7).
Сосуды, онаментированные сочетанием горизонтальных и вертикальных налепных валиков, обнаружены в Туве в материалах могильника Кокэль, датируемого гунно-сарматским. временем, т. е. II в. до н. э. — V в. н. э. В Дальнейшем аналогичная орнаментировка сосудов прослеживается В керамическом комплексе курыканского могильника у оз. Нурэ в Прибайкалье, датируемого VII — IX вв. (Мендельштам, с. 150 — 155). Однотипность кулун-атахской керамики с глиняной посудой из шатровых могил у оз. Нурэ проявляется также в формах сосудов, большинство из которых баночного и бочонковидного типов. Так, например, толстостенный сосуд баночной формы серого цвета высотой 20 см, диаметром венчика 14,5 см из 37-ой шатровой могилы, орнаментирован горизонтальными валиками. Венчик прямой, слегка утолщенный. От второго валика через равное расстояние спущены вниз парные короткие валики (Эрмитаж, ОИПК, оп. 83, № 37). Похожий сосуд, но дополнительно украшенный налепными «жемчужинами», извлечен из 44-ой шатровой могилы (Там же, оп. 83, № 44).
Орнамент баночного сосуда со средней толщиной стенки состоит из двух продольных валиков с косыми насечками. Они местами соединены вертикальными короткими валиками (Там же, оп. 83, № 33). Такие же сосуды встречены в материалах шатровых могил в заливе Куркут (Асеев, табл. I, рис. 12).
Баночные лепные сосуды, преимущественно с накладными валиками, встречаются в древнеуйгурских поселениях Тувы VIII — IX вв. (Кызласов, 1979, рис. 98, № 6; рис. 124, № 9; рис. 135, № 1). Такие же сосуды найдены в погребениях двух уйгурских могильников на Чааты у горы Бай-Даг (Там же с. 149).
В VI — VIII вв. сосуды, орнаментированные горизонтальными и вертикальными валиками, проникают на Томское Приобье вместе с этнической тюркоязычной волной, появившейся с юго-востока (Чиндина, 1977, с. 130).
Другим приемом украшения сосудов кулун-атахцев, но применяемым редко, являются «жемчужины» — мелкие округлые налепные бугорки. «Жемчужины» встречаются также на куры-канских сосудах (Асеев, рис. 12; Эрмитаж, оп. 83, № 44). Орнаментировку в виде «свисающего якоря», состоящую из сплошного непрерывающегося ряда полукруглых гирлянд, так же необходимо отнести к числу нововведений. Аналогичная орнаментация сосудов зафиксирована на керамике гунно-сарматского времени из могильника Кокэль в Туве (Вайнштейн, рис. 27).
Таким образом, керамический комплекс из кулун-атахских поселений, несмотря на некоторое местное своеобразие (наличие круглодонных сосудов), по своим основным свойствам больше тяготеет к сосудам курыкан и древних уйгуров, в свою очередь, имевших связь с сосудами гунно-сарматского времени из Южной Сибири.
Среди обнаруженных наконечников стрел преобладают костяные. Они сгруппированы по формам насада, пера, поперечного сечения головки по месту максимального его расширения. В местной культуре раннего железного века встречено несколько форм костяных наконечников стрел. Одна из них — черешковый, с удлиненными пропорциями, трехгранный наконечник стрелы плавно расширяется к основанию (Константинов, 1978, табл. II, 4). Такая форма наконечников встречена в материалах поселений Кулун-Атах, Сырдык (Гоголев, 1980, рис. № 10) и довольно широко представлена в комплексах культур сопредельных районов Дальнего Востока и Сибири, начиная с раннего железного века (Деревянко, 1977, табл. IV, 2; V, 9; XVII, 5 — 9, ll; Деревянко, 1965, табл. II, 4, .5; XXXVII, 12 — 14). С ними можно было бы связать подобные наконечники, встреченные на стоянках раннего железного века Якутии, датируемые I тыс. н. э.
Для нас представляет существенный интерес присутствие костяных наконечников стрел кулун-атахского типа в курыканских памятниках Прибайкалья (Асеев, табл. II, 1 —2). Такие наконечники получили широкое распространение в Туве в период уйгурского господства в VIII — IX вв. (Кызласов,1979, рис. 130, № 1). На территории Западной Сибири они существовали до конца позднего средневековья (Молодин, 1979, табл. XXXVI, 6 — 9; XXXVII, 1).
Другая подгруппа черешковых костяных наконечников из кулун-атахской культуры (табл. V, 3, 4) проявляет сходство с т. н. копьевидными наконечниками стрел из Айдашинской пещеры, датируемыми средневековьем (Молодин, Бобров, Равнушкин, табл. XXXI — XXXV). Все остальные типы черешковых наконечников стрел из кости представляют специфическую особенность данной культуры.
Железные наконечники, обнаруженные в памятниках кулун-атахской культуры, относятся к числу черешковых наконечников. По функциональному назначению небольшую группу бронебойных составляют пять наконечников стрел, разделенных на два типа. У первого типа — узкое удлиненное четырехгранное стержневое острие. Черешок к концу заострен, в сечении — круглый. Второй тип от первого отличается удлиненным, круглым в сечении черешком. Четырехгранное узкое перо с заостренной головкой в основании плавно переходит в черешок. Близок к нему наконечник из поселения Кытанах Маллата (Гоголев, 1980, рис. 5, № 1).
Бронебойные наконечники у племен Центральной Азии и Южной Сибири появились в эпоху раннего средневековья с изобретением защитного снаряжения. Схожий с кулун-атахским наконечник обнаружен в комплексе раннего железного века на стоянке Усть-Миль. В инвентаре стоянок на ангарских островах Сосновом, Лесном, датируемых курыканским временем, обнаружен бронебойный наконечник с долотовидной головкой (Асеев, табл. XXII, 4). Второй тип бронебойных наконечников отнесен нами к числу предметов, выработанных самими кулун-атахцами.
Вторая группа железных наконечников стрел представлена также двумя типами. Их отличительная особенность, объединяющая в одну группу — это сравнительно малые размеры и листовидная уплощенность. Они вырубались зубилом из тонких железных пластин. Таким способом изготовления наконечников, например, пользовались племена Дальнего Востока (Окладников, Деревянко А.П., с. 274).
Близкий к нему тип (Гоголев, 1980, рис. I, № 1) зафиксирован в материалах раннего железного века Якутии (Константинов, 1978, табл. III, 4). Происхождение таких наконечников И.В. Константинов связывал с польцевскими изделиями Приамурья. Вместе с тем схожая форма стрел найдена на островных поселениях Ангары, датируемых курыканским временем (Асеев, табл. XXI, 4, 5). Аналогичные наконечники обнаружены на поселении около дер. Кунгур на среднем течении Онона в Забайкалье, определяемом серединой I тыс. н. э (Гришин, рис. 38, № 6); и в синхронных памятниках на территории Восточного Забайкалья (Ковычев, 1981, табл. I 12).
Второй тип второй группы железных наконечников представлен двумя экземплярами из поселения Тумул. Его характерной особенностью является листовидное широкое перо, плавно переходящее в широкий черешок с овальным основанием. Таким образом, рассмотренные наконечники стрел из поселений кулун-атахской культуры обнаруживают аналогичные формы в материалах местной культуры раннего железного века, хотя в целом близкие типы наконечников стрел получили широкое распространение в археологических памятниках Амура, Байкала и Южной Сибири.
Ножи из кулун-атахских поселений входят в число широко распространенных однолезвийных черешковых ножей. По формам перехода лезвия в черешок среди них преобладают двухопорные. Отличительной особенностью кулун-атахских ножей, также как позднеякутских XVIII — XIX вв., является заточка лезвия с правой стороны. Следовательно, по форме сечения клинка они относятся к числу прямоугольно-треугольных. А такая заточка лезвия ножей является характерной для курыканских (Асеев, табл. V; X).
Из поселения "Кытанах Маллата происходит единственный экземпляр ножа плохой сохранности, отнесенный нами к типу ножей с втульчатой железной ручкой (Гоголев, 1980, рис. 5, № 5). Интересно отметить обнаружение подобных ножей среди курыканских изделий в устье р. Унги, а также на о. Лесном на Ангаре (Асеев, табл. XXV, 1, 3, 4). Такие самобытные по форме боевые ножи с втульчатой ручкой, имевшей с краю отверстие для крепления черенка, обнаружены в древне-хакасских курганах IX — X вв. (Кызласов И.Л., 1983, с. 38). Трудно судить, каковыми были боевые доспехи у кулун-атахцев. Мы располагаем лишь одним вариантом железного панциря из Сырдыка, изготовленного из двухмиллиметрового листового железа и надеваемого на правую сторону груди.
Для датировки поселений типа Кулун-Атах важное значение приобретает бронзовая проволочная серьга в виде «знака вопроса», обнаруженная в заполнении третьего уганинского жилища. На стержень нанизано 16 перламутровых плоских мелких бус. Такие серьги продолжали бытовать у якутов до нач. XIX в. Но уганинская серьга отличается от поздних якутских наличием мелких перламутровых бус (Гоголев, 1980, рис. 1, № 3). Последние не встречаются на серьгах из погребений XVIII в., где вместо них использовались крупные китайские фарфоровые бусы синего, черного, и белого цветов (Гоголев, 1980, рис. 3, № 3).
Наиболее древние аналоги подобных проволочных серег распространяются на Алтае еще в скифское время (Киселев, табл. XXXII, 4,9). В дальнейшем подобные серьги, изготовленные путем сгиба цельного куска проволоки, встречаются в средневековых памятниках Восточной Европы, Казахстана и Средней Азии. Большинство найденных там серег изготовлено из меди, на стержни которых нанизаны по одной бусинке или жемчугу. Все они датируются ХII — XV вв. (Вактурская, с. 249 — 251). Одна такая серьга обнаружена на о. Ольхон среди вещей, датируемых курыканским временем (Окладников, 1955 рис. 80, № 6). С.А. Плетнева заключает, что серьги в форме знака вопроса получили распространение в южнорусских степях с половцами (Плетнева С.А., 1958, с. 176). Еще до этого серьги в виде «знака вопроса», с длинным, как у якутских сережек стержнем, появляются в вещах верхнеобской культуры. Таким образом, серьги в форме знака вопроса связаны в основном с тюркоязычной средой. Хотя позднее, в XVII — XVIII вв. разновидности ее получили довольно широкое распространение у народов и племен Западной Сибири. (Молодин, 1979, табл. VI, 2; XI; Дульзон , 1953, с. 152; Кренке, рис. 2, 3, 5, 6).
В Сырдыке обнаружены ножницы с большими загнутыми петельными ушками. Аналогичное изделие встречено в инвентаре Телятниковского могильника из Западного Забайкалья (Хамзина, табл. XIII, 3). Е.А. Хамзина связывает данный могильник с племенами Забайкалья, в погребениях которых наблюдается смешение тюркских и монгольских обрядов. Такие ножницы для стрижки шерсти овец часто встречаются в тувинских погребениях XVIII в. (Дьяконова, 1975, с. 27).
В поселении Кытанах Маллата найден костяной гребень весьма архаичной формы (Гоголев, 1980, рис. 5, № 2). Как известно, роговые и костяные гребни в эпоху раннего средневековья получили широкое распространение. Древние образцы таких нешироких узких гребенок появляются в скифо-сибирском этапе (Виноградов, рис; I, 51, 52). Они продолжали существовать на протяжении I тыс. в среде угорских племен Верхней Оби (Грязное, табл. I II, 21; Чиндина, 1981, с. 145, рис. 9). Подобные гребни были широко известны в лесной полосе Нижнего Приобья в первых веках н. э. (Троицкая, 1979, табл. XXXI, 5, 6).
Жилище в традиционном обществе является одним из ключевых символов культуры (Байбурин, с: 3). Соотношение его сторон с четырьмя направлениями света, которого строго придерживались кулун-атахцы при строительстве домов, имело особое структуро-образующее значение для выработки традиционных схем пространства. По нашим наблюдениям, эти жилища дверью выходили на восток, как это соблюдалось в поздних якутских юртах. Иногда под очаг ложили череп коня или собаки. Эти жертвы являлись исходным сакральным материалом и должны были нести сберегательную функцию.
Жилища кулун-атахских поселений делятся на две группы: малые четырехугольные дома и большие постройки с круглыми основаниями. Так, например, из шести жилищ поселения Кулун-Атах три относятся к четырехугольным площадью от 24 до 30 кв. м. Остальные сооружения — с круглыми или округлыми основаниями — площадью от 36 до 42 кв. м. На Уганье из трех жилищ первое с круглым основанием, но без заметных валов, второе и третье — с четырехугольным основанием площадью 26 — 28 кв. м. умульское поселение состояло из трех домов с четырехугольными основаниями и площадью 20 — 22 кв. м. При этом второй и третий дома стояли вплотную друг к другу. В отличие от них жители поселения Сырдык пользовались крупными жилищно-хозяйственными постройками. Большая часть каждого из этих построек отводилась для стойлового содержания рогатого скота. Таким образом, эти жилища напоминали якутские зимние деревянные юрты-балаганы, состоящие из хлева для скота и непосредственно примыкавшей к нему жилой части юрты. Исключение составляют два небольших четырехугольных жилища площадью 22 — 24 кв. м., которые, видимо, представляли собой мастерскую кузнеца-ювелира. Некоторые жилища с круглыми основаниями, возможно, представляли собой легкие летние жилища типа поздних якутских берестяных урас. В этой связи следует отметить, что курыканы, наряду с землянками, пользовались берестяными урасами. К такому выводу пришли М.П. Грязное и А.П. Окладников (Архив ИА АН СССР, Р—1/2023, л. 20; Р—1/737, л. 14). Кроме того, раскопки 1959 г. в устье р. Унги, на территории городища Улан-Бор, выявили дома, стены которых были составлены из вертикально поставленных тонких бревен. А стены этих построек обмазывались глиной (Там же, Р—1/2025, л. 48). Н.Н. Забелина высказала интересное предположение о том, что курыканы пользовались очагами типа якутских камельков (Там же, Р—1/1790, л. 14). Следовательно, курыканы, как и якуты, пользовались летними берестяными урасами и деревянными четырехугольными жилищами, стены которых строились из вертикальных наклонно поставленных крупных жердей.
В свете новых археологических данных культура «малых домов», выделенная на малом фактическом материале, представляла собой или окраинный бесскотоводческий вариант кулун-атахской культуры, или, как предполагал А.П. Окладников, ее представители являлись потомками людей раньннего железного века, вступившими в контакт с южными пришельцами — предками якутов. Но при всем этом мы склоняемся больше к первой версии по следующим соображениям. Во-первых, как отмечалось выше, мы сталкиваемся практически с новым видом глиняных сосудов. Следовательно, в случае, если культуру «малых домов» представляли юкагиры, то они предварительно должны были в корне изменить старую технологию изготовления керамики, чтобы потом в эпоху существования «малых домов» уметь производить сосуды кулун-атахского облика. Последнее могло случиться только при соответствующем изменении этнического состава носителей этой местной культуры.
Во-вторых, поздняя якутская керамика XVIII — XIX вв. являлась результатом дальнейшего эволюционного развития сосудов кулун-атахской культуры, возможно, не без влияния русского гончарства. Исчезновение тонкостенной керамики эпохи раннего железного века фактически датируется концом первой половины II тыс. В этом плане тунгусы и юкагиры, олицетворяющие собой культуру раннего железного века, в XVII в. уже не знали гончарства. Это обстоятельство может говорить о сравнительно давнем исчезновении из их обихода глиняных сосудов. Во всяком случае так рано, что даже не сохранились о них упоминания в фольклоре этих народов (Народы Сибири, с. 716, 891).
Исчезновение керамики раннего железного века В.Константинов склонен был объяснить изменением характера основных занятий у тунгусов, а затем и юкагиров: «Появление оленеводства и его подчинение охоте побудили эвенков полностью перейти к охоте в собственном смысле этого слова» (Константинов, 1978, с. .95). Это событие имело и большое хронологическое значение в том смысле, что оно приводит к завершению эпохи раннего железного века (хотя во многом условно) не только в Якутии, но во многих районах Восточной Сибири. Так, по наблюдениям Л.П. Хлобыстина, примерно в XIII в. керамическая посуда почти повсеместно исчезает из обихода жителей сибирского Заполярья (Хлобыстин, с. 100 — 103). Видимо, почти в это же время прекращается производство тонкостенной керамики у племен Якутии. На смену в бассейн Средней Лены приходит новая средневековая скотоводческая культура кулун-атахцев, основные опорные памятники которой датируются XIV — XV вв. Разумеется, она не явилась еще окончательно сформировавшейся культурой якутов в плане традиционного понимания. В рамках кулун-атахской культуры, происходили ассимиляционные процессы, в которых ведущее, и надо полагать, преобладающее положение занимали пришлые тюркоязычные племена.
Таким образом, в общем облике материальной культуры кулун-атахцев наблюдаются синтезированные истоки культуры раннего железного века при доминировании пришлых южных основ культуры, связанной с Прибайкальем и Южной Сибирью, воплотившей многие элементы тюркской эпохи VI — XII вв. В связи с этим интересно отметить обнаружение древнетюркской надписи у с. Петровского, всего в 200 км к югу от г. Якутска, датируемой А.П. Окладниковым IX — X вв.
В 1983 г. на уганинском поселении найден обожженный наконечник стрелы, распавшийся на три отдельные части. На одной стороне наконечника были начертаны три буквы рунического письма. Эта находка значительно расширяет ареал распространения рунической письменности и в пространстве, и во времени, т.к. она обнаружена в 100 км ниже г. Якутска и датируется XIV — XV вв. (Сидоров, Гоголев, 1984). Это тем более интересно, что «...период существования енисейской письменности, основываясь на современных данных, определяется... временем с VII по XIII вв.» (Кызласов, 19601, с. 118).
Памятники XVII — XVIII вв.
Как и в последующее время, якутское гончарство XVIII в. не знало ни круга, ни росписи, ни поливы. Глина применялась в основном двух цветов — черного и коричневого. Для уменьшения жирности глины пользовались шамотом. В формовочной массе многих сосудов наблюдается довольно большая концентрация серовато-черного порошка, полученного от толченных черепков старых горшков. Такая концентрация была необходима, так как при обжиге глины без шамота или другого отощителя она растрескивалась и сильно садилась. Формовка сосудов по-прежнему производилась техникой выбивания. Преобладали сосуды горшковидной формы. Венчик преимущественно круто нависал над шейкой и туловом. В других — утолщение венчика достигалось путем налепного валика. Существовали сосуды с ножками. Впервые такие ножки получили распространение еще на сырдыкском этапе кулун-атахской культуры. Затем в последующее время они получают довольно заметное распространение.
Традиция гончарного производства кулун-атахской культуры продолжается также в сохранении бочонковидной формы якутской керамики, преимущественно в первой половине XVIII в. появились и новые формы в виде низкой вазы с крутым выгибающим широким туловом и прямым, фактически не утолщенным венчиком.
В первой половине XVIII в. якутские ювелиры-кузнецы продолжали пользоваться льячками кулун-атахского типа. Но в последующее время появляются льячки более крупных форм. Наиболее распространенным мотивом орнамента сосудов скотоводов Лены в XVIII в. является кулун-атахский. Налепной геометрический орнамент прошлой эпохи получил дальнейшее развитие. Но появились и новые методы украшений или такие, которые раньше применялись крайне редко. Среди начерченных узоров преобладающими становятся различные виды арочного вида. Широко применяется комбинированный метод орнаментировки.
В наших материалах встречены фрагменты крупных горшков — «улахан куес». Но в отличие от аналогичных поздних сосудов, у них еще отсутствует на шейке перехват и плечики в верхней трети сосуда за счет которых создавалась амфоровидность тела «улахан куес». Этим большим сосудам, начиная с кулун-атахского времени, якуты придавали яйцевидную форму с маленьким дном и слегка выгнутыми боками.
Среди аборигенного населения Сибири в изучаемое время гончарство было известно только двум народам — якутам и шорцам Алтая. При этом они пользовались одинаковой техникой изготовления посуды. Терминология, связанная с якутским гончарством, имеет тюркское происхождение.
В инвентаре якутских поселений и погребений XVII — XVIII вв. обычными и наиболее типичными находками становятся новые типы железных наконечников стрел. Это, прежде всего, плоские черешковые наконечники стрел копьевидной или вытянуто-ромбической формы с некоторыми видоизменениями. Они имеют на кончике пера характерное утолщение и неглубокие плечики для упора древка. (Гоголев, 1980, рис. 1, № 13 — 17). В материалах кулун-атахских поселений такой тип наконечника не встречен. Но два тождественных наконечника обнаружены в пещере Суон-Тит на Вилюе и датируются ранним железным веком (Константинов, 1978, табл. XII, 7, 8). Притом экземпляр из Суон-Тита обнаружен в смешанном слое пещеры вместе с некоторыми вещами, среди которых выделяются 9 деревянных наконечников стрел, датируемые XVII — XVIII вв. Это склоняет нас к предположению о позднем происхождении железного наконечника из Суон-Тита, хотя плоские наконечники с ассиметрическо-ромбическим пером появляются на Алтае на рубеже I и II тыс. и датируются часовенногорским этапом, т. е. XIII — XIV вв. (Гавилова, табл. XXV, 4, 5).
Стрелы с вильчатым наконечником предназначались для охоты на крупного зверя, варианты которых бытовали еще в эпоху раннего железного века. Их видоизмененной формой пользовались обитатели поселения Сырдык кулун-атахской культуры. В материалах XVII в. эта форма наконечника представлена двумя типами: первый тип — с коротким стержнем и широким двурогим режущим краем (Гоголев, 1980, рис. 1, № 2); другой, сырдыкский тип, характеризуется наличием удлиненного вытянутого стержня, который завершается коротким роговидным острием (Там же, рис. 1, 8).
В инвентаре поселения Оргумай, датированном XVII в., обнаружен щипастый наконечник. Его характерной особенностью является наличие жала на обоих крыльях пера. (Там же, рис. 1, № 14). В Сибири такие наконечники отмечены у мохэсцев, кыргызов (Худяков, 1981, табл. XXXVI). Но на уровне этнографической современности они получили широкое распространение у селькупов (Гемуев, Соловьев, с. 46, рис. 4), хакасов (Бутанаев, 1981, с. 192).
В памятниках XVIII в. встречены тупые плоские наконечники стрел типа срезни, обозначаемые словом «кустук» (Константинов, 1971, табл. III, 4, 5). В героических сказаниях хакасов имеется описание стрелы «хосто», созвучное с якутским «кустук» (Бутанаев, с. 194). По форме «кустук» можно связать с похожими наконечниками из Прибайкалья, определяемыми средневековьем (Асеев, табл. XXXVI, 8, 9). Известны они и в материалах позднего средневековья Забайкалья (Асеев, Кириллов, Ковычев. табл. XXIII, 4; XXXVI, 11).
В инвентаре погребений XVIII B. определенное место занимают срезни более малых форм, насаженные на деревянное промежуточное звено, т. е. срезни с держателями бочонковидной формы (Константинов, 1971, табл. 1, 1, б и др.). На всех этих стрелах промежуточное звено-держатель изготовлялось без отверстия. Но о существовании наконечников с отверстиями в бочонковидном звене упоминается в фольклоре. Кроме того, плоские черешковые наконечники с свистунковым держателем, обнаружены в материалах арангасных захоронений северных оленекских якутов XVIII в. (Саввинов, с. 4). Тождественные аналоги им встречаются в средневековых древностях Прибайкалья и Забайкалья. Интересно обнаружение таких свистунков в инвентаре Усть-Талькинского могильника. (Седякина, рис. 2, № 14 — 16),
Впервые такие стрелы появились у хунну в конце III в. до н. э. В дальнейшем свистящими стрелами пользовались древние тюрки, уйгуры, кыргызы, — позднее — монголы. В XVIII — XIX вв: стрелы-свистунки зафиксированы у бурят, хакасов и других народов Южной Сибири.
В материалах дохристианских погребений найдены многочисленные деревянные стрелы с утолщенным тупым концом. Они иногда изготовлялись отдельно с втульчатым коротким набалдашником. В историческом плане в Сибири впервые роговые втульчатые наконечники стрел появились у племен Верхней Оби в первой половине I тыс. н.э. (Грязное, табл. I, XV, № 31). Видимо, такие же наконечники стрел бытовали также у древних, тюрок (Гаврилова, табл. XI, 4 — 7). Из современных народов Сибири деревянные томары зарегистрированы у селькупов.
Таким образом, разнообразие железных наконечников стрел из археологических памятников дает возможность квалифицировать их по группам и типам. Первую группу составляют плоские в сечений пера черешковые наконечники стрел. По форме пера они делятся на четыре типа. В первый тип входят копьевидные наконечники двух вариантов: с ассиметрично-ромбическим (Гоголев, 1980, рис. 1, № 13, 15, 16) и удлиненно-ромбическим пером (Там же, рис. 1, № 17). Щипастые широкие наконечники составляют второй тип плоских наконечников стрел. Третий тип представлен одним экземпляром из Оргумая с маленьким подтреугольным пером, изготовленным из листового железа (Там же, рис. 1, № 1). Срезни состоят из трех подтипов. Причем первый подтип, двурогие срезни, имеет два варианта: короткие широкие и с вытянуто-стерженевым пером. Наконечники в виде расширяющейся к острию лопаточки с упором представляют второй подтип срезней. Третий подтип объединяет наконечники двух вариантов: с простым держателем и, наконец, четвертый тип плоских наконечников происходит из поселения Лонху — I. Его отличительной особенностью является длинный черешок и массивное перо строго треугольной формы.
Второю группу железных черешковых объединяют томаровидные наконечники стрел с упором - двух типов. Первый тип представляет наконечник с четырехугольным в разрезе массивным наконечником. Второй — с овальными выемками на грани томара.
Костяные наконечники стрел XVII — XVIII вв., в основном, продолжают две основные линии развития наконечников — черешковых и втульчатых — существовавших еще в XIV — XVI вв.
Большое информативное значение имеют названия стрел с различными типами наконечников и их назначения. В частности, срезни типа «кустук» с держателем имели свое название — «тэлээх ох». Такие срезни в виде расширяющихся к острию лопаточки с упором предназначались для разрывания связки куяка и тетивы лука. Еще до конца XIX в. у знатоков старины сохранялись представления о стрелах с трехгранным шиловидным бронебойным наконечником, «бэттиэмэ ох» (Архив ЯФ СО АН, ф. 4, оп. 12, ед. хр. 3, л. 75).
По рассказам вилюйских якутов, в старину существовали у них стрелы с полыми держателями наконечников, «кецдей ох». Когда такую стрелу пускали над головой сидящей птицы, она своими отверстиями, имеющимися по бокам, производила резкий свист, заставляя незадачливую птицу прислушиваться к свисту. Свистунки-стрелы из арангасных захоронений Оленька, обнаруженные экспедицией Н.Д. Архипова, в отличие от вилюйского съемного варианта, представляют с древком одно целое, с продолговато-удлиненным сквозным отверстием.
В погребениях XVII — XVIII вв. обнаружены железные крючки (Гоголев, 1980, рис. 3, № 21) и наконечник-пластинка для застегивания крючков. Якутские крючки для колчанов похожи на такие же изделия, найденные в памятниках тюркского времени на Енисее, в Туве, Алтае, а также среди мохэских древностей (Деревянко Е.И., 1977, с. 133). При всем этом типологическую близость к якутским проявляют крючки для подвески колчанов, найденные в могиле на горе Бегул в долине р. Анга в Прибайкалье (Асеев, табл. XIX, 3) и аскизские крючки X — XII вв. (Степи Евразии..., рис. 74, 60).
Еще Е.Д. Стрелову удалось по материалам погребений воссоздать облик двух типов якутских луков. Вслед за ним И.В. Константинов отнес к первой группе луки более простые, без дополнительных вставок в рогах. Второй тип отличается наличием костяной или деревянной пластинки, укрепленной в рогах и предохраняющей его от расклеивания и расщепления при сильном натягивании (Константинов, 1971, с. 112). Он же дал подробное описание устройства луков XVIII в. Автор высказал согласие с мнением исследователей о том, что якутские луки по конструкции, способу одевания тетивы «...и по характеру вставленных на концах костяных пластин совершенно отличаются от степных тюрко-монгольских луков и сближаются, с тунгусо-юкагирскими». По мнению Б. Адлера, последние аналогичны древнекорякским лукам.
Кибить якутских луков состоял из двух основных слоев, при этом наружная хребтовая часть бывает березовой, а нижняя — лиственничной. Сверху они покрывались берестяными полосками, предохраняющими лук от сырости, места клейки концов с основой скручивались сухожилием или ивовыми лентами. Поверх берестяных полосок лук в двух местах обкручивался жильными волокнами.
Охотничий лук северных якутов изготовлялся из трех деревянных частей: нижняя и верхняя были лиственничными, средняя — березовыми (Гурвич, с. 31).
По фольклорным данным боевой лук для большой упругости снабжался дополнительными костяными накладками, но остов также обвивали жилами.
В старину существовали боевые луки, которые назывались «якутскими луками». Так, в одном архивном документе, датированном 1672 — 1673 гг., речь идет о «якутском стрельном луке», который отличался от тунгусского (Токарев, 1945, с. 82). Это также подтверждается тюркским происхождением названия лука и стрелы. По всей видимости, в фольклоре говорится именно о таких луках, называемых «костяным луком», «муос ох саа». Так он назывался из-за наличия костяных или роговых накладок, применявшихся для усиления баллистической силы лука.
В 1939 г. А.А. Саввин со слов 83-летнего верхоянского старца X.Я. Васильева записал сообщение о том, что в старину на спинку лука дополнительно наклеивалась роговая пластина (Архив ЯФ СО АН, ф. 4, оп 12, ед. хр.. 3, л. 13). А.А. Саввин дал зарисовку двух старинных «кураах саа», которые по своей общей конфигурации схожи с сложными луками хуннского типа. Такой лук, как и хуннский, имел деревянную основу из нескольких кусков дерева, иногда различных пород. На концах лука прикреплялись пластинки из рога, а на середине — костяная накладка, между двумя дугообразными плечиками. Все это говорит о наличии хуннской традиции в основе изготовления такого лука с концевыми и серединными накладками, как на более позднем луке уйгурского типа. В этом плане прав Д.Г. Савинов, отмечая, что еще в недавнем прошлом у разных групп населения Южной Сибири «наряду с новыми этнографическими формами лука продолжали существовать луки с костяными накладками, типологически близкие лукам предмонгольского времени» (Савинов, 1981, с. 162).
По фольклорным данным, оружие воинов закапывали в скрытых местах с исполнением соответствующего обряда. Некоторые такие тайники открыты случайно. Так, в 1894 г., а затем в 1923 г. в Усть-Алданском районе найдены в берестяных коробках в общей сложности около 350-ти латных четырехугольных пластин «куйаха» трех разных размеров и два шлема. В дальнейшем они были утеряны. Колымский куйах, увиденный в конце прошлого века П. Афанасьевым, представлял собой якутскую шубу из лосиной ровдуги, унизанную латными пластинками: крупные располагались на спине и груди, а мелкие по бокам (Константинов, 1971, с. 110 — 111).
Для коней были особые железные панцири. Так, в 1634 г И. Галкин, сражаясь с восставшими якутами, «убил под князцом Бойзоком Тыниным коня в железных досках» (Токарев, с. 115). Оружия ближнего боя XVII — XVIII вв. нами разделены на две группы. Первая — оружия монофункционального назначения. Ее составляли рубящие — палаш, «болот» и колющие — копье, «унуу». Во вторую группу включены оружия полифункционального назначения, т. е. рубяще-колющие оружия тйтт пальмы и «кылыс».
«Болот, якутский палаш — рубящее оружие с прямым одно или двулезвийным клинком. Конец клинка резко закруглен, что делает малоэффективным данное оружие в колющей функции». Однако в монографии В.Л. Серошевского имеется рисунок болота, клинок которого плавно заострен (Серошевский, рис. 120). На, нашем варианте клинок длиной 72 см цельнокован с рукояткой без перекрестья, как на фрагменте из Сырдыка (Табл. V, 5). Э.К. Пекарский «болот» сравнивает с алтайским «полот», персидское «фулат» в значении «сталь», «булат»: «Болот — древний короткий меч, двухлезвийное оружие». «Икки еттунэн биилээх, хааннаах дьэс болот». — «Двухлезвийное окровавленное красно-медное больших размеров оружие» (Пекарский, с. 494). Палаш считался переходной формой от мечта к изогнутой сабле. Старинный якутский болот можно сравнить с некоторыми аналогичными находками из археологических культур Сибири. Так, при раскопке погребения на Чарыше, датируемого IV — V вв., найден палаш без перекрестья (Уманекий, с. 134). Имеется однолезвийный меч без перекрестья в комплексе могильников Одицовского этапа II — IV вв. на Верхней Оби (Грязнов, с. 111).
Якутское копьё с перекрестьем, «тайыы унуу» — двухлезвийное колющее оружие. По форме пера копья можно разделить на два типа. Первый тип имеет ланцетовидное перо. Перекрестье фигурное, напоминает широко расставленные рога. Ланцетовидные копья бытовали у племен Южной Сибири, Тувы, Алтая в VI — VIII вв., амурских чжурчженей в X — XI вв. (Медведев В.Е., 1977, с. 138). Преимущество узкого ланцетовидного пера заключается в удобстве для боя с противником, защищенным пластинчатым панцирем (Деревянко Е.И., 1975, с. 144). Данный тип копья хранится в Вилюйском краеведческом музее (Табл. VII, 5).
Второй тип якутского копья имеет листовидное перо, перекрестье — прямое, съемное; хранится в Верхоянском школьном краеведческом музее (Табл. VII, 4). Перо этих копий в сечении уплощенно-ромбическое, не имеет упора, поэтому насаживалось на древко со специальной выемкой.
В материалах А.А. Саввина имеется весьма оригинальный наконечник копья с перекрестьем из 1-го Эгинского наслега Верхоянского района. Форма пера вытянуто-треугольная. Перекрестье съемное, насажено на черешок. Наконечник насаживали в расщеп древка, затем закручивали тонким кожаным ремешком. Один конец привязывали: на крючкообразный выступ, приделанный сбоку на конце черешка (Табл. VII, 2).
Втульчатые наконечники копья подразделены нами также на два типа. Они обычно бывают без перекрестья и обозначаются словом «унуу». Первый тип копья имел лавролистное перо, конусообразную втулку с сомкнутым швом и отверстием для гвоздя, скрепляющим наконечник с древком. Один такой наконечник копья хранится в музее ЯГУ, привезенный нами в 1973 г. из с. Хатассы. Наконечник обнаружен около села во время земляных работ. Имеет точную аналогию в Вилюйском краеведческом музее (Табл. VII, 3).
Второй тип копья с втульчатым наконечником имеет удлиненно-треугольное перо, конусообразную втулку с сомкнутым швом и отверстием для гвоздя. Один экземпляр этого копья хранится в Верхоянском школьном музее, другой — в музее ЯГУ. Наконечники копий, сходные с данным типом, бытовали в Туве в III - V вв. (Кызласов, 1958, с. 69). Типологическое сходство с якутскими втульчатыми проявляют наконечники копий из памятников Тувы последующего времени, IX — XII вв. (Худяков г 1980, с. 97, 2, 3), из чжурчженских погребений X — XI вв.
В группу рубяще-колющих оружий входит якутская пальма, «батас». Это — род огромного ножа. Лезвие выпуклое с одной стороны, как у якутских ножей. Клинок цельнокован с черешком. Длина клинка в среднем 50 см, длина черенка 20 — 24 см (Табл. V, 8). Несущей частью батаса является березовое или лиственничное древко: Особым типом пальмы выступала «ба-тыйа». Фактически — это укороченный тип «батаса». Это оружие ремешком подвязывалось к руке.
Пальма маленького размера, но с широким лезвием называлась «хотонох» (род тесака). Средняя длина клинка 15 — 17 см, его ширина 3 см, длина черенка 7 — 8 см (Табл. V, 9).
Как отмечалось выше, фактически пальма — большой нож, насаженный на древко по принципу изготовления черенкового копья. Первоначально эти ножи имели втульчатый насад. Об этом свидетельствуют находки втульчатых ножей, датируемых курыканским временем. На концах рукояток имеются отверстия для крепления древка (Асеев, табл. XXV, 1 — 4). В конце XI — XII вв. в Туве существовали похожие навершия копья. Эти «кинжаловидные» наконечники отличались наличием одно-
стороннего лезвия как у ножей с прямой спинкой (Xудяков 1980, с. 97, табл. 1, 7). Постепенно в бассейне Средней Лены древние якуты стали пользоваться черешковыми пальмами ставшими одним из индикаторов якутской «этнографической» культуры.
В группу оружий с полифункциональным назначением включили «кылыс». Это — род сабли с однолезвийным прямым клинком. Э.К. Пекарский сравнивал слово «кылыс» с древнетюркским «кылыч» (Пекарский, с, 1389). Его отличие от болота состояло в том, что клинок у него, начиная от рукоятки постепенно расширяется и плавно заостряется к его концу. Последняя черта позволяла пользоваться им не только как рубящим, но и колющим оружием. Нами рассмотрены два экземпляра «кылыс». Оба найдены случайно. По типологии они почти тождественны. Первый из них обнаружен в Верхневилюйске во время вспашки целины и хранится в Вилюйском краеведческом музее. Длина клинка 1.13 см, рукоятки 16,8 см. Ширина клинка у рукоятки 3 см, по месту максимального расширения — 4,5 см (Табл. V, 6). Второй найден в Амгинеком районе. Хранится в Амгинеком школьном музее. Длина клинка 116 см, а остальные размеры совпадают с предыдущим экземпляром (Табл. V, 7). Оба имеют малое перекрестье. У основания каждый клинок орнаментирован прямыми поперечными насечками.
Вышеупомянутые шлемы сфероконические, украшены гребенчатым орнаментом. Выкованы они из отдельных железных пластин (Троев, с. 108). Сфероконические шлемы входили в комплект вооружения енисейских кыргызов в X — XII вв. (Худяков, 1981, с. 129) и по конструкции схожи с якутскими. В таком же плане стоит в этом ряду тувинский шлем (Медведев В.Е., 1981, с. 180, рис. 4).
Существовали нарукавники, «дапсы» из железа, меди, одеваемые на запястья руки и предохраняли его от удара тетивы. Одно его изображение помещено в работе В. Иохельсона. По фольклорным данным, во время междоусобных войн среди защитного вооружения якутов бытовали панцири с изображением солнца, «куннээх куйах» (Эргис, 1960, с. 226). Они изготовлялись в виде прочного металлического круга, защищающего грудь. Напомним, что на Сулекской писанице, прописываемой кыргызам, имеется изображение воина с круглым щитком на груди. Якутские старинные нагрудные круглые щитки выполняли одновременно магическую функцию. Недаром в преданиях говорится, что «воин, лишившийся «солнца», чувствовал себя незащищенным и обреченным на поражение» (Эргис, с. 296).
Якутский воин имел щиток для защиты рук, «хары куйага», т е. наручник, и такой же щиток для ног. Напомним, что у кыргызов конники прикрывали руки и ноги деревянными щитами (Бичурин, т. I, с. 352).
Имелись ли в составе защитного вооружения якутов щитки для защиты плеч и предплечья? Возможно, существовали, в этой связи уместно вспомнить о наличии в шаманском костюме двух защитных элементов: «мулгун» и «чуолган». Первый из них изображает сустав, соединяющий плечевую часть с ключицей. Это металлический круг диаметром 10 см. Имеет плоскую, иногда слегка сферическую форму. При помощи тонких ремешков прикреплялся к рукаву (Васильев, с. 10 — 11). Круг для правой руки изготовляли из двух пластин, наложенных одна на другую. По мнению С.В. Иванова, шаманы прикрепляли различные металлические подвески к своему плащу для обороны от ударов враждебных шаманам духов и для нападения на них самих (Иванов С.В., 1978, с. 139). Возможно, «мулгун» на кафтане якутского шамана является подражанием воинскому щитку для защиты плеч, «чуолган» — имитация щитка для защиты предплечья, когда-то входившего в комплект защитного вооружения якутского воина. Якутские стремена относятся к поздним типам, которые получили распространение в начале II тыс. повсеместно. Происхождение этой формы с. отверстием для путлища в самой дужке Д.Г. Савинов связывает с южносибирскими стременами с пластинчатой дужкой (Савинов, 1984, с. 133 — 134). Они присутствуют в аскизской культуре, в вещах, определяемых XIII — XIV вв. (Степи Евразии..., с. 74, № 1, 2). В этой связи немаловажен тот факт, что якутское слово «ицэсэ», стремя, находит самое близкое созвучие с хакасским «iзене» (Кызласов И.Л., 1973, с. 33).
Якутские удила обычно имеют равные звенья, однокольчатые. Только в одном случае И.В. Константинов зафиксировал удила с ярко выраженными неравными звеньями. В 1975 г. в Мытахском наслеге Горного района среди вещей в заброшенных старинных амбарах нами найдены два экземпляра удил с такими неравными звеньями.
По периодизации А.А. Гавриловой появление таких удил в Южной Сибири соответствует часовенногорскому этапу. У них также одно звено длиннее другого (Гаврилова, с. 84). Аналогичные удила зафиксированы в инвентаре последнего этапа аскизской культуры, датируемой XIII — XIV вв. (Степи Евразии..., рис. 74, 64).
В якутских удилах кольца делались узкими и могли вмещать только кольчатые псалии трензеля, к которым прикреплялись ремни оголовья и повода (Константинов, 1971, табл. VIII, 1), В историческом плане удила с аналогичной конструкцией впервые появляются на Алтае и Восточном Казахстане с VIII - IX вв. в погребениях сросткинской культуры. В начале II тыс. они постепенно вытесняют все остальные типы удил и псалий. Некоторые якутские удила XVIII — XIX вв. на трензеле имели специальные обоймы для ремешка оголовья. На Алтае такие обоймы на ремешках появляются еще VII — VIII вв. Но наиболее распространенными они становятся после X в. (Гаврилова, 1965, рис. 15).
Уздечному набору из погребений XVIII в. принадлежит одно медное украшение, которое помещалось на местах перекрещивания уздечных ремней, «сулар». Типологически похожие «Т» образные накладки-тройники в Южной Сибири появились в древнетюркскую эпоху. В дальнейшем встречаются в культуре енисейских кыргызов с IX в. Лопасти тройников, как и на якутском варианте, украшались трилистиками (Савинов, 1984, табл. V, 19). По форме украшений лопастей орнаментальным мотивом трилистика, а центральной части — розетками, описываемое украшение конской сбруи сближается также с литыми украшениями из могильника Сростки — I, датируемого VIII — IX вв. (Степи Евразии...; рис. 2.7, 32).
В погребениях XVIII в. часто встречаются ременные пояса. У многих мужских поясов ремешки с наружной стороны сплошь окладывались прямоугольными и круглыми железными пластинами с прокладкой бересты. Одновременно с ними существовали широкие мужские ровдужные пояса с тамбурной вышивкой и висячими кольцами. По материалам фольклора, более ранние замшевые пояса украшались узорным шитьем из конских волос (Архив ИВ ЛОАН, ф. 22, оп. 1, № 1, л. 86).
В женских погребениях обнаруживаются узкие кожаные пояса с 6 — 10 ажурными медными бляхами, которые служили промежуточными звеньями, соединяющими отдельные отрезки кожаных ремешков (Константинов, 1971, табл. II, 6). Эти женские пояса типологически можно, сопоставить с древнетюркскими ремнями (Степи Евразии..., с. 23).
Среди личных украшений большой интерес представляют гривны, являвшиеся одним из архаических элементов якутской культуры (Дьяконова, 1958, с. 179). Среди них можно выделить простые гривны и гривны с тремя петлеобразными изгибами в средней части. В Сибири гривны первого типа получили широкое распространение со времен скифо-сибирской эпохи. В курыканских памятниках они не зафиксированы. Гривны также не входят в комплекс украшений древних тюрок. Но они встречаются в женских погребениях половцев, вместе с мелкими пуговицами в виде гирек (Степи Евразии... рис. 84, № 5, 10, 11). Двойные, иногда тройные витые гривны изображены на изваяниях женщин-половчанок в роскошных головных уборах и кафтанах (Там же, с. 89). Интересен и тот факт, что половчанки и якутки к поясам подвешивали разного рода бытовые мелочи и украшения. В 1960-х годах Л.И. Якунина провела сопоставление женской фигуры, вырезанной на костяной шкатулке с изображением сцен из жизни якутов середины XIX в., с половецкой «каменной бабой» из экспозиции Государственного Исторического музея в Москве. «Весь облик скульптуры, — пишет она, — весьма сходен с изображением женщины в ритуальной позе, которое встречается в якутской резной кости. Та же сосредоточенность, то же положение рук, охватывающих сосуд. Почти полная аналогия форм одежды» (Якунина, с. 91).
Деревянная посуда в XVIII — XIX вв. играла большую роль в быте якутов. Наиболее распространенными являлись сосуды в виде низкой чаши. В инвентаре дохристианских погребений встречены изделия для хранения мелких вещей, кумысные кубки, деревянные ложки и др. Среди них особенно нужно выделить небольшой чашевидный сосуд с ручкой (фото. 3). Аналогичная форма деревянной посуды изготовлялась еще в скифское время. Один такой сосуд найден в Туве (Дьяконова, 1976, с. 200, рис. 2). У монголов похожая деревянная чаша бытовала до начала XX в. (Там же, с. 211, рис. 10).
Таким образом, материалы из якутских погребений и поселений XVII — XVIII вв. во многом продолжили материальную культуру, представленную находками из поселений кулун-атахской культуры, ставшей основой развития якутской традиционной культуры XVII — XVIII вв.
Разбор инвентаря из якутских языческих погребений XVIII в. находит свои ближайшие аналогии в вещах из археологических культур сопредельных территорий, в основном датируемых поздним средневековьем. Притом подавляющее количество аналогий обнаруживается на вещах из Южной Сибири, преимущественно охватывающей районы Алтая и Верхнего Енисея в пределах X — XIV вв.
Известный нам сейчас археологический материал показывает, что некоторые архаические черты степной культуры дольше всего сохранялись у вилюйских и оленекских якутов.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Многовековой процесс сложения якутской народности и ее культуры можно разделить на два больших этапа — «доэтнический» и реально-исторический. В рамках формативного «доэтнического» этапа, предположительно протекавшего во второй половине I тыс. до н. э. на Алтае, складывались наиболее древние истоки якутской культуры. Эти субстратные истоки восходят к общей региональной культуре ранних кочевников Южной Сибири и Центральной Азии и хронологически охватывают две исторические эпохи — скифо-сибирский и гунно-сарматский. Так, в скифо-сибирском этапе у пазырыкцев Горного Алтая впервые появляются элементы древнетюркского комплекса: сопроводительное захоронение коней на северной стороне могильной ямы и вертикально вкопанные продолговатые камни с восточной стороны; ряд культурно-бытовых атрибутов кочевого хозяйства. В якутской культуре они сохранились через посредство древнетюркской среды в погребальном обряде, религиозно-мифологическом творчестве, в виде отдельных реликтов в предметах хозяйственного быта, украшениях, в стилизованных пережитках «звериного стиля».
Так как этнос формируется как некий самостоятельный социальный организм в рамках определенной этнолингвистической среды, то реально-исторический этап в этногенезе якутов начинается с древнетюркской эпохи. В этом плане, как отмечалось выше, скифо-хуннский этап как бы подготовил древнетюркскую эпоху, стал ее материальной и духовной основой. Тюркские основы создали общую структуру традиционной культуры скотоводов Лены, основу их языка. Но при всем этом древние тюрки Алтая - тугю не принимали прямого участия в происхождении якутов. Как показывает вышеизложенный материал, в их оформлении участвовали два тюркских компонента — южносибирский и прибайкальский. Первый из них был связан с древними кыпчаками. В начале н. э. они занимали районы Верхней Оби; ассимилировав, частью вытеснив племена большереченской культуры, вместе с угро-самодийскими племенами принимали участие в оформлении верхнеобской культуры (Савинов, 1984). Именно через древнекыпчакскую среду в верхнеобскую культуру могло проникнуть хуннское влияние, которое проявилось в предметах вооружения, быта, в устройстве поминальных тризн на кладбище, укладывание с трупоположением остова коня — шкуры жертвенного животного с оставленными в ней черепом и фалангами ног.1
Вместе с тем в богатых женских погребениях с конем, встреченных в памятниках одинцовского этапа верхнеобской культуры, несомненно, проявились пережитки погребального обряда пазырыкцев Алтая. Именно у верхнеобцев появляются отдельные предметы, ставшие в дальнейшем своеобразными индикаторами кыпчакской культуры, окончательно сложившейся в XI — XII вв. Кыпчакский комплекс в якутской культуре составили погребения с остовом коня (с конем), серьги в виде знака вопроса с длинным стержнем, гривны простые и с петлеобразными изгибами, некоторые виды геометрического узора угро-самодийского облика, металлические ажурные пришивные украшения на одежде, литые пуговицы в форме миниатюрных гирек. В «кыпчакском» комплексе наблюдается влияние и других раннесредневековых этносов Южной Сибири, в частности, уйгуро-телесских (погребения с конем). Звеном, связующим якутов с кыпчаками, видимо, выступает этноним «сака» с вариантами: сокы — сокко — соо — сактар — секелер, встречаемый, в родоплеменных названиях алтайцев, хакасов, томских татар и в самоназвании якутов — саха. В XI в. после откочевания на запад кыпчаков из южных районов Западной Сибири, небольшая часть их, двигаясь на северо-восток, принимает активное участие в этногенезе указанных выше народов. Процесс кыпчакизации (тюркизации) Енисейско-Обского междуречья, занятых в основном самодийскими племенами, хорошо проявляется на материалах Еловского могильника и Басандайки, датируемых XI — XII вв. В частности, в первом из них в материалах погребений с конем встречены поясные бронзовые бляшки в виде кольца с двумя рогообразными ответвлениями стилизованных головок. Аналогичные протоны-подвески обнаружены в якутских погребениях XVII — XVIII вв.
1 Близкий к нему обряд впервые встречен у хунну Забайкалья: во многих погребениях вместе с головами животных (в том числе и лошадей) находят фаланги ног, хвостовые и передние шейные позвонки этих же животных (Коновалов, 1976, с. 164).
Второй тюркский компонент, сыгравший значительную роль в происхождении якутов, составили курыканы Прибайкалья VI — X вв. Они представляли собой северное ответвление телесских племен, связанных с хунну. С курыканской средой якуты связаны обрядом трупосожжения, формами жилищ, толстостенными глиняными сосудами.
Сложение двуединой тюркской основы якутской культуры (южносибирский и прибайкальский) по всем данным происходило в северо-западном Прибайкалье, в бассейне Ангары, где смешивались кыпчакские, кыргызские, курыканские этнические компоненты. Этот процесс продолжался и на Верхней Лене. Следует в этой связи предположить о возникновении в начале II - тыс. особого региона на стыке районов Верхнего Енисея, Минусинской котловины, Приангарья, где смешивались разнородные тюркоязычные племена, создавая своеобразный «этнообразующий котел». В образовании этого «котла» деятельное участие принимали кыргызские племена (предки хакасов), потомки курыкан, (приангарские кури) предки якутов и западных бурят, предки тувинцев (дубо VI — X вв. — лесные уранкаты — оренгаи XIII в.), возможно, остатки загадочных алатов Енисея и Чулымы и пришлые кыпчаки. О пребывании здесь племен, связанных с кыпчаками, говорят некоторые археологические находки. Так, в частности, на Унгинском поселении в Приангарье обнаружены орнаментированные костяные обкладки колчанов, покрытые резными растительным, геометрическим и звериным узорами. Аналогичные костяные накладки считаются принадлежностью кыпчакских племен евразийских степей и датируются XIII — XIV вв. (Малиновская). То, что эти процессы происходили в первых веках II тыс. может также говорить типология вещей из якутских погребений XVII — XVIII вв.: удила, стремена и бронзовые Т-образные бляхи-накладки с растительным узором могут быть сопоставимы с аналогичными вещами из Южной Сибири, датируемыми XI — XIV вв.
Якуты являются типичными представителями центральноазиатской расы. Она занимает промежуточное положение между байкальской и южносибирской расами. И.И. Гохман выдвинул интересную идею, что «центральноазиатская раса сформировалась в результате метизации древней байкальской расы с европеоидной» (Гохман, 1980, с. 8). Основной зоной формирования данной расы явились Центральная Монголия и Забайкалье, периферийной по отношению к очагу ее формирования считаются Западная Монголия, Тува и Алтай. Касаясь времени возникновения центральноазиатской расы, Г.Ф. Дебец выдвинул предположение, что она образовалась в течение последних столетий (см.: Гохман, 1980, с. 11). И действительно, центральноазиатская раса не представлена ни у хунну, ни даже у кочевников Забайкалья IX — XIII вв. Таким образом, до прихода южных предков якутов территорию Якутии занимали представители байкальской расы.
С данными археологии и антропологии можно согласовать и языковой материал. В основу якутского языка был заложен какой-то древнетюркский огузский язык, близкий языку орхоно-енисейских памятников, который обособился в пределах V — VII вв., возможно, это был язык курыкан. По подсчетам С.Е. Яхонтова, применившего глоттохронологический метод, якутский язык отделился от общетюркского языка ранее других, примерно 1500 — 1600 лет назад (Яхонтов, с. 223). Сохранилось также влияние древнеуйгурского языка. О родстве якутского языка с языками народов Саяно-Алтайского нагорья говорит большой слой общей лексики, отсутствующий в других тюркских языках. Но языки народов Алтая относятся к кыпчакским, тогда как якутский, тувинский, дофский, отчасти хакасский, составляют уйгуро-огузскую группу тюркских языков («саянская группа»). Влияние саяно-алтайской среды в языке якутов проявляется также в сохранившихся в нем рудиментах самодийского и кетского происхождения. Таким образом, языковые данные подтверждают, что «некогда предки якутов принадлежали к числу тюрок Саяно-Алтая, и обитали по соседству с современными тувинцами, тофаларами, хакасами, шорцами, алтайцами и язык их имел те же фонетические особенности, что и язык их соседей...» (Рассадин, 1980). Во всех этих языках обнаруживается влияние какого-то древнего кыпчакского языка. Это закономерное явление — древние кыпчаки в последние века до н. э. занимали северные склоны Алтая.
Фонетические изменения в праякутском языке начались, по мнению Г.В. Попова, в IX в. и завершились в XVI в. Причиной этого явления могло стать влияние иноязычной среды. Установлено, что в оформлении языка якутов особую роль сыграли монгольские языки. Контакты тюркоязычных предков с монголоязычными группами происходили в разных местах. Первое соприкосновение их, возможно, произошло на Саянах с туматами и ойратами, которые жили в верховьях Енисея XII — XIII вв. Вероятно, в то время в состав ойрат-калмыков вошли тюркоязычные сохады. В дальнейшем началось мощное влияние какого-то восточного монгольского языка на якутский язык.
По тем же языковым данным, в Прибайкалье или верховьях Лены предки якутов и пробурятские племена испытали влияние тунгусо-маньчжуров. Дальнейшие эвенкийские привнесения в язык, культуру якутов продолжались уже в бассейне Сред ней Лены.
В сложении якутской народности принимали участие и автохтонные компоненты.
По новым археологическим данным, первые поселения скотоводов, с которыми связывается якутская культура, датируются XIV — XV вв. Они объединены нами в одну кулун-атахскую культуру. В общем облике материальной культуры кулун-атахцев наблюдаются синтезированные истоки местной культуры раннего железного века при явном преобладании скотоводческой культуры.
Кулун-атахская культура состоит из довольно устойчивых компактных вещей. Пока четко не прослеживаются здесь отдельные компоненты монголоязычных скотоводов, с которыми, по данным языковедов, столкнулись тюркоязычные предки якутов. Возможно, на Среднюю Лену переселялись скотоводческие племена, сохраняя еще двуязычье и одновременно вступая в связь с местными племенами. В этом смысле здесь продолжался, процесс консолидации племен, который завершился в XV — XVI вв. сложением якутской народности.
