«Сибирская Жизнь» №222, 13 октября 1899

Настала весна. Зазеленѣли тальники, зацвѣли лиственницы по берегамъ озера Балаганнахъ.

Каждый вечеръ, когда вечерняя звѣздочка зажигалась на небѣ и, мерцая и блестя нѣжными разноцвѣтными переливами свѣта, отражалась въ чистыхъ водахъ озера, — молодая якутка появлялась на прибрежномъ холмѣ и долго сидѣла неподвижно, обратившись лицомъ къ западу. Можно было думать, что она смотритъ на небо. И было на что посмотрѣть!..

Какою чудной красотой сіяло это небо надъ убогой якутской землей! На дальнихъ берегахъ, гдѣ вода сливалась съ небомъ, угасали золотые края; лѣса синѣли, вода темнѣла; деревья, кусты и берегъ, окаймленный косматыми водорослями, теряли свои очертанія; все покрывалось прозрачнымъ туманомъ и какъ бы грезило подъ трепетными лучами зари... Надъ темнѣющимъ озеромъ пламенѣла розовымъ свѣтомъ уходящая въ небо безпредѣльная даль. Полоса тайги на горизонтѣ походила на длинный узкій островъ среди двухъ озеръ... Серебряная звѣздочка какъ бы выныряла изъ нѣдръ розоваго озера. Она поднималась выше; озеро опускалось ниже и гасло... Весенняя ночь кончилась съ вечерней зарей. Началось утро. На противоположной сторонѣ небосклона зажигалась другая заря, алою зыбью охватывая небосклонъ...

Но не на небо, не на озеро глядѣла молодая якутка, а на дорогу и глаза ея были полны невыразимой тоски...

Мимо озера Балаганнахъ пролегала дорога изъ Якутска въ Колымскъ. Но напрасно незнакомый съ мѣстными условіями человѣкъ сталъ бы искать ея: это была еле замѣтная тропинка въ кустахъ, среди деревьевъ. Она шла по кочкамъ, по болотамъ, по берегамъ озеръ, по ущельямъ среди горъ 2500 верстъ и въ этомъ мѣстѣ подходила къ берегамъ озера Балаганнахъ. Каждое лѣто она зарастала багульникомъ, тальникомъ, травою; каждую зиму и весну ее вновь протаптывали тысячи лошадей, провозящихъ въ Колымскъ товары, муку, соль, порохъ и свинецъ, а изъ Колымска пушнину и мамонтову кость...

Въ морозные зимніе дни длинныя вереницы лошадей выступали изъ морознаго тумана гуськомъ одна за другою, въ бѣломъ нарядѣ инея. Если бы не скрипъ снѣга подъ копытами, то лошади и люди, окутанные туманомъ полярной стужи, походили бы на призраки, которые въ тишинѣ зимнихъ ночей, во мракѣ юртъ, — пугаютъ жителей пустынной якутской земли, заставляя ихъ пѣть пѣсни во снѣ, стонать и скрежетать зубами...

Въ лунную и звѣздную ночь, люди въ высокихъ мѣховыхъ шапкахъ и лошади, навьюченныя ящиками и сумами, казались серебряными. Они стройно выступали, шагая по серебрянымъ сугробамъ, задѣваемые ими кусты и деревья обсыпали ихъ серебряною пылью. Звѣзды привѣтливо сверкали на темносинемъ небѣ. Луна, опоясанная свѣтлымъ кругомъ, серебрила тайгу, снѣга озеръ и равнинъ, какъ бы рисуя по нимъ свѣтлые узоры своими лучами, скользящими среди тѣней, отбрасываемыхъ деревьями, кустами, возвышенностями холмистыхъ береговъ. Серебряные столбы ходили по небу, протягивались вверхъ далеко, къ звѣздамъ... Убранная роскошнымъ бѣлымъ нарядомъ, пустыня была недвижима, но не мертва: она говорила... Она нашептывала людямъ что-то таинственное, невѣдомое... Говорила она и блескомъ снѣговъ, сверканіемъ инея на деревьяхъ, и мерцаніемъ звѣздъ, и трепетными, розовыми огоньками вспыхивающей и угасающей зари зимнихъ короткихъ дней, и далекими огнями сѣвернаго сіянія... «Ахъ, какъ далеко отъ шумной жизни большихъ городовъ, отъ борьбы и страстей людскихъ!.. Какая недоступная, какая безпредѣльная даль!...»

Въ ясные дни весны, когда первыя, нѣжныя почки листьевъ появлялись на растеніяхъ и какъ бы окутывали ихъ матово-зеленой паутиной, когда среди пожелтѣвшей, прошлогодней травы, проглядывали зеленые стебельки — новой и, почки подснѣжныхъ цвѣтовъ, называемыхъ «прострѣлами» уже синѣли на обращенныхъ къ солнцу склонахъ холмовъ, — караваны двигались медленно и уныло. Тяжело выступали отощавшія, понурыя лошади по болотамъ, еле вытаскивая ноги изъ вязкой глины, спотыкаясь о порыжѣлыя, косматыя кочки и обгорѣлые пни. Но люди, провожавшіе транспортъ, были веселы. Вмѣсто мѣховыхъ шапокъ, головы ихъ были повязаны платками; вмѣсто мохнатыхъ оленьихъ дохъ и парокъ, — на плечахъ ихъ были ровдужныя рубахи или сѣрые, суконные кафтаны. Небо было ясное, голубое, смѣющееся. Птички щебетали по кустамъ. По поднебесью тянулись къ сѣверу стаи гусей. Утки садились по лужамъ. Прилетали лебеди съ громкими криками, плавно размахивая бѣлыми серебристыми крыльями, опустивъ головы внизъ, какъ бы любуясь землей, просыпающейся къ жизни, расцвѣтающей тайгой, озерами, отражающими небо...

Проходя по полянамъ, покрытымъ засохшей пожелтѣвшей травой, ямщики зажигали траву, «пускали палъ». По пути ихъ, сзади клубились темные столбы дыма; изъ-за маленькихъ перелѣсковъ виднѣлись огромные языки пылающихъ полянъ...

* * *

...Молодая якутка уже два года выходила на высокій холмъ, на берегу озера Балаганнахъ и смотрѣла на западъ: она ожидала мужа съ той стороны.

Уже два съ половиною года прошло съ тѣхъ поръ, какъ ея мужъ уѣхалъ туда, откуда привозятъ въ далекій, забытый край, на берега Индигирки и Колымы товары, водку и чиновниковъ; туда, куда увозятъ все богатство полярныхъ странъ: мамонтову кость, шкуры лисицъ, песцовъ, бѣлокъ, оленей. Мужъ ея поѣхалъ туда и не возвращался болѣе...

Только 4 года жилъ съ нею Петръ, но эти четыре года казались ей четырьмя днями, прошли какъ мигъ, потому что она любила Петра...

Молодая якутка была некрасива: у нея были черные косые глаза, слишкомъ выдающіяся скулы, слишкомъ плоскій носъ, черные, жесткіе волосы. Но у нея было горячее, чуткое сердце, жаждавшее привязанности и любви. Она любила мужа и боялась сказать ему объ этомъ; боялась отклонять его отъ задуманнаго имъ предпріятія уѣхать съ транспортомъ купцовъ далеко на западъ. Онъ ѣхалъ туда бѣднякомъ съ 4 лошадьми только, но надѣялся вернуться богатымъ: тамъ дешевы товары; онъ закупитъ ихъ, вернется домой и заживетъ купцомъ на берегу озера Балаганнахъ.

Чего же не доставало ему здѣсь? Они жили сыто и хорошо. Лѣтомъ косили вольное сѣно по полянамъ; ловили вольную рыбу по озерьямъ; вольную птицу по зарослямъ; зимою ловили вольныхъ звѣрей по тайгѣ: бѣлокъ, лисицъ, зайцевъ, горностаевъ... Она во всемъ помогала мужу, во всемъ старалась ему угодить; чѣмъ она прогнѣвала его, что онъ бросилъ ее?

Грусть овладѣла ею. Она выходила на берегъ озера, садилась подъ расцвѣтающей ольхой, смотрѣла на западъ и тихонько пѣла пѣсню:

«Свѣтитъ заря за горою.

Мой милый ушелъ далеко;

Ушелъ и пропалъ и забылъ обо мнѣ!

Люди говорятъ мнѣ: «Забудь его».

Но я не забыла и жду...

И она исполняла все то, о чемъ пѣла въ своихъ простыхъ, несложныхъ пѣсняхъ: она неизмѣнно изо дня въ день выходила на дорогу, поджидала милаго и не слушала людей, которые совѣтовали ей забыть его...

Самъ князь Багилей *), почетный человѣкъ, котораго уважалъ весь наслегъ за богатство и хитрость, не разъ совѣтовалъ ей это. Однажды по пути въ городъ, куда онъ ѣхалъ на муняхъ **), князь Багилей заѣхалъ къ ней ночеватъ. Она угостила его чѣмъ могла; приняла его какъ дорогого, почетнаго гостя. Князь пилъ и ѣлъ съ аппетитомъ и все поглядывалъ на нее. Глаза его блестѣли, когда онъ смотрѣлъ на нее и она опускала свои глаза внизъ. Поѣвши плотно, князь крякнулъ и засопѣлъ; это было знакомъ, что онъ хочетъ говорить. Должно быть то, что собирался сказать князь, было очень умно, но онъ не сказалъ ничего, а попросилъ кумысу.

*) Такъ якуты произносятъ имя Василій.

**) Муняхъ — народное собраніе, общественный сходъ.

Вечеромъ она пошла доить коровъ и все раздумывала о томъ, что такое хотѣлъ сказать князь.

Князя Багилея всѣ боялись: онъ умѣлъ отнимать у вдовъ и сиротъ скотъ, мѣха, сѣти, все наслѣдіе отцовъ. Онъ дѣйствовалъ по своему усмотрѣнію, но говорилъ, что дѣйствуетъ по приказанію исправника и никто не осмѣливался спорить съ нимъ. Онъ оберегалъ вдовье и сиротское имущество отъ расхищенія для того, чтобы вручить его наслѣдникамъ. Всегда какъ то оказывалось такъ, что наслѣдниками оказывались онъ самъ или его родня. Хитрый человѣкъ былъ князь Багилей и много вдовьихъ слезъ тяготѣло на немъ. Вдову обидѣть легко. Несчастная доля вдовы у якутовъ: родовые, старинные обычаи всегда истолковывались въ пользу богачей тойоновъ *)...

*) Тойонъ — господинъ (то, что у насъ баринъ); въ Колымскѣ князьями называютъ якутскихъ старостъ, головъ, старшинъ...

«Но вѣдь она еще не вдова. Неужели этотъ хитрый человѣкъ посягнетъ на ея убогій скарбъ».

Хитрый человѣкъ, когда она вернулась въ юрту, крякнулъ еще разъ и сказалъ:

— Ты теперь, Дарья, живешь одна... Хоть и не вдова ты еще, а все равно, что вдова... Неужели все смотришь на дорогу и ждешь мужа?..

— Жду, былъ короткій отвѣтъ.

— Дура! засмѣялся князь. Петра давно въ живыхъ нѣтъ. Когда пріѣдетъ агабытъ *) дай ему корову, пусть помолится за душу Петра.

*) Агабытъ — священникъ.

На эти слова князя Дарья залилась слезами.

— Не плачь. А можетъ быть и живъ Петръ, да видно забылъ тебя. Онъ живетъ въ такомъ большомъ городѣ. Людей, говорятъ, тамъ такъ много, какъ у насъ комара... Онъ полюбилъ другую. И охота же тебѣ все ждать, выходить на дорогу и разспрашивать подгороднихъ людей о мужѣ?.. Посмотри на меня: я еще молодъ, я богатъ, я почетный человѣкъ, самъ исправникъ мнѣ другъ, — полюби меня, живи со мною и тебя всѣ будутъ уважать!

Князь обнялъ Дарью. Просты нравы въ далекихъ пустыняхъ, на берегахъ Колымы!

Но Дарья увернулась отъ объятій почетнаго человѣка.

— Надъ тобою всѣ смѣются, а ты все спрашиваешь о мужѣ, продолжалъ князь...

— Пусть смѣются. А я думаю — онъ вернется и я буду ожидать его и спрашивать о немъ, пока... не умру...

Князь опять засмѣялся и пересталъ говорить: еще, видно, не созрѣло дѣло задуманное имъ.

II.

Хитрый человѣкъ былъ правъ. Всѣ удивлялись странному упорству, съ которымъ Дарья ждала мужа. Родственники ея приглашали ее бросить уединенную юрту на берегу озера Балаганнахъ и перейти къ нимъ. Но она не хотѣла бросить свою новую юрту, въ которой она была счастлива съ мужемъ. Самъ Петръ облюбовалъ это мѣсто и выстроилъ эту юрту своими руками.

Каждый день она убирала свою юрту, какъ въ праздникъ, точно каждую минуту ожидала возвращенія мужа.

Люди, знавшіе о томъ, что Петръ пропалъ безъ вѣсти, думали, что уединенная юрта давно опустѣла; но она все дымила своей высокой, деревянной, сложенной изъ жердей и обмазанной глиной трубой; сыпала искрами въ воздухѣ, рисуя огненные узоры на фонѣ прибрежныхъ тальниковъ. Изумрудные лѣтомъ, серебряные зимою шли эти тальники дружными переплетающимися рядами отъ береговъ озера Балаганнахъ куда-то въ невѣдомую даль, куда уѣхалъ Петръ; — съ озера на озеро, съ рѣчки на рѣчку. Когда вѣтеръ завывалъ, крутя снѣжными столбами на срединѣ озера, прибрежные кусты талины подхватывали его вой и разносили его по лѣсамъ съ куста на кустъ, съ рощи въ рощу... Можетъ быть они (думала она) подхватятъ и ея печальную пѣсню и понесутъ далеко, туда, куда уѣхалъ Петръ, и пѣсня дойдетъ до него и заставитъ его припомнить уединенную юрту и вѣрную жену.

Рѣдкое населеніе той земли жило разбросано.

Юрта отъ юрты находились въ 20, 30, 40 верстахъ. Каждый житель имѣлъ цѣлый округъ, сотни квадратныхъ миль въ своемъ распоряженіи.

Не часто приходилось видѣть людей молодой якуткѣ.

Она жила одна; мысль о мужѣ и воспоминанія о жизни съ нимъ, замѣняли ей людей. Лѣтомъ она косила сѣно по окрестнымъ полямъ и никто не мѣшалъ ей, кромѣ медвѣдей, розыскивавшихъ ягоду по берегамъ озера. Много было ягодъ тамъ: нѣжная, пахучая княженика ютилась по крутизнамъ южнаго берега и роняла въ воду свои спѣлые, красные плоды, желтая морошка скрывалась среди кочекъ по болотамъ: голубица синѣла по кустамъ такъ, что рябило въ глазахъ. Медвѣди не дѣлали зла Дарьѣ и часто мирно прогуливались рядомъ съ ея коровами на одной и той же полянѣ.

Весною Дарья плавала на маленькой верткой лодочкѣ-«вѣткѣ» по озеру и ставила силки и петли на птицъ. Зеленыя заросли по краямъ воды тихо и привѣтливо шумѣли; яркое солнце какъ бы разсыпало по нимъ золотыя искорки; водяная трубчатая трава сверкала золотой чешуей...

Зимою Дарья вставала на зарѣ и отправлялась на озеро долбить прорубь и принести воды. Потомъ доила коровъ, выпускала ихъ на водопой, кормила сѣномъ, чистила хлѣвъ. Убравши юрту, настлавъ чистаго сѣна на полъ, она варила обѣдъ. Разъ въ три дня она сѣдлала коня и отправлялась на сосѣднее рыбное озеро смотрѣть сѣти подо льдомъ...

По вечерамъ она сидѣла при пылающемъ каминѣ, мяла шкуры, выдѣлывала мѣха.

Она шила для мужа оленью доху и обувь изъ коровьей кожи и изъ оленьихъ лапъ.... При пылающемъ огнѣ ей казалось, что вотъ сейчасъ откроется дверь и войдетъ тотъ, кого она ожидаетъ, и она посматривала на дверь съ какимъ то суевѣрнымъ чувствомъ ожиданія.

Огонь разговаривалъ съ нею. Онъ какъ бы подслушивалъ ея мысли и отвѣчалъ на нихъ рокочущимъ ворчаніемъ пламени. «Вотъ ѣдетъ Петръ», говорилъ огонь треща по полѣньямъ и сыпля искрами по шестку: «на бѣломъ конѣ, въ высокой шапкѣ, опушенной бобромъ, на высокомъ, отцовскомъ сѣдлѣ, окованномъ мѣдными и серебряными кружками; за нимъ выступаютъ 6 лошадей, нагруженныхъ товарами... Онъ далеко: за Алазейскими горами, за Индигиркой, за горами Тасъ-Хаятахъ... Много озеръ отдѣляетъ его отъ его дома, но онъ переходитъ ихъ одно за другимъ и скоро будетъ здѣсь»...

«А можетъ быть онъ уже подъѣзжаетъ къ озеру Балаганнахъ?!»

Она выходила на дворъ и глядѣла на западъ.

Западъ былъ объятъ пламенемъ, точно горѣли лѣса по холмамъ. Заря гасла; звѣзды загорались; снѣга серебрились; озеро бѣлое и чистое касалось неба дальними краями. Луна спокойная и ясная выходила изъ за лѣса. Казалось, что она стояла или вѣрнѣе висѣла на одномъ мѣстѣ, а между тѣмъ, она подымалась все выше и выше. На сѣверѣ вспыхивали огоньки; свѣтъ ихъ походилъ на свѣтъ луны, но потомъ мѣнялся. Трепеща, угасая и вспыхивая, переходя въ розовыя и бѣлесоватыя мерцанья, эти огни охватывали полнеба, перебѣгая съ мѣста на мѣсто, какъ бы гоняясь за звѣздами въ синемъ, безпредѣльномъ просторѣ небеснаго свода. Они ложились на снѣга своими отраженіями, какъ бы разсыпая алмазы и самоцвѣтные камни по сугробамъ... Пустыня свѣтилась и говорила.

«Ахъ, какъ далеко отъ людей! Какая недоступная, какая безпредѣльная даль!»

...Не скоро доходили въ эту пустыню вѣсти изъ населенныхъ мѣстъ, куда уѣхалъ Петръ. Только вѣтры доходили туда съ далекаго запада, но они не приносили ни одной новой мысли. Всякая новость или забывалась людьми, идущими въ эту землю раньше, чѣмъ они доѣхали до мѣста назначенія, или терялась по пути по частямъ и доходила до мѣста въ искаженномъ видѣ...

Дарья встрѣчала всѣ купеческія клади, всѣ транспорты, но никто изъ проводниковъ ничего не могъ сказать ей о мужѣ. Никто не встрѣчалъ его. Ямщики шли по прямому тракту, рѣдко сворачивая въ сторону съ пути, въ обходъ озеръ или для корма лошадей. Но они охотно разговаривали съ Дарьей, напрашивались къ ней въ юрту пить чай и всѣ смотрѣли на нее какими то жадными взорами. «Молодая женщина... вдова; — не вдова; живетъ одна, совсѣмъ одна... Какъ скучно въ дорогѣ безъ семьи, безъ жены, въ обществѣ лошадей, деревьевъ и камней!»

Проводники транспортовъ были рады поговорить съ нею. На прощаніе они успокаивали ее.

— Вернется онъ, вернется... Однако, вернется! Куда дѣвается?..

Они пожимали плечами и удивлялись упорству этой молодой женщины...

А. К.

(Окончаніе будетъ).

ВЪ ОДИНОЧЕСТВѢ.

(Изъ Колымскихъ очерковъ.)

«Сибирская Жизнь» №225, 16 октября 1899

(Продолженіе, см. № 222).

III.

Столь горячо ожидаемый Петръ не ѣхалъ домой съ озера на озеро, съ рѣчки на рѣчку, а лежалъ больной и искалѣченный въ страшной глуши, за р. Индигиркой, на дальнемъ озерѣ Битикель.

Огонь говорилъ Дарьѣ неправду въ долгіе зимніе вечера. Онъ льстилъ ей, повторяя ея мысли.

Выѣхавъ съ проводниками купеческаго транспорта, Петръ черезъ 4 мѣсяца добрался до Якутска, Какъ истаго дикаря его поразило невиданное дотолѣ многолюдство, удивили большіе дома, каменныя церкви. Сначала онъ боялся выходить изъ дома на улицу, но потомъ постепенно нѣсколько освоился съ необычнымъ для него шумомъ и движеніемъ городской жизни. Съ помощью знакомыхъ проводниковъ распродалъ онъ свои мѣха, купленныя имъ у чукчей на Анюѣ *) и накупилъ товаровъ. Осенью, когда окончилась ярмарка и укупорка купеческихъ товаровъ, предназначенныхъ для отправки въ Колымскъ, онъ отправился назадъ на востокъ, вмѣстѣ со знакомыми ямщиками. Они ѣхали тихо, часто дѣлали остановки; на р. Алданѣ жили цѣлыхъ двѣ недѣли. Они берегли лошадей и подвигались медленно съ такимъ разсчетомъ, чтобы прійти въ Колымскъ на пятый мѣсяцъ по выходѣ изъ Якутска.

*) Рѣка на тундрѣ, гдѣ бываетъ чукотская ярмарка ежегодно.

Перейдя хребетъ Тасъ Хаятахъ *), проводники остановились для корма своихъ лошадей. Сѣно у нихъ было заготовлено въ сторонѣ, въ 100 верстахъ къ сѣверу отъ трактовой дороги. Петръ сначала поѣхалъ съ ними, но, покормивъ лошадей дня три, онъ вдругъ затосковалъ; вспомнилъ жену, свой домъ на озерѣ Балаганнахъ и рѣшилъ не дожидаться проводниковъ, а ѣхать самому впередъ. Его лошади отдохнули и онъ уѣхалъ на трактовую дорогу.

*) Горы между р.р. Яной и Индигиркой.

Поднялась бѣшенная пурга и засыпала всѣ протоптанныя тропы. Все сравняла она однообразной бѣлой пеленой: всѣ озера стали похожими одно на другое, всѣ рощи, перелѣски, поляны — казались одинаковыми. Петръ заблудился и вмѣсто того, чтобы ѣхать на трактовую дорогу, все отдалялся отъ нея. Уже 3 ночи ночевалъ онъ на снѣгу! Нигдѣ не видать было юрты и слѣдовъ человѣка...

Припоминая потомъ свое несчастіе, Петръ самъ не отдавалъ себѣ отчета, какъ оно произошло. Онъ ѣхалъ впереди на вымѣненной имъ въ Верхоянскѣ лошади. Вдругъ эта лошадь задурила. Богъ знаетъ отчего, пришла въ бѣшенство и сбросила съ себя сѣдока. Прочія 3 лошади, связанныя одна съ другой поводьями, гуськомъ перескочили черезъ него: онъ получилъ ударъ копытомъ въ голову и потерялъ сознаніе.

Когда онъ очнулся, онъ увидѣлъ себя въ незнакомой, бѣдной юртѣ; одѣтыя въ шкуры люди окружали его. Онъ хотѣлъ встать, но не могъ пошевелить ни рукой, ни ногой: ноги и руки его были отморожены.

Лошади его, испуганныя и взмыленныя отъ бѣшеной скачки, прибѣжали къ юртѣ звѣропромышленника, проживающаго въ этой мѣстности, и остановились. Увидѣвъ навьюченныхъ лошадей, звѣропромышленникъ сообразилъ, что съ хозяиномъ этихъ лошадей случилось что то неладное, и поѣхалъ на собакахъ по слѣдамъ. Слѣдъ привелъ его къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ Петръ. Онъ все лежалъ безъ чувствъ; еще часъ и онъ бы окончательно замерзъ. Звѣропромышленникъ привезъ его въ свою юрту и заботливо ухаживалъ за нимъ, какъ за близкимъ человѣкомъ. Всякій человѣкъ близокъ другому въ безлюдной пустынѣ.

Пока Петръ поправился немного, такъ что могъ сообразить о своемъ положеніи, его товарищи, доставщики купеческой клади, накормивъ своихъ лошадей, ушли на востокъ и звѣропромышленникъ, разыскивавшій ихъ по просьбѣ Петра, не нашелъ ихъ тамъ, гдѣ они были. На томъ мѣстѣ были разгороженныя изгороди, остатки съѣденныхъ стоговъ, истоптанный снѣгъ и соръ...

Проводники шли медленно и купецъ, нетерпѣливо ожидавшій клади, послалъ имъ навстрѣчу, къ Алазейскимъ горамъ, оленьи нарты. На эти нарты перегрузили всю кладь, а проводники съ лошадьми воротились назадъ и не проходили мимо уединенной юрты на берегу озера Балаганнахъ и не разсказали Дарьѣ про Петра.

* * *

Петръ выздоравливалъ медленно. На ногахъ и рукахъ его появились раны, на лицѣ кровавая маска; пальцы на рукахъ и ногахъ отвалились... И онъ сталъ калѣкой и не могъ ходить.

Часто, сидя передъ пылающимъ камелькомъ, онъ смотрѣлъ на огонь и вспоминалъ родную землю, родное небо и жену. Огонь подслушивалъ его мысли и отвѣчалъ на нихъ рокочущимъ ворчаніемъ пламени.

— Жена забыла тебя; она ушла къ своимъ роднымъ; юрта, которую ты выстроилъ съ такою заботливостью, опустѣла и печально смотритъ на дорогу пустыми дырьями оконъ; труба ея не дымится, а засыпана снѣгомъ. Жена твоя ждетъ извѣстія о твоей смерти, чтобы выйти замужъ...

Онъ съ тоскою ждалъ проѣзжающихъ: купеческаго транспорта, или почты или какого нибудь подрядчика съ кладью, чтобы послать вѣсточку о себѣ своей женѣ. Здѣсь не было почтъ, правильныхъ, какъ въ остальномъ мірѣ. Три раза въ годъ казаки нарочные провозили почту, но они ѣхали быстро, не сворачивая въ сторону. Никто не заглядывалъ въ эту глушь въ 150 верстахъ отъ пустыннаго Колымскаго тракта, гдѣ горсть жителей разбросана на огромномъ пространствѣ. Звѣропромышленникъ жилъ въ сторонѣ отъ Якутскаго наслега, расположеннаго по Индигиркѣ, и никто не заглядывалъ къ нему; изрѣдка онъ ѣздилъ въ этотъ наслегъ и обмѣнивалъ пушнину на товары.

По просьбѣ Петра онъ ѣздилъ разыскивать проѣзжихъ и всегда возвращался съ печальнымъ извѣстіемъ, что никого нѣтъ.

— Теперь они не кормятъ лошадей въ этой сторонѣ, а за рѣкою... Что дѣлать, потерпи.

Звѣропромышленникъ хитрилъ. Онъ желалъ, чтобы Петръ жилъ у него возможно дольше. Несчастіе Петра было счастіемъ для убогой, привыкшей къ лишеніямъ и суровой жизни, семьи звѣропромышленника. Она пользовалась отъ своего невольнаго гостя чаемъ и табакомъ. Курить и пить чай было высшимъ наслажденіемъ для бѣдныхъ звѣролововъ, имѣть каждый день чай, который стоилъ у нихъ рубля 3 кирпичъ, было для нихъ счастіемъ, и они стали привыкать къ этому удовольствію, о которомъ раньше лишь мечтали. Прежде они часто сидѣли безъ чаю и курили, за неимѣніемъ табаку, старыя деревянныя трубки, изрѣзанныя на мелкіе кусочки. Иногда Петръ давалъ имъ подарки: ситцу и дабы на рубахи, платки... А раньше они ходили въ однихъ шкурахъ, безъ рубахъ. У него былъ порохъ и свинецъ и онъ снабжалъ ими звѣропромышленника за то, что тотъ содержалъ его.

Семья звѣропромышленника благословляла тотъ часъ, въ который дикой лошади, вымѣнянной въ Верхоянскѣ, вздумалось сбросить съ сѣдла и потоптать этого добраго человѣка. Она привыкла къ нему и полюбила его и старалась какъ можно подольше задержать его у себя. Эгоизмъ звѣропромышленниковъ былъ сильнѣе состраданія къ Петру.

Уже 1½ года лежалъ онъ, а все не чувствовалъ себя въ силахъ двинуться въ путь. Иногда ему казалось, что ему лучше остаться здѣсь на чужой сторонѣ, чѣмъ пріѣхать домой безпомощнымъ калѣкою. Уѣзжая, онъ обѣщалъ вернуться богатымъ, чуть ли не купцомъ, а вернется калѣкою. Будетъ ли жена любить его больного, неспособнаго къ труду?

Огонь комелька вторилъ этимъ мыслямъ, треща по полѣньямъ и сыпля искрами по шестку...

Иногда, наоборотъ, ему казалось, что жена будетъ любить его больного и страдающаго больше, чѣмъ любила здороваго. Подъ вліяніемъ этой мысли онъ оживалъ и собирался уѣзжать и ожидалъ лишь попутчиковъ, проводниковъ купеческой клади.

Весною онъ съ тоскою смотрѣлъ на оживающую природу; слѣдилъ за полетомъ птицъ, гусей, лебедей въ небѣ. Эти птицы летѣли на сѣверо-востокъ, на привольные берега Колымы. Ему становилось грустно до слезъ и онъ пѣлъ то, что думалъ.

«Я смотрю на лебедей въ небѣ,

И думаю, что я самъ полетѣлъ бы съ ними;

Полетѣлъ бы, если бы у меня были крылья.

Я сѣлъ бы на коня, если бы у меня были силы!

Черезъ недѣлю птицы пролетятъ надъ моимъ озеромъ;

Пролетятъ надъ моею юртой,

А меня не будетъ тамъ!..»

А. К.

 

(Окончаніе будетъ)

ВЪ ОДИНОЧЕСТВѢ.

(Изъ Колымскихъ очерковъ.)

«Сибирская Жизнь» №229, 21 октября 1899

(Окончаніе, см. № 225).

IV.

— Уйми же свою собаку, Дарья!

Эти слова раздались подъ ледянымъ окномъ юрты и заставили Дарью вздрогнуть. Она сидѣла, задумавшись, у огня и какъ бы спала съ закрытыми глазами. Огонь рисовалъ своими мелькающими, обвивающимися вокругъ полѣньевъ, языками разные смѣняющіе другъ друга узоры, картины; въ нихъ какъ бы рисовалась ея прошлая жизнь...

Она слышала лай собаки на дворѣ и думала, что собака лаетъ на волковъ. Изъ забытья ее вывелъ знакомый голосъ подъ окномъ. Какъ она задумалась такъ, что не слышала топота лошади на озерѣ и скрипа снѣга подъ окномъ.

Она поспѣшно выбѣжала на дворъ. У оконъ юрты стояла бѣлая лошадь; на лошади сидѣла женщина въ оленьей одеждѣ, въ ошейникѣ изъ черныхъ бѣличьихъ хвостовъ и въ мохнатой лисьей шапкѣ.

Дарья встрѣтила гостью съ распростертыми объятіями, помогла ей сойти съ коня, ввела въ юрту и раздѣла. Давно уже никто не заѣзжалъ къ ней и ей какъ то жутко было слышать человѣческій голосъ.

— Говори; разсказывай какъ живешь здѣсь; одна, все одна... Какъ тебѣ не страшно и не скучно жить такъ, какъ живутъ только одни прокаженные?..

Такъ болтала пріѣзжая, разогрѣвая руки у камина, и оглядывая юрту съ мелочнымъ женскимъ любопытствомъ.

Это была подруга Дарьи. По дорогѣ она заѣхала провѣдать ее. Она ѣдетъ въ городъ взять у купцовъ кое-чего въ долгъ. Раньше все мужъ ѣздилъ, — теперь онъ захворалъ и пришлось ей ѣхать самой, въ такой холодъ... Что подѣлаешь? Нужда...

Она щебетала, бѣгала по юртѣ, смѣялась, разсказывала новости. Это была очень живая женщина.

— Я тебѣ скажу важную для тебя новость, говорила она, помогая хозяйкѣ чистить рыбу на ужинъ. Князь Багилей дѣлалъ собраніе. Моего мужа звали, да онъ не пошелъ. Все толковали о тебѣ на собраніи. Они хотятъ отобрать у тебя лошадь и коровъ и отдать брату твоего мужа. Они, видишь, думаютъ, что Петръ умеръ. Если возьмутъ лошадь и скотъ, какъ будешь жить здѣсь одна? Поневолѣ пойдешь къ тестю. А можетъ пойдешь къ князю Багилею?

Гостья лукаво посмотрѣла на подругу.

— Старуха его хвораетъ; должно быть скоро умретъ. Видно ему сильно хочется тебя взять къ себѣ: онъ любитъ молодыхъ вдовъ. А можетъ быть женится на тебѣ... если правда, что Петръ умеръ.. Хорошо тебѣ будетъ у князя. А если и вернется Петръ, то онъ не будетъ сердиться на тебя. Развѣ можно оставлять жену на такое долгое время... Самъ виноватъ. Ты все ждешь его?

— Жду. Пусть отымутъ все, пусть! Не пойду я къ князю. Будетъ ему обижать вдовъ и сиротъ, отвѣтила Дарья, вспыхнувъ.

Негодованіе поднялось въ ней. Этотъ хитрый человѣкъ все подбирается къ ней; все не даетъ ей покоя. Онъ уже считаетъ ее вдовой. Она покажетъ этому хитрецу, что она не вдова еще, что она умѣетъ быть вѣрной женой!.. И зачѣмъ подруга совѣтуетъ ей сдаться князю? Неужели всѣ поступаютъ такъ?..

Подруги болтали при каминѣ до тѣхъ поръ, пока не выбились изъ силъ.

Переночевавъ, гостья уѣхала дальше и обѣщала на обратномъ пути вновь заночевать у нея.

* * *

Оставшись одна, Дарья задумалась.

Горькая же участь вдовы у якутовъ! Родственники норовятъ отнять отъ нея имущество; каждый богачъ норовитъ сдѣлать изъ нея даровую работницу, и рабыню, и начальство, грозное русское начальство, не вникаетъ въ это. Некому защитить вдову отъ притѣсненій сильныхъ и неправедныхъ людей! Она еще не вдова, а очутилась въ такомъ положеніи какъ вдова. Неужели и ей придется подчиниться князю Багилею? Всѣ подчинялись ему, но она не подчинится. То, что другіе считаютъ правильнымъ, она считаетъ неправильнымъ. Они считаютъ правильнымъ то, къ чему привыкли, а она не хочетъ привыкать къ этому...

И эта молодая женщина рѣшилась бороться со всѣмъ, что она считала несправедливымъ: съ княземъ Багилеемъ, который желалъ сдѣлать ее любовницей, съ родственниками мужа, которые хотѣли сдѣлать ее даровой работницей, и съ этой скучной тоскливой жизнью въ одиночествѣ, съ вѣчной боязнью за свою самостоятельность, съ напраснымъ ожиданіемъ конца своихъ мученій.

Но какъ одной безъ союзниковъ, безъ участія другихъ бороться со всѣмъ этимъ? Она могла побѣдить всѣхъ своихъ враговъ только однимъ путемъ — перестать существовать. И она рѣшилась умереть. Она умретъ въ сладкомъ томительномъ ожиданіи мужа, въ упоеніи надежды на близкое свиданіе съ нимъ; умретъ свободной, а не рабыней князя, угнетателя вдовъ и сиротъ!..

Мысль эта понравилась ей и завладѣла ею всецѣло. Она приняла ее безъ всякихъ колебаній и размышленій. Если бы она обдумала все хорошо, то ей захотѣлось бы жить и она въ мысляхъ помирилась бы съ долей невольницы Багилея и потомъ сдалась бы ему. Она не отдавала себѣ отчета въ томъ, что она хочетъ сдѣлать, и занялась обычными хозяйственными дѣлами, до вечера.

Сѣрый зимній день кончился скоро. По угламъ юрты сгущались тѣни и понемногу подвигались изъ угловъ на средину; казалось, темныя, безформенныя чудовища протягивали длинныя руки къ льдинамъ, вставленнымъ въ окна; а грани и неровности льдинъ свѣтились уже огнями догорающей зари.

Дарья растопила каминъ. Ей хотѣлось узнать, что скажетъ ей огонь.

Огонь трещалъ, обвивая полѣнья краснымъ волнующимся пламенемъ и сыпля искрами по шестку; огненные языки наполняли мрачную юрту свѣтомъ и шумомъ. Огонь повторялъ то, что она думала по отъѣздѣ подруги.

— Не сдавайся хитрому князю. Покажи ему, что ты не похожа на другихъ, что ты умѣешь любить и ждать. Ты умрешь, но не погибнешь. Ты уйдешь туда далеко, откуда приходятъ заря и солнце, въ невѣдомые края, гдѣ звѣзды блещутъ ярче, снѣга серебрятся нѣжнѣе и огни сіянія горятъ пламеннѣе.

Выслушавъ все, что говорилъ ей огонь, Дарья пошла узнать, что ей скажутъ заря, звѣзды, луна и небо, на которыя она такъ привыкла смотрѣть, гадая о мужѣ, въ скучные зимніе вечера. Она одѣла лучшія одежды свои, какъ будто бы выходила встрѣчать мужа. Она встрѣтитъ и увидитъ его въ мысляхъ.

Хорошо было на озерѣ Балаганнахъ въ этотъ ясный вечеръ. Заря догорала. Ея потухающіе края походили на отраженія гаснущаго пламени на гладкой поверхности озера. Луна поднималась изъ-за лѣса, залегающаго синей полосой между озеромъ и небомъ, она сыпала серебряныя искры на бѣлые снѣга; звѣзды выступали на темной синевѣ, точно чьи-то безчисленныя ясныя очи открывались надъ землей и любовались съ высоты нарядной пустыней...

Пустыня свѣтилась и говорила. Она говорила молодой якуткѣ, что лучше умереть подъ свѣтомъ луны, подъ ласковымъ блескомъ звѣздъ, этихъ ясныхъ глазъ ночи, чѣмъ жить и видѣть постоянно грубое самодовольное лицо князя Багилея, его жадные глаза.

Она сѣла на холмъ, гдѣ всегда сиживала лѣтомъ, и глянула въ ту сторону, откуда ждала мужа; тамъ на небосклонѣ горѣла одна большая звѣзда. Она была самая близкая къ землѣ и отливала разными огнями: то краснымъ, то зеленымъ, то синеватымъ. Это была ея любимая звѣзда. Ея мерцанья напоминали молодой женщинѣ зимнія долгія ночи, проведенныя въ одиночествѣ въ юртѣ; лѣтнія, свѣтлыя ночи, когда она томимая тоской и безсонницей, блуждала по зеленымъ берегамъ озера; всю ея жизнь недолгую, простую несложную, проведенную между хотономъ и юртой, — между рыбнымъ озеромъ и сѣнокосомъ, въ простыхъ хозяйственныхъ занятіяхъ, безъ развлеченій, — жизнь изъ года въ годъ одинаковую...

Сначала ей было холодно, но потомъ стало тепло и захотѣлось спать. Глаза ея слипались, но она все не спускала ихъ съ большой звѣзды, точно въ этой звѣздѣ заключалось все самое дорогое для нея... Вдругъ снѣгъ заскрипѣлъ подъ чьими-то шагами. Къ ней подошелъ кто-то — большой и темный, и сѣлъ съ нею рядомъ и обнялъ ее... Онъ зажегъ огонекъ и освѣтилъ ее, а лицо его осталось темнымъ и нельзя было его разглядѣть... А снѣга вдругъ стали яркими, какъ бы загорѣлись пламенемъ; луна и звѣзды, казалось, наклонились къ землѣ, а земля поднималась къ нимъ и она сама поднималась тоже вверхъ, неслась навстрѣчу чему-то невѣдомому, ни разу не испытанному въ жизни... Она отдалась во власть сладкому чувству ожиданія и заснула..

Когда Дарья проснулась, въ юртѣ ярко пылалъ каминъ. Она лежала на своей постели. Около нея стояли люди, все мужчины, среди нихъ былъ князь Багилей. Онъ смотрѣлъ на нее жаднымъ и гнѣвнымъ взоромъ.

— Глупая баба. Если бы мы не заѣхали къ ней по пути, замерзла бы здѣсь. А я отвѣчай за нее передъ начальствомъ. Нѣтъ надо сдѣлать такъ, какъ рѣшило собраніе: лошадь и коровъ берите вы, какъ имущество покойнаго Петра, а бабу я беру къ себѣ; пусть себѣ живетъ, пока не найдется ей женихъ...

Такъ сказалъ князь Багилей.

— Сепъ *), отвѣтили люди, стоявшіе сзади князя.

*) Ладно.

Эти слова привели Дарью къ сознанію дѣйствительности. А что же ея сонъ, уносившій ее къ звѣздамъ? Она опять очутилась на землѣ, одинокая, безпомощная, въ когтяхъ всевластнаго князя. Она хотѣла бѣжать отъ него въ невѣдомыя края, а онъ стоитъ здѣсь и творитъ надъ нею судъ. Она хотѣла умереть, но и у смерти вырвалъ ее князь. Никуда нельзя укрыться отъ этого страшнаго человѣка!

И молодая якутка залилась слезами...

Но хитрый князь разсчиталъ правильно: чрезъ полгода пришло извѣстіе о смерти Петра; спустя три мѣсяца умерла его Багилея старуха... Дарья стала княгиней и смирился передъ нею князь Багилей и пересталъ обижать вдовъ и сиротъ...

А. К.

OCR: Аристарх Северин)