Очерки Колымскаго края*).

 

А.Г. Клюге

«Сибирскiй вѣстникъ» №3, 5 января 1896

I.

Страна и люди.

Если бы можно было подняться „выше лѣса стоячаго, выше облака висячаго“, выше самыхъ высокихъ горъ и однимъ взглядомъ окинуть всю необъятную пустыню, которая раскинулась на пространствѣ: отъ Верхоянскихъ горъ до устья р. Анадыра, отъ Становаго хребта до Ледовитаго океана, мы увидѣли бы совсѣмъ неизслѣдованную, почти неизвѣстную территорію, сплошь поросшую лѣсомъ, орошаемую широкими, мощными рѣками, прорѣзанную цѣпью невысокихъ, угрюмыхъ горъ. Напрасно нашъ взоръ искалъ-бы жилищъ людей: рѣдкія, разсѣянныя на огромномъ пространствѣ, они теряются въ морѣ тайги, исчезаютъ въ прибрежныхъ заросляхъ озеръ. По берегамъ рѣкъ разбросаны рыбачьи поселки, заимки и два—три похожіе на захудалыя деревеньки, города, гдѣ сосредоточивается управленіе краемъ, т. е. горстью разноплеменныхъ людей, населяющихъ неизслѣдованную пустыню и ведущихъ суровый, первобытный образъ жизни. Жителямъ этого неизслѣдованнаго края мало дѣла до того, что дѣлается въ свѣтѣ; они живутъ особенной жизнью, такою же дикой и своеобразной, какъ окрестная природа.

*) Авторъ настоящихъ очерковъ далекъ отъ какихъ бы то ни было претензій на этнографич. и иныя изслѣдованія, а преслѣдуетъ лишь скромную цѣль, — въ легкой формѣ дать понятiе читающей публикѣ о далекомъ, забытомъ краѣ, гдѣ онъ прожилъ около 6 лѣтъ. Въ послѣднее время въ литературѣ замѣчается интересъ и стремленіе къ ознакомленію съ далекими, неизвѣстными углами нашей обширной и малоизслѣдованной Сибири, и потому авторъ рѣшился описать край, какимъ онъ представляется ему сквозь призму собственныхъ наблюденій.

Зимою здѣсь природа замираетъ на нѣсколько мѣсяцевъ. Вся необъятная лѣсная страна превращается въ мерзлую, молчаливую пустыню. Все спитъ и дремлетъ отъ моря до моря, отъ ледяныхъ горъ до каменистыхъ утесовъ Яблоноваго хребта. Неподвижно стоятъ засыпанныя снѣгомъ деревья; люди не нарушаютъ безмолвія лѣсовъ: безшумно пробираются по тайгѣ кочующіе тунгусы, какъ бѣлыя, покрытыя инеемъ привидѣнія. Только однѣ пурги, снѣжныя метели изрѣдка будятъ покой этой дремлющей подъ снѣговымъ покровомъ загадочной громады. И впрямь, что то загадочное, неуловимое, заключается въ этой нѣмой, безконечной дали, что то величественное и вмѣстѣ съ тѣмъ такое грустное и печальное, отъ чего сердце сжимается непонятной тоской, какъ при воспоминаніи о быломъ, которое мы считаемъ счастливымъ отъ того, что оно не вернется болѣе...

Кажется, что въ этихъ неисчислимыхъ рядахъ сплотившихся въ одну массу деревьевъ скрыты какія то неизвѣстныя тайны, что какія то невѣдомыя таинственныя существа кроются въ сумрачной, холодной тѣни, среди древесныхъ стволовъ. Куда ни взглянешь, повсюду — деревья и деревья: не обозримыми рядами карабкаются они вверхъ по утесамъ, точно хотятъ быть ближе къ синему небу, необъятному, какъ тайга, раскинувшаяся подъ нимъ. Деревья чернѣютъ на горизонтѣ, деревья окаймляютъ берега рѣкъ, озерьевъ и переходятъ рѣки и озерья по островамъ...

Широкія рѣки, высокiя горы, глубокія пропасти, ничто не въ состоянія заградить путь этой всесокрушающей, всезагромождающей арміи деревьевъ. Она движется впередъ, все заполняя отъ гористыхъ ленскихъ береговъ далеко за полярный кругъ. Куда ни бросимъ мы взоръ, вездѣ океанъ тайги разстилается передъ нами; только по горамъ и рѣкамъ можно оріентироваться въ немъ. Теперь пойдемъ отъ Лены на востокъ.

За Алданомъ начинаются горныя рѣчки: Тукуланъ, Антымирдяхъ и многіе другіе безыменные потоки, которые падаютъ съ каменныхъ вершинъ Верхоянскихъ горъ, разбѣгаются по тайгѣ, журчатъ по оврагамъ и лощинамъ. За горами быстрая, извилистая Яна бѣжитъ среди постепенно-понижающихся утесовъ, по низменнымъ тундрамъ къ Ледовитому океану. Въ бурю она бѣшено кидается на прибрежные утесы, точно хочетъ ихъ опрокинуть напоромъ своихъ волнъ, и вновь отскакиваетъ отъ нихъ въ яростномъ безсиліи, наполняя ропотомъ и шумомъ ближайшіе лѣса. За Яной опять горы: хребетъ Тасъ-Хаятахъ — ущелья, пропасти, лабиринты узкихъ долинъ, необозримые ряды причудливыхъ утесовъ, голыхъ, поросшихъ лѣсомъ, окутанныхъ облаками, сверкающихъ въ лучахъ солнца своими снѣговыми вершинами и спрятанныхъ въ угрюмой тѣни другихъ горъ. Никогда не замерзающіе потоки шумятъ по каменнымъ ступенямъ и поютъ свои монотонныя пѣсни, горныя рѣчки вьются по долинамъ и опоясываютъ подножья горъ облаками тумана.

Здѣсь тайга прячется на днѣ дикихъ ущелій, мелкимъ кустарникомъ крадется по каменнымъ долинамъ, узкими полосками тянется подъ стѣнами утесовъ, густой щетиной низкорослыхъ лиственницъ покрываетъ она склоны горъ: лѣсное царство борется съ каменнымъ на каждомъ шагу. Тамъ, гдѣ понижаются горы хребта Тасъ-Хаятахъ, тайга опять разливается безбрежнымъ моремъ по безлюднымъ пространствамъ полярныхъ пустынь. Лѣтомъ все зелено кругомъ до краевъ небосклона, только большія озерья, которыя тянутся отъ хребта, одно за другимъ, вплоть до береговъ Индигирки, сверкаютъ серебряными полосами на зеленомъ фонѣ лѣсовъ и отражаютъ въ себѣ, какъ въ зеркалѣ, синюю глубину небесъ... И за Индигиркой, на угрюмомъ Алазейскомъ хребтѣ, составляющемъ границу между двумя округами Колымскимъ и Верхоянскимъ — тайга царствуетъ нераздѣльно; темнозеленымъ уборомъ одѣла она всѣ холмы и исполинскія массивы, на которыхъ беретъ начало текущая по тундрѣ полярная рѣчка Алазея. По берегамъ этой рѣчки кочуютъ чукчи съ большими стадами оленей.

По бассейну Колымы опять тянутся озерья, сначала небольшими, блестящими какъ сталь пятнами и полосками, а потомъ онѣ становятся все крупнѣе по мѣрѣ приближенія къ рѣкѣ. Тайга все идетъ впередъ по берегамъ гигантскихъ озеръ; кажется, что она виситъ между необъятной равниной воды, которую она окаймляетъ, и необъятнымъ просторомъ неба, нависшаго надъ водою.

Почти три тысячи верстъ надо пройти на востокъ отъ Лены по пустынѣ, чтобы очутиться на берегахъ привольной, рыбной рѣки Колымы, на которой намъ необходимо подольше остановить наше вниманіе, прежде чѣмъ описывать страну, которую она орошаетъ, и людей, которыхъ она кормитъ.

Зимою рѣка безжизненна, какъ все кругомъ. Почти 8 мѣсяцевъ она скована льдомъ. Послѣ трудовъ бурной осени она отдыхаетъ. Она спить и грезитъ, и то, что снится ей, видятъ люди, обитающіе на ея берегахъ: лѣса, сверкающіе алмазными искрами въ лучахъ луны, причудливыя тѣни деревьевъ и прибрежныхъ утесовъ по краямъ рѣчной долины, огни сѣвернаго сіянія и вѣнки звѣздъ, мерцающихъ на небѣ. Въ темныя, мрачныя ночи пурга проносится по рѣкѣ съ воемъ и стономъ въ облакахъ снѣжной пыли. Она лѣпитъ изъ снѣга цѣлыя полчища чудовищъ, которыя кружатся и пляшутъ въ воздухѣ подъ вой вѣтра, прыгаютъ съ горы на гору, съ дерева на дерево, съ берега на берегъ, разсыпаются тучами снѣжинокъ по всей рѣчной долинѣ и вновь оформливаются, принимаютъ странныя формы, какія только способна создать фантазія якута, и рѣзвятся до тѣхъ поръ, пока пурга не сдѣлаетъ имъ знака лечь на рѣку, горы и лѣса и убрать ихъ бѣлымъ пушистымъ покровомъ, который она недавно сорвала съ нихъ и разметала въ воздушномъ просторѣ...

Весною Колыма просыпается, снимаетъ съ себя ледяныя оковы и несетъ груды ледяныхъ обломковъ въ океанъ, съ глухимъ рокотомъ и шумомъ. Такимъ же шумомъ отвѣчаетъ ей ея ближайшая сосѣдка Индигирка. Проснувшись, онѣ привѣтствуютъ другъ друга и спѣшатъ на сѣверъ, спѣшатъ встрѣтиться въ общихъ объятіяхъ Ледовитаго моря. Еще не успѣетъ ледъ пройти въ море или растаять отъ лучей не сходящаго съ неба солнца, какъ уже все живое, все, что населяетъ лѣса и пустыни, является на берега рѣки и ищетъ себѣ добычи. Теперь уже нѣтъ заколдованнаго сна, нѣтъ грезъ въ природѣ, какъ зимою: на берегахъ Колымы жизнь бьетъ ключомъ. Теперь уже на яву тучи живыхъ, граціозныхъ существъ носятся надъ колыхающейся долиной рѣки съ крикомъ и шумомъ, на которые спѣшитъ откликнуться веселое эхо горъ и лѣсовъ. Длинныя вереницы лебедей тянутся надъ берегами, стаи гусей, утокъ носятся надъ зеленѣющими зарослями острововъ, крикливыя чайки колышутся въ невидимыхъ струяхъ рѣки, дикіе олени бродятъ по каменнымъ утесамъ.

Среди всего этого движенія и жизни меньше всего замѣтенъ человѣкъ. Кое-гдѣ въ разстояніи 50—100 верстахъ одна отъ другой разбросаны заимки, гдѣ маленькія рыбачьи лодки снуютъ по краямъ рѣки, и дымятся костры, вокругъ которыхъ сидятъ рыбаки въ ожиданіи своего простаго, незатѣйливаго ужина.

Весною рѣка широко разливается, наводняетъ острова, вливается по такъ называемымъ вискамъ въ озерья, отчего въ послѣднихъ ловится рѣчная крупная рыба. Всякая лужица въ половодье превращается въ озеро, и люди промышляютъ въ ней нельму. Даже медвѣди, по словамъ мѣстныхъ жителей, ухитряются ловить рыбу въ неглубокихъ „протокахъ“ и „вискахъ“. Недаромъ колымчане зовутъ свою рѣку кормилицей-матушкой. Она заботится о людяхъ. Тѣмъ изъ своихъ обитателей, которые живутъ на безлѣсныхъ и песчаныхъ берегахъ устья, она каждую весну несетъ массы вырванныхъ съ корнемъ гигантскихъ лиственницъ, изъ которыхъ люди строятъ себѣ теплые дома, стволы толстыхъ осинъ изъ которыхъ люди долбятъ себѣ лодки; она оставляетъ ежегодно на берегахъ груды наноснаго лѣсу и даетъ людямъ обильное топливо тамъ, гдѣ растетъ только низкорослый тальникъ по берегамъ рѣкъ и озеръ, жесткая трава по кочковатымъ равнинамъ, мохъ и лишаи по голымъ утесамъ. Тамъ же въ печальныхъ равнинахъ тундры у береговъ океана Колыма лучше всего вознаграждаетъ трудъ промышленника, посылая ему за его упорный, но непродолжительный трудъ тысячи крупныхъ рыбъ и десятки тысячъ мелкихъ (сельдей) на пай...

Чѣмъ дальше къ сѣверу, тѣмъ шире рѣка; высокія прибрежныя горы не могутъ достать до средины рѣки, когда въ тихую ясную погоду ложатся на ея зеркальную поверхность длинною тѣнью своей. Дикій суровый видъ имѣютъ прибрежные утесы зимою; они кажутся мертвыми среди нѣмой бѣлой пустыни, подъ безучастными взорами хмураго, мутнаго неба. Кажется, что не горы, а гигантскія могильныя насыпи стоятъ безконечными угрюмыми рядами по краямъ глубокой рѣчной долины надъ останками допотопныхъ животныхъ, валяющихся въ мерзлой почвѣ. Въ лѣтніе дни прибрежные утесы имѣютъ въ себѣ что то вдохновляющее. Мнѣ всегда казалось, что горы, какъ и я, любуются яснымъ безоблачнымъ небомъ и всматриваются во всю окружающую жизнь, чтобы набраться впечатлѣнiй для грезъ длинныхъ, зимнихъ ночей, что онѣ всматриваются въ синѣющую даль океана, гдѣ плаваютъ ледяныя горы и вспоминаютъ о томъ времени, когда не было ледяныхъ горъ на морѣ, не было темныхъ зимнихъ и бѣлыхъ лѣтнихъ ночей, не было полярнаго лѣта, похожаго на сонъ, продолжающагося одно мгновеніе и умирающаго въ осеннихъ туманахъ. Въ бѣлыя полярныя ночи рѣки, горы, тайга, всѣ эти обширныя, неизслѣдованныя пустыни не имѣютъ въ себѣ ничего грознаго, ничего мрачнаго; все смѣется кругомъ, все пропитано какою то особенной нѣгой и лаской. Склоняющееся къ закату, но не закатывающееся солнце скользитъ своими лучами по зелени лѣсовъ, точно гладитъ ихъ своей животворящей рукой; чайка носится надъ водою и надъ песчаными отмелями, которыя свѣтятся въ лучахъ полуночнаго солнца, точно обсыпанныя золотымъ пескомъ; лебеди тихо качаются въ струяхъ рѣки и слушаютъ ея ласковый лепетъ.

Но не всегда ласкова и тиха Колыма. Близкое сосѣдство Ледовитаго океана дѣлаетъ ее капризной. Когда море запѣнится, забушуетъ и загрохочетъ ледяными глыбами, Колыма не можетъ ослушаться его властнаго зова; ея ласковый лепетъ смѣняется отвѣтнымъ грознымъ шумомъ. Видъ мгновенно измѣняется: нахмурятся горы и долины, пойдутъ тучи по высокому небу, вѣтеръ пестрою рябью пройдетъ по рѣкѣ, зашумитъ по вершинамъ деревьевъ: темнота отъ тучъ, несущихся по небу, все покроетъ собою, точно вдругъ, среди бѣлой ночи, сойдетъ и ляжетъ на землю черная ночь; померкнетъ яркая зелень лѣсовъ, туманная завѣса опустится на дальніе берега, дальнія сиреневыя горы покроются зловѣщей мглою, а по недавно тихой и прозрачной глади рѣки запѣнятся и заходятъ волны, какъ движущіяся горы.

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №4, 6 января 1896

Страна и люди.

(Продолж., см. № 3 „Сиб. В.“).

Вся эта огромная территорія, на которую мы бросили бѣглый взглядъ съ высоты птичьяго полета, также мало изслѣдована, какъ, напримѣръ, центральная Африка, — хотя осѣдлые, кочующіе, бродячіе инородцы, обитающіе на ней, объясачены, числятся принадлежащими къ православной церкви и такимъ образомъ пріобщены къ огромному политическому тѣлу Россійской Имперіи. Они платятъ ясакъ властямъ, исправно платятъ за требы духовенству, оставаясь въ душѣ язычниками, покупаютъ товаръ отъ русскихъ купцовъ на пушнину; но тѣмъ и ограничивается ихъ связь съ государствомъ, къ которому они принадлежатъ. Имъ нѣтъ дѣла до того, что дѣлается тамъ, откуда имъ привозятъ водку, товары и исправниковъ; у нихъ свои заботы и печали, свои вѣрованія, своя жизнь. Въ тишинѣ тайги, въ заброшенности тундры они отрѣзаны отъ всего остального міра. Ничего изъ того, что волнуетъ или занимаетъ насъ, не доходитъ до нихъ; да они и не поймутъ того, что волнуетъ насъ, не поймутъ борьбы человѣка съ человѣкомъ за исключительное обладаніе дарами природы, не поймутъ ненависти, которая ополчаетъ народъ на народъ... Они ведутъ суровую борьбу за существованіе, — но они борятся только съ природой, которая ничего не даетъ имъ безъ упорнаго труда съ ихъ стороны. Она даетъ содержаніе ихъ жизни; они идутъ туда, куда она зоветъ ихъ, и живутъ такъ, какъ она велитъ имъ; тысячами нитей связаны они съ нею и даже въ мечтахъ и снахъ они видятъ лишь то, что происходитъ въ ней, такъ что можно сказать, что они живутъ ея мыслями и мечтами. Съ точки зрѣнія культурныхъ людей ихъ жизнь дика и убога, и достойна состраданія ихъ участь, но они по своему счастливы. Изъ всѣхъ благъ цивилизаціи они пользуются только водкой, табакомъ и чаемъ, другихъ благъ культуры они не знаютъ. За то они не испытываютъ тѣхъ страданій, которыми болѣютъ культурные люди; у нихъ нѣтъ соціальныхъ и иныхъ вопросовъ: всѣ вопросы за нихъ рѣшаетъ природа. Они не борятся, не ненавидятъ другъ друга изъ за куска земли, изъ за клочка поля, изъ за обладанія разными угодьями. Никто не скажетъ обитателю лѣсной пустыни: „стой, не двигайся дальше за грань чужой земли!“ Тайга гостепріимно встрѣчаетъ его своимъ зеленымъ шумомъ, рыбныя рѣчки и озерья привѣтствуютъ его обновленнымъ, весеннимъ плескомъ; онъ можетъ жить, гдѣ хочетъ, вездѣ ему готовъ домъ подъ сводами лѣсной чащи.

Вездѣ въ этой суровой, дикой пустынѣ разсѣяно богатство, только надо умѣть завладѣть имъ. Тамъ подъ землею скрыты непочатыя богатства, но никто не пользуется ими. По Алдану находятся большія залежи желѣзной руды, изъ которой якуты приготовляютъ желѣзо и куютъ топоры, косы, ножи и другіе предметы домашняго обихода. Въ Верхоянскихъ горахъ якуты находятъ серебро. Впрочемъ эти горы, какъ и всѣ другія разбросанныя грядами въ описываемой нами мѣстности, совершенно еще не изслѣдованы въ отношеніи минеральныхъ богатствъ. Кто знаетъ, можетъ быть, пустынныя долины хребта Тасъ-Хаятахъ скрываютъ въ себѣ много золотоносныхъ жилъ? Въ этихъ горахъ бродятъ только тунгусы-звѣроловы. На разстояніи сотенъ верстъ здѣсь нѣтъ ни одного человѣческаго жилья, нѣтъ слѣдовъ человѣка; только по почтовому тракту, пролегающему здѣсь, разбросаны маленькія избушки-поварни въ 50-60 верстахъ одна отъ другой, для ночлега проѣзжихъ. Кажется проѣзжему, что жизни нѣтъ здѣсь. Изрѣдка дикій олень пробѣжитъ по ущелью или сѣверный баранъ, по тунгузски „чубука“, покажется на вершинѣ утеса и долго стоитъ, глядя внизъ на разстилающееся передъ нимъ каменное царство; онъ не пугается при видѣ проѣзжихъ, а стоитъ неподвижно, какъ часовой, на своемъ высокомъ утесѣ, куда не долетитъ пуля изъ винтовки тунгуса проводника.

Если есть золото въ горахъ хребта Тасъ-Хаятахъ, то оно надолго защищено отъ жадности людей безконечными пустынями. Трудно угадать, черезъ сколько времени, или вѣрнѣе черезъ сколько столѣтій нѣмая тишина этихъ горъ нарушится сутолокой пріисковой жизни, потянутся транспорты продуктовъ и товаровъ по лабиринтамъ узкихъ ущелій, и вмѣсто дикихъ, но честныхъ тунгусовъ, незнающихъ что такое золото, поселятся цивилизованные пройдохи и хищники, незнающіе что такое совѣсть...

Залежи каменнаго угля почти повсемѣстны въ описываемомъ нами краѣ: подъ огромной площадью живыхъ лѣсовъ, въ глубинѣ земли залегли неистощимыми пластами мертвые окаменѣлые лѣса. Берега большихъ и малыхъ полярныхъ рѣкъ изобилуютъ мамонтовой костью, и разыскиваніе мамонтовыхъ клыковъ принадлежитъ къ числу постоянныхъ занятій (лѣтнихъ), жителей нѣкоторыхъ районовъ, напр., въ устьяхъ Яны и Индигирки. Часто случается жителямъ набрести, случайно, на клыкъ, гдѣ нибудь въ разсѣлинахъ крутаго берега или на днѣ высохшихъ рѣчекъ; его легко не замѣтить, смѣшавъ со стволами наноснаго лѣсу или сгнившаго валежника, какъ это случилось въ Колымскѣ на моей памяти.

Разъ подъ осень зашумѣла, забурлила впадающая въ Колыму у Средне-Колымска и устьемъ своимъ раздѣляющая городъ на двѣ половины — рѣчка Анкудинъ. Къ осени она обыкновенно совсѣмъ высыхаетъ, а въ этотъ годъ она не только не засохла, но залила свое глубокое извилистое ложе и подмыла берега. Въ разныхъ мѣстахъ то и дѣло огромныя глыбы земли подмытаго берега обрушивались въ воду. Рѣчка сорвала мостъ, который ежегодно воздвигается на ея берегахъ и ежегодно же разрушается льдомъ при вскрытіи Колымы; на мѣстѣ моста былъ установленъ перевозъ на лодкахъ. Какъ разъ противъ мѣста перевоза отвалилась отъ берега глыба земли И съ нею вмѣстѣ подгнившій древесный стволъ. Всѣ проходили мимо этого куска дерева, и никому не приходило въ голову нагнуться и посмотрѣть его, а всего менѣе это приходило въ голову самому перевозчику, которому взбунтовавшійся Анкудинъ принесъ много убытковъ, сорвавъ его мостъ. Одинъ парень оказался болѣе любопытнымъ, чѣмъ другіе, и это любопытство принесло ему счастье. Онъ вынулъ ножъ и ударилъ имъ по торчавшему изъ земляной глыбы концу древеснаго ствола, который издалъ звонкій, совсѣмъ не деревянный звукъ. Стволъ дерева, принимаемый всѣми за таковой, оказался хорошимъ мамонтовымъ клыкомъ, вѣсомъ болѣе двухъ пудовъ. A priorі можно предположить, что въ извилистой лощинѣ, по которой протекаетъ Анкудинъ, находится много такихъ клыковъ, но никому изъ мѣстныхъ жителей не пришло въ голову попробовать счастья и организовать розыски кости.

Рѣка Колыма на сѣверо-восточномъ краю Азіи — самая рыбная. Въ противоположность Ленѣ и другимъ рѣкамъ этого края, она изобилуетъ рыбой на всемъ своемъ протяженіи. Лѣвый, низменный берегъ ея покрыть большими и малыми озерьями, которыя сообщаются съ рѣкой, „висками“, протоками, наполняющимися водой во время половодья и также рыбными, какъ сама рѣка. Вслѣдствіе того, что бассейнъ Колымы богатъ озерьями, лѣтомъ рыба по ней идетъ изъ моря на далекое разстояніе на югъ. Въ 1500 верстъ отъ устья, за Верхне-Колымскомъ, во время обратнаго хода рыбы въ море, прибрежные жители ловятъ въ такъ, называемыхъ курьяхъ по 600, 700 омулей. Только вскроется рѣка, какъ изъ моря идетъ по ней „ходовая рыба“ массами; въ Нижнемъ промышляютъ ее по заберегамъ. Ходовая рыба идетъ два раза: изъ моря вверхъ по рѣкѣ весною, и обратно въ море осенью. Въ концѣ мая и началѣ iюня, пока стоитъ большая вода, промышляютъ сѣтьми нельму въ вискахъ и протокахъ въ очень большомъ количествѣ; въ половинѣ іюня появляется омуль, очень крупной породы, чиръ-рыба, которая, по мнѣнію мѣстныхъ жителей, имѣетъ прекрасное свойство никому не надоѣдать; моксунъ и сельдь ловятся осенью. Всѣ рыбныя тони по Колымѣ не находятся ни въ арендѣ, ни въ какомъ либо другомъ исключительномъ обладаніи частныхъ лицъ; всѣ, кому не лѣнь, ѣдутъ промышлять, гдѣ кто хочетъ. Якуты промышляютъ рыбу больше по озерьямъ, такъ какъ имъ необходимо жить вблизи сѣнокосовъ, которые лежатъ, обыкновенно, не далеко отъ озеръ, а русскіе жители промышляютъ въ рѣкѣ, и живутъ лѣтомъ по заимкамъ, разсѣяннымъ отъ Средне-Колымска до моря.

Въ верховьяхъ Колымы сплошныя стѣны тайги, необозримые ряды лиственницъ, осинъ и березъ раздвигаются и даютъ мѣсто широкимъ ровнымъ полянамъ, заросшимъ свѣжей сочной травой выше пояса. Но не видно стадъ на этихъ полянахъ, — онѣ пустынны, травы ихъ блекнуть на корнѣ, потому что онѣ никому не нужны: бродячіе ломуты, обитатели верховьевъ Колымы и ея притоковъ Лаудона и Коркодона, проводятъ всю свою жизнь въ охотѣ на пушныхъ звѣрей въ горахъ. А между тѣмъ эти равнины обладаютъ тучной, черноземной почвой и вполнѣ годны для хлѣбопашества. Въ Верхне-Колымскѣ, расположенномъ только на 500 верстъ южнѣе Средняго, родятся хорошо ячмень, конопля и всѣ огородные овощи, разведеніемъ которыхъ занимаются единственные въ Верхне-Колымскѣ представители русскаго племени, члены церковнаго причта. Нѣтъ сомнѣнія, что южнѣе Верхняго, верстахъ въ 300—400 можетъ родиться яровая рожь и пшеница, какъ въ якутскомъ округѣ. Къ такому заключенію, между прочимъ, пришелъ посѣтившій эти мѣста колымскій исправникъ К. Еслибы въ верховьяхъ Колымы удалось основать земледѣльческую колонію, хотя напр. изъ ссыльныхъ скопцовъ, какія существуютъ въ Якутскомъ, Олекминскомъ и Вилюйскомъ округахъ, то такая колонія могла бы снабжать хлѣбомъ, сплавомъ по рѣкѣ, казачью команду, что значительно уменьшило бы расходы казны но снабженію хлѣбомъ казаковъ и служащихъ чиновниковъ Одна доставка муки въ Колымскъ обходится казнѣ около 8 рублей съ пуда, а для одной команды (45 чел.) требуется около 1000 пудовъ муки. Хорошо устроенная земледѣльческая колонія въ верховьяхъ Колымы могла бы доставлять въ казну муку гораздо дешевле, такъ какъ климатическія условія Верхне-Колымской округи ничѣмъ не уступаютъ условіямъ Олекм. и Якутск. округовъ, а можетъ быть и превосходятъ ихъ, а въ Якутскѣ цѣна ржаной муки въ неурожайные годы не превосходитъ 3 рублей. Во всякомъ случаѣ земледѣльческая колонiя могла бы снабжать все населеніе Колымскаго края если не хлѣбомъ, то коноплею, необходимой для неводовъ, которая покупается теперь у купцовъ мѣстными жителями по 25 руб. за пудъ, отъ чего неводъ въ Колымскѣ обходится не дешевле 100 руб., такъ что не всѣ могутъ завести себѣ неводъ и иногда голодаютъ тамъ, гдѣ рыба кишмя кишитъ въ рѣкѣ.

Описываемый нами край, какъ извѣстно, славится обиліемъ и достоинствомъ пушныхъ звѣрей. Правда, что промыселъ пушныхъ звѣрей въ краѣ упалъ въ послѣднее время, но и теперь еще бѣлка, горностай, лисицы огневки и сиводушки (низшій сортъ чернобурыхъ) ловятся во множествѣ. Часто случается, что лисицы забѣгаютъ въ ограды якутскихъ юртъ или къ городской проруби пить воду. Низовья Колымы и вообще тундры изобилуютъ полярными лисицами, т. е. песцами бѣлыми и голубыми. Промысломъ песцовъ занимаются преимущественно тунгусы, живущіе у моря, и чукчи. Это лучшій ихъ товаръ на Анюйской ярмаркѣ. Весною во время ярмарки возлѣ всякаго чукотскаго чума на протянутыхъ отъ дерева къ дереву ремняхъ просушиваются ряды попарно связанныхъ красныхъ лисицъ и песцовъ. Оригинальный видъ имѣютъ эти жилища изъ ровдугъ и шкуръ и люди въ мохнатыхъ одеждахъ, сидящіе въ снѣгу подъ ворохами ослѣпительно бѣлыхъ песцовыхъ шкурокъ, развѣвающихся въ воздухѣ.

Къ сожалѣнію, чукчи самымъ варварскимъ образомъ истребляютъ богатство, которое даетъ имъ природа. Они не даютъ вырости песцамъ. Цѣлое лѣто они заняты тѣмъ, что розыскиваютъ норы песцовъ и выкапываютъ оттуда щенятъ, называемыхъ норниками; убиваютъ они также щенковъ постарше, называемыхъ крестоватиками. Эти шкурки, добываемыя въ очень большомъ количествѣ, продаются за безцѣнокъ купцамъ; такимъ образомъ этотъ нераціональный способъ промысла, не принося промышленникамъ никакой выгоды, ведетъ къ истребленію породы и, несомнѣнно, поведетъ когда нибудь къ ея исчезновенію. Теперь замѣтно, что каждый годъ промыселъ песцовъ уменьшается, а промыселъ рѣчныхъ бобровъ прекратился въ тундрахъ, близкихъ къ Нижне-Колымску, и существуетъ только на самомъ восточномъ краю чукотской земли. Въ прежнія времена водились въ краѣ соболи и нерѣдко попадались черныя, свѣтящіяся фосфорическимъ свѣтомъ въ темнотѣ, лисицы, но они вывелись, собственно, въ Колымскомъ округѣ. Мнѣ не разъ приходилось слышать отъ чукчей, что такія лисицы водятся дальше на сѣверо-востокъ отъ Колымы за Анадыромъ.

— Я слышалъ отъ отца, — разсказывалъ мнѣ одинъ ломутъ, — что далеко у береговъ моря, куда нашъ родъ, бывало, ходилъ ежегодно, есть одно мѣсто, которое въ самую темную ночь освѣщается свѣтомъ, и неизвѣстно откуда берется этотъ свѣтъ. Нѣтъ луны на небѣ, нѣтъ звѣздъ, нѣтъ сѣвернаго сіянія и ничего не видно кругомъ во всей тундрѣ, только въ одномъ этомъ мѣстѣ свѣтло; кажется, что луна и звѣзды и сѣверное сіяніе невидимо свѣтятъ тамъ. Долгое время люди думали, что хозяинъ этого мѣста — нечистая сила, свѣтитъ себѣ тамъ; другіе думали, что снѣгъ свѣтитъ въ томъ мѣстѣ, и ночью всѣ избѣгали подходить къ нему. Разъ ночью пастухи искали потерявшихся оленей, и какъ то нечаянно приблизились къ этому мѣсту и увидѣли тамъ нѣсколько лисицъ. Лисицы бѣгали кругомъ одна за другою, а шкуры ихъ свѣтились и сыпали искры вокругъ. Пастухи убѣжали. Съ тѣхъ поръ люди узнали, что въ заколдованномъ мѣстѣ водятся свѣтящіяся лисицы, но боялись промышлять ихъ, чтобы съ ними не случилось отъ этого несчастіе. Но, если такая лисица сама попадалась на натянутый въ кустахъ лукъ, то люди ее брали, считая это за счастье. Мнѣ самому не случалось даже видѣть такой лисицы, но въ нашемъ роду былъ одинъ человѣкъ, которому попалась одна. Онъ ее дорого продалъ купцамъ, — но что же? Онъ не сталъ отъ этого богаче прочихъ людей.

Разнообразны, но совсѣмъ еще не изслѣдованы естественныя богатства обширнаго края, омываемаго Колымой. Сурова природа въ томъ краѣ, — но въ ней много красоты: голубое, бездонное небо лѣтняго, яснаго дня или бѣлой ночи также можетъ плѣнить человѣка, какъ благодатное небо юга, а дикая дѣвственная природа можетъ пробудить въ сердцѣ добрыя, благородныя чувства, навести на необычныя мысли и вселить въ человѣка любовь къ добру и красотѣ. Дикимъ племенамъ, которыя населяютъ этотъ край, или, вѣрнѣе, затеряны въ немъ, живется легко и привольно; бѣдна здѣсь жизнь и, подчасъ, трудна борьба за существованіе, — за то ея лучшій призъ — дикая свобода, оберегаемая стѣнами непроходимыхъ лѣсовъ и болотъ. Все здѣсь первобытно: земля и люди, способы пользованія дарами природы; промысла не организованы, примитивны и поэтому даютъ скудное вознагражденіе, — за то болѣе равномѣрное и справедливое, чѣмъ при культурныхъ способахъ эксплоатаціи природныхъ богатствъ. Здѣсь эти богатства природы всѣмъ одинаково доступны, и никто не имѣетъ никакого иного права на обладаніе ими, кромѣ личнаго труда. Здѣсь въ этомъ пустынномъ, неизмѣренномъ, не описанномъ краѣ морозовъ, вьюгъ, мамонтовъ и пушныхъ звѣрей, никто, какъ личность, не владѣетъ исключительно ни лугами, ни сѣнокосами, ни рыбными тонями, никто не можетъ назвать собственнымъ ни куска земли, кромѣ развѣ клочка земли на кладбищѣ. Здѣсь всѣмъ попыткамъ внести въ жизнь иныя, болѣе близкія цивилизаціи начала, властная природа противопоставляетъ, пока, свое неумолимое veto.

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №14, 19 января 1896

(Прод., См. № 3 „Сиб. Вѣстн.“).

II.

Тунгусы и каменные ломуты.

Якутская земля, начинающаяся отъ Киренскаго округа Ирк. губ. почти на верхнемъ теченіи Лены и протянувшаяся далеко на с сѣверо-востокъ, кончается на западныхъ берегахъ Колымы. За Колымой, на правомъ берегу, окаймленной грядами невысокихъ скалистыхъ утесовъ не живутъ якуты, и на лѣвомъ берегу они не живутъ до самаго устья. На урочищѣ „Кресты“ въ 200 верстахъ отъ Нижняго на югъ, въ 450 вер. отъ океана живутъ еще якуты, на половину перемѣшанные съ юкагирами. Въ Нижне-Колымскѣ якуты слились съ русскими, потеряли свои отличительныя физическіе и нравственные признаки и забыли свой языкъ. Это, можетъ быть, единственный примѣръ обрусѣнія якутовъ на всю Якутскую область, гдѣ, вообще, наблюдаются совершенно обратные примѣры объякучиванія русскихъ.

Причины этого исключительнаго явленія заключаются, отчасти, въ климатическихъ условіяхъ устьевъ Колымы, не дозволяющихъ якутамъ заниматься скотоводствомъ, а принуждающихъ ихъ жить рыбнымъ промысломъ, какъ всѣ русскіе Н. Колымска. Не имѣя ни лошадей, ни коровъ, н.-колымскіе якуты сначала ассимилировались въ родѣ занятій и экономической жизни съ русскими, что повліяло вообще на весь складъ ихъ жизни и подготовило ихъ къ обрусѣнію. Ассимиляцію довершили другія условія: отдаленность коренныхъ якутскихъ поселковъ, а стало быть источниковъ поддержанія чувствъ племенного родства съ ними, смѣшанные браки съ русскими и юкагирами, близкое общеніе съ русскими купцами. Но, главнымъ образомъ, сліянію двухъ расъ здѣсь помогла сама природа, такъ какъ собственно культурное вліяніе русскихъ, затерянныхъ въ пустынѣ, на окружающихъ инородцевъ весьма незначительно. Но жизнь на берегахъ широкой рѣки и въ безконечныхъ равнинахъ тундры даетъ совсѣмъ иныя впечатлѣнія, чѣмъ жизнь на берегахъ, затерянныхъ въ тайгѣ озеръ, запертыхъ кругомъ сплошными стѣнами лѣсной чащи. У жителей тундры даже фантазія работаетъ въ иномъ направленіи, чѣмъ у жителей лѣсовъ.

Въ необъятномъ пространствѣ безлѣсныхъ равнинъ сама природа подсказываетъ человѣку мысль объ одномъ всепроникающемъ и всѣмъ владѣющемъ великомъ началѣ, между тѣмъ какъ въ тѣсномъ пространствѣ, загроможденномъ лѣсомъ, горами, понятіе о сверхъестественномъ раздробляется на части; въ умѣ человѣка всякое дерево, всякая гора скрываетъ какое-нибудь божество. Какъ ни незначительна эта разница вліянія природы на одного человѣка, она можетъ въ теченіе долгаго времени незамѣтно подготовить цѣлое поколѣніе къ воспріятію чуждаго ему, но соотвѣтствующаго природѣ склада жизни.

На югъ по Колымѣ якуты живутъ далеко за Верхне-Колымскомъ, почти до границъ приморской области. Такимъ образомъ якуты живутъ въ Колымскомъ краѣ съ запада на востокъ отъ Алазейскаго хребта, гдѣ проходить граница двухъ округовъ (Колым. и Верхоян.), верстъ слишкомъ на 500, и съ юга на сѣверъ отъ верховьевъ Колымы до „края лѣсовъ“, до границъ чукотской и юкагирской земель верстъ на 1200.

На этой огромной территоріи живетъ едва три тысячи человѣкъ якутовъ, такъ что на каждаго якута приходится площадь, равная территоріи небольшого западноевропейскаго государства. Остальная, гораздо большая часть края населена кочующими и бродячими народцами: чукчами, тунгусами, каменными ломутами, юкагирами.

Тунгусы, обитающіе между Индигиркой и Колымой, кочуютъ по тѣмъ же тундрамъ что и чукчи, такъ какъ они связаны въ средствахъ существованія съ чукчами, питаясь оленями чукотскихъ стадъ и отдавая за это имъ продукты звѣроловства. Только на югъ пробираются они дальше чукчей, такъ какъ не имѣютъ большихъ стадъ и не испытываютъ затрудненія двигаться по лѣсамъ. Вращаясь то среди чукчей, то среди якутовъ, они переняли много отъ тѣхъ и отъ другихъ, хорошо говорятъ по якутски и чукотски и легче чѣмъ другіе инородцы выучиваются говорить по русски.

На правомъ берегу Колымы, на всемъ его протяженіи, по отрогамъ горныхъ хребтовъ, прорѣзывающихъ страну, заключенную между Колымой, Анадыромъ, Охотскимъ и Беринговымъ морями, бродятъ каменные ломуты. По одеждѣ, языку и образу жизни это тѣ же тунгусы, только послѣдніе живутъ въ тундрахъ, ѣздятъ въ саняхъ, а ломуты бродятъ по горамъ, ѣздятъ верхомъ на оленяхъ и занимаются исключительно звѣроловствомъ. Ломуты превосходные стрѣлки и безстрашные охотники. Съ своей малопулькой въ рукахъ ломутъ можетъ пройти съ береговъ одного моря на другое и не умретъ съ голода. Никто лучше его не умѣетъ оріентироваться въ тайгѣ, въ ущельяхъ дикихъ неизслѣдованныхъ горъ. Въ неожиданныхъ встрѣчахъ съ опаснымъ противникомъ-медвѣдемъ ломуты проявляютъ поразительное хладнокровіе. Разсказываютъ, что ломуты охотятся на горнаго медвѣдя такимъ образомъ: въ жаркіе лѣтніе дни комары, этотъ бичъ тундръ и тайги, не даютъ покоя животнымъ. Въ тайгѣ въ закрытыхъ мѣстахъ они еще болѣе страшны, чѣмъ въ безлѣсныхъ равнинахъ тундры, гдѣ часто вѣютъ холодные сѣверные вѣтры и уничтожаютъ, точно сдуваютъ съ лица земли, этихъ страшныхъ насѣкомыхъ, отъ которыхъ въ якутскихъ сказаніяхъ и легендахъ погибаютъ непобѣдимые богатыри, ворочавшіе горами. Въ тайгѣ комары, какъ тучи, вьются надъ болотами и кочками, и горе живому существу, на которое они обрушатся. Единственное спасеніе для животныхъ — это вода. Олени, преслѣдуемые комарами, мчатся какъ безумные, задѣвая за деревья своими вѣтвистыми рогами, къ ближайшему ручью или озеру, погружаются въ воду по шею и ожидаютъ ночи, когда свѣжесть сдѣлаетъ комаровъ менѣе свирѣпыми. Медвѣди тоже спасаются отъ комаровъ въ водѣ, совершенно прячутся въ ней, оставляя на поверхности одну только голову. Ломутъ, подкарауливши медвѣдя, садится въ маленькую, сшитую изъ бересты или трехъ досокъ, лодочку и, тихо лавируя длиннымъ двулопастнымъ весломъ, подплываетъ къ медвѣжьей головѣ и стрѣляетъ въ нее изъ своей малопульки. Большая часть шкуръ чернаго медвѣдя достается купцамъ отъ ломутовъ, рѣже отъ чукчей, которые промышляютъ больше бѣлаго медвѣдя. Якуты почти совсѣмъ не промышляютъ медвѣдей; они питаютъ къ нимъ суевѣрный страхъ, позволяютъ ему безнаказанно забираться въ свои амбары и погреба: а если случится имъ промышлять медвѣдя на натянутый въ тайгѣ лукъ, то они смотрятъ на медвѣжью шкуру, какъ на подарокъ судьбы, а не какъ на охотничій призъ.

Живя исключительно звѣринымъ промысломъ ломуты принуждены объѣзжать громадное пространство въ сезонъ охоты, т. е. главнымъ образомъ зимою и осенью. Всѣ свои пожитки, ровдужныя палатки, въ которыхъ они живутъ, шкуры добытыхъ звѣрей, запасы провизіи ломуты возятъ на вьючныхъ оленяхъ въ переметныхъ сумахъ, очень искусно сшитыхъ изъ шкурокъ оленьихъ лапъ. Ихъ выносливые олени привыкли дѣлать дальніе переходы по непроходимой чащѣ и горнымъ хребтамъ.

Мнѣ случалось нѣсколько разъ встрѣчаться съ караванами ломутовъ въ тайгѣ. Безшумно движутся люди и олени, одѣтые инеемъ, промежъ деревьевъ, одѣтыхъ инеемъ, точно какіе то фантастическіе лѣсные призраки прокрадываются черезъ лѣсъ, прокладывая себѣ дорогу вѣтвистыми рогами среди вѣтвистыхъ кустовъ. Люди и животные какъ нельзя лучше гармонируютъ съ окружающей ихъ природой.

Весною ломуты направляются въ торговые пункты и обмѣниваютъ пушное на нужные имъ товары. Одни бываютъ въ Средне-Колымскѣ, другіе въ Верхнемъ, гдѣ торговлей занимаются богатые якуты, иные въ Анюйской крѣпости, а нѣкоторые доходятъ до Гижигинска. По окончаніи Анюйской ярмарки они, обыкновенно, отправляются лѣтовать въ извѣстныя, заранѣе выбранныя мѣста, гдѣ находятся хорошія пастбища для оленей. На этихъ пастбищахъ сходятся чукчи, тунгусы и каменные ломуты и всѣ вмѣстѣ наслаждаются отдыхомъ, который они вполнѣ заслужили. Въ это лѣтнее, въ нѣкоторомъ родѣ, каникулярное время у нихъ идетъ оживленный обмѣнъ мыслей о минувшей ярмаркѣ, о промыслахъ и другихъ, интересующихъ ихъ вопросахъ. Такъ какъ въ эти далекія дебри лѣтомъ не могутъ проникать, такъ называемые, подторговщики съ водкой, то лучшимъ угощеніемъ у гостепріимныхъ дикарей служить чай, который они поглощаютъ въ огромномъ количествѣ, проводя все время въ разъѣздахъ по гостямъ.

Ранней осенью ломуты выступаютъ въ походъ, отправляются бродить по горамъ и разнымъ невѣдомымъ трущобамъ за бѣлкой и другими пушными звѣрями. Чукчи и приморскіе тунгусы уходятъ къ морю на промыселъ песцовъ, по окончаніи котораго гонятъ свои стада ближе къ югу, къ краю лѣсовъ, гдѣ они встрѣчаются съ русскими купцами. Сборное мѣсто тунгусовъ и чукчей, живущихъ по западнымъ берегамъ Колымы — поселокъ Дулба, находящійся приблизительно верстахъ въ 400 къ сѣверо-западу отъ С. Колымска. Этотъ поселокъ совершенно пустъ, никто не живетъ въ немъ. Нѣсколько юртъ и ветхая деревянная часовня засыпаны сугробами снѣга. Только разъ въ году на нѣсколько дней оживляется этотъ заброшенный уголъ на краю тундры. Сюда, ежегодно, въ началѣ ноября пріѣзжаютъ исправникъ для сбора ясака съ тунгусовъ и купцы съ товаромъ. Иногда тунгусы собираются гораздо раньше, чѣмъ пріѣдутъ купцы и долго ожидаютъ. Удовольствіе платить ясакъ, во всякомъ случаѣ, не такъ велико, чтобы заставить тунгусовъ терять понапрасну время; на Дулбу ихъ влечетъ непобѣдимое желаніе и потребность выпить, пропить тѣхъ песцовъ, лисицъ, норниковъ, которыхъ дала имъ тундра. И они имѣютъ полную возможность удовлетворить этой потребности. На Дулбѣ тунгусы и чукчи весело проводятъ время; послѣ долгаго воздержанія они пируютъ на пропалую; многіе изъ нихъ пропиваютъ всю свою осеннюю добычу пушнаго въ одинъ день. У тунгусовъ бываетъ, такъ называемый, „муняхъ“, — общественное собраніе подъ предсѣдательствомъ родовыхъ старость; на собраніи они разсуждаютъ о своихъ общественныхъ дѣлахъ, дѣлаютъ раскладки повинностей и платятъ ясакъ. Купцы, торгующіе на Дулбѣ, ведутъ торговлю въ кредитъ. Каждый годъ они даютъ своимъ друзьямъ тунгусамъ товары, за которые тѣ платятъ въ будущемъ году продуктами своего промысла — песцами, лисицами, бѣлкой, оленьими шкурами. Такой характеръ торговли создаетъ взаимную зависимость другъ отъ друга купцовъ и покупателей. Купецъ не можетъ прекратить выдачу товаровъ въ кредитъ, боясь не получить стараго долга, а тунгусъ боится не платить долговъ, чтобы не лишиться дальнѣйшаго кредита. Эта взаимная зависимость создаетъ долголѣтнія торговыя связи между купцами и ихъ кліентами и переходитъ, иногда, въ прочную дружбу, насколько она возможна между полуцивилизованнымъ человѣкомъ и дикаремъ. По окончаніи муняха на Дулбѣ тунгусы уходятъ въ тундры, гдѣ кочуютъ вмѣстѣ съ чукчами, или недалеко отъ нихъ, до марта мѣсяца, когда начинается движеніе чукчей на ярмарку, къ Островной крѣпости.

Родственные между собою по племеннымъ чертамъ, языку и обычаямъ поморскіе тунгусы и каменные ломуты отличаются другъ отъ друга нравственными качествами. Ломуты сохранили первобытную простоту и естественность. Въ торговлѣ они довѣрчивы и честно исполняютъ принятыя на себя обязательства, такъ что купцы иногда стараются просто навязать имъ въ долгъ кое что, зная, что они всегда отдадутъ. Природная честность ломутовъ не спасаетъ ихъ отъ обмановъ и надувательствъ недобросовѣстныхъ представителей высшей расы. Солидные купцы ведутъ свои дѣла съ ломутами, болѣе или менѣе, честно, но мелкіе торговцы часто злоупотребляютъ довѣріемъ простодушныхъ звѣролововъ. Въ торговой практикѣ Колымскихъ купцовъ установился обычай не брать съ ломутовъ какихъ либо заемныхъ обязательствъ, которые для бродячихъ инородцевъ не имѣютъ никакой законной силы, и давать имъ долговыя записи на руки. Ломуты бережно хранятъ эти записи и предъявляютъ при уплатѣ долга купцамъ, которые дѣлаютъ на нихъ соотвѣтствующія надписи. Когда долгъ вполнѣ уплаченъ, записи уничтожаются и замѣняются другими. Мелкіе торговцы самымъ грубымъ образомъ обманываютъ ломутовъ, дѣлая неправильныя записи. Получивъ въ уплату долга напр. тысячу бѣлокъ, торговецъ пишетъ 900, — выдавая товару на 500 бѣлокъ, онъ пишетъ 600 б.; въ этихъ цифрахъ ломуты путаются и хотя они обладаютъ прекрасной памятью, но черезъ годъ, при уплатѣ долга и новомъ заборѣ товара, они сбиваются съ толку, тѣмъ болѣе, что они питаютъ священное уваженіе ко всякой бумагѣ и ко всему, что на ней написано, точно бумага обладаетъ такими свойствами, что на ней нельзя написать лжи.

Въ характерѣ ломутовъ много того своеобразнаго благородства и сознанія своего достоинства, которыми отличаются краснокожіе индѣйцы. Это, можетъ быть, зависитъ отъ исключительно охотничьихъ занятій. Они кротки, добронравны и не буяны какъ чукчи, хотя въ храбрости у нихъ недостатка нѣтъ, а ловкость и проворство ломутовъ вошли въ поговорку у Колымчанъ. Въ глаза бросается ихъ преданность властямъ, какою не отличаются ни якуты, ни чукчи. По своей религіозности, которая выражается въ щедрыхъ даяніяхъ духовенству и въ покупкахъ ладону, свѣчей и иконъ, ломуты какъ разъ противоположны чукчамъ, которые охотнѣе тратятъ деньги на водку, чѣмъ на ладонь и свѣчи, и довольно равнодушны къ проповѣдямъ миссіонеровъ. Даже въ своемъ шаманскомъ культѣ чукчи проявляютъ больше индеферентизма, чѣмъ ломуты; это отчасти можно объяснить вліяніемъ природы: горы, непроходимые лѣса населены болѣе многочисленными и поэтическими демонами, чѣмъ однообразныя, безлѣсныя равнины тундры. Можетъ быть, звѣроловъ ломутъ, угнетаемый „властью“ природы, которую онъ олицетворяетъ въ демонахъ, испытываетъ больше потребности въ религіозномъ чувствѣ, чѣмъ оленеводъ—чукча. Во всякомъ случаѣ шаманы—ломуты, по мнѣнію мѣстныхъ знатоковъ, — выше, чѣмъ шаманы—чукчи. Наружное принятіе православія нисколько не поколебало въ нихъ вѣры отцовъ, столь гармонирующей съ ихъ образомъ жизни и съ тѣми впечатлѣніями, которыя даетъ имъ природа.

По внѣшности ломуты не производятъ такого импонирующаго впечатлѣнія, какъ высокіе ростомъ, крѣпкіе тѣлосложеніемъ чукчи. Они обыкновенно средняго роста, стройны. Русскіе называютъ ихъ ломутками par mèprіs, какъ якутовъ — якутиками; такого уничижительнаго названія для чукочъ не существуетъ въ колымскомъ жаргонѣ. Костюмы ломутскіе — шапки шитыя бисеромъ, ровдужные и пыжиковые кафтаны, передники, разукрашенные разноцвѣтными узорами и бисеромъ изящны и красивы. Живутъ они, какъ и тунгусы, въ ровдужныхъ, круглыхъ съ коническими крышами палаткахъ, гдѣ посрединѣ на полу устроенъ очагъ и вверху въ крышѣ отверстіе для дыма: Стѣны такой палатки нисколько не защищаютъ отъ холода, такъ что ломуты, можно сказать, живутъ подъ открытымъ небомъ; чукотскіе дома изъ оленьихъ шкуръ гораздо теплѣе и удобнѣе.

Тунгусы, живущіе въ тундрахъ, не отличаются такою честностью и открытымъ характеромъ, какъ ломуты. Часто сталкиваясь съ якутами, они почерпнули у якутовъ много полезныхъ свѣдѣній, но вмѣстѣ съ тѣмъ они позаимствовали у нихъ много нехорошихъ чертъ. Они научились торговать, обманывать, играть въ карты. Имъ не всегда можно вѣрить на слово, какъ и якутамъ, которые отлично понимаютъ что такое росписка, заемное письмо, и имѣютъ обыкновеніе заключать между собою условія на бумагѣ. Правда, колымскіе якуты меньше всѣхъ остальныхъ якутовъ области, тронуты торгашеской и кулацкой цивилизаціей, но они представляютъ вполнѣ благодатную почву для привитія этой цивилизаціи, которая не замедлитъ явиться, когда будетъ открытъ болѣе удобный путь въ Колымскъ и когда колымскій край потеряетъ свою оторванность, дѣлающую его совершенно самобытнымъ уголкомъ міра. И теперь якутскіе почетные люди „бай-киги“ хорошо знакомы съ многими способами обмана, практикуемыми въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ менѣе сурова борьба съ природой, а болѣе жестока борьба людей съ людьми изъ за средствъ существованія. Простодушный ломутъ и грубый чукча вовсе не находчивы въ сферѣ объегориваній даже тогда, когда представляются вѣрные шансы на успѣхъ; конечно, приведенныя нами черты характера ломутовъ вѣрны только въ общемъ и представляютъ болѣе или менѣе яркія исключенія. Попадаются плуты среди ломутовъ и чукчей, какъ среди якутовъ попадаются совершенно честные, свободные отъ всякого психическаго предрасположенія къ торгашеству и обманамъ, люди. Внѣшностью тунгусы не отличаются отъ ломутовъ. Одежду они, впрочемъ, носятъ больше чукотскую, какъ болѣе приспособленную для кочевокъ по тундрѣ; нѣкоторые изъ нихъ живутъ не въ холодныхъ ровдужныхъ палаткахъ, а въ теплыхъ чукотскихъ пологахъ, и ѣздятъ на саняхъ чукотскаго типа, насаженныхъ на высокіе дугообразные копылья. Такъ какъ приморскіе тунгусы часто вступаютъ въ браки и вообще смѣшиваются съ чукчами и отчасти съ якутами, то, можетъ быть, современемъ они сольются съ другими инородцами, какъ это произошло съ юкагирами.

Изъ вышеприведеннаго видно что тунгусы-поморы и каменные ломуты составляютъ разновидности одного и того же племени, имѣютъ общій языкъ и происхожденіе; нѣкоторая разница между ними въ обычаяхъ и образѣ жизни обусловлена, главнымъ образомъ, климатическими вліяніями. Якуты называютъ ихъ общимъ именемъ „омукъ“. Русскіе называютъ тунгусами собственно тѣхъ, которые живутъ у моря, а ломутами тѣхъ тунгусовъ, которые бродятъ по горамъ праваго берега Колымы. Это дѣленіе тунгусовъ, населяющихъ край, на 2 самостоятельныя группы невсегда точно соблюдается и русскими жителями береговъ Колымы, и принято нами потому, что оно оправдывается нѣкоторою разницею въ образѣ жизни этихъ обѣихъ группъ.

Тунгусы и ломуты дѣлятся на роды, называющіеся именемъ родоначальниковъ и управляемые выборными и родовыми старостами и старшинами, которые ведутъ всѣ сношенія съ администраціей по уплатѣ ясака, покупкѣ свинцу и пороху у казны и по другимъ дѣламъ, подлежащимъ вѣдѣнію администраціи края. Разныя тяжбы и спорныя дѣла среди нихъ рѣшаются старостами по обычаямъ, завѣтамъ старины и по традиціямъ выработаннаго жизнью обычнаго права. Администраціи нѣтъ никакого дѣла до ихъ внутренней жизни, которая представляетъ для нея полнѣйшую terram іncognitam. Въ случаѣ какихъ нибудь столкновеній, или кровавыхъ событій среди нихъ они тоже стараются обойтись безъ вмѣшательства администраціи, что, собственно, и въ порядкѣ вещей. Кто будетъ преслѣдовать преступника-дикаря въ неприступныхъ ущельяхъ горъ, въ глубинѣ дремучей тайги? Исключеніе составляютъ лишь тѣ чрезвычайно рѣдкіе случаи, когда ломутъ тягается съ русскимъ, или наоборотъ; въ такихъ случаяхъ администрація разбираетъ дѣло по общимъ законамъ государства. Мнѣ не приходилось слышать о такихъ случаяхъ въ колымскомъ округѣ. Въ верхоянскомъ округѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ во время голодовки среди тунгусовъ, послѣдніе часто убивали и съѣдали купеческихъ лошадей по тракту, такъ что администрація должна была принять противъ нихъ мѣры (на бумагѣ вѣроятно). Извѣстенъ одинъ случай разграбленія ломутами купеческаго транспорта, при чемъ были убиты ямщики якуты. Властямъ удалось при посредствѣ удалыхъ казаковъ розыскать виновныхъ, которые были арестованы и, кажется, приговорены къ каторгѣ въ Якутскѣ.

К.

(Продолженіе будетъ.)

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №25, 1 февраля 1896

(Прод. см. № 14 „Сиб. В“).

III.

Земля юкагирская. Юкагиры. Чуванцы.

Колыма большей частью своего теченія орошаетъ землю юкагиръ, но представители этого племени встрѣчаются впервыѣ недалеко отъ устья на рѣкѣ Омолонѣ, впадающей въ Колыму. Обитающіе здѣсь остатки юкагирскаго племени почти совершенно обрусѣли и ассимилировались съ русскими. Нѣкогда это племя обитало по всему теченію Колымы, по Анюю. вплоть до Чаунской губы на востокъ и по Индигиркѣ до устьевъ Яны на западъ. Теперь оно быстро вымираетъ и въ скоромъ времени совершенно исчезнетъ, какъ исчезло обитающее нѣкогда по берегамъ Ледовитаго океана, въ чукотской землѣ, племя „онкилоновъ“, остатки жилищъ котораго въ 1879 году видѣли спутники Норденшильда. Юкагиры береговъ Колымы теперь уже слились съ болѣе сильными пришлецами и уступили имъ свою землю.

Странное впечатлѣніе произвела на меня земля юкагирская въ томъ мѣстѣ, гдѣ Омолонъ впадаетъ въ Колыму, въ гористомъ перелѣскѣ, который называется омолонскимъ волокомъ. Я не зналъ, гдѣ начинается этотъ волокъ, но угадалъ это по измѣнившемуся ландшафту. Колыма, которую приходится переѣзжать почти поперекъ, здѣсь величественна: кругомъ высокіе утесы; кажется, что ѣдешь не по рѣкѣ, а по дну какой то глубокой и широкой пропасти. По склону гористаго берега ютятся два-три домика — заимка „Горница“, гдѣ останавливаются проѣзжіе, чтобы передохнуть и набраться силъ для предстоящей ѣзды по омолонскому волоку, лежащему между Колымой, имѣющей здѣсь изгибъ, и устьемъ рѣки Омолона. За заимкой „Горницей“ утесы, окаймляющіе берегъ, понижаются, потомъ внезапно, въ одномъ мѣстѣ, разступаются и открываютъ сначала узкую глубокую долину, которая потомъ разширяется. Это и есть „волокъ“ — земля омолонскихъ юкагиръ. Она представляетъ какъ бы небольшое, отдѣльное нагорье: холмы, неровности, косогоры, каменныя глыбы, поросшія мхомъ, смѣняются ровными, кочковатыми и безлѣсными равнинами. Тайги дремучей здѣсь нѣтъ: деревья разбросаны группами, по разнымъ мѣстамъ, овраги и разселины на каждомъ шагу. Кажется, что здѣсь тайга борется съ тундрой за каждый клочекъ земли. На небольшомъ, сравнительно, пространствѣ столько различныхъ группировокъ деревьевъ, камней, неровностей почвы и равнинъ, что впечатлѣніе получается своеобразное. Всѣ мѣстные уроженцы, насколько я могъ замѣтить, испытываютъ это своеобразное впечатлѣніе, когда послѣ дремучей тайги, большихъ озеръ и широкой долины рѣки, которая при всей своей суровой красотѣ не лишена однообразія, начнется неровный и, такъ сказать, капризный по устройству поверхности, омолонскій волокъ. Этимъ впечатлѣніемъ, можетъ быть, объясняется нѣкоторый суевѣрный страхъ, овладѣвающій нижне-колымскими каюрами при въѣздѣ въ землю омолонскую, землю колдуновъ. По ихъ словамъ, самые страшные шаманы и удаганы (женщины-колдуньи) были, въ старину, на Омолонѣ, а теперь ихъ души носятся надъ своею землею и колдуютъ.

Тихою ночью, при лунномъ свѣтѣ, когда луна то прячется, какъ за ширмы, за тучи, скользящія по небу, то освѣщаетъ все окружающее блескомъ своего блѣднаго, задумчиваго лица, земля юкагирская, со своими разнообразными буграми, холмами, лощинами, кажется наполненной какими то таинственными существами. Небо кажется загадочнымъ, кажется, что оно думаетъ, и его думы проносятся по немъ толпами тучекъ и облачковъ, а луна и звѣзды играютъ въ прятки съ тучками и облаками и образуютъ полумракъ, полусвѣтъ, въ которыхъ скрываются гномы и страшилища, осаждающіе суевѣрное воображеніе каюровъ. Ѣзда мучительна по омолонскому „волоку“, нарта то и дѣло сваливается съ косогора, въ глубокія полныя снѣга ямы, и каюрамъ кажется, что это козни колдуновъ. Какъ они смѣются, хохочутъ и насмѣшливымъ эхомъ откликаются изъ всѣхъ разщелинъ и овраговъ, на лай измученныхъ собакъ. Вотъ набѣжало облачко на луну, и темный лѣсъ, ютящійся подъ косогоромъ, вдругъ превратился въ толпу странныхъ, загадочныхъ существъ; кажется, что изъ лѣса вышли древніе обитатели земли юкагирской, въ страшныхъ мохнатыхъ одеждахъ, верхомъ на оленяхъ, и выстроились въ боевой порядокъ. Надъ лѣсомъ оленьихъ роговъ высится лѣсъ копій. Выглянула луна изъ за тучи, и страшныя существа мгновенно скрылись въ лѣсной чащѣ; блестящій уголъ какого нибудь камня блеснулъ на краю лощины, точно снопъ искръ посыпался отъ неслышнаго удара желѣзомъ о кремень.

Тайга не высится здѣсь сплошными стѣнами, а разсыпается живописными группами деревъ, которые то прячутся въ тѣни холмовъ, то сверкаютъ въ лунномъ свѣтѣ, точно покрытыя серебромъ. Окрестныя поляны не засыпаны сплошнымъ покровомъ снѣга, а испещрены неровностями, возвышеніями, камнями, изъ за которыхъ, кажется, выглядываютъ таинственные лѣсные люди, протягиваютъ свои длинныя руки и снова прячутся, когда лучи луны освѣтятъ ихъ убѣжище, чтобы не обнаружить тайны своего обличья.

Можетъ быть, давношные, какъ выражаются колымчане, юкагиры прославились какъ шаманы, потому что ихъ страна давала имъ тѣ же впечатлѣнія, какія она даетъ проѣзжимъ каюрамъ. Эти впечатлѣнія сложились въ опредѣленный культъ шаманства, которое проявлялось въ нихъ съ особенной силой и внушало уваженіе сосѣднимъ народцамъ, сохранившимъ до сихъ поръ, въ легендахъ и сказаніяхъ, память о шаманистахъ-юкагирахъ.

Юкагиры, или вѣрнѣе,остатки юкагирскаго племени, обитающіе по верховьямъ Колымы и вообще живущіе изолированно отъ русскихъ, удержали пока свой языкъ и племенныя черты. Омолонскіе же юкагиры, съ которыми мнѣ приходилось сталкиваться довольно близко, до того обрусѣли, что ихъ трудно отличить отъ нижне-колымчанъ. Они говорятъ и одѣваются, какъ русскіе, и сохранили о прошломъ своего народа довольно смутныя представленія. Смѣшавшись съ русскими, юкагиры перестали бродить по своей обширной землѣ, сдѣлались осѣдлыми и занялись преимущественно рыбной ловлей. Только немногіе изъ омолонскихъ юкагиръ продолжаютъ заниматься исключительно промысломъ отцовъ своихъ — звѣриною ловлею. Нѣкоторые изъ нихъ славятся на весь округъ — какъ искусные и безстрашные охотники и неутомимые ходоки на лыжахъ. На Омолонѣ живутъ, между прочимъ, братья Востряковы, про которыхъ сложилась легенда, что они родились отъ медвѣдя и прекрасной юкагирки, которую похитилъ медвѣдь, унесъ въ тайгу и жилъ какъ мужъ. Отъ того братья Востряковы отличаются медвѣжьей силой и ходятъ съ ножемъ на медвѣдя, одинъ на одинъ. Мнѣ пришлось разъ погостить у одного изъ этихъ потомковъ медвѣдя. Онъ жиль недалеко отъ высокаго утеса, называемаго „Дуваннымъ“ и получившаго такое названіе отъ того, что нѣкогда на немъ или подлѣ него чукчи „дуванили“ доставшійся имъ въ руки казачій лагерь (а можетъ быть, наоборотъ). Это былъ высокій мужчина съ черной бородой, съ правильными чертами и добродушнымъ выраженіемъ лица, въ которомъ не было ничего медвѣжьяго. Когда мы, я съ моимъ каюромъ, прiѣхали на Дуванное, его не было дома. Мы расположились въ его махонькой избушкѣ, затопили каминъ и варили чай въ ожиданіи хозяина. Черезъ нѣсколько времени послышался шумъ шаговъ, открылась дверь и какая то бѣлая масса ввалилась въ избу и грохнулась на полъ. Это была груда бѣлыхъ, какъ снѣгъ, куропатокъ. За нею съ грохотомъ вкатилась другая, еще большая бѣлая куча зайцевъ, а ужь потомъ вползла на четверенькахъ чрезъ узкую и низкую дверь фигура человѣка. Хозяинъ обрадовался гостямъ и случаю напиться чаю, котораго онъ уже давно не пилъ, такъ какъ негдѣ его было достать, и сталъ оттаивать нѣсколько куропатокъ и зайцевъ, чтобы варить для насъ ужинъ. Онъ былъ веселъ и разговорчивъ, но я обманулся въ своихъ ожиданіяхъ узнать отъ него что нибудь о прошломъ его племени. Насколько хорошо онъ зналъ русскій и чукотскій языкъ, настолько плохо юкагирскій языкъ, который вообще вывелся изъ употребленія среди омолонскихъ юкагиръ. Отдѣльныхъ словъ и названій онъ сообщилъ мнѣ достаточно, но не могъ или не хотѣлъ разсказать мнѣ какую нибудь быль или легенду изъ жизни своего племени, отговариваясь тѣмъ, что это очень трудно, и не всякій это можетъ. Въ этомъ онъ отчасти былъ правъ, если судить потому, якутскія „олонхо“ (былины) не всякій якутъ можетъ передавать вслѣдствіе трудныхъ словъ и устарѣвшихъ оборотовъ рѣчи. Онъ назвалъ мнѣ юкагира, который считался у нихъ хранителемъ всѣхъ преданій старины, но мнѣ не удалось розыскать его, о чемъ приходится только пожалѣть.

Напившись чаю, онъ еще болѣе повеселѣлъ, а когда мой каюръ, наливъ въ пустую флягу изъ подъ водки воды, угостилъ его этими ополосками, онъ пришелъ въ благодушное настроеніе, вообразилъ себѣ, что онъ пьянъ и спѣлъ намъ по юкагирски пѣсню, вѣроятно, импровизированную. Въ пѣніи не было рѣзкихъ скрипучихъ звуковъ, какъ у якутовъ, а преобладали мягкіе нѣжные звуки ломутской рѣчи. Вотъ эта пѣсня въ вольномъ переводѣ: „Нѣкогда въ старину, когда мы были молоды, все было молодо вокругъ насъ. Какъ орлы, летали мы повсюду. Бывало, станемъ, чуть займется заря на небѣ, одѣнемъ лыжи и отправимся въ путь; солнышко садиться станетъ, а мы уже подходимъ къ крѣпости. Въ тѣ времена медвѣдя было густо въ нашей землѣ; по тайгѣ медвѣди бродили, какъ люди. Бывало, пойдемъ на медвѣдя, и ничего у тебя нѣтъ въ рукахъ, кромѣ ножика. Нужды нѣтъ печалиться объ этомъ: не успѣетъ повернуться медвѣдь, какъ уже онъ лежитъ съ ножомъ въ горлѣ. Нашъ родъ очень храбрый и знаменитый въ юкагирахъ родъ, а я храбрѣе всѣхъ моихъ братьевъ, и нѣтъ лучшаго промышленника среди нихъ, чѣмъ я. Вся тайга, которая простирается передъ нами, непроходимая тайга, — колыбель мнѣ. Она меня знаетъ и узнаетъ; всякая талинка кланяется мнѣ, когда я покажусь въ тайгѣ. Всѣ звѣри меня знаютъ, знаютъ звукъ моихъ шаговъ, по нимъ они догадываются, что я иду, а не кто другой, и прячутся въ свои норы. Но имъ не перехитрить меня! Не одну сотню лисицъ и песцовъ, не одинъ десятокъ чернобурыхъ, я переловилъ на своемъ вѣку. И тогда, когда я промышлялъ чернобурыхъ, я не пилъ, какъ теперь, воду, ополоски изъ спиртовой фляги. Купцы меня на первое мѣсто сажали и изъ серебряныхъ чарокъ поили... Теперь я старъ сталъ. Хоть и могу еще потягаться съ медвѣдемъ, да уже сила не та; и земля наша уже не та: раньше олени тысячами шли по рѣкѣ изъ лѣсовъ въ тундры, а теперь гдѣ они? Промышленниковъ хорошихъ изъ юкагиръ теперь и нѣтъ, не о томъ думаютъ молодые парни, какъ звѣря промышлять. Изъ прежнихъ старыхъ промышленниковъ я только одинъ остался... Я — послѣдній промышленникъ, юкагиръ“...

И послѣдній промышленникъ-юкагиръ склонилъ голову на грудъ и задумался о томъ времени, когда онъ промышлялъ чернобурыхъ, когда олени тысячами шли по рѣкѣ въ лѣса. Ничего не осталось у него отъ того времени, кромѣ воспоминаній. Подъ вліяніемъ ополосковъ изъ фляги, они заговорили въ немъ и вылились въ унылой, гортанной пѣснѣ.

Угасаніе юкагирскаго племени зависитъ не только отъ постепеннаго сліянія ихъ съ русскими, а отъ многихъ другихъ причинъ, выяснять которыя я здѣсь не берусь. Смертность среди нихъ всегда была высока. Отъ оспенныхъ эпидемій они страдали больше, чѣмъ прочiе инородцы. И теперь среди нихъ много сифилитиковъ и больныхъ, такъ что можно прійти къ заключенію, что у нихъ существуетъ физическое предрасположеніе къ вымиранію, и они должны или совсѣмъ слиться съ русскими, или совсѣмъ исчезнутъ. Теперь они и находятся наканунѣ полнаго исчезновенія. Можетъ быть, причины ихъ быстраго сліянія съ русскими заключаются въ ихъ чрезмѣрной воспріимчивости ко всему новому и чужому, какъ древнихъ галловъ, которые, благодаря этой чертѣ, такъ скоро романизировались. Близкіе сосѣди юкагиръ, якуты, напротивъ, очень привязаны ко всему своему, своимъ обычаямъ и традиціямъ и защищаютъ ихъ отъ вторженія чужаго элемента. Въ особенности сильна эта привязанность къ своему въ Якутскомъ округѣ, гдѣ, повидимому, культурные, т. е. перенявшіе всѣ дурные стороны цивилизаціи, якуты строго блюдутъ свои обычаи и даже часто носятъ свой народный костюмъ. Юкагиры очень смышлены, веселы, безпечны, живы, общительны, какъ нижне-колымчане; даже тѣ изъ нихъ, которые проводятъ свою жизнь въ постоянномъ общеніи съ чукчами и ломутами, хорошо говорятъ по русски и легко усвоиваютъ трудные обороты русской рѣчи. Впрочемъ,по моимъ наблюденіямъ, и ломуты скорѣе выучиваются говорить по русски чѣмъ чукчи, а въ особенности якуты, которые въ Колымскомъ округѣ болѣе доступны руссификаціи, чѣмъ въ другихъ округахъ якутской обл.

На Омолонѣ существуетъ юкагирское общество и имѣетъ своего старосту, который оффиціально сносится съ властями, получаетъ приказанія и сообщаетъ ихъ своимъ общественникамъ. Это — распорядитель мертвыхъ душъ, за которыхъ онъ вноситъ ясакъ, ибо мертвыя души совсѣмъ не исключены изъ списковъ, и потому живыя души платятъ за нихъ ясакъ и исполняютъ разныя повинности, т. е. дѣлаютъ то, что имъ прикажетъ какой нибудь „командей“ (такъ зовутъ нижне-колымчане казачьяго командира) или его „экономка“. Они очень гостепріимны и добродушны. Многіе изъ нихъ живутъ на проѣзжей дорогѣ изъ Средняго въ Нижній. У нихъ останавливаются и ночуютъ всѣ проѣзжіе, и у нихъ всегда найдется, чѣмъ угостить пріѣзжихъ: рыбой, юколой, олениной, дикой птицей и другими продуктами своего промысла. Весною, когда у нихъ выходитъ запасъ пищи, имъ оказываютъ поддержку кочующіе по Омолону чукчи, съ которыми они живутъ очень дружно. Въ общемъ, они живутъ сытно, хотя всецѣло зависятъ отъ власти рѣки и тайги, которая ко всѣмъ имъ одинаково милостива и одинаково строга. Но они терпятъ, по временамъ большую нужду въ табакѣ, чаѣ и другихъ нужныхъ имъ товарахъ, какъ всѣ прочіе обитатели Колымскаго края. На покупку этихъ товаровъ у нихъ уходитъ все пушное, какое они добываютъ въ землѣ своихъ отцовъ.

Земля юкагирская, въ прежнія времена, была очень богата пушными и вообще дикими звѣрями, но теперь — или ея богатства оскудѣли, или ея обитатели, слившіеся съ пришлецами, разучились пользоваться ея богатствами. Кромѣ рыбнаго промысла, всѣ другіе промыслы (звѣриный, выдѣлка кожъ и проч.) находятся въ упадкѣ. По словамъ стариковъ, „звѣря теперь стало не такъ густо, какъ въ старину, и даже птица, и та мудреная стала“. Въ старину осенній промыселъ дикихъ оленей по рѣкамъ Омолону и по Колымѣ, такъ называемая „поколюга“ (произошло отъ названія копья, которымъ колютъ оленей) былъ замѣчателенъ. На долю каждаго юкагира, принимавшаго участіе въ этомъ промыслѣ доставалось болѣе ста оленей. Когда олени подъ осень переплывали рѣку стадами по нѣскольку сотъ штукъ, юкагиры въ лодкахъ окружали ихъ и кололи ихъ копьями. Теперь этотъ промыселъ значительно упалъ и только въ рѣдкій годъ бываетъ „поколюга“, и то въ очень скромныхъ размѣрахъ. А между тѣмъ, по словамъ Врангеля *), наблюдавшаго эту осеннюю тягу оленей и охоту на нихъ, искусный охотникъ свободно могъ убить въ какіе нибудь полчаса болѣе ста этихъ животныхъ, которые въ безпорядкѣ спутываются рогами одни съ другими и облегчаютъ „поколюгу“. Этотъ промыселъ заслуживаетъ того, чтобы поговорить о немъ подробнѣе, что мы отложимъ до того времени, когда будемъ описывать промыслы и занятія жителей Колымскаго края.

*) Wrangel. „Reise längs der Nordküste von Sibirien“.

Нѣкогда за Колымой къ востоку жили чуванцы. Они занимались рыбной ловлей и охотой и отличались своимъ замѣчательнымъ умѣньемъ ѣздить на собакахъ, которое отъ нихъ унаслѣдовали ихъ обрусѣвшіе потомки, живущіе теперь въ устьяхъ Анадыра въ Примopcкой области. Отъ нижне-колымскихъ старожиловъ я слышалъ о чуванцахъ разсказы, изъ которыхъ можно заключить, что чуванцы были очень воинственны и враждовали съ сосѣдними народцами. Окруженные со всѣхъ сторонъ врагами, они съ дѣтства пріучали себя къ трудностямъ партизанской войны, съ дѣтства привыкали къ ѣздѣ на собакахъ по безпредѣльнымъ тундрамъ и лѣсамъ своей стороны. Они жили, такъ сказать, на нартѣ. На своихъ отличныхъ собакахъ они предпринимали смѣлыя, отдаленныя путешествія съ цѣлью промысла или грабежа. Цѣлыя недѣли проводили они безъ сна, не слѣзая съ нарты, всегда готовые встрепенуться при малѣйшей тревогѣ. Ихъ чуткое ухо и во снѣ улавливало свистъ вражеской стрѣлы или звяканье тетивы, и они хватались за лукъ, всегда готовые дать отпоръ врагу. Такъ какъ чуванцы очень скоро слились съ русскими и переняли русскій языкъ и обычаи, то изъ этого можно, пожалуй, заключить, что они были союзниками русскихъ въ борьбѣ съ чукчами, съ которыми они враждовали еще до прихода русскихъ. Разумѣется, что эти народцы не оставили никакихъ иныхъ памятниковъ своего прошлаго, кромѣ устныхъ легендъ и преданій, и потому мы не имѣемъ въ своемъ распоряженіи достовѣрныхъ данныхъ, чтобы придать высказанному выше предположенію о враждѣ чукчей съ чуванцами и помощи послѣднихъ русскимъ, несомнѣнность факта, а основываться на разсказахъ старожиловъ — рискованно. Впрочемъ, если принять во вниманіе воинственность и задоръ чукчей и предпріимчивость чуванцевъ, то можно считать частыя столкновенія этихъ двухъ народцевъ въ прежнія времена очень вѣроятными.

Теперь не существуетъ и слѣда какой бы то ни было враждебности между чукчами и чуванцами, и война оружіемъ смѣнилась прочными торговыми связями. Обрусѣвшіе и смѣшавшіеся съ якутскими казаками чуванцы, живущіе на Анадырѣ въ с. Марковѣ и отчасти у береговъ моря въ Гижигинскѣ, ведутъ весьма значительную торговлю съ чукчами по всей восточной тундрѣ отъ рѣки Анюя до Чукотскаго носа. На своихъ собакахъ они разъѣзжаютъ по этимъ обширнымъ пустынямъ, по чукотскимъ стойбищамъ и вымѣниваютъ пушное, которое они сдаютъ гижигинскимъ купцамъ въ Гижигинскѣ и колымскимъ — въ Анюйской крѣпости, гдѣ они запасаются товаромъ для своей торговли. Они, по крайней мѣрѣ тѣ, которые ведутъ торговлю, живутъ очень богато. Чуванки отличаются замѣчательно артистическимъ вкусомъ въ своихъ рукодѣльяхъ, которые заключаются, главнымъ образомъ, въ шитьѣ, такъ называемыхъ, парокъ, двойныхъ, сшитыхъ вмѣстѣ, просторныхъ рубахъ изъ черныхъ атласныхъ пыжиковъ. Нижнія каймы этихъ парокъ расшиваются шелкомъ и разноцвѣтными кусочками кожи, и тогда парки называются подзорныя или „съ подзоромъ“. Каймы расшиваются узорами въ видъ цвѣтовъ изъ черныхъ кусочковъ пыжика на бѣломъ фонѣ, или наоборотъ. Эти одежды, подъ названіемъ анадырскихъ парокъ, славятся по всей Якутской области и стоятъ дорого. Изъ пыжиковъ и недорослей чуванки шьютъ ковры и половики съ узорами въ видѣ шахматныхъ клѣтокъ или цвѣтовъ, а иногда вышиваютъ на коврахъ фигуры чукчей, коряковъ съ оленями, нартами и палатками. Онѣ выдѣлываютъ прекрасно ровдуги (ихъ ровдуги — не хуже замши) и шкурки пыжиковъ, выпоротковъ лисицъ и пушныхъ звѣрей; шьютъ ровдужныя рубахи, перчатки, зимнія рукавицы, шапки и проч. Всѣ эти предметы своей индустріи анадырскіе чуванцы привозятъ на ярмарку въ Островную крѣпость, вмѣстѣ съ другой невыдѣланной пушниной и продаютъ колымскимъ купцамъ.

Въ способности къ торговлѣ чуванцы не уступаютъ якутамъ, только отличаются отъ нихъ болѣе широкой натурой и любятъ кутить и бражничать. Они очень воспріимчивы и легко перенимаютъ чужіе нравы, манеры, выраженія. Я видѣлъ среди нихъ такихъ, которые въ совершенствѣ усвоили себѣ купеческую вѣжливость, манеры и вообще тонъ россійскихъ прикащиковъ, которыхъ имъ приходилось видѣть на параходахъ въ Гижигинскѣ. Курьезно видѣть, какъ они разшаркиваются съ прикащицкимъ шикомъ и развязностью, въ своихъ мѣховыхъ рубахахъ, торбасахъ и бобровыхъ шапкахъ, вовсе не гармонирующихъ съ такими манерами.

Кромѣ торговли, анадырскіе чуванцы занимаются рыбной ловлей въ р. Анадырѣ. Говорятъ они между собою по русски и, вообще, они совершенно обрусѣли. Лицомъ они гораздо красивѣе и симпатичнѣе якутовъ и, какъ омолонскіе юкагиры, не имѣютъ косыхъ глазъ и рѣзко выдающихся скулъ. Въ административномъ отношеніи они составляютъ отдѣльное общество анадырскихъ чуванцевъ. Потомки чуванцевъ въ Нижне-Колымскѣ ничѣмъ не отличаются отъ остальныхъ нижне-колымчанъ и проводятъ свою жизнь въ разъѣздахъ по чукчамъ, какъ ихъ анадырскіе соплеменники, съ которыми они встрѣчаются каждый годъ на Анюйской ярмаркѣ. По оффиціальной статистикѣ, чуванцевъ въ Колымскомъ округѣ числится только нѣсколько человѣкъ. Они врядъ ли заслуживаютъ упоминанія въ качествѣ представителей какого нибудь особаго народца, ничѣмъ не отличаясь отъ русскихъ. Такъ какъ анадырскіе чуванцы играютъ нѣкоторую роль въ торговлѣ края, то поэтому я и считалъ нужнымъ сказать о нихъ нѣсколько словъ.

К.

(Окончаніе будетъ)

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №36, 16 февраля 1896

(Продолженіе, см. № 25 „Сиб. В.“).

IV.

Земля чукотская. Чукчи.

I.

Чукчи занимаютъ обширныя тундры, разстилающіяся по берегамъ Ледовитаго океана необозримыми равнинами, кое гдѣ перерѣзанными грядами невысокихъ холмовъ, которые разнообразятъ немного снѣжную полярную Сахару. За ледянымъ моремъ, къ югу, тянется море снѣговъ; оба моря необозримы, неизслѣдованы, пустынны. Уныла тундра въ пасмурные дни. Это — закутанная туманомъ бѣлая, однообразная громада, безпредѣльная пустыня, въ которой не видно ничего, кромѣ неба и снѣга. Вѣтеръ гудитъ въ ней жалобнымъ напѣвомъ, мечется во всѣ стороны, точно ищетъ чего-то въ туманной холодной мглѣ, нависшей надъ бѣлой землею. Онъ то яростно бушуетъ, вздымая снѣжныя волны по тундрѣ, закрывая небо снѣжными облаками, сердито ударяясь объ утесы и ледяныя горы, преграждающіе ему дорогу, то утихаетъ, перестаетъ дуть порывами, и тянетъ печальную, нескончаемую пѣсню. Унылыя пѣсни безъ словъ, какъ бы подражая вѣтру, поетъ житель мерзлой пустыни чукча; унылой пѣсней, безъ словъ, убаюкиваетъ чукчанка своего, зашитаго по шею въ оленій мѣшокъ, ребенка.

Снѣжныя пурги и лѣтомъ проносятся надъ чукотской землей, срываютъ чукотскіе шатры, валятъ съ ногъ стада оленей, грохочутъ на морѣ, бросая горами льдовъ и разбивая ихъ въ дребезги, кидаютъ тучу на тучу въ небѣ, нависшемъ надъ моремъ. Тундра, недавно еще залитая бронзовыми лучами полунощнаго солнца, убранная ковромъ разноцвѣтныхъ мховъ и зелеными узорами ползучей березки, исчезаетъ въ туманной мглѣ крутящихся въ вѣтрѣ снѣжинокъ; стаи птицъ прячутся въ чащѣ густаго тальнику, который ютится по русламъ рѣчекъ, въ тѣни высокихъ береговъ. Прелестное, короткое лѣто безъ ночей съ румяными зорьками на небосклонѣ вмѣсто сумерокъ, съ немолчнымъ крикомъ птицъ, проходитъ какъ мечта, проносится надъ тундрой, какъ сонъ... Этотъ сонь посылаетъ человѣку природа для того, чтобы онъ не пришелъ въ отчаяніе, чтобы въ снѣгахъ и сугробахъ девятимѣсячной зимы онъ могъ, хоть изрѣдка, вызвать въ умѣ пріятное, отрадное воспоминаніе о землѣ, одѣтой зеленью, залитой золотомъ солнечныхъ лучей, о ясныхъ ночахъ на небѣ, объятомъ розовымъ пламенемъ по краямъ, о морѣ, опоясанномъ нѣжнымъ, лиловымъ туманомъ. Унылы, безпросвѣтны зимнія ночи въ тундрѣ. Онѣ не лишены красоты, когда огни сѣвернаго сіянія горятъ и бѣгаютъ по небу и красными полосами ложатся на снѣжную даль, но зловѣщи и мрачны онѣ, когда небо закрыто тучами, и горы и долины полны завываній бури...

Такова природа въ чукотской землѣ. Зачѣмъ же люди, родившіеся въ болѣе благодатныхъ странахъ, шли туда и даже боролись и проливали кровь за обладаніе ею? Что привлекало ихъ? Таинственность, неизслѣдованность богатствъ этой страны урагановъ, морозовъ и пушныхъ звѣрей, жадность, желаніе завладѣть скрытыми въ ней сокровищами, жажда приключеній? Люди шли туда отъ избытка силъ, или гнала ихъ нужда? Однихъ привлекало неизвѣстное, и они рисковали жизнью, чтобы взглянутъ на него, другихъ — сорока-сороковъ соболей, черныя лисицы, все это „пышное“, о которомъ ходили самые фантастическіе разсказы; третьихъ гнали на сѣверъ въ дикія, невѣдомыя страны гнетъ и нужда, и они предпочитали жить свободно и независимо въ снѣгахъ и льдахъ сѣвера, чѣмъ терпѣть гоненія и гнетъ подъ роднымъ небомъ. Всякій изъ авантюристовъ искалъ счастья по своему вкусу... И что-же? При извѣстныхъ условіяхъ можно жить гораздо счастливѣе въ суровой унылой тундрѣ, чѣмъ въ самой богатой и плодородной странѣ... Нѣкоторыя изъ этихъ условій существуютъ въ чукотской землѣ: тяжела здѣсь борьба съ природой, но здѣсь нѣтъ гнета и нищеты. Суровыя лишенія, невзгоды, которыя угнетаютъ, по временамъ, жителя мерзлой пустыни, не имѣютъ ничего общаго съ тою нищетою, которая существуетъ въ культурныхъ странахъ и которая такъ обидна и невыносима рядомъ съ роскошью, избыткомъ и излишествомъ. Здѣсь всѣ одинаково нищи и всѣ одинаково богаты: скудные дары природы доступны всѣмъ одинаково; никто, здѣсь, не присваиваетъ себѣ исключительныхъ правъ на обладаніе ими. Всякій можетъ промышлять, гдѣ угодно, оленей, медвѣдей, песцовъ, лисицъ, рыбу, тюленей, можетъ пасти, гдѣ угодно, свои стада. Безъ преувеличенія можно сказать, что чукча живетъ счастливѣе въ своихъ дикихъ пустынныхъ тундрахъ, чѣмъ индусъ — парія въ роскошномъ климатѣ Индіи.

Чукчи остались вольными, какъ были. Оленьи чукчи платятъ ясакъ добровольно. Имѣя прочныя торговыя сношенія съ русскими купцами, часто бывая въ Нижнемъ и Среднемъ Колымскѣ, они, повидимому, считаютъ для себя выгоднымъ пользоваться покровительствомъ властей. Кочуя со стадами оленей въ землѣ своихъ отцовъ, они живутъ въ довольствѣ, чего нельзя сказать о потомкахъ удалыхъ завоевателей края — казакахъ. Сорока соболей, за которыми они пришли на конецъ свѣта, не пошли имъ въ прокъ, а лишь обогатили разныхъ торгашей и приказныхъ. Вся награда потомковъ за подвиги предковъ заключается въ томъ, что они получаютъ отъ казны хлѣбъ и 90 коп. въ треть на обмундированіе.

Чукчи занимаютъ сѣверо-восточныя тундры Сибири отъ запада на востокъ отъ 120° долготы до 160° (приблизительно), почти отъ праваго берега Индигирки до Берингова пролива, а съ сѣвера на югъ отъ береговъ Ледовитаго океана почти до Становаго хребта, между 62° и 72° сѣв. широты. Такимъ образомъ Н. Колымская округа занимаетъ часть юкагирской и чукотской земель, а городъ Н. Колымскъ, называемый мѣстными жителями крѣпостью, утвердился на рубежѣ двухъ земель. Юкагиры, повидимому, вовсе не сопротивлялись вторженію русскихъ пришельцевъ въ свою землю; они приняли ихъ дружелюбно, подчинились всѣмъ ихъ требованіямъ, такъ что русскимъ и не представлялось никакой надобности воевать съ ними. Отсутствіемъ всякой враждебности между русскими и юкагирами oбъясняется очень быстрое сліяніе послѣднихъ съ первыми. Русскіе поженились на юкагиркахъ, якуткахъ, чуванкахъ и, быть можетъ, поддались бы инородческимъ влiянiямъ, потеряли бы свой языкъ, если бы не встрѣтили сильнаго сопротивленія со стороны сосѣднихъ чукчей. Необходимость быть постоянно на сторожѣ и помогать другъ другу, защищаться отъ нападенія чукчей, тѣсно сплачивала немногочисленную колонiю русскихъ въ низовьяхъ Колымы. Общность опасности создавала одинаковыя потребности и интересы, вызывала необходимость держаться вмѣстѣ и соединяла нравственно разрозненныя и разбросанныя по заимкамъ семьи. Борьба за жизнь, за занятую землю, держала въ постоянномъ напряженіи пришельцевъ, которые являлись все таки представителями какой ни на есть культуры среди дикихъ и грубыхъ народцевъ. Ежечасный страхъ за жизнь и свободу поддерживалъ въ нихъ энергію, заставлялъ дорожить своей вѣрой, обычаями, языкомъ, которымъ постоянно угрожало вторженіе дикости и звѣрства. Этимъ, быть можетъ, объясняется, отчасти, тотъ фактъ, что затерянная въ низовьяхъ Колымы горсть русскихъ явилась болѣе живучей, болѣе способной привить свои племенныя черты, свои нравы и обычаи юкагирамъ и другимъ инородцамъ, чѣмъ гораздо болѣе многочисленное русское населеніе на Ленѣ — якутамъ. Впрочемъ русское населеніе въ низовьяхъ Колымы получало отъ времени до времени подкрѣпленія съ юга или запада изъ новыхъ авантюристовъ, стремящихся въ страну пушныхъ звѣрей.

Русскимъ удалось утвердиться въ низовьяхъ Колымы не безъ сопротивленія со стороны чукчей. Уже одни названія мѣстностей и рѣчекъ около Ниж. Колымска свидѣтельствуютъ о битвахъ и стычкахъ съ чукчами, напр.: Кровавая, Разбойничья, Погромное, Дуванная и т. п. Эти битвы и стычки начались со дня перваго появленія русскихъ и кончились недавно, не болѣе ста лѣтъ тому назадъ, и привели къ миролюбивому соглашенію между обѣими сторонами: русскіе укрѣпились и прочно осѣли на берегахъ Колымы, но не покорили и не обложили ясакомъ всѣхъ чукчей.

Въ первый разъ русскіе появились въ низовьяхъ Колымы еще въ XVII столѣтіи подъ предводительствомъ казака Михаила Стадухина, по имени котораго называется одинъ рукавъ рѣки (Стадухинская протока, въ 70 верстахъ приблизительно къ сѣверу отъ Нижняго). Нa этой протокѣ казаки заложили острожекъ, извѣстный подъ названіемъ Собачьяго острога. Оттуда они предпринимали подъ предводительствомъ Стадухина экскурсіи въ глубь страны, отправлялись розыскивать новыя страны пушныхъ звѣрей. Что сталось съ ними, — неизвѣстно, но они не вернулись болѣе на берега Колымы. Съ тѣхъ поръ казаки дѣлали безпрерывныя набѣги на чукотскую землю въ неутомимыхъ поискахъ за пушниной, которая часто служила среди нихъ яблокомъ раздора и приводила ихъ къ гибели. Въ половинѣ XVII столѣтія русскіе прочно осѣли въ устьяхъ Колымы. Чтобы ни влeкло русскихъ въ дальнiе неизвѣстные края, достойны удивленія ихъ неутомимая энергія, предпрiимчивость въ движеніи впередъ и та быстрота и легкость, съ которою они завоевали и прошли изъ конца въ конецъ всю огромную Сибирь.

Русское населеніе края сохранило въ памяти много эпизодовъ изъ времени войнъ съ чукчами за обладаніе страной и о первыхъ торговыхъ сношеніяхъ cъ чукчами, когда мѣна совершалась съ оружіемъ въ рукахъ, которое могло быть пущено въ ходъ при малѣйшей попыткѣ обмана и несоблюденія извѣстныхъ, заранѣе строго опредѣленныхъ условій. Самый популярный герой этой эпохи борьбы съ чукчами — доблестный капитанъ Павлуцкій, посланный правительствомъ въ 30 годахъ XVIII столѣтія, съ отрядомъ солдатъ для покоренiя чукчей. Чукчи до сихъ поръ чтутъ память храбраго русскаго воина и называютъ его богатыремъ. Онъ наносилъ чукчамъ жестокія пораженія. Разумѣется, о какихъ бы то ни было правильныхъ сраженіяхъ здѣсь не можетъ быть и рѣчи; были, вѣроятно, небольшія стычки и вообще нѣчто въ родѣ небольшой партизанской войны. Но, увлеченный первыми успѣхами, Павлуцкій имѣлъ неосторожность пуститься въ глубь чукотской земли съ небольшимъ отрядомъ. Онъ былъ застигнутъ въ расплохъ непріятелемъ, весь отрядъ его былъ истребленъ, и онъ самъ былъ убитъ, мужественно сражаясь до послѣдней минуты.

По словамъ одного стараго казака, который передавалъ мнѣ разсказъ о гибели Павлуцкаго, дѣло происходило такъ. Павлуцкій, по какимъ то неизвѣстнымъ, стратегическимъ соображеніямъ, раздѣлилъ свое войско на двѣ части. Съ меньшей половиной онъ пошелъ впередъ и напалъ на чукчей, стоявшихъ лагеремъ на какомъ то мысу, а большую часть оставилъ позади на одной рѣчкѣ, со строгимъ приказомъ черезъ день спѣшить къ нему на помощь. Но оставшіеся казаки измѣнили; они давно роптали на то, что ихъ начальникъ изнуряетъ ихъ въ походахъ, и пользуясь отсутствіемъ его, стали разсуждать. Результатомъ этого было постыдное отступленіе ихъ назaдъ, предоставленный же своимъ силамъ отрядъ Павлуцкаго былъ истребленъ. Павлуцкій долго защищался, крошилъ враговъ своимъ тяжелымъ палашемъ и оставался невредимымъ среди копій и стрѣлъ, благодаря своей необыкновенной силѣ и кольчугѣ, которую носилъ подъ кафтаномъ. Обезсиленный неравной борьбой, онъ самъ разстегнулъ кольчугу, чтобы не мучится долго подъ ударами непріятельскихъ копій. Слава русскаго воина до сихъ поръ живетъ среди чукчей въ преданіяхъ старины, а палашъ его и кольчуга составляютъ, въ нѣкоторомъ родѣ, національный трофей и хранятся у начальника чукчей.

Неудача завоевательныхъ плановъ Павлуцкаго, который, вѣроятно, имѣлъ въ виду обезопасить русское населеніе отъ нападеній чукчей и трагическая судьба его прекратили вражду между пришлецами и аборигенами чукчами. Русскіе неудержимо шли впередъ, прошли всю чукотскую землю, пробрались въ сѣв. Америку черезъ Беринговъ проливъ, основали на рѣкѣ Анадырѣ Анадырскій острогъ. Борьба продолжалась послѣ Павлуцкаго еще лѣтъ 50, и только въ концѣ прошлаго вѣка установились болѣе или менѣе прочныя и мирныя отношенія между осѣдлыми пришлецами и кочующими аборигенами; за ними послѣдовали правильныя торговыя сношенія. Мало по малу чукчи переняли отъ русскихъ употребленіе чаю и табаку. Потребленіе этихъ продуктовъ вошли въ привычку, съ годами сдѣлалось безусловно необходимымъ для чукчей, при однообразіи ихъ пищи и суровомъ образѣ жизни. Всѣмъ этимъ ихъ могли снабжать только русскіе, которые, въ свою очередь, видя безплодность своихъ усилій покорить чукчей, были принуждены вымѣнивать всѣ эти соблазнявшіе ихъ мѣха, которыхъ они не могли отнять силой. Такимъ образомъ обѣ стороны сдѣлались другъ другу необходимыми и научились цѣнить взаимную дружбу, основанную на взаимной выгодѣ.

Нe могу съ точностью сказать, когда была основана Островная крѣпость на рѣкѣ Анюѣ, гдѣ съѣзжались и теперь съѣзжаются русскіе купцы и чукчи для торговли. Надо полагать, что не раньше начала этого столѣтія по установленіи между враждовавшими сторонами такихъ отношеній, на прочность и продолжительность которыхъ можно было разсчитывать. Торговля съ чукчами была строго регламентирована по весьма понятнымъ причинамъ, съ цѣлью положить конецъ какой бы то ни было враждебности чукчей къ русскимъ, что при произвольныхъ формахъ обмѣна врядъ ли было бы достижимо, такъ какъ купцы изъ жадности къ наживѣ могли позволить себѣ обманы и тѣмъ вызывать новые поводы къ кровавымъ столкновеніямъ. Колымскій комиссаръ (исправникъ) обязанъ былъ присутствовать на чукотской ярмаркѣ и слѣдить за тѣмъ, чтобы чукчамъ не продавали водки и вообще не уклонялись отъ правилъ торговли. Было заранѣе строго и точно опредѣлено, сколько лисицъ, песцовъ и другой пушнины брать за суму табаку, мѣсто чаю, кожи, топоры, мѣдную посуду и другой чукотскій товаръ. Всѣ купцы обязывались не нарушать этихъ заранѣе опредѣленныхъ регламентовъ или, по мѣстному названію, актовъ, за соблюденіемъ которыхъ слѣдили выборные лица съ обѣихъ обмѣнивающихся сторонъ. Сначала русскіе останавливались только на время ярмарки въ Анюйской крѣпости, а собственно торговали на одномъ изъ острововъ рѣки Анюй, куда являлись со своими мѣхами чукчи и обмѣнивались привѣтствіями и товарами съ русскими купцами. Теперь торговля происходитъ въ самой крѣпости, куда не опасаются днемъ впускать мирныхъ и свыкшихся съ русскими чукчей. Раньше торговля была почти исключительно оптовая; теперь развилась торговля, т. е. мѣна мелочами, которой, въ качествѣ купеческихъ прикащиковъ, занимаются всѣ русскіе, юкагиры и якуты, присутствующіе на ярмаркѣ. Регламентированная или „актовая“ торговля держалась долго и была болѣе полезна для русскихъ купцовъ, чѣмъ для чукчей; теперь она потеряла свой указанный выше raison d'être и производится на общихъ основаніяхъ, подчиняется закону конкурренціи, хотя во многомъ сохранила свой своеобразный характеръ, обусловливаемый степенью культуры соприкасающихся народностей. Оригинально это ежегодное торжище въ пустынѣ!

Красива мѣстность, гдѣ выстроена Анюйская крѣпость. Высокія горы обступили ее со всѣхъ сторонъ, узкое ложе рѣки Анюя вьется среди горъ... Это тоже земля юкагирская; погода здѣсь непостоянна и капризна, какъ и устройство поверхности. Небо то улыбается своей синевой. проглядывающей среди горъ, то хмурится, объятое мглою; все мрачно, все грустно кругомъ; кажется, что всякая гора сердито хмуритъ свое каменное чело; туманы ползутъ по горамъ, стелятся по долинамъ; тучи зловѣщими рядами безостановочно несутся на югъ до скалистыхъ вершинъ Становаго хребта. Но разъ въ годъ нарушается молчанiе пустынныхъ горъ: изъ окрестныхъ лѣсовъ выходятъ люди въ мохнатыхъ одеждахъ, стада оленей, обозы располагаются вокругъ крѣпости; шумно и весело тогда въ горахъ, на днѣ рѣчной долины. Торгъ продолжается нѣсколько дней, а затѣмъ тишина и безмолвіе опять воцаряются на берегахъ пустыннаго Анюя.

Нѣкогда анюйская торговля была очень значительна. На Анюйской ярмаркѣ покупалось очень много мѣховъ, но теперь, изъ года въ годъ, эта торговля падаетъ, отчасти потому, что на берегахъ Берингова пролива появились опасные конкурренты русскихъ купцовъ американцы-китоловы. Они вступили съ чукчами въ прочныя торговыя сношенія и носовые чукчи почти совсѣмъ перестали бывать на Анюйской ярмаркѣ. Колымскіе купцы очень жалуются на конкурренцію американцевъ: но, признавая, вмѣстѣ съ купцами, фактъ упадка ихъ торговли съ чукчами, надо сознаться что американцы снабжаютъ чукчей гораздо лучшими товарами, чѣмъ русскіе купцы. Американскіе ножи, топоры и другія желѣзныя издѣлія — внѣ всякой конкурренціи и сами русскіе купцы охотно покупаютъ ихъ у чукчей для домашняго обихода. Конечно, колымскіе купцы не могутъ, при всемъ желаніи, снабжать чукчей лучшими товарами: имъ самимъ навязываютъ въ Якутскѣ всякій никуда негодный хламъ, такъ какъ въ Якутск. область вообще идетъ весь бракъ съ Ирбитской ярмарки. Колымскіе купцы, оказывается, вымѣниваютъ у носовыхъ чукчей бракъ на бракъ, получая отъ нихъ пушнину дурного качества, забракованную американцами. И оленьи чукчи не всѣ бываютъ въ Островномъ, такъ какъ многіе изъ нихъ получаютъ товаръ изъ Гижигинска при посредствѣ анадырскихъ чуванцевъ. Словомъ, торговыя связи чукчей съ русскими, а въ особенности съ Колымскими купцами, все болѣе и болѣе ослабѣваютъ и порываются. И это въ порядкѣ вещей. Зачѣмъ носовымъ чукчамъ предпринимать трудныя путешествія на Анюй за никуда негоднымъ хламомъ, когда американцы сами доставляютъ имъ всѣ нужные предметы гораздо лучшаго качества? По словамъ нижне-колымчанъ, Анюйская торговля держится только черкасскимъ, т. е. листовымъ табакомъ, такъ какъ это единственный товаръ, который выше американскаго, и носовыя чукчи, если пріѣзжаютъ на Анюй, то исключительно за табакомъ. Чукчи западной тундры и ближайшіе къ Нижнему получаютъ все необходимое отъ русскихъ, хотя ружьями и желѣзными издѣліями ихъ снабжаютъ иногда ихъ восточные соплеменники.

Пока американцы имѣютъ возможность вступать въ торговыя сношенія съ чукчами, Анюйская торговля, надо полагать, все будетъ клониться къ упадку, такъ какъ именно вслѣдствіе этихъ сношеній съ американцами, чукчамъ нельзя навязать дрянной товаръ, какъ русскому и якутскому населенію, которому поневолѣ приходится покупать привозимый изъ Якутска бракъ Ирбитской Ярмарки.

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №46, 28 февраля 1896

Земля чукотская, Чукчи.

(Продолженіе, см. № 36 „Сиб. Вѣстн.“).

II.

Изъ всѣхъ сибирскихъ инородцевъ чукчи, кажется, меньше всѣхъ служили предметомъ изслѣдованія. О нихъ извѣстно очень немного и даже не вполнѣ точно опредѣлены границы ихъ земель. На этнографической картѣ Ильина чукчи показаны не совсѣмъ вѣрно, а именно почти на 10° восточнѣе Н.-Колымска за юкагирской землей, между тѣмъ какъ чукчи занимаютъ теперь эту землю, кочуя близко около Нижняго и дальше на западъ (почти на 10°) по берегамъ Алазея до береговъ Индигирки. Точно также чукчи показаны на верховьяхъ Колымы, гдѣ живутъ каменные ломуты и гдѣ горы и дремучіе лѣса не совсѣмъ благопріятны имъ при ихъ многочисленныхъ оленьихъ стадахъ, для которыхъ нужны большія пастбища и равнины, покрытыя мхомъ, какъ на тундрѣ. Впрочемъ чукчи доходятъ до отроговъ Яблоноваго хребта, и на югѣ ихъ земля граничитъ съ землей коряковъ и тунгусовъ, какъ на западѣ съ землею юкагиръ, и лежитъ, стало быть, частію въ Якутской, частію въ Приморской областяхъ. Это для нихъ имѣетъ мало значенія, — они одинаково свободны въ обѣихъ областяхъ и живутъ по своимъ законамъ и обычаямъ. Мирные, оленьи чукчи платятъ ясакъ колымскому исправнику, а носовые получаютъ черезъ него отъ казны подарки и даютъ взамѣнъ свои подарки, — нѣчто въ родѣ добровольнаго ясака. Административно чукчи связаны больше съ Якутской областью. Ни одно изъ инородческихъ племенъ крайняго сѣверо-востока не пользуется такой независимостью отъ администраціи, какъ чукчи. Администрація вовсе не вмѣшивается въ ихъ дѣла и внутреннюю жизнь. Они управляются своими родовыми старшинами и князьями, судятся своимъ судомъ; юрисдикціи мѣстныхъ властей они подлежать только въ томъ случаѣ, когда чукча совершитъ какое либо насиліе надъ русскимъ, а дѣла чукчей съ чукчами рѣшаются чукотскими старшинами. Въ тундрахъ, лежащихъ на западъ отъ Колымы, чукчами управляетъ особый голова, немного восточнѣе, кандидатъ головы. Эти два слова — кандидатъ и голова — хорошо извѣстны чукчамъ. Своимъ выборнымъ и родовымъ начальникамъ они повинуются и оказываютъ почтеніе, однако не въ такой мѣрѣ какъ, напр., якуты своимъ. У якутовъ преклоненіе передъ властью и богатствомъ доходить до раболѣпія, въ особенности въ Якутскомъ округѣ. Чукчи весьма, такъ сказать, демократичны и ихъ выборные или родовые старшины, внѣ исполненія своихъ обязанностей, являются совершенно равными всѣмъ прочимъ своимъ сородовичамъ и не претендуютъ на какое нибудь особенное къ себѣ вниманіе. Однако у чукчей есть что-то въ родѣ родовой аристократіи, которую составляютъ нѣсколько выдающихся доблестями своихъ предковъ и богатствомъ родовъ. Представители этихъ родовъ не гордятся, впрочемъ, нисколько своимъ происхожденіемъ и по отсутствію въ нихъ всякаго чванства и спѣси могли бы служить поучительнымъ примѣромъ для своихъ русскихъ и якутскихъ сосѣдей; даже самъ соверенъ ихъ Амрауренъ, называемый у русскихъ чукотскимъ „тойономъ“, королемъ тожъ. Въ своемъ лицѣ онъ представляетъ объединяющую власть въ чукотской землѣ. Самъ онъ считаетъ себя вассаломъ русскаго правительства и, въ нѣкоторомъ родѣ, владѣтельнымъ княземъ. Власть чукотскаго короля ограничена народомъ, какъ это видно изъ самого обращенія съ нимъ чукчей, которыя проявляютъ меньше внѣшнихъ знаковъ почтенія, чѣмъ наши крестьяне къ любому земскому начальнику. Правда, чукотскій король по своему образу жизни мало отличается отъ своихъ подчиненныхъ. Онъ живетъ въ такомъ-же пологѣ изъ ровдугъ и шкуръ, какъ и всѣ прочіе чукчи, но въ болѣе просторномъ, и имѣетъ только больше оленей и больше пастуховъ, чѣмъ другіе. Его придворный штатъ немногочисленъ. Одѣвается онъ такъ-же какъ и другіе чукчи въ оленьи рубахи, штаны на выпускъ изъ оленьихъ лапъ и короткіе торбаса „плеки“ со щетинистыми подошвами. Свой великолѣпный парадный костюмъ и всѣ свои регаліи онъ надѣваетъ въ торжественныхъ случаяхъ къ числу которыхъ относится пріѣздъ его въ г. Средне-Колымскъ. Онъ считаетъ необходимымъ дѣлать изрѣдка визиты представителямъ сюзереннаго государства и, между прочимъ, за одно уже продать столько оленей, сколько нужно для покупки водки въ такомъ количествѣ, чтобы быть вѣчно пьянымъ во время пребыванія въ городѣ и на обратномъ пути въ свои тундры. Во время моего шестилѣтняго пребыванія въ Колымскѣ, король чукчей посѣтилъ столицу края три раза. Бывало когда на улицахъ города покажется блестящій поѣздъ чукотскаго короля, всѣ городскіе зѣваки и мальчишки бѣгутъ за нимъ шумною толпою, захлѣбываясь отъ восторга. Король сидитъ, развалившись на санкахъ и расточаетъ милостивыя улыбки публикѣ. На оленяхъ онъ ѣдетъ только до города, а по городу, чаще всего, его возятъ, изъ дома въ домъ чукчи его свиты на себѣ. Не знаю, чѣмъ объяснить эту особенность чукотскаго этикета. Первый визитъ онъ дѣлаетъ, конечно, исправнику, затѣмъ отправляется къ казачьему командиру, послѣ чего удостоиваетъ честью своего посѣщенія нѣкоторыхъ именитыхъ гражданъ. Одѣтъ онъ порядочнымъ чудакомъ: на головѣ у него красуется красная кучерская шапка, похожая на конфедератку; длиннополый черный мундиръ весь расшитъ на груди золотымъ шитьемъ; длинная, въ жестяныхъ ножнахъ, стараго образца кавалерійская сабля виситъ на поясѣ и волочится съ громомъ за нимъ; брюки съ красными лампасами на выпускъ и сапоги дополняютъ костюмъ; на шеѣ у него на разноцвѣтныхъ лентахъ болтается столько мѣдныхъ, серебряныхъ и золотыхъ медалей, что при малѣйшемъ его движеніи они ударяются другъ о друга и звенятъ. Чукотскій король снисходителенъ и позволяетъ всѣмъ желающимъ разсматривать саблю, медали, и колымчане, которые никогда не видятъ никакихъ мундировъ, кромѣ казачьихъ и полицейскихъ, пользуются снисходительностью короля и съ любопытствомъ тѣснятся поближе къ его особѣ. Изъ дома въ домъ бѣжитъ за нимъ толпа зѣвакъ, тѣснится въ переднихъ тѣхъ домовъ, гдѣ гоститъ король. Такое вниманіе русскихъ къ его особѣ льстить его самолюбію тѣмъ болѣе, что успѣвшіе приглядѣться къ нему чукчи равнодушны къ его регаліямъ. Амрауренъ носитъ не только медали, которыя онъ получилъ лично, а еще всѣ тѣ, которыя когда либо были пожалованы его предкамъ. Самая старѣйшая изъ медалей — мѣдная, пожалованная прадѣду чукотскаго вождя императрицей Екатериной II. Затѣмъ слѣдуетъ по двѣ — по три медали, пожалованныя въ послѣдующія царствованія. Жалованныхъ кафтановъ у него тоже два или три, и отъ нечего дѣлать онъ развлекается частыми переодѣваніями. Къ чести чукотскаго короля надо сказать, что всѣ эти кафтаны, медали и другія почести, нисколько не вскружили ему головы и не затемнили въ немъ природнаго здраваго смысла: золотого шитья, галуновъ, на немъ столько, что съ избыткомъ хватило бы на цѣлый взводъ юнкеровъ, а напыщенности или спѣси въ немъ меньше чѣмъ у одного юнкера. По окончаніи своихъ церемоніальныхъ визитовъ король чукчей возвращается въ свой домъ, облекается въ обыкновенный чукотскій костюмъ и становится такимъ-же простымъ чукчей, какъ и всѣ остальные. Нѣтъ ничего легче получить у него аудіенцію. Всякій, желающій его видѣть или купить оленей, находитъ радушный пріемъ въ его пологѣ, садится съ нимъ за одинъ столъ, т. е. на одну шкуру, ѣстъ и пьетъ съ нимъ рядомъ. Каждый годъ король бываетъ въ Островномъ на ярмаркѣ, ежедневно въ теченіе ярмарки совершаетъ свой торжественный въѣздъ въ крѣпость на чукчахъ, дѣлаетъ визиты, напивается съ анадырщиками до того, что не можетъ держаться на ногахъ. Такъ развлекается чукотскій король, разъѣзжая каждый годъ по своимъ владѣніямъ, въ сопровожденіи своего двора и своихъ 5 женъ.

По статистическимъ даннымъ, которыя можно найти въ памятныхъ книжкахъ Якутской области, чукчей въ Колымскомъ округѣ около двухъ тысячъ. Врядъ-ли эта цифра можетъ считаться вѣрной, такъ какъ перепись могла быть сдѣлана только ближайшимъ оленьимъ чукчамъ. По берегамъ моря живетъ много такихъ чукчей, которые никогда не бываютъ не только въ какомъ нибудь изъ двухъ городовъ округа, но даже въ Анюйской крѣпости, и не покидаютъ своихъ тундръ, получая всѣ нужные товары отъ американцевъ или отъ другихъ чукчей. Если судить по количеству пушного, покупаемаго купцами отъ чукчей, то можно заключить одно изъ двухъ, или чукчей много, или они обладаютъ очень большими стадами оленей. Чукчи снабжаютъ готовой, уже шитой оленьей одеждой, въ видѣ куфлянокъ, парокъ, торбасовъ и проч. все населеніе Колымскаго, Верхоянскаго и отчасти Якутскаго округовъ. Кромѣ того идетъ много чукотской пушнины черезъ Якутскъ въ Ирбитъ, и черезъ Гижигинскъ въ Россію моремъ. Судя по настойчивости, съ какою американскіе китоловы стараются завязать съ чукчами торговыя сношенія, надо думать, что немало пушнины попадаетъ въ ихъ руки. Оленьи шкуры, пыжики, выпоротки и недоросли вывозятся ежегодно изъ Колымска сотнями тысячъ.

Стада оленей у чукчей и теперь весьма значительны, хотя меньше чѣмъ были въ старину. Много оленей падаетъ отъ заразительной болѣзни копытъ, противъ которой у чукчей нѣтъ никакихъ средствъ, кромѣ заклинанья духовъ. Въ западной (если считать отъ Колымы) тундрѣ у чукчей стада оленей меньше, чѣмъ въ восточной, у Чаунскихъ, Алойскихъ и другихъ чукчей. Это объясняется тѣмъ, что чукчи западной тундры, вслѣдствіе своей близости къ русскимъ и якутамъ, продаютъ имъ и пропиваютъ очень много оленей. Недавно среди нихъ подымался вопросъ о томъ, не укочеватъ-ли съ юкагирской страны назадъ въ землю своихъ отцовъ, на востокъ, чтобы спасти себя отъ разоренія.

— Что намъ здѣсь дѣлать? говорили болѣе дальновидные изъ нихъ. — Пріѣзжаютъ къ намъ русскіе, якуты, объѣдаютъ насъ. Много пьемъ мы водки, плохо смотримъ за стадами... Скоро обѣднѣемъ какъ наши сосѣди тунгусы.

И дѣйствительно, нижнеколымцы и якуты ближайшихъ къ тундрѣ наслеговъ живутъ оленями чукотскихъ стадъ. На заимкѣ Корытово, вблизи Нижне-Колымска, олень стоитъ иногда не болѣе ½ кирпича чаю. За оленей чукчи берутъ отъ русскихъ чай, табакъ и водку, безъ которой они обходились бы, если-бы жили въ восточныхъ тундрахъ.

Какъ ни уменьшились стада у чукчей, однако до такого положенія, въ какомъ находятся ихъ ближайшіе сосѣди тунгусы, у которыхъ выпали всѣ стада, чукчамъ еще далеко; у многихъ изъ нихъ стада оленей громадны. Я, напр., гостилъ у одного чукчи Айнаургина, у котораго такъ много оленей, что всѣ окрестные холмы усѣяны ими. Рядомъ съ нимъ жилъ другой чукча Нюти-Ухватъ у котораго было еще больше оленей. У обоихъ вмѣстѣ было вѣроятно болѣе 6000 головъ. Эти два почтенные чукчи отчаянно пьянствуютъ, поятъ своихъ земляковъ, пропиваютъ и продаютъ своихъ оленей, но стада ихъ не уменьшаются: ни волки, ни дурной уходъ не могутъ уничтожить ихъ.

Чукчи ведутъ суровую, скучную, но сытую и довольную жизнь. Они часто страдаютъ отъ недостатка чаю, табаку и водки, но никогда не голодаютъ. Ѣдятъ они иногда вонючее мясо не потому, чтобы у нихъ не было свѣжей оленины, а изъ потребности разнообразить пищу, какъ мы ѣдимъ ветчину и иные консервы. Мясо оленей, убитыхъ въ концѣ лѣта, повисѣвшее на вѣтрѣ, получаетъ особый вкусъ, который нравится чукчамъ. Рыбы чукчи не промышляютъ, хотя на тундрѣ очень много рыбныхъ озеръ и рѣчекъ, а живутъ исключительно олениной. (Оленьи чукчи, живущіе по берегамъ моря, промышляютъ тюленей). Вслѣдствіе этого имъ необходимы большіе стада оленей для того, чтобы жить. Семейству въ 5 человѣкъ, напр. нужно не менѣе 150 оленей въ годъ. Кромѣ того, необходимо продать сколько нибудь для покупки чаю и табаку, котораго у чукчей уходитъ очень много, нужно что нибудь и пропить. Олени раздѣляются на ѣздовыхъ, прирученныхъ и обученныхъ и полудикихъ каргиновъ, которые идутъ въ пищу и на другія надобности. Въ отношеніи домашняго комфорта жизнь чукчей гораздо лучше чѣмъ жизнь ломутовъ и тунгусовъ. Въ чукотской палаткѣ изъ оленьихъ шкуръ можно по крайней мѣрѣ раздѣться, согрѣться и вообще удобно расположиться. На постланныхъ шкурахъ въ палаткѣ тепло, чисто и уютно. Въ тунгузской палаткѣ грязно, холодно и дымно. Огонь, горящій по срединѣ на очагѣ даетъ мало тепла, много дыма; въ вѣтряную погоду дымъ разносится по палаткѣ и застилаетъ все непроницаемой завѣсой. Температура воздуха въ палаткѣ такая-же какъ внѣ ея, на дворѣ. Бѣдно и неуютно жилище лѣсного человѣка тунгуса. Не таково чукотское жилище. Чукотскій домъ состоитъ изъ двухъ половинъ: наружнаго полога, или чума — высокой конической палатки изъ толстыхъ дымленныхъ ровдугъ, напяленныхъ на шесты, и внутренняго полога изъ оленьихъ шкуръ. Наружный пологъ служить прихожей, кладовой и кухней, тамъ у дверей, завѣшанныхъ ровдугами, горитъ костеръ, вокругъ котораго суетятся женщины, приготовляя пищу и чай, стѣны палатки загромождены санями съ разнымъ скарбомъ. Внутренній пологъ, гдѣ чукчи спятъ, представляетъ изъ себя четырехугольную палатку изъ мягко выдѣланныхъ оленьихъ шкуръ, просторную или тѣсную, смотря по состоянію или семейству хозяина. Она прикрѣпляется къ шестамъ, поставленнымъ вертикально внутри наружнаго полога съ помощью ремней, пришитыхъ къ шкурамъ и вдѣтыхъ въ желѣзныя кольца. Во внутреннемъ пологѣ тепло и уютно, а главное, чисто, потому что чукчи имѣютъ обыкновеніе каждый день утромъ снимать его, вымораживать на снѣгу и выбивать сырость, настылую на стѣны въ теченіе ночи. Полъ въ пологѣ устланъ оленьими шкурами, какъ коврами. Освѣщается пологъ свѣтильникомъ изъ оленьяго жира, который горитъ ярко, не даетъ ни малѣйшей копоти, такъ какъ онъ еще очень тщательно очищается и по бѣлизнѣ своей не уступаетъ стеарину. Мохъ, употребляемый чукчами вмѣсто фитиля, горитъ очень хорошо и никогда не чадить. Такимъ образомъ, во внутреннемъ чукотскомъ пологѣ можно раздѣться и сидѣть въ легкомъ костюмѣ и вообще расположится съ такимъ комфортомъ, о какомъ нельзя помышлять гостя у тунгусовъ. Когда мнѣ пришлось гостить у чукчей, я могъ располагаться такъ, что могъ читать, лежа на постели, и писать на плоской дощечкѣ, замѣняющей столъ, не закрывая свѣта другимъ. Лѣтніе дома чукчей тоже изъ ровдугъ, но безъ внутренняго теплаго полога изъ шкуръ.

Чукчи горды и мстительны; ссоры и расправа съ оружіемъ въ рукахъ среди нихъ не рѣдкость. Обычаемъ родовой мести объясняются такіе случаи убійства среди нихъ, мотивы которыхъ на первый взглядъ не понятны. Таково, напримѣръ, убійство шалацкихъ чукчей въ 1891 году чукчами-же. Нѣсколько семействъ шалацкихъ чукчей были вырѣзаны до послѣдняго человѣка, имущество-же убитыхъ осталось нетронутымъ. Безпощадная жестокость, съ какою было совершено это звѣрское убійство заставляетъ предполагать, что оно было слѣдствіемъ дикой и неумолимой вражды, можетъ быть, передаваемой изъ рода въ родъ. До всякаго рода побоищъ и дракъ чукчи большіе охотники; ни одна попойка у нихъ не обходится безъ болѣе или менѣе жестокихъ поединковъ. Даже въ ближайшихъ къ городу тундрахъ убійство среди чукчей вещь не рѣдкая; если судить по общему отношенію чукчей къ убійству, то можно думать, что они смотрятъ на убійство, какъ на своего рода подвигъ. Впрочемъ, чукчи были возмущены звѣрскимъ убійствомъ шалацкихъ чукчей и хотѣли преслѣдовать его виновниковъ. Вѣроятно оно выходило изъ рамокъ, въ которыхъ убійство считается дозволеннымъ всякому храброму воину подвигомъ. Ближайшіе къ городу оленьи чукчи, вслѣдствіе частыхъ столкновеній и близкаго общенія съ русскими и якутами, потеряли свою природную дикость, стали мягче и вмѣстѣ съ нѣкоторыми недостатками переняли отъ русскихъ много хорошаго. Они добры и сострадательны къ чужому горю, но по честности и добросовѣстности они уступаютъ ломутамъ. Въ Анюйской крѣпости на ярмаркѣ они попадаются иногда въ воровствѣ у купцовъ. Вообще для нихъ не прошли безслѣдно сношенія съ разными любителями легкой наживы. Такъ какъ имъ часто приходилось терпѣть отъ плутовства русскихъ купцовъ, то они относятся въ торговлѣ къ русскимъ очень недовѣрчиво, тщательно осматриваютъ предлагаемые имъ товары и долго размышляютъ, прежде чѣмъ рѣшиться на окончательную сдѣлку. Въ тундрѣ ближайшей къ Нижне-Колымску попадаются плуты среди нихъ. Это все ученики разбитныхъ нижне-колымскихъ „подторговщиковъ“. Но ученики все-таки не превзошли еще своихъ учителей, какъ, напр., якуты, превзошедшіе русскихъ, и часто попадаются въ просакъ.

Чукчи, обитающіе въ восточныхъ тундрахъ ближе къ чукотскому носу, по слухамъ, дики и кровожадны, такъ что разъѣзды по этимъ чукчамъ съ торговыми или иными цѣлями тѣсно связаны съ заботами о личной безопасности и потому предпринимаются рѣдко жителями Нижне-Колымска. Въ прежніе годы низовики отличались большей предпріимчивостью и удалью чѣмъ теперь и нерѣдко ѣздили на собакахъ по самымъ дальнимъ чукотскимъ лагерямъ и доѣзжали до Берингова пролива. Лѣтъ 30 тому назадъ въ восточныя тундры ѣздилъ торговать колымскій купецъ Лука Бережновъ. Это былъ очень смѣлый человѣкъ, унаслѣдовавшій удаль прежнихъ авантюристовъ, завоевателей края и обладавшій кромѣ личнаго мужества геркулесовской силой, которая внушала къ нему уваженіе чукчей. Одного строптиваго чукчу, который велъ себя вызывающе и хватался за оружіе, онъ ударилъ плашмя рукой по спинѣ такъ сильно, что чукча остался калѣкой на всю жизнь. Этотъ инцидентъ создалъ ему репутацію храбраго воина, разнесъ его славу по всей тундрѣ, а главное какъ нельзя болѣе способствовалъ его торговлѣ съ чукчами, которые уважаютъ физическую силу и личное мужество. Про силу Луки Бережнова разсказываютъ чудеса въ Средне-Колымскѣ.

Однажды на заимкѣ, гласитъ молва, въ тихій лѣтній вечерокъ отправился Лука въ тайгу подышать свѣжимъ воздухомъ, какъ это онъ дѣлалъ ежедневно. Вернувшись домой онъ сказалъ старшему сыну обычнымъ своимъ голосомъ: „дѣти пойдите уберите собачку; тамъ на тропинкѣ у виски лежитъ, ходить мѣшаетъ“. Дѣти пошли и нашли на тропинкѣ убитаго медвѣдя. Лука встрѣтился съ Мишкой на узкой тропинкѣ и ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ уступить другому дороги. Лука схватилъ „кокору“ и попотчивалъ Мишку такимъ ударомъ по башкѣ, что мишка остался на мѣстѣ. До сихъ поръ сохранилась въ Колымскѣ память о Лукѣ Бережновѣ какъ о добросовѣстномъ и справедливомъ человѣкѣ. Эта добросовѣстность не оставляла его и въ торговлѣ съ чукчами, которые и теперь еще помнятъ его и охотно вступаютъ въ торговыя сношенія съ сыномъ его Петромъ Лукичомъ, унаслѣдовавшимъ отъ отца дружбу чукчей — наслѣдство, съ которымъ можно безбѣдно прожить въ Колымскѣ и безопасно разъѣзжать по чукотской землѣ.

Послѣ Луки Бережнова никто не пускался въ далекія странствованья по восточнымъ тундрамъ съ торговою цѣлью.

Самая симпатичная сторона характера чукчей — сознаніе своего достоинства. Этимъ сознаніемъ обладаютъ всѣ безъ различія — богатые и бѣдные, знаменитые и незнаменитые чукчи. Якутамъ это чувство знакомо очень мало; имъ знакомы только уничиженіе и дерзость. Разбогатѣвшій якутъ не понимаетъ, что такое честь, но очень дерзокъ и любить важничать, а бѣдный — склоненъ къ низкопоклонничеству. Чукча во всякомъ положеніи держитъ себя съ достоинствомъ. Подобно краснокожимъ индѣйцамъ чукчи-мужчины нисколько не восторгаются различными рѣдкостными и красивыми вещами, которыя имъ приходится видѣть у европейцевъ; среди всякихъ соблазновъ они сохраняютъ полнѣйшее равнодушіе и хладнокровіе, изъ которыхъ ихъ можетъ вывести только „огненная вода“ (водка). Они умѣютъ цѣнить хорошія качества, а въ особенности мужество даже у враговъ, а главное, деньги или богатство не имѣютъ для нихъ никакого значенія при оцѣнкѣ людей. Хозяинъ чукча одинаково относится ко всѣмъ своимъ гостямъ, одинаково радушно сажаетъ въ своемъ пологѣ за столъ богатаго купца и бѣднаго поселенца, полицейскаго чиновника и простого казака. Всѣ эти погоны, нашивки и другіе внѣшніе знаки различія между людьми для него не понятны. Въ каждомъ онъ уважаетъ прежде всего гостя, и потому всѣ гости для него равны. Онъ не дѣлаетъ разницы въ угощеніи между богатымъ старостой (княземъ) якутомъ и его каюромъ, который привыкъ стоять у князя въ дверяхъ и сажаетъ ихъ обоихъ рядомъ за одинъ столъ. Это шокируетъ богатыхъ „княьцовъ“ якутовъ, привыкшихъ къ „почетному“ пріему вездѣ, у якутовъ и у русскихъ. Они научились отмѣчать почетный пріемъ отъ непочетнаго, такъ какъ ихъ купцы сажаютъ за столъ, говорятъ „милости просимъ“, а ихъ ямщиковъ отсылаютъ на кухню. У чукчей же князья и ямщики сидятъ рядомъ на одной и той-же шкурѣ, ѣдятъ мясо изъ одной и той-же миски и пользуются одинаковымъ почетомъ. Изъ этого видно, что въ обычаяхъ несомнѣнно дикихъ чукчей есть кое что хорошее, чего нѣтъ у ихъ западныхъ сосѣдей, испытывающихъ благоговѣйный трепетъ при видѣ всякаго засѣдателя и у восточныхъ сосѣдей, цивилизованныхъ янки, исполненныхъ благоговѣйнаго трепета ко всякому денежному мѣшку.

(Продолженіе будетъ.)

К.

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №69, 29 марта 1896

V.

Якуты Колымскаго края.

(Прод., см. № 46 „Сибирск. Вѣстн.“).

Врядъ-ли можно съ точностью опредѣлить время, когда якуты появились на Колымѣ и заняли западную, удобную для скотоводства часть края. Тунгусы, юкагиры на своихъ сильныхъ и выносливыхъ оленяхъ могли легко прійти съ запада по берегамъ океана, чукчи могли прійти съ востока черезъ Беринговъ проливъ на байдарахъ, или съ запада на оленяхъ. Всѣ эти народцы, тѣснимые болѣе многочисленными и лучше организованными силами, въ свою очередь получившими толчекъ и вытѣсненными съ юга болѣе сильными сосѣдями, могли сравнительно легче двигаться на сѣверо-востокъ со своими стадами оленей, чѣмъ якуты со стадами рогатаго скота и табунами лошадей. Во всякомъ случаѣ, якуты поселились на Колымѣ позже, чѣмъ тунгусы и, конечно, позже, чѣмъ якуты на Ленѣ. Существуетъ предположеніе у нѣкоторыхъ мѣстныхъ археологовъ и этнографовъ, которые, впрочемъ, не могутъ считаться авторитетами, что якуты пришли въ занимаемую ими землю съ запада отъ рѣки Енисея по Нижней Тунгузкѣ, которая близко подходитъ къ Вилюю, а затѣмъ внизъ по Вилюю на Лену. Пожалуй, что этотъ путь самый удобный. Берега Вилюя доступнѣе береговъ Лены и гораздо богаче полянами, равнинами, лугами и вообще пастбищами, имѣющими громадное значеніе для народа, существованіе котораго всецѣло зависитъ отъ скотоводства. Такъ какъ на Вилюѣ еще не произведены какія нибудь изслѣдованія, могущія или уничтожить вышеприведенное предположеніе или придать ему достовѣрность, то вопросъ о пути, по которому двигались якуты на Лену, остается открытымъ, какъ и много другихъ вопросовъ по этнографіи края. Такъ какъ я далекъ отъ какихъ-бы то ни было притязаній на научность и настоящіе очерки исключительно только на основаніи собственныхъ наблюденій и впечатлѣній, то я не буду пускаться въ чуждую мнѣ область этнографическихъ изысканій, а ограничусь лишь указаніемъ на то, что якутамъ было гораздо труднѣе проникнуть на Колыму, чѣмъ тунгусамъ и другимъ сѣвернымъ народцамъ и что они были побуждены къ этому какими нибудь чрезвычайными событіями, происшедшими въ центрѣ ихъ поселеній.

Старики якуты говорятъ, что ихъ предки бѣглые, что они бѣжали на Колыму на привольныя мѣста съ юга, и разсказываютъ про дѣла сѣдой старины любопытныя былины „олонхо“, которыя, впрочемъ, нелегко понять человѣку, не посвященному во всѣ тонкости якутскаго діалекта. У колымскихъ якутовъ немало, до сихъ поръ, сохранилось преданій о томъ времени, когда ихъ предки бѣжали изъ родныхъ улусовъ далеко на сѣверо-востокъ, на безлюдные берега Колымы. Отъ кого бѣжали они за три тысячи верстъ черезъ тундры, болота и горы? Отъ угнетенія собственныхъ князьковъ или отъ родовыхъ междуусобицъ, которыя могли возникнуть изъ-за удобныхъ пастбищъ, сѣнокосовъ и другихъ угодій, или отъ пришельцевъ, русскихъ, которые своею алчностью и жестокостями нагнали страхъ на аборигеновъ, подобно тому, какъ первые завоеватели Америки нагнали страхъ на дикихъ индѣйцевъ? Во всякомъ случаѣ, это переселеніе было вызвано какимъ нибудь крупнымъ событіемъ или переломомъ въ жизни цѣлаго народа.

Всякій кто проѣзжалъ по извилистымъ лабиринтамъ хребта Тасъ-Хаятахъ, среди огромныхъ, голыхъ утесовъ — окутанныхъ туманами невольно спросить себя какъ могли бѣглецы отыскать проходъ, пробраться сквозь эти каменныя развалины, похожія на покинутыя поля сраженій миѳическихъ титановъ? Казаки приписываютъ колдовству открытіе проходовъ черезъ хребты Верхоянскій и Тасъ-Хаятахъ.

— Когда якуты, — разсказываютъ они — побѣжали отъ нашего войска за Алданъ, къ Верхоянску, то они не знали куда идти. А надо было идти, потому что ихъ могли настигнуть. Тогда они пустили впередъ собаку; куда она шла, туда они слѣдовали за ней. Собака нашла удобный перевалъ черезъ Верхоянскій хребетъ и путь черезъ горы Тасъ-Хаятахъ. Духъ горъ сжалился надъ разбитыми, гонимыми людьми, и невидимыми знаками указывалъ дорогу собакѣ.

Фантазія потомковъ бѣглецовъ могла воспользоваться этимъ фактомъ перехода непроходимыхъ горъ и черпать въ немъ богатый матеріалъ для легендъ и былинъ. Это, въ самомъ дѣлѣ, благодарный сюжетъ: кучка людей, изгнанныхъ изъ земли отцовъ, блуждаетъ запертая со всѣхъ сторонъ рядами голыхъ вершинъ и оплакиваетъ своихъ родныхъ, друзей и знакомыхъ, погибшихъ въ безплодной борьбѣ съ грозными пришлецами, или замученныхъ лютыми казнями, о какихъ не слыхали до этой поры дикіе лѣсные люди. Каменная пустыня въ первый разъ слышитъ стоны и плачъ людей, и вторитъ имъ шумомъ горныхъ потоковъ. Горы сжалились надъ безпріютными бѣглецами, — разступились, и дали имъ дорогу, а потомъ снова сомкнулись и скрыли ихъ за гранью своихъ каменныхъ плечъ; высокое небо тронулось ихъ горемъ и закутало горы непроницаемой завѣсой тучъ и снѣжныхъ облаковъ, моремъ тумана въ которомъ до сихъ поръ тонутъ вершины хребта Тась-Хаятахъ. „Олонхо“, устныя преданья и былины якутовъ Колымскаго края заключаютъ въ себѣ много интереснаго о вторженіи русскихъ въ страну якутовъ, но они не собраны и не записаны никѣмъ.

По сказаньямъ якутовъ, родоначальникомъ или патріархомъ ихъ былъ нѣкто Омогой, бѣжавшій съ юга отъ притѣсненія болѣе сильныхъ и поселившійся со своимъ родомъ на берегахъ Лены. Вскорѣ къ нему присоединился богатырь Дыгынъ или Тыгинъ, который женился на дочери Омогоя. Кромѣ этихъ двухъ, якутскія олонхо называютъ и другихъ патріарховъ якутскаго народа, но самымъ выдающимся изъ нихъ былъ Дыгынъ, котораго былины рисуютъ богатыремъ, надѣленнымъ необыкновенной силой и храбростью. Народный герой Дыгынъ фигурируетъ и въ былинахъ и преданьяхъ, которыя разсказываютъ о нашествіи русскихъ и завоеваніи ими аборигеновъ. По словамъ легенды, любимый богатырь якутовъ не былъ побѣжденъ, а погибъ отъ предательской хитрости казаковъ, которыя, заманили его къ себѣ подъ предлогомъ заключить съ нимъ миръ, напоили пьянымъ и во снѣ умертвили. Дыгынъ былъ необыкновенно большого роста. Его глазъ (поднесенный будто-бы въ подарокъ казаками бѣлому царю), по однимъ варіантамъ вѣсилъ 3 ф., а по другимъ 30 ф. Со смертью Дыгына кончилась независимость якутовъ, они окончательно подпали подъ власть русскихъ, но народная фантазія якутовъ создала себѣ въ утѣшеніе другаго богатыря Чалая, который послѣ смерти Дыгына пропалъ безъ вѣсти. Но онъ не умеръ, а скрылся куда-то въ неизвѣданныя края на неизвѣстный островъ Ледовитаго моря, гдѣ онъ заснулъ и спитъ до сихъ поръ, чтобы проснуться когда нибудь въ тяжелую годину для своего народа. Послѣдняя легенда характерна, ибо она обнаруживаетъ присутствіе у якутовъ сознанія идеи національности и намекаетъ на жизнеспособность этого народа. Вспомнимъ, что подобныя легенды существуютъ у самыхъ великихъ культурныхъ народовъ, напримѣръ, легенда объ императорѣ Фридрихѣ Барбароссѣ, который, по словамъ легенды, не умеръ, а заснулъ въ недоступныхъ горахъ, окутанныхъ облаками, въ гранитномъ замкѣ, тамъ спитъ онъ въ своемъ стальномъ вооруженіи, окруженный стальными рыцарями; борода его семь разъ обрасла вокругъ каменнаго стола. Придетъ время, и встанетъ императоръ, и съ нимъ проснется и возродится мощный духъ народа, который тоже спитъ, какъ его любимый императоръ... Народная фантазія якутовъ спрятала своего любимаго героя отъ преслѣдователей на недоступномъ островѣ, отрѣзанномъ отъ міра горами льдовъ, непроницаемой завѣсой тумановъ и ревниво оберегаетъ память его отъ иноземцевъ. Якуты вообще избѣгаютъ передавать эту легенду русскимъ, что, нѣкоторымъ образомъ, говорить въ пользу ихъ національнаго сознанія.

Омогоя считаютъ своимъ патріархомъ больше вилюйскіе якуты, а Дыгына якутскіе. Сказанье про послѣдняго имѣетъ нѣсколько варіантовъ, какъ и извѣстное всякому жителю Якутской области преданье объ основаніи города Якутска казаками. По преданью, казаки не сразу начали войну съ якутами. Еще раньше появленія главныхъ казачьихъ силъ, пробрались въ Якутскую землю два—три развѣдчика просить будто-бы защиты отъ гоненій со стороны своихъ. Они подружились съ якутскими богатырями, прозимовали у нихъ, а потомъ когда вскрылась рѣка уплыли на югъ и вскорѣ вернулись съ дружиною на нѣсколькихъ стругахъ. Якуты встрѣтили пришельцевъ недалеко отъ того мѣста, гдѣ теперь Якутскъ и отнеслись къ нимъ довольно дружелюбно. Казаки просили якутовъ уступить имъ въ собственность столько земли сколько займетъ одна воловья шкура. Якуты согласились, подсмѣиваясь надъ пришельцами, считая ихъ простаками. Но казаки перехитрили дикарей: разрѣзали шкуру на тоненькіе ремешки обвели ими большой кусокъ земли, гдѣ тотчасъ-же, въ качествѣ владѣтелей, безпрепятственно возвели тѣ деревянныя башни, которыя стоятъ тамъ и донынѣ. Около башенъ съ прибытіемъ новыхъ казачьихъ отрядовъ выстроились дома и мало по малу выросъ городъ Якутскъ на пространствѣ занимаемомъ одной воловьей шкурой. Въ этихъ башняхъ, по преданью, казаки убили хитростью богатыря Дыгына. По одному варіанту, о которомъ я упоминалъ выше, казаки пригласили къ себѣ въ гости Дыгына и знатнѣйшихъ якутскихъ князей, напоили ихъ пьяными и умертвили. По другому — казаки разсыпали въ башнѣ на полу разныя блестки и бисеръ и раскрыли настежъ дверь башни. Когда якуты хлынули въ башню и въ восторгѣ начали подбирать разсыпанныя блестки, на нихъ сверху полетѣли бревна и почти всѣхъ передавили. Среди всеобщей паники не потерялся только богатырь Дыгынъ. Смертельно раненый, онъ успѣлъ схватить лукъ и послать стрѣлу вверхъ въ спрятавшихся тамъ враговъ. Его стрѣла пробила крышу высокой башни и, говорятъ, до сихъ поръ торчитъ въ ней.

Въ связи съ легендой о богатырѣ Чалаѣ, который живъ и скрывается гдѣ-то на неизвѣстномъ островѣ Ледовитаго моря, откуда свѣтятъ огни полночнаго сіянія, нелишне будетъ привести кое что изъ слышанныхъ мной, въ разныхъ округахъ Якутской области, разсказовъ о какихъ-то невѣдомыхъ людяхъ, вольныхъ, никому не подчиненныхъ, которые живутъ, сохраняя обычаи и вѣру отцовъ, гдѣ-то въ лѣсахъ, въ глубинѣ великой полярной пустыни. Протянувшаяся по берегамъ Ледовитаго океана широкой полосой полярная страна, такъ мало изслѣдована и извѣстна, что можетъ дать богатый матеріалъ для фантастическихъ разсказовъ. Привожу разсказъ одною вилюйскаго якута.

— Разъ одинъ человѣкъ заблудился въ лѣсахъ, на краю тундры. Ходилъ тотъ человѣкъ „съ торговлей“ къ тунгусамъ, которые кочуютъ между Леной и Вилюемъ. Не засталъ онъ тунгусовъ на томъ мѣстѣ, гдѣ расчитывалъ; они укочевали неизвѣстно куда. Непріятно ему было возвращаться домой ни съ чѣмъ, когда онъ за дорогу уже привыкъ считать разсчитанный напередъ барышъ все равно какъ у себя въ карманѣ, и пустился онъ отыскивать тунгусовъ, такъ какъ мѣстность ему была немного извѣстна: раньше разъ какъ-то онъ кочевалъ съ тунгусами отъ береговъ Лены до Туруханска. Но со знакомой мѣстности онъ какъ-то попалъ въ незнакомую, „плуталъ“ *) до вечера, а вечеромъ окончательно заблудился. Переночевалъ онъ на нартѣ, а на другой день опять поѣхалъ искать знакомую мѣстность, и такъ искалъ ее нѣсколько дней, выбился изъ силъ и побросалъ весь свой товаръ по дорогѣ. Когда онъ уже потерялъ всякую надежду найти дорогу, запахъ дыма донесся до него изъ-за чащи тальниковъ. Онъ сѣлъ на оленя и поѣхалъ впередъ. За зарослями тальниковъ была полянка; на полянкѣ горѣлъ костеръ, но вокругъ костра никого не было, а была свѣже вырытая яма, похожая на могилу. „Не звѣри-же развели тутъ огонь“, подумалъ тотъ человѣкъ, „значитъ, по близости есть люди“. Онъ поблагодарилъ Бога за свое спасеніе, сѣлъ около огня и ждалъ прихода людей, которые, повидимому, рыли тутъ могилу. Недолго пришлось ему ждать; на опушкѣ показались люди въ мѣховыхъ одеждахъ и остановились какъ вкопанные при видѣ чужого человѣка. Но когда убѣдились, что онъ одинъ и безоруженъ, то подошли къ нему и молча усѣлись съ нимъ рядомъ, около костра. Когда онъ заговорилъ съ ними, они изумленно осматривали его, переглядываясь между собою, точно не понимая по тунгузски. Онъ перешелъ къ якутскому языку, — они тоже молчали. Потомъ они связали его, завязали ему глаза ровдужной повязкой, посадили на оленя и повезли. По направленію вѣтра онъ догадался, что его везутъ на сѣверъ. Когда ему развязали глаза, было уже темно; огни сѣвернаго сіянія горѣли на небѣ, подъ ними на краю неба горѣли другіе огни: это снопы искръ вырывались изъ трубъ. Его ввели въ одну изъ юртъ, ярко освѣщенную каминомъ. Онъ очутился среди людей, голыхъ до пояса, сидѣвшихъ на оленьихъ и медвѣжьихъ шкурахъ, застилавшихъ ороны. Предъ ними дымились огромные куски мяса. Эти люди были похожи лицомъ на якутовъ и на юкагиръ. При входѣ его въ юрту они всѣ устремили на него проницательные взоры, молча указали ему мѣсто среди нихъ и подали ему мясо на каменномъ блюдѣ Послѣ ужина самый старый изъ молчаливыхъ людей повернулъ лицо къ заблудившемуся купцу, раскрылъ ротъ и заговорилъ: тогда только онъ убѣдился въ томъ, что странные люди умѣютъ говорить. Старикъ говорилъ по якутски на древнемъ языкѣ, какимъ говорятъ сказки и старинныя преданья и купцу показалось, что онъ перенесся на 200 лѣтъ назадъ: у странныхъ людей небыло ни рубахъ, ни ситцевыхъ платковъ и другихъ вещей, какія есть у самаго бѣднаго якута. Они одѣвались въ ровдуги и шкуры, преимущественно въ оленьи, носили шапки изъ чернобурыхъ лисицъ и голубыхъ песцовъ; ѣли они много хорошаго, жирнаго, оленьяго мяса и сушеной рыбы и пили кислое молоко, въ родѣ кумысу. Странные люди уговаривали купца остаться съ ними навсегда. Но онъ не соблазнился шапками изъ черныхъ лисицъ и дорогими мѣхами, которые не имѣютъ цѣны въ лѣсахъ и не остался у странныхъ людей. Труднѣе всего, какъ онъ признавался потомъ, было-бы ему обходиться безъ табаку и водки, чего не было и въ поминѣ у лѣсныхъ людей. Онъ просилъ ихъ отпустить его. Они заставили его поклясться, что онъ не скажетъ о нихъ никому, когда вернется къ своимъ, въ особенности кому нибудь изъ начальства; оттого онъ неохотно отвѣчалъ на вопросы о томъ, что было съ нимъ, когда онъ заблудился въ лѣсахъ. Онъ далъ клятву, и лѣсные люди посадили его опять на оленя, завязавши глаза и повезли. Когда ему развязали глаза онъ увидѣлъ себя въ такомъ мѣстѣ, откуда легко могъ найти свой путь: знакомая гора высилась на краю неба. А лѣсные люди продолжаютъ жить себѣ въ своей трущобѣ такъ, какъ жили ихъ предки нѣсколько сотъ лѣтъ тому назадъ.

*) Блуждалъ.

И хорошо, прибавилъ отъ себя разскащикъ. Какъ имъ не жить ладно, коли они не знаютъ вина, картъ, податей? Они никогда не пьютъ вина и поэтому лучше работаютъ, не лѣнятся, имѣютъ вволю ѣсть и пить, а чего больше надо человѣку? Погляди съ пріисковъ приходятъ наши якутишки. Ходятъ, то есть, вокругъ золота на пріискахъ, а придутъ домой, и рубахи на тѣлѣ нѣтъ: все идетъ на карты и вино. Начальства тоже у лѣсныхъ людей нѣтъ. Старые люди даютъ совѣты, молодые ихъ исполняютъ и всякій дѣлаетъ то, къ чему способенъ; всѣ работаютъ, а никто не управляетъ. А у насъ многіе управляютъ, а немногіе работаютъ. Если всѣ захотятъ управлять, то кто-же работать будетъ. А?

Нѣкоторые достовѣрные историческіе факты объясняютъ заселеніе Верхоянскаго и Колымскаго округовъ якутами. Въ концѣ 17 вѣка *) произошло возстаніе якутовъ подъ начальствомъ главы Кангаласскаго улуса Дженника. Это была послѣдняя попытка якутовъ освободиться отъ власти русскихъ, попытка ничѣмъ неоправдываемая и непонятная въ болѣе близкое къ намъ время, когда русское правительство начало издавать разные законы, гарантирующіе, или хоть немного ограждающіе якутовъ отъ произвола чиновниковъ и купцовъ, но вполнѣ естественная въ то время, когда краемъ управляли жестокіе и корыстолюбивые воеводы, дѣйствія которыхъ очень мало контролировались высшею властью. Истязанія и вымогательства воеводъ, посылаемыхъ „для кормленія“ въ разныя окраины, и ихъ клевретовъ, могли озлобить и довести до открытаго возмущенія невоинственный и склонный къ мирнымъ занятіямъ народъ. За подавленіемъ возстанія послѣдовалъ рядъ лютыхъ и замысловатыхъ по своей жестокости казней, которыя навели ужасъ на уцелѣвшихъ мятежниковъ и заставили ихъ броситься бѣжать, куда глаза глядятъ, на сѣверо-востокъ, за быстрыя рѣчки, непроходимыя горы, топкія болота.

*) Въ 1682 году.

Въ это время колонизація береговъ Колымы якутами была довершена. Якуты могли бѣжать на Колыму еще другимъ южнымъ путемъ, черезъ Омеконъ, по верховьямъ Колымы черезъ лѣса, по которымъ блуждаютъ каменные ломуты. Существуетъ преданье, что русскіе (казаки) преслѣдовали бѣжавшихъ мятежниковъ по пятамъ и сами потерпѣли пораженіе въ горахъ Тасъ-Хаятахъ отъ засѣвшихъ тамъ, въ ущельяхъ горъ, каменныхъ ломутовъ, которыхъ они тоже собирались покорить и обложить ясакомъ. Это достопамятное событіе случилось въ ущельѣ, гдѣ теперь построена поварня Элоръ-Сибитъ. Конечно нѣчто въ этомъ родѣ, какая нибудь стычка нѣсколькихъ человѣкъ имѣла мѣсто и это дало поводъ къ возникновенію преданья, но въ вѣрности всего того, что говорится въ преданьи можно сомнѣваться, такъ какъ казакамъ не было никакого разсчета преслѣдовать бѣжавшихъ мятежниковъ въ непроходимыхъ дебряхъ, гдѣ они сами могли заблудиться и умереть съ голода. Точно также ломутамъ не было никакого расчета нападать на русскихъ и потомъ опасаться ихъ мести. Вообще ломуты, какъ и юкагиры, не сопротивлялись русскимъ, такъ какъ для нихъ полезнѣе была дружба съ русскими чѣмъ вражда. При своемъ бродячемъ образѣ жизни, они не могли испытывать особеннаго давленія со стороны русскихъ, которыхъ они видѣли только разъ или два въ годъ при платежѣ ясака; съ другой стороны русскiе ничего не могли выиграть при агрессивномъ образѣ дѣйствій: преслѣдовать ломутовъ по безлюднымъ пустынямъ — дѣло невозможное и, конечно, сближеніе ломутовъ съ русскими не было слѣдствіемъ побѣдъ послѣднихъ надъ первыми, а сознаніе обоюдной пользы. Въ совсѣмъ иномъ положеніи находились, въ отношеніи русскихъ пришельцевъ, якуты. Неспособные быстро передвигаться съ мѣста на мѣсто, со своими табунами лошадей и стадами рогатаго скота и нуждающіеся въ удобныхъ пастбищахъ и сѣнокосахъ и принужденные жить болѣе или менѣе осѣдло, они должны были испытывать на себѣ постоянный гнетъ со стороны пришельцевъ, которые, въ качествѣ побѣдителей могли предъявить къ нимъ какія угодно требованія. Якуты, какъ осѣдлые, представляли больше удобствъ для собиранія ясаковъ и другихъ экспериментовъ въ этомъ родѣ, чѣмъ тунгусы, а въ особенности чукчи; они скорѣе другихъ инородцевъ, были пріобщены къ господствующей церкви, конечно, чисто внѣшнимъ образомъ, такъ какъ и теперь еще якуты имѣютъ очень смутное понятіе о христіанской религіи и думаютъ, что вся суть ея заключается въ зажиганіи свѣчей передъ иконами и въ подаркахъ духовенству. Они приняли новую вѣру безъ сопротивленія, врядъ-ли понимая превосходство новаго культа, кромѣ развѣ того, что онъ стоитъ дорого. Правда, что составъ духовенства и миссіонеровъ Якутской области всегда былъ не таковъ, чтобы доказать дѣломъ и словомъ превосходство христіанства надъ язычествомъ. Совсѣмъ напротивъ: невѣжество и алчность духовенства Якутской области, еще въ недавнее время были просто невѣроятны и теперь еще незамѣтно никакого повышенія нравственнаго и умственнаго уровня этого духовенства, хотя теперь попадаются уже болѣе или менѣе яркія исключенія, подтверждающія тѣмъ самымъ общее явленіе. Если-бы я захотѣлъ разсказывать примѣры, то мнѣ, пожалуй, не повѣрили бы. Посему ограничусь сообщеніемъ одного факта, имѣвшаго мѣсто въ одномъ изъ отдаленнѣйшихъ приходовъ Якутской области, — въ далекомъ прошломъ, впрочемъ, но достаточно характеризующаго отношеніе якутовъ къ духовенству, и послѣдняго къ своей паствѣ.

Одинъ богатый якутъ женился безъ вѣдома своего приходскаго священника, повѣнчавшись у проѣзжавшаго по округу благочиннаго. Приходскій священникъ, узнавъ это, отправляется къ якуту и требуетъ объясненія: „Да знаешь-ли ты, говоритъ онъ, что я имѣю право тебя развѣнчать?!“ Съ этими словами онъ дѣлаетъ видъ, что намѣренъ одѣться въ ризу и даетъ соотвѣтствующія распоряженія псаломщику. Испуганный якутъ проситъ прощенія, баба плачетъ, а прислуга приводить во дворъ въ даръ священнику быка и привязываетъ его къ столбу, передъ юртой, какъ это принято у якутовъ. „Мало, — говоритъ священникъ. — Развѣнчать! я знать ничего не знаю: ты долженъ былъ у меня вѣнчаться“. Къ быку присоединяютъ лошадь. Но и этихъ доказательствъ раскаянія якута кажется священнику мало, и приготовленія къ обряду „развѣнчанія“ продолжаются до тѣхъ поръ, пока испуганный якутъ не прибавилъ къ быку и лошади еще 100 р.

Разумѣется, этимъ однимъ фактомъ не исчерпывается запасъ нашихъ свѣдѣній о разныхъ вымогательствахъ, которымъ подвергались въ недавномъ, сравнительно, прошломъ якуты со стороны духовенства, но считаемъ лишнимъ приводить ихъ здѣсь. Невѣжество якутовъ, живущихъ въ глуши такъ велико, что они готовы повѣрить всякой чепухѣ, которою писарь, дьячекъ, и всякій русскій, кому заблагоразсудится, стращаетъ ихъ подъ видомъ закона. Это слово „законъ“ пугаетъ невѣжественныхъ туземцевъ, точно законъ — нѣчто такое, что лишь на руку обидчикамъ, что не можетъ защитить обиженнаго. Въ прежніе годы безправія, когда законъ дѣйствительно былъ орудіемъ угнетенія въ рукахъ жадныхъ чиновниковъ, якуты такъ привыкли смотрѣть на него. Якуты сжились съ поборами всякаго рода. Мало-мальски состоятельный якутъ считаетъ своей обязанностью давать за требы священнику никакъ не меньше коровы.

Хотя за 200 слишкомъ лѣтъ общенія съ русскими якуты нисколько не обрусѣли, но даже объякутили русскихъ (крестьянъ и отчасти казаковъ), тѣмъ не менѣе они переняли отъ нихъ многое, что ставитъ ихъ выше прочихъ инородцевъ Якутской обл. и несомнѣнно доказываетъ ихъ способность къ принятію культуры. Любви къ свободѣ и независимости въ ущербъ чувству общественности, какая характеризуетъ чукчей, у нихъ и въ поминѣ нѣтъ. Они очень скоро приспособились къ хлѣбопашеству (въ Олекминскомъ, напр., округѣ) и съ успѣхомъ занимаются торговлей. Способность къ торговлѣ врождена якутамъ; въ этомъ отношеніи они далеко оставили за собой своихъ учителей. Всякій якутъ въ душѣ торгашъ; разъ у него завелся лишній кирпичъ чаю, онъ принимается маклачитъ. Въ Якутскѣ теперь самые богатые купцы якуты, а мелкая торговля на базарѣ совершенно въ рукахъ якутовъ. Замѣчательная ловкость и находчивость въ торговлѣ можетъ современемъ доставить якутамъ перевѣсъ въ мѣстной торговлѣ надъ русскими.

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №78, 9 апрѣля 1896

V.

Якуты Колымскаго края.

2.

(Продолженіе, см. № 69 „С. В.“).

Загнанные безпощадными преслѣдованіями или добровольно поселившіеся на берегахъ Колымы, якуты нашли приволье и богатство на этихъ берегахъ. Я уже говорилъ о томъ, что система рѣки Колымы чрезвычайно богата рыбой. Берега безчисленныхъ озеръ представляютъ заросшія травой поляны, по мѣстному названью кальтусья. На этихъ удобныхъ пастбищахъ зимой и лѣтомъ бродятъ табуны лошадей; травы на нихъ такъ много, что въ урожайные годы жители не въ состояніи выкосить всей: прекрасная, высокая трава блекнетъ и засыхаетъ на корнѣ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ поросшія травой равнины тянутся на большое разстояніе, которое едва охватываетъ глазъ. Тайга, озерья пятнами набросаны на ней; кое гдѣ высятся стога, огороженные жердями, а все остальное пространство покрыто травой. Глубокіе снѣга не могутъ засыпать и придавить къ землѣ высокой травы; пурга бѣшено проносится по ней, но и послѣ бури она проглядываетъ между грядами снѣговыхъ волнъ серо-желтыми стеблями. Ранней весною жители, проѣзжіе купцы и подрядчики, т. е. доставщики казенной и купеческой клади зажигаютъ травяныя поляны „пускаютъ палъ“, не боясь зажечь тайгу, которая защищена отъ пожаровъ поясомъ озеръ, болотъ и рѣчекъ. И въ городѣ весною бываетъ видно зарево и дымъ горящихъ вблизи города луговъ. Тѣ мѣста, по которымъ весною прошелъ палъ, покрываются лѣтомъ буйною травою, только обгорѣлые пни, стволы валежника кое гдѣ чернѣютъ на ея ярко зеленомъ фонѣ. „Калтусья“ еще не давно черныя, покрытыя кучами золы, превращаются въ тучныя, привольныя пастбища. Угрюмая полярная природа кокетливо наряжается и превращаетъ свои безконечныя былыя пустыни въ ковры цвѣтовъ и зелени, по которымъ сверкаютъ въ лучахъ солнца озерья, какъ огромныя зеркала въ зеленыхъ рамахъ...

Казалось бы, что край богатый рыбой, пастбищами, пушными звѣрями долженъ дать возможность населяющимъ его людямъ существовать безбѣдно? Еще недавно и было такъ. Еще недавно этотъ край пушныхъ звѣрей и мамонтовъ, привлекавшій къ себѣ издавна предпріимчивыхъ купцовъ, считался золотымъ дномъ и, по разсказамъ, дѣйствительно былъ имъ. Якуты обладали большими табунами лошадей и рогатаго скота; рыбы, птицы и пушныхъ звѣрей было столько, что только лѣнивый не ловилъ ихъ. Въ то время мѣры торговаго вѣса употреблялись только въ торговлѣ бакалейными товарами. Мясо продавалось коровами или полукоровами т. е. тушами, рыба килимцями *) и сотнями, дичь птица вовсе не продавалась, такъ какъ всякій добывалъ себѣ ее самъ на заимкахъ, гдѣ организовались общественныя охоты на линную птицу и другія артельныя предпріятія, а всѣмъ кто не принималъ участія въ этихъ предпріятіяхъ, проводя лѣто въ городѣ, заимочники посылали птицу и другую дичь даромъ, въ качествѣ гостинцевъ. И теперь нѣкоторые старики, придерживающіеся старинныхъ взглядовъ, считаютъ грѣхомъ продавать предметы своего промысла и вообще съѣстное. Въ 60-хъ годахъ и позже сотня омулей или моксуновъ стоила въ Колымскѣ 1 р. 50 к., корова 8—10 р. Якуты тогда имѣли много скота и всѣмъ было хорошо; казаки не получали тогда денегъ вмѣсто пайка, но жили въ общемъ лучше чѣмъ теперь, потому что денежныя пайки (20 р. въ мѣсяцъ одному казаку) попадаютъ теперь въ руки кулаковъ. Но все это благополучіе населенія было построено не на его энергіи, предпріимчивости, или трудолюбіи, а исключительно на щедрости природы. Это выработало у мѣстнаго населенія замѣчательную халатность къ своему хозяйству, безпечность, неистощимый запасъ надежды на то, что „придетъ лѣто и Колыма всѣхъ накормитъ досыта“. Колымчанинъ никогда не заглядываетъ въ будущее, если промыселъ хорошъ, онъ швыряетъ рыбой во всѣ стороны, даритъ ее, продаетъ за безцѣнокъ, проигрываетъ въ карты. Якуты нѣсколько воздержнѣе, скупѣе и расчетливѣе русскихъ, но они тоже беззаботны, непредусмотрительны, также неразумно эксплоатируютъ источники пропитанья, безвозмездно предоставляемые въ ихъ пользованіе природой.

*) Кипа мороженной рыбы, вѣсомъ приблизительно 3¼ пуда.

Человѣкъ, который въ своихъ средствахъ существованія исключительно обязанъ природѣ, а не своей энергіи и умѣнью, всегда можетъ очутиться въ жалкомъ безпомощномъ положеніи, когда въ природѣ восторжествуютъ силы и стихіи враждебныя ему. Всякій разъ, когда случится неурожай сѣна якутскіе табуны и стада гибнутъ отъ безкормицы, а сами якуты не принимаютъ или не умѣютъ принять никакихъ мѣръ для предотвращенія бѣдствія, точно неурожай — случившееся первый разъ, а не періодически (хотя не часто) повторяющееся явленіе, послѣдствія котораго можно бы было ослабить разумнымъ расходованіемъ старыхъ запасовъ сѣна и вообще предусмотрительностью. Якуты, живущіе на тракту, всегда продаютъ купцамъ и подрядчикамъ ихъ весь запасъ своего сѣна, а свой скотъ держатъ на подножномъ корму. Никакихъ запасовъ на случай безкормицы или голода у нихъ и въ поминѣ нѣтъ и потому они живутъ согласно пословицѣ „одинъ день густо, а другой — пусто“. Единственное прибѣжище въ нуждѣ — это якутскій капиталъ, предназначенный для раздачи въ ссуду якутамъ подъ %. Но онъ находится въ рукахъ полиціи, и ссудами изъ него пользуются больше богатые люди для своихъ оборотовъ, т. е. для угнетенія бѣдныхъ.

Репутація Колымскаго края, какъ золотого дна, начала падать съ тѣхъ поръ, какъ появились неизвѣстные дотолѣ падежи лошадей и рогатаго скота, что замѣтнымъ образомъ повліяло и на другіе промыслы, такъ какъ лошади необходимы для ловли рыбы по дальнимъ озерьямъ и лисицъ по тайгѣ. На якутовъ обрушились бѣдствія, противъ которыхъ они совершенно безсильны, которымъ они не въ состояніи противиться, такъ какъ они, вообще, не умѣютъ противиться враждебнымъ проявленіямъ силъ природы. Они не отдѣляли больныхъ животныхъ отъ здоровыхъ, пользовались кожами павшихъ животныхъ и, вообще, не принимали никакихъ предупредительныхъ мѣръ. Да и некому было дать имъ какой бы то ни было разумный совѣтъ. Язва производила страшныя опустошенія въ ихъ стадахъ; цѣлые табуны лошадей валились въ одинъ день. У одного купца въ одинъ день пало болѣе ста лошадей на заимкѣ въ его отсутствіе. Случилось такъ, что исправникъ узналъ раньше объ этомъ, чѣмъ купецъ, отъ котораго скрывали печальную вѣсть. Исправникъ позвалъ купца къ себѣ и, прежде чѣмъ сообщить ему новость, старался подготовить его къ ней. Перлы краснорѣчія сердобольнаго исправника не сохранились въ памяти населенія, изъ чего можно заключить, что въ нихъ не было ничего замѣчательнаго. Замѣчателенъ, напротивъ, отвѣтъ купца, ради чего мы и приводимъ этотъ эпизодъ.

— Палъ табунъ лошадей? Только то? сказалъ купецъ. Я думалъ несчастье съ людьми... Ну слава Богу, что я ошибся. А лошадей трава мнѣ дала, она опять дастъ мнѣ ихъ.

Самый страшный падежъ скота былъ въ концѣ 70-хъ годовъ (72 году), затѣмъ опять повторился черезъ лѣтъ 8; еще недавно было нѣсколько эпизоотій, имѣвшихъ локальный характеръ. Скотскіе падежи вообще тяжело отразились на экономическомъ положеніи края; якуты обѣднѣли, благосостояніе ихъ сильно понизилось. Но и теперь еще положеніе якутовъ Колымскаго края, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, лучше чѣмъ положеніе якутовъ Верхоянскаго, якутскаго округовъ. Они живутъ бѣдно, но они не закабалены никѣмъ — ни своими старостами, ни русскими купцами. Всякій якутъ, у котораго есть сѣти и лошадь, вполнѣ независимъ въ средствахъ къ существованію: онъ строитъ себѣ юрту у береговъ любого рыбнаго озера, промышляетъ рыбу, коситъ сѣно и живетъ какъ ему нравится. Въ Колымскомъ краѣ никому изъ коренныхъ жителей въ голову не приходитъ, чтобы кто нибудь могъ считать рыбныя или сѣнокосныя угодья своею исключительною собственностью и никто не повѣритъ, что такой порядокъ вещей существуетъ гдѣ либо. Колымчане смотрятъ на всѣ эти угодья какъ на божьи, созданныя Богомъ для всѣхъ, кто хочетъ трудиться, поэтому коренные жители не возбраняютъ ловить рыбу на своихъ тоняхъ, хотя бы даже недавно ими открытыхъ, всякому у кого есть охота. Любой поселенецъ, имѣющій неводъ можетъ поселиться на какой ему угодно заимкѣ и неводить на совершенно одинаковыхъ правахъ съ коренными жителями, которые соблюдаютъ очередь и отдаютъ ому „пристойное“ *), какъ всякому другому, и ничѣмъ не обидятъ его въ дѣлѣ пользованья „божьими“ тонями. На того человѣка, который сталъ-бы претендовать на исключительное право пользованья извѣстными угодьями, колымчане посмотрѣли бы какъ на безумнаго. Что общества имѣютъ право на пользованіе тѣми угодьями, которыя лежатъ въ населяемомъ имъ районѣ, это колымчане понимаютъ и признаютъ, напримѣръ, права якутскихъ наслеговъ на свои земли и озерья, но это лишь въ принципѣ; на практикѣ признаніе этихъ правъ никому не служитъ препятствіемъ къ пользованію естественными богатствами. Многія заимки русскихъ находятся на якутской территоріи и не было случая, чтобы якуты выражали по этому поводу неудовольствіе: на одной и той же заимкѣ якуты, мѣщане и казаки живутъ и неводятъ вмѣстѣ очень дружелюбно. Въ наслегахъ, лежащихъ по тракту, гдѣ цѣна сѣна, вслѣдствіе проѣзда купеческихъ транспортовъ выше чѣмъ въ прочихъ мѣстахъ улуса, иногда бываютъ столкновенія между якутами изъ-за покосныхъ мѣстъ, но они вытекаютъ изъ разныхъ частныхъ причинъ и не имѣютъ ничего общаго съ какимъ бы то ни было видомъ экспропріаціи земли однимъ лицомъ въ ущербъ всѣмъ. Случается, что какой нибудь богатый якутъ захватываетъ себѣ лучшіе сѣнокосы, но тогда всѣ и онъ самъ, въ душѣ, смотрятъ на это, какъ на узурпацію, противную обычаямъ, сложившимся взглядамъ.

*) Право неводить круглыя сутки черезъ извѣстные промежутки времени.

Такимъ образомъ возможность прожить почти исключительно продуктами рыбнаго промысла обезпечиваетъ Колымскимъ якутамъ экономическую независимость и спасаетъ ихъ отъ закабаленности, въ какой находятся якуты другихъ округовъ, гдѣ средства пропитанья зависятъ главнымъ образомъ отъ скотоводства. Въ якутскомъ округѣ большая часть лучшей удобной земли находится въ рукахъ тойоновъ, богачей, которые пасутъ на ней огромныя стада скота, въ то время какъ бѣдные якуты съ трудомъ могутъ содержать одну-двѣ коровенки. Большая часть инородческаго населенія якут. округа въ значительной степени зависитъ въ средствахъ пропитанья отъ своихъ богатыхъ тойоновъ и работаетъ на нихъ: косятъ для нихъ сѣно, доятъ ихъ коровъ и проч., и часто не имѣютъ даже своихъ коровъ, а пользуются коровами богачей, которые даютъ ихъ бѣднякамъ во временное пользованье съ тѣмъ чтобы тѣ доставляли имъ за это условленное количество молочныхъ продуктовъ. Богачъ безъ всякого труда и заботъ получаетъ доходъ отъ своего скота, который кормитъ и за которымъ ухаживаютъ другіе. Такая же система отдаванія „въ тѣло“ скота существуетъ въ Верхоянскомъ округѣ, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ отсутствіе рыбныхъ озеръ заставляетъ мѣстное населеніе заниматься исключительно скотоводствомъ. Нечего и говорить, что такая полная зависимость въ средствахъ пропитанья вреднымъ образомъ отражается на характерѣ населенія. Колымскіе якуты держатъ себя независимо и просто со своими старостами и тойонами, якуты другихъ округовъ очень раболѣпно. Часто на вопросъ, обращенный къ какому-нибудь якутскому якуту, „какого ты округа“ — послѣдній съ рабской гордостью отвѣчаетъ: „Багилей Багилевичъ наслегъ!“, воображая, что князь Василій Васильевичъ настолько знаменитъ, что слава о немъ дошла до ушей вопрошающаго нючи.

Колымскіе якуты по свойствамъ характера стоятъ выше своихъ западныхъ и южныхъ соплеменниковъ. Всѣ проѣзжающіе при въѣздѣ въ предѣлы Колымскаго округа за Индигиркой удивляются разницѣ характера одного и того же народа въ разныхъ мѣстахъ Якутскаго края, разницѣ, обусловленной образомъ жизни и экономическими условіями. Колымскіе якуты очень радушны и гостепріимны, услужливы, а ихъ ближайшіе западные соплеменники блещутъ какъ разъ противоположными качествами и не прочь воспользоваться всякимъ затруднительнымъ положеніемъ проѣзжихъ, чтобы выжать съ нихъ лишній грошъ. Въ особенности приходится страдать отъ жадности верхоянскихъ якутовъ купцамъ. Нуждаясь въ сѣнѣ для корма многочисленныхъ лошадей, купцы всецѣло находятся въ рукахъ богачей якутовъ, у которыхъ имѣются большіе запасы сѣна. Купцы принуждены платить имъ, что тѣ запросятъ, угощать и поить ихъ водкой и при томъ давать имъ въ кредитъ товары на болѣе или менѣе значительныя суммы, которыя въ концѣ концовъ неизбѣжно пропадаютъ. Что же мудренаго въ томъ, что колымскіе купцы, не смотря на то, что продаютъ товары по большимъ цѣнамъ, кое-какъ сводятъ концы съ концами?

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №81, 12 апрѣля 1896

V.

Якуты Колымскаго края.

(Продолж., см. № 78 „Сиб. Вѣстн.“).

Якуты-колымчане угощаютъ всѣхъ пріѣзжихъ и бѣдныхъ и богатыхъ продуктами своего промысла и если имѣютъ при этомъ корыстныя цѣли, то очень невиннаго свойства, не идущія дальше желанія напиться отъ проѣзжихъ чаю или получить кусочекъ кирпичнаго чаю или хлѣба, а то и блюдце соли. Кто не ѣздилъ по безлюднымъ пустынямъ сѣвера, тотъ не можетъ понять, какое огромное для путешественника значеніе имѣетъ гостепріимство мѣстныхъ жителей. Не только казаки, ѣдущіе по казенной надобности, и ссыльные, которымъ сплошь и рядомъ приходится терпѣть въ дорогѣ недостатокъ въ съестныхъ припасахъ, но и купцы очень дорожать гостепріимствомъ жителей, потому что въ лѣтнюю пору, когда нельзя возить съ собою никакихъ припасовъ, кромѣ сухарей и сушенаго мяса, очень часто сами голодаютъ и для того, чтобы прокормить себя и своихъ рабочихъ принуждены обращаться къ помощи рѣдкихъ жителей, разбросанныхъ по тракту. Верхоянскіе якуты въ такихъ случаяхъ стараются прижать купца и выпивка на его счетъ считается обязательной.

Казакамъ и поселенцамъ, ссылаемымъ въ Колымскъ, нерѣдко приходится терпѣть отъ „звѣринаго обычая“ алданскихъ и верхоянскихъ якутовъ, поэтому поселенцы выработали свою терминологію, по которой они все населеніе Якутской области дѣлятъ на русскихъ или „людей“ и инородцевъ или „звѣрей“. Въ дорогѣ казаки и ссыльные зависятъ въ средствахъ пропитанія отъ придорожныхъ жителей не по своей винѣ, а вслѣдствіе безалабернаго способа отправки въ Колымскъ, какая практикуется администраціей въ Якутскѣ, и настолько своеобразна, что о ней не лишне будетъ, кстати сказать нѣсколько словъ.

Обыкновенно отправляютъ по четыре человѣка — два конвоира казака и два ссыльныхъ и даютъ имъ по лошади каждому, т. е. „бланкъ“ на право занимать по одной лошади на станціяхъ. Въ контрактахъ, какiе заключаются казною съ содержателями станцій, оговорено, что такъ какъ передвиженіе по Колымскому тракту совершается вьюкомъ на лошадяхъ или въ нартахъ на оленяхъ, то максимумъ клади, какую можетъ везти лошадь или пара оленей не должна превышать 6 пудовъ; такъ какъ одинъ человѣкъ въ зимней надѣтой и запасной одеждой вѣситъ около 6 пудовъ, то для казака или ссыльнаго, имѣющихъ бланкъ на одну лошадь, не остается никакой лишней лошади подъ кладь. Между тѣмъ признано необходимымъ запасаться еще въ Якутскѣ пищей на всю дорогу въ Колымскъ, такъ какъ въ безлюдныхъ пустыняхъ, по которымъ идетъ этотъ путь, не всегда можно что нибудь достать, и потому выдаются ссыльнымъ авансомъ кормовыя деньги и казакамъ порціонныя на 45 дней. Ѣзда продолжается, обыкновенно, не менѣе 2 мѣсяцевъ и для продовольствія одного человѣка необходимо имѣть хотя 5 пудовъ провизіи, затѣмъ одежда вѣсить что нибудь, притомъ административно ссыльные по закону имѣютъ право везти съ собой по 5 пудовъ багажу кромѣ пищи. Ясное дѣло, что всей этой дозволенной закономъ клади не увезешь вьючнымъ порядкомъ на той же лошади, которую занимаешь самъ. Для 4 человѣкъ, такимъ образомъ, необходимо еще 4 лошади кромѣ тѣхъ, которыя полагаются по бланковому билету. Выходитъ страшная путаница; съ одной стороны по закону почтосодержатели обязаны везти кромѣ ссыльныхъ и казаковъ, по крайней мѣрѣ ихъ провизію, съ другой — такое обязательство противорѣчитъ контракту, по которому никто не имѣетъ права требовать лошадей сверхъ обозначенныхъ въ бланкѣ. Вслѣдствiе такого противорѣчiя часто выходятъ ссоры между казаками и почтосодержателями. Ни въ чемъ не повинные казаки отдуваются за вину своего начальства. Я знаю случай, когда одинъ почтосодержатель далъ казакамъ по бланкѣ лошадей, которыхъ хватило только подъ кладь и бѣдные казаки шли пѣшкомъ до слѣдующей станціи. Но не всѣ казаки таковы, чтобы въ угоду почтосодержателямъ идти пѣшкомъ; многіе принимаютъ свои мѣры противъ почтосодержателей якутовъ. Понятно поселенцы въ такихъ случаяхъ не остаются пассивными, принимаютъ сторону своихъ конвоировъ и еще въ дорогѣ озлобляются противъ того племени, среди котораго имъ придется жить въ ссылкѣ. Курьезно, что почтосодержатели, вступающіе въ полемику съ казаками и ссыльными на основаніи контракта, до котораго послѣднимъ нѣтъ никакого дѣла, никогда не спорятъ изъ за лишнихъ лошадей съ проѣзжими чиновниками, обязанными знать контракты, и даютъ имъ сверхъ бланки сколько угодно лошадей, нерѣдко вмѣсто 2 даютъ 20.

Родъ занятій колымскихъ якутовъ вліяетъ на ихъ внѣшность и внутренность ихъ жилищъ, болѣе опрятныхъ чѣмъ у ихъ западныхъ соплеменниковъ, именно потому, что колымчане не держатъ коровъ въ своихъ юртахъ. Трудно вообразить себѣ, какая вонь въ якутскихъ юртахъ, смежныхъ съ коровниками; обитатели юртъ насквозь пропитаны запахомъ навоза, тѣмъ же запахомъ пропитаны почти всѣ продукты ихъ молочнаго хозяйства. Даже въ Якутскѣ, на базарѣ, всѣ молочные продукты, привозимые на продажу якутами, за исключеніемъ топленаго масла, не свободны отъ этого запаха. Колымскіе якуты строятъ коровники отдѣльно оть жилыхъ юртъ, а въ юртахъ у себя держатъ только телятъ; ихъ продукты, если не приготовлены идеально чисто, то по крайней мѣрѣ свободны отъ запаха навоза: нельзя сказать, чтобы обычай не жить вмѣстѣ со скотомъ выработался подъ вліяніемъ русскихъ; его скорѣе надо приписать такимъ условіямъ жизни, которыхъ нѣтъ въ другихъ округахъ; эти условія — преимущественное существованіе якутовъ рыбнымъ промысломъ, который требуетъ много занятій, несовмѣстныхъ съ жизнью въ коровникѣ. Я уже раньше высказалъ мнѣніе, что возможность жить рыбнымъ промысломъ спасаетъ колымскихъ якутовъ отъ кабалы и экономической зависимости отъ кулаковъ, такъ какъ всякій бѣднякъ имѣетъ возможность, по крайней мѣрѣ, кормиться своимъ трудомъ, не продавая его богачу.

Въ тѣхъ округахъ якутской области, гдѣ въ жизнь якутовъ проникли чуждыя формы жизни и гдѣ частное владѣніе естественными богатствами усилилось на счетъ общественнаго, гдѣ возросло торговое движеніе, необходимо должно было усилиться богатство и значеніе тѣхъ лицъ, которыя поняли новыя формы жизни и съумѣли воспользоваться измѣнившимися экономическими условіями въ ущербъ другимъ.

Въ Олекминскомъ округѣ со времени открытія пріисковъ набираютъ силу и власть пріисковые подрядчики изъ якутовъ, у которыхъ и до сихъ поръ въ кабалѣ все инородческое населеніе. Богатые „тойоны“ заключаютъ съ пріисками подряды на доставку сотенъ тысячъ пудовъ пріисковой клади (продуктовъ, закупаемыхъ по большей части въ Якутскѣ) и затѣмъ нанимаютъ уже отъ себя закабаленныхъ ими своихъ сородичей везти эту кладь за дешевую плату, иногда за половину той платы, какую они сами взяли. Такимъ образомъ подрядчики тойоны получаютъ огромные барыши безъ всякаго труда, безъ всякаго риска, безъ всякой затраты капитала, за одно только посредничество между пріискателями и якутскими обществами. При томъ у нихъ изстари установился обычай платить своимъ „возчикамъ“ за ихъ трудъ не деньгами, а товарами и водкой, что, приноситъ тойонамъ не малый доходъ, такъ какъ они даютъ „возчикамъ“ (мѣстный терминъ, значитъ „доставщикъ“) товары гораздо дороже, чѣмъ покупаютъ сами. Всѣ эти мѣстные дѣльцы эксплоатируютъ безсовѣстно бѣдное инородческое населеніе, обманываютъ къ тому же и казну, такъ какъ кромѣ того, что торгуютъ водкой (выдавая ее своимъ „возчикамъ“ безъ патента), даютъ ее гораздо ниже установленной крѣпости. Конечно, установленные власти могли бы очень легко остановить эту торговлю, которая, къ слову сказать, обставлена довольно хитро. Подрядчикъ даетъ своимъ рабочимъ и возчикамъ записку въ подвалъ на извѣстное количество водки, которую подвальный разбавляетъ на ⅓ водой подъ тѣмъ предлогомъ, что якуты не любятъ крѣпкой водки и сами просятъ, чтобы имъ дали послабѣе, точно якуты сами не могутъ разбавить себѣ дома водки и предпочитаютъ давать возможность подвальному украсть градусовъ 10 за искусство разведенія водки водой. По этимъ роспискамъ тойонъ-подрядчикъ разсчитывается съ подваломъ въ извѣстные сроки: водка записывается въ книги, какъ отпущенная для собственнаго употребленія. Такимъ образомъ каждый такой подрядчикъ „употребляетъ“ нѣсколько сотъ ведеръ и болѣе въ годъ и наживаетъ на этомъ употребленіи порядочный барышъ, Надо думать, что, благодаря этой системѣ „собственнаго потребленія“, не было примѣра, чтобы лица, которымъ ввѣрена защита казеннаго интереса въ краѣ, рѣшились преслѣдовать богачей якутовъ за такое неумѣренное потребленіе водки, при которомъ они наживаютъ по 2 р. на. ведро. Напротивъ между представителями власти и тойонами царитъ полнѣйшее согласіе и дружба, вслѣдствіе чего послѣдніе представляютъ несокрушимую силу въ краѣ и распоряжаются очень безцеремонно съ зависящими отъ нихъ экономически людьми. Не одного изъ такихъ тойоновъ народная молва обвиняетъ въ истязаніи своихъ рабочихъ и другихъ неблаговидныхъ поступкахъ. Между тѣмъ подрядчики якуты, по внѣшности, вполнѣ цивилизованы и насквозь пропитаны сознаніемъ своего достоинства; съ трудомъ вѣрится, чтобы такіе джентльмены были способны истязать рабочихъ и круто расправляться съ строптивыми земляками, но общее наблюденіе надъ образованными якутами подтверждаетъ возможность такихъ аномалій. Образованные якуты часто остаются въ душѣ такими же дикарями, какъ были ихъ предки; они теряютъ всѣ хорошіе качества патріархальныхъ предковъ и пріобрѣтаютъ всѣ пороки цивилизаціи. Дружба съ сильными міра ставитъ тоеновъ въ особенно выгодное положеніе въ отношеніи бѣдныхъ якутовъ возчиковъ, которые, какъ говорится, и пикнуть не смѣютъ. Въ послѣднее время, впрочемъ стараньями г.—на якут. губернатора нѣкоторые пріиски отдали доставку части своей клади прямо якутскимъ и крестьянскимъ обществамъ, бехъ посредства крупныхъ подрядчиковъ и премія, которую брали себѣ послѣдніе за посредничество, пойдетъ въ пользу возчиковъ. Пока это только первыя начинанія.

Такимъ образомъ инородцы якуты самаго, если такъ можно выразиться, культурнаго округа Якутской области находятся далеко не въ завидномъ положеніи. Правда они могутъ пользоваться многими благами культуры, одѣваться дешево и хорошо, употреблять въ волю чай, сахаръ и проч. Могутъ напиваться когда угодно водки, которой снабжаютъ ихъ подрядчики тойоны. Колымскіе якуты могутъ напиваться очень рѣдко, принуждены обходиться безъ сахару, а иногда и безъ чая, одѣваться въ оленьи дохи и ровдуги, пріобрѣтенныя отъ чукчей. За то они ни отъ кого экономически не зависятъ: никто не держитъ ихъ въ кабалѣ, никто не можетъ запретить пользоваться естественными богатствами, которыя природа произвела для всѣхъ людей, а не для ловкихъ пройдохъ,  захватывающихъ ихъ въ свое исключительное пользованіе. Такая независимость, поддерживаемая особенно исключительными условіями, можетъ современенъ перейти въ закабаленность подъ вліяніемъ соотвѣтствующихъ условій, но пока она лучше предохраняетъ населеніе отъ деморализаціи, чѣмъ даже школы, которыя часто приводятъ къ обратнымъ результатамъ, чѣмъ тѣ, которыя имѣютъ въ виду, вслѣдствіе ненормальности условій, при которыхъ они существуютъ.

Всѣ, положимъ, въ Колымскомъ краѣ, согласны въ томъ, что тамошніе якуты по честности, добродушію и инымъ патріархальнымъ добродѣтелямъ стоятъ гораздо выше якутовъ другихъ округовъ, въ особенности тѣхъ, гдѣ близость пріисковъ оказываетъ деморализирующее вліяніе, которые часто бываютъ тамъ въ качествѣ доставщиковъ и рабочихъ и, вообще, вращаются въ сферѣ пріисковыхъ дѣлъ. Пропитанная хищничествомъ, развратомъ пріисковая атмосфера вредна для народа, въ патріархальномъ быту котораго еще не выработаны прочные нравственные устои, способные противустоять деморализаціи. Укажемъ, между прочимъ, на то, что пріиска привлекаютъ къ себѣ самые негодные элементы кореннаго и пришлаго, въ качествѣ ссыльныхъ, населенія Сибири. Всѣ, начиная со служащихъ и кончая рабочими, не смотря на разницу соціальнаго положенія, находятся, приблизительно, на одномъ уровнѣ. Золото мститъ за себя людямъ и, обогащая однихъ, пуская по міру другихъ, создавая между людьми соціальную пропасть, ровняетъ всѣхъ въ общемъ нравственномъ паденіи. Понятно, что непосредственныя дѣти природы якуты, тунгусы при столкновеніи съ пріисковой нравственностью перерождаются и изъ наивныхъ полудикарей обращаются въ ловкихъ пройдохъ. Въ особенности славятся своей склонностью къ плутовству вилюйскіе якуты, которые недавно, какихъ нибудь 30 лѣтъ тому назадъ, походили на колымскихъ. Таково вліяніе пріисковой культуры, отъ которой Колымскій округъ защищенъ 3 тысячами верстъ болотъ и пустынь.

К.

(Продолженіе будетъ).

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №85, 17 апрѣля 1896

Якуты Колымскаго края.

(Продолженіе, см. № 81 „Сиб. В.“).

Всѣ якуты Колымскаго округа составляютъ одинъ колымскій улусъ, управляемый инородной управой, подчиненной окружному полицейскому управленію. Инородная управа завѣдуетъ раскладкой и сборомъ повинностей и обладаетъ нѣкоторой судебной властью надъ инородцами; она рѣшаетъ разныя мелкія дрязги, ссоры, недоразумѣнья и тяжбы среди якутовъ и функціонируетъ такъ, какъ волостное правленіе. Во главѣ улуса стоитъ выборный улусный голова, который имѣетъ наибольшій совѣщательный голосъ среди выборныхъ старостъ отъ наслеговъ. Письменной частью и архивомъ завѣдуетъ письмоводитель, избираемый улусомъ подъ условіемъ утвержденія этого выбора исправникомъ. Роль письмоводителя въ общественныхъ дѣлахъ якутовъ должна быть пассивна, но, пользуясь смиреніемъ и невѣжествомъ ихъ, письмоводитель часто выступаетъ въ самостоятельной роли и узурпируетъ права, которыхъ не имѣетъ. Одинъ такой письмоводитель (въ Верхоянскомъ округѣ) курьезный старикъ, считающій себя потомственнымъ дворяниномъ, доказывалъ мнѣ, что его власть равна власти засѣдателя. Интересно, какъ такая титулованная особа потомственный дворянинъ и засѣдатель (это для него звучитъ все равно какъ напр. тайный совѣтникъ и сенаторъ) — держитъ себя съ якутами? Жалованье письмоводитель получаетъ отъ якутовъ и казны, хотя служитъ по частному найму. Дѣятельность его исчерпывается писаньемъ отчетовъ, раскладокъ и иныхъ бумагъ во время улусныхъ собраній и поѣздками по улусу (подъ предлогомъ спѣшныхъ дѣлъ) за сборомъ доброхотныхъ даяній. Наслегъ это — общинная единица, или вѣрнѣе, занимающая извѣстную территорію, часть улуса, населенная потомками одного рода, называющаяся однимъ родовымъ названіемъ и пользующаяся самостоятельностью въ дѣлахъ, касающихся нуждъ наслега. Колымскій улусъ дѣлится на 9 наслеговъ: Кангаласскій, Борогонскій, 4 Мятюжскихъ, 2 Байдынскихъ и Эгинскій. Интересно, что эти названія наслеговъ, а стало быть, родовъ тождественны съ названіями наслеговъ разныхъ улусовъ якутск. округа, что, можетъ быть, подтверждаетъ предположеніе о томъ, что колымскій край населенъ эмигрантами якутскаго округа. Во главѣ наслега стоитъ староста, вѣдающій разныя ссоры и тяжбы среди своихъ родовичей, собириющій съ нихъ ясакъ, вступающій въ сношенія съ начальствомъ и представительствующій отъ наслега на общемъ улусномъ собраніи, на которомъ рѣшаются дѣла, касающіяся всего улуса. Улусное собраніе, по якутски муняхъ, бываетъ два раза въ годъ осенью и лѣтомъ въ городѣ въ зданіи инородной управы и продолжается каждый разъ около мѣсяца. Они имѣютъ большое значеніе не только для якутовъ, но и для всего городскаго населенія, такъ какъ вслѣдствіе съѣзда якутовъ всѣмъ горожанамъ представляется возможность запастись нужными имъ продуктами. Наслежные старосты, эти депутаты якутскаго народнаго собранія, привозятъ съ собою запасы продуктовъ своего хозяйства для продажи. Кромѣ того въ краѣ развиты такъ называемые подряды. Всѣ достаточные горожане впередъ зауславливаютъ нужные имъ продукты у якутовъ-старостъ, которые нуждаясь въ деньгахъ для платежа ясака за свой наслегъ берутъ впередъ деньги и за это обязываются доставить къ извѣстному сроку извѣстное количество продуктовъ по дешевымъ цѣнамъ, обыкновенно, вдвое ниже нормальныхъ, такъ напр. кубич. сажень дровъ, стоитъ зимою 7—8 руб., якутъ обязывается приплавить лѣтомъ по Колымѣ за 3 руб., пудъ мяса, стоющій зимой 4 р., за 2 р. 50 к. и проч. Этимъ пользуются мѣстные кулаки для эксплуатаціи городскаго недостаточнаго населенія, которое не можетъ дѣлать запасовъ и принуждено существовать изо дня въ день на свой заработокъ. Кулакъ заподряжаетъ у якутовъ продукты по дешевымъ цѣнамъ, въ голодное время пускаетъ ихъ въ продажу по двойнымъ цѣнамъ. Раньше честность якутовъ была такова, что всѣ подряды, условія заключались словесно безъ всякихъ расписокъ, поручительствъ и аккуратно исполнялись. Теперь послѣ того какъ якуты обѣднѣли отъ падежей скота, условія все больше заключаются на бумагѣ и удостовѣряются управой, которая, свидѣтельствуя дѣйствительность расписки, до извѣстной степени ручается за исполненіе принятыхъ на себя договаривающимися якутами обязательствъ. Иногда якуты не исполняютъ этихъ обязательствъ и управа изыскиваетъ съ нихъ неустойку въ пользу истцовъ. Подобныя несоблюденія условій якутами объясняются ихъ обѣдненіемъ, ибо они до сихъ поръ еще не оправились отъ падежей скота, хотя трава мало по малу начинаетъ возвращать людямъ, то что погибло. Отъ благосостоянія якутовъ, въ значительной степени зависитъ благосостояніе русскаго населенія края. Теперь, когда якуты еще находятся въ состояніи экономическаго упадка, они могутъ прокормиться рыбнымъ промысломъ и молочными продуктами своего хозяйства; они никогда не употребляютъ въ пищу сосновую и лиственничную заболонь, какъ верхоянскіе и якутскіе якуты. Если стада увеличатся, на рынкѣ появится сразу много мяса и другихъ продуктовъ скотоводства, продать которые необходимо якутамъ для покупки товаровъ, и тогда цѣны на эти продукты опятъ упадутъ до прежняго (до падежей) уровня, потому что нѣтъ другаго сбыта для нихъ, какъ мѣстному русскому населенію. Въ якутскомъ, олекминскомъ и другихъ округахъ области по той же причинѣ, т. е. по отсутствію рынка для сбыта продуктовъ, до открытія пріисковъ цѣны на продукты были баснословно низкія. Только съ открытіемъ пріисковъ, вслѣдствіе громадныхъ закупокъ скота на пріиска, цѣны поднялись такъ, что въ олекминскомъ округѣ 1 пудъ мяса доходитъ до 6 рублей.

Муняхъ почти такое же оживленное время въ Колымскѣ, какъ ярмарка: со всѣхъ наслеговъ съѣзжаются якуты; транспорты клади вьюкомъ на лошадяхъ тянутся по направленію къ городу. Движенье въ городѣ усиливается; многіе обывательскіе дома превращаются въ игорные притоны, такъ какъ гг. депутаты якутскаго народнаго собранія, обыкновенно, — страстные игроки. Вмѣсто стола съ зеленымъ сукномъ они довольствуются оленьей шкурой постланной на полу мездрой вверхъ. Вокругъ этого импровизированнаго стола сидятъ игроки и зрители, по турецки на полу и слѣдятъ за движеньями рукъ банкометовъ. При этой убогой обстановкѣ, на оленьей шкурѣ, при свѣтѣ камина проигрываются иногда значительныя суммы денегъ, лошади, коровы, туши мяса, словомъ все, чѣмъ располагаютъ гг. депутаты.

Вся парламентская сессія продолжается минимумъ недѣли двѣ. Засѣданья бываютъ не каждый день, а по усмотрѣнію головы, писаря и, вообще, смотря по дѣламъ и обстоятельствамъ. Засѣданія эти не лишены нѣкоторой торжественности. Вокругъ большого длиннаго стола сидятъ выборные въ праздничныхъ кафтанахъ съ буфами на плечахъ, подпоясанные расшитыми серебромъ поясами, на которыхъ висятъ кортики, пожалованные ихъ предкамъ Императрицей Екатериной ІІ въ награду за исправный платежъ ясака, какъ это гласитъ надпись, выгравированная на мѣдныхъ рукояткахъ. Эти кортики переходитъ изъ рода въ родъ и украшаютъ якутскихъ старостъ при торжественныхъ случаяхъ. За столомъ на первомъ мѣстѣ голова, вокругъ него наслежные старосты, а дальше у дверей стоятъ и сидятъ въ почтительныхъ позахъ разные, такъ сказать, неоффиціальныя лица, письмоводитель съ перомъ въ рукахъ, а то и за ухомъ возсѣдаетъ рядомъ съ головой и руководитъ ходомъ засѣданья. Часто совѣщанья прерываются для разбирательства какого нибудь спора. Обѣ тяжущіяся стороны выслушиваются и голова немедленно кладетъ резолюцію: услужливый письмоводитель въ затруднительныхъ случаяхъ выступаетъ въ роли юрисконсульта. Строптивые поселенцы часто врываются въ собранье съ разными жалобами на якутовъ, которые ихъ кормятъ, и всячески нарушаютъ торжественность засѣданія, переругиваются со старостами, ругаютъ депутатовъ звѣрьми, тупорылыми и апеллируютъ на рѣшенія народнаго собранія въ высшую и для нихъ безапелляціонную инстанцію полицейское управленіе. Само собраніе въ особенно затруднительныхъ случаяхъ „доходитъ до окружнаго“, отправляясь туда въ полномъ составѣ. Впереди шествуетъ голова, сзади гуськомъ всѣ старосты въ ушастыхъ шапкахъ изъ лисьихъ лапъ, въ балахонахъ съ буфами и кортиками у бока, ихъ сопровождаетъ въ качествѣ драгомана писарь, а иногда праздное молодое поколѣніе города Средне-Колымска. Обыкновенно народное собраніе вполнѣ соглашается съ мнѣніемъ и предложеніями начальства, слово исправника для нихъ законъ. Характеренъ такой, напр. разговоръ писаря съ якутомъ, происходившій при мнѣ.

— Теперь дагоръ, говоритъ писарь, пришелъ циркуляръ: если у васъ староста уѣзжаетъ на муняхъ и вообще по общественнымъ дѣламъ, то онъ не имѣетъ права требовать себѣ у общества рабочихъ на все время пока онъ въ отлучкѣ. Да, ни подъ какимъ видомъ! Этеръ-ду *)?

— Сепъ **). А если онъ прикажетъ?

— Ты не слушайся и рабочихъ не давай.

— А если голова прикажетъ?

— Сохъ, сохъ ***), Не давай и тогда. Этимъ твое благосостояніе подрывается.

— А если, исправникъ прикажетъ?

— Если исправникъ прикажетъ, повторялъ медленно за якутомъ писарь и потомъ, какъ бы спохватившись съ живостью заговорилъ.

— Ну тогда рабочихъ дашь... Если исправникъ прикажетъ тогда, парень, дашь. Чего станемъ дѣлать, хоть по циркуляру и не полагается, но ежели исправникъ... Какъ можно онъ здѣсь, парень все можетъ... Этеръ-ду?

*) Слышишь?

**) Ладно.

***) Нѣтъ, нѣтъ.

И писарь правъ: исправникъ въ Колымскѣ дѣйствительно все. Самъ по себѣ исправникъ не велика птица, но за полярнымъ кругомъ для бѣднаго якута онъ источникъ и исходъ, альфа и омега всякой земной власти. Много на свѣтѣ лицъ поважнѣе исправника, и каждое изъ нихъ можетъ, что называется, въ порошокъ стерѣть исправника, но для колымчанина нѣтъ власти выше исправницкой именно потому, что она самая близкая къ нему и онъ, какъ бы ни былъ обиженъ исправникомъ, никогда не принесетъ жалобы на него, руководствуясь житейски вѣрной поговоркой: „пока солнце взойдетъ, роса очи выѣстъ“... И выѣстъ неизбѣжно. Ничто не можетъ защитить въ Колымскѣ отъ произвола власть имѣющихъ; законъ не защититъ, потому что никто не слѣдитъ за правильнымъ его примѣненіемъ, никто не контролируетъ властей. Ревизоры, разъ въ 10 лѣтъ навещающіе Колымскъ, пріѣзжаютъ вовсе не затѣмъ, чтобы защищать кого бы то отъ притѣсненій и имѣютъ большую склонность знакомиться съ видами мѣстныхъ пушныхъ звѣрей, чѣмъ съ мѣстными дѣлами (конечно бываютъ и исключенія подтверждающія правило). Переписка съ правительственными учрежденіями изъ Колымска невозможна, уже но по одному тому тянется невѣроятно долго, что почта приходитъ въ Колымскъ только 3 раза въ годъ. При такихъ условіяхъ бороться съ мѣстными властями даже за самое правое дѣло — въ нѣкоторомъ родѣ геройскій поступокъ; а героевъ въ Колымскѣ нѣтъ. Тѣ герои, которые, подобно юкагиру Острокону *) ходятъ съ ножемъ въ рукахъ одинъ на одинъ на свирѣпаго чернаго медвѣдя, не имѣютъ гражданскаго мужества настолько, чтобы отказаться отъ исполненія неправильнаго распоряженія какого нибудь полицейскаго писца.

*) Смотри статью, „Земля юкагирская“.

Правда патріархальность и простота нравовъ, отсутствіе рѣзкихъ антагонизмовъ въ обществѣ, добродушный характеръ обывателя и вообще весь складъ мирной, спокойной мѣстной жизни не даютъ почвы для особенно стѣснительнаго произвола и самодурства облеченнымъ властью лицамъ. Тѣмъ не менѣе произволъ возможенъ и обыватель беззащитенъ противъ него. Что касается якутовъ, то произволъ администраціи ихъ гнететъ, а въ особенности взяточничество имѣетъ особенно развращающее вліяніе и вредить имъ не столько матерьяльно, сколько нравственно. Всякій якутъ, заручившійся расположеніемъ начальства, считаетъ себя обладателемъ частицы начальственной власти и готовъ душить, на этомъ основаніи, своего ближняго которому онъ былъ вполнѣ равенъ, до того времени, какъ ему удалось устроить себѣ привилегированное положеніе. Растлевающее вліяніе такихъ привилегій очевидно; въ патріархальномъ быту инородцевъ создается неравенство ничѣмъ инымъ не оправдываемое, кромѣ протекціи начальства. Я зналъ одного якута, который импонировалъ своимъ землякамъ тѣмъ, что его дочь метриса „тойона“. Онъ такъ гордился этимъ, что считалъ долгомъ сообщать это всѣмъ русскимъ какъ нѣчто такое, что могло его поставить въ ихъ мнѣніи выше всѣхъ прочихъ якутовъ. Дикари вносятъ свою наивность и непосредственность во все, что они заимствуютъ у своихъ просвѣтителей; впрочемъ и господствующая, такъ сказать, раса считаетъ прихлѣбательство передъ начальствомъ добродѣтелью; это одинаково вѣрно для всѣхъ округовъ области, какъ и для самой столицы ея.

(Продолженіе будетъ).

К.

(OCR: Аристарх Северин)

 

Очерки Колымскаго края.

«Сибирскiй вѣстникъ» №95, 1 мая 1896

Якуты Колымскаго края.

(Оконч.; см. № 85 „Сиб. Вѣстн.“).

Однако въ нѣкоторыхъ случаяхъ, когда распоряженія исправника затрагиваютъ существенные интересы или коренные устои якутской жизни, якутское народное собраніе имѣетъ мужество не соглашаться съ улаханъ-тойономъ*). Нѣсколько лѣтъ тому назадъ якуты отклонили предложеніе колымскаго исправника переписаться въ крестьяне и вмѣсто инородной управы организовать у себя волостное правленіе. Убѣжденія начальства и краснорѣчіе писаря не могли склонить якутовъ на этотъ шагъ, потому что они видѣли въ немъ переходъ къ худшему, боялись, что вмѣсто умѣреннаго ясака ихъ заставятъ платитъ много податей и другихъ перемѣнъ въ этомъ родѣ. Вѣрнѣе всего они боялись за цѣлость своего патріархальнаго строя, который, впрочемъ, при дальнѣйшемъ столкновеніи якутовъ съ русской торговлей, школой, администраціей и другими факторами общественной жизни долженъ неминуемо разрушиться, что, какъ всякій процессъ разложенія отжившихъ началъ общественной жизни и возникновенія новыхъ, порождаемыхъ измѣнившимися условіями, поведетъ за собою нѣкоторыя крайности. Пока при существующихъ условіяхъ, при отсутствіи намека на всякую культуру патріархальный, почти первобытный строй жизни, при которомъ люди одѣваются въ шкуры, живутъ исключительно продуктами своего промысла, управляются родовыми старшинами, не можетъ считаться пошатнувшимся, какъ напр. въ Олекминскомъ округѣ, гдѣ новыя занятія: хлѣбопашество, извозъ, столкновенія съ пріисками, вліяніе школъ и другія явленія знаменуютъ собою переходную эпоху въ жизни якутовъ въ ихъ общественномъ и экономическомъ быту. Безъ ассимиляціи съ русскими якуты начинаютъ перенимать отъ русскихъ новыя формы жизни. Внѣшнимъ обрядомъ это выражается, между прочимъ, въ томъ, что якуты Олекм. округа ввели у себя крестьянское, т. е. волостное управленіе. Въ восточныхъ и сѣверныхъ округахъ области эта реформа непопулярна и якуты на нее не соглашаются. При всей неудовлетворительности якутскаго родоваго правленія нельзя отрицать въ немъ и хорошихъ сторонъ. Отношенія между родовичами, въ общемъ болѣе просты и человѣчны, чѣмъ напр. у насъ между деревенской знатью и бѣдными крестьянами. Институтъ тѣлесныхъ наказаній совершенно отсутствуетъ въ практикѣ колымской инородной управы, между тѣмъ какъ въ волостныхъ правленіяхъ любой губерніи наказанія розгами крестьянъ по рѣшеніямъ волостнаго суда дѣло весьма обыкновенное. Я помню, какъ у меня на родинѣ, въ Подольской губерніи приговорили къ розгамъ однодворца (предки котораго были дворяне), приписаннаго къ крестьянамъ и довольно образованнаго человѣка. Колымскіе якуты не знаютъ подобныхъ наказаній. Самая высшая степень наказанія для якута лишеніе права участвовать въ общественныхъ совѣщаніяхъ и, стало быть, право быть выбраннымъ на общественную должность не связано съ оскорбленіемъ человѣческаго достоинства. Еще существуетъ арестъ на нѣсколько дней (очень рѣдко); за долги и за мошенничество — отдача въ работы по приговору собранія. Въ послѣднемъ случаѣ выборный отдаетъ неисправнаго должника (если у него ничего нѣтъ) кому нибудь на неводъ, а деньги заслуженныя имъ поступаютъ въ управу для удовлетворенія жалобщика. Въ большинствѣ случаевъ сами старосты платятъ за своихъ родовичей ясаки и долги въ случаѣ ихъ несостоятельности, а потомъ уже сами взыскиваютъ съ нихъ въ свою пользу. Подобные взысканія не обходятся безъ злоупотребленій, но это не имѣетъ такого деморализующаго вліянія, какъ напримѣръ выколачиванье недоимокъ розгами и вообще тѣлесныя наказанія.

*) Такъ называютъ якуты исправника.

Якуты плотятъ небольшой ясакъ съ каждой податной души около рубля. Этотъ, такъ сказать, прямой налогъ вовсе для нихъ не обременителенъ. Гораздо болѣе обременительны разные косвенные налоги и повинности, которыхъ очень много. Издавна установился въ Колымскѣ обычай сваливать на улусъ всевозможные расходы, даже не имѣющіе отношеніе къ улусному бюджету. Какъ ни тяжело ложится на улусъ содержаніе поселенцевъ, есть тяготы, которыя для него еще болѣе обременительны. Поселенецъ живетъ гдѣ нибудь въ глуши и пользуется отъ наслеговъ тою пищею, какую ѣдятъ сами якуты, т. е. рыбой и молокомъ и если трудно якутамъ снабжать поселенцевъ покупными вещами, напр. чаемъ, то несравненно труднѣе отрываться отъ работы въ самое нужное время для исполненія разныхъ повинностей, которыя должны быть давно уничтожены. Улусъ могъ-бы помириться съ содержаніемъ поселенцевъ, если-бы на него не наваливали другихъ болѣе трудныхъ обязанностей. Посмотримъ нѣкоторыя изъ нихъ. Улусъ обязанъ давать безвозмездно лошадей для проѣзда по округу начальственныхъ лицъ, такихъ проѣздовъ очень много. Два раза въ годъ ѣдетъ въ округъ исправникъ, два раза въ годъ священники съ причтомъ, столько-же разъ письмоводитель, иногда фельдшеръ. Улусъ даетъ лошадей для всѣхъ этихъ лицъ и подъ ихъ кладь, которой набирается очень много, въ особенности на обратномъ ихъ пути въ городъ. Лѣтомъ, когда исправникъ ѣдетъ по рѣкѣ, улусъ даетъ гребцовъ и лодки. Въ самое рабочее время въ сезонъ рыбной ловли, въ сѣнокосъ, во время охоты на звѣрей люди и лошади отрываются отъ работъ для совершенно непроизводительнаго труда. Иногда въ двѣ, три недѣли, когда идетъ рыба „густо“, можно запастись рыбой на всю зиму и вотъ тому, кому выпала очередь везти разъѣзжающее начальство, приходится пропустить это дорогое время, или нанимать рабочихъ, которыхъ и не находится, такъ какъ всѣ заняты рыбной ловлей поголовно. Эта подводная повинность очень тяжело ложится на якутовъ. Противъ того, что улусъ содержитъ всѣхъ своихъ сверхкомплектныхъ больныхъ въ сифилитической лечебницѣ и прокаженныхъ въ отдѣльныхъ юртахъ въ тайгѣ, нельзя, конечно, ничего возразить. Это явленіе вполнѣ естественное. Но что изъ улуса требуютъ сторожей для городской церкви, для аптеки, которыя пользуются казенной субсидіей, можно объяснить себѣ только долготерпѣніемъ якутовъ. Часто тѣ изъ якутовъ, которымъ выпала очередь быть сторожемъ въ лѣтнее время нанимаютъ за себя другихъ и платятъ по 2 руб. въ день для того, чтобы не терять промысла отъ котораго зависитъ ихъ существованіе. Кромѣ того улусъ почему-то обязанъ доставлять дрова для отопленія церкви, лечебницы, аптеки, безвозмездно ремонтировать квартиры священниковъ и другія нѣкоторыя зданія, которыми онъ менѣе всего пользуется. Такимъ повинностямъ счету нѣтъ. Все это тяжелымъ бременемъ ложится на бюджетъ улуса, служитъ предметомъ оживленныхъ преній на собраніяхъ, однако, никогда не отвергается. Не одинъ наслежный староста тяжко вздыхаетъ, когда узнаетъ, какая сумма приходится по разверсткѣ на его наслегъ. На одно только не могутъ пожаловаться якуты — на бюджетъ народнаго образованія: они вносятъ на школу по одному горностаю въ годь, Изъ этихъ скудныхъ даяній образовался школьный капиталъ, но школы для инородцевъ никакой нѣтъ и грамотныхъ инородцевъ почти что нѣтъ, въ то время, какъ почти каждый казакъ и мѣщанинъ умѣетъ немного читать и писать и въ крайнемъ случаѣ подписывать свою фамилію. Это явленіе никакъ нельзя приписать неспособности якутовъ къ ученію, — опытъ показываетъ, что якуты въ этомъ отношеніи стоятъ никакъ не ниже русскихъ, — а халатностью и небрежностью, съ какими ведется преподаванье въ мѣстныхъ школахъ. Русскія дѣти кое какъ, все-таки, приспособляются къ ученію, потому что въ среднемъ и нижн. Колымскѣ господствуетъ рус. яз., а не якутскій, какъ напримѣръ въ Верхоянскѣ, и дѣти всѣ говорятъ по русски; и дѣти якутовъ, привезенныя изъ улусовъ и не владѣющія русскимъ языкомъ, ничего не выносятъ изъ школы даже послѣ долгаго пребыванія въ ней. Недавно еще якут. наслеги отдавали въ школу нѣсколькихъ мальчиковъ и содержали ихъ въ городѣ на общественный счетъ. Стипендіаты не столько учились. сколько исполняли лакейскія обязанности въ домѣ учителя и въ результатѣ ихъ 4-хъ лѣтняго пребыванія въ школѣ получилось, что они хорошо выучились разнымъ хозяйственнымъ работамъ, а весьма плохо — грамотѣ. Правда, они выучились говорить, но для этого не нужно быть въ школѣ, всѣ якуты, проживающіе въ городѣ, умѣютъ говорить по русски.

К.

(OCR: Аристарх Северин)