«Сибирская Жизнь» №196, 13 сентября 1898

I.

Богатый и славный промышленникъ ламутъ *) Балаганчикова рода Ѳедотъ бѣжалъ со своею семьей и остатками оленьихъ стадъ въ западныя горы, гдѣ никогда не бывалъ его родъ, бродившій по отрогамъ Становыхъ горъ отъ р. Колымы до береговъ Охотскаго моря.

*) Каменные ламуты, народецъ изъ племени тунгусовъ, обитающій по горамъ сѣверныхъ округовъ Якутской области въ Колымскомъ, отчасти въ Верхоянск. и Охотскомъ окр. Прим. обл.

Эти привольныя (по ихъ понятіямъ) пустыни, гдѣ каменные ламуты изъ рода въ родъ били медвѣдей, бѣлокъ, дикихъ оленей, лисицъ, — сдѣлались мѣстами гибели и страха.

Сначала ламутовъ постигло одно бѣдствіе, моръ на людей, а затѣмъ другое — моръ на оленей и послѣднее для нихъ было столь же ужаснымъ какъ и первое, потому что безъ оленей промышленникъ осужденъ на голодъ на огромной площади своихъ земель.

Ламуты подошли къ «краю лѣсовъ», что бы встрѣтиться съ купцами и обмѣнять свои мѣха на чай, табакъ и прочіе товары; помолиться Богу въ часовнѣ, устроенной для нихъ русскими, отдать священнику дани за его молитвы. Такъ заведено изстари. Они цѣлый годъ бродили по горамъ и грѣшили: въ трудныхъ случаяхъ жизни, они прибѣгали къ помощи шамановъ, обращались къ защитѣ своихъ маленькихъ боговъ, владѣющихъ маленькими владѣніями — горами, ущельями, рѣками, мѣстами охоты. А священникъ цѣлый годъ молится за нихъ великому, единому Богу, владѣющему всею землею и всѣмъ, что въ ней и всѣмъ, что надъ нею и всѣми маленькими богами ея. Великій Богъ спасалъ ихъ отъ голода, посылалъ имъ удачную охоту, увеличивалъ ихъ семьи и стада, и они, каждый годъ, осенью, приходили къ «краю лѣсовъ», къ границамъ якутской и чукотской земель и приносили Богу и его слугамъ, священникамъ, великія жертвы. Самое бѣдное семейство жертвовало священнику за его молитвы, за ладанъ и свѣчи и мѣдныя иконки по 200 бѣлокъ, а князья, богатые люди, стадами, шкурами звѣрей, давали лисицъ и песцовъ. Отчего не дать? Тогда были года изобилія и благоденствія.

У края лѣсовъ они услышали тревожныя вѣсти. «Грозная бабушка» *) пришла съ запада и гоститъ среди якутовъ. Затѣмъ пришла она изъ мѣстъ, гдѣ живутъ русскіе, гдѣ людей много, гдѣ богатство и изобиліе, въ дикія пустыни, гдѣ звѣрей больше чѣмъ людей. Какъ прошла она черезъ пустыни, болота и горы въ ихъ землю? Кто указалъ ей путь? Говорили, что путь показали ей купцы и казаки, ѣздящіе съ почтой. Она приплелась вслѣдъ за ними съ юго-запада изъ большихъ и людныхъ городовъ и собираетъ скудную жатву среди дружественнаго ламутамъ якутскаго племени.

*) Такъ якуты называютъ оспу.

Вокругъ озеръ, какъ и прежде, стоятъ юрты, но не дымятся: обитатели ихъ лежатъ мертвые въ нихъ; голодный скотъ жалобно мычитъ по берегамъ озеръ, выкапывая мерзлую, тощую траву изъ подъ снѣга. Юрты обратились въ могилы, поселки и урочища — въ кладбища, вороны кружатся надъ ними и каркаютъ, пугая тѣхъ, кто еще живъ. Уцелѣвшіе люди бѣжали въ лѣса или заперлись въ домахъ и ждутъ къ себѣ страшную гостью, объятые страхомъ. Одни, развѣ, прокаженные, которымъ жизнь въ тягость въ одиночествѣ, вдали отъ людей и семьи, не боятся ея...

Такими вѣстями встрѣтили якуты ламутовъ. Купцы не пришли къ краю лѣсовъ и не привезли товаровъ. Священникъ пріѣхалъ, собралъ наскоро дани съ кого можно было взять, но не молился въ часовнѣ великому Богу. За души умершихъ и за здоровье живыхъ онъ обѣщалъ помолиться въ городѣ. Но ламутамъ было досадно, что онъ не молился въ присутствіи ихъ и въ страхѣ бѣжалъ отъ нихъ. Неужели онъ такъ мало вѣритъ въ своего Бога, съ которымъ былъ такъ близокъ, что не считалъ себя въ безопасности отъ „бабушки“ подъ его защитой?...

Если ужъ некому похлопотать за нихъ у великаго Бога, они обратятся къ маленькимъ древнимъ богамъ, богамъ отцовъ своихъ. Можетъ быть тѣ станутъ на стражѣ границъ своихъ владѣній и не пустятъ туда „грозной бабушки“, этого демона русскихъ, ненасытнаго въ убійствахъ, какъ ненасытные русскіе въ торговлѣ съ туземцами?!...

И вотъ шаманы стали молиться своимъ богамъ. Они зазвенѣли бубнами и боги отвѣтили имъ въ горахъ, глухимъ эхомъ отозвались изъ ущелій и лѣсныхъ трущобъ. «Слышите какъ они говорятъ?» спрашивалъ главный шаманъ народъ, окидывая его дикимъ, пылающимъ взглядомъ. Этотъ взглядъ, казалось, видѣлъ какъ изъ за священныхъ деревьевъ и холмовъ выходили древніе, позабытые новыми поколѣніями, боги, являлись на зовъ своихъ вѣрныхъ слугъ. Они дѣлали шаману знакъ, что они не оставятъ своего народа въ несчастіи. Толпѣ казалось, что шаманъ повелѣвалъ духамъ своими глазами. Въ нихъ было столько противоположныхъ чувствъ, слившихся въ одно; столько мольбы и угрозъ, покорности и негодованія, преданности и гнѣва. Всѣ чувства, какія имѣлъ самъ шаманъ, какія имѣла вся толпа, стоящая въ нѣмомъ молчаніи передъ нимъ, казалось, сосредоточились съ особенною силою въ глазахъ шамана и тотъ глазами посылалъ эти чувства и мольбы къ стонамъ боговъ пустыни.

Этими глазами онъ околдовалъ толпу и она слышала какъ на грохотъ бубна отзывались духи лѣсовъ и горъ.

Глухіе, подавленные стоны откуда то снизу, точно изъ подъ земли, доносились до слуха присутствующихъ вмѣстѣ съ ударами бубна... Звенящіе, рокочущіе голоса рѣяли надъ толпою... Можетъ быть это обледенѣлыя вѣтки вершинъ звенѣли отъ вѣтра, незамѣтнаго подъ деревьями, въ сугробахъ, покрывающихъ землю?...

Потомъ шаманы рѣшили принести въ жертву богамъ самыхъ лучшихъ ѣздовыхъ оленей и что бы узнать лучшихъ — сдѣлали «бѣга».

За Олерскимъ озеромъ на рубежѣ чукотской земли, на огромной полянѣ, 30 нартъ, запряженныхъ лучшими оленями, управляемыхъ лучшими ѣздоками, пустились въ бѣгъ. Это былъ, говорили ламуты, полетъ птицъ, а не бѣгъ оленей. И ѣздоки и зрители, а можетъ быть и животныя, чувствовали, что за ними невидимо слѣдятъ древніе боги родной земли, къ которымъ народъ обратился въ годину бѣдствія.

Нарты выстроились въ одну линію передъ жрецами и ждали сигнала. Жрецы подняли руки къ небу и нарты тронулись. Олени дружно ударили копытами и подняли на воздухъ облако снѣга. Казалось, поднялся вихрь и погналъ по тундрѣ снѣжное облако.

Ристалище было обширно: оно простиралось отъ краевъ лѣса, гдѣ послѣдніе низкорослыя лиственницы, корявыя, искалѣченныя и искривленныя, перемѣшивались съ ползучей березкой и тальникомъ, укрывавшимся отъ вѣтра въ рѣчныхъ долинахъ — до краевъ неба, нависшаго надъ цѣпью круглыхъ холмовъ, начинающихъ собою заправскую тундру. Это разстояніе олени пробѣжали незамѣтно: они пронеслись какъ птицы надъ бѣлой равниной, черными точками разсыпались подъ холмами и ушли подъ небо.

Не успѣли жрецы окончить своихъ заклинаній, которыя совершали они у входа въ чукотскій пологъ, гдѣ женщины готовили обѣдъ, какъ уже воротились скачущіе и приближались къ костру пылавшему въ честь боговъ.

Пара великолѣпныхъ животныхъ съ раздувающимися ноздрями, съ гордо поднятыми вверхъ головами подбѣжала къ костру. Ѣздокъ почти на скаку спрыгнулъ съ нарты. Всѣ привѣтствовали его радостными криками. Два шамана не дали отдышаться оленямъ. Каждый изъ нихъ вонзилъ ножъ въ сердце оленю, еще не остывшему отъ бѣга и почти бѣгущему. Олени взяли лучшій призъ: они были подарены богамъ и отправились въ царство тѣней такими же бѣшенными прыжками, какими брали призъ. Въ умирающихъ глазахъ ихъ, широко раскрытыхъ отъ удивленія, запечатлѣлся огонь костра, зажженнаго въ честь боговъ.

Принеся жертву богамъ своей земли, ламуты и гости ихъ, тунгусы съ береговъ Ледовитаго океана, разсѣлись вокругъ костра и пировали. Пиръ еще продолжался, когда вечерняя заря зажгла розовые огни на вершинахъ дальнихъ Алазейскихъ горъ и кончился, когда звѣзды засверкали на небѣ и ночь заглянула въ тундру своими блестящими, задумчивыми глазами.

Въ эту тихую, звѣздную ночь злая бабушка подкралась къ лагерямъ ламутовъ. Древніе боги земли тунгусской не могли защитить отъ нея своихъ почитателей. Сразу заболѣло 12 человѣкъ, черезъ три дня умерло 10. Шаманы должны были сознаться, что ихъ духи и боги не имѣютъ власти надъ старухой. Ламуты и тунгусы обезумѣли отъ горя и ужаса, какъ якуты, и кинулись въ разсыпную. Они бредили съ открытыми глазами. Всюду имъ мерещилась страшная гостья въ видѣ черной женщины съ закрытымъ лицомъ... Она проходила не слышно подъ нависшими вѣтвями деревъ, въ сумракѣ лѣсовъ и вѣтки не ломались, и снѣгъ не скрипѣлъ подъ ея ногами. Она переносилась черезъ горы съ бурей, перелетала ущелья въ клубахъ снѣга, въ волнахъ сугробовъ, скользила по льду озеръ. Нѣкоторые видѣли ее разъѣзжающей на крылатыхъ, черныхъ оленяхъ.

Никто не могъ укрыться отъ нея.

Якуты покорно ждали ее въ своихъ юртахъ, накрывъ столы и уставивъ ихъ лучшими яствами.

Когда она входила, они съ поклонами подходили къ ней и потчевали ее.

— Бабушка, угостись! бабушка, не сердись! говорили они ей, становясь на колѣни и протягивая къ ней руки.

И случалось, говорятъ, что миловала она своихъ радушныхъ хозяевъ...

Бродячіе тунгусы и ламуты не были такъ покорны, какъ осѣдлые или полукочевые якуты. Они не ждали оспы къ себѣ, а предоставили ей самой преслѣдовать ихъ въ необъятномъ просторѣ своихъ земель. Многіе забрались въ такія дебри, гдѣ не бывала живая душа, не ступала нога человѣческая, не залеталъ орелъ, не забѣгалъ сѣрый волкъ. Иные гибли, пропадали безъ вѣсти, иные спасались. Старуха не могла настигнуть одновременно всѣхъ, заглянуть во всѣ концы необъятной пустыни, обратить въ могилы всѣ палатки, какъ юрты въ какомъ нибудь поселкѣ якутовъ...

Это второй разъ уже являлась старуха оспа въ землѣ ламутовъ. Въ первый разъ она была тамъ очень давно. Люди забыли ужъ сколько жертвъ взяла она, забыли имена жертвъ, но помнили много страшныхъ разсказовъ объ оспѣ.

Вотъ одинъ изъ нихъ.

Одинъ храбрый ламутъ, у котораго оспа погубила всѣхъ родныхъ, подстерегалъ старуху съ винтовкой въ рукахъ. Онъ притаился въ углубленіи между камней подъ деревомъ, росшемъ на склонѣ горы «каменныхъ людей». Гора называлась такъ потому, что на вершинѣ ея торчали три камня, очень похожіе на фигуры людей, сидящихъ на землѣ.

Надъ горою стояла луна и свѣтила, скрываясь по временамъ за тучки и какъ бы жмурясь. Вдругъ послышались чьи то шаги. Старуха шла за горою; за нею двигались двѣ тѣни; одна по долинѣ, другая по небу, какъ туча.

Она поравнялась съ ламутомъ, взошла на гору и онъ почувствовалъ, что она глядитъ на него съ высоты. Онъ оцѣпенѣлъ и не могъ поднять винтовки и прицѣлиться въ нее; руки его какъ бы окаменѣли. Она прошла мимо и не убила его. Онъ остался живъ и потомъ разсказывалъ друзьямъ о томъ, что испытывалъ онъ, когда старуха подошла къ нему на выстрѣлъ... Онъ чувствовалъ ее на концѣ дула своего ружья, но не могъ спустить курокъ!

Самое странное, что видѣлъ онъ въ бреду — это улыбки каменныхъ людей. Когда прошла черная женщина по горѣ и луна, открывъ свое закутанное облакомъ лицо, навела серебряный свѣтъ на каменныхъ людей, ихъ темныя лица вдругъ оживились въ этомъ свѣтѣ; поднялись каменныя вѣки, глаза сверкнули какъ огонь, каменныя губы дрогнули и улыбнулись. Морозъ прошелъ по тѣлу ламута и онъ потерялъ сознаніе. Когда проснулся онъ — не было луны на небѣ, а была заря. Каменные люди были облиты отраженіями розоваго свѣта. Заря двигалась съ востока, куда недавно прошли тѣни грозной старухи. Сколько людей не увидятъ новой зари благодаря этимъ зловѣщимъ тѣнямъ!

Ламутъ обрадовался зарѣ и впился въ нее глазами и видѣлъ, какъ долина внизу и небо вверху просыпались къ жизни свѣтлаго весенняго дня, который и ему суждено было увидѣть. Казалось, что первый лучъ зари, упавшій на ближайшія деревья, недавно еще темныя, какъ бы прижавшіяся отъ страха къ подножью горы, имѣлъ на нихъ дѣйствіе мощнаго звука. Они вздрогнули, проснулись и привѣтствовали зарю трепеща листьями. Ночныя тѣни редѣли въ ущельяхъ. По озеру двигались сѣрые туманы, постепенно поднимаясь вверхъ и расплываясь въ воздухѣ. Въ свѣтѣ зари исчезли послѣднія мрачныя видѣнья ночи, бродившія по землѣ. Поднялся свѣжій вѣтерокъ. Вода озера покрылась алою рябью, потомъ успокоилась и отразила въ себѣ, какъ въ зеркалѣ, всѣ переливы свѣта, которыми горѣлъ небосклонъ.

И увидѣлъ ламутъ, что земля осталась такой же прекрасной и ласковой, какою была раньше, несмотря на то, что по ней прошли грозныя тѣни оспы, умерщвляющей людей. Ему захотѣлось жить и обрадовался онъ всему тому, что видѣлъ вокругъ себя...

И припомнилъ онъ полузабытое повѣрье его рода о каменныхъ людяхъ.

Поколѣнія ламутовъ, наблюдавшія въ теченіи столѣтій эти загадочныя каменныя лица, не могли не пытаться разгадать ихъ думъ. Не одно изъ нихъ спрашивало себя, о чемъ думаютъ эти каменные люди или таинственныя существа, обитавшія въ нихъ. Хозяева этого замѣчательнаго мѣста должны обладать большей властью, чѣмъ хозяева другихъ пустынныхъ мѣстъ земли каменныхъ ламутовъ. Шаманы пытались проникнуть въ тайны каменныхъ людей, народъ приносилъ имъ жертвы. Съ теченіемъ времени въ народѣ установилась вѣра въ то, что каменные люди думаютъ о судьбѣ живыхъ людей и знаютъ все, что было и будетъ на землѣ. Иногда они сообщаютъ это живымъ людямъ и дѣлаютъ имъ знаки. Но эти знаки можетъ видѣть и понять не каждый, а лишь тотъ, кто прославится какимъ нибудь добрымъ дѣломъ или мужественнымъ поступкомъ. Такимъ счастливцамъ каменные люди иногда улыбаются.

Радость наполнила сердце бѣднаго ламута. Онъ сдѣлалъ мужественный поступокъ на пользу всѣхъ людей. Онъ хотѣлъ убить страшную старуху-оспу и убилъ-бы ее, если бы не обезсилила, не оцѣпенѣла его рука, не дававшая промаха. За то улыбнулись ему каменные люди и эта улыбка испугала его, но не убила, и теперь онъ будетъ счастливъ всю жизнь.

И въ самомъ дѣлѣ, онъ сталъ счастливымъ съ тѣхъ поръ. Его стали уважать всѣ храбрые люди и шаманы. А главное — онъ сталъ безстрашнымъ охотникомъ и не боялся ни дикаго звѣря, ни злого человѣка. Улыбка каменныхъ людей изгнала страхъ изъ его сердца. Что могло быть страшнѣе того, что онъ уже пережилъ?..

А оспа, точно убѣдившись, что среди ламутовъ есть еще мужественные люди, ушла изъ ихъ земли и съ тѣхъ поръ о ней не было слуху много лѣтъ, пока теперь опять не привезли ее съ запада русскіе люди.

II.

Промышленникъ Ѳедотъ, убѣгая отъ оспы, все время думалъ о приключеніи ламута, подстерегавшаго оспу. Этотъ разсказъ слышалъ онъ еще въ дѣтствѣ отъ отца. Въ семьѣ Ѳедота сохранился культъ каменныхъ людей. Онъ и его семья вѣрили, что эти священные камни заботятся объ ихъ племени, что они заступаются за него передъ богами и будутъ заботиться до тѣхъ поръ, пока въ ихъ племени будутъ мужественные люди.

Ѳедотъ все думалъ не вернуться ли назадъ, въ мѣста гибели и съ винтовкой въ рукахъ подстеречь старуху у подножья каменныхъ людей. Онъ умретъ или будетъ счастливъ всю жизнь. Но онъ боялся за своихъ дѣтей, за свою семью. А тому, въ чьемъ сердцѣ жилъ страхъ, кто не умѣлъ жертвовать жизнью, нечего было дѣлать у горы каменныхъ людей.

Другое преданье, хранившееся въ его родѣ, гласило, что тамъ, подъ этой горою закололъ себя одинъ счастливый человѣкъ, принося себя добровольно въ жертву ярости боговъ, пославшихъ гибель на стада. Священные камни улыбнулись и моръ прекратился.

Ѳедотъ не чувствовалъ въ себѣ силъ поступить точно также и ему оставалось только убѣжать. За оспой слѣдовалъ падежъ оленей. Страшная копытная болѣзнь косила оленей какъ траву; стада нажитыя десятками лѣтъ гибли въ одинъ день и въ цѣломъ племени не нашлось смѣльчака, который насытилъ бы ярость враговъ своею кровью и остановилъ бы моръ. Въ сердцахъ охотниковъ умерла древняя доблесть и они всѣ разбѣжались въ разныя стороны, чтобы стада ихъ не заражались, встрѣчаясь на общихъ пастбищахъ.

Ѳедотъ бѣжалъ дальше всѣхъ въ западныя горы Тасъ-Хайятахъ; онъ бѣжалъ отъ страха потерять людей и стада, и отъ стыда, что въ его сердцѣ нѣтъ доблести предковъ. Стыдъ угнеталъ его, а какъ многіе изъ его племени не понимали даже того, чтобъ надо стыдиться своего малодушія. Это было началомъ гибели всего племени. Люди умирали, олени падали; тѣ и другіе могли вновь народиться; но что можетъ замѣнить исчезнувшую добродѣтель въ сердцахъ людей? Въ минуту несчастій ни у кого изъ племени не хватило доблести принести себя въ жертву за всѣхъ. Каждый спасалъ самъ себя и забылъ про остальныхъ. Исчезли мужественные люди въ племени и само племя должно исчезнуть.

Такъ думалъ промышленникъ Ѳедотъ, бродя по незнакомымъ горамъ и ущельямъ, ища удобныхъ пастбищъ для уцелѣвшихъ оленей. Онъ нашелъ ихъ наконецъ за Желѣзнымъ озеромъ.

Это было большое озеро среди голыхъ скалъ. Зимой оно было бѣло, а берега — темны, когда вѣтеръ сдувалъ снѣгъ съ горъ въ долины. Лѣтомъ — синее, опоясанное бурыми и красноватыми камнями, озеро имѣло необычайный видъ. Его каменные, безплодные берега, казалось, пылали въ лучахъ яркаго лѣтняго солнца и принимали цвѣтъ раскаленнаго до красна желѣза. Отсутствіе кустовъ, цвѣтовъ, зелени на этихъ берегахъ усиливали сходство и синее озеро казалось скованнымъ желѣзнымъ поясомъ. Въ бурю оно темнѣло и волновалось; яростно билось о берега, какъ бы желая охладить раскаленную желѣзную раму, которой оно было сжато какъ въ тискахъ. Волны, шипя и пенясь, отскакивали отъ береговъ, унося съ собою глыбы камней.

Въ озерѣ не было рыбы, по берегамъ не было птицъ. Оно было пустынно и угрюмо. Иногда каменный баранъ „чубука“ появлялся на верху скалы и смотрѣлъ на синюю поверхность озера, простаивая подолгу неподвижно какъ каменное изваяніе.

Но на заднихъ склонахъ прибрежныхъ горъ, въ долинахъ росъ лѣсъ; дальше тянулись холмы, поросшіе мохомъ и на нихъ то Ѳедотъ нашелъ обильныя пастбища для своихъ оленей. Онъ поселился тамъ и не побѣжалъ дальше потому, что вдругъ прекратился у него падежъ оленей, ни одинъ олень не погибъ въ этомъ мѣстѣ; должно быть вода желѣзнаго озера и впадающихъ въ него ручьевъ обладала чудесными цѣлебными свойствами. Онъ кочевалъ съ пастбища на пастбище въ окрестностяхъ Желѣзнаго озера и обратилъ все свое вниманіе, отдалъ всѣ свои силы оленямъ.

Охота была плохая въ горахъ Тасъ-Хайятахъ, отъ того, что они были пустынны. Изрѣдка тунгусы съ береговъ Яны заходили туда. На проѣзжемъ тракту, ведущемъ въ Колымскъ, въ нѣсколькихъ мѣстахъ жили тунгусы, служившіе проводниками проѣзжихъ казаковъ, чиновниковъ, купцовъ. Они не заходили въ глубь страны и она была неизвѣстна и не изслѣдована. Однажды въ этой обширной пустынѣ заблудился одинъ лагерь чукчей, пришедшихъ за поисками пастбищъ съ восточныхъ тундръ; онъ долго блуждалъ тамъ пока не вышелъ къ морю по рѣчкамъ. Русскіе жили далеко отъ этихъ мѣстъ по рѣкамъ Янѣ и Колымѣ. На Индигиркѣ было два, три русскихъ поселка. Жители этихъ поселковъ не вели никакой торговли, а только ловили рыбу. Имъ незачѣмъ было искать ламутовъ и тунгусовъ, такъ какъ не на что было покупать мѣха, у нихъ не было товаровъ. Торговлей занимались въ той сторонѣ якуты. Но Ѳедотъ не ходилъ и къ нимъ. Онъ жилъ уединенно; ему стыдно было показаться чужимъ людямъ, когда онъ бѣжалъ отъ своихъ, покинулъ свой родъ въ несчастіи. Онъ совсѣмъ почти забросилъ звѣриный промыселъ и, какъ чукча, весь отдался оленеводству.

Онъ, жена его, три сына, двѣ дочери и трое сиротъ-дѣтей одного родственника — были единственными обитателями окрестностей Желѣзнаго озера. Молодые люди скучали въ этой каменной и лѣсной тюрьмѣ; они бесѣдовали съ оленями и даже съ камнями и деревьями, какъ съ людьми. Они не видѣли людей; не слыхали вѣстей съ восточной стороны, гдѣ была ихъ родина; никто кромѣ вѣтра и зари не приходилъ оттуда. Молодежь скучала, по боялась сказать объ этомъ Ѳедоту и просить его вывести ее изъ пустыни, не посѣщаемой людьми, въ другія мѣста, гдѣ можно встрѣтиться съ живыми людьми.

— Зачѣмъ уходить отсюда? говорилъ иногда своимъ сыновьямъ Ѳедотъ, какъ бы угадывая ихъ мысли. Солнце, луна, звѣзды свѣтятъ здѣсь какъ и вездѣ. Воздухъ, вода, мохъ — все здѣсь такое же какъ и вездѣ. Правда, здѣсь скучно... Но эта земля благословенна, потому что мора нѣтъ въ ней и болѣзней нѣтъ.

И онъ съ довольной улыбкой окидывалъ взоромъ рой оленей разсыпавшихся вокругъ палатки и какъ бы спрашивалъ у себя „когда же у меня было ихъ столько“? Они трудились не даромъ и Богъ благословилъ ихъ труды. Черезъ нѣсколько лѣтъ у Ѳедота было такое большое стадо, что — волей-неволей надо было идти въ тундры, на берегъ моря и искать лучшихъ и болѣе обширныхъ пастбищъ.

Онъ все откладывалъ этотъ походъ къ морю, потому-что ему стыдно было встрѣтиться съ уцелѣвшими остатками своего рода. На берегу моря онъ встрѣтитъ чукчей; отъ нихъ онъ узнаетъ о своемъ родѣ, его потянетъ къ верховьямъ Колымы, въ родные лѣса и горы. Но съ какимъ лицомъ подойдетъ онъ къ священной горѣ каменныхъ людей, когда онъ не чувствуетъ себя способнымъ на мужественный поступокъ. Стада и люди у него умножились, но не прибавилось доблести въ сердцѣ. Онъ не походилъ на безстрашныхъ людей, о которыхъ сохранилось преданіе въ родѣ.

Эта мысль терзала его. Но идти къ своему племени необходимо. Дочери его подросли, сыновья возмужали. Надо найти дочерямъ мужей, сыновьямъ невѣстъ... Наконецъ надо сдѣлать что нибудь для остатковъ своего племени, поддержать его, если оно еще не погибло совсѣмъ...

И вотъ, въ одну осень послѣ цѣлыхъ восьми лѣтъ, проведенныхъ въ окрестностяхъ пустыннаго Желѣзнаго озера, Ѳедотъ собралъ свои стада и двинулся на сѣверо-востокъ, разыскивать остатки своего рода.

 

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Каменные люди.

(Изъ колымскихъ очерковъ.)

(Продолженіе, см. № 196)

Купецъ Чуркинъ много лѣтъ и съ большими барышами торговавшій съ ламутами, не поѣхалъ къ нимъ, когда услышалъ объ оспѣ.

Каждый годъ осенью онъ ѣздилъ на «край лѣсовъ» *), гдѣ собирались, у часовни, тунгусы и ламуты. Онъ обмѣнивалъ свои товары на мѣха, получалъ долги, давалъ опять въ долгъ и дѣло у него шло хорошо. Услышавъ объ оспѣ, начавшей свирѣпствовать на «краю лѣсовъ», онъ благоразумно остался дома, хотя батюшка, собиравшійся посѣтить своихъ бродячихъ прихожанъ, предлагалъ ему ѣхать вмѣстѣ съ нимъ.

*) Граница между лѣсами и тундрами.

— Наше дѣло совсѣмъ иное, чѣмъ твое, сказалъ Чуркинъ батюшкѣ. Ты берешь съ нихъ и ничего не даешь имъ взамѣнъ, кромѣ благословенія; а я получаю старые долги и даю опять въ долгъ. Безъ этого съ ними торговля не бываетъ: получилъ долгъ — дай опять. Такъ ведется съ давнихъ поръ. Теперь я долженъ буду раздать имъ товаръ; а какъ у нихъ теперь нужда, — будутъ просить больше, чѣмъ въ хорошіе года. А многіе ли изъ нихъ выживутъ? За ними и пропадетъ. А старый долгъ можетъ быть которые изъ нихъ отдадутъ, ежели выживутъ... Пусть лучше ужъ старые долги пропадутъ, чѣмъ старые съ новыми вмѣстѣ.

Батюшка согласился съ нимъ, что торговля ведется для прибыли, и уѣхалъ.

По возвращеніи онъ сообщилъ Чуркину, что ламутовъ кромѣ оспы постигло другое несчастіе, падежъ оленей и что они разбѣжались въ разныя стороны, куда воронъ костей не занашивалъ.

Прошло нѣсколько лѣтъ. Буря разогнавшая ламутовъ утихла. Грозная бабушка угомонилась и ушла назадъ въ людныя мѣста, утомясь гоняться за маленькой кучкой людей по пустынямъ. Падежъ оленей прекратился. Разсѣянныя по лѣсамъ ламуты стали опять собираться на край лѣсовъ къ часовнѣ молиться Богу, платить ясакъ, торговаться съ купцами. Не всѣ они погибли, но тѣ, что остались, обѣднѣли. Жизнь пошла прежней колеей, но уже не было прежняго изобилія. Батюшка получалъ маленькія дани, Чуркинъ получалъ мало мѣховъ, раздавалъ мало товаровъ; среди общаго оскудѣнія торговля шла вяло. Самые богатые изъ ламутовъ или померли, или обѣднѣли, или пропали безъ вѣсти. Къ числу послѣднихъ принадлежалъ Ѳедотъ.

Каждый годъ осенью, къ тому времени, когда тунгусы стягивались лагерь за лагеремъ къ краю лѣсовъ, пріѣзжалъ Чуркинъ и учреждалъ свою главную квартиру на озерѣ Менектахѣ, въ юртѣ якута Спиридона, жившаго тамъ уединенно, далеко отъ своего наслега.

Озеро Менектахъ какъ бы отдѣляло тайгу отъ тундры въ этой мѣстности. Оно начиналось въ лѣсу, а кончалось въ тундрѣ; тамъ, гдѣ плоская равнина соединялась съ небомъ. Казалось, что небо составляетъ продолженіе озера. Южные берега его были зелены, а сѣверные — лиловы. Лѣтомъ надъ нимъ день и ночь свѣтило солнце, стоялъ сплошной крикъ и стонъ отъ разнообразныхъ голосовъ рѣчной птицы; тысячи этихъ голосовъ сливались въ одинъ торжественный гимнъ природѣ.

Якутъ Спиридонъ, жившій на Менектахѣ, силками, петлями, ружьемъ въ теченіи весны, лѣта и осени уничтожалъ массу птицъ, но онѣ все не уменьшались въ числѣ. Тысячами летѣли онѣ изъ лѣсовъ въ тундры, изъ южныхъ сторонъ въ полярныя пустыни. Въ лѣсахъ ихъ промышляли якуты и ламуты, въ тундрахъ тунгусы, юкагиры, чукчи. Но птицы не обращали вниманья на этотъ промыселъ и все летѣли съ юга на сѣверъ по рѣкамъ и озерамъ. Гдѣ онѣ могли найти больше простора, какъ не въ этой землѣ, всѣ народы которой соединенными силами наносили имъ такъ мало вреда?

На южныхъ берегахъ озера Менектахъ были хорошія сѣнокосныя мѣста; тутъ можно было пасти рогатый скотъ, который вообще плохо держится въ тундрѣ; на сѣверныхъ берегахъ росъ мохъ и были хорошія пастбища для оленей.

Хорошее мѣсто было озеро Менектахъ! Оно давало единственному обитателю своихъ береговъ — якуту Спиридону — всѣ удобства тайги и тундры.

Чуркинъ на Менектахѣ былъ желаннымъ гостемъ. Его встрѣчали съ большимъ почетомъ въ юртѣ Спиридона, угощали всѣмъ, что было тамъ лучшаго; полъ юрты устилали свѣжимъ пахучимъ сѣномъ, стлали на полати, служившія купцу кроватью, прекрасную медвѣжью шкуру съ черной какъ смоль шерстью, съ серебристыми ворсинками.

Чуркинъ хорошо пользовался гостепріимствомъ хозяевъ и поселялся на долго въ ихъ юртѣ. Отсюда онъ посылалъ своихъ людей къ часовнѣ узнавать кто пріѣхалъ изъ его должниковъ, сколько лагерей, каковъ былъ промыселъ и другія нужныя «при его дѣлѣ» свѣдѣнія. Когда собирались самые знатные и богатые, онъ забиралъ товаръ и уѣзжалъ въ лагери и стойбища инородцевъ собирать старые долги и давать новые...

Шесть лѣтъ сряду Чуркинъ на свой вопросъ о Ѳедотѣ получалъ отъ тунгусовъ лаконическій отвѣть: „не пришелъ“. Говорили, что народъ тоскуетъ о немъ.

Чуркинъ тоже тосковалъ о Ѳедотѣ. Это былъ хорошій промышленникъ и исправный плательщикъ; такихъ немного ужъ осталось.

Кончивъ всѣ нужные ему разспросы, Чуркинъ вздыхалъ, надѣвалъ очки и садился читать «божественное», богословское сочиненіе, съ которымъ никогда не разставался и которое вмѣстѣ со счетами и торговыми книгами всегда возилъ съ собою въ дорогѣ. Въ книгѣ трактовалось о разныхъ мудреныхъ вопросахъ, о томъ, что дѣлаетъ душа послѣ смерти человѣка, сколько дней она пребываетъ у тѣла покойника и вообще на землѣ и т. п. Чуркинъ тѣмъ болѣе уваженія чувствовалъ къ книгѣ, чѣмъ меньше понималъ ея содержаніе.

На седьмой годъ Чуркинъ забылъ справиться о Ѳедотѣ и былъ ошеломленъ, когда ему сказали, что 8 лѣтъ пропадавшій безъ вѣсти Ѳедотъ отыскался и что сегодня онъ придетъ къ часовнѣ съ своей семьей и многочисленными стадами оленей.

Чуркинъ снялъ очки, отложилъ божественную книгу въ сторону и велѣлъ запрягать нарту, чтобы ѣхать на встрѣчу Ѳедоту.

Народъ весь былъ уже въ сборѣ, у часовни.

Живописными группами расположились тунгусы и ламуты на опушкѣ лѣса, примыкающаго къ полянѣ, гдѣ стояла часовня, невзрачный деревянный срубъ съ позолоченнымъ крестомъ на верху. Они были въ своихъ національныхъ костюмахъ: въ расшитыхъ бисеромъ передникахъ изъ оленьихъ шкуръ, въ высокихъ щегольскихъ торбасахъ изъ оленьихъ лапъ, въ кафтанахъ изъ чернаго пыжика, блестѣвшаго какъ атласъ и называемаго на языкѣ купцовъ атласнымъ, въ ровдужныхъ камлеяхъ *) съ красными каймами по краямъ. Зимнее солнце играло, зажигало огоньки на серебряныхъ и мѣдныхъ монетахъ, бляхахъ и погремушкахъ, которыми были увѣшаны передники женщинъ, цвѣтами радуги переливалось по бисерному шитью. Однѣ эти одежды уцелѣли изъ прежняго богатства и говорили о быломъ изобиліи.

*) Камлея — рубаха.

Нѣкоторые ламуты были верхомъ на оленяхъ, тунгусы въ нартахъ, запряженныхъ оленями, но большинство было пѣшкомъ.

Съ оспеннаго года это былъ самый оживленный «муняхъ» (народное собраніе). Народъ повеселѣлъ и воспрянулъ духомъ. Хоть одинъ богатый человѣкъ уцелѣль среди общаго бѣдствія. Онъ поможетъ имъ заплатить недоимки въ казну и въ часовню, а можетъ быть заплатитъ за нихъ что нибудь и купцамъ.

Народъ искренно радовался тому, что отыскался Ѳедотъ, пропавшій безъ вѣсти и встрѣтилъ его громкими восклицаніями, бурными криками радости.

— Отецъ нашъ! кричали люди Балаганчикова рода. Поддержи насъ! Помоги намъ!

Нѣкоторые цѣловали край его одежды, прикладывали его руку ко лбу въ знакъ уваженія къ нему.

Ѳедотъ усталъ цѣловаться съ народомъ. Не только люди его рода такъ сердечно здоровались съ нимъ, но и люди всѣхъ другихъ родовъ: тунгусы, чукчи и якуты. Всѣ искренно радовались тому, что отыскался человѣкъ, котораго считали погибшимъ.

Чуркинъ, стоявшій на пригоркѣ, ясно видѣлъ всѣ подробности этой встрѣчи.

Изъ зарослей, окаймлявшихъ поляну со стороны тундры, показалась голова каравана и вся пестрая толпа, разсѣянная живописными группами по полянѣ, заколыхалась. Впереди каравана верхомъ на оленѣ ѣхалъ самъ Ѳедотъ — невзрачный, пасмурный старикъ. Когда онъ бѣжалъ отъ оспы, онъ былъ строенъ и крѣпокъ, а возвращался сгорбленнымъ, какъ бы согнутымъ подъ тяжестью мыслей, угнетавшихъ его на берегахъ Желѣзнаго озера. За нимъ слѣдовалъ его старшій сынъ — высокій юноша лѣтъ 20; потомъ олени, нагруженные разнымъ скарбомъ. Шествіе замыкалось стадомъ ѣздовыхъ оленей. Красивыя животныя бѣжали, поднявъ вверхъ головы, раздувая ноздри и сплетаясь одни съ другими вѣтвистыми рогами. И люди и животныя Ѳедота были красивы, рослы и сыты и имѣли какой то гордый видъ. Дикость и свобода были въ ихъ движеніяхъ.

Чуркинъ внимательно посмотрѣлъ на мѣшки, которыми были навьючены олени и мысленно высчитывалъ, сколько пушнины могло заключаться въ нихъ и сколько прибыли онъ получилъ бы, если бы скупилъ всю эту пушнину.

Собраніе было людное въ этомъ году и Ѳедотъ могъ посчитать свой родъ, могъ узнать сколько уцелѣло отъ оспы, могъ видѣть жалкіе остатки стадъ.

Еще одно такое бѣдствіе и весь родъ погибнетъ; и теперь все клонилось къ тому. Прежніе богачи стали бѣдными, бѣдные обнищали и жили только охотой; у нѣкоторыхъ не было оленей и они поступали пастухами къ чукчамъ и сами становились чукчами, переняли чукотскую одежду, какъ болѣе удобную въ тундрѣ. Послѣдніе впрочемъ жили сыто у богатыхъ чукчей. Хуже всего жили тѣ, которые не хотѣли промѣнять родныхъ горъ и лѣсовъ на тундры и независимости на службу у чукчей.

Среди всѣхъ уцелѣвшихъ земляковъ, онъ одинъ былъ богатъ и счастливъ. Онъ видѣлъ, что глаза всѣхъ обращены на него. Всѣ ждали отъ него помощи, заступничества. Онъ пришелъ среди лѣса оленьихъ роговъ, среди довольной и здоровой семьи. «Гдѣ скрывался онъ»? спрашивали эти любопытные глаза земляковъ, «гдѣ спасъ своихъ дѣтей отъ грозной старухи, своихъ оленей отъ грознаго губителя стадъ? На какихъ тучныхъ пастбищахъ нашелъ онъ спасеніе и богатство, въ то время, какъ другіе гибли отъ голода»?

Разбивъ свои палатки, Ѳедотъ велѣлъ убить самыхъ жирныхъ оленей, наварить мяса и позвалъ къ себѣ въ гости не только всѣхъ людей своего рода, но и людей всѣхъ другихъ родовъ: тунгусовъ, якутовъ, чукчей и всѣхъ, кто вышелъ ему на встрѣчу. Въ качествѣ почетныхъ гостей были приглашены Чуркинъ и священникъ. Пиръ вышелъ на славу. Цѣлыхъ шесть оленей и двухъ медвѣдей съѣли люди всѣхъ родовъ и племенъ, въ честь возвращенія Ѳедота; это напомнило всѣмъ лучшія времена. Долго будутъ помнить на краю лѣсовъ!

Въ то время, когда люди пировали, Ѳедотъ обдумывалъ, что сдѣлать для своего рода и рѣшилъ спросить объ этомъ мнѣнія почетныхъ гостей — купца и священника.

— Простите меня, началъ онъ, если я спрошу у васъ совѣта. Уже 8 лѣтъ я не видѣлъ постороннихъ людей, не видѣлъ никого, кромѣ людей подвластныхъ мнѣ и ни съ кѣмъ, кромѣ жены, не совѣтовался ни о чемъ. Пожалуй, я не сумѣю и сказать того, что хочу. Этотъ человѣкъ, — онъ указалъ на переводчика якута, поможетъ мнѣ.

Якутъ поклонился, кивнувъ головой нѣсколько разъ подъ рядъ, по якутскому обычаю и пересталъ ѣсть.

— Вы знаете, что родъ нашъ обѣднѣлъ всѣмъ: людей убавилось на половину, промышлять некому звѣрей; оленей убавилось на три четверти, не на чѣмъ кочевать по горамъ, по мѣстамъ охоты. Одинъ я изъ всѣхъ родовичей не сталъ бѣднѣе, чѣмъ прежде. Люди говорятъ, что я счастливь. Но я не былъ счастливъ, когда скрывался отъ гибели на берегахъ Желѣзнаго озера, потому что думалъ о бѣдствіяхъ моего рода. Я не могу назваться счастливымъ теперь: глаза всѣхъ глядятъ на меня съ завистью. Какъ можно чувствовать себя хорошо? Чтобы мнѣ не завидовали, чтобы меня не проклинали, чтобы люди думали обо мнѣ хорошо, я долженъ помочь своему роду... Посовѣтуйте, какъ помочь. Какъ у васъ русскихъ поступаютъ въ такихъ случаяхъ.

На это отвѣчалъ батюшка первый, какъ почетнѣйшій изъ гостей. Онъ говорилъ по якутски, такъ какъ этотъ языкъ былъ понятенъ большинству слушателей. Онъ говорилъ въ назиданье слушателямъ громко, съ нѣкоторою торжественностью, точно проповѣдуя.

— И горе и радость посылаются людямъ Богомъ, а потому, братіе, надо принимать и переносить то и другое безропотно. Надо не забывать Бога, молиться ему и приносить жертвы, какъ отъ богатства, такъ и отъ скудности, а остальное само приложится...

Богъ тебѣ далъ многочисленное стадо, а поблагодарилъ-ли ты Господа за его щедроты? Сей храмъ, — батюшка указалъ рукою въ ту сторону, гдѣ была часовня, — бѣденъ, служители его живутъ въ скудности! Ты хочешь помочь своему народу; но о народѣ печется самъ Господь. Неужели онъ не позаботится о народѣ лучше, чѣмъ ты, если народъ этого заслуживаетъ? Отдай оленей Господу, построй новую часовню и предоставь Господу попеченіе о народѣ... Все остальное приложится тебѣ.

Ѳедотъ со вниманіемъ выслушивалъ рѣчь батюшки, потупилъ голову и не отвѣчалъ. Чуркинъ, разсудилъ, что слово принадлежитъ ему и заговорилъ.

— Первый разъ въ своей жизни вижу, что бы человѣкъ тяготился своимъ богатствомъ, или стыдился своего счастья. У насъ, русскихъ купцовъ, не принято печалиться о томъ, что другіе бѣдны. Лѣнтяи всегда будутъ бѣдны, а трудолюбивые люди — богаты; и кто бы могъ быть богатымъ безъ бѣдныхъ? Развѣ ты могъ бы назваться богатымъ, если бы ты былъ равенъ по имуществу всѣмъ? Кто изъ нихъ, изъ твоихъ сородовичей, считалъ бы себя бѣднымъ, если бы не видѣлъ передъ собой другихъ людей, имѣющихъ больше, чѣмъ они?

Одни бѣднѣютъ, другіе богатѣютъ, такъ ужъ положено свыше. Одни имѣютъ много, другіе — мало, и никогда въ этой жизни не можетъ быть такъ, что бы всѣ имѣли одинаково. Но сказано въ божественномъ писаніи, что бы богатый помогалъ бѣднымъ и надо помогать. Но какъ помогать? Такъ, что бы имѣть въ этомъ прибыль и еще увеличивать свое богатство, иначе кто же станетъ биться съ бѣднотой безъ всякой пользы для себя. У насъ, русскихъ, помогаютъ богатые бѣднымъ, даютъ имъ взаймы деньги, даютъ имъ работу, нанимаютъ себѣ въ прислуги и бѣдные кормятся отъ богатыхъ. Говорятъ иные, что грѣшно брать съ людей проценты, барыши, значитъ. Въ писаніи разсказывается про царя, который отдавалъ своимъ людямъ деньги въ долгъ и требовалъ отъ нихъ вдвое, но тамъ не сказано, что царь поступалъ неправильно. Можно и бѣднымъ помочь и самому разбогатѣть; отдать свои деньги людямъ, выручить ихъ въ бѣдѣ, а они съ радостью отдадутъ тебѣ вдвое. У тебя нѣтъ денегъ, но есть олени, и у этихъ, (онъ указалъ глазами на ламутовъ, сидѣвшихъ въ другомъ концѣ шатра и жадно глотавшихъ куски оленины) — нѣтъ оленей. Раздай имъ оленей, пусть они будутъ твоими пастухами. Кто побѣднѣе, тому дай ѣздовыхъ оленей; пусть ѣздятъ на нихъ на охоту, приплодъ твой и половина того, что они добудутъ на охотѣ, твоя. Черезъ нѣсколько лѣтъ ты будешь господиномъ всего твоего рода. Всѣ будутъ тебѣ повиноваться и тебя прославлять; ты будешь кормильцемъ всѣхъ, половина всего промысла будетъ твоя.

Ораторъ очень увлекся, совсѣмъ безсознательно для себя надѣлъ очки и началъ шарить вокругъ, ища божественной книги, что бы подкрѣпить свою рѣчь текстами изъ писанія. Но книга была забыта на Менектахѣ и притомъ ему пришли въ голову соображенія чисто коммерческаго свойства и вытѣснили божественные тексты.

— Товаръ для всего твоего народа ты будешь покупать у меня... Подумай, что промыселъ всего народа будетъ въ твоихъ рукахъ! Тебѣ тогда много потребуется и потому я буду давать тебѣ товары дешевле, чѣмъ даю теперь. Тебѣ будетъ лучше знать меня одного, а мнѣ будетъ лучше знать тебя одного. Не нужно будетъ мнѣ жить здѣсь по мѣсяцамъ, поджидать должниковъ. Какъ хорошо и дружно мы зажили бы съ тобой! я привозилъ бы тебѣ въ подарокъ по ведру водки.

Ѳедотъ не скоро отвѣтилъ на рѣчи почетныхъ гостей. Онъ велѣлъ женщинамъ подать гостямъ новые куски мяса и варить чай. Онъ сидѣлъ задумчиво, пока другіе ѣли, и молчалъ. Чуркинъ догадался, что онъ обдумываетъ отвѣтную рѣчь и въ ожиданіи ея уничтожалъ оленьи языки.

Лицо Ѳедота было непроницаемо, какъ у человѣка, привыкшаго владѣть собою, но переводчикъ якутъ понялъ, что его не соблазняли совѣты купца и не казались заманчивыми предложенія батюшки. Онъ, какъ бы припоминалъ что то, что думалъ нѣкогда, что бы высказать это теперь.

Переводчикъ не ошибся. Когда Ѳедотъ припомнилъ то, что онъ думалъ нѣкогда, онъ заговорилъ громко и отчетливо; такъ что во всѣхъ углахъ просторнаго ураса *) слышался его голосъ. Чавканье десятковъ ртовъ прекратилось. Ламуты напряженно ждали, что скажетъ человѣкъ, пропадавшій безъ вѣсти 8 лѣтъ. Что думалъ онъ въ то время, когда не жилъ съ ними? въ чемъ его мысли разнятся теперь отъ ихъ мыслей.

*) Урасъ — палатка.

— Простите, дорогіе гости мои, что я нескоро отвѣтилъ вамъ на ваши слова. Прежде чѣмъ отвѣтить, я долженъ былъ припомнить многое изъ того, что я думалъ, когда я жилъ вдали отъ моего рода, на берегахъ Желѣзнаго озера. Многое изъ того, что я слышалъ отъ васъ, приходило тамъ мнѣ въ голову... Эти мысли были у меня въ головѣ, но ни одна изъ нихъ не могла крѣпко засѣсть тамъ, кромѣ тѣхъ мыслей, которыя дали мнѣ мои занятія, моя земля.

Вы, русскіе, не можете одинаково думать съ нами тунгусами, потому что вы не живете одинаково съ нами. Я замѣчалъ въ своей жизни, что на охотѣ у человѣка совсѣмъ не тѣ мысли, что на рыбномъ промыслѣ. Когда идешь на медвѣдя совсѣмъ не то думаешь, какъ тогда, когда идешь травить лисицъ. На берегу моря, совсѣмъ не такія мысли, какъ на берегу ручья. Въ лѣсахъ и мысли, и даже сны бываютъ иные, чѣмъ въ тундрахъ. Вы — русскіе живете въ домахъ, а мы въ палаткахъ, подъ открытымъ небомъ; вы любите ровныя мѣста, а мы горы и ущелья... могу ли я думать, какъ вы, когда я ничѣмъ не похожъ на васъ! Развѣ это возможно, что бы у меня были однѣ только мысли, похожія на ваши, когда я во всемъ остальномъ, въ ежедневныхъ работахъ моихъ, въ одеждѣ и пищѣ, не похожъ на васъ? Охотникъ не можетъ такъ думать, какъ купецъ и не можетъ поступать такъ... добро и зло онъ дѣлаетъ иначе.

Ты, Иннокентій Ивановичъ, совѣтуешь раздать оленей лицамъ и брать съ нихъ половину ихъ промысла. За оленей можно платить оленями, за промыселъ — промысломъ. Если бы я требовалъ отъ другаго человѣка его промыселъ себѣ, то я далъ бы ему право требовать того же и отъ меня, а это можно устроить мирно между двумя друзьями, но не между однимъ человѣкомъ богатымъ и сорока его друзьями. Промыселъ каждаго принадлежитъ ему самому, потому что онъ добывается трудомъ — взамѣнъ чужого труда я долженъ дать свой трудъ, а не вещь... За своего оленя, я потребую оленя же и то лишь тогда, когда у друга моего будетъ избытокъ. Если я за своихъ оленей, которыхъ раздамъ сородичамъ, потребую, что бы они работали на меня, то развѣ послѣ того они могутъ быть свободными людьми, могутъ быть моими друзьями. Не правда ли, друзья мои?

— Правда! отецъ нашъ! воскликнули ламуты и тунгусы въ одинъ голосъ.

Правда старый Ѳедотъ въ уединеніи думалъ очень хорошо и не разучился говорить краснорѣчиво какъ истый ламутъ*). Совсѣмъ напротивъ. Желѣзное озеро подсказало ему хорошія мысли.

*) Ламуты болтливы и любятъ произноситъ рѣчи. Нѣкоторые сѣверн. путешественники называютъ ихъ „французами сѣвера“ (напр. Діонео — „Очерки крайняго сѣверо-востока“).

Ламуты полагали, что отъ этихъ мыслей будетъ для нихъ будетъ прокъ и обратили на Ѳедота свои блестящіе отъ возбужденія и любопытства глаза.

Якуты не понимали разсужденій Ѳедота и не видѣли въ нихъ проку, однако слушали внимательно, чѣмъ кончится его рѣчь.

— Благодарю тебя, продолжалъ Ѳедотъ, обращаясь къ Чуркину, за совѣтъ. Твой совѣтъ прекрасенъ: отдать нуждающимся людямъ то, чего у меня избытокъ Я раздамъ; но не по русскому обычаю; не буду требовать, что бы они возвращали мнѣ вдвое. Кто захочетъ, можетъ самъ заплатить вдвое, когда разбогатѣетъ. Не мое дѣло заботиться объ этомъ.

Когда я шелъ сюда, я рѣшилъ сдѣлать это, если застану моихъ сородичей бѣдными. Я нашелъ ихъ бѣднѣе, чѣмъ оставилъ и я помогу имъ всѣмъ, что у меня есть.

— Хорошо ты придумалъ на берегу Желѣзнаго озера. Такъ думали наши предки, сказалъ старый, сморщенный ламутъ съ заплетенной косой. Теперь тебѣ не стыдно подойти къ священнымъ камнямъ нашей земли, доблестный человѣкъ! Этотъ старикъ, по имени Тіорэ, былъ главный шаманъ, заклинавшій духовъ передъ началомъ бѣдствія. Боги не услышали его молитвъ, но авторитетъ его отъ этого нисколько не пострадалъ. Онъ объявилъ народу, что боги требуютъ въ жертву человѣческой жизни. Но не нашлось мужественнаго человѣка, который добровольно умеръ бы за свой родъ и боги отвратили свое лицо отъ народа и предали его ярости злой «старухи» и опустошителя стадъ. Сколько изъ тѣхъ, кто присутствовалъ при заклинаніи, пали отъ стрѣлъ ихъ гнѣва. Но его, вѣрнаго своего слугу, боги хранили среди гибели и страха.

— Восемь лѣтъ я мечталъ объ этомъ на берегахъ Желѣзнаго озера! продолжалъ Ѳедотъ. Чѣмъ больше у меня размножались олени, чѣмъ богаче становился я, тѣмъ сильнѣе было мое желаніе вернуться въ родныя горы, взглянуть на священныя мѣста. Когда пришла старуха, я испугался и палъ духомъ, какъ всѣ прочіе; я не подумалъ о своихъ друзьяхъ, а только о самомъ себѣ. Я бѣжалъ и на своемъ пути я избѣгалъ горы каменныхъ людей и тѣхъ полянъ, откуда видна она. Мнѣ стыдно было смотрѣть въ лицо каменнымъ людямъ. При одной мысли о нихъ, я опускалъ глаза въ землю.

Теперь, когда я помогу своимъ въ несчастіи, я пойду къ нимъ. Слушайте люди моего рода: я даю вамъ оленей, я плачу за васъ ясакъ, я жертвую на часовню, чтобы этотъ святой человѣкъ заступился за васъ передъ великимъ Богомъ.

Ламуты встрѣтили эти слова Ѳедота ликующими восклицаніями. Люди иныхъ родовъ якуты и чукчи — удивлялись Ѳедоту. Не даромъ же онъ 8 лѣтъ думалъ свою думу на берегахъ Желѣзнаго озера!

Чуркинъ жалѣлъ, что Ѳедоту не пришло въ умъ на берегахъ Желѣзнаго озера угостить свой народъ, въ честь своего возвращенія водкой. Тогда ему можно было бы выгодно сбыть флягу *) разведенной водой водки, которая была у него въ запасѣ на Менектахѣ. Впрочемъ, можетъ быть фляга пригодится тогда, когда ламуты будутъ пропивать кое что, доставшееся отъ щедротъ, пропадавшаго безъ вѣсти и такъ счастливо вернувшагося къ своему народу, Ѳедота.

*) Фляга — плоская посудина вмѣстимостью въ 3 ведра. Двѣ такихъ фляги составляютъ поклажу вьючнаго коня.

* * *

На слѣдующій день послѣ пирушки, которую устроилъ Ѳедотъ для народа въ честь своего возвращенія на родину, пришли его стада и онъ немедленно приступилъ къ исполненію своего обѣщанія. Всѣ ламуты получали оленей; ходившіе пѣшкомъ начали ѣздить верхомъ; всѣ ясаки были заплачены и народъ былъ доволенъ.

Вездѣ на краю лѣсовъ, въ окрестностяхъ Менектаха, въ ближайшихъ якутскихъ поселкахъ, въ чукотскихъ стойбищахъ, быстро распространился слухъ о необыкновенномъ поступкѣ Ѳедота. Онъ сдѣлался въ буквальномъ смыслѣ, притчей во языцѣхъ. Его хвалили на разныхъ языкахъ всѣ народы, обитающіе на огромномъ пространствѣ отъ края лѣсовъ до береговъ Ледовитаго океана: чукчи, юкагиры, якуты и ламуты.

Нѣкоторые относились скептически.

— И наши князья, говорилъ одинъ якутъ, платятъ за свои наслеги ясаки, да потомъ въ десятеро и дерутъ: за каждой шкуркой, за каждой рыбкой, за кружкомъ молока тянуть руку: «подавай»! Знаемъ мы это, знаемъ.

Нѣкоторые не видѣли въ поступкѣ Ѳедота ничего необыкновенна го.

— Въ юкагирахъ завсегда такъ велось, говорилъ обрусѣвшій юкагиръ Василій, пріѣхавшій на край лѣсовъ пить даровую водку къ своимъ друзьямъ чукчамъ. Кто имѣлъ много, давалъ тѣмъ, кто имѣлъ мало. Это было давно, теперь того уже не бываетъ, потому что всѣ мы имѣемъ мало, уравнялись значитъ... ха, ха, ха!

Чуркинъ и батюшка, вернувшись на Менектахъ, за дружеской бесѣдой въ юртѣ Спиридона тоже помянули добромъ Ѳедота.

Батюшка былъ веселъ: не съ пустыми руками вернулся онъ отъ часовни, какъ въ прежніе годы. Наконецъ то его молитвы не пропали даромъ. Онъ выгодно продалъ Чуркину подаренныхъ оленей. А лисицу, которую Ѳедотъ подарилъ ему лично за себя, онъ спряталъ для матушки на воротникъ, хотя Чуркинъ соблазнялъ его продать и ее.

— Хорошій человѣкъ Ѳедотъ, хоть и не далъ мнѣ торговать столько, какъ я поначалу разсчитывалъ. Экую шутку придумалъ въ 8 лѣтъ! И какъ это можно раздавать свое добро людямъ безъ всякой для себя пользы?

— Тебѣ все польза да пользя, возразилъ батюшка. А что сказано въ писаніи? «Объ одномъ только пекитесь, а остальное приложится вамъ», — забылъ? А еще божественныя книги съ собою въ дорогу возишь...

— Молчи, батя. Хорошо тебѣ имъ одними благословеніями платить. А мое дѣло не легкое: въ Якутскѣ на ярмаркѣ кредитъ надо оправить; товаръ бери какой даютъ, иногда и гнилой попадетъ, а деньги плати не гнилыя, а настоящія. Поневолѣ о прибыли все и думаешь...

Хвалили Ѳедота на краю лѣсовъ, потомъ стали хвалить въ лѣсахъ и тундрахъ. Но онъ не слыхалъ этихъ похвалъ и точно убѣгалъ отъ нихъ. Онъ все шелъ на востокъ съ остаткомъ своихъ стадъ въ родныя горы, гдѣ онъ бродилъ въ годы обилія, до появленія грозной старухи. Онъ шелъ медленно проживая по недѣлямъ на хорошихъ пастбищахъ и надѣялся въ началѣ лѣта разбить свою палатку у подножья священной горы каменныхъ людей.

А. Клюге.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

Каменные люди.

(Из колымскихъ очерковъ.)

(Продолженіе, см. № 201)

IV.

Коротко, но не лишено прелести полярное лѣто. Оно похоже на одинъ день, продолжающійся полтора мѣсяца. Солнце не всходитъ, не заходитъ, не скрывается за горизонтомъ, а безъ устали свѣтитъ надъ землей. Какъ прекрасно это солнце полярныхъ странъ среди ночи, какъ среди дня нераздѣльно владѣющее землей!

Цѣлый мѣсяцъ озерья не отражаютъ въ себѣ звѣздъ по ночамъ и колыхающаяся рябь рѣчекъ не серебрится ихъ трепетнымъ свѣтомъ. Луна блѣднымъ, круглымъ пятномъ на мигъ выступаетъ на небѣ и поспѣшно скрывается, какъ актеръ, не впопадъ выглянувшій изъ за кулисъ. Нельзя разглядѣть чертъ ея робкаго смущеннаго лица, нельзя разглядѣть звѣздъ въ голубой высотѣ, можно лишь угадывать мѣста, гдѣ онѣ будутъ сверкать когда на землѣ ночь опять будетъ чередоваться съ днемъ.

Вездѣ среди пушныхъ и пернатыхъ обитателей этой суровой страны, въ царствѣ растеній и животныхъ, жизнь идетъ усиленнымъ темпомъ, точно природа спѣшитъ запастись свѣтомъ и тепломъ на долгую мрачную зиму. Вода и воздухъ, рѣки и озера, болотныя травы и заросли, мощные лѣса, безбрежнымъ моремъ одѣвающіе землю и скромные сѣверные цвѣты, и стелющійся кустарникъ тундры, жадно поглощаютъ, какъ бы пьютъ свѣтъ и тепло, спѣшатъ насытиться животворящими лучами, дающими имъ жизнь, цвѣтъ, ароматъ. Все торопится жить и цвѣсти, пока холодный вѣтеръ не загрохочетъ льдами въ океанѣ, не завоетъ въ равнинахъ и снѣжныя хлопья не закружатся надъ оголенными лѣсами, надъ засохшими, пожелтѣвшими травами, надъ потемнѣвшей, какъ одѣтой въ лохмотья, землей.

Это прекрасное полуночное солнце оживляетъ, придаетъ своеобразную прелесть бѣдной, монотонной природѣ сѣвера: этимъ темно-зеленымъ лиственницамъ, карабкающимся по обрывистымъ берегамъ рѣкъ, сбѣгающимъ въ долины по склонамъ горъ, цѣпляющимся своими цѣпкими живучими корнями за камни скалистыхъ вершинъ, этимъ тальникамъ, плотными стѣнами обступившимъ виски *) и рѣчные острова; воднымъ зарослямъ, окаймляющимъ края синихъ озеръ зелеными колеблющимися узорами; кочковатымъ полянамъ съ черными пнями обгорѣлаго лѣса, съ торчащими изъ воды стволами, сваленныхъ бурей деревьевъ... Солнце даетъ выраженіе этой бѣдной природѣ и она радуетъ сердце человѣка, даетъ отраду глазамъ, какъ и богатая природа юга.

*) Виска — рѣчка соединяющая рѣку съ озеромъ, лѣтомъ высыхающая, во въ половодье наполняющаяся водой.

Хороша эта ночь, освѣщенная солнцемъ. Въ ней есть дремота, но нѣтъ сна, есть сумерки, но нѣтъ темноты. Это день не день, утро не утро, вечерь — не вечеръ; ничего нѣтъ похожаго на нее въ природѣ юга.

Солнце зайдетъ на сѣверъ и опустится ниже, свѣжесть разольется въ воздухѣ и крупнымъ жемчугомъ разсыплется по травѣ; туманы заклубятся на поверхности озеръ; но это какіе то прозрачные туманы, какъ бы сотканные изъ радужныхъ отраженій лучей на жемчугѣ росы и зеленыхъ испареній прибрежныхъ тальниковъ, наклонившихся къ водѣ и кажется, что облачка, скользящія по небу и птицы, пролетающія надъ озеромъ, отражаются сначала въ туманахъ, а потомъ уже въ водѣ.

Въ такую лѣтнюю ночь разбилъ Ѳедотъ свою палатку у горы каменныхъ людей.

Полуночное солнце горѣло на темени священныхъ камней; казалось, что одѣтые въ мѣдные шлемы они грозно стояли на стражѣ пустыни.

Медленно кочуя на востокъ, Ѳедотъ обошелъ всѣ священныя мѣста своей обширной родины и наконецъ пришелъ къ священнымъ камнямъ, чтобы спросить у нихъ, поступалъ ли онъ такъ, какъ поступали нѣкогда его доблестные предки. Съ нимъ кочевали еще два семейства ламутовъ и старый шаманъ Тіорэ, хранитель преданій ламутскаго племени. На пиру у края лѣсовъ, онъ попросился кочевать вмѣстѣ съ Ѳедотомъ. Тотъ предложилъ ему оленей, но онъ отказался отъ нихъ; у него была маленькая семья, состоявшая изъ жены старухи и двухъ дальнихъ родственниковъ, уцелѣвшихъ отъ оспы.

Тіорэ часто бесѣдовалъ съ Ѳедотомъ, разсказывалъ ему про старину и доблести предковъ. Онъ точно боялся, чтобы Ѳедотъ не пожалѣлъ о своемъ поступкѣ на краю лѣсовъ и не послѣдовалъ совѣтамъ русскаго купца и священника и онъ всячески старался уронить ихъ престижъ въ глазахъ Ѳедота, осмѣивая ихъ слова и взгляды.

— Онъ умный человѣкъ — этотъ Иннокентій Ивановичъ, а давалъ тебѣ совсѣмъ не умный совѣтъ. Всѣ умные люди у нихъ, русскихъ, мѣняютъ и торгуютъ; кто же у нихъ промышляетъ, если всѣ торгуютъ? каждый, кто поумнѣе старается заставить промышлять за себя другого. Кто меня можетъ заставить промышлять для другого, если я не хочу?

Всякій долженъ самъ для себя промышлять... А у нихъ, русскихъ, какъ то такъ устроенно, что одни промышляютъ, а другіе отнимаютъ все, что они упромыслятъ. И всѣ у нихъ стараются какъ нибудь пріобрѣсти право пользоваться промысломъ другихъ... И онъ Иннокентій Ивановичъ могъ думать, что мы захотимъ поступать также.

Ѳедотъ не вѣрилъ, чтобы это было такъ.

— Ужъ 50 лѣтъ, продолжалъ Тіорэ, я присматриваюсь къ ихъ жизни. Рѣдкій годъ не бываю въ Среднемъ, бывалъ въ Охотскѣ и Гижигѣ и повѣрь, что вездѣ у нихъ такъ. Въ рѣкахъ рыбы много, но не всѣ промышляютъ эту рыбу. Одни промышляютъ и по водѣ и по льду, круглый годъ, а другіе ничего не дѣлаютъ. А ты думаешь сидятъ безъ рыбы? Нѣтъ. Не имѣютъ неводовъ и сѣтей, не ходятъ на промыселъ, а имѣютъ больше чѣмъ тѣ, кто ловитъ ее.

— Откуда же они берутъ ее? Съ неба что-ли она падаетъ имъ?

— Я тебѣ лучше скажу. Когда я бродилъ за южными горами, разъ встрѣтился я съ тунгусами съ рѣки Маи. Они не похожи на нашихъ; они уже одѣлись въ якутскую и русскую одежду, а оленей имѣютъ еще меньше, чѣмъ мы. Землю ихъ заняли русскіе и выкапываютъ изъ земли такой песокъ: онъ съ виду похожъ на мѣдь, но блеститъ сильнѣе чѣмъ мѣдь и дороже стоитъ, чѣмъ серебро. Тысячи людей желѣзными лопатами роются въ землѣ, бродятъ по колѣно въ водѣ, въ мерзлой глинѣ и ищутъ этотъ песокъ подъ землей. Что же ты думаешь они берутъ себѣ все что найдутъ подъ землей? Нѣтъ; отдаютъ другимъ людямъ, которые вовсе не работаютъ. Сами ничего не имѣютъ: голодны и холодны и оборваны. Работаютъ по цѣлымъ годамъ, а выходятъ съ работъ нищими. Отъ голода и нужды и жадности убиваютъ они другъ друга. Вотъ какъ у нихъ это устроено. Кто можетъ меня заставить работать, если я не хочу? А у нихъ это можно. Мы даже понять этого не можемъ! И этотъ купецъ захотѣлъ, чтобы ты вдругъ сталъ похожимъ на русскаго! Какой же онъ умный человѣкъ послѣ этого?

— Неужели и у насъ есть такой песокъ въ землѣ? спросилъ Ѳедотъ шамана.

— Есть и очень много, но русскіе не скоро найдутъ его. Они не знаютъ дорогъ и умрутъ съ голода въ нашей землѣ. Они, сказалъ онъ понизивъ голосъ и указывая на каменныхъ людей, — не пустятъ ихъ. Они сторожатъ нашу землю...

Въ словахъ шамана звучала искренняя неподдѣльная вѣра въ мощь священныхъ камней. Эти слова укрѣпили суевѣрное уваженіе Ѳедота къ каменнымъ людямъ. Какъ онъ былъ радъ, что шаманъ нашелъ его достойнымъ чести предстать предъ лицо этихъ таинственныхъ покровителей его народа!

Въ эту же ночь старикъ приступилъ къ заклинанію духовъ. Своими молитвами онъ примирилъ Ѳедота съ богами его земли, съ которыми онъ былъ въ разлукѣ столько лѣтъ.

Закололи оленя, развели костеръ. Всѣ домашніе Ѳедота одѣлись въ праздничныя одежды и стали въ кружокъ. Тіорэ надѣлъ ровдужный шаманскій костюмъ, увѣшанный желѣзными побрякушками, горностаевыми хвостами, окрашенными въ красный цвѣтъ, расшитый символическими фигурами, разноцвѣтными ремнями, и взялъ въ руки бубенъ.

Мастерской, привычной рукой онъ ударилъ въ бубенъ и всѣ духи священнаго мѣста слетѣлись на его зовъ и рѣяли въ воздухѣ надъ нимъ. Онъ поднялъ къ нимъ свои возбужденные, сверкающіе глаза, воздѣлъ къ нимъ руки и застылъ въ своей позѣ неподвижно, точно самъ обратился въ камень. Потомъ онъ началъ молиться, прерывая свои слова то рокочущимъ звономъ, то глухими ударами бубна...

— Вы великіе и малые, грозные и милостивые боги отцовъ нашихъ, прежде всякаго дыханья владѣвшіе этой землей! Вы, которые летаете подъ землей, какъ въ воздухѣ и ходите по хребтамъ волнъ, какъ по землѣ, повелѣваете дождями, бурей и тучами!

— И всѣмъ, что скрыто отъ нашихъ очей, подхватилъ молодой парень, помощникъ шамана.

— Призываю васъ, заклинаю васъ! Взгляните на этого человѣка, смиренно отдающагося подъ вашу защиту, не отвергните просьбъ его, не отвергните лица вашего отъ него, не обдѣлите его промысломъ звѣрей и птицъ, дарами лѣсовъ, долинъ и горъ и всякой добычей этой земли.

— Да будетъ такъ! сказалъ помощникъ шамана.

— Какъ пыль, разсѣянная вѣтромъ, разбѣжался народъ, почитающій васъ, отъ бѣдствій, посланныхъ вами въ гнѣвѣ; 8 лѣтъ никто изъ народа не являлся предъ гнѣвное лицо ваше въ этой долинѣ... Теперь этотъ человѣкъ, котораго вы одарили милостями, явился просить васъ за всѣхъ. Примите его жертву!

Бубенъ звенѣлъ кротко и ласково. Сливавшіеся голоса шамана и бубна таинственнымъ образомъ заставляли воздухъ отражать слова заклинаній и давать содержаніе отрывистымъ звукамъ. Казалось, невидимо птицы пролетали надъ головами присутствующихъ; птичьи голоса раздавались и замирали въ воздухѣ: вотъ тревожно прокричалъ сторожевой гусь въ кустахъ; лебеди съ крикомъ пронеслись надъ дальнимъ озеромъ; въ травѣ подъ ногами шамана курлыкали куропатки; гдѣ то щебетали мелкія птички; казалось, что онѣ скрывались въ одежды шамана. Лицо шамана прояснилось: духи благосклонно принимали жертву и заклинатель становился смѣлѣе. Онъ обратилъ лицо свое къ горѣ каменныхъ людей.

— Вы, охраняющіе наши пастбища, мѣста охоты и стерегущіе кладъ земли, взгляните милостиво на этого человѣка и дайте ему знакъ своей милости, какъ вы давали лучшимъ изъ нашего народа.

Легкое облачко, закрывавшее солнце, разсѣялось и его лучи заблистали на бурыхъ вершинахъ камней, загорѣлись на ихъ темени и освѣтили каменныя лица.

Заклинатель сильнѣе зазвенѣлъ бубномъ, пристально взглянулъ въ лицо Ѳедота и величественнымъ жестомъ руки указалъ ему на гору.

Ѳедотъ устремилъ свои воспаленные глаза на вершины камней. Онъ увидѣлъ то, что внушилъ ему шаманъ своимъ властнымъ взглядомъ, таинственнымъ рокотомъ своего бубна: улыбки каменныхъ людей!

Отъ радости, возбужденія и страха онъ схватился за грудь. Старшій сынъ поддержалъ его...

Всѣ присутствующіе съ суевѣрнымъ страхомъ взглянули на камни, но ничего не увидѣли тамъ. Это было понятно: не всѣ могли видѣть то, что предназначалось только достойнѣйшему...

* * *

Утомленный продолжительнымъ камланіемъ, шаманъ уснулъ въ ровдужной палаткѣ, а Ѳедотъ легъ подъ кустомъ на дворѣ. Онъ хотѣлъ быть въ общеніи съ природой и съ богами, населяющими ее, съ которыми примирилъ его шаманъ.

У подножья священной горы разстилалась обширная долина; все въ ней было отчетливо видно: зеленая кайма лѣса и озеро, и поляны, прорѣзанныя ручьями.

Опьяненіе, въ которомъ находился онъ во время заклинанья, проходило; сладостная дремота сковывала его усталые члены. Тальничный кустъ какъ будто шепталъ что то, точно повторялъ шопотомъ то, что предъ этимъ говорилъ громко бубенъ. Казалось вся природа сочувствовала его радости.

Съ души промышленника скатилось тяжелое бремя. Его родъ не обреченъ гибели: онъ нашелъ въ своей душѣ частичку той доблести, которой отличались предки. Онъ дѣлалъ добро своимъ и не требовалъ отъ нихъ, чтобы они сдѣлались его данниками, какъ соблазнялъ его русскій купецъ. Сознаніе этого поступка дѣлало счастливымъ: его олени могутъ пасть, его люди могутъ умереть, все его богатство можетъ рушиться, но память о добромъ дѣлѣ не умретъ въ народѣ. Всегда, будетъ ли онъ богатъ или бѣденъ, печаленъ или веселъ, воспоминаніе объ этомъ дѣлѣ будетъ доставлять ему отраду. Все въ жизни проходитъ, а добродѣтель остается.

Засыпая, онъ еще разъ окинулъ взоромъ необъятную ширь, его окружавшую, составлявшую ничтожный клочекъ его родной земли. Ясная, лѣтняя ночь была полна мира и отрады. Лебеди пролетали надъ озеромъ: казалось, глыбы самаго чистаго снѣга рѣяли въ воздухѣ и не таяли. Въ воздухѣ носились крики птицъ; въ ущельи журчалъ ручей, стекая по каменному склону. Круглый ликъ луны серебрился на небѣ неясно и блѣдно, какъ сквозь синій туманъ; едва выглянувъ, онъ угасалъ. А полуночное солнце улыбалось на бронзовыхъ лицахъ каменныхъ великановъ, стоящихъ на стражѣ пустынной земли ламутовъ...

А. Клюге.

OCR: Аристарх Северин)