СРЕДНЕКОЛЫМСКЪ И ЕГО ОКРУГЪ.

А. Оксеновъ

«Историческiй Вѣстникъ» №7, 1885 г.

Общій видъ Среднеколымска, съ его бѣдными немногими домиками, съ незначительнымъ населеніемъ и вдобавокъ къ этому съ угрюмой сѣверной природой, производитъ на посѣтителя въ высшей степени тяжелое впечатлѣніе. «Трудно себѣ представить грустнѣе этой мѣстности, — восклицаетъ одинъ изъ новѣйшихъ описателей забытаго Среднеколымска. Этотъ городокъ, можно сказать, утонулъ въ тундристыхъ болотахъ, съ низменной сырой почвой кругомъ, и находится подъ вліяніемъ самаго холоднаго климата: морозы доходятъ тамъ до 50° R., зима продолжается 10 мѣсяцевъ, въ которые солнца не видно; оно въ первый разъ показываетъ лучи свои, однимъ краемъ, въ декабрѣ мѣсяцѣ» (2).

(2) «Русское Слово», августъ, 1861, «Ссылка въ Восточную Сибирь замѣчательныхъ лицъ» (1645—1762), статья И. Сельскаго, стр. 15.

Въ окрестностяхъ своихъ Среднеколымскъ на далекое разстояніе окруженъ унылою пустынностію и безлюдьемъ. Невысокія горы, корявый лѣсъ, часто опаленный пожарами или вырванный вѣтромъ, и многочисленныя рѣчки, озера и болота, окружающія городокъ, придаютъ окрестной природѣ его мертвый видъ. А зимой здѣсь царствуютъ глубокіе снѣга, страшные бураны, пурги и едва выносимый холодъ.

Кромѣ Среднеколымска, въ краѣ есть еще два главныхъ поселенія, которыя во всѣхъ отношеніяхъ, однако, уступаютъ окружному городу. Изъ этихъ поселеній одно, находящееся въ верховьяхъ рѣки Колымы, называется Верхнеколымскомъ. Верхнеколымскъ — это покосившаяся церковка, немногимъ отличающаяся отъ обыкновенной избы-сруба, а рядомъ съ нею избушка священника, дьячка и купеческаго приказчика. И только, — здѣсь даже властей никакихъ нѣтъ. Въ прежнее время это селеніе (бывшій острогъ) было складочнымъ мѣстомъ провіанта для Анадырскаго острога и Нижнеколымска.

Другое селеніе, въ низовьяхъ р. Колымы, за полярнымъ кругомъ, въ 120 верстахъ отъ Сѣвернаго Ледовитаго океана, Нижнеколымскъ, состоитъ изъ десятка убогихъ избушекъ, вмѣщающихъ въ себѣ около сотни душъ населенія, проживающаго подъ управленіемъ начальника-казака, который носитъ тамъ званіе частнаго командира и имѣетъ для приведенія въ исполненіе своихъ приказаній человѣкъ 6 другихъ казаковъ. На пользу «отечественной торговли и промышленности» работаютъ тамъ, и работаютъ, какъ говорятъ, очень усердно нѣсколько человѣкъ купеческихъ приказчиковъ. Въ Нижнеколымскѣ есть церковь; число прихожанъ этой церкви въ 1855 году простиралось до 2 т. человѣкъ, въ числѣ которыхъ были тунгусы, чуванцы, коряки, юкагиры, ламуты и русскіе. Жители занимаются преимущественно рыболовствомъ и звѣроловствомъ. Для торга съ туземцами въ селеніе пріѣзжаютъ разъ въ годъ купцы съ товарами. Почта приходитъ въ Нижнеколымскъ три раза въ годъ. Въ окрестностяхъ селенія лѣсъ уже почти не растетъ и только кое-гдѣ попадается низко-рослая лиственница и ольха; преобладающая растительность полярная, т. е. кустарники разнаго рода.

Колымскій округъ, по своимъ природнымъ условіямъ, представляетъ страну обширную, отчасти гористую, отчасти болотисто-низменную, отчасти покрытую тундрами, съ климатомъ въ высшей степени холоднымъ. Площадь округа составляетъ 11 т. кв. миль. Изъ возвышенностей самыя значительныя находятся въ южной части округа, а именно Охотскія горы, составляющія водораздѣлъ между бассейномъ р. Колымы и притоками Охотскаго моря. Вершины нѣкоторыхъ изъ этихъ горъ покрыты вѣчнымъ снѣгомъ. Прибрежье Ледовитаго океана въ Колымскомъ краѣ образуется изъ скалистыхъ обрывовъ и мысовъ; изъ послѣднихъ наиболѣе извѣстенъ Барановъ камень. Низменности и тундры преобладаютъ на лѣвомъ берегу Колымы и тянутся до береговъ Ледовитаго океана. Горныхъ богатствъ въ округѣ нѣтъ; только на склонѣ Алазейскаго хребта (на юго-западѣ округа) попадается желѣзная руда, изъ которой якуты выплавляютъ желѣзо и куютъ топоры, косы, ножи и проч. Мелкихъ озеръ въ округѣ весьма много, и всѣ они содержатъ въ себѣ рыбу. Климатъ Колымскаго края вообще — континентальный, но съ приближеніемъ къ морю зима замѣтно смягчается. Впрочемъ, и вообще, какъ говорятъ, въ Колымскомъ округѣ зима гораздо мягче, чѣмъ подъ той же широтой на якутскомъ меридіанѣ. На смягченіе климата имѣетъ вліяніе дующій ежегодно съ юго-востока «теплый вѣтеръ». Онъ рѣдко продолжается долѣе сутокъ, но часто поднимаетъ температуру отъ 35° до точки замерзанія и выше.

До прихода русскихъ въ Колымскій край народонаселеніе въ немъ было многочисленнѣе и этнографическій составъ его разнообразнѣе. Къ народамъ, населявшимъ округъ въ древности и нынѣ почти исчезнувшимъ, принадлежатъ омоки, шелаги, ходынцы и анюилы. Изъ нихъ наиболѣе многочисленны были омоки и шелаги, по преданіямъ, находившіеся въ безпрерывныхъ войнахъ съ юкагирами и тунгусами. Куда дѣлись эти народы, неизвѣстно, но, вѣроятно, большая часть ихъ истреблена войнами и разными болѣзнями, а остальные слились съ нынѣшними обитателями края.

Къ инородцамъ, населяющимъ въ настоящее время округъ, принадлежатъ, во-первыхъ, якуты, составляющіе преобладающую массу народонаселенія (немного болѣе 3-хъ т. душъ об. п.). Они зашли въ Колымскій край лѣтъ, 350 тому назадъ и живутъ преимущественно по среднему и нижнему теченіямъ р. Колымы. Экономическое положеніе этихъ якутовъ плачевно. Вслѣдствіе значительнаго уменьшенія промысловъ звѣринаго и рыбнаго, къ тому же еще при обыкновенной въ Сибири эксплоатаціи русскихъ купцовъ, спаивающихъ якутовъ водкой, среди послѣднихъ развилась нищета. А между тѣмъ, улусныя повинности ростутъ въ обратной пропорціи къ средствамъ существованія. Поэтому неудивительно, что голодовки среди якутовъ случаются все чаще и чаще, что смертность среди нихъ увеличивается, что число якутовъ, выносящихъ на себѣ, вслѣдствіе бѣдности остальныхъ, ясачную и улусную повинности, все уменьшается; неудивительно, наконецъ, что съ каждымъ годомъ правительственная помощь этому населенію требуется все въ большихъ и большихъ размѣрахъ, такъ что, напримѣръ, въ одинъ изъ послѣднихъ годовъ, въ казенныхъ магазинахъ не достало муки и, если бы не подоспѣвшій изъ Якутска казенный транспортъ, населеніе осталось бы безъ хлѣба. Испытывая всѣ невзгоды отъ матеріальной нужды, якуты гибнутъ еще отъ разныхъ болѣзней: страшнымъ бѣдствіемъ для инородческаго населенія округа, а для якутовъ въ особенности, является распространеніе сифилиса, или «француза», какъ эту болѣзнь называютъ мѣстные жители.

При появленіи своемъ въ Колымскомъ краѣ русскіе также застали тамъ многочисленное и сильное племя юкагировъ. Теперь юкагиры живутъ по берегамъ р.р. Колымы и Анюя. Число ихъ въ послѣднее время сильно уменьшилось, и нынѣ ихъ осталось человѣкъ 600, обреченныхъ вообще на незавидное существованіе. Занимаются они преимущественно рыболовствомъ, но этотъ промыселъ сильно падаетъ. Казна въ своей заботливости о нихъ доходитъ до того, что доставляетъ имъ, съ разсрочкой платежа на долгое время, матеріалы для рыболовныхъ снастей. И, всетаки, въ одинъ изъ послѣднихъ годовъ юкагиры дошли до такой нужды, что мѣстныя власти должны были отправить къ нимъ на свой страхъ на нѣсколькихъ (50) возахъ муку изъ казенныхъ магазиновъ. Кажется, можно сдѣлать безъ ошибки печальный выводъ, что въ недалекомъ будущемъ исчезнетъ съ лица земли это когда-то многочисленное племя.

Кромѣ якутовъ и юкагировъ, въ Колымскомъ округѣ есть немного (сотни 2½) тунгусовъ, ведущихъ бродячую жизнь въ лѣсахъ, затѣмъ около 1 т. человѣкъ ламутовъ, живущихъ разсѣянно по лѣсамъ, и, наконецъ, сотни двѣ съ половиной народа чуванцовъ. Послѣдніе зашли въ Колымскій край съ береговъ р. Анадыра, откуда вытѣснены были чукчами. Въ первой половинѣ ХѴІІІ-го столѣтія чуванцы были еще довольно многочисленны, и якутскій воевода Павлуцкій съ помощію ихъ предпринималъ походъ противъ чукчей, причемъ большая часть чуванцовъ погибла.

Въ колымскихъ предѣлахъ находятся также чукчи, кочующіе въ этихъ мѣстахъ со своими оленями, во время миграціи послѣднихъ, или являющіеся для мѣновой торговли на ярмаркахъ. Это полунезависимое племя сохранилось лучше другихъ, но и оно испытало всѣ превратности судьбы. Чукчи носовые, обитающіе около мыса св. Носа, совершенно независимы и съ русскими почти никакихъ сношеній не имѣютъ — о нихъ говорить намъ не приходится. Что же касается чукчей оленеводовъ (оленныхъ), то ихъ осталось, по оффиціальнымъ свѣдѣніямъ, всего около 3-хъ т. душъ, но и эти готовы «душу» отдать за «огненную влагу». По разсказамъ очевидцевъ, нельзя представить себѣ ничего непривлекательнѣе, какъ пьяные чукчи и чукчанки. Это — грязныя, жалкія существа, безобразно валяющіяся въ невозможныхъ положеніяхъ на улицахъ Средне— и Нижнеколымска во время своихъ наѣздовъ туда. Они числятся христіанами, но на самомъ дѣлѣ, попрежнему, язычники, полигамисты, дикари. Но эти самые чукчи, которые, по разсказамъ путешественниковъ, совсѣмъ дики и отвратительны, чрезвычайно ревнуютъ о народномъ образованіи и даже жертвуютъ на это, сравнительно, довольно крупныя суммы. Какъ собираются такія пожертвованія, это — другой вопросъ, и мы этого разбирать не будемъ.

Все наличное число жителей Колымскаго округа, по послѣднимъ оффиціальнымъ свѣдѣніямъ, немного болѣе 6 т. человѣкъ и составляетъ только по одному жителю на двѣ кв. мили. Приблизительно четвертая часть этого населенія — осѣдлая, остальные обитатели округа ведутъ жизнь бродячую, кочевую въ лѣсахъ и по берегамъ рѣкъ и озеръ. Всѣхъ поселковъ въ округѣ насчитываютъ 55, такъ что, по примѣрному разсчету, на одинъ поселокъ, въ среднемъ выводѣ, приходится менѣе 30 чел. осѣдлаго населенія. Всѣ жители округа считаются принадлежащими къ православной церкви.

При полнѣйшемъ отсутствіи въ округѣ земледѣлія, жителямъ только рыболовство доставляетъ главныя средства для существованія. Затѣмъ обитатели округа занимаются звѣроловствомъ. Для звѣринаго промысла жители отправляются артелями въ лѣса и ставятъ плахи (ловушки на лисицъ, соболей и бѣлокъ). Кромѣ того, охотятся за лосями и дикими баранами; этою охотою занимаются преимущественно якуты и юкагиры, отправляющіеся за баранами на Барановъ камень. Охота за сѣверными оленями производится во время миграціи ихъ отъ юга къ сѣверу и обратно, т. е. въ маѣ и сентябрѣ. Оленей стерегутъ у береговъ большихъ рѣкъ, гдѣ охотники встрѣчаютъ стада въ нѣсколько сотъ штукъ. Птицеловство доставляетъ жителямъ иногда также нѣкоторыя выгоды. Впрочемъ, уловъ птицъ съ каждымъ годомъ уменьшается. Скотоводство существуетъ въ весьма ограниченныхъ размѣрахъ у русскихъ и якутовъ, которые держатъ небольшія стада рогатаго скота и лошадей, а ламуты и тунгусы имѣютъ сѣверныхъ оленей. По послѣднимъ оффиціальнымъ свѣдѣніямъ, количество разнаго домашняго скота въ округѣ простиралось до 7.590 головъ. Собакъ ѣздовыхъ въ округѣ до 600 штукъ, въ городѣ Среднеколымскѣ до 200. Заводовъ и фабрикъ въ округѣ нѣтъ. Торговыя сношенія Колымскаго края весьма ограниченны. Въ округѣ есть только одна болѣе или менѣе значительная ярмарка, называемая Чукотскою, въ Анюйской крѣпостцѣ, на р. Маломъ Анюѣ; она происходитъ въ мартѣ; на эту ярмарку съѣзжаются купцы изъ Якутска, туземцы округа и также чукчи. Предметами торговли служатъ: съѣстные припасы, табакъ, мѣдные котлы, желѣзныя издѣлія; все это вымѣнивается на мѣха и мамонтовую кость. Оборотъ ярмарки не достигаетъ и десяти тысячъ рублей.

Скажемъ о прошломъ города Среднеколымска и его округа. Восточная Сибирь вообще и въ частности земли по р. Колымѣ были завоеваны якутскими казаками, славными въ сибирской исторіи. И не безъ жертвъ досталась эта слава казакамъ, открывшимъ и занявшимъ дальнюю Сибирскую окраину. Много храбрыхъ завоевателей пало въ стычкахъ съ инородцами и въ борьбѣ съ суровой сѣверной природой. Но казаки, не уставая, шли впередъ и дѣлали завоеванія. Одинъ историкъ Сибири дѣлаетъ слѣдующую характеристику казаковъ, какъ завоевателей Сибири. «Греція, Римъ, Старый и Новый Свѣтъ, — говоритъ онъ, — могутъ гордиться и хвалиться героями своими сколько хотятъ, но я не знаю, отважились ли бы ихъ герои на то, что сибирскіе герои дѣйствительно учинили, осмѣлились ли бы они съ малымъ числомъ людей нападать на сильные народы и удалось ли бы имъ не только покорить черезъ 80 лѣтъ восьмую часть свѣта, да притомъ еще неудобнѣйшую и опаснѣйшую между всѣми частями, гдѣ голодъ и стужа вѣчное свое имѣютъ жилище, но и удержать ее за собою» (3). Сколько въ сраженіяхъ съ инородцами и въ борьбѣ съ сѣверной природой погибло народу безвѣстно, сколько партій смѣльчаковъ совершенно истреблено было или голодомъ, или туземцами, знаютъ лишь тундры и лѣса сибирскіе. Что же влекло казаковъ впередъ — страсть ли къ пріобрѣтенію дорогой пушнины, золота, влеченіе ли къ славѣ и свободной жизни? — рѣшать это не будемъ. Но фактическая сторона дѣла ясно указываетъ на то, что казаки частію по собственной иниціативѣ, частію по приказаніямъ воеводъ сибирскихъ съ замѣчательной энергіей шли открывать новыя земли, покорять туземныхъ жителей и облагать ихъ государевымъ ясакомъ. По прибытіи въ мѣстность, занимаемую какимъ либо племенемъ, казаки обыкновенно вступали съ нимъ въ переговоры, съ предложеніемъ подчиниться бѣлому царю и платить ясакъ; но переговоры эти далеко не всегда приводили къ успѣшнымъ результатамъ, и тогда дѣло рѣшалось оружіемъ. Обложивъ туземцевъ ясакомъ, казаки строили на ихъ земляхъ или укрѣпленные остроги, или просто зимовья, гдѣ оставалась обыкновенно часть казаковъ въ видѣ гарнизона. Партіями казаковъ управляли, по назначенію воеводъ, начальники изъ людей опытныхъ, бывшихъ уже въ походахъ, — казаки, пятидесятники, дѣти боярскіе. Случалось также, что смѣлые промышленники предлагали правительству свои услуги вести партію для открытія новыхъ земель на свой счетъ, какъ это сдѣлалъ въ 1648 году Хабаровъ, испросившій разрѣшеніе набрать на свой счетъ 150 казаковъ и вести ихъ на Амуръ. Боевое снаряженіе казаковъ при отправленіи въ походъ состояло изъ ружей, пищалей и сабель. Пороху и свинцу часто не доставало при продолжительныхъ походахъ. Отряды иногда снабжались и пушками; такъ, напримѣръ, партія Хабарова имѣла при себѣ двѣ пушки. Особенно правильной системы вооруженія отрядовъ не было. Инородцы Восточной Сибири, съ которыми приходилось имѣть дѣло якутскимъ казакамъ, оказывали неодинаковое сопротивленіе. Между прочимъ, мирно подчинились въ Восточной Сибири русской власти юкагиры и ламуты по р. Колымѣ.

(3) «Исторія Сибири», соч. Фишера, Спб., 1744 г.

Замѣтимъ, что въ отысканіе новыхъ земель пускались не одни казаки; имъ содѣйствовали также сибирскіе промышленники. Послѣдніе показывали обыкновенно казакамъ дорогу къ завоеваніямъ и иногда даже помогали вести войну съ инородцами.

Завоевательное движеніе русскихъ къ Колымскому краю шло слѣдующимъ образомъ. Съ первыхъ годовъ XVII столѣтія начались походы русскихъ изъ долины р. Оби далѣе на востокъ въ область р. Енисея, но это движеніе было остановлено событіями Смутнаго времени. Съ 1618 года завоевательное движеніе снова получаетъ силу и уже не прекращается до окончательнаго занятія Сибири въ XVII вѣкѣ. Послѣ построенія Енисейска (1627—1628) усилія русскихъ были направлены на покореніе земель, лежащихъ на юго-восточной сторонѣ Енисея. Обитавшіе здѣсь инородцы, и въ томъ числѣ буряты, оказали упорное сопротивленіе, вслѣдствіе чего явилась необходимость для упроченія русской власти построить нѣсколько остроговъ (Братскій, Канскій, Удинскій и др.). Съ р. Енисея по Нижней Тунгускѣ казаки направились на р. Вилюй и по ней добрались до Лены. Здѣсь, въ 1632 году, былъ построенъ Якутскъ, важное значеніе котораго скоро опредѣлилось. Онъ сталъ центромъ обширной области, славившейся лучшими соболями, и въ Якутскъ, первоначально зависѣвшій отъ Енисейска, стали назначать особыхъ воеводъ.

Пустынный, представляющій величайшія затрудненія для мореплавателей сѣверный берегъ Сибири, отъ устья Лены до Берингова пролива, былъ также открытъ сибирскими землеискателями въ тридцатыхъ и сороковыхъ годахъ XVII столѣтія, и инородческія землицы, находившіяся на этомъ берегу, вошли въ составъ Московскаго государства.

Открытіе и занятіе собственно р. Колымы и прилегающихъ къ ней странъ совершилось при слѣдующихъ обстоятельствахъ.

Въ 1638 году, партія казаковъ, подъ предводительствомъ сотника Иванова, отправилась изъ Якутска для обслѣдованія еще неизвѣстныхъ верховьевъ р. Яны. Переваливъ черезъ горы на лошадяхъ, Ивановъ достигъ верховьевъ р. Яны; затѣмъ онъ также открылъ и верховья р. Индигирки, покорилъ юкагировъ, обложилъ ихъ ясакомъ и возвратился въ Якутскъ, оставивъ 16 человѣкъ казаковъ на Индигиркѣ для упроченія русскаго господства въ краѣ. Эти оставшіеся на Индигиркѣ 16 казаковъ, избравъ себѣ предводителемъ Ивана Ерастова, своего товарища, отправляются въ невѣдомую даль «искать счастья». Неизвѣстно, нашли ли они счастье, но несомнѣнно, что р. Колыму открыли именно они. Въ 1644 году мы уже находимъ на этой рѣкѣ три укрѣпленія, состоявшія, по тогдашнему обыкновенію, изъ жилья, окруженнаго деревянною оградою съ чѣмъ-то въ родѣ укрѣпленныхъ башенокъ (въ Среднеколымскѣ осталась одна башенка и понынѣ). Эти три укрѣпленія и были Верхній, Средній и Нижній Колымски, отстоящіе другъ отъ друга почти на одинаковомъ 500-верстномъ разстояніи. Коряки, чукчи и еще нѣкоторые другіе инородцы, далеко недружелюбно встрѣтившіе непрошенныхъ гостей, представляли, однако, слишкомъ большой соблазнъ для нашихъ искателей счастья, и послѣ продолжавшейся нѣсколько лѣтъ съ перемѣннымъ счастіемъ борьбы наши ушкуйники стали твердою ногой въ доселѣ невѣдомомъ краѣ. И ушкуйники боролись не даромъ: всевозможная пушнина, моржовый зубъ и т. п. драгоцѣнности не могли не соблазнять этихъ алчныхъ и корыстолюбивыхъ искателей счастья. Изъ числа трехъ укрѣпленій на р. Колымѣ, Нижнее было основано казакомъ Михаиломъ Стадухинымъ; онъ же впервые сообщилъ о существованіи племени чукчей. Юкагиры, жившіе въ области р. Колымы, были довольно многочисленны и вели войну съ чукчами и коряками. Это послѣднее обстоятельство, вѣроятно, и было причиной того, что партіи казаковъ свободно строили здѣсь зимовья.

Открытая р. Колыма стала служить опорнымъ пунктомъ, изъ котораго казаки и промышленные люди шли совершать новыя экспедиціи для обслѣдованія береговъ Ледовитаго океана и земель, лежащихъ къ востоку отъ Колымы. Такъ Михайло Стадухинъ былъ отправленъ въ 1647 году изъ Якутска съ партіей для разслѣдованія рѣкъ, находящихся къ востоку отъ Колымы, и для объясаченія прибрежныхъ жителей. Однако, эта экспедиція была неудачна: казаки сдѣлали много безплодныхъ переходовъ, потерпѣли крушеніе на морѣ и въ концѣ-концовъ, ничего не пріобрѣтя, кромѣ моржовыхъ зубовъ, должны были за недостаткомъ съѣстныхъ припасовъ вернуться восвояси. Затѣмъ, въ 1648 году, приказчикъ одного московскаго купца Ѳедоръ Алексѣевъ и казакъ Семенъ Дежневъ съ партіей промышленниковъ и казаковъ отправляются на семи кочахъ (по 30 человѣкъ на каждой кочѣ) изъ р. Колымы въ море, на востокъ, для открытія устья р. Анадыра, гдѣ казаки, по сказанію современниковъ, надѣялись найти золотое руно. Плаваніе это было также неудачно — четыре кочи были разбиты бурей. Но Дежневъ съ остатками своего отряда, всетаки, достигъ устья р. Анадыра и въ 1649 году ходилъ вверхъ по этой рѣкѣ. Между тѣмъ разные промышленные люди на Колымѣ также не оставались праздными. Узнавъ, что къ Анадыру есть кратчайшая сухопутная дорога, казакъ Семенъ Мотора съ партіей промышленниковъ и казаковъ въ 1650 году пошелъ къ этой рѣкѣ и соединился съ Дежневымъ. Въ слѣдующемъ году Мотора погибъ въ стычкѣ съ анюилами. Дежневъ же съ р. Анадыра предпринималъ разныя экспедиціи. Что въ концѣ-концовъ сталось съ этимъ энергическимъ человѣкомъ, неизвѣстно. Однако, имя его будетъ жить въ исторіи, такъ какъ онъ первый прошелъ проливъ, отдѣляющій Азію отъ Америки и названный потомъ Беринговымъ.

Исторія Среднеколымска, какъ города и центра обширной сѣверной области, вовсе не многосложна. Русская колонизація, не отличающаяся большимъ культурнымъ вліяніемъ, потерпѣла полное историческое фіаско на далекомъ, холодномъ сѣверѣ Сибири. Русскіе люди сначала съ меркантильною алчностью устремились къ р. Колымѣ и на земли, къ ней прилегающія, взяли въ этихъ краяхъ, что можно было взять, т. е. въ громадномъ количествѣ добывали соболя и, наконецъ, почти совершенно истребили этого цѣннаго звѣря; такое нетрудное дѣло было уже закончено къ половинѣ XVIII вѣка. Этимъ безпредѣльнымъ хищничествомъ исчерпывалась вся цивилизаторская миссія русскихъ на глубокомъ сѣверѣ. Затѣмъ русскіе піонеры предоставили прозябать среди тундръ и лѣсовъ всѣмъ этимъ городкамъ, укрѣпленіямъ и зимовьямъ по р. Колымѣ, когда-то имѣвшимъ такую обаятельную, миѳическую прелесть для разныхъ промышленныхъ людей.

Одинъ писатель (Кирилловъ), жившій въ первой половинѣ XVIII столѣтія, даетъ намъ немногія свѣдѣнія о зимовьяхъ по р. Колымѣ. Среднеколымскъ въ первой половинѣ XVIII вѣка назывался Ярманга и былъ приписанъ къ Якутску, который, въ свою очередь, находился въ вѣдѣніи Иркутской провинціи Сибирской губерніи. Въ Ярмангѣ въ то время была церковь; кочевалъ около этого зимовья юкагирскій народъ, въ которомъ считалось приблизительно сто человѣкъ, платившихъ ясакъ (подать). Затѣмъ около Верхнеколымскаго зимовья кочевали инородцы: юкагиры, ламуты и якуты, пришедшіе сюда изъ своихъ прежнихъ мѣстъ около Якутска; лучниковъ, т. е. людей, обложенныхъ ясакомъ, было въ то время въ Вернеколымскомъ зимовьѣ около ста человѣкъ. Наконецъ, о третьемъ Нижнеколымскомъ зимовьѣ Кирилловъ говоритъ: «разстояніемъ это зимовье отъ Ярманги (Среднеколымска) зимнимъ путемъ на собакахъ четыре недѣли, а лѣтомъ водою внизъ по р. Колымѣ недѣля, отъ моря въ двухъ дняхъ; кочуютъ юкагировъ же человѣкъ со 100». Во всѣ эти три зимовья въ первой половинѣ XVIII вѣка для управленія Колымскимъ краемъ посылались служилые люди — приказчики, толмачи, разные подьячіе, цѣловальники. Всей высшей мѣстной администраціи, завѣдывавшей краемъ, было человѣкъ 50, а разныхъ служилыхъ, постоянно жившихъ на мѣстѣ, считалось во всѣхъ зимовьяхъ, по тогдашнимъ оффиціальнымъ свѣдѣніямъ, человѣкъ 500. Юкагиры, ламуты и якуты, обитавшіе въ то время въ Колымскомъ краѣ, давали ясакъ соболями и лисицами. Однако, эту рухлядь они уже не сами и не въ своихъ мѣстахъ добывали, а получали отъ разныхъ пріѣзжихъ торговыхъ людей въ обмѣнъ за собакъ, лыжи, нарты, рыбу сушеную и проч.; затѣмъ колымскіе инородцы пріобрѣтали рухлядь тоже какъ плату отъ торговыхъ людей за провозъ товаровъ. Своихъ мѣстныхъ соболей Колымскій край въ это время уже не имѣлъ, хотя «прежде множество бывало соболей», — замѣчаетъ Кирилловъ. На сколько русская власть въ первой половинѣ XVIII вѣка была для колымскихъ обитателей плохимъ обезпеченіемъ для развитія мирной трудовой жизни, доказываетъ тотъ фактъ, что юкагирамъ, ламутамъ и якутамъ самимъ приходилось защищаться отъ нападеній дикихъ, адски коварныхъ анадырскихъ чукчей и вести съ ними почти постоянную, кровавую борьбу (4).

(4) Цвѣтущее состояніе Всероссійскаго государства, въ каковое началъ, привелъ и оставилъ неизрѣченными трудами Петръ Великій. Составилъ Иванъ Кирилловъ, кн. II, стр. 97 и 98, изданіе Погодина въ Москвѣ, 1831 года.

О Среднеколымскѣ второй половины XVIII столѣтія есть краткое извѣстіе одного очевидца, а именно флотскаго капитана Сарычева, который во время своей экспедиціи на сѣверъ посѣтилъ въ 1787 году, между прочимъ, этотъ городокъ и вотъ что разсказываетъ о немъ въ своихъ запискахъ. «Среднеколымскій острогъ назывался прежде Ярмонка, по причинѣ собиравшихся въ немъ для торгу всѣхъ окрестныхъ жителей, какъ-то: тунгусовъ, якутовъ и юкагировъ. Съ якутскими купцами и казаками мѣняли они на мелочные товары и табакъ кожи разныхъ звѣрей — лисицъ, выдръ, россомахъ, горностаевъ, бѣлокъ, болѣе же всего соболей, которыхъ по Колымѣ ловилось чрезвычайно много, такъ что годовой пошлины собиралось въ казну до девяноста сороковъ (3,600 шт.) соболей, полагая одного съ десяти; почему и называлось это десятинная подать. Теперь соболиныхъ промысловъ не стало, потому что соболей по Колымѣ совсѣмъ нѣтъ; отчего рушилась и ярмонка» (5).

(5) Описаніе путешествія Сарычева, ч. I, стр. 74.

Въ концѣ XVIII и началѣ XIX столѣтія Колымскія зимовья входятъ въ составъ Зашиверскаго уѣзда уже Иркутской губерніи, а не Сибирской, такъ какъ при Екатеринѣ II, съ 1764 года, въ Азіатской Россіи была образована, кромѣ Сибирской губерніи, еще особая Иркутская. Въ это время съ среднеколымскихъ юкагировъ, съ 25 человѣкъ, собиралось ясаку въ казну 204 соболя; затѣмъ юкагиры, обитавшіе около Верхнеколымскаго зимовья, въ числѣ 43 человѣкъ, платили ясаку 238 соболей; наконецъ, въ вѣдѣніи Нижнеколымскаго зимовья, или острога, какъ оно тоже называлось, состояло ясачныхъ юкагировъ 32 человѣка, съ которыхъ собиралось подати въ количествѣ 337 соболей (6). Выше мы видѣли, что въ первой половинѣ XVIII вѣка ясачныхъ колымскихъ юкагировъ считалось около 300 человѣкъ; теперь же къ началу XIX столѣтія число этихъ инородцевъ почему-то уменьшилось въ три раза, такъ какъ, по свѣдѣніямъ начала XIX вѣка, ясачныхъ юкагировъ въ Колымскомъ краѣ уже считается только 95 человѣкъ. Въ этомъ случаѣ мы, быть можетъ, встрѣчаемъ фактъ, уже замѣченный изслѣдователями Сибири, — фактъ вымиранія, исчезновенія съ лица земли обиженныхъ природою и русскими людьми инородцевъ сибирскихъ.

(6) Словарь географическій Россійскаго государства въ настоящемъ онаго видѣ. Соч. Аѳанасія Щекатова, ч. III, М., 1804 г., стр. 595 и 596.

Изъ вышеприведенныхъ историческихъ свѣдѣній о Среднеколымскѣ и его округѣ можно видѣть, что вся исторія этого заброшеннаго городка сводится къ передачѣ извѣстій о посылкѣ служилыхъ людей, о перемѣнахъ въ порядкѣ управленія, о сборѣ съ инородцевъ подати (ясака), и только. Можетъ быть, почти за 250-ти-лѣтній періодъ времени, въ глухомъ, отдѣленномъ отъ міра Колымскомъ краѣ произошло немало драмъ, трагическихъ случаевъ, авторами которыхъ были русскіе администраторы и разные авантюристы-торгаши, а подлинно дѣйствующими лицами, или, лучше сказать, объектами драматическихъ произведеній — несчастные инородцы, но письменныхъ свидѣтельствъ объ этомъ у насъ нѣтъ, и намъ приходится читать только сухую, оффиціальную, неинтересную исторію Колымскаго края.

Впрочемъ, изъ фактовъ внутренней жизни города Среднеколымска, есть одинъ, о которомъ мы имѣемъ многія печальныя подробности.

Въ 1742 году, въ Среднеколымскъ былъ сосланъ русскій вице-канцлеръ графъ Михаилъ Гавриловичъ Головкинъ и въ этомъ мѣстѣ окончилъ свою жизнь. Въ ночь съ 24-го на 25-е ноября 1741 года, при восшествіи на престолъ императрицы Елисаветы Петровны, графъ Головкинъ, какъ сторонникъ тогдашней правительницы Анны Леопольдовны, былъ взятъ подъ арестъ вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими вельможами, преданъ суду и приговоренъ къ смертной казни, замѣненной ссылкой въ отдаленный Ярмангъ, или Среднеколымскъ. Жена его, графиня Екатерина Ивановна, рожденная княгиня Ромодановская, сносившая съ твердостію постигшее ихъ несчастіе, рѣшилась слѣдовать въ ссылку за мужемъ, узнавъ, что женамъ преступныхъ вельможъ дозволено, «ежели похотятъ», слѣдовать за своими мужьями. Конвойнымъ офицеромъ при «фамиліи» Головкиныхъ былъ приставленъ подпоручикъ Берхъ, который ночью на 19-е января 1742 года собрался съ арестантомъ и его женою въ путь. Со времени ареста до момента отъѣзда въ ссылку изъ Петербурга, Головкинъ сильно измѣнился отъ тревогъ. Сидя въ Петропавловской крѣпости, онъ испытывалъ страшныя страданія отъ подагры и хирагры. Отросшіе запущенные волосы на головѣ, длинная борода, обрамливавшая исхудалое лицо, вообще слабый и унылый видъ, дѣлали графа Михаила Гавриловича непохожимъ на себя. При самомъ отъѣздѣ изъ Петербурга Головкинъ былъ все еще боленъ, такъ что его вынесли изъ крѣпости на рукахъ, бережно положили съ постелью въ сани, а супруга сѣла подлѣ изгнанника, и грустный поѣздъ, сопровождаемый конвоемъ, выбравшись за крѣпостныя стѣны, исчезъ въ морозномъ туманѣ январской ночи.

Правительствующимъ сенатомъ предполагалось, что Головкинъ везется въ то мѣсто, куда онъ посланъ, съ надлежащею скоростью. Не то было на самомъ дѣлѣ. Отправившись изъ Петербурга 19-го января 1742 года, Головкины, сопровождаемые офицеромъ Берхомъ, 7-го марта того же года доѣхали до Тобольска. Здѣсь, въ Тобольскѣ, за справками въ мѣстной канцеляріи и за починками обоза Головкиныхъ, Берхъ прожилъ недѣлю, затѣмъ 13-го марта ссыльные были вывезены изъ Тобольска и 4-го апрѣля доставлены въ Томскъ, откуда Берхъ 29-го мая повезъ своихъ арестантовъ далѣе. Прибывъ съ ними 17-го іюля въ Красноярскъ, Берхъ немедленно занялся изготовленіемъ судовъ для слѣдованія р. Енисеемъ, но Головкинъ 21-го іюля занемогъ сильными припадками подагры, которые не прекращались около мѣсяца, задерживая Берха на мѣстѣ. Не ранѣе 18-го августа тронулся Берхъ изъ Красноярска и, доплывъ Енисеемъ до устья р. Тунгуски, не рѣшился за порогами подниматься Тунгускою до города Илимска, но предпочелъ спуститься внизъ къ городу Енисейску, куда и прибылъ со своими арестантами 1-го сентября. Отсюда Берхъ предполагалъ было отправиться первозимкомъ въ Якутскъ; но получивъ отъ флотскаго капитана Лаптева извѣщеніе, что санная дорога отъ Енисейска продолжается только до с. Сполошнаго, т. е. на 1,130 верстъ, а далѣе тянется единственно верховая, отложилъ выѣздъ свой изъ Енисейска до послѣдняго зимняго пути, съ тѣмъ, чтобы поспѣть на р. Лену ко времени ея вскрытія и уже Леною плыть до Якутска. «Иначе, — доносилъ Берхъ сенату, — пришлось бы на Ленѣ ждать вскрытія и, быть можетъ, помереть съ голоду за крайней скудостью провіанта» Въ Енисейскѣ Головкинъ снова почувствовалъ сильные припадки подагры и хирагры, такъ что съ 7-го февраля по 6-е мая 1743 года оставался безъ движенія. Затѣмъ настало весеннее распутье, и Берхъ, отправивъ впередъ сибирскаго гарнизона прапорщика Іог. Пальмштруга, самъ со своими арестантами только 12-го іюня могъ выбраться изъ Енисейска въ Иркутскъ, куда невольные странники отправились сухопутно и прибыли 16-го августа. Здѣсь узнавъ, что Лена замерзаетъ въ началѣ сентября, Берхъ, не поѣхалъ ею до Якутска, но рѣшилъ ждать въ Иркутскѣ зимы, причемъ требовалъ отъ мѣстнаго начальства извѣстій о трактѣ до Якутска и далѣе до Ярманга. Изъ свѣдѣній, собранныхъ такимъ порядкомъ, оказывалось, что отъ Иркутска до Якутска зимнимъ путемъ 2,266 верстъ, а сколько верстъ отъ Якутска до Ярманга, неизвѣстно. Кромѣ того, Берха предупреждали, что отъ Якутска можно ѣхать безбѣдно только до селенія Сполошнаго; оттуда же до остроговъ Витимскаго и Олекминскаго «путь многотрудный», и между этими острогами болѣе 1,000 верстъ «пустоты», а подводъ, пожалуй, не найдется. Если же завесновать въ селеніи Сполошномъ, то оттуда до Якутска точно также едва ли можно отыскать суда. Поэтому Берхъ просилъ иркутскую канцелярію немедленно приступить къ заготовкѣ судовъ на р. Ленѣ, а самъ располагалъ зимою же слѣдовать въ Верхоленскъ, оттуда весною отплыть въ Якутскъ и лѣтомъ пробираться изъ Якутска къ мѣсту назначенія. Но еще до наступленія зимы Берхъ долженъ былъ доносить сенату отъ 13-го сентября изъ Иркутска «о слабомъ состоянія здоровья Головкина и жены его»; а 10-го ноября прибылъ въ Иркутскъ подпоручикъ Ознобишинъ, съ сенатскимъ указомъ, которымъ повелѣвалось: посланнаго съ бывшимъ графомъ Головкинымъ до Ярманга подпоручика Берха «для долговременнаго его съ нимъ, Головкинымъ, пути продолженія» ему, Ознобишину, смѣнить и самого Берха немедленно отправить въ Петербургъ. Принявъ отъ Берха команду арестантовъ, деньги, бумаги, Ознобишинъ, по просьбѣ графини, представлялъ мѣстному епископу Иннокентію объ отпускѣ съ Головкиными, на ихъ содержаніи, особаго священника, но получилъ на это отвѣтъ Иннокентія, что священниковъ «праздныхъ нѣтъ»; затѣмъ, 19-го ноября, выѣхалъ изъ Иркутска, а 24-го января 1744 года привезъ Головкиныхъ въ Якутскъ. Здѣсь по новымъ справкамъ въ мѣстной канцеляріи оказалось, что хотя Ярмангъ числится въ 1,746 верстахъ отъ Якутска, но отстоитъ далѣе 2,000 верстъ, и что отъ Алданской заставы, лежащей въ 204 верстахъ за Якутскомъ, находятся по всей дорогѣ въ Ярмангъ только два острога: Верхоянскій и Зашиверскій, «а между оными острогами, — рапортовалъ Ознобишинъ сенату, — есть жило, но только самое малое, и проѣздъ какъ зимнимъ, такъ и лѣтнимъ временемъ для великихъ горъ и болотныхъ мѣстъ съ великимъ трудомъ на вершнихъ лошадяхъ съ вьюками (а саннаго пути въ тѣхъ мѣстахъ не бывало) и кладется токмо на каждую лошадь по пяти пудъ; а будучи въ пути, провіанта нигдѣ получить невозможно, и посылающіеся отъ якутской канцеляріи за нужнѣйшими ея императорскаго величества дѣлами ѣздятъ отъ Якутска до Колымскихъ зимовей и до средняго острога, называемаго Ярманга, недѣль по десяти». Посвятивъ десятидневное пребываніе въ Якутскѣ пріему провіанта съ лошадьми, печенію сухарей и изготовленію сумъ (вьюковъ), а также четырехъ нартъ для Головкиныхъ съ ихъ двумя горничными, Ознобишинъ 4-го февраля оставилъ Якутскъ и 18-го февраля на рѣкѣ Тукуланѣ, въ 100 верстахъ за Алданской заставой, сдалъ свою команду съ арестантами и деньгами прапорщику Пальмштругу, который въ тотъ же день поѣхалъ съ арестантами впередъ налегкѣ, а провіантскимъ вьюкамъ велѣлъ слѣдовать за собою по мѣрѣ возможности. Тутъ Головкины, уже истомленные двухлѣтнимъ странствованіемъ по сибирскимъ пустынямъ и познакомившіеся на пути отъ Якутска съ ѣздою на собакахъ, начали испытывать всѣ прелести путешествія по тогдашней Восточной Сибири. «Дорога отъ Алдана до Верхоянскаго хребта, — свидѣтельствуетъ ѣхавшій ею въ 1808 году ученый Геденштромъ, — есть одна изъ труднѣйшихъ во всей Якутской области. Лѣтомъ она почти непроходима. Топи (мокрыя мѣста) и частые ручьи, которые, по крутизнѣ теченія, отъ дождей разливаются, задерживаютъ проѣзжающихъ иногда по нѣскольку недѣль. Гольцы (каменныя горы) по сей дорогѣ составляютъ отроги большаго Становаго хребта. Они простираются между Леною и Яною до Ледовитаго моря. Верхоянская гора, лежащая на этомъ пути, есть одна изъ высочайшихъ (около 500 саж.). Крутизна подъема съ южной стороны уже за 30 верстъ дѣлается примѣтною. Въѣздъ на гору съ этой стороны чрезвычайно крутъ и дорога проведена излучинами. Спускъ же гораздо отложе». По такой дорогѣ пробирался и арестантскій транспортъ Пальмштруга, который 22-го марта достигъ Верхоянскаго зимовья и здѣсь принужденъ былъ завесновать. Зимовье это, лежащее на полярномъ кругѣ, было въ 1744 году чуть заселеннымъ мѣстомъ, въ которомъ посмѣнно содержали ежегодный караулъ 6 человѣкъ служилыхъ людей изъ Якутска и собирали ясакъ съ якутовъ. Ничтожное скотоводство послѣднихъ, съ такимъ же коневодствомъ, и звѣриные промыслы якутовъ въ лѣсахъ — все это при совершенномъ отсутствіи хлѣбопашества и огородничества, конечно, не могло обставить большими удобствами слишкомъ двухмѣсячное пребываніе Головкиныхъ въ Верхоянскѣ. Дождавшись провіантскихъ вьюковъ, оставленныхъ на рѣкѣ Тукуланѣ, Пальмштругъ 1-го іюня вывезъ своихъ арестантовъ изъ Верхоянска и направился съ ними въ дальнѣйшій путь теперешнимъ почтовымъ трактомъ на Зашиверскъ. Трактъ этотъ къ сѣверо-востоку тянулся якутскими поселками подлѣ рѣкъ Яны и Догдо, за которыми по теченію рѣки Русской Разсохи онъ представлялъ ущелье, стѣсненное высокими хребтами безлѣсныхъ горъ и, наконецъ, пролегалъ болотами и тундрами страны, окружающей Зашиверскъ, тогда главный пунктъ зимняго пушнаго торга окрестныхъ ламутовъ и юкагировъ, теперь безъуѣздный городокъ съ ничтожнымъ числомъ жителей. Отъ Зашиверска арестантскій транспортъ Пальмштруга спустился Индигиркою къ якутскому лѣтовью Табалагу, потомъ вступилъ въ гористыя удолья рѣки Алазеи, прослѣдовалъ еще 180 верстъ болотно-лѣсистою пустынею, покрытою озерами, и 8-го августа 1744 года Головкины увидѣли мѣсто своего заточенія, дотолѣ невѣдомый имъ Ярмангъ. Такимъ образомъ, Головкины ѣхали изъ Петербурга до Среднеколымска, считая всѣ ихъ остановки въ разныхъ мѣстахъ, слишкомъ два съ половиной года. Головкинымъ, по пріѣздѣ въ Среднеколымскъ, пришлось испытывать почти голодъ, какъ показываетъ это слѣдующая выдержка изъ донесенія Пальмштруга сенату, отъ 1-го февраля 1745 года. «По прибытіи въ Ярмангъ, называемое Среднеколымское зимовье, никакого хлѣба, соли и мяса въ продажѣ не имѣется, а имѣется токмо провіантъ, одна мука арженая, присланная отъ якутской воеводской канцеляріи, для содержанія команды моей солдатамъ. И арестантамъ, кромѣ казеннаго провіанта, питаться нечѣмъ. И для такой необходимой нужды и чтобы арестантовъ не поморить съ голоду, по прибытіи моемъ въ Ярмангъ, въ прошломъ въ 1744 году августа съ 10-го дня и по нынѣшній 1745 годъ, давался до указу провіантъ казенной арестантамъ съ ихъ служителями, семи человѣкамъ, помѣсячно, за вычетъ ихъ кормовыхъ денегъ, по чему за пудъ якутская воеводская канцелярія вычитать будетъ. А токмо по покупной ли одной якутской цѣнѣ, или и съ провозомъ впредь вычитаемо будетъ, и по чему давать, о томъ и въ сибирскую губернскую канцелярію, въ прошломъ же 1744 году октября 1-го дня, я доносилъ и требовалъ, чтобъ сибирская губернская канцелярія соблаговолила о томъ въ якутскую воеводскую канцелярію и ко мнѣ прислать ея императорскаго величества указы, на которое мое доношеніе еще указу не получилъ. А сего 1745 году, генваря 1 дня, изъ якутской воеводской канцеляріи извѣстіе ко мнѣ прислано, въ которомъ показано, что я отъ той канцеляріи на арестантовъ провіантъ требовалъ, въ томъ отказать, для того де, что арестантамъ велѣно довольствоваться провіантомъ покупкою. И для того казеннаго провіанту онымъ арестантамъ, съ нынѣшняго 1745 году, давать за неприсылкою, по требованію моему отъ якутской воеводской канцеляріи, не изъ чего». Въ томъ же донесеніи, Пальмштругъ, изображая экономическія и бытовыя условія Ярманга, писалъ: «а здѣсь, въ Ярмангѣ, жителей весьма малое число, и питаются токмо одною рыбой, а иногда, по времени, бываетъ рыбы неловъ, какъ и сего году, то и жители терпятъ голодъ и ѣдятъ сосну. А арестантамъ, яко непривыклымъ людямъ, то снести невозможно. Къ тому жъ и рыбою удовольствоваться въ неуловное время не можно. И о томъ какъ правительствующій сенатъ соблаговолитъ». Въ заключеніе своего донесенія, Пальмштругъ прилагалъ «вѣдомость, что арестанту Головкину съ женой и съ ихъ служителями, всего осьми человѣкамъ, въ годъ для пропитанія надобно». По этой вѣдомости испрашивались припасы: ржаная мука, крупа, соль немного пшеничной муки, горохъ, сѣмя конопляное, вино двойное, масло, мыло, солодъ, свѣчи, сахаръ. 18-го ноября 1745 года, эта вѣдомость была утверждена сенатомъ, который уполномочилъ Пальмштруга требовать всего отъ сибирской губернской канцеляріи, а въ сибирскую канцелярію опредѣлилъ указомъ: предписать якутской воеводской канцеляріи о ежегодномъ доставленіи въ Ярмангъ припасовъ, обозначенныхъ въ вѣдомости. Но изъ донесенія Пальмштруга сенату, отъ 4-го апрѣля 1746 года, видно, во-первыхъ, что якутская канцелярія не доставляла въ Ярмангъ ровно ничего, а, во-вторыхъ, что средства постоянныхъ обитателей Ярманга, слишкомъ скудныя для восполненія этого недостатка, сами нерѣдко зависѣли отъ обстоятельствъ совершенно случайныхъ. «И сего года, — писалъ Пальмштругъ, — четвертой мѣсяцъ команда моя безъ провіанту терпитъ голодъ. Понынѣ же въ здѣшнемъ мѣстѣ провіанту и въ продажѣ не имѣется, а жители питаются одною рыбою. И нынѣ и рыбныхъ кормовъ не только купить у жителей не сыщешь, и сами голодомъ помираютъ и ѣдятъ сосну. А что къ осени рыбныхъ кормовъ у нихъ было запасено до вскрытія льда съ рѣкъ, то прибывшимъ сюда для переписи и свидѣтельства мужеска полу душъ сибирскаго горнизона капитаномъ Гаврилою Хатунскимъ собаками прикормлено, на которыхъ онъ въ Ярмангъ пріѣхалъ съ рѣки Индигирки изъ мѣстечка Ожегина и изъ прочихъ мѣстъ, которыхъ собакъ держалъ онъ въ Ярмангѣ недѣли четыре. Къ тому же и здѣшнихъ жителей, служивыхъ и посадскихъ и ясашныхъ якутовъ, собаки собраны для ѣзды его въ Анадырской острогъ, всего до 36-ти нартъ собакъ кормлено; въ нихъ числомъ болѣе 300 собакъ, которыхъ за малолюдствомъ столько въ здѣшнемъ мѣстѣ и не находилось. Но, по принужденію его, Хатунскаго, куплены собаки на сборныя съ ясашныхъ людей деньги у индигирскихъ подводчиковъ, по 15 рублевъ за нарту собакъ, а въ нартѣ считается отъ 8-ми до 9-ти собакъ. И онымъ 36-ти нартамъ собакъ въ дорогу запасъ у жителей отобранъ, и отъ того всемѣрной нынѣ терпятъ голодъ».

Такова была матеріальная обстановка жизни Головкиныхъ въ Ярмангѣ, — жизни, изображеніе которой въ главныхъ чертахъ дополняется слѣдующею выдержкою изъ рапорта Пальмштруга сенату, отъ 4-го января 1747 года. «Правительствующему сенату покорнѣйше доношу: арестантъ Головкинъ съ женою содержится мною подъ карауломъ въ Ярмангѣ такъ, какъ мнѣ повелѣваетъ правительствующаго сената инструкція, безъ всякаго послабленія, и никуда они, кромѣ церкви Божіей, не выпущаются и до нихъ никто не допусканъ. А прошлаго 1746 года марта съ 1-го числа и въ церковь Божію не допускиваны, понеже при церкви за отлученіемъ священника въ городъ Якутскъ службы священниковской не имѣется. И караулъ имѣется въ надлежащей твердости. И объ нихъ, арестантахъ, и о состояніи караула въ правительствующій сенатъ покорнѣйшіе мои рапорты посылаю ежемѣсячно». Строгость, съ которою, если вѣрить оффиціальнымъ документамъ, содержались Головкины въ Ярмангѣ, доходила до того, что 10-го февраля 1748 года Пальмштругъ почтительно спрашивалъ сенатъ: пускать ли Головкиныхъ съ ихъ людьми на исповѣдь? И 9-го апрѣля 1749 года получилъ разрѣшеніе на это съ условіемъ, однако, чтобъ попамъ при входѣ къ арестантамъ и при выходѣ отъ нихъ «былъ чиненъ осмотръ» во избѣжаніе проноса писемъ и проч. (7).

(7) Графиня Екатерина Ивановна Головкина и ея время, 1701—1791. Историческій очеркъ по архивнымъ документамъ, составленъ М. Д. Хмыровымъ. Спб., 1867, стр. 203—208 и 212—227.

Память о житьѣ Головкина съ женою въ Среднеколымскѣ хорошо сохранилась между тамошними жителями; изъ поколѣнія въ поколѣніе передаются разсказы о нѣсколькихъ случаяхъ изъ жизни опальнаго графа. Изъ этихъ устныхъ преданій вотъ что извѣстно о Головкинѣ. Не смотря на свободу, которою вообще пользовался графъ на мѣстѣ своей ссылки, онъ находился, однакожъ, постоянно подъ строгимъ наблюденіемъ караульныхъ. Когда онъ выходилъ изъ дома, за нимъ неотступно слѣдовали два солдата съ ружьями; на ночь небольшой домикъ, въ которомъ онъ жилъ отдѣльно отъ другихъ, постоянно стерегли часовые. По воскреснымъ днямъ Головкина водили въ приходскую церковь; здѣсь однажды въ годъ послѣ обѣдни онъ долженъ былъ, выпрямившись и скрестивши на груди руки, выслушивать какую-то бумагу, за которой слѣдовало увѣщаніе священника. Во время чтенія этой бумаги солдаты приставляли штыки къ груди политическаго преступника. Втеченіе года непремѣнно два раза въ Среднеколымскъ пріѣзжалъ коммиссаръ изъ Зашиверска для наблюденія за поведеніемъ ссыльнаго преступника и за его стражею. Тамошніе жители, по преданіямъ, разсказываютъ, что графъ пріѣхалъ въ Среднеколымскъ въ болѣзненномъ состояніи, но потомъ поправился; только не могъ онъ выносить продолжительнаго зимняго времени и не выходилъ изъ дому, ибо въ холода болѣли у него ноги; графиня находилась при немъ безотлучно, читала ему какія-то книги и сама завѣдовала домашнимъ хозяйствомъ. Между прочимъ, передаютъ объ одномъ слѣдующемъ случаѣ изъ жизни графа въ Среднеколымскѣ. Не смотря на то, что Головкинъ имѣлъ у себя деньги на свои нужды, онъ любилъ заниматься рыболовствомъ. Вблизи Среднеколымска впадаетъ въ р. Колыму небольшая рѣчка Анкудинка, разбившаяся при впаденіи своемъ на нѣсколько рукавовъ. Одинъ изъ этихъ рукавовъ графъ взялъ за себя; весною, когда изъ р. Колымы рыба идетъ въ рѣчку, онъ перегородилъ этотъ рукавъ и добывалъ тутъ очень много рыбы. Казачій урядникъ, позавидовавъ удачѣ Головкина, пришелъ съ людьми и отобралъ поставленныя графомъ верши, отзываясь тѣмъ, что рѣчной рукавъ этотъ прежде принадлежалъ ему. Видя такое насиліе, Головкинъ вышелъ изъ себя, началъ было кричать и спорить, но вдругъ какъ бы опомнился и спокойно сказалъ уряднику: «дѣлать нечего, я уступаю тебѣ рѣчку, но и вмѣстѣ съ этимъ прошу тебя войдти въ мой домъ». Урядникъ пришелъ къ нему, и графъ встрѣтилъ его слѣдующими словами: «если бы ты въ Петербургѣ осмѣлился сдѣлать мнѣ что нибудь подобное, какъ ты меня обидѣлъ, то я затравилъ бы тебя собаками, и онѣ разорвали бы тебя въ клочки; но теперь въ моемъ положеніи я долженъ смириться, ибо вижу въ лицѣ твоемъ перстъ Божій, наказующій меня за мои тяжкіе грѣхи. Этимъ случаемъ ты заставилъ меня искренно раскаяться въ прошлой моей гордости. Вотъ тебѣ на память обо мнѣ 50 рублей. На эти деньги поправь твой ветхій домъ» (8).

(8) «Русское Слово», августъ, 1861 г., «Ссылка въ Восточную Сибирь замѣчательныхъ лицъ (1645—1762)», статья И. Сельскаго, стр. 15, 16.

По прибытіи на мѣсто ссылки въ Ярмангъ, Головкинъ, изнуренный и несчастіемъ, и болѣзнію, и слишкомъ двухлѣтнимъ странствованіемъ по дорогамъ невообразимымъ, въ экипажахъ неслыханныхъ, былъ дѣйствительно очень жалокъ. Въ тѣсной избѣ, оконныя стекла которой замѣнялись льдиной, графиня дни и ночи неустанно ухаживала за страдальцемъ-мужемъ и добилась наконецъ того, что Головкинъ хотя нѣсколько оправился, а потомъ пришелъ еще въ лучшее состояніе. Но страданія графа, всетаки, по временамъ возобновлялись. Недостатокъ во всемъ окружалъ супруговъ. Скалистыя выси Саянскаго хребта какъ бы отрѣзывали Головкиныхъ отъ остальнаго міра, въ которомъ, однакожъ, и мужъ, и жена не переставали жить воспоминаніями. Послѣднія въ особенности тяготили мужа, ослабленнаго болѣзнію, да и вообще далеко уступавшаго женѣ въ твердости воли. Но графиня съ замѣчательною стойкостью переносила свое тяжелое положеніе и только знала, что заботилась о своемъ слабомъ мужѣ; и, если вѣрить сказаніямъ, совершился фактъ необычайный: безъ докторовъ, безъ лекарствъ, одними стараніями неутомимой графини были совершенно уничтожены подагра и хирагра у Головкина. И графъ, неисцѣлимо страдавшій въ роскошной обстановкѣ петербургскаго богача-вельможи, сталъ здоровъ, какъ не надо лучше, среди однообразныхъ сибирскихъ снѣговъ и многообразныхъ недостатковъ. Четырнадцать лѣтъ, наполовину благодаря исцѣленію графа, счастливыхъ, прожили супруги такой жизнью. Описывать каждый годъ изъ этихъ четырнадцати лѣтъ лишне, еслибъ и имѣлись для того матеріалы. Не только годъ, ни одинъ изъ дней всего этого времени почти ничѣмъ не отличался отъ другаго такого же. Однообразіе самое неумолимое окружало Головкиныхъ, проникало въ малѣйшую подробность ихъ пустыннаго быта. Самыя отступленія отъ такой безцвѣтной ежедневности выражались всегда въ однѣхъ и тѣхъ же формахъ. Прикочуютъ, напримѣръ, къ русскому жилью окрестные инородцы: якуты, тунгусы, ламуты, юкагиры, обнимутъ своими чумами небольшую окружность острога; пріѣдетъ изъ Зашиверска коммиссаръ съ нѣсколькими ларечными, наблюдавшими за ларями, въ которыхъ хранился ясачный сборъ, оберетъ у инородцевъ обычный ясакъ, чумы сложатся и инородцы убѣгутъ на своихъ оленяхъ или лыжахъ. Или переночуетъ въ острогѣ какой нибудь чиновникъ изъ Якутска, слѣдующій на Анадырь, и разскажетъ острожанамъ кучу прошлогоднихъ петербургскихъ новостей; или таинственно, подъ сильнымъ конвоемъ, прослѣдуетъ чрезъ острогъ какой нибудь ссылаемый въ Охотскъ раскольникъ, попавшійся изъ множества другихъ раскольниковъ, сотнями добровольно сожигавшихся тогда въ невѣдомыхъ сибирскихъ чащахъ. Или, наконецъ, поговорятъ въ острогѣ о какой нибудь совершенно неизвѣстной личности, провезенной неподалеку отъ острога, т. е. въ 400—500 верстахъ. Вся разница могла состоять въ томъ, совершаются ли эти обстоятельства втеченіе семимѣсячной зимы съ ея сорокаградусными морозами, страшными буранами и чудными сѣверными сіяніями по ночамъ; или при кратковременномъ блескѣ лѣтняго солнца, неспособнаго со всѣмъ своимъ 28-ми градуснымъ жаромъ прогрѣть ледяную полупочву далѣе поларшина въ глубину, или въ остальное время года, какое-то межеумочное, безснѣжное, закрытое густыми туманами. Рѣдко, рѣдко въ пустыню изгнанниковъ приходили письма изъ Гаги отъ графа Александра Гавриловича Головкина, находившагося тамъ русскимъ посланникомъ, письма, вскрытыя и процензурованныя въ Петербургѣ. Но еще рѣже и еще счастливѣе бывали другіе дни, когда въ руки Мих. Гавр. Головкина попадали секретныя писанія нѣжно имъ любимой его сестры Анны Гавриловны, вдовы Ягужинскаго, вышедшей потомъ замужъ за М. П. Бестужева-Рюмина и въ 1743 году сосланной съ урѣзаніемъ языка въ Якутскъ. При всемъ своемъ безъисходномъ положеніи ссыльнаго поселенца, Головкинъ, всетаки, питалъ надежду на лучшее будущее. Но судьба располагала иначе, и 10 ноября 1755 года въ самую годовщину того дня, когда 15 лѣтъ тому назадъ Головкины достигли высшей степени своего значенія, ударилъ послѣдній часъ графа, и графиня овдовѣла. Похоронивъ тѣло покойнаго мужа въ сѣняхъ собственной своей хижины, графиня обратила эти сѣни въ молитвенное мѣсто; днемъ и ночью при свѣтѣ лампады, налитой рыбьимъ жиромъ, читала она надъ мужниной могилой псалтырь и пламенно желала только одного: увезти съ собою въ родную ей Москву прахъ своего супруга. Такое желаніе графини, доведенное сибирскимъ губернаторомъ Мятлевымъ до высочайшаго свѣдѣнія, удостоилось вниманія императрицы Екатерины II, милостиво соизволившей на перевезеніе тѣла бывшаго графа Головкина изъ Ярманга въ Москву. Отъѣзжая изъ Среднеколымска графиня раздарила тамошнимъ жителямъ много денегъ и вещей, пожертвовала въ Среднеколымскую церковь Покрова серебряную вызолоченную ложку и, обливъ воскомъ трупъ своего покойнаго мужа, небоязненно пустилась въ путь, истомившій ее 14 лѣтъ назадъ, неутомимо прослѣдовала его еще однажды и сама доставила драгоцѣнный ей прахъ въ Москву. Здѣсь графиня похоронила мужа въ другой разъ. Георгіевскій монастырь принялъ останки гр. Головкина (9).

(9) Графиня Екатерина Ивановна Головкина и ея время, 1701—1791. Историческій очеркъ по архивнымъ документамъ составленъ М. Д. Хмыровымъ, Спб., 1867, стр. 229—234.

Въ могилѣ же Головкина спустя нѣсколько лѣтъ нашелъ пріютъ прахъ одной скромной личности. Въ началѣ XIX столѣтія въ сѣверные предѣлы Якутскаго края, по случаю бывшей тамъ какой-то эпидеміи, посланъ былъ туда изъ Якутска врачъ Рислейнъ, истинный другъ человѣчества, любимый всѣми за его неутомимое вниманіе къ своимъ больнымъ и въ особенности за попеченіе о бѣдныхъ. Онъ, между прочимъ, пріѣхалъ въ Среднеколымскъ; время было зимнее, морозы стояли жестокіе. Помогая больнымъ, Рислейнъ, никогда не носившій теплыхъ сапоговъ, имѣлъ несчастіе отморозить ноги и умеръ отъ этого въ страшныхъ мученіяхъ. Въ зимнюю пору, на глубокомъ сѣверѣ очень затруднительно рыть могилы, но жители Среднеколымска вспомнили, что у нихъ остается пустымъ склепъ, гдѣ лежало тѣло гр. Головкина, то туда и были положены останки бѣднаго врача (10).

(10) «Русское Слово», августъ, 1861 г., «Ссылка въ Восточную Сибирь замѣчательныхъ лицъ (1645—1762)», статья И. Сельскаго, стр. 17.

А. Оксеновъ.

 (OCR: Аристарх Северин)