Пятнадцать лѣтъ въ Нижнеколымскомъ краѣ.

1843 — 1857 гг.

Аргентовъ Андрей Ивановичъ

(Изъ воспоминаній священника.)

«Сибирскiй вѣстникъ» №58, 22 мая 1887

... Туземцы любятъ свой край отъ души, какъ отъ души только можетъ любить свой отеческій кровъ неизбалованный еще ребенокъ.

Свобода совѣсти, свобода дѣйствій, родина святая, воля дорогая, просторъ безграничный, — вотъ что нравится туземнымъ племенамъ, которыя, на глубокомъ сѣверо-востокѣ Сибири, живутъ особнякомъ отъ остальнаго міра, и по вѣроисповѣданію, языку, правамъ и привычкамъ составляютъ свой особый міръ и вянутъ, не разцвѣтши. Съ одной стороны, именно съ востока и сѣвера, край замкнутъ, отдѣленъ отъ остальнаго міра ледяными морями; съ другой стороны, съ запада и юга, онъ также замкнутъ залегающими тамъ верстъ на тысячу, трудно проходимыми топями и дебрями, и сомкнувшимися цѣпью въ сплошныя гряды скалистыми горами съ ихъ безпривѣтными гольцами и сопками, какъ называютъ тамъ вершины утесовъ, лишенныя всякой растительности, кромѣ развѣ какихъ нибудь ползучихъ лишаевъ.

Край этотъ, однако, не забытъ у Бога. Осязательнымъ, нагляднымъ тому доказательствомъ служить то, что здѣсь «водятся» разные люди, бродящіе по дѣвственнымъ дебрямъ, подобно птицамъ небеснымъ, и при томъ, довольные судьбою люди.

Край не производитъ ни хлѣбныхъ растеній, ни питательныхъ злаковъ, кромѣ весьма немногихъ, совершенно дикихъ, каковы: макарша, сардана, съѣдобная осока и тому подобныя дикія растенія, которыя могутъ бытъ употребляемы человѣкомъ въ пищу только по нуждѣ. Но, по нуждѣ, чѣмъ не приходится питаться человѣку? По нуждѣ, якутъ сосновую кору ѣстъ, чтобы хоть брюхо обмануть. Юкагиръ ѣстъ сладкіе прутки тальничные на Анюѣ. На Шелагскомъ мысѣ чукча ѣстъ тальничный листъ съ ворванью. Съ тою же ворванью не разъ и самъ я ѣлъ ягель какой нибудь и заячій stercus, да и мало ли еще чего такого тамъ, и, разумѣется, доволенъ даже былъ. Иной доволенъ былъ, пожалуй бы, и лебедою, гдѣ есть лебеда, а тамъ и ее не имѣется. Но, все то, что есть тамъ, что изъ растительнаго міра я перечислилъ, — все это, вмѣстѣ взятое, равняется нулю, при рѣчи о правильномъ народномъ продовольствіи. Ближайшій хлѣбный рынокъ — Якутскъ, отъ Нижнеколымска 2600 верстъ наисквернѣйшаго пути. Понятное дѣло, частному лицу такой хлѣбъ не подмога въ Нижнеколымскѣ, а и тѣмъ паче на какомъ нибудь Чаванѣ и Шелагскомъ мысѣ.

— Но вѣдь вотъ же живы чѣмъ-то люди тамъ?

— Рыбою, преимущественно, довольствуемся мы, и безъ хлѣба и безъ соли.

Здѣсь водится, и притомъ въ изобиліи, лучшая въ мірѣ рыба, по вкусу: омуль, хайрюзъ, чиръ, муксунъ, нельма пудовая, стерлядь пятичетверная, пелядь, сельди. Главное продовольствіе — омуль, муксунъ и особенно сельдь, «наша манна благодатная».

И точно сельди здѣсь напоминаютъ библейскую манну, въ какомъ смыслѣ? — Вкусная рыба, питательная, сочная, нѣжная (къ лежкѣ не способна), и такъ изобильна, что, въ добрые годы, безъ большаго труда остается лишь черпать ее изъ рѣки, какъ изъ садка, брать, какъ изъ амбара, сколь кому угодно и надо. Но всегда ли годы добрые у насъ? И черныя, самыя черныя междулѣтiя не рѣдкость.

Лоси водятся (сахатый — по туземному, «казакъ»). Полевыхъ оленей много. Горные бараны еще не вывелись. Зайцевъ много, русаковъ нѣтъ впрочемъ, а черные зайцы рѣдкость, какъ и бѣлыя бѣлки. Напротивъ, мышь-альбиносъ встрѣчается часто, особенно въ приморской полосѣ, по припайку Алазейскаго лимана.

Немаловажное подспорье по продовольствію составляютъ тюлени, по туземному — нерпа. Затѣмъ, — моржи (извѣстны болѣе чукчамъ) и извергаемые моремъ киты.

Водоплавающая птица во множествѣ появляется въ весеннее время и лѣтомъ. Гуси разные, лебеди, утки. Палками бьемъ, собаками травимъ, табунами въ огородъ (какъ барановъ) загоняемъ, — честное слово, повѣрьте!.

Бѣлаго красноброваго тетерева, по туземному кабео, куропандя, налетаетъ тьма. Птицъ этого рода (кабео, куропандя) изъ одной мѣстности въ другую переноситъ вѣтеръ. Не туда она летитъ, куропандя красноглазая, куда хотѣла бы сама, а куда несетъ ее вѣтеръ. То же слѣдуетъ сказать о домашнихъ оленяхъ. На открытой тундрѣ снѣговая буря гоняетъ ихъ, и вовсе угоняетъ безвозвратно иногда, цѣлыми стадами. Но рѣчь о куропандѣ, о бѣлыхъ тетеревахъ. Нежданно они появляются цѣлою массою тамъ, гдѣ наканунѣ не было и одного, и вотъ тутъ-то у заголодалаго юкагира начинается праздникъ обжорный.

Птичьи яйца извѣстны, какъ лакомство, какъ роскошь стола. Съ кузовомъ, бывало, ходишь по притонамъ; собираешь гусиныя, лебединыя, утиныя яйца, какъ въ иныхъ мѣстахъ собираютъ грибы. А вотъ грибовъ-то тамъ самая малость; да мы даже брезгуемъ ими, кромѣ мухомора, впрочемъ, которымъ мы дорожимъ: 1, 2, 3 рубля за штуку дать готовы.

Только яйца чаекъ достаются не легко. Приморскія чайки гнѣздятся по неприступнымъ отвѣснымъ утесамъ. Поглядишь, бывало, на чаячью колонію, открыто расположенную гдѣ-то, тамъ (око видитъ зубъ нейметъ), да и мимо, бывало.

Отъ чаекъ до орла — крюкъ не великъ. Сдѣлаемъ экскурсію сюда. — Какъ охотимся мы на орла? Его не подкарауливаемъ мы, не скрадываемъ, изъ-за куста не бьемъ. Грѣшно. Охотникъ открыто идетъ на орла. Дѣлаетъ три остановки, каждый разъ приговаривая:

— «Эй, орелъ, ты видишь, я къ тебѣ иду; мнѣ нужны для стрѣлъ твои перья золотыя». — Если послѣ третьяго предостереженія орелъ не улетѣлъ — позволяется стрѣлять, по нашему закону. Безъ этой предосторожности бить орла, значитъ бить свое счастье. Такъ по нашему закону.

И рыбы, и звѣря, и птицы довольно. Но всегда ли? Говорю, и черныя междолѣтія не рѣдкость. Вотъ птица улетѣла, звѣрь ускользнулъ, рыбы неуловъ. Черная година. Поблекъ юкагиръ, померкли глаза. Неоткуда ждать поддержки, развѣ изъ казны? О, помилуй, Царь небесный. Но объ этомъ послѣ.

Главное обезпеченіе народнаго продовольствія — рунная рыба. Она поднимается съ моря. Въ самомъ морѣ не производится рыбныхъ промысловъ, за неумѣніемъ и неимѣніемъ средствъ.

Чтобы съ моря въ рѣку руно поднялось, — требуется счастливое совпаденіе доброй воды, добраго погодья, добраго безледья въ рѣчныхъ устьяхъ и по морскому лиману. При совпаденіи всѣхъ этихъ условій, надѣемся, годъ будетъ сытый.

Но рѣчное устье обмелѣло, заметанное иломъ; вода мала, лиманъ заваленъ льдомъ: руно не входитъ въ рѣку, оно куда-то въ сторону направилось, невѣдомо куда. Морскіе пути рунной рыбы не изслѣдованы здѣсь. Знаемъ, рыба съ запада приходитъ къ намъ на Колыму, съ Индигирской, съ Ленской стороны; еще мы знаемъ только, — рыба поднимается, или не поднимается въ рѣку.

Вѣроятно, стерлядь, омуль, нельма и муксунъ приходятъ съ запада. Но сельди здѣшнія, колымскія, принадлежатъ къ особой породѣ. Крупныя онѣ, что байкальскій называемый омуль, 5—6 вершковыя, считая съ головою и хвостомъ. Есть предположеніе, что наши сельди, по крайней мѣрѣ, частію, зимуютъ въ приколымскомъ лиманѣ. Наша догадка. Она основана на фактѣ, что въ желудкѣ тюленей, тамъ пойманныхъ передъ весною, находили сельдевыя кости.

Послѣ нереста, то есть выметавъ икру, рунная рыба спускается (плавится, поплавная рыба) внизъ по рѣкѣ, начиная съ половины сентября, и въ октябрѣ залегаетъ на зимовку въ ямахъ, — ямная рыба. Очень вѣроятно, что и рыба, передъ весною находимая въ желудкѣ тюленей, принадлежитъ къ разряду ямной рыбы.

Вредятъ рыбному промыслу низовыя воды, когда море пучитъ — спираетъ рѣку, которая въ такомъ случаѣ (Колыма) на сотню верстъ и болѣе останавливается въ своемъ обычномъ теченіи, затопивъ ложбины, снявъ притоманныя мѣста. Вредятъ и вѣтры, производя большое волненіе на 3—7 верстной ширинѣ рѣки. Отсюда выходитъ, что и по входѣ рунной рыбы въ рѣку, вѣренъ не всегда еще уловъ на Колымѣ.

Колыма — главная рѣка здѣшняго края. Протяженіе ея, отъ истоковъ до Ледовитаго моря, въ которое она впадаетъ, полагаютъ 1700 верстъ.

Такъ или иначе, а черныя междолѣтія не рѣдкость здѣсь. Неупромыслица тоже не рѣдкость. За каждою неупромыслицею слѣдуетъ, — вѣчная ея спутница, — голодовка за голодовкою, и вмѣстѣ съ нею, горячка голодная грядетъ; за горячкою, и рядомъ съ нею, слѣдуетъ убійственный тифъ.

При появленiи голодной горячки, на продовольствіе народу отпускается казенный хлѣбъ, по три и по пяти фунтовъ на человѣка въ мѣсяцъ. Конечно, отпускъ этотъ дѣлается съ разрѣшенія областного правленія, до котораго отъ Нижнеколымска 2600 верстъ. Туда (въ Якутскъ) пошлютъ, сюда пришлютъ бумагу, — въ ожиданіи мѣсяца три.

Конечно, хлѣбъ казенный раздается народу въ видѣ невозвратнаго, безнадежнаго долга, за неимѣніемъ средствъ къ уплатѣ, при совершенномъ обнищаніи народа, при полномъ безземеліи крестьянъ, обязанныхъ, впрочемъ, исполнять всѣ крестьянскія повинности. И староста у нихъ есть свой, и писарь свой.

Но, Богъ мой, что за хлѣбъ казенный тамъ во время оно раздавали голодному народу, да, вѣроятно, и теперь не лучше! Употребляемое голодными юкагирами худое маняло не могло бытъ хуже казеннаго хлѣба, по нуждѣ купленнаго мною, пудъ за 4½ рубля серебромъ. Зеленыя комья съ рѣчнымъ иломъ. Болтушку дѣлалъ я, собака голодная понюхала, а лакать не стала. Полагаю, — то былъ казенный запасъ доставки 1827 года, сберегавшійся двадцать лѣтъ. Вѣроятно, впрочемъ, теперь ужъ лучше стало тамъ. Мнѣ писали, что теперь и священники тамъ съ хлѣбомъ стали, казенный паекъ получаютъ.

Голодная горячка обрѣдѣла массу народную, а кто остался живъ — оцѣнимъ. Отъ безкормицы, рабочій скотъ весь передохъ (собаки). Не на чемъ стало ѣздить въ лѣсъ за дровами. И послѣдняя одежонка (лопотишка) ушла къ кулаку за ѣдушку. А кулаки вотъ есть же и тамъ, благодѣтели наши, кормильцы. При мнѣ было всего два—три кулака.

Что за климатъ! Зима со своими мятелями и бурями снѣговыми тянется 9½ мѣсяцевъ, затѣмъ 2½ мѣсяца стоитъ одна банная сырость, и это называется тамъ «кіясное ѣто», то-есть, красное лѣто, когда въ банной атмосферѣ носится повсемѣстный туманъ невзрачныхъ, мелкихъ, надоѣдливыхъ, кровожадныхъ насѣкомыхъ, каковы тамъ комары и мошкара. Не знаешь покоя отъ нихъ ни ночью, ни днемъ, ни дома, ни въ полѣ, ни въ лѣсу. Оттого тамъ въ лѣтнее время ходитъ каждый, прикрывшись сѣткою волосяною, похожею нѣсколько на сѣтку пчеляка. И дома у себя съ дымокуромъ сидимъ. За то тамъ нѣтъ ни блохъ, ни таракановъ; за то тамъ лѣтнею порою «солнце незаходимое».

Зима суровая, лѣто не мягкое, да и весь тамъ годъ — нижнеколымскій годъ. Средняя температура по R. — 8° ниже нуля за 12 мѣсяцевъ и ниже 30° за декабрь и январь. Въ маѣ, въ іюнѣ — день безсмѣнный; въ ноябрѣ, въ декабрѣ — безсмѣнная ночь; въ апрѣлѣ, въ іюлѣ — заря съ зарею сходится. Картинно, поэтично; никакая фантазія создать лучшей картины не можетъ.

Что за климатъ! Не встрѣчаешь даже сосны, ни пихты, ни ели — этихъ растеній крайняго сѣвера. Береза превратилась въ ерникъ, ольха — въ низкорослый кустарникъ, сибирскій кедръ великолѣпный превратился въ сланецъ. Широкая полоса земли, примыкающая къ морю, остается вовсе безъ древесной растительности. Это и есть собственно тундра, поросшая ягелемъ, подернутая болотистымъ мхомъ и ползучими лишаями.

Попытки развести огородныя растенія; картофель, рѣпу, капусту, оказались совершенно безплодными.

Пятьсотъ верстъ юго-западнѣе Собачьяго острога*), въ Среднеколымскѣ, разъ какъ-то уродилась рѣпа съ чайное блюдце, картофель съ грецкій орѣхъ; ячмень и конопля дали хорошій ростъ и цвѣли. Судя по этимъ опытамъ, стоило бы тамъ заниматься травосѣяніемъ и разведеніемъ картофеля. Травосѣяніемъ никто не занимается тамъ за изобиліемъ естественныхъ луговъ и богатыхъ тучною травою пастбищъ. Подъ картофель, и вмѣстѣ съ рѣпою, во всемъ Колымскомъ округѣ (не менѣе любой изъ внутреннихъ губерній) занимается только грядка одна — 3½ аршина.

*) «Собачьимъ острогомъ» въ старинныхъ документахъ именуется Нижнеколымскъ.

Видимо, культурнымъ растеніямъ не родъ тамъ и не водъ. Видимо, дѣятельность растительнаго міра съуживается тамъ и замираетъ. Можетъ быть, не замираетъ ли тамъ и человѣкъ точно такъ же всегда зависящій во многомъ отъ климата и почвы?

Таковы, въ общемъ, географія края, климатъ, растительность и средства продовольственныя. Не только выродилась растительность, но и русское племя превратилось въ кочевое, потому только не бродячее, что у русскихъ нѣтъ почти другого тамъ рабочаго скота, кромѣ собакъ; а собачье хозяйство требуетъ нѣкотораго прикрѣпленія къ мѣсту, требуетъ жизни сидячей, хоть тѣни того, что собственно составляетъ осѣдлость. Русскій человѣкъ уподобился юкагиру, по способу пропитанія и образу жизни. Ближайшая причина этого — необезпеченность народнаго продовольствія и тѣ особенности, какія свойственны собачьему хозяйству.

Въ Нижнеколымскѣ съ два десятка лачугъ, ни одна не крытая. Въ зимнее время ледяныя окна, въ лѣтнее — изъ налимьей шкуры. Печи (чувалы, камины) деревянныя, обмазанныя глиною. Такія же и трубы печныя. Онѣ, вмѣсто вьюшки, затыкаются кожаною затычкою. Отъ пожаровъ Богъ хранитъ.

Церковь? Объ ней я буду говоритъ подробнѣе въ другое время. — Утварь изъ Анадырска. Это какъ могло случиться?

Въ 1747 году маіоръ Павлуцкій въ Анадырскій острогъ тьму тьмущую нагналъ народа. Противъ чукчей дѣло шло. Всю эту тьму тьмущую побили чукчи и самого Павлуцкаго (14 марта 1747 года) убили. Полковника Ибакланику послали туда; и полковника убили чукчи. До «янараловъ» не дошло, а то непремѣнно наша бы взяла, и чукчи не хвалились бы своей побѣдой.

Тогда, послѣ Ибакланику, наши махнули рукою: Нестоитъ-де связываться съ дураками! — Анадырскъ былъ закрытъ, церковь упразднена, утварь церковная переведена въ Нижнеколымскъ.

Въ Анадырскѣ былъ шестисотный гарнизонъ. При упраздненіи Анадырска, военное орудіе (мортиры, пушки) тамъ зарыты въ землю. Это — со словъ столѣтняго Андрея Кобелева. Онъ — анадырскій уроженецъ; тамъ выросъ, многое помнитъ, многое видѣлъ; нынѣ онъ — штатный чукотскій переводчикъ (1841 г.), сотникъ. При разрушеніи Анадырска, онъ уже мальчуганомъ былъ. Когда чукчи штурмовали Анадырскъ, пуская въ осажденныхъ тучи стрѣлъ, Кобелевъ костянки (стрѣлы) подбиралъ. Еще разсказывалъ онъ мнѣ: «Когда крестъ, снятый съ церкви, спустили на рѣку Анадыръ, крестъ не утонулъ и не легъ, а стоймя остановился на водѣ; старики изъ сего заключили о будущемъ возстановленіи церкви и креста въ Анадырскѣ». Но будемъ продолжатъ о Нижнеколымскѣ.

Жители набираются сюда (Нижнеколымскъ) передъ весною только. Въ другое время, здѣсь священникъ безъ причта, фельдфебель безъ команды, и одна купчиха безъ товара и денегъ. Пусто, скучно, хоть бы съ вахтеромъ познакомиться! Сей стражъ казеннаго добра — природный русскій человѣкъ. Онъ среднихъ лѣтъ, безъ бороды (не выросла), какъ и всѣ безбородые туземцы; средняго роста, сухощавъ, держится прямо, имѣетъ хорошее (дальнобойное) зрѣніе, легокъ на ходьбѣ. И зимою и лѣтомъ онъ носитъ мѣховую шапку (малахай). На плечахъ — камлея у него; а холодно, онъ парку надѣваетъ, куклянку, сутуры. Я описалъ туземный типъ и туземный туалетъ. Осталось прибавить: сорочки у вахтера на грѣшномъ тѣлѣ не случилось.

Тяжелымъ бременемъ упали на туземца нѣкоторыя изъ земскихъ повинностей. Напримѣръ — почтовая гоньба, которую здѣшніе обыватели отбываютъ натурою, за сотни верстъ гоньбу подводную гоняя. Везутъ они исправника, священника, лекаря, оспопрививателя, гонца, арестанта, чиновника особыхъ порученій, почту, и все это обязательно, и все это за-даромъ, не получая прогоновъ. Да, и почту возятъ тамъ безмездно. Это дѣлается такъ:

Фельдфебель, въ рукахъ котораго сосредоточена вся мѣстная администрація, чрезъ нарочнаго требуетъ очереднаго обывателя съ собаками въ Нижнеколымскъ, на примѣръ, изъ Кабачковой, деревни въ три двора, 120 верстъ отъ Нижнеколымска. Отсюда (изъ Нижнеколымска) обыватель отвозитъ почту съ казакомъ вверхъ по Колымѣ до урочища Кресты, верстъ отъ Нижнеколымска съ 240. Итого, отъ дома и родной семьи, оставленной на Божій произволъ (храни Никола!), 360 верстъ. Обратнаго пути отъ Крестовъ до Кабачковой — 360, а всего, взадъ и впередъ, 720 верстъ. Независимо отъ сего, съ тѣхъ же обывателей взимается денежная повинность за отбываніе почтовой гоньбы. Такъ было въ годы 1843—1856.

При подавляющихъ экономическихъ условіяхъ, когда край не можетъ пропитывать себя, народъ не можетъ рости и множиться. Довольно, если онъ поддерживалъ бы свое существованіе и свою численность; но и въ этомъ отношеніи я сомнѣваюсь: скорѣе приходишь къ выводу, что населеніе не поддерживаетъ численности своей естественнымъ нарожденіемъ, и колонизація извнѣ тоже была бы усиліемъ тщетнымъ. Однѣ племена вымираютъ — чуванцы и разныхъ родовъ юкагиры, осѣвшіе по Анюямъ и рѣкѣ Омолону; другія туземныя племена ужъ вымерли: омоки, чавачи, шелаги.

У алазейскихъ юкагировъ сохранилось преданіе, въ свое время отмѣченное мною, что шелаги были некрещеный народъ, русскаго происхожденія. Еще я слышалъ тамъ, что не чукчи, а русскіе съ Шелагскаго мыса въ байдарахъ приплывали громить Колыму.

Сохранилось преданіе, что омоки были очень, очень многочисленное племя, — «какъ комары». «Ледъ зимній трещалъ у нихъ подъ ногами, когда собирались они на народныя игрища и для совѣщаній». Нынѣшнимъ юкагирамъ не до народныхъ игрищъ. Не тѣ времена. И некому собираться, и нечего ѣсть имъ, и не во что одѣться по праздничному. Обезлюдился край, обѣднѣлъ (та же исторія и съ Камчаткой). Но какъ же всего доставало древнимъ омокамъ?

Есть данныя, заставляющія предполагать, что Ледовитое море здѣшнее когда-то было не столь ледовитымъ, какъ нынѣ. Колымскій лиманъ лежалъ на 120 в. южнѣе, чѣмъ лежитъ онъ теперь.

Сохранилось смутное преданіе у аборигеновъ, подтверждаемое ископаемыми костями разныхъ домашнихъ животныхъ, что, давно-давно, когда то, въ краѣ были овцы, лошади, рогатый скотъ. Это даетъ поводъ думать, что, въ былыя времена, иныя здѣсь климатическія условія были. А при иныхъ условiяхъ и все иное было.

Большія партіи обязательныхъ переселенцевъ, которые въ прошломъ столѣтіи были присланы сюда и здѣсь водворены, вымерли всѣ безъ остатка. Одна такая партія состояла изъ 160 человѣкъ.

Здѣсь даже не держится скотъ выписной. Въ прошломъ столѣтіи, нѣкій несчастный баронъ (изъ государственныхъ преступниковъ, современникъ графа Головкина, умершаго въ Среднеколымскѣ) сосланный въ Собачій Острогъ (здѣсь и умеръ), выписалъ сюда изъ Якутска сотни головъ рогатаго и коннаго скота. Не остаюсь и копыта. Все пріѣли голодные годы.

Въ 1817—1819 годахъ, сотникъ Третьяковъ выписалъ изъ Якутска 120 головъ рогатаго и коннаго скота. Не осталось и копыта. Все пріѣли голодные годы.

Казакъ Семенъ Котельниковъ (это ужъ мой современникъ) расплодилъ 160 штукъ коннаго скота. Въ одну несчастную зиму (подножный кормъ заледенѣлъ, какъ выражаются тамъ), весь этотъ скотъ передохъ отъ безкормицы.

Добровольно водворившіеся здѣсь бѣглецы, вольница разная, промотавшіеся торгаши, ссыльные разные, недавніе поселенцы, сами они и дѣти ихъ, — вотъ наличные представители русскаго племени въ краѣ.

Не всѣ такіе. Міръ не можетъ только гущею единою держаться. Конечно, есть и люди препочтенные. Имъ я шлю поклонъ, кто живъ; а кто умеръ, вѣчная память!

Всѣ они, силою вещей, превратились въ жалкихъ кочевниковъ, рыболововъ, звѣролововъ. Народъ — ихтіофаги, и собачье хозяйство у нихъ завелось. Ясная аналогія того, что выше мы сказали о березѣ, ольхѣ, кедрѣ...

Достаточно трехъ лѣтъ постояннаго тамъ пребыванія, что бы превратиться въ кочевника; 15 лѣтъ (я пробылъ тамъ 15 лѣтъ) достаточно вполнѣ, чтобы окончательно объюкагириться, если не вовсе одичать. Такъ этому и быть должно въ обособленной странѣ собачьяго хозяйства.

Старые мои друзья, пріятели обидятся ли замѣчаніемъ моимъ? Я описываю край, а не друзей моихъ почтенныхъ, добрыхъ, которыхъ не забылъ и не забуду, будь тамъ на Чаванѣ въ Чукоціи они, будь они на Колымѣ.

Говорю, пятнадцать лѣтъ я пробылъ тамъ. Объюкагирился преизрядно. Когда затѣмъ я прибыль въ Иркутскъ, за бѣлаго медвѣдя въ Иркутскѣ слылъ.

Забавная исторія на первыхъ порахъ со мною стряслась въ Иркутскѣ. Генералъ-губернаторъ Восточной Сибири (графъ Амурскій) пожелалъ на «бѣлаго медвѣдя» поглядѣть. Генеральскій экипажъ ко мнѣ, за мной, послать изволилъ и нѣкоего дѣйствительнаго статскаго совѣтника. — Генералъ зоветъ. — Вотъ, думаю, бѣда бѣдущая! Кто ихъ зналъ, зачѣмъ зовутъ? Не упереться ли?... А впрочемъ, все благополучно обошлось. Графъ милостиво принялъ бѣлаго медвѣдя, милостиво говорилъ, много сдѣлалъ мнѣ добра.

Въ Нижнеколымскомъ краѣ есть множество озеръ большихъ и малыхъ. Обстоятельство очень благопріятное для хозяйственнаго разведенія и содержанія рыбы. Но объ искусственномъ разведеніи и содержаніи рыбы юкагиру не приходило и на умъ. Всѣ тамъ думу думаютъ одну: не какъ бы рыбу разводить, а какъ бы рыбу изводить, и это удается имъ вполнѣ. Разные вредные способы придуманы у нихъ на этотъ счетъ. Самый зловредный въ томъ состоитъ, чтобы губить рыбу багульникомъ (Іedum palustre — растеніе изъ семейства родендроновъ). Его спускаютъ съ камнемъ въ озеро подъ ледъ. Багульникъ одуряетъ рыбу, которая затѣмъ, ошалѣвъ, поднимается съ зимнихъ логовищъ своихъ, дохнетъ, лѣзетъ вонъ изъ воды. Озеро стаётъ безрыбнымъ, и въ ночь ужъ послѣ — ни молявки. Этимъ варварскимъ способомъ и другими, не менѣе варварскими, во многихъ озерахъ рыбу извели.

Наше правило такое: досталось бы намъ, а тамъ опослѣ — хоть трава не рости!

И не стало рыбы тамъ во многихъ озерахъ, какъ во многихъ внутреннихъ губерніяхъ не стало лѣса, казавшагося неистощимымъ.

Рыба въ озерахъ повывелась, а съ моря въ рѣку не всегда поднимается руна.

Звѣрь повывелся при многомъ множествѣ охотниковъ. Что человѣкъ тамъ, то и охотникъ, да вѣдь какой, онъ этимъ только и живетъ и дышетъ. Звѣрь истребленъ винтовкою, петлею, лукомъ, пометомъ, пастями, черканомъ, клепцою, гоньбою, поколюгою, ямой, роскопкой. И если одинъ охотникъ устраиваетъ сотни ловушекъ, приходится повѣрить, что лѣсъ запруженъ огородами, самострѣлами и всевозможными тамъ ухищреніями, чтобы звѣря обмануть.

Повывелся звѣрь, а иной отшатился, чему способствовали также лѣсные и тундренные пожары.

Замѣтить случилось еще, что млекопитающія животныя гибнутъ отъ голода и эпидемій. Рѣчь о полевыхъ животныхъ. Птица гибнетъ отъ голода и отъ снѣговыхъ мятелей лѣтнихъ. Массами гибнутъ ласточки, утки, пловунцы и разная пернатая мелкота. Періодически дохнетъ рѣчная рыба и сама собою, безъ юкагирскаго усердія. Верхъ брюхомъ начинаетъ плавать сперва, даже въ такой большой рѣкѣ, какова Колыма, а потомъ и капутъ. Снегъ.

Не стало рыбы, не стало звѣря, не стало птицы. Всего этого не стало сравнительно съ тѣмъ, конечно, что прежде здѣсь бывало, что помнятъ старики.

Бѣлые гуси, — это помнятъ еще старики, — на Алазейской тундрѣ, бывало, — «какъ снѣгъ бѣлѣетъ сколь глазъ стигетъ». — Тогда—какъ снѣгъ, а нынѣ ни снѣжинки. Бѣлыхъ гусей теперь у насъ не стало вовсе (только пролетомъ видали), сѣрые обрѣдились, то же и лебеди и утки. Всего умалилъ Богъ!

Однако же, ходъ дѣлъ таковъ: племена тамъ вымираютъ, животная живность сокращается, растенія вырождаются, русскій человѣкъ дѣлается юкагиромъ. Земля закоченѣлая, и море тамъ — Ледовитое море.

Отдаленность хлѣбнаго рынка, казенныя недоимки, купеческіе долги неоплатные, необезпеченность народнаго продовольствія, безземеліе крестьянъ, подворная гоньба, вотъ экономическія тяготы страны. Край не кормитъ себя, и это тамъ гдѣ народонаселеніе такое рѣдкое, — едва ли приходится по одной человѣческой душѣ на квадратную версту.

Тяжелъ строй житья — бытья Нижнеколымскаго края и, при существующихъ условіяхъ, не сулитъ онъ улучшеній впереди.

Но туземецъ не унываетъ, отчаяніе — не его удѣлъ. Что поддерживаетъ бѣдняка? Безпримѣрная безпечность и образцовая беззаботность. Ничего онъ не имѣетъ, голоденъ, едва прикрытъ кожаномъ, но онъ не унываетъ. «Буатъ лисичку Богъ подастъ». Такъ онъ разсуждаетъ, тянетъ андылку и, при первой же встрѣтившейся оказіи, превесело поетъ и пляшетъ на вечеринкѣ.

Андылка — вокальное выраженіе затаенныхъ думъ, посредствомъ завыванія, безъ словъ.

Одинъ миссiонеръ подмѣтилъ, что «всякъ ропщетъ тамъ у нихъ и на всѣхъ и на все, а самъ на себя никогда не поропщетъ». Выходитъ, —  всякъ отдѣльно доволенъ самъ собою, и лишь своимъ сосѣдомъ недоволенъ.

Безпечность показываетъ, что человѣкъ не сознаетъ своего положенія.

На 1900 нижнеколымскихъ прихожанъ обоего пола, въ 1844 году приходилось семь человѣкъ 70—80 лѣтъ, одинъ человѣкъ 90 лѣтъ, одинъ человѣкъ 100 лѣтняго возраста и одна корякская вдова 116 лѣтъ.

Значитъ, смертность однихъ уравновѣшивается въ нѣкоторой степени устойчивостію другихъ. Значитъ при данныхъ условіяхъ, обезпечивающихъ тамъ народную жизнь, должна быть какая либо норма въ численности населенія; свыше этой нормы, излишнему населенію приходится или вымирать, или выселяться. Бѣдные юкагиры, по неразвитости своей предпочитаютъ первое. Они унаслѣдовали духъ и привычки отцовъ.

Иное дѣло люди русскіе. Многіе изъ нихъ не прочь бы разстаться съ собачьимъ хозяйствомъ, и — помню даже я, — иные затѣвали переселеніе на Амуръ. Но дѣло это замялось, по независящимъ отъ народа обстоятельствамъ. Опасались, чтобы, малолюдный край не обезлюдился вовсе.

Замѣчено, что употребленіе туземной превосходной рыбы производитъ половое влеченіе. Замѣчено, что, если уловъ рыбы постоянный, годовъ 5—7 и все обстоитъ благополучно — ребятишки въ народѣ появляются и растутъ, какъ грибы. Особенно много незаконнорожденныхъ, которые, неизвѣстно почему, подраздѣляются на отческихъ и дикихъ насидышей. Но одинъ голодный годъ, — и все юное поколѣніе сметается съ лица земли, причемъ достается и не юному поколѣнію. Смерть не разбираетъ возрастовъ, голодъ не знаетъ поколѣній.

Болѣзни: тифъ, корь, оспа, сифилисъ, elephantia, цинга, жиганка, омеряки. Сюда же приходится причислить и нѣкоторые физіологическіе недостатки, отличающіе туземца.

Туземный тифъ не что иное, какъ вторая степень голодной горячки. Третья степень — смерть.

За неимѣніемъ врачебныхъ средствъ, суевѣрный, хотя и крещеный народъ, во время тифозной эпидеміи, какъ и вообще во время всякой хвори, пробавляется темнымъ шаманствомъ, въ которомъ однако же можно поискать и сторону не темную. Отбросивъ предразсудокъ на минуту, взглянемъ безъ пристрастія на дѣло.

Въ краѣ нѣтъ фельдшера, аптекаря, лѣкаря; нѣтъ акушерки на тысячу верстъ. Повитухой стаетъ, кого случай послалъ и крайняя нужда. Вотъ собачьихъ коноваловъ много тамъ, много и доморощенныхъ дантистовъ; зубы наговоромъ полѣчить. Ирля берля — никъ; ирля берля — шикъ.

Православный священникъ одинъ на тысячу верстъ, конечно, всячески почтенный человѣкъ, домашнее образованіе получившій. Шаманы тоже не учились въ семинаріи, — самородки. Но ихъ много и они всегда подъ руками. Услужливый народъ и, можно сказать, стоятъ они на твердой почвѣ. Поѣзжай за священникомъ 100—200 верстъ, а шаманъ — тутъ и есть, свой братъ. Только знаменитые шаманы зырянскаго отродья со своими бубнами славятся далеко гдѣ-то за горами, а дюжинные шаманы найдутся въ каждой деревушкѣ.

Всегда смышленый, самородокъ этотъ (шаманъ), служа свои молебны, съ тѣмъ вмѣстѣ служитъ, сознательно ли, нѣтъ ли, дѣйствительную службу своему паціенту, и хоть изрѣдка даетъ больному дозу какихъ нибудь испытанныхъ цѣлебныхъ веществъ. А самое главное — визитъ его.

Однимъ своимъ визитомъ много пользы дѣлаетъ шаманъ больному. Влiяетъ на воображеніе страдальца благотворно, поддерживаетъ духъ, возбуждаетъ надежду, успокаиваетъ. Ободряетъ ближнихъ, которые, пожалуй, готовы малодушно бросить страдальца, оставить на съѣденье комарамъ. Жажда, тоска и сумасшествіе доканали бы его. Безчеловѣчно это было бы, убійственно, какъ невинному приговоръ заживо къ смерти.

Надобно согласиться, что смышленые шаманы полезны тамъ, гдѣ до лучшаго народныя понятія еще не доросли, гдѣ лучшаго и негдѣ взять. Правда, шаманы обираютъ простаковъ, но тотъ же грѣхъ и не за шаманами водился.

Во время тифа, обыкновенно свирѣпствуетъ голодъ. Народъ изнуренъ невольнымъ постомъ. Не тающая и въ лѣтнее время, земля — свинецъ. Копать могилу трудно, да и некому, да и нечѣмъ. Зараженные трупы хоронятся только что не поверхъ земли. При такихъ условіяхъ, мертвецы изъ могилъ угрожаютъ живымъ. Кому удалось залечь поглубже, тотъ потомству отдаленному грозитъ и будущимъ родамъ. Это какъ?

На глубинѣ двухъ—трехъ аршинъ, земля у насъ не таетъ никогда. Въ глубокихъ могилахъ трупы, изолированные отъ атмосферныхъ вліяній, не разлагаются, покуда жадный медвѣдь не разрылъ земли, или, чрезъ 100 чрезъ 200 лѣтъ, не подмыла могилу рѣка. Тогда, извергнутый изъ земли трупъ портитъ воду и воздухъ. А воронъ, а рыба, — не проглотятъ-ли они чего, не разнесутъ-ли?

Замѣтимъ кстати, что по р. Большому Анюю, якуты, нынѣ живущіе тамъ, обязательно поселены, какъ пособники при переправѣ казеннаго хлѣба этимъ путемъ изъ Якутска въ Гижигу: окольный и неудобный путь, заброшенный теперь.

Ужасъ взглянуть, — вокругъ селенія разбросанные валяются трупы псовъ. И кто ихъ приберетъ, какъ не тотъ же воронъ, коршунъ, волкъ, лисица, — санитарная дружина наша, всегда готовая къ услугамъ тамъ, гдѣ человѣкъ не хочетъ, или не можетъ услужить себѣ?

Трупы, выпавшіе изъ могилы черезъ 200 лѣтъ, оказываются столь же сохранявшимися, какъ бы вчера ихъ только схоронили. А есть и такія мѣста въ Восточной Сибири, гдѣ трупы въ землѣ каменѣютъ. А каменнаго лѣса въ Восточной Сибири столько найдется, хоть городъ строй. Корь и оспа являются періодически, обѣ смертоносны и много народа уносятъ въ могилу. Корь выступаетъ, скрывается и опять выступаетъ, когда уже, казалось, человѣкъ здоровъ. Возвратная корь самая опасная. Особенно губительна корь для кочевыхъ и бродячихъ племенъ, при плохомъ у нихъ устройствѣ жилыхъ помѣщенiй дающихъ слабую защиту отъ атмосферныхъ вліяній.

Періоды появленія кори таковы, что одно поколѣніе бываетъ свидѣтелемъ двухъ эпидемій.

Оспа появляется рѣже, годовъ черезъ 85. Злокачественная, самая опустошительная эпидемія. На туземцевъ она наводитъ паническій страхъ. Самые лютые, т. е. самые знаменитые шаманы въ робость приходятъ отъ оспы. А если ужъ шаманъ растерялся, — о всѣхъ прочихъ нечего и говорить: всѣ упали духомъ, и паника усиливаетъ зло.

По новѣйшимъ извѣстіямъ, въ 1885 году на Колымѣ свирѣпствовала оспа самая опустошительная. Болѣе половины народа отправилось ad patres.

Въ Нижнеколымскѣ есть полуказенный вакцинистъ. Онъ дѣлаетъ свое дѣло, какъ умѣетъ и знаетъ, но я не думаю, что этимъ край отъ зла ужъ застрахованъ. Прійдетъ пора, — вѣроятно, что она ужъ близко, — и сдѣлаетъ свое (въ 1885 году дѣйствительно она пришла, и сдѣлала свое).

Въ 1868 и 1869 годахъ, въ Забайкальской области, оспа не щадила и привитыхъ. Вѣроятно, то же испытаетъ (и испытала) Колыма. Можно было утѣшаться надеждою, что эпидемія со временемъ сама собою будетъ дѣйствовать слабѣе. Но и тутъ ошибся я въ моемъ разсчетѣ. Эпидемія 1885 года была тамъ, пишутъ, самая суровая.

Чукчи не прививаютъ оспы, и, однако же, они отъ оспы умираютъ отнюдь не болѣе, чѣмъ юкагиры наши, коимъ всѣмъ вакцина привита. Забайкальскіе старообрядцы тоже не прививаютъ оспы, а умираютъ отъ оспы отнюдь не болѣе своихъ сосѣдей. Очевидно, сіе не отъ племеннаго начала зависитъ, и не отъ пищи. Чукчи не знаютъ установленныхъ постовъ и не разборчивы въ пищѣ. Кушаютъ все на здоровье, что Богъ имъ посылаетъ. У старообрядцевъ это все наоборотъ. Замѣчу: и старообрядцы и чукчи — народъ прездоровущій. Впрочемъ, я лишь два примѣра указалъ, и, разумѣется, этого мало, чтобы основательно судить о вакцинѣ.

Сифилисъ — полицейская (?) болѣзнь. Не распространяюсь. Колыма не спаслась отъ нее.

Есть тамъ болѣзнь такая, которую, признаться сказать откровенно, я не понимаю и опредѣлить не берусь. Можетъ быть, сухая, сложная венерическая сыпь, а можетъ быть и lepra, elephantia, проказа. Разскажу случай.

Въ 1847 году прикочевалъ къ Малому Баранову мысу, что на берегу Ледовитаго моря, близь устья рѣки Колымы, богатый въ то время чукча Аваченка. Было у него 7, или 8 тысячъ оленей, на которыхъ появилась сухая чесоточная сыпь. Черезъ 18 мѣсяцевъ по появленіи сего недуга, не осталось у чукчи ни одного оленя. Всѣ пали. Я осматривалъ зараженнаго теленка. Онъ еще ходилъ на ногахъ, у него (у живого оленя) отвалилась скула, кость висѣла обнаженная, готовая выпасть. Бѣдное русское семейство, для домашняго обихода, получало отъ чукчи мясо и шкуры зараженныхъ животныхъ. Все это семейство заразилось. Я осматривалъ женщину изъ зараженнаго семейства. Вся она вплоть была покрыта сухою сыпью, какъ бы мелкими бѣлыми отрубями, изъ-за которыхъ виднѣлось синевато-красное тѣло...**) Охотнѣе я согласился бы писать о сталактитовыхъ розахъ, которыхъ много тамъ. Тоже и винландія есть тамъ, гдѣ изобиліе винограда чуднаго такого (glacies), въ ротъ положишь, такъ и таетъ самъ. Хорошее лекарство отъ цинги.

**) Въ запискахъ преосвящ. Діонисія Якутскаго болѣзнь сія проказою названа: «Тѣло у этого больнаго чукчи все покрыто ранами и наливчатыми пузырями». Годъ 1869.

Цынга обнаруживается зловоніемъ изо рта. Десны брюзгнутъ, зубы шевелятся. За дальнѣйшимъ развитіемъ не наблюдалъ. Туземное пользованіе; табакъ за щеку клади, кирпичный чай пей, ротъ взваромъ сланцевой коры полощи.

Жиганка? На Руси иного давитъ въ просонкахъ домовой, кошмаръ, сусѣдка. На Колымѣ туземца давитъ жмганка. Блуждающая тѣнь нѣкоей дѣвы, знаменитой шаманки изъ Жиганъ (селеніе      на Ленѣ, ниже Якутска). Больно-му дѣлается лихо, не выноситъ, впадаетъ въ полусознаніе, или и вовсе теряетъ сознаніе. Ему мерещится женщина съ распущенными волосами. Бреду своему туземецъ даетъ реальное значеніе. Припадокъ длится минуты, часы, иногда и сутки. Жиганку больные, и кто къ нимъ близокъ, не называютъ жиганкою, а говорятъ — «она». У нея, одна про всѣхъ, монотонная пѣсня: го-го-го-го.

28-лѣтній здоровый парень гогокалъ неутѣшно двое сутокъ и, постепенно затихая, такъ и умеръ на моихъ глазахъ, въ сознаніе не приходя.

Другой такой же парень, гогокая, изъ стѣны въ стѣну по полу катался кубаремъ съ быстротою неимовѣрною.

Старушка 70-лѣтняя поднялась со смертнаго одра, загогокала, заходила, заплясала, руки въ боки, глаза въ потолокъ, такъ и умерла на ногахъ. То была Виттова пляска, конечно, но гогоканье жиганку обличало. Подумали, — старушка колдунья была. И чтобы старушка колдунья не стала ходить по ночамъ изъ могилы, да подъ окномъ и у воротъ стучать, — хороня, родные пригласили знахаря что-то подѣлать, да поглубже въ землю зарыли старушку.

Можно разговаривать съ «ней», и «она» вамъ разскажетъ, буде выпадетъ стихъ, — гдѣ бывала, чего видала, чего слыхала. Насильственныя мѣры, страхъ, испугъ, угрозы, приводятъ больнаго въ себя. Но ближніе, горькимъ опытомъ наученные, избѣгаютъ всякихъ жестокихъ мѣръ въ обращеніи съ больнымъ.

Есть люди, которые дѣву эту признаютъ за строгое святое существо, на томъ основаніи, что дѣвственница она-де строгая; мучитъ грѣшниковъ, и только грѣшниковъ однихъ, за нецѣломудріе помысловъ и дѣяній.

И многіе, слѣдуя Леною мимо Жиганъ, приносятъ жертву «дѣвѣ»: кто — букетъ цвѣтовъ ей въ воду броситъ съ каюка, кто — свѣчку, кто — ленточку, кто — ладона кусочекъ, кто — прядку волосъ.

Омеряковъ мало тамъ, но есть — болѣзненная наклонность къ подражанію. Увидѣлъ больной, — махнулъ ли кто рукою, кивнулъ ли головою, и ему пришла неудержимая охота дѣлать то же: и вотъ онъ и рукою машетъ, и головою киваетъ. Услышалъ онъ, — собака воетъ, заоралъ пѣтухъ, и ему пришла неодолимая охота дѣлать то же; и онъ воетъ, и оретъ.

Болѣзнь эта, по преимуществу, якутская, отчасти юкагирская; чукчи не страдаютъ этимъ недугомъ вовсе. И хотя чукчи отлично подражаютъ крику ворона, пыхтѣнію моржа, рюханью оленя, но это не болѣзнь, а любовь къ искусству.

Лихорадка вовсн неизвѣстна; можетъ статься, она приняла иныя формы, неподмѣченныя мною. За то я подмѣтилъ фактъ такого рода:

Безъ изъятія, всѣ болѣзненныя натуры, постоянно прежде страдавшія лихорадкою, по пріѣздѣ на Колыму, по водвореніи здѣсь, всѣ выздоравливали радикально отъ сего недуга.

Грыжныхъ больныхъ также вовсе не замѣтилъ. А кто туда пріѣхалъ грыжный, да пожилъ тамъ, да моржовины поѣлъ, тотъ отъ грыжи исцѣлялся.

Вотъ современное положеніе края и состояніе его (годы 1843—1856). Не процвѣтаетъ страна. Просторно тамъ, но малолюдно; нищенская бѣдность юкагирская, замкнутость, даль, пути сообщенія, народное продовольствіе, подводная гоньба, климатъ, вырожденіе растеній, вымираніе народа и животныхъ, культурная косность.

Полярный край, по справедливости, принадлежитъ полярному медвѣдю. Вотъ безукоризненный представитель полярной жизни. Ему и жить тамъ, и жирѣть, а человѣку можно и должно жить тамъ, только если это такъ кому ужъ суждено.

Здравый разсудокъ, при современномъ познаніи вещей и природы, для обитанія культурному человѣку на землѣ, указываетъ полосу хлѣбныхъ и злачныхъ культурныхъ растеній. Удаляясь отсюда, человѣкъ неизбѣжно дѣлается кочевникомъ, ведетъ пастушескую жизнь, какая въ полосѣ культурныхъ злаковъ и хлѣбныхъ растеній свойственна младенчествующимъ только племенамъ. Чѣмъ далѣе отъ этой полосы на сѣверъ, тѣмъ ближе становится человѣкъ во многомъ похожъ на бѣлаго медвѣдя.

Нисходящая градація пастушеской жизни оканчивается на сѣверѣ оленьимъ хозяйствомъ; нисходящая градація осѣдлой жизни оканчивается собачьимъ хозяйствомъ.

На долю якута, въ полосѣ приполярныхъ лѣсовъ, досталась корова и лошадь; на долю тундренныхъ пастуховъ приполярнаго края достался олень; на долю юкагира и ему подобныхъ досталось собачье хозяйство, состоящее въ истребительной войнѣ противъ растительнаго и животнаго міра.

Житель крайняго сѣвера ужъ близокъ къ бѣлому медвѣдю по способамъ питанія своего, а можетъ быть и по нѣкоторымъ особенностямъ привычекъ своихъ и нравовъ. Онъ довольствуется сыроядствомъ и нѣкоторыми грубыми дикими растеніями; манялою, тальничнымъ листомъ и даже сосновой корой. Все — хорошо.

Жилище образцоваго туземца носитъ характеръ медвѣжьей берлоги. Таковы всѣ эти юрты, сайбы, балаганы, урасы. Иные довольствуются снѣжнымъ шалашомъ (по якутски харъ балаганъ), иные мрачнымъ подземельемъ, куда ведетъ единственное отверстіе, продѣланное въ потолкѣ. Дыра, впрочемъ большая, у нихъ и дверь, и свѣтовое окно, и труба дымовая.

Взглянемъ на живую картину домашняго быта въ человѣческой берлогѣ крайняго сѣвера.

Вотъ на одной квадратной сажени (воздуха ½ куб. саж.) собрались, усѣлись, улеглись семь человѣкъ: мужчины, женщины, дѣти, всѣ раздѣтые по поясъ до нага. Ребятишки — въ чемъ мать-природа создала. И я тутъ же, наравнѣ со всѣми другими, честь имѣю быть. Сидимъ мы и потѣемъ въ большомъ семьянномъ пологу.

Вверху, подъ самымъ потолкомъ, подоткнутъ неизбѣжный бубенъ. Внизу разостланы оленьи шкуры по землѣ, на мерзломъ грунтѣ, — это полъ. Въ переднемъ мѣстѣ черная лаханка, и тутъ же эѣкъ изъ опоки — чаша съ ворванью — жирникъ горитъ, свѣтильня моховая.

Дымящійся койнѣнъ ходитъ по рукамъ. Хозяинъ затягивается первый. Онъ доволенъ судьбою, доволенъ собою, доволенъ гостями. Радушный хлѣбосолъ, не безъ средствъ человѣкъ, — цѣлое стадо домашнихъ оленей у него пасется на тундрѣ.

По его милостивому распоряженію, подали въ пологъ беремя костей; то были ноги оленьи, сырыя совсѣмъ. Лучшее блюдо для лучшаго друга, для званнаго, жданнаго гостя. Мнѣ досталась бычья мостолыга съ мозгомъ. Всѣ прочіе взяли по мостолыгѣ и принялись свѣжевать. Пилили ножами, глодали зубами, драли когтями—ногтями.

Преоригинальная картина. Одни изъ самыхъ лучшихъ въ портфелѣ моемъ. Съ удовольствіемъ теперь я вспоминаю ее.

При тускломъ мерцаніи лампы, вечернею порою, въ кучку собрались нагіе люди, и что-же дѣлаютъ они? — Сырыя кости гложутъ!

У юкагира заведено собачье хозяйство. Процентовъ не хватаетъ. Онъ живетъ на счетъ капитала, который поэтому, рано ли, поздно ли, долженъ будетъ истощиться. Расходуемый капиталъ кажется юкагиру неистощимымъ океаномъ. Однако, океанъ сей поизсякъ уже довольно; что-же будетъ послѣ?

А. Аргентовъ.

(OCR: Аристарх Северин)

Пятнадцать лѣтъ въ Нижнеколымскомъ краѣ.

(Изъ воспоминаній священника).

Первый день на Ледовитомъ морѣ и первая ночь.

17 октября 1844 года, распростившись съ устьемъ рѣки Колымы, я выступилъ въ море. Погода стояла чудесная, рѣдкая тамъ въ столь глубокую осень. Цѣлый денъ и тихо, и ясно. И солнышко съ неба свѣтило еще, довольно высоко въ полдень, поднявшись надъ южнымъ горизонтомъ, что, конечно, должно быть очень пріятно тамъ, гдѣ путнику оно показывается не всегда и въ самое ясное время. Именно, надъ южнымъ горизонтомъ, солнце въ полдень держалось въ этотъ день на столько высоко, на сколько высоко оно въ лѣтнюю пору держится надъ сѣвернымъ горизонтомъ въ самую полночь, подъ 70° с. ш.

Освѣжая грудь, укрѣпляя здоровье, живительный морозъ румянилъ щеки путниковъ.

Мнѣ нравились и окрестные виды, я даже восхищался ими. Мы ѣхали на собакахъ, по направленію ON.

По одну сторону, именно по правую, тянулись прибрежные бухты, мысы, утесы и скалы; а изъ-за ближайшихъ мысовъ, бухтъ, утесовъ и скалъ выдвигались другіе мысы и утесы, выдавались новыя скалы и новыя бухты. И все это покрыто сплошными снѣгами, бѣлѣвшими совсѣмъ не одинаково и очень неравномѣрно. Перспектива чудная, если смотрѣть по положенiю стремнинъ и горныхъ впадинъ шероховатой мѣстности. По отвѣснымъ же кручамъ снѣга не было вовсе. Солнце свѣтило гдѣ въ упоръ, гдѣ скользомъ, а гдѣ оно, по междугоріямъ, и не свѣтило вовсе.

По другую сторону, именно по лѣвую, разстилалось безбрежное поле льдовъ арктическаго океана, неподвижнаго и, какъ бы, спящаго на этотъ разъ, и тоже покрытаго снѣгомъ, бѣлѣвшимъ однообразно. За то, здѣсь я видѣлъ множество вычурныхъ высокихъ торосовъ — зеленоватыхъ, синихъ, сизыхъ, желтыхъ, сѣрыхъ, бурыхъ.

Большой Барановъ камень — мысъ (скала Ралява) показался впереди за 80 верстъ. Онъ въ это время походилъ на воздушное облако, будто плавалъ въ воздухѣ высоко, будто висѣлъ подъ небесами, не касаясь земли. Ралява — чукотское названiе Большаго Баранова камня.

Небо, въ соотвѣтственность повсемѣстнымъ снѣгамъ, казалось бѣлесоватымъ, но оно было чистое, безъ облаковъ, безъ мглы.

Мы ѣхали вдоль берега, не завертывая, впрочемъ, въ бухты. Кругомъ безмолвiе и тишина. Ее нарушилъ своимъ полетомъ и крикомъ пустынный воронъ, встревоженный, конечно, очень рѣдкимъ появленіемъ человѣка въ тѣхъ уединенныхъ мѣстахъ. Кромѣ ворона, я замѣтилъ прослѣдье бѣлаго медвѣдя съ медвѣжонкомъ и слѣды песцовъ (эльги яель, по чукотски, — бѣлая лисица).

Вечеромъ мы сдѣлали привалъ, къ холую принаровили. Изъ привольныхъ дровъ мы разложили привольный пожогъ, закусили неизбѣжной строганины, напились неизбѣжнаго чая. Въ добавокъ мы не забыли и горячаго ужина изъ свѣжей рыбы, которую варили въ мѣдномъ котелкѣ; изъ котла же прямо и хлѣбали. Вмѣсто тарелки служила желѣзная сковорода. Преудобная столовая посудинка въ дорогѣ. Чай пили мы изъ деревянныхъ чашекъ.

Самъ Врангель, впослѣдствіи контръ-адмиралъ, и самъ Анжу, когда они были на Ледовитомъ морѣ, пили чай изъ деревянныхъ чашекъ. А ложки?

На тундрѣ, особенно на Чаванѣ, на Ледовитомъ морѣ, зимнею порою, всего лучше имѣть юкагирской работы ложку роговую. Моя дорожная была изъ бараньяго рога (оргали), — подарокъ ламутскаго князя — Деллянскаго, Долганскаго, или Уеганскаго рода, — не помню. Знаю только, что съ князьями всѣхъ сихъ трехъ родовъ я познакомился въ Анюйской крѣпостцѣ. Одинъ князь мнѣ ложку роговую подарилъ, другіе двое — по парѣ оленьихъ языковъ презентовали. Копченые оленьи языки — превкусная вещь.

Ламуты величаютъ князьями родовыхъ своихъ старшинъ, почтенныхъ, съ кортикомъ на поясѣ. У князя на рукахъ хранится казенная печать родовая, съ изображеніемъ такимъ: въ короткомъ платьѣ (похоже на фракъ) стрѣлокъ съ лукѣ; вѣтвистое дерево, а на деревѣ соболь. За сорокъ лѣтъ предъ симъ, ламутовъ въ Нижне-Колымскомъ краѣ не было совершенно; пришли они туда съ верховьевъ Колымы и Омолона.

Всѣ впечатлѣнія дня ограничились вышеизложеннымъ. Наступила ночь, морозная, и подувалъ безъ опредѣленнаго направленія вѣтерокъ. То съ той стороны онъ потянетъ — повѣетъ, то съ другой. На Колымѣ такіе вѣтры называются — каменный вѣтеръ, мѣстный, свой, жиловой. Отъ того, быть можетъ, что такіе вѣтры вѣютъ, постоянно придерживаясь одной опредѣленной мѣстности какой нибудь; кружатся около утеса, не распространяясь ни въ которую сторону отъ камня, т. е. скалы, утеса.

Явленіе это удовлетворительно объясняется формою и взаимнымъ соотношеніемъ горныхъ выпуклостей той мѣстности, гдѣ эти вѣтры существуютъ, а также и неодинаковостью температуры въ верхнихъ и нижнихъ слояхъ атмосфернаго воздуха около утесовъ. Впрочемъ, это давно по физикѣ извѣстно.

А вотъ, въ запасѣ у меня есть и другая, менѣе ученая, но не менѣе любопытная теорія по этой части, основанная на юкагирской демонологіи, принятая всѣми Нижнеколымскими «знатоками», какъ тамъ изъ вѣжливости называютъ колдуновъ.

Дока—народъ, дошли до всего. Дошли, нашли, своими глазами видѣли, — что?

При каждомъ значительномъ утесѣ есть свой вѣтерный камень, всегда не меньше мухи, не больше кулака. Внѣшимъ видомъ своимъ камень этотъ походитъ — иной на гуся, на гагару, а иной на волчью голову, на медвѣжью лапу, либо на что нибудь тому—сему подобное. Онъ обитаетъ въ особомъ гнѣздѣ — въ круглой, какъ чашечка, ямкѣ, самъ безпрестанно пошевеливаясь, въ разныя стороны поворачиваясь. Куда повернетъ свою голову каменная птица сія, туда и каменный вѣтеръ подулъ.

Вотъ происхожденіе каменныхъ вѣтровъ, мѣстныхъ, синихъ, жиловыхъ: каменная птица производитъ ихъ, — таинственное существо — хозяинъ.

Въ понятіи своемъ о таинственныхъ хозяевахъ подлуннаго міра, юкагиръ имѣетъ сходныя представленія, кажется, со всѣми вообще колымскими инородцами. У чукчей тѣ же убѣжденія.

На Колымѣ у насъ этимъ хозяевамъ въ иныхъ случаяхъ и жертву приносятъ, изъ набожности (ленточка, капелька вина, сахара кусочекъ), особенно въ началѣ промысловъ звѣриныхъ и рыбныхъ.

Сколь голоденъ не былъ бы искренно (по своему) набожный юкагиръ, — первый кусокъ обѣда своего онъ не себѣ, а хозяину приноситъ въ жертву. Такъ дѣлается относительно и пищи, и питій, и лакомствъ.

Колымскіе хозяева (духи) водяные, горные, лѣсные, рѣчные, озерные, — они не терпятъ легкомысленной огласки. Несоблюденіе этой заповѣди они вымещаютъ на своихъ поклонникахъ. За холодность холодностью платятъ, за невниманіе невниманіемъ.

Иногда они капризны страшно, мстятъ жестоко за себя. У промышленниковъ это извѣстно подъ выраженіемъ — «зауросило», «уросъ». Во время промысловъ, считается неприличною безтактностію и самую рѣчь объ уросѣ заводить, чтобы не накликать бѣды.

Находясь на промыслѣ, по ухожамъ своимъ, колымскіе охотники — юкагиры держатъ себя съ образцовою осторожностью не только относительно поступковъ (касательно нравственности), но и относительно рѣчей. О томъ, о семъ, о всякихъ пустякахъ, они не говорятъ, за грѣхъ считаютъ и невинно улыбнуться. Шутокъ, прибаутокъ избѣгаютъ, чтобы не досадить лѣсному, чтобы хозяина не раздражить.

Подъ уросомъ разумѣются неудачи разныя: осѣчка, вспышка, промахъ и все тому подобное.

Вотъ своеобразныя вѣрованія аборигеновъ Нижнеколымскаго края. У нихъ во всемъ виноваты лѣсной, водяной, сусѣдко, хозяинъ, безъ котораго и дождь не падаетъ на землю, снѣгъ не идетъ, вѣтеръ не вѣетъ., трава не растетъ. Это настоящая русская старинная бука, нашъ русскій домовой, съ которымъ тоже шутокъ не шути, а то и косоплетку вставитъ.

Возвращаюсь къ первой ночи, проведенной мною на Ледовитомъ морѣ.

При небольшомъ вѣтрѣ, ночью былъ большой морозъ. Я, однако, спалъ спокойно, вовсе не озябъ, благодаря принятымъ мѣрамъ осторожности. Медвѣжья шкура, пыжичьи чулки, шапка на головѣ и мѣховое одѣяло съ кукулемъ согрѣвали отлично.

Одѣяло съ кукулемъ? То есть, какъ бы это разсказать вамъ? Я спалъ въ дорожномъ мѣховомъ кулѣ, — ламутская выдумка, преотлично удобная тамъ. Сверхъ всего, я былъ накрытъ пологомъ. Лежать мнѣ было удобно, поворачиваться съ боку на бокъ было неудобно. Шевельнешься, а холодъ тутъ, какъ тутъ, подъ одѣяло. Я, впрочемъ, мало шевелился, спалъ по богатырски. Только съ вечера долго не могъ заснуть. Вотъ, думаю, какъ да подойдетъ бѣлый медвѣдь, да какъ хватитъ лапой! Въ эти забавно-грустныя минуты я былъ олицетворенная сказка о плѣшивомъ старикѣ, который не хотѣлъ спать дома у себя: А какъ да тараканъ свалится съ потолка? Да какъ на лысину прямо?

Медвѣдь не приходилъ. Однако же, у насъ, про неровенъ случай, лежали на-готовѣ: топоръ, пальма, винтовка. Дорожная осторожность, очень неизлишняя, всѣми соблюдаемая тамъ. Безъ боеваго орудія никто не отлучается отъ дома далеко, ни въ лѣсъ не ходитъ, ни на море не ѣздитъ, ни на тундру. Вездѣ можетъ встрѣтиться — или медвѣдь, или олень, а въ лѣтнее время и лебедь, утка, гусь.

На Колымѣ, напримѣръ, — у каждаго туземца при бедрѣ свой ножъ (бедерный ножъ) и у каждаго своя ганза. Ножъ при поясѣ, или при бедрѣ, а ганза въ пазухѣ, — непремѣнно, постоянно. Ганза съ ковырялкой. Сѣра горючая тоже у каждаго есть; огниво, кремень въ кисетѣ и осиновый трутъ.

Иные, по забывчивости, даже въ церковь ходятъ съ ганзою. Но чтобы въ церкви кто когда нибудь курилъ табакъ, — не видалъ, не слыхалъ.

Былъ, впрочемъ, разсказываютъ, такой случай: Прiѣзжалъ въ Кяхту когда-то ванъ китайскій. На носилкахъ, въ паланкинѣ, его въ Кяхту приносили. Въ соборѣ быть изволилъ этотъ ванъ. Архіерейское служеніе. Ванъ сидѣлъ въ креслахъ, а свита чинно, строго, смирно на ногахъ. Шла обѣдня. Во время самой херувимской, вдругъ ванъ — чикъ! Вся свита моментально чикъ! Задымился богдыханскій, пекинскій, гаванскій. Его (по нашему) сiятельство не вѣдалъ нашихъ уставовъ, никто его не предупредилъ, не сдогадались.

Такъ провелъ я первый день на Ледовитомъ морѣ и первую ночь. Затѣмъ слѣдовали многіе другіе дни и многія другія ночи. Моя поѣздка длилась на этотъ разъ мѣсяцевъ съ пять. На Чаванъ ѣздилъ я изъ Нижнеколымска къ чукчамъ.

А. Аргентовъ.

(OCR: Аристарх Северин)

Пятнадцать лѣтъ въ Нижнеколымскомъ краѣ.

1843-1857 гг.

(Изъ воспоминаній священника).

Олени за-Ленскаго края.

Въ ряду животныхъ за-Ленскаго края, конечно, первое мѣсто занимаетъ, по своей великой пользѣ для человѣка, — сѣверный олень, который тамъ, у бродячаго инородца — все: и пища, и одежда, и жилище, и средство передвиженія и превосходнѣйшій въ хозяйственномъ отношеніи домашній скотъ.

Изъ оленьихъ шкуръ выдѣлываются красивые, теплые мѣха, хорошая замша и лѣтнее и зимнее разное платье, и походныя палатки — эти подвижные, переносные дома, очень удобные дома кочевниковъ бродячаго разряда.

Мясо оленя очень питательное и вкусное, языкъ — лакомство, молоко — густое и вкусное, никакимъ сливкамъ не уступитъ. Кровь — спасительное средство противъ цинги, чрезвычайно питательна и отлично согрѣваетъ путника подъ 70° сѣверной широты. Жиръ, кромѣ употребленія въ пищу, идетъ на освѣщеніе, и приготовляемыя изъ него свѣчи ничѣмъ не хуже хорошихъ сальныхъ свѣчей. Изъ жилъ выдѣлываютъ крѣпкія нитки на рыболовныя сѣти и на шитье мѣховаго платья.

На оленѣ ѣздятъ верхомъ и въ упряжкѣ, совершаютъ разныя хозяйственныя работы, что чрезвычайно важно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ никакой возможности нѣтъ содержать лошадей.

Вотъ какія выгоды приноситъ сѣверному человѣку сѣверный олень, между тѣмъ какъ животное это отъ человѣка не требуетъ почти ничего. Ему существенно нужны только холодъ, мохъ и просторъ, чего тамъ очень довольно повсюду.

Особенная выгода въ экономическомъ отношеніи та, что животное круглый годъ довольствуется подножнымъ кормомъ, не требуя и въ зимнее время никакихъ припасовъ, заготовленныхъ рукою человѣка. Ко всему, это — статносложенный, красивый звѣрь. И я не знаю живѣе, пламеннѣе глазъ, чѣмъ глаза оленя, особенно когда онъ разбѣжится.

Олени держатся не только по берегамъ и по всѣмъ извѣстнымъ островамъ Ледовитаго моря, но приходятъ съ недоступнаго сѣвера на азіатскій материкъ, изъ мѣстъ намъ неизвѣстныхъ. Это обстоятельство — одно изъ главныхъ основаній нашего мнѣнія о существованіи земли за предѣлами извѣстныхъ намъ полярныхъ льдовъ.

Оленей водится особенно много въ сѣверной полосѣ, на всемъ пространствѣ отъ устья Лены до Анадырскихъ предѣловъ, и въ прирученномъ состояніи, и не въ прирученномъ.

Туземцы ихъ содержатъ какъ домашній скотъ, годный подъ сѣдло, подъ вьюкъ и въ упряжь. Въ рукахъ умѣлаго хозяина, олени способны къ совершенію большихъ путешествій.

Отъ устья рѣки Лены каждогодно отправляются купеческіе обозы на оленяхъ къ устью рѣки Индигирки. И хотя между этими пунктами не менѣе тысячи верстъ, а впередъ и обратно 2000, — олени оба эти конца совершаютъ въ одну зиму.

Съ Лены отъ Булуна (селеніе отъ устья Лены съ 200 верстъ вверхъ по рѣкѣ) обозные олени обыкновенно отправляются осенью; въ два мѣсяца достигаютъ Индигирки, откуда возвращаются опять на Лену по послѣднему зимнему пути.

Во время этого пути, обозные олени запрягаются въ сани, по два въ рядъ, парами, и каждая пара везетъ клади восемь пудовъ. Вмѣсто оглоблей употребляется постромочный ремень, а хомутъ и шлея замѣняются широкою лямкою, перекинутою оленю черезъ лѣвое плечо. Правятъ возжами, прикрѣпленными къ основанію оленьихъ роговъ; понукаютъ деревянною ключкою. При каждыхъ 5—7 возахъ находится одинъ возница.

Подрядная цѣна за провозъ тяжести отъ устья Лены до устья рѣки Индигирки въ 1844 году была 22 рубля сер. за каждый возъ (8 пудовъ).

Въ сутки обозъ проходитъ верстъ 20—40, а иногда и больше. Черезъ каждые семь верстъ*) оленей останавливаютъ отдохнуть на четверть часа — это называется побердомъ (побердовать, побердъ), при чемъ олени на побердѣ отрясаются отъ куржевины, бойко разгребаютъ ногами снѣгъ, подъ которымъ находятъ обильную для себя пищу.

*) Чукотскіе обозные олени, отъ Берингова пролива до Анюйской крѣпостцы и обратно, оба конца совершаютъ каждогодно, хотя между этими пунктами свыше тысячи верстъ, а оба конца свыше 2000 верстъ.

Чтобы дорожные олени не выбивались изъ силъ, во время путешествія, имъ даютъ частыя дневки; стоятъ сутки трое; а хватитъ тундренная пурга, и недѣлю простоятъ на одномъ мѣстѣ.

Булунскіе олени, на которыхъ ѣздятъ между Леною и Индигиркою, почитаются за самыхъ лучшихъ на всемъ описываемомъ пространствѣ (Лена—Анадырь). Они рослѣе и крѣпче всѣхъ другихъ, кромѣ оленей ламутскихъ, впрочемъ, о которыхъ будетъ упомянуто особо. Пару пряговыхъ, годныхъ для ѣзды булунскихъ оленей, называемыхъ и устьянскими тоже, въ 1845 году продавали — покупали за 23 рубля серебромъ.

На пространствѣ отъ устья рѣки Индигирки до устья рѣки Колымы, олени нѣсколько мельче устьянскихъ. Въ сани запрягаютъ ихъ по одному и каждый олень везетъ тяжесть не свыше трехъ пудовъ. Здѣшніе олени (алазейскими ихъ называютъ) годны подъ сѣдло; въ лѣтнее время ѣздятъ на нихъ верхомъ. Легкое сидѣльце замшевое, набитое шерстью, изукрашенное бисеромъ цвѣтнымъ, безъ стремянъ, съ одною подпругою. Оно полагается оленю на переднія лопатки. О верховой ѣздѣ рѣчь будетъ ниже.

Олени, на которыхъ ѣздятъ между рр. Индигиркою и Колымою, называются алазейскими *). Они цѣнятся дороже устьянскихъ. Это объясняется тѣмъ, что у здѣшнихъ инородцевъ, при недостаткѣ скота, нечего продавать. Многіе изъ нихъ въ такомъ положеніи, что и самимъ не на чемъ ѣздить. Впрочемъ, за порядочнаго оленя въ 1845 году просили 15 руб. серебр., а за маншика (дрессированный олень) — 23 руб. серебр. Полугодовалаго оленя цѣнили — 3 рубля; непріученнаго къ ѣздѣ оленя цѣнили — семь руб. серебромъ. Алазейскіе инородцы (юкагиры, тунгусы) очень дорожатъ своими оленями, и даже за хорошую цѣну неохотно уступаютъ покупателю.

*) По рѣкѣ Алазеѣ.

Разсказываютъ, — въ былыя времена, алазейцы содержали множество оленей; какое-то особое нашествіе волковъ (въ числѣ ихъ и черные были, самые опасные, лютые, злые, «оборотни», сирѣчь) умалило у нихъ стада; а сближеніе съ русскими (кулаки, разумѣется, голыдьба, сбродъ, ссыльный народъ, поселенцы), такъ по крайней мѣрѣ сами они говорили, — сдѣлали этихъ людей и бѣдными вовсе. Въ 1850 году едва у нихъ кто 70 оленей имѣлъ, и это ужъ самые капитальные, первые люди были у нихъ, на перечетъ 2—3 богача.

Отъ устья рѣки Колымы до Берингова пролива, всю эту мѣстность занимаютъ чукчи, подъ именемъ которыхъ разумѣю два племени, отличныя одно отъ другого языкомъ и родомъ жизни. Одни говорятъ нарѣчіемъ алеутскимъ и ведутъ жизнь осѣдлую въ землянкахъ, другіе — жизнь кочевую въ подвижныхъ-переносныхъ кожаныхъ палаткахъ.

Кочевые чукчи, по туземному чавчу (чавчу — собственно чукча оленный; а то у нихъ еще есть и сидячіе — анкаленъ, что собственно означаетъ морскаго чукчу. «Анка» — море). Чавчу, можно сказать, превосходные оленные хозяева. И едва ли у нихъ не самое лучшее скотоводство въ сѣверномъ мірѣ, если принять во вниманіе количество скота, содержимаго ими. Отъ 3 до 5 тысячъ оленей содержатъ многіе чукчи; а, въ 1852 году, я зналъ двоихъ богачей, у которыхъ считалось по 1200 оленей.

Чукотскій олень отличается своимъ длиннымъ туловищемъ на короткихъ ногахъ. Онъ имѣетъ слабую позвоночную кость, и потому не употребляется для верховой ѣзды, ни подъ вьюкъ; но онъ хорошо служитъ въ упряжи. Обозный олень три пуда въ саняхъ легко везетъ.

Чукчи подъ кладь запрягаютъ въ сани по одному оленю. При семи, или десяти возахъ у нихъ одинъ возница, которымъ, по заведенному у нихъ порядку, всегда бываетъ женщина.

Чукотскіе обозы слѣдуютъ очень медленно, въ сутки верстъ по семи. Разумѣется, правило это не безъ исключенія. Въ случаѣ настоятельной нужды, переѣзжаютъ въ день и сорокъ верстъ. Но послѣ большаго переѣзда, для оленя требуется и отдыхъ большой.

Чукчи страстные охотники до легкой, бѣговой, любительской ѣзды и у нихъ есть превосходнѣйшіе рысаки, пробѣгающіе по 200 верстъ въ сутки, а потомъ такому оленю цѣлый мѣсяцъ отдохнуть даютъ.

Такіе переѣзды (любительскіе праздничные бѣги) совершаютъ они на самыхъ легкихъ красивыхъ санкахъ, подбитыхъ китовымъ усомъ. Такіе бѣговые санки дѣлаются изъ березоваго дерева, самаго дорогаго тамъ. Работа чистая, тонкая. Цѣнятся эти санки высоко и могутъ быть куплены развѣ за пудъ табаку, который тамъ стоитъ десять красныхъ лисицъ.

Въ славѣ, въ модѣ — бѣгунцы, происходящіе отъ помѣси полеваго дикаго самца съ домашнею самкою. Порожденнаго отъ такой помѣси оленя знатоки цѣнятъ очень высоко, да и ни за что любители не продадутъ.

Чѣмъ далѣе отъ устья Лены къ востоку, тѣмъ олени малорослѣе; но самый мелкій изъ нихъ — анадырскій олень, корякскій. Впрочемъ, не смотря на малый ростъ свой, едва превышающій ростъ старой козули, коряцкіе олени довольно крѣпки и такъ же служатъ въ упряжи, какъ и олени чукотскіе.

Самый крупный олень въ описываемой мѣстности (Лена—Анадыръ) — ламутскій олень. Порода, встрѣчающаяся въ верховьяхъ Яны, Колымы, Омолона, Большаго Анюя. Олени эти преимущественно употребляются для верховой ѣзды, такъ какъ ламуты держатся въ мѣстахъ гористыхъ и лѣсныхъ, гдѣ ѣздить на саняхъ невозможно.

Чукчи, имѣя въ виду улучшеніе своихъ мельчавыхъ оленей, стараются для приплода вымѣнять ламутскаго большерослаго самца, и за одного ламутскаго большерослаго даютъ двухъ, а иногда пять своихъ мельчавыхъ. Дружественныя сношенія у чукчей съ ламутами еще новы; размѣнъ оленей начался лишь съ 1844 года. Счастливыхъ послѣдствій отъ этого можно ждать въ будущемъ. А я, помимо всякаго оленнаго хозяйства, радъ очень и тому ужъ, что вотъ люди мирно начали сближаться, недовѣрчиво и косо другъ на друга смотрѣвшіе прежде.

«Меня крайне удивило, что около Средне-колымска и даже ста на четыре верстъ западнѣе устья рѣки Колымы, кочуютъ чукчи вмѣстѣ съ нашими тунгусами и юкагирами, и стадами своихъ оленей питаютъ многочисленныя ихъ семейства. За 20 лѣтъ предъ симъ, чукчи не смѣли ступить ногой далѣе Островной Анюйской крѣпостцы. Они боялись русскихъ и не приближались въ Колымѣ», — говоритъ преосвященный Діонисій якутскій въ своей «Поѣздкѣ въ Чукотскую миссію», въ 1868/9 году.

Оленное хозяйство требуетъ своего рода заботъ, ухода, попеченій. Въ комарную, лѣтнюю пору, при малѣйшей оплошности со стороны пастуховъ, домашніе олени могутъ разбѣжаться безвозвратно. То же самое легко случиться можетъ и во время страшныхъ тамъ мятелей зимнихъ. Вотъ что было одинъ разъ:

Я и чукча, вдвоемъ, подъѣзжаемъ къ табору на двухъ парахъ оленей-чаванъ. Ясно было, тихо. Юрты близко, съ полверсты, рукой подать. Вдругъ, откуда ни возьмись, гора-скала явилась передъ нами. Изъ земли выросла, съ неба упала, на встрѣчу къ намъ валитъ. — «Кантаучь!» проревѣлъ чукча и былъ таковъ (кантаучь — гони!). Остался я одинъ въ такой тьмѣ, что зги не видно. Темнѣе всякой темной ночи. И буря воетъ, и звенитъ, и стонетъ. Не въ ушахъ звенитъ, а подъ ногами что-то. Земля дунчитъ—бунчитъ. Сейчасъ я ощупью къ моимъ оленямъ. Отстегнулъ, держу въ рукахъ поводья. Осторожность требуетъ этого, — на счетъ волковъ, чтобы было откупиться чѣмъ. Минутъ черезъ двѣнадцать, пара черныхъ точекъ передъ самымъ носомъ промелькнула. Вотъ, думаю, бѣда, набѣжали волки, ихъ много тамъ. Проходитъ съ двѣ минуты, — пара черныхъ точекъ прямо на меня летитъ съ другой уже стороны. О, радость моя! Совсѣмъ не волки были то, а чукчи. Они меня искали, и нашли.

Въ такое время чукчи тщательно стерегутъ свои стада, ни дней не зная, ни ночей. Зорко тоже надо наблюдать за этимъ скотомъ, когда появляются идущія массы дикихъ, полевыхъ оленей; иначе за идущими дикими и всѣ домашніе уйдутъ. Надо толкъ знать тоже гдѣ остановиться на зимовку, на весновку. Не всѣ мѣста одинаково благопріятны. Наконецъ, надобно имѣть бдительную осторожность отъ волковъ и заразы.

Замѣчателенъ способъ, какъ травятъ тамъ волковъ иные изъ туземцевъ. Взявъ жиляную нить, длиною въ полъ-аршина, прикрѣпляютъ къ ней (къ концамъ полуаршинной нити) пару рыболовныхъ удъ. Нить эту (изъ жилъ скрученная нитка) сложивъ въ комокъ, обмазываютъ саломъ такъ, чтобъ вышелъ шарикъ съ яйцо куриное. Бросаютъ, куда повадились волки ходить. Проглотивъ нить съ удами, волкъ уходитъ въ горы, въ лѣсъ куда нибудь и издыхаетъ. Самое простое и самое вѣрное средство, испытанное и одобренное чукотскими мудрецами.

Чтобы отличить оленей одного хозяина отъ оленей другого хозяина, коряки и чукчи употребляютъ тавро. Или, сказать повѣрнѣе, это вовсе не тавро. Каждый хозяинъ кусаетъ, рѣжетъ, поретъ, или колетъ ухо у своихъ оленей на свой особый манеръ, а болѣе всего кусаетъ. И по ушамъ умѣетъ чукча отличать своихъ оленей отъ чужихъ.

Полнаго развитія здѣшній олень достигаетъ не ранѣе, какъ на четвертомъ году; къ оплодотворенію способенъ на второмъ. У чукчей молодыя самки на второмъ году ужъ иногда рождаютъ, и это даже не считается рѣдкостью тамъ. Какъ курицы! Обстоятельство, предполагающее возможность преждевременнаго устарѣнія чукотскихъ оленей. Между тѣмъ, чукчи увѣряли меня (и я на этотъ разъ не вѣрилъ имъ), что олени ихъ рождаютъ 40 разъ. Между тѣмъ, они показывали мнѣ оленей совершенно беззубыхъ (прижевались зубы, стерлись), и я вѣрилъ этому и вѣрю, потому что видѣлъ самъ.

Рога чистятъ олени чукотскіе во второй половинѣ августа (молодые съ Успеньева дня, а старые позднѣе), и тогда же начинается «гонка», которая у домашнихъ оленей длится до послѣднихъ чиселъ октября; за симъ спадываютъ рога у самцовъ, а у самокъ — весною, вслѣдъ за теленьемъ. Самцы во время гонки очень злы, затѣваютъ отчаянную драку межъ собою. За то обыкновенно холостятъ самцовъ, оставляя для приплода лишь немногихъ въ каждомъ стадѣ. Племенныхъ самцовъ достаточные люди очень берегутъ и никогда на нихъ не ѣздятъ.

Оленей пріучаютъ къ охотѣ, и въ этомъ отношеніи они не уступаютъ никакой ученой собакѣ. Ученый, дрессированный олень называется маньщикъ, съ которымъ стрѣлокъ и отправляется въ поле.

Завидѣвъ дикаго олени, маньщикъ бѣжитъ къ нему на встрѣчу, бросается назадъ, мечется въ сторону, останавливается, бьетъ копытомъ, щиплетъ мохъ и продолжаетъ разныя продѣлки до тѣхъ поръ, пока не засвистѣлъ свинецъ. Тогда обманутая жертва вспрядываетъ отъ испуга и боли, дѣлаетъ отчаянный скачокъ, но пораженная на-повалъ, тутъ же падаетъ, орошая бѣлый снѣгъ алою кровью.

Олень питаетъ неодолимую антипатію къ лошадямъ и терпѣть не можетъ конскаго духа; равно не любитъ онъ коровъ. Осѣдлость не его удѣлъ. Оттого то всѣ оленные инородцы непремѣнно бродячіе кочевники.

У оленя тонкое обоняніе и удивительное чутье. При встрѣчномъ вѣтрѣ, онъ ощущаетъ запахъ пороха и конскій запахъ за семь верстъ. Зимою, сколь ни былъ бы толстъ пластъ снѣга, олень, отыскивая кормъ подножный, непремѣнно останавливается надъ тою именно кочкою, гдѣ самый лучшій мохъ (ягель). Въ этомъ отношеніи оленю не уступитъ только развѣ одна хитрая лисица. Она утиное яйцо весною прячетъ въ полѣ (закапываетъ въ мохъ про зимній запасъ для себя), и безъ малѣйшаго затрудненія потомъ отыскиваетъ свой кладъ въ февралѣ, черезъ девять мѣсяцевъ, когда ужъ все покрыто снѣгомъ фута на два.

Олень по преимуществу питается тѣмъ видомъ моха, который называется ягель, исландскій мохъ. Другое все употребляетъ (сѣно, напримѣръ) тогда, когда развѣ ужъ принудитъ голодъ продолжительный, сильный. Ѣстъ онъ охотно и мохъ, который ростетъ по сучьямъ и стволамъ на старыхъ деревахъ. Весною лакомится молодыми распускающимися листьями бѣлаго тальника и нѣкоторыхъ травъ.

При верховой ѣздѣ на оленяхъ, садятся на оленя непремѣнно съ правой стороны, занося лѣвую ногу впередъ. Путешествуя на оленѣ, въ лѣвой рукѣ ѣздокъ (сѣдокъ) уздечку держитъ, въ правой — ключку, о которую опирается по мѣрѣ надобности, напримѣръ, когда садится на оленя, или когда спускается съ сѣдла. Верховая ѣзда требуетъ большой ловкости, навыка, снаровки, безъ чего съ сѣдла свернуться можно очень легко. Впрочемъ, олень невысокъ на ногахъ и не очень силенъ, а потому паденіе съ оленя далеко не столь опасно, какъ паденіе съ лошади. Только ѣдучи на оленѣ, не должно хвататься за рога; иначе онъ непремѣнно сдѣлаетъ ими движеніе, воображая, что зацѣпляется за древесныя вѣтви, и, пожалуй, задѣнетъ сѣдока рогами по шапкѣ.

По собраннымъ мною свѣдѣніямъ, на пространствѣ Лена—Анадырь, въ 1848 году всѣхъ домашнихъ оленей приблизительно было до 300,000 головъ.

Я говорилъ о домашнихъ оленяхъ, по чукотски — каа, корана: теперь я буду говорить о дикихъ оленяхъ, лѣсныхъ, полевыхъ, по чукотски — ильватъ, ильвылю.

Желая дать понятіе о томъ, какими огромными массами иногда появляются дикіе олени, я разскажу о случаѣ, котораго былъ очевидцемъ.

Очень извѣстный на Чаванѣ Олугаургинъ, богачъ имѣющій до 7000 домашнихъ оленей, въ іюнѣ 1848 года стоялъ своимъ таборомъ на берегу большаго озера, на тундрѣ, верстъ десять отъ Ледовитаго моря. Я былъ гостемъ. Преспокойно, роспивали мы кирпичный чай, приправленный лавровымъ листомъ, изъ китайскихъ (деревянныхъ) чашекъ. Вдругъ, испуганные пастухи намъ дали знать о появленіи дикихъ оленей. Вѣсть эта поразила чукчей. Бросили мы чай, всѣ бросились въ поле — старый, малый, мужчины, женщины, дѣти, всѣ, — всѣ, кто могъ. И я. Всѣхъ насъ было человѣкъ съ полсотни. Глядимъ, — видимо, невидимо, тьма тьмущая, цѣлый лѣсъ, — олени дикіе идутъ, и прямо на насъ, прямо на стадо домашнихъ оленей. Принялись мы — кто во что, кто какъ могъ. Ухали, укали, кричали, аукали, стучали, стрѣляли, въ сковороду били, въ котелъ барабанили; я махалъ платкомъ. Вся окрестность, холмы, долины покрылись дикими оленями. Чернѣющая тундра, казалось, вмѣстѣ съ ними шевелилась. Домашнее стадо отъ этого нашествія ильватъ подвергалось серьезной опасности быть увлеченнымъ и, не смотря на численность свою (7000 головъ), среди такого множества дикихъ оленей, походило на пятно. Надлежало спасать это пятно. Хлопотъ было столько, опасность такъ велика, — приходилось думать не объ охотѣ. Но все-таки отстояли, наша взяла! Ура!

Съ двѣсти ильватъ какимъ-то образомъ отдѣлились — отбились отъ массы, выбѣжали на озеро, еще (въ іюнѣ) покрытое льдомъ. Облавили ихъ, перестрѣляли большую половину. Когда же иные изъ нихъ пустились на утекъ, черезъ глубокую закраину озера, лежавшую каймою между берегомъ и льдомъ, — этихъ перекололи поколюгами. Спаслось какихъ нибудь десятка съ два.

По образу жизни, дикіе олени раздѣляются на перехожихъ и жилыхъ. Нѣкое подобіе, а можетъ быть и первообразъ того, какъ народы раздѣляются на бродячихъ и осѣдлыхъ.

Къ разряду перехожихъ принадлежатъ тѣ изъ дикихъ оленей, которые болѣе холодное время года проводятъ въ глуши лѣсовъ; а комарную — лѣтнюю пору по берегамъ и островамъ Ледовитаго моря, гдѣ для нихъ не столь опасны кровожадныя насѣкомыя и губительный для ихъ натуры лѣтній зной. Олени эти обыкновенно бродятъ стадами. У нихъ есть вожаки, которые на привалахъ бодрствуютъ неусыпно, стерегутъ своихъ товарищей отъ нечаяннаго нападенія на стадо со стороны человѣка и хищныхъ звѣрей.

Юкагиры подраздѣляютъ перехожихъ оленей на анадырскихъ, анюйскихъ, алазейскихъ, устьянскихъ. Еще къ тому же подраздѣленія причисляютъ оленей морскихъ. Основаніемъ этого подраздѣленія служатъ мѣстности, гдѣ тѣ олени особенно появляются.

Анадырскіе зимуютъ въ лѣсахъ Гижигинскаго края, а телятся и комарную пору проводятъ по чаванско-чукотскимъ тундрамъ, отъ Анадырска на сѣверовостокъ. Этотъ олень каждогодно переходитъ черезъ рѣку Анадыръ, и туземцы своими поколюгами истребляютъ его во множествѣ.

Поколюга? Она состоитъ изъ маленькаго копья, прикрѣпленнаго къ длинному тонкому древку, похожа на казацкую пику. Юкагиры превосходно владѣютъ поколюгою. Съ этимъ орудіемъ они нападаютъ на оленя въ то время, когда животное переплываетъ рѣку. Врѣзавшись въ пловучее стадо (самъ на крохотной вертячей лодкѣ, на вѣткѣ на своей сидя), юкагиръ поколюгою мечетъ на лѣво, на право, и ужъ промаха нѣтъ.

Анадырскій олень самый мелкій изъ дикихъ; средній вѣсъ его можно опредѣлить въ 3½ пуда. Шерсть рыжевато-сѣрая. Онъ очень многочисленъ, но, по преданіямъ, въ старину стада этого оленя были еще многочисленнѣе. Здѣсь полагаютъ, что большая часть его ушла куда-то за море.

Анадырскіе жители выдѣлываютъ изъ оленьихъ шкуръ отличную ровдугу (замша), изъ которой шьютъ свои камлеи, перчатки, рукавицы, и всѣ эти издѣлія тамъ очень недорого стоютъ, если покупаются не на наличныя деньги, а вымѣниваются на товаръ: за фунтъ напушнаго табаку купецъ беретъ пять паръ перчатокъ; за небольшой желѣзный котелъ — семь оленьихъ шкуръ.

Въ Анадырской сторонѣ тоже колютъ оленя на рѣкѣ Бѣлой, которая тѣмъ замѣчательна (въ геологическомъ отношеніи), что въ одномъ мѣстѣ тамъ, на берегу рѣки Бѣлой, есть утесъ, весь состоящій изъ окаменѣлыхъ мелкихъ раковинъ. Обстоятельство, дающее поводъ предполагать, что край когда-то находился подъ водою. Вѣроятно, это было въ ту эпоху, когда здѣсь водились ископаемые нынѣ бизоны, мамонты и носороги; а вмѣсто человѣка (строка изъ туземной юкагирской сказки) громадныя лягушки царствовали здѣсь, и война у нихъ была съ мышами.

Анюйскій олень получилъ свое названіе отъ рѣки Анюя, впадающей въ рѣку Колыму. Здѣсь (на Анюѣ) юкагиры истребляютъ его въ большомъ количествѣ огородами, петлями, самострѣлами и особенно поколюгами своими, съ которыми они, въ маленькихъ челнокахъ своихъ, быстро преслѣдуютъ жертву на водѣ и очень ловко управляются съ дѣломъ.

Олень этотъ зимуетъ въ лѣсахъ и около гольцовъ между верховьями рѣкъ — большой Анюй и Омолонъ, въ Колымскомъ округѣ; а рождаетъ и комарную пору проводитъ по прибрежьямъ Чаванской губы, въ Чукотіи. Крайніе пункты, между которыми анюйскій олень проходитъ каждогодно, отстоятъ одинъ отъ другого не менѣе, какъ на семьсотъ верстъ.

Шерсть анюйскіе олени имѣютъ чисто сѣрую, которая весною дѣлается бѣлесоватою; вдоль боковъ темная полоса, какая есть и у всѣхъ другихъ оленей.

Анюйскiй олень крупнѣе анадырскаго. Средній вѣсъ его опредѣляется въ пять пудовъ.

Въ 1847 году, по соображеніямъ туземцевъ, черезъ Анюй прошло оленей не менѣе 700,000. Въ прежнее время, говорятъ, гораздо больше проходило.

Всего Богъ поумалилъ съ тѣхъ поръ, какъ люди стали болѣе и болѣе грѣшить.

По увѣренію юкагировъ, количество здѣшнихъ оленей постоянно уменьшается. Это и не удивительно, если принять въ соображеніе каждогодное истребленіе ихъ массами. Сами же юкагиры иногда убиваютъ — колютъ столько (во время плавежа, когда олени массой идутъ въ рѣку), что не успѣваютъ убирать.

Разсказываютъ (замѣчаніе касается вообще оленей дикихъ, а не анюйскихъ только), въ иныхъ мѣстахъ цѣлыя поляны усѣяны въ сплошную костями — остовами этихъ животныхъ. Чѣмъ это объяснить? Ничѣмъ другимъ я не умѣю объяснить, какъ чумною заразою, извѣстною тамъ подъ техническимъ выраженіемъ — «закоростились». Закоростились, обезсилили, легли и болѣе не встали. И вотъ поляна усѣяна костями. Страшнѣе поколюги это, страшнѣе всѣхъ волковъ.

Еще разсказываютъ, что олени во множествѣ гибнутъ (тонутъ) иногда при переправѣ на азіатскій материкъ изъ-за моря откуда-то, буде во время переправы морская буря налетитъ. Такъ случилось въ 1842 году (чукчи говорили), когда на пять верстъ морской берегъ былъ усѣянъ трупами этихъ животныхъ.

Анюйскіе и анадырскіе олени никогда не смѣшиваются въ полѣ. Случится имъ на общихъ пастбищахъ сойтись, — недолго остаются вмѣстѣ, расходятся каждый по своимъ притонамъ: рыжеватые идутъ къ рыжеватымъ, — въ Анадырскую сторону отправляются; сѣрые идутъ къ сѣрымъ въ Анюйскую сторону уходятъ. Бодливы самцы при сей вѣрной оказіи; при встрѣчѣ на общихъ пастбищахъ, не пропускаютъ случая подраться. Значитъ, другъ другу — чинъ чину, честь отдаютъ и затѣмъ они безъ всякой злобы въ душѣ, — мое вамъ, молъ, почтеніе, впредь до будущаго свиданія!

Алазейскіе олени получили свое названіе отъ рѣки Алазеи, впадающей въ Ледовитое море между Индигиркою и Колымою. Эти не очень многочисленны. Средній вѣсъ 5½ пудовъ. Лѣтуютъ на алазейской тундрѣ, зимуютъ правѣе Колымы, именно въ районѣ между Омолономъ и Березовою (рѣки). Въ характерѣ этихъ оленей подмѣчена особая черта: Вѣроятно наученные опытомъ, они не собираются густою массою для переправы черезъ такую большую рѣку, какъ Колыма, гдѣ всякое подмѣченное ловкими юкагирами стадо было бы переколото безъ остатка. Подмѣчена и еще одна особенность. Когда въ лѣтнее время пускаютъ собаку за алазейскимъ оленемъ, онъ, надѣясь спасти себя въ водѣ, обыкновенно бросается въ озеро, которыхъ тамъ на тундрѣ много (олени вообще плаваютъ превосходно). Анюйскій олень, напротивъ, никогда отъ собаки не бросается въ воду, а скорѣе же, буде некуда дѣваться, онъ побѣжитъ на встрѣчу явной опасности, чѣмъ и пользуются опытные охотники.

Устьянскіе олени лѣто проводятъ на устьянской тундрѣ, а зиму — въ верхоянскихъ лѣсахъ. Очень многочисленны. Средній вѣсъ 5 пудовъ 25 фунтовъ. Ламуты и Каменнаго рода (каменные) юкагиры во множествѣ убиваютъ ихъ своими меткими винтовками.

Морской олень зиму проводитъ на устьянской тундрѣ, которая по этому оживлена постоянно: одни олени, съ наступленіемъ зимнихъ холодовъ, удаляются отсюда съ тундры въ лѣсъ; другіе это время приходятъ сюда на тундру зимовать. Морскіе олени чрезвычайно многочисленны. Они невысокаго роста. Средній вѣсъ ихъ опредѣляютъ въ четыре только пуда*).

*) Морской олень тоже приходитъ массою на чукотскую тундру. О семъ рѣчь будетъ впереди.

Откуда приходятъ они, гдѣ проводятъ лѣто? Иные думали, — морской олень приходитъ на устьянскую тундру съ Новосибирской группы (Новая Сибирь). Сомнительно. Посѣщавшіе Новую Сибирь, ученые наши Геденштромъ и докторъ Фигуринъ увѣряютъ, что тамошніе олени крупнѣе водящихся на материкѣ Сибири. Это же подтверждаютъ свѣдущіе промышленники, знакомые съ Новою Сибирью. Послѣдніе разсказываютъ еще, что олени на Новой Сибири не перехожіе, а жиловые, которые тамъ и лѣтуютъ, тамъ и зиму проводятъ. Остается предположить, что морскіе олени на устьянскую тундру приходятъ съ какихъ либо морскихъ острововъ, еще неизвѣстныхъ намъ. Этотъ вопросъ, столь интересный въ научномъ отношеніи, конечно, будетъ выясненъ ученою нашею экспедиціею, въ 1885 году отправленною и нынѣ (1886 г.) уже находящеюся на Новой Сибири.

Жиловые олени не бродятъ за сотни верстъ, чтобы тутъ лѣтовать — тамъ зимовать. Весь круглый годъ они проводятъ на одномъ какомъ нибудь излюбленномъ урочищѣ, придерживаясь мѣстъ, гдѣ менѣе тревожатъ ихъ юкагиры и звѣри. Жиловые олени разсѣяны повсюду, — по тундрамъ, по лѣсамъ, по островамъ, вездѣ понемногу.

Самые замѣчательные изъ жиловыхъ оленей суть, такъ называемые, — одинцы. Это какіе-то суровые отшельники, вѣроятно, нетерпимые въ обществѣ за озорничество. Бодаться — охотники страстные. Рога у нихъ огромные. Самъ я видѣлъ пару роговъ, изъ которыхъ каждый вѣсилъ по 16 фунтовъ. А сами одинцы, по крайней мѣрѣ нѣкоторые изъ нихъ, достигаютъ вѣса 12 пудовъ.

Полевой олень приручается съ большимъ трудомъ. Взятый маленькимъ, онъ смиренъ и ходить въ стадѣ домашнихъ спокойно. Съ возрастомъ становится дикъ и убѣгаетъ. Какъ ни холь его, какъ съ нимъ ни водись, — онъ въ лѣсъ глядитъ.

Туземцы вѣруютъ, что, для пользы позднѣйшихъ поколѣній, олени въ глубокой древности приручены божественными шаманами. «Такіе были мудрецы. Не то, что нынѣшніе люди. Слабый нынѣча народъ пошелъ. Али возьми людей старинныхъ ты, али возьми ты лѣсъ старинный, али возьми ты что. Не то ужъ нынѣча, не то!» — говоритъ туземецъ.

А. Аргентовъ.

(OCR: Аристарх Северин)

БИБЛІОГРАФІЯ.

«Восточное обозрѣнiе» №13, 25 марта 1890

Въ «Словарѣ русскихъ писателей и ученыхъ», издаваемомъ г. Венгеровымъ, упомянуть сибирскій миссіонеръ о. Александръ Аргентовъ, авторъ нѣсколькихъ статей о Колымскомъ краѣ. Статьи эти перечислены въ «Словарѣ», но никакихъ біографическихъ данныхъ объ о. Аргентовѣ не сообщено. Судя по названіямъ перечисленныхъ статей дѣло идетъ объ о. Андреѣ Аргентовѣ, который дѣйствительно провелъ 15 лѣтъ въ Колымскомъ краѣ, и въ «Словарѣ» по ошибкѣ названъ Александромъ. Мы имѣемъ возможность сообщить краткія біографическія свѣдѣнія объ о. Аргентовѣ. О. Андрей Аргентовъ родился осенью 1816 г.; отецъ его былъ дьячокъ села Великій Врагъ Нижегородской губ.; первоначально учился въ 1-мъ нижегородскомъ духовномъ уѣздномъ училищѣ, а потомъ въ нижегородской духовной семинаріи, въ которой кончилъ курсъ въ 1841 и въ томъ-же году переведенъ въ иркутскую епархію и служилъ сначала въ Тельмѣ, потомъ въ Иркутскѣ. Въ 1849 г. по собственному желанію переведенъ въ Нижне-Колымскій край, въ 1856 г. переведенъ миссіонеромъ въ Чаунскій приходъ. Въ 1858 г. возвратился въ Иркутскъ и былъ опредѣленъ священно-служителемъ во Владимірскую церковь; въ 1867 г. переведенъ въ Верхнеудинскъ. Въ 1875 г. о. Аргентовъ по прошенію уволенъ на родину въ Нижегородскую губернію и былъ сначала зачисленъ священно-служителемъ въ село Богородское Горбатовскаго уѣзда, а потомъ въ 1887 переведенъ въ село Нелюбово Княгининскаго уѣзда; въ томъ-же году оставилъ службу и лѣтомъ 1889 года вернулся въ Иркутскъ. Въ настоящее время о. Аргентовъ живетъ въ Верхнеудинскѣ, въ домѣ своего зятя купца А. В. Овсянкина. О. Аргентовъ состоитъ дѣйствительнымъ членомъ Импер. Русск. Геогр. общества и комитета Акклиматизаціи животныхъ и растеній при Импер. московскомъ обществѣ сельскаго хозяйства и за свои труды на пользу этихъ обществъ получилъ отъ перваго серебряную медаль, отъ втораго бронзовую; за свою миссіонерскую дѣятельность онъ получилъ орденъ св. Анны и полторы тысячи рублей награды. Кромѣ перечисленныхъ въ «Словарѣ» г. Венгерова литературныхъ трудовъ, за самое послѣднее время еще напечатано нѣсколько статей о. Аргентова; въ «Всемірномъ путешественникѣ» (приложеніе къ журналу «Родина») за 1889 г. помѣщена его статья «Пятнадцать лѣтъ въ Нижнеколымскомъ краѣ» (1843—1857), а нѣсколько ранѣе его очерки того-же края помѣщались въ «Сибирск. Вѣстникѣ» (изд. въ Томскѣ). Эти статьи написаны языкомъ не галантнымъ, но жизнь въ Колымскомъ краѣ очерчена рѣзкими штрихами; это грубые наброски бойкаго карандаша. Читатель живо переносится въ обстановку, въ которой пятнадцать лѣтъ прожилъ «объюкагирившійся» миссіонеръ, какъ о. Аргентовъ о себѣ выражается, переносится въ крошечную юрту, съ удушливымъ воздухомъ, биткомъ набитую полунагими людьми и совсѣмъ нагими дѣтьми; вмѣсто паркета разосланы звѣриныя шкуры, вмѣсто оконъ и дверей всего одна дыра въ потолкѣ, люди собрались въ кругъ костра, сидятъ, потѣютъ и неописанно блаженствуютъ; имъ подали беремя полусваренныхъ, полусырыхъ костей и они пилятъ ихъ ножами, гложутъ зубами и дерутъ ногтями. О. миссіонеръ нерѣдко иронизируетъ надъ этой второй своей родиной, которую онъ называетъ «страной собачьяго хозяйства», но иронизируетъ добродушно. Сквозь насмѣшку слышно теплое чувство, съ которымъ онъ относится и къ этой природѣ съ ея «закоченѣлой землей», съ ея «ледовитымъ моремъ» и къ обитателямъ этой суровой страны. Какія варварскія имена у бывшихъ друзей миссіонера: Майникляволь, Омраургинъ, Лѣлянельгелякъ, а это все для него: «добрые друзья», «чудо-люди», благодѣтели, «добрые ангелы». Проникнутый гуманизмомъ миссіонеръ имѣлъ способность въ чукчахъ и юкагирахъ увидѣть людей съ сердцемъ. Намъ, живущимъ въ городахъ, сидящимъ на штофной мебели и одѣтымъ въ шелковое платье, не понять многихъ симпатій колымскаго миссіонера, многіе взгляды его намъ, людямъ съ утонченными чувствами, могутъ показаться юкагирскими точками зрѣнія. Проживъ пятнадцать лѣтъ между юкагирами и чукчами, изучивъ ихъ языкъ и составивъ словарь чукотскаго языка, миссіонеръ научился хорошо понимать нужды и помыслы населенія, съ которымъ не рѣдко онъ раздѣлялъ опасности, испытывалъ одни и тѣ-же страхи. Послѣ такого опыта, мнѣнія о. Аргентова по нѣкоторымъ вопросамъ должны быть очень интересны. Вотъ, напримѣръ, какъ бывшій колымскій миссіонеръ высказывается о шаманахъ.

«Фельдшеровъ, акушерокъ въ краѣ нѣтъ; за фельдшеромъ нужно ѣхать за тысячу верстъ, а за акушеркой и двѣ тысячи. Шамановъ-же много и они всегда подъ руками. Услужливый народъ и, можно сказать, стоятъ они на твердой почвѣ. Поѣзжай за священникомъ сто двѣсти верстъ, а шаманъ онъ тутъ и есть, свой братъ, вашъ покорнѣйшій слуга, всегда къ услугамъ готовый. Только знаменитые изъ нихъ славятся гдѣ-то тамъ за темными горами, а дюжинные — найдутся въ каждой деревушкѣ. Всегда смышленый, шаманъ, служа свои поганые молебны камакѣ (олицетвореніе мрака и тьмы), съ тѣмъ вмѣстѣ служитъ сознательно-ли, нѣтъ-ли, дѣйствительную службу своему паціенту и хоть изрѣдка даетъ больному дозу какихъ-нибудь сто разъ испытанныхъ веществъ цѣлебныхъ. А самое главное, самое существенное — визитъ его. Однимъ словомъ, визитомъ много пользы дѣлаетъ шаманъ больному. Вліяетъ на воображеніе страдальца благотворно, поддерживаетъ духъ, успокоиваетъ, возбуждаетъ надежду: ободряетъ ближнихъ, которые, пожалуй, готовы малодушно бросить страдальца, оставить на съѣденіе комарамъ. Жажда, тоска и сумашествіе доконали-бы его. Безчеловѣчно это было-бы, убійственно, какъ невинному приговоръ заживо къ смерти. И вотъ я, изволите видѣть, горою за моихъ шамановъ стою, почтенныхъ тамъ въ нашемъ Нижнеколымскомъ краѣ. Надобно согласиться, въ самомъ дѣлѣ, что смышленые шаманы именно полезны тамъ, гдѣ до лучшаго народнаго понятія еще не доросли, гдѣ лучшаго и негдѣ взять. Правда, шаманы обираютъ простаковъ, но тотъ-же грѣхъ и не за шаманами водится» («Всемірн. Путешественникъ», 1889, № 5, стр. 76). Выраженное выше мнѣніе составилось у о. Аргентова несомнѣнно подъ вліяніемъ фактовъ, которые ему привелось наблюдать, и этому мнѣнію слѣдуетъ отдать первенство передъ тѣми, которыя составляемъ мы здѣсь, сидя на своихъ стульяхъ, подъ шелестъ шелковаго платья, въ двухъ и даже трехъ тысячахъ разстоянія отъ описываемыхъ мѣстъ. Въ то-же время оно убѣждаетъ насъ, что маститый миссіонеръ относился къ своей задачѣ серьезно, входилъ въ нужды окружавшаго населенія и составлялъ свои мнѣнія о нихъ, дѣйствительно желая имъ добра.

Пользуемся случаемъ исправить опущеніе, допущенное въ предъидущей замѣткѣ о «Словарѣ» г. Венгерова. Въ числѣ сибиряковъ, попавшихъ въ «Словарь», находится также и здѣшній врачъ Асташевскiй, — написавшій нѣсколько брошюръ медицинскаго содержанія: въ замѣткѣ-же «Восточнаго Обозрѣнія» онъ не былъ упомянутъ.

(OCR: Аристарх Северин)