МЕРЗЛЫЙ КРАЙ.

«Всемiрный Путешественникъ», ноябрь 1877

I.

Новый типъ русскаго народа.

Восточная Сибирь, самая отдаленная отъ насъ и вмѣстѣ съ тѣмъ самая обширная часть русской земли. И въ этой далекой и обширной странѣ большинство населенія давно состоитъ изъ нашихъ соотечественниковъ — русскихъ переселенцевъ.

Уже судя по тѣмъ слухамъ, какіе успѣваютъ доходить до насъ объ этой далекой странѣ, можно догадаться, что жизнь въ ней не совсѣмъ обыкновенная. Не даромъ у великоруссовъ когда-то сложилась поговорка, что «Сибирь — золотое дно». «Тамъ живутъ», говоритъ другая русская пословица «мужики все богатые, они золото загребаютъ лопатами, а бабы соболей бьютъ ухватами». Какъ мы увидимъ, это говорится именно про Восточную Сибирь. Прежде всего посмотримъ, что же это за страна?

Восточная Сибирь, какъ извѣстно, примыкаетъ на сѣверѣ къ Ледовитому океану; на востокѣ она отдѣляется отъ Америки Тихимъ океаномъ и Охотскимъ моремъ, а на югѣ прилегаетъ къ Китаю. Если, при этомъ, считать границей ея на западѣ рѣку Енисей, то Восточная Сибирь будетъ занимать огромное пространство, раза въ три больше Западной Сибири и даже нѣсколько больше всей Европы.

Много имѣетъ особенностей эта обширная страна. Прежде всего, почти вся она состоитъ изъ весьма возвышенныхъ мѣстностей, изрѣзанныхъ долинами и горными хребтами, которые проходятъ почти черезъ всю Восточную Сибирь съ юга и до сѣверныхъ низменностей ея.

Какъ страна горная, возвышенная, Восточная Сибирь отличается и особенными богатствами природы. Такъ, почти всѣ ея горы содержатъ въ себѣ золото, серебро, мѣдь и другіе металлы, а также разные дорогіе камни.

Но отличительное богатство природы Восточной Сибири заключается въ дорогомъ пушномъ звѣрѣ. Учеными дознано, что чѣмъ восточнѣе лежитъ въ Сибири мѣстность и чѣмъ выше поднимается она надъ уровнемъ моря, тѣмъ гуще и темнѣе мѣхъ на тамошнемъ звѣрѣ. Такъ, въ горныхъ мѣстностяхъ Восточной Сибири соболь имѣетъ мѣхъ темный съ черной остью, а иногда и съ серебристымъ отливомъ; лисица водится также чернобурая; даже бѣлка имѣетъ тамъ мѣхъ темный, а не красный, какъ это бываетъ въ низменныхъ странахъ. Бобры, выдры, песцы, куницы и многіе другіе звѣри въ Восточной Сибири отличаются также особенно пушистыми и красивыми мѣхами.

Таковы отличительныя богатства природы этой холодной, горной страны.

Лѣтъ 200 — 250 тому назадъ, въ Восточной Сибири обитали одни только полудикіе народцы. Народцы эти были многочисленны и принадлежали къ разнымъ, иногда даже враждебными другъ другу, племенамъ: самоѣдовъ, остяковъ, якутовъ, бурятъ, тунгусовъ, и проч. Но не одинъ изъ этихъ народцевъ ни только не занимался хлѣбопашествомъ, но не умѣлъ пользоваться и горными произведенiями своей страны. Въ то время восточно-сибирскія горы и возвышенности покрыты были почти сплошь непроходимыми дремучими лѣсами, въ которыхъ и ютились въ несмѣтномъ количествѣ дорогіе пушные звѣри. Ловлею этихъ звѣрей преимущественно занимались восточно-сибирскіе народцы. Многіе изъ нихъ занимались при этомъ рыболовствомъ на сибирскихъ рѣкахъ, а нѣкоторые и скотоводствомъ. По склонамъ горъ и по долинамъ рѣкъ, непоросшимъ лѣсами, они гоняли стада рогатаго скота и табуны лошадей.

При этомъ всѣ сибиряки жили въ шалашахъ, или «юртахъ» и вели жизнь бродячую. Переходили зимою въ одно мѣсто, лѣтомъ — въ другое, весною и осенью — въ третье и т. д., смотря по тому, гдѣ имъ удобнѣе было ловить звѣрей и рыбу, или пасти свои стада. Не было, такимъ образомъ, въ Восточной Сибири ни селъ, ни городовъ. Никто тамъ не занимался ни хлѣбопашествомъ, ни ремеслами — и многія богатства этой обширной страны лежали нетронутыми. Только на югѣ Сибири, близъ Китая, нѣкоторыя племена занимались отчасти и земледѣліемъ, которому научились они отъ своихъ сосѣдей — китайцевъ. Эти народцы имѣли даже небольшіе городки и платили дань своимъ учителямъ — китайцамъ.

Въ это время Восточная Сибирь была даже совсѣмъ неизвѣстна русскимъ. Да и другіе европейскіе народы также ничего не знали о существованіи этой земли. Даже китайцамъ знакомы были только пограничныя съ ихъ землей сибирскія страны.

Какимъ же образомъ эта невѣдомая и чрезвычайно далекая и обширная страна заселена была русскими?

Около 300 лѣтъ тому назадъ, началось движеніе русскихъ на востокъ — именно въ Западную Сибирь. Вслѣдъ за покореніемъ этой страны Ермакомъ, поселилось въ ней много русскихъ, преимущественно бѣдняковъ крестьянъ, приходившихъ въ Западную Сибирь съ истощенныхъ московскихъ земель, какъ тогда говорили — «отъ скудости» — и съ нашихъ сѣверныхъ «холодныхъ и голодныхъ мѣстъ». Между этими переселенцами было много и новгородскихъ промышленниковъ, побывавшихъ на Бѣломъ морѣ, знавшихся тамъ съ иностранцами, вообще людей опытныхъ, ловкихъ и предпріимчивыхъ. Немало также поселилось въ Западной Сибири бездомныхъ крестьянъ, или батраковъ, которые назывались тогда «казаками». Приходя въ новопокоренную страну, казаки эти поступали большею частью въ тамошніе городки въ военную службу, почему назывались не просто «казаками», а служилыми.

До свѣдѣнія всѣхъ этихъ русскихъ людей, поселившихся въ Западной Сибири, на рѣкахъ Оби и Иртышѣ, стали доходить слухи о новыхъ земляхъ, лежащихъ далеко на востокъ отъ Западной Сибири, о богатствахъ этихъ земель дорогими пушными звѣрями и разными рудами. На эти слухи охочіе люди потянулись изъ Западной Сибири дальше, на востокъ, отыскивать, какъ они говорили, «новыя землицы».

Понятно, что нуждавшіеся собственно въ пахатной землѣ не пошли на эти слухи о соболяхъ и рудныхъ богатствахъ Восточной Сибири; люди, любившіе заниматься хлѣбопашествомъ, прочно осѣдали въ Западной Сибири, гдѣ не мало было простора и раздолья крестьянской сохѣ. На востокъ же пошли преимущественно промышленники и люди бездомные. Шли они, обыкновенно, за служилыми казаками, которыхъ сибирскіе воеводы стали посылать также на востокъ «провѣдать новыя землицы».

Велика была заслуга этихъ первыхъ покорителей и заселителей Восточной Сибири, хотя имена многихъ изъ нихъ остались неизвѣстными. Они не только первые покорили ее русскому имени, но и первые узнали и открыли ее для пользованія людей.

Изъ покорителей ближайшихъ къ Западной Сибири мѣстностей остались болѣе или менѣе извѣстными имена и подвиги только немногихъ казаковъ — именно Власьева, Мартынова, Бузы, Богра, Бекетова, Корытова и нѣкоторыхъ другихъ.

Велики были и труды, которые пришлось понести этимъ покорителямъ новыхъ невѣдомыхъ странъ. Какъ мы сказали выше, отыскивать «новыя землицы» отправлялись изъ Западной Сибири преимущественно казаки и промышленники, которыхъ тамъ, разумѣется, еще немного было въ то время. Поэтому и отправлялись они для завоеваній небольшими партіями человѣкъ въ 50, въ 100 и рѣдко въ 300, или болѣе. Шли они, какъ мы уже знаемъ, въ страну, совсѣмъ имъ невѣдомую, сами не зная, куда придутъ, и не зная, кого встрѣтятъ.... Запасшись, по обыкновенію русскаго человѣка, одними лишь сухарями, казаки часто вмѣстѣ съ промышленниками отправлялись въ путь, на востокъ.

Дорогами въ этой глухой странѣ служили имъ преимущественно большія сибирскія рѣки. Дойдя до такой рѣки, казаки принимались рубить плотъ или судно, а такъ какъ въ той глуши, въ какую заходили они, негдѣ было достать парусовъ, то нерѣдко приходилось казакамъ развѣшивать на мачтахъ своихъ судовъ, вмѣсто «тонкихъ бѣлыхъ» парусовъ, оленьи или медвѣжьи шкуры, а то такъ и собственные кафтаны съ казацкихъ плечъ....

На незнакомыхъ имъ рѣкахъ, суда ихъ, разумѣется, постоянно наталкивались на разныя препятствія или же совсѣмъ садились на мель. Тогда приходилось казакамъ или тянуть свое судно бичевою, или же пускаться на хитрости. Такъ, нерѣдко снимали они съ мачтъ свои нехитрые паруса и перепружали ими рѣку; отъ этого вода въ ней прибывала и судно благополучно сходило съ мели.... Еще труднѣе было идти казакамъ по сухому пути. Дорогъ въ Сибири не было, страна кругомъ неизвѣстная, — и вотъ, чтобы не заблудиться въ ней, казаки шли днемъ по солнцу, ночью — по звѣздамъ, а въ лѣсу должны были отмѣчать свой путь зарубками на деревьяхъ.... Въ зимнее же время, за отсутствіемъ дорогъ и лошадей, казаки обыкновенно подвязывали къ ногамъ лыжи и пускались на нихъ въ невѣдомый край по глубокимъ сугробамъ; припасы же свои клали на легкіе санки и везли ихъ на оленяхъ, а то такъ и на самихъ себѣ....

Разумѣется, при этомъ не мало приходилось имъ вытерпѣть нужды и горя. Сухари часто подходили къ концу, а новыхъ достать было негдѣ въ этой глухой странѣ, въ которой никто не сѣялъ хлѣба, да и людей-то часто ни души не встрѣчалось по дорогѣ. Вотъ какъ, напримѣръ, описывали свою «казацкую нужду» сами казаки въ своихъ донесеніяхъ: «Палъ снѣгъ великій, писали казаки, — и захватили морозы лютые, и бездорожица непроходимая и голодъ смертный... И тѣ наши купленные и кормленные конишки въ той бездорожицѣ пристали и перепропали, и брели нужную дорогу пѣши.... Испухли, оцынжали и позябли, а въ походѣ, государь, того нашего нужнаго терпѣнья было восемь недѣль»....

Но, не смотря на подобныя трудности и препятствія, казаки все-таки шли по невѣдомой странѣ съ невѣроятной быстротой.

Въ 1620 году, они открыли, подвигаясь изъ Западной Сибири на востокъ, первую великую рѣку Восточной Сибири — рѣку Енисей, протекавшую чрезъ всю Сибирь — съ юга на сѣверъ, въ Ледовитый океанъ. Покоривъ здѣсь нѣсколько бродячихъ племенъ — тунгусовъ, остяковъ, юкагировъ и проч., казаки пошли дальше.

Поднимаясь по притоку Енисея, по рѣкѣ Ангарѣ, они лѣтъ черезъ десять достигли уже огромнаго озера Байкала, вокругъ котораго обитало многочисленное племя бурятъ, или — какъ ихъ прозвали казаки — «братскихъ людей», занимавшихся, главнымъ образомъ, скотоводствомъ.

Около того же времени, т. е. спустя лѣтъ десять послѣ открытія Енисея, казаки встрѣтили уже вторую великую рѣку Восточной Сибири — Лену, теперь самую огромную рѣку въ Россіи, протекающую также почти чрезъ всю Сибирь — съ юга въ Ледовитый океанъ.

Въ 1632 году, казаки покорили обитавшее по этой рѣкѣ племя якутовъ и построили тутъ городокъ Якутскъ. Около 1640 года казаки добрались уже до самыхъ восточныхъ горъ Сибири, что называются нынѣ Становымъ хребтомъ. Съ вершинъ этихъ высокихъ горъ казаки увидѣли на востокѣ столько воды, что и конца ей не было; говорили они послѣ, что видѣли оттуда «большое море-окіанъ». Это было Охотское море, омывающее Сибирь съ востока, значитъ здѣсь былъ уже конецъ Сибири....

Такимъ образомъ, казаки въ какія нибудь 20 лѣтъ прошли вдоль всей Восточной Сибири, отъ р. Енисея до Охотскаго моря, покоривъ на разстояніи нѣсколькихъ тысячъ верстъ многія земли и многихъ сибирскихъ инородцевъ. Если мы вспомнимъ, при этомъ, съ какимъ трудомъ приходилось имъ идти по невѣдомой странѣ, то намъ покажутся, можетъ быть, невѣроятными ихъ быстрыя открытія и завоеванія въ Восточной Сибири. Что же помогло имъ совершить такое великое дѣло?

Собственно, покорить Сибирь было не такъ трудно, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ. Инородцы сибирскіе, уже по своей природѣ, были гораздо слабѣе русскихъ. Всѣ они низкорослы; неуклюжее туловище ихъ держалось на короткихъ ногахъ, изогнутыхъ, какъ говорится, колесомъ. Статный русскій казакъ казался передъ ними просто богатыремъ. При этомъ, сибиряки не знали другаго оружія кромѣ лука и стрѣлъ, и услыхавъ въ первый разъ выстрѣлъ изъ казацкаго ружья, они обыкновенно тотчасъ же покорялись. А тѣмъ временемъ казаки ставили маленькія крѣпостцы, по тогдашнему «городки», и заводили вокругъ ихъ настоящія поселенія, въ которыя приходили селиться охочіе пашенные люди. О такомъ поселеніи казаки отписывали, что оно «угоже и крѣпко и рыбно, и пашенка не велика есть, и гдѣ стоять и городу, и то мѣсто высоко — большая вода непоимаетъ». На зовъ этотъ откликалось иногда много охотниковъ. Такимъ образомъ, большая образованность русскихъ помогла имъ скоро и прочно укрѣпляться въ новопокоренной странѣ.

Несравненно труднѣе было казакамъ преодолѣть тѣ великія препятствія, которыя, какъ мы видѣли, почти на каждомъ шагу воздвигала имъ суровая и дикая природа Восточной Сибири. Что же помогло казакамъ преодолѣть самую природу?

Мы уже знаемъ, что русскій человѣкъ долженъ былъ встрѣтить въ Восточной Сибири много необыкновеннаго, новаго для себя и много еще невиданныхъ имъ богатствъ. Прежде всего казаки встрѣтили тамъ безконечныя пространства никѣмъ незанятой земли и непочатые дремучіе лѣса, въ которыхъ водилось безчисленное множество дорогихъ, невиданныхъ ими звѣрей; въ горахъ находили слѣды разныхъ рудъ и дорогихъ камней, а въ рѣкахъ — несмѣтное количество разной рыбы. Самые люди Восточной Сибири не менѣе должны были удивлять нашихъ простодушныхъ казаковъ. Низкорослые, неуклюжіе сибиряки, одѣтые большею частью въ мѣховыя шубы шерстью вверхъ, имѣли лица изкрасна смуглыя, а южнѣе — желтыя, косопрорѣзанные глаза, черные какъ угли, скулы выдавшіяся, губы толстыя, и лишь на макушкахъ бритыхъ головъ — длинныя косицы черныхъ какъ смоль волосъ. Все это, вмѣстѣ взятое, невольно казалось нашимъ землеискателямъ необыкновеннымъ, неслыханнымъ, и недаромъ въ старинныхъ сибирскихъ записяхъ говорится, что казаки называли все видѣнное ими въ Восточной Сибири — «диковинами» и «диковищами»...

При этомъ, какъ мы упомянули выше, казаки наши шли отыскивать богатства сибирскія большей частью по слухамъ. А человѣкъ, въ особенности темный, неграмотный, всегда преувеличиваетъ то, чего онъ еще не успѣлъ увидать собственными глазами, но о чемъ уже слышалъ кое-что отъ другихъ. Прослышатъ казаки, напримѣръ, о новой странѣ пушныхъ звѣрей, и вотъ они уже ожидаютъ встрѣтить тамъ такія мѣста, гдѣ бродятъ цѣлыя стада этихъ соболей, бобровъ и лисицъ; замѣтятъ на сибирскомъ дикарѣ какое нибудь украшеніе, сдѣланное изъ золота или серебра, — и нашимъ казакамъ представлялись уже цѣлыя горы серебра или золота, стоящія гдѣ нибудь поблизости въ этой невѣдомой странѣ.

Эти надежды вдругъ встрѣтиться въ невѣдомой землѣ съ неизвѣданными богатствами и это любопытство, затронутое въ казакахъ и промышленникахъ новою страною — все это и побуждало ихъ идти скорѣе по невѣдомой странѣ и при этомъ терпѣливо выносить всяческія невзгоды и лишенія, предъ которыми, можетъ быть, остановился бы нынѣшній многознающій человѣкъ.

Всего больше пришлось казакамъ положить этихъ трудовъ при открытіи сѣверныхъ странъ Восточной Сибири. Достигнувъ крайняго восточнаго предѣла Сибири — Тихаго океана, они стали отправляться изъ Якутска отыскивать «новыя землицы» на сѣверъ, внизъ по рѣкѣ Ленѣ. Тутъ пришлось пройти имъ по невѣдомымъ землямъ еще не одну тысячу верстъ. Изъ этихъ сѣверныхъ землеискателей въ особенности прославились казаки: Стадухинъ, Булдаковъ и нѣкоторые другіе.

Въ половинѣ XVII столѣтія казаки и промышленники добрались уже до береговъ Ледовитаго океана и открыли на сѣверѣ много новыхъ рѣкъ, впадающихъ въ этотъ океанъ, много новыхъ народцевъ и новыя пушныя богатства.

Но на холодномъ и непріютномъ сѣверѣ казакамъ, кромѣ уже знакомой имъ «казацкой нужи», пришлось встрѣтить еще неиспытанныя трудности. Шли они на сѣверъ большею частью по рѣкамъ, и какъ плыли по нимъ на рѣчныхъ судахъ, такъ на этихъ же самыхъ судахъ выходили и въ Ледовитый океанъ, стараясь обогнуть моремъ землю и отыскать новую страну. А холодное сѣверное море часто затирало казацкія суда огромными льдинами и держало ихъ такъ по нѣскольку недѣль.... Земля, такимъ образомъ, терялась изъ виду. А такъ какъ съ казаками не было никакихъ инструментовъ для опредѣленія странъ свѣта, то нерѣдко приходилось имъ на морѣ сходить съ своихъ судовъ и отыскивать землю пѣшкомъ, пробираясь по морскимъ льдинамъ.... Такъ они блуждали по океану иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ, до тѣхъ поръ, пока море само не прибивало ихъ къ какому нибудь берегу.

При этомъ-то казакамъ и удавалось дѣлать чрезвычайно важныя открытія: то они наталкивались на новую рѣку, то приходили въ новую, до того никому неизвѣстную, страну. Въ особенности важныя открытія на сѣверѣ выпали на долю казаковъ Дежнева, Атласова и Морозко. Скитаясь по Ледовитому океану, по казацкому обыкновенію, на рѣчномъ суднѣ, Дежневъ въ половинѣ XVII столѣтія добрался до самой большой сѣверо-восточной оконечности Сибири — до Большаго или Чукотскаго Носа. При этомъ, судно его, затертое льдами, пронесло морскимъ теченіемъ мимо этого Носа, по проливу, отдѣляющему Сибирь отъ Америки. Дежневъ, хотя и донесъ объ этомъ случаѣ, но онъ не зналъ все-таки, какое важное открытіе сдѣлалъ онъ. Дѣло въ томъ, что на сѣверѣ материкъ американскій близко подходитъ къ Сибири, и послѣ Дежнева многіе ученые старались узнать, дѣйствительно ли Сибирь отдѣляется въ этомъ мѣстѣ отъ Америки проливомъ, или же оба эти материка соединяются тутъ полосою земли, т. е. перешейкомъ. И только спустя 80 лѣтъ послѣ Дежнева, одному ученому — Берингу, удалось на дѣлѣ провѣрить открытіе Дежнева, хотя пройти этотъ проливъ Берингу не удалось такъ благополучно, какъ прошелъ его Дежневъ.

Въ 1697 году, другой казакъ — Атласовъ, при содѣйствіи Морозко, открылъ и покорилъ также на крайнемъ сѣверо-востокѣ Сибири огромный полуостровъ — Камчатку, знаменитую теперь по особенному обилію самыхъ дорогихъ пушныхъ звѣрей.

Но заслуга всѣхъ этихъ землеискателей состояла не только въ томъ, что они первые покорили восточно-сибирскія страны и первые заселяли ихъ и открывали для пользованія русскому человѣку; но эти же самые землеискатели впервые познакомили и всѣхъ образованныхъ европейцевъ съ природою и жителями Восточной Сибири. Эта новая, необыкновенная для русскаго человѣка страна, ея «диковины и диковища» возбуждали такое любопытство въ нашихъ простыхъ казакахъ и промышленникахъ, что они изъ людей темныхъ и неграмотныхъ, какъ бы невольно обращались въ любознательныхъ, умѣющихъ цѣнить знаніе. Забредя въ какую нибудь новую, до того времени никѣмъ невѣдомую страну, казаки наши, какъ настоящіе ученые, принимались старательно развѣдывать, гдѣ какая рѣка течетъ, куда она пошла, въ какое море устьемъ впала, какой народъ живетъ на ней, чѣмъ занимается и т. д. Мало того, отъискивали въ странѣ разныя руды и дорогіе камни; съискивали даже, какъ говорили казаки, «полезныя травы» и «преузорочныхъ птицъ». Если находился грамотный между казаками, то онъ, обыкновенно, составлялъ запись всему видѣнному, а за неимѣніемъ бумаги, приходилось имъ часто писать на березовой корѣ.... Этими казацкими записями долго пользовались для ознакомленія съ Восточной Сибирью даже европейскіе ученые.

Таковы были первые заселители Восточной Сибири, предки нынѣшнихъ русскихъ обитателей ея.

Къ концу XVII столѣтія, казаки и промышленники весьма успѣшно исходили уже весь сѣверъ и сѣверо-востокъ Сибири, пройдя такимъ образомъ въ какія нибудь 80 лѣтъ около 10 тысячъ верстъ по Восточно-Сибирской странѣ. Только на югѣ Сибири казаки наши встрѣтили непреодолимыя препятствія, которыя заставили ихъ отказаться отъ покоренія этого края.

Въ половинѣ XVII столѣтія, въ то самое время, какъ одна часть казаковъ покоряла земли на сѣверѣ Сибири, въ Якутскѣ прошелъ слухъ о богатствахъ новой рѣки — Амура, протекавшей на югѣ Сибири. Первымъ на этотъ слухъ отправленъ былъ на Амуръ казакъ Василій Поярковъ. Съ величайшимъ трудомъ достигъ онъ съ товарищами далекаго Амурскаго края. Приходилось имъ идти туда зимою на лыжахъ черезъ высокія горы сибирскія, а лѣтомъ на судахъ — противъ быстраго теченія горныхъ и порожистыхъ рѣкъ Восточной Сибири.

Добравшись такимъ образомъ до Амура, Поярковъ все-таки не могъ покорить тамъ ни одного народца, такъ какъ во время далекаго и чрезвычайно труднаго похода потерялъ бòльшую часть своихъ товарищей. Онъ успѣлъ только открыть тамъ нѣсколько новыхъ народцевъ — дауровъ, дучеровъ, гиляковъ и др. Нашелъ также въ этой странѣ новыя пушныя богатства и ознакомился съ самою рѣкой Амуромъ. Амуръ течетъ уже не какъ другія сибирскія рѣки, — не на сѣверъ въ Ледовитый океанъ, а на востокъ — въ Охотское море. Поярковъ прошелъ всю рѣку Амуръ, выплылъ весною въ холодное, покрытое плавающими льдинами, Охотское море, и, еле волоча ноги отъ испытанныхъ на этомъ морѣ трудностей и лишеній, возвратился съ немногими товарищами въ Якутскъ.

Главная заслуга Пояркова состояла въ томъ, что онъ первый проложилъ дорогу русскимъ на Амуръ. Ближе же ознакомиться съ этимъ краемъ удалось другому человѣку, промышленнику Ерофею Хабарову, отправившемуся на Амуръ во главѣ казаковъ, спустя три года послѣ похода Пояркова.

Хабаровъ развѣдалъ, что на Амурѣ и климатъ теплѣе, чѣмъ въ остальной Сибири, и земля тамъ плодороднѣе и лѣса богаче разнымъ деревомъ, — словомъ, убѣдился, что Амурскій край не только богатъ пушнымъ звѣремъ, но и представляетъ много удобствъ для занятія хлѣбопашествомъ. Понявъ всѣ выгоды отъ пріобрѣтенія этого земледѣльческаго края, Хабаровъ вознамѣрился покорить его. Но онъ встрѣтилъ тамъ, между бродячими народцами, осѣдлыхъ жителей, уже нѣсколько образованныхъ. Это были дауры, которые занимались земледѣліемъ, имѣли пашни и жили въ укрѣпленныхъ городкахъ. Въ городкахъ этихъ стояли уже не шалаши сибирскихъ дикарей, а настоящіе деревянные дома съ большими окнами, завѣшанными вмѣсто стеколъ бумажными зелеными листами. Наконецъ, кромѣ дауровъ, Хабаровъ встрѣтилъ на Амурѣ еще новыхъ людей, какъ доносилъ онъ «богдойскихъ», т. е. китайскихъ мужиковъ, одѣтыхъ въ камчатное платье и въ собольи «малахаи». Это были манчжуры. Хабарову удалось также узнать, что дауры и манчжуры платятъ дань Китаю и находятся подъ защитой богатаго и сильнаго китайскаго богдыхана.

Понятно, что казакамъ нашимъ было уже не такъ легко покорить Амуръ, какъ легко покоряли они всѣ остальныя страны Восточной Сибири, заселенныя одними дикарями.

Въ началѣ Хабаровъ нашелъ встрѣченные имъ городки опустѣвшими, такъ какъ всѣ жители ихъ куда-то скрылись. Но вскорѣ появились многочисленныя толпы дауровъ, и Хабаровъ писалъ въ Якутскъ, что «дауры хотѣли давомъ задавить» казаковъ. А казаковъ дѣйствительно можно было «задавить», такъ какъ ихъ съ Хабаровымъ было всего 150 человѣкъ....

Пришлось казакамъ вести на Амурѣ уже постоянную войну съ даурами и осаждать городки ихъ. «Городокъ зажегъ и дымъ пустилъ», писалъ о своихъ осадныхъ дѣйствіяхъ самъ Хабаровъ. «Мужиковъ съ улусы сбили и юрты съ конца зажгли и мы ихъ въ пень рубили». Но каково было удивленіе нашихъ храбрыхъ казаковъ, когда ихъ самихъ стали осаждать въ одномъ построенномъ ими городкѣ Албазинѣ, къ которому подступили толпы манчжуръ съ разными «приступными мудростями», т.е. съ осадными орудіями, и вдобавокъ — съ «огненнымъ боемъ», т. е. съ пушками и другими огнестрѣльными орудіями. Все это для казаковъ было ново въ Сибири и они никакъ не ожидали встрѣтить тамъ уже образованныхъ жителей, знакомыхъ съ употребленіемъ пороха.

Только неопытность манчжуръ въ военномъ дѣлѣ помогла казакамъ справиться съ ними. «Старый опытовщикъ Ярко Павловъ сынъ Хабаровъ», какъ его называли тогда, получивъ изъ Якутска подкрѣпленіе людьми, прошелъ весь Амуръ и взялъ всѣ городки. Послѣ этого китайскій богдыханъ велѣлъ всѣмъ подвластнымъ ему народцамъ уйдти съ Амура въ Китай, такъ что казакамь не съ кого было получать ни дани, ни содержанія себѣ.

Шесть лѣтъ провелъ Хабаровъ на Амурѣ и все-таки ничего не добился. Русскихъ переселенцевъ вообще въ Восточную Сибирь шло мало, а въ самый отдаленный Амурскій край — еще меньше; инородцы же, какъ мы видѣли, скрылись въ Китай.

На мѣсто Хабарова посланъ былъ на Амуръ воевода Степановъ. Засѣлъ онъ съ горстью казаковъ въ одномъ городкѣ, и подступило къ нему войско китайское, говорятъ, человѣкъ тысячъ въ десять... Не могли тутъ казаки одолѣть китайцевъ и всѣ погибли.

Съ 1689 года Амуръ опять надолго перешелъ къ китайцамъ Можетъ быть, казакамъ нашимъ удалось бы покорить Амуръ, если бы тогда же пошли за ними переселенцы — хлѣбопашцы, которые бы могли упрочить ихъ успѣхъ на Амурѣ, заселивъ завоеванныя ими страны, и, вдобавокъ, обезпечить казаковъ относительно полученія содержанія. Но наши переселенцы въ Восточной Сибири, къ сожалѣнію, въ то время мало думали о земледѣліи, и Амурскій край, какъ страна преимущественно земледѣльческая, немногихъ изъ нихъ привлекалъ къ себѣ. Какъ мы уже знаемъ, въ Восточную Сибирь шли тогда преимущественно люди промышленные да казаки, т. е. совсѣмъ уже бездомные, гулящіе люди. Поэтому немудрено, что всѣ они, гораздо больше чѣмъ о пашняхъ и лугахъ, хлопотали о бобрахъ, лисицахъ и соболяхъ, да о самоцвѣтныхъ камняхъ и дорогихъ рудахъ, что и можно было найти въ избыткѣ во всей Сибири, не заходя такъ далеко, какъ Амурскій край. Къ тому же обзаводиться въ Сибири пашнями и лугами въ то время было не легко. Для этого приходилось расчищать землю изъ подъ дремучихъ лѣсовъ, или осушать болота, такъ какъ болѣе удобныя мѣста были уже заняты коренными жителями Сибири — инородцами, между которыми наши немногочисленные переселенцы и селились, гдѣ пришлось. Поэтому, даже крестьяне наши, коренные хлѣбопашцы, часто отбивались тамъ отъ земледѣлія и предпочитали заниматься звѣроловствомъ, рыбною ловлею или съискиваніемъ рудъ. Ходили они промышлять этимъ и въ одиночку, и большими артелями, иногда всею деревней, подъ предводительствомъ выборныхъ старшинъ, или передовщиковъ. Промыслы эти, конечно, не требовали отъ нихъ особенно сложныхъ приготовленій, а главное, доставляли постоянный, вѣрный и огромный заработокъ.

Правда, золотыя и серебряныя руды открыты только въ нынѣшнемъ столѣтіи почти во всѣхъ горахъ Восточной Сибири; за то пушные звѣри всегда были тамъ на виду. А мы знаемъ уже, что въ В. Сибири водятся самые дорогіе звѣри. Напримѣръ, тамошніе соболи стóятъ на мѣстѣ по нынѣшней цѣнѣ, отъ 30 до 80 р. за пару; а одна шкурка чернобурой лисицы стóитъ тамъ рублей 70. Почти также дороги и тамошніе бобры, выдры, песцы и пр. А сколько водилось всѣхъ этихъ звѣрей въ В. Сибири, можно видѣть уже изъ того обстоятельства, что еще въ прошломъ столѣтіи соболи забѣгали на улицы Якутска, и жители били ихъ подлѣ своихъ воротъ палками.... Оттуда и сложилась поговорка, что въ Сибири «бабы соболей бьютъ ухватами». Дѣйствительно, набить въ тайгѣ въ продолженіи зимы штукъ 50 или 40 однихъ соболей, кромѣ другихъ цѣнныхъ звѣрей, считалось у нашихъ переселенцевъ самымъ обыкновеннымъ дѣломъ. Еще прибыльнѣе была торговля мѣхомъ съ сибирскими инородцами. Простодушные дикари сибирскіе, живя совмѣстно съ нашими переселенцами, скоро сближались съ ними, заводили съ казаками промышленниками торговыя сношенія и, не зная дѣйствительной цѣнности сибирскихъ мѣховъ, часто давали имъ за какой нибудь мѣдный котелъ столько соболей, сколько ихъ могло умѣститься въ этомъ котлѣ.... Такъ что на плечахъ инаго казака надѣта была соболья шуба, а на головѣ красовалась шапка изъ камчатскихъ бобровъ. Нѣкоторые даже лыжи свои, на которыхъ гонялись по тайгѣ за звѣремъ, подбивали дорогимъ собольимъ мѣхомъ.

Понятно, что при такихъ условіяхъ, благодатный Амурскій край не могъ соблазнить нашихъ переселенцевъ никакими качествами своей почвы, или климата.

Легкая и вѣрная нажива скорѣе могла завлечь нашихъ переселенцевъ на непріятный и холодный сѣверъ Сибири, на низовья Енисея и Лены. Тамъ, въ глуши сѣверныхъ лѣсовъ и тундръ, были еще непочатые уголки съ пушными звѣрями. И вотъ, бывало, пойдутъ туда служилые казаки покорять какихъ нибудь инородцевъ, а съ ними вмѣстѣ просятся туда же и промышленники и даже крестьяне, уже успѣвшіе обзавестись пашнями и хозяйствомъ. Бросивъ все это, они дѣйствительно отправлялись за казаками и поселялись навсегда гдѣ нибудь на тундрѣ, между сѣверными инородцами, заводили тамъ деревни, начинали промышлять звѣроловствомъ, рыбною ловлею, или торговлею, а о хлѣбопашествѣ совсѣмъ забывали.

Но усердное нещадное истребленіе пушныхъ звѣрей — въ концѣ концовъ привело къ тому, что звѣри эти уже къ концу прошлаго столѣтія сильно обрѣдѣли по всей Сибири. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ соболи, бобры и лисицы даже совсѣмъ перестали попадаться. Тогда, понятно, и занятіе хлѣбопашествомъ естественно стало все шире и шире распространяться не только между нашими переселенцами, но и между инородцами, которые, проживая совмѣстно съ русскими, начали понемногу перенимать отъ нихъ и разные обычаи.

Послѣ этого сдѣлалось возможнымъ не только покорить, но и постепенно заселить Амурскій край, самый удобный (въ Восточной Сибири) для земледѣлія. Этотъ край, наконецъ, и присоединенъ былъ къ Россіи, всего лишь 20 лѣтъ тому назадъ, именно въ 1858 г., т. е. спустя 200 лѣтъ послѣ покоренія его Хабаровымъ.

Познакомившись, такимъ образомъ, съ исторіей завоеванія Восточной Сибири и съ характеромъ первыхъ завоевателей ея, мы перейдемъ теперь къ нынѣшнимъ русскимъ сибирякамъ и познакомимся поближе съ ихъ житьемъ-бытьемъ.

————

 

Восточная Сибирь дѣлится въ настоящее время на двѣ губерніи — Енисейскую и Иркутскую, и на четыре области — Якутскую, Забайкальскую, Амурскую и Приморскую.

Между тѣмъ все населеніе этой обширной и далекой страны, считая и инородцевъ и русскихъ, состоитъ всего только изъ 2 милліоновъ душъ, т. е. во всей Восточной Сибири жителей немногимъ больше, чѣмъ, напримѣръ въ одной нашей маленькой Петербургской губерніи.

Если ѣхать по большому московскому тракту на г. Иркутскъ къ слободѣ Кяхтѣ, то будутъ еще попадаться по дорогѣ большія села и деревни; но если въ Сибири свернуть съ этого тракта къ сѣверу, или югу, то можно проѣхать верстъ сто, двѣсти, триста и даже болѣе, и не встрѣтить по дорогѣ ни одного жилья человѣческаго...

Какъ мы видѣли выше, наши переселенцы, съ самаго начала покоренія Восточной Сибири, шли туда въ незначительномъ числѣ и селились въ этой обширной странѣ, гдѣ только пришлось, среди многочисленныхъ инородческихъ племенъ. Такъ наши переселенцы и живутъ тамъ до сихъ поръ, совмѣстно съ инородцами. Поѣзжайте по любой восточно-сибирской рѣкѣ, и вамъ попадется на ней русское село или деревня, а за нею, по той же рѣкѣ, встрѣтите инородческіе шалаши или юрты. Дальше опять стоитъ русская деревня, а за нею — опять инородческія юрты и т. д. При этомъ инородцы, продолжая до сихъ поръ вести бродячій образъ жизни, занимаютъ обыкновенно самые обширные участки, при чемъ, какъ коренные жители Сибири, они издавна владѣютъ мѣстами наиболѣе удобными для поселеній, какова напр., Братская степь въ Забайкальскомъ краѣ.

Немудрено поэтому, что многіе изъ нашихъ переселенцевъ въ Восточной Сибири до сихъ поръ сохранили обыкновеніе своихъ предковъ — заниматься больше добываніемъ пушныхъ звѣрей, чѣмъ хлѣбопашествомъ. Въ особенности удержалось это обыкновеніе на сѣверѣ Сибири, — на низовьяхъ Лены и Енисея, — гдѣ хлѣбопашество, по суровости климата, мало возможно и куда новые переселенцы рѣдко приходятъ селиться. Остались тамъ только немногіе потомки прежнихъ землеискателей, забиравшихся на непріютный сѣверъ для добыванія дорогихъ звѣрей и для торговли съ инородцами.

Стоятъ тамъ и теперь одинокія деревеньки этихъ звѣролововъ, среди сѣверныхъ лѣсовъ и тундръ. Старинныя русскія избы, съ высокими крылечками жмутся въ такой деревенькѣ кучками, въ безпорядкѣ и лицами смотрятъ въ разныя стороны. Сразу можно видѣть, что неземледѣльческая деревня. Избы стоятъ неогороженныя, безъ клѣтей и сараевъ. Во дворахъ не найдете ни одной телѣги; встрѣтите лишь длинные охотничьи санки «нарты». Круглый годъ неслышно въ такой деревенькѣ ни звука кузнечнаго молота, ни дружнаго стука цѣповъ по усѣянному снопами току. Даже не увидите тамъ женщинъ, идущихъ по воду съ ведрами и коромыслами на плечахъ: дѣвушки носятъ тамъ воду, обыкновенно, вдвоемъ въ ушатѣ, на палкѣ.

Кругомъ деревни не видать ни хлѣбныхъ скирдъ, ни стоговъ сѣна. Лишь гдѣ нибудь сбоку деревеньки пріютились маленькія низенькія бани, безъ крышъ, съ заваленными землей потолками. Въ баняхъ этихъ сушится и вялится рыба, оленина, сохатина и т. п. пища сѣвернаго звѣролова.

Въ самой избѣ встрѣтитъ васъ хозяинъ — потомокъ старинныхъ нашихъ землеискателей — высокій, плечистый, свѣтловолосый. Одѣтъ онъ большею частью въ короткій кафтанъ изъ крестьянскаго сукна, обшитый сверху грубымъ холстомъ. Это для того, чтобы не промачивалъ кафтана снѣгъ, осыпающійся съ деревьевъ во время охоты. На головѣ онъ носитъ войлочную шляпу съ загнутыми полями и съ заостреннымъ верхомъ. На ногахъ надѣты мягкіе сапоги изъ красной дубленой кожи, съ такою же мягкою подошвой и часто также обшитые сверху холстомъ.

Самая рѣчь сѣвернаго звѣролова нѣсколько измѣнилась. Онъ не можетъ, напр., выговорить звуковъ ш, р, и ж, точно сильный морозь сковалъ ему языкъ и скулы. «Посолъ больсой доздь» говорить онъ. «Бѣдняки худо зивутъ» или: «мѣлный альсинъ».

Въ избѣ у такого звѣролова все прибрано и чисто, не какъ у нашего земледѣльца. На окнѣ блеститъ, обыкновенно, самоварчикъ, необходимая принадлежность каждаго сибиряка.

Домашніе его занимаются, обыкновенно, плетеніемъ разныхъ звѣроловныхъ и рыболовныхъ снарядовъ. Подъ осень женщины прядутъ конопель. Развѣ только конопель и напоминаетъ здѣсь занятія русскаго человѣка.

Ловокъ и опытенъ такой переселенецъ въ звѣроловномъ промыслѣ. Его выстрѣлъ изъ ружья не знаетъ промаха, и, сидя верхомъ на лошади, онъ на всемъ скаку отличаетъ на снѣгу слѣдъ лисицы отъ слѣда собаки. Точно также никогда не заблудится онъ ни въ лѣсу, ни въ открытомъ полѣ, хотя бы въ самую сильную снѣжную мятель. Малѣйшая травка, чуть примѣтный бугорокъ въ полѣ, одинокое деревцо въ сторонѣ — все это по привычкѣ къ тамошнимъ мѣстамъ, крѣпко засѣло въ его памяти и служитъ ему постоянно указаніемъ вѣрнаго пути. Даже жены ихъ такъ принаровились къ быту звѣролововъ, что каждая изъ нихъ не затруднится отличить на снѣгу слѣдъ лыжи своего мужа...

Но не смотря на все искусство этихъ звѣролововъ, уловъ звѣрей все-таки не всегда бываетъ тамъ удаченъ. Дорогіе звѣри годъ отъ году рѣдѣютъ, а дешевые часто откочевываютъ въ глухія и отдаленныя мѣста, или, какъ говорятъ сибиряки, бываетъ «неурожай на звѣрей». Въ такой-то годъ сѣверному звѣролову не на что бываетъ купить себѣ даже хлѣба; своего же онъ совсѣмъ не сѣетъ, хотя тамъ и можетъ родиться ячмень, картофель и многія огородныя овощи. Звѣроловы такъ отвыкли отъ хлѣбопашества, что даже тамошніе инородцы — якуты — теперь гораздо больше сѣютъ хлѣба, чѣмъ русскіе, отъ которыхъ они научились земледѣлію. Впрочемъ, нужда давно уже заставила нѣкоторыхъ звѣролововъ переселиться на югъ, въ хлѣбородныя мѣстности.

Большинство нашихъ переселенцевъ живетъ теперь на югѣ Восточной Сибири, вокругъ озера Байкала: въ Забайкальской области, въ Иркутской губерніи, а также на югѣ Енисейской. Въ Амурской же области и въ Уссурійскомъ краѣ, какъ недавно только присоединенныхъ къ Россіи, нашихъ переселенцевъ совсѣмъ еще немного, да и тѣ не успѣли еще устроиться, какъ слѣдуетъ.

Но слѣды прежней жизни звѣролововъ сохранились между нашими переселенцами по всей восточной Сибири и на югѣ ея въ хлѣбородныхъ мѣстностяхъ. Почти въ каждой восточно-сибирской деревенькѣ, хотя бы и чисто земледѣльческой, можно еще встрѣтить крестьянина, который сохи въ руки взять не умѣетъ. Большую часть времени года проводитъ онъ въ тайгѣ на охотѣ, и если онъ безсемейный, то изба его стоитъ за это время въ деревнѣ съ наглухо заколоченными окнами. Это такъ называемый «ухожій». Ухожій закидываетъ за плечи винтовку, стволъ которой вставленъ въ ложу самой топорной работы — въ видѣ дубинки; заберетъ съ собою съѣстныхъ припасовъ, а иногда просто ведетъ на веревочкѣ теленка, — и такъ уходитъ на долго въ тайгу. По цѣлымъ мѣсяцамъ бродитъ онъ по лѣсамъ дремучимъ, взбирается на высокія горы сибирскія, иногда заходитъ даже на Саянскій хребетъ — въ Монголію или Китай, отыскивая тамъ дорогихъ, но уже рѣдкихъ соболей. Возвращается онъ съ добычею лишь поздней осенью, а иногда и среди глубокой зимы. Но такой сибирякъ въ деревнѣ, какъ говорится, самъ не свой. Онъ и на сходѣ какъ-то застѣнчивъ, неловокъ, точно дичится людей и больше все отмалчивается. Его постоянно тянетъ въ тайгу, съ которой онъ сроднился съ дѣтства, гдѣ онъ знаетъ каждую тропинку, гдѣ знакомо ему всякое деревцо, гдѣ онъ читаетъ по слѣдамъ звѣрей, какъ по писанному, и гдѣ ни одинъ звѣрь не уходитъ отъ его мѣткой пули.

Привязанность къ тайгѣ и къ ея приволью не потеряли и всѣ остальные сибиряки. Дремучіе, безконечные лѣса тянутся въ восточной Сибири повсюду, и сибирякъ охотно жмется къ этимъ лѣсамъ. Въ тайгѣ онъ беретъ дерева на постройку столько, сколько ему хочется, нарубитъ дровъ въ волю. Собираетъ тамъ кедровые орѣхи, ягоды, грибы. Тамъ же подстрѣлитъ онъ бѣлку, козулю, лисицу, или зайца, а иногда словитъ тамъ оленя, заколетъ сохатаго, или медвѣдя.

Въ особенности важенъ для сибиряковъ сборъ въ тайгѣ кедровыхъ орѣховъ. Недаромъ день сбора ихъ, который приходится, обыкновенно, въ концѣ августа, для сибиряковъ служитъ какъ бы праздникомъ. Съ утра мужчины отправляются въ тайгу съ огромными мѣшками; а оставшіяся дома женщины, со старымъ да малымъ, ждутъ съ нетерпѣніемъ возвращенія ихъ съ мѣшками свѣжихъ орѣховъ. Къ этому дню сибирячка даже пристряпаетъ что нибудь лишнее. А на другой день всѣ дворы и даже улицы въ деревнѣ уже покрываются чешуею и шишками кедровыхъ орѣховъ...

На охоту сибиряки ходятъ партіями преимущественно за дешевымъ звѣремъ — за бѣлкою, обыкновенно подъ конецъ осени съ Покрова до ноября мѣсяца; за дорогими же пушными звѣрями охотятся лишь по мѣстамъ и то одни записные охотники.

Но таежные промыслы не могутъ, конечно, давать сибирякамъ всегда вѣрнаго заработка и такого достатка, какими пользуется сибирякъ прилежно занимающійся хлѣбопашествомъ, тѣмъ болѣе, что неурожай на орѣхи и неудачная охота на бѣлокъ случаются часто. Поэтому почти всѣ сибиряки давно уже стали придерживаться и земледѣлія, и оно годъ отъ году распространяется между ними все больше и больше.

По условіямъ природы, хозяйство ведется тамъ такое, какъ у насъ въ среднихъ губерніяхъ, или даже въ сѣверныхъ. Сѣются, напримѣръ, рожь, ячмень, пшеница, греча и овесъ. На очень высокихъ мѣстахъ, гдѣ климатъ холоднѣе, сѣютъ одну только яровую рожь. Только въ южныхъ частяхъ Амура и въ Уссурійскомъ краѣ возможно и такое хозяйство, какъ въ нашихъ южныхъ губерніяхъ. Тамъ хорошо родится, напримѣръ, наша южная пшеница, а также рисъ, и даже возможно разведеніе винограда и садовыхъ плодовъ.

Но какое бы хозяйство, по условіямъ природы, ни было возможно для той или другой мѣстности въ восточной Сибири, во всякомъ случаѣ сибиряки не ведутъ его обществами или міромъ, какъ это дѣлается, напр., у крестьянъ—великоруссовъ. У сибиряковъ хозяйство вездѣ хуторное, или, по сибирски, «заимочное», т. е. каждый сибирякъ владѣетъ отдѣльнымъ участкомъ земли, какъ своею собственностью, и держитъ на этомъ участкѣ свой хуторъ или «заимку». Общественной же земли, они держатъ, обыкновенно, по малости, да и та большею частью непахатная и лежитъ гдѣ нибудь подъ лѣсомъ или болотомъ.

Все это будетъ понятно, если мы припомнимъ, что предки нынѣшнихъ сибиряковъ были люди большею частью промышленные, или же совсѣмъ бездомные бобыли, мало знакомые съ общественнымъ деревенскимъ бытомъ; да и долгія одиночныя занятія позднѣйшихъ переселенцевъ разными таежными промыслами не могли пріучить ихъ къ жизни въ обществѣ — на міру. Такъ что сибиряки хотя и живутъ теперь селами и деревнями и управленіе имѣютъ мірское, но хозяйства продолжаютъ вести совершенно отдѣльныя, каждый самъ по себѣ. Самые хутора ихъ разсѣяны обыкновенно по разнымъ мѣстамъ въ тайгѣ, одинъ — верстъ на 20, другой — на 40 отъ деревни, смотря по тому, гдѣ хозяинъ хутора облюбуетъ себѣ мѣсто подъ пашню или подъ луга.

Только немногіе сибирскіе старообрядцы, называемые тамъ «семейскими» и поселившіеся въ Забайкальскомъ краѣ, до сихъ поръ сохранили обычаи великорусскихъ крестьянъ и держатся мірскаго владѣнія землей; міромъ же производятъ и расчистки мѣстъ подъ пашни и луга. Отъ того, можетъ быть, вокругъ ихъ деревень непроходимые лѣса въ короткое время совсѣмъ исчезли, какъ будто ихъ и не бывало тамъ. Кругомъ деревень семейскихъ на далекое пространство тянутся луга, нивы да огороды, и развѣ только камень въ горахъ остался невоздѣланнымъ ихъ плугомъ.

Но всѣ прочіе сибиряки такъ отвыкли отъ общиннаго деревенскаго быта, что не держатъ даже общественныхъ стадъ и общественныхъ выгоновъ для скота. Богатый сибирякъ держитъ свою скотину на своемъ лугу, гдѣ нибудь въ тайгѣ, на заимкѣ, а бѣднякъ держитъ скотину у деревенской околицы, или, по сибирски, у «поскотины»; при этомъ не держатъ даже пастуха отъ міра. Скотъ ихъ бродитъ обыкновенно у околицы, безъ хорошаго корма и безъ всякаго присмотра, такъ что сибирскій медвѣдь откармливается тамъ на славу; домашняя же скотина выходить плохая, да и той сибиряки держатъ по малости.

Самый наружный видъ восточно-сибирскихъ деревень показываетъ уже, что наши переселенцы живутъ тамъ не такъ, какъ великоруссы или даже западные сибиряки. Восточные сибиряки забираются съ своими деревнями повыше отъ обманчивыхъ горныхъ рѣкъ, на возвышенности, или на косогоры. И тамъ избы ихъ, крытыя обыкновенно тесомъ или дранью, стоятъ кучками, въ безпорядкѣ, и лицами смотрятъ въ разныя стороны. Вокругъ домовъ часто не имѣется хозяйственныхъ пристроекъ. Подлѣ избы часто лежитъ пустырь, а то такъ къ самой избѣ прилегаетъ пашня. Хозяйственныя же пристройки и гумно находятся обыкновенно въ тайгѣ, на заимкѣ.

Во многомъ проглядываетъ характеръ восточнаго сибиряка, мало привыкшаго къ земледѣльческому общинному быту. У сибиряковъ есть, напримѣръ, важный отхожій промыселъ — это работа на золотыхъ пріискахъ. Въ восточной Сибири пріиски открыты повсемѣстно, почти по всѣмъ горнымъ хребтамъ ея. Работать на эти пріиски приходятъ и наши крестьяне, но они нанимаются тамъ артелями и, конечно, земля ихъ, которую они имѣютъ на родинѣ — остается за ними и обрабатывается ихъ домашними. Сибиряки же нанимаются на пріиски всегда въ одиночку, — и если уже сибирякъ разъ поработалъ тамъ, то онъ, обыкновенно, предается исключительно этому занятію, а хлѣбопашество совсѣмъ бросаетъ. Поэтому въ восточной Сибири изъ работающихъ на пріискахъ образовался какъ бы особый классъ людей, которыхъ называютъ тамъ «пріискателями». Это люди по большей части бывалые и бездомные, любящіе погулять, пображничать. Весною, передъ началомъ работы, пріискатель старается прежде всего получить побольше задатку отъ нанимателя, послѣ чего тотчасъ же начинаетъ гулять. Надѣваетъ онъ красную рубаху, плисовую бекешъ и такіе же штаны, на плечи накидываетъ цвѣтную шаль и перевязываетъ ее крестомъ на груди, а въ руки беретъ гармонію, и такъ разгуливаетъ по деревнѣ съ разряженными бабами и дѣвками, до тѣхъ поръ, пока не прогуляетъ не только всѣхъ денегъ, но и всей щегольской одежды вмѣстѣ и съ гармоніей. На возвратномъ пути съ пріиска, подъ осень, пріискатель опять гуляетъ и пропиваетъ остальныя деньги, полученныя за работу, такъ что семья его, оставшаяся безъ земли, кормится, обыкновенно, на счетъ міра — подаяніемъ.

Въ прежнее время сибиряки, конечно, недаромъ бросали земледѣліе ради одной работы на пріискахъ. Назадъ тому лѣтъ тридцать, тридцать-пять, когда открыто было въ восточной Сибири множество новыхъ пріисковъ, золото добывалось на нихъ такъ легко и въ такомъ огромномъ количествѣ, что рабочій нерѣдко въ одинъ день могъ заработать до 100 рублей. Такъ что многіе пріискатели возвращались съ пріиска съ заработками рублей въ 1,000, въ 2,000 и даже и болѣе. Оттуда и пошла поговорка, что въ Сибири мужики «загребаютъ золото лопатами». При этомъ, конечно, можно было не обращать вниманіе на хлѣбопашество. Но теперь золото въ горахъ значительно поистощилось, хотя его и добывается тамъ въ настоящее время больше прежняго, потому что пріисковъ открыто больше, но каждымъ рабочимъ въ отдѣльности добывается оно уже гораздо въ меньшемъ количествѣ противъ прежняго. Такъ что плата рабочему 10 рублей въ мѣсяцъ считается теперь уже благодатью. Между тѣмъ, привычка бросать землю, ради одного занятія на пріискахъ, въ сибирякахъ уже вкоренилась. Этому не мало способствовала, конечно, и разгульная жизнь пріискателей. На пріискахъ, въ тайгѣ, чрезъ ихъ руки проходитъ чистое золото, прямо изъ земли, и въ видѣ песковъ, и въ видѣ тяжелыхъ, увѣсистыхъ слитковъ и самородковъ... Глаза невольно разгораются... А кругомъ глушь, дремучіе лѣса... слышится только ревъ дикаго звѣря, или крикъ хищной птицы, да удалыя пѣсни пріискателей... Послѣ всего этого сибиряку, падкому до удовольствій, какъ-то ужъ не охота приниматься за скромное хлѣбопашество.

Но всего меньше занимаются наши переселенцы въ Восточной Сибири ремеслами. Ремесленныя издѣлія они получаютъ большею частью изъ Западной Сибири, или же изъ Европейской Россіи, а отчасти изъ Китая. На сколько вообще слабо развитъ въ Восточной Сибири интересъ къ такъ называемой обрабатывающей промышленности, можно видѣть изъ слѣдующаго примѣра. Одинъ нѣмецкій ученый (Альбинъ Конъ), во время своего путешествія по восточной Сибири, замѣтилъ въ селѣ Черемшевѣ пласты каменнаго угля, выходящіе подъ самыя деревенскія избы и спросилъ обитателей послѣднихъ, не пользуются ли они этимъ даровымъ топливомъ? — «Что ты, сердешный, отвѣчали ему черемшевцы, нешто камни горятъ?..»

За то восточные сибиряки питаютъ нѣкоторое пристрастіе къ занятіямъ торговлею. Сдѣлаться «торговымъ человѣкомъ» составляетъ любимую мечту почти каждаго деревенскаго парня. Эксплоатація простодушныхъ сибирскихъ инородцевъ до сихъ поръ еще представляетъ широкое поприще для подобнаго рода дѣятельности, завѣщанной позднѣйшимъ поколѣніямъ первыми заселителями Сибири.

О торговцахъ сибирскихъ, главнымъ образомъ, можно судить по Иркутскому базару: сюда сходится весь окрестный торгующій людъ восточной Сибири и всѣ ихъ разнообразные товары. Прежде всего встрѣтите тутъ инородцевъ бурятъ или «братскихъ», одѣтыхъ лѣтомъ въ синіе или красные халаты, а зимою — въ широкія шубы изъ козлинаго мѣха шерстью вверхъ. Стоятъ они на базарѣ преимущественно съ возами отличнаго сѣна. Тутъ же стоятъ и русскіе, съ мукой, дровами и овощами. Бабы наши, какъ обыкновенно, торгуютъ и тамъ на столикахъ. Рядомъ прохаживаются китайцы, которыхъ въ зимнее время и не отличить отъ торговокъ. Въ это время года они надѣваютъ на себя одежду въ родѣ женской кофты съ широкими рукавами, изъ подъ которой выглядываетъ халатъ, точно юбка. На головѣ надѣта шапка, напоминающая женскій капоръ, изъ подъ которой выглядываетъ женоподобное лицо безбородаго и безусаго китайца. Торгуютъ они сушеными плодами, чаемъ, сахарными леденцами и разными мелочами. У китайцевъ, обыкновенно, свои вѣсы и своя мѣра въ торговлѣ.

Но особенный сибирскій товаръ появляется на базарѣ подъ осень. Въ это время года тутъ навалены кучи кедровыхъ шишекъ, избоины кедровыхъ орѣховъ. А къ зимѣ появляется дичь, пушный товаръ, рыба и проч. Зимою же продаютъ тутъ особеннымъ образомъ молоко, не въ посудѣ, а кусками, или кругами, въ замороженномъ видѣ. Кто покупаетъ цѣльный кругъ, кто откалываетъ только кусочекъ молочка. Этотъ обычай перенятъ отъ инородцевъ и отчасти зависитъ отъ суровости сибирскаго климата. Но чѣмъ только не ухитряются торговать сибиряки! На базарѣ встрѣтите вы на каждомъ шагу «шаньги», т. е. ватрушки, обмазанныя толченой черемухой; сосновую смолу для жеванья и сосновый квасъ — все это лакомства сибиряковъ, частью также перенятыя отъ инородцевъ, а частью зависящія отъ особенностей сибирской природы.

По базару разъѣзжаютъ мужчины и женщины, по восточно-сибирскому обыкновенію, верхами на лошадяхъ. Прогуляться по базару для сибиряка первое удовольствіе. Если онъ тамъ самъ ничего не покупаетъ и не продаетъ, по крайней мѣрѣ отведетъ душу — поглазѣетъ, какъ торгуютъ другіе.

Но особенная склонность сибиряковъ къ торговлѣ проглядываетъ въ страсти ихъ скитаться по ярмаркамъ. На ярмарку сибирякъ ѣдетъ иногда за тысячи верстъ, при этомъ его не устрашаетъ ни даль пути, ни бездорожица сибирская, ни глушь края. Чѣмъ край глуше, тѣмъ сибирякъ охотнѣе еще тащится туда, потому что въ глуши инородцы проще и потому торговля тамъ выгоднѣе. И въ торговлѣ этой сибирякъ совсѣмъ уже не тотъ, какимъ онъ кажется въ хлѣбопашествѣ. Дома, въ деревенскомъ хозяйствѣ, сибирякъ — настоящій увалень: любитъ понѣжиться, полѣниться. Встанетъ онъ поздно, да когда-то онъ еще соберется, когда-то умоется, а потомъ разсядется пить чай. Заваритъ онъ въ котелкѣ кирпичнаго чаю, забѣлитъ его молокомъ, и выпьетъ штукъ 6 или болѣе, деревянныхъ чашекъ, — а время все идетъ да идетъ. За сохою сибирякъ также любитъ прохлаждаться, перекинуться съ кѣмъ нибудь лишнимъ словцомъ, да поглазѣть по сторонамъ, такъ что во всѣхъ земледѣльческихъ работахъ онъ вѣчно опаздываетъ. Но если сибирякъ тутъ же завидитъ пушнаго звѣрька и въ это время случится у него ружье подъ руками, то вы удивитесь съ какою быстротою и ловкостью этотъ же самый сибирякъ будетъ обращаться съ ружьемъ и какъ проворно онъ сшибетъ съ ногъ быстроногаго звѣрька. Но еще проворнѣе и ловчѣе сибирякъ въ торговлѣ. Тутъ лѣни въ немъ какъ и не бывало. Для торговли онъ и нѣгу стряхиваетъ съ себя и готовъ даже терпѣть холодъ и голодъ и переносить невѣроятныя трудности.

Вообще характеръ нашихъ переселенцевъ въ восточной Сибири сильно измѣнился, отчасти вслѣдствіе особенныхъ условій тамошней природы и жизни. Мы уже видѣли, что, благодаря дикости и суровости страны, первымъ заселителямъ приходилось переносить тамъ много трудовъ или лишеній. А природа тамъ, въ особенности на сѣверѣ Сибири, осталась отчасти и теперь такою-же; только первые заселители жаловались на эту природу, а теперешніе сибиряки уже свыклись съ нею, и для нихъ, какъ говорится, все нипочемъ. Вотъ что, напр., пишетъ о сибирякахъ графъ Сперанскій, бывшій губернаторъ Восточной Сибири. «Сибирь, говорить онъ, есть настоящая отчизна Донъ-Кихотовъ: въ Иркутскѣ есть сотни людей, бывшихъ въ Камчаткѣ, на Алеутскихъ островахъ, и даже въ Америкѣ, съ женами ихъ и дѣтьми, и они все сіе разсказываютъ, какъ дѣла обыкновенныя». Изъ Якутска многіе купцы и теперь ѣздятъ зимою, для торговли съ инородцами, далеко на сѣверъ Сибири тысячи за двѣ верстъ, по обыкновенію, также со своими женами, верхами на лошадяхъ. По дорогѣ, за отсутствіемъ жилищъ человѣческихъ, они нерѣдко ночуютъ подъ открытымъ небомъ, на снѣгу при 30° морозахъ. Раскопаютъ снѣгъ въ чистомъ полѣ, подстелятъ войлокъ, подлѣ разведутъ костеръ, — и оба супруга преспокойно ложатся тутъ спать, одѣвшись только тѣмъ, что надѣто было на плечахъ.

Въ этой выносливости и терпѣливости, женщины не уступаютъ тамъ мужчинамъ. Характеръ женщинъ, конечно, также долженъ былъ тамъ нѣсколько измѣниться, благодаря особеннымъ условіямъ жизни. Мужья ихъ проводятъ большую часть времени въ тайгѣ, на заимкахъ, на охотѣ за звѣрями, за сборомъ орѣховъ, на пріискахъ и проч., а женамъ приходится за это время не только справлять обыкновенныя домашнія женскія обязанности, но и браться за мужскую работу. Многія сибирячки занимаются, напримѣръ, рыбною ловлею. По р. Ленѣ мужчины почти совсѣмъ предоставили это занятіе женщинамъ. Точно также сибирячки иногда сами гоняютъ почту. Въ Сибири колесныхъ дорогъ мало, и почта идетъ большею частью по рѣкамъ на лодкахъ. Эту-то повинность и отбываютъ тамъ нерѣдко женщины. Вотъ что, напр., пишетъ о сибирячкахъ одинъ путешественникъ (Ровинскій): «При снаряженіи насъ въ путь (на р. Ангарѣ) больше хлопотали женщины, и одна женщина дѣйствовала весломъ гораздо сильнѣе и ловчѣе своего товарища, а кормчему, человѣку уже немолодому, но и не очень старому, то-и-дѣло давала наставленія, куда держать путь, какъ дѣйствовать весломъ и т. под. Это встрѣчалось намъ и послѣ». Нерѣдкость также встрѣтить въ Восточной Сибири между женщинами, даже изъ крестьянскаго сословія, привычныхъ къ верховой ѣздѣ, такъ какъ при отсутствіи дорогъ проѣздъ по тайгѣ, чрезъ горы и быстрыя рѣчки сибирскія, возможенъ бываетъ для всѣхъ, большею частью, только при этомъ способѣ переправы. Недаромъ жены купцовъ ѣздятъ вмѣстѣ съ мужьями за тысячи верстъ верхами на лошадяхъ.

Вообще, женщина въ Восточной Сибири не домосѣдка; она хотя и справляетъ тамъ многія обыкновенныя женскія работы, какъ напр., уходъ за домашнимъ скотомъ, нѣкоторыя полевыя работы, приготовленіе пищи и т. под., но на многое уже у нея и времени не хватаетъ, напр., на приготовленіе одежды. Оттого на сибирякѣ и на самой сибирячкѣ почти все купленное съ базару. При этомъ женщина сибирская пользуется въ семействѣ гораздо большимъ уваженіемъ и большею свободою, чѣмъ великорусская. Можетъ быть, поэтому тамъ рѣдко можно встрѣтить на свадьбѣ заунывныя причитанія невѣсты и еще рѣже можно увидѣть слезъ отъ нея. Бойкая сибирская дѣвушка выходитъ замужъ большею частью свободно, по собственному выбору и безъ боязни за судьбу свою.

Огромное вліяніе на измѣненіе характера русскихъ переселенцевъ въ восточной Сибири, кромѣ природы, имѣли также тѣ условія жизни, въ которыя они были поставлены тамъ съ самаго начала заселенія Сибири. Какъ мы знаемъ, наши переселенцы до сихъ поръ живутъ тамъ совмѣстно съ инородцами, — и сосѣдство это бываетъ иногда весьма близкое. Русскія деревни не только стоятъ тамъ рядомъ съ инородческими кочевьями, но часто одна и та же деревня состоитъ на половину изъ бурятъ, тунгусовъ или якутъ. При такомъ тѣсномъ сожитіи различныхъ народностей, взаимное вліяніе другъ на друга почти неизбѣжно. При этомъ не нужно забывать, что русскіе составляютъ въ восточной Сибири, правда, большинство населенія, но далеко не на столько значительное, чтобы имѣть рѣшительный перевѣсъ надъ инородческимъ элементомъ. Вотъ почему въ Восточной Сибири вліяніе инородцевъ на русскихъ также могло отчасти отразиться на самихъ русскихъ.

Взаимному сближенію народностей могла помѣшать тамъ развѣ только враждебность другъ къ другу или замкнутость различныхъ племенъ. Но изъ русскихъ восточной Сибири до сихъ поръ держатъ себя особнякомъ отъ инородцевъ только «семейскіе». «Семейскіе» ни съ кѣмъ не сближаются и ни съ кѣмъ не входятъ въ особенно близкія отношенія — даже съ русскими своими сосѣдями; инородцевъ же они называютъ не иначе, какъ «тварь», и все, что имъ принадлежитъ — «тварское». Далеко не такъ смотритъ на послѣднихъ большинство русскихъ переселенцевъ. Правда, они подчасъ сильно эксплуатируютъ инородческое населеніе, но никогда не избѣгаютъ хотя бы и самыхъ близкихъ отношеній съ нимъ. Русскіе не только кортомятъ у нихъ землю, входятъ съ ними въ торговыя сношенія, принимаютъ ихъ къ себѣ въ работники, но подъ часъ и нашъ русскій охотно идетъ въ батраки къ какому нибудь зажиточному буряту.

Многіе изъ крещеныхъ инородцевъ живутъ даже въ городахъ и занимаются тамъ ремеслами, или поступаютъ въ услуженіе къ горожанамъ. Въ г. Якутскѣ, напр., всѣ кузнецы — якуты, кучера — якуты, кухарки — якутки, няньки — также якутки. Изъ грамотныхъ и обрусѣвшихъ инородцевъ нѣкоторые служатъ даже въ конторщикахъ, въ писцахъ, чиновникахъ и священникахъ. Словомъ, въ восточной Сибири встрѣтите инородца на каждомъ шагу: и въ церкви, и на рынкѣ, и въ городѣ, и въ деревнѣ, и въ семействѣ, и въ присутственномъ мѣстѣ.

При этомъ, конечно, неизбѣжно должны заключаться и браки между русскими и инородцами; подобные браки, дѣйствительно, очень часты въ восточной Сибири, почти повсемѣстно. Въ прежнее время къ этимъ бракамъ приводила, можетъ быть, сама необходимость — значительный перевѣсъ между переселенцами мужскаго населенія надъ женскимъ, такъ какъ въ отдаленную Сибирь шли большею частью люди безсемейные. Теперь же браки между русскими и крещеными инородцами совершаются уже вслѣдствіе установившагося обычая, при чемъ, конечно, имѣетъ мѣсто и прежняя причина, такъ какъ мужское населеніе въ восточной Сибири продолжаетъ еще брать перевѣсъ надъ женскимъ между прочимъ также и вслѣдствіе наплыва ссыльно-поселенцевъ.

Эта ассимиляція русской народности съ инородческими племенами не могла, конечно, не отразиться на характерѣ переселенцевъ, нѣсколько склонныхъ къ легкомысленной, чисто внѣшней подвижности, замѣчаемой и между сибирскими инородцами, и значительно удалившихся отъ общиннаго, земледѣльческаго быта великоруссовъ.

Но всего болѣе ассимиляція народностей въ восточной Сибири отразилась на наружности переселенцевъ. Тамъ нерѣдкость встрѣтить русскаго крестьянина, одѣтаго въ зипунъ и мужицкіе сапоги, подстриженнаго въ скобку, говорящаго простонароднымъ русскимъ языкомъ, и пожалуй, по русскому обыкновенію, почесывающаго затылокъ, но съ лицомъ далеко не русскимъ: волосы на головѣ жесткіе и черные, какъ смоль; глаза также черные и прорѣзанные наискось; скулы выдавшіяся, какъ кулаки; усы рѣдкіе, торчащіе и такая же бородка; ростомъ нѣсколько меньше русскаго и слабѣе его. Точно также встрѣтите въ восточной Сибири русскую дѣвушку, одѣтую въ русское платье, повязанную по русски — платочкомъ — и съ русскимъ коромысломъ на плечахъ, но съ лицомъ, мало имѣющимъ общаго съ наружностью русской женщины: глаза черные, узкіе, какъ щелки, и прорѣзанные наискось; носъ приплюснутый, лицо круглое и широкое.

Упомянутый типъ встрѣчается, впрочемъ, или между обрусѣвшими инородцами, или же между первыми поколѣніями отъ браковъ русскихъ съ инородцами. Дальнѣйшія же поколѣнія отъ этихъ браковъ — метисы — пріобрѣтаютъ уже иной типъ, который, можно назвать среднимъ между русскимъ и инородческимъ.

Этотъ типъ замѣченъ былъ въ восточной Сибири еще въ прошломъ столѣтіи Палласомъ и нѣкоторыми другими путешественниками, — и нужно замѣтить, что всѣ одинаково находятъ метиса красивымъ и пріятнымъ на видъ. Отъ инородческаго типа остаются только черные, какъ смоль, волосы, блестящіе глаза и смугловатый цвѣтъ кожи, черты же лица метисъ пріобрѣтаетъ крупныя и правильныя; носъ часто нѣсколько согнутый, на подобіе греческаго или римскаго. Многіе видятъ въ этомъ типѣ сходство съ греческимъ, а иные даже съ итальянскимъ. Сами переселенцы называютъ русскихъ съ подобною наружностью «карымами» или «карымочками». Сибирякамъ наружность эта даже больше нравится, чѣмъ свѣтлорусые русскіе, которыхъ они называютъ, въ отличіе отъ карымовъ, «могаными». Сибирская дѣвушка говоритъ обыкновенно: «не люблю моганаго, люблю карыма».

Вообще, между переселенцами въ восточной Сибири большею частью встрѣчаются темноволосые, съ смугловатымъ оттѣнкомъ лица и съ черными или карими глазами.

Не мало также встрѣчается между русскими переселенцами въ восточной Сибири «зобатыхъ». Зобъ — болѣзнь, свойственная многимъ горнымъ странамъ и Европы. Но, кажется, нигдѣ нѣтъ столько зобатыхъ, какъ въ восточной Сибири. Есть тамъ мѣстности, гдѣ на 100 человѣкъ приходится одинъ зобатый, какъ напр., въ Иркутской губерніи. Болѣзнь эта сильно обезображиваетъ страдающаго ею сибиряка. Зобъ охватываетъ его шею толстымъ ожерельемъ до ушей; лицо принимаетъ грязно-желтый оттѣнокъ; глаза становятся мутными; волосы безцвѣтными, безъ глянца, точно на изношенномъ парикѣ. Голова у зобатаго еле ворочается, и говоритъ онъ съ одышкой. Встрѣчаются между зобатыми и настоящіе кретины, или, какъ говорятъ сибиряки, «недоумышленные». Напримѣръ, въ Иркутской губерніи одинъ зобатый парень достигъ 26 лѣтъ, но ростомъ такъ и остался въ 1 арш. и 10 вершковъ; руки и ноги у него были какъ плети; тѣло худосочное, животъ огромный; въ бородѣ и усахъ волосъ совсѣмъ не было, и говорилъ онъ совершенно дѣтскимъ голосомъ. А одна зобатая женщина, достигнувъ 35 лѣтъ отъ роду, умѣла сказать только два слова: «папа» да «тетя». На рѣкѣ Ленѣ попадаются между зобатыми дѣтьми и такія, которыя совсѣмъ теряютъ человѣческій образъ. Но замѣчательно, что между инородцами совсѣмъ нѣтъ зобатыхъ, что до сихъ поръ еще не объяснено надлежащимъ образомъ. Да и между русскимъ городскимъ населеніемъ зобъ встрѣчается также весьма рѣдко.

Слѣды вліянія инородцевъ на русскихъ переселенцевъ замѣтны отчасти и на постройкахъ послѣднихъ. Въ «тайгѣ, на заимкахъ», или на самыхъ деревенскихъ дворахъ часто можно встрѣтить шести или осьмиугольные срубы, совсѣмъ безъ оконъ, съ одною лишь узкою дверью и съ плоскою крышею, засыпанною землею: это бурятское жилище — «юрта», обращенная нашими переселенцами въ хозяйственную пристройку.

Собственно же избы сибиряковъ приближаются скорѣе къ городской постройкѣ, чѣмъ къ русской или инородческой. Во всѣхъ сибирскихъ деревняхъ избы покрываются обыкновенно тесомъ или дранью; зажиточные крестьяне, кромѣ того, обшиваютъ тесомъ нижнюю часть избы. Въ глухихъ мѣстахъ, впрочемъ, сохранилась старинная русская постройка; попадаются, напримѣръ, двухъ-этажныя избы съ высокими крылечками и со свѣтлицами наверху.

По внутреннему убранству жилище сибиряка еще болѣе напоминаетъ комнату городскаго жителя. Въ избахъ сибиряковъ часто и палатей совсѣмъ нѣтъ. Печь мала и на половину русская, на половину голландская. Между лавками и скамейками нерѣдко стоитъ стульчикъ или два. Многіе также не отдѣляютъ перегородкой часть избы передъ печкою отъ остальнаго пространства ея, какъ это дѣлаютъ великорусскіе крестьяне.

Вообще, сибиряки внесли въ свою домашнюю жизнь много городскихъ обычаевъ, что зависѣло отчасти отъ характера предковъ ихъ — первыхъ заселителей Сибири, людей по большей части торговыхъ или промышленныхъ. Большое вліяніе на это имѣло также нѣкоторое ослабленіе связи между сибиряками и русскою народностью, происшедшее, какъ вслѣдствіе отдаленности Восточной Сибири отъ Великороссіи такъ и вслѣдствіе совершающейся ассимиляціи переселенцевъ съ инородческими племенами. Отрѣшившись въ своей домашней жизни отъ многихъ завѣтныхъ русскихъ обычаевъ и отказавшись отъ стариннаго общиннаго быта великорусскихъ крестьянъ, сибиряки взамѣнъ того пріобрѣли нѣкоторую склонность къ переимчивости и къ усвоенію эффектныхъ, чисто внѣшнихъ сторонъ городской жизни. Живой, подвижный и смѣтливый сибирякъ постоянно заботится, какъ бы ему устроиться получше, да покрасивѣе, какъ онъ видѣлъ это въ городѣ, въ купеческомъ, или чиновничьемъ домѣ. Многіе зажиточные сибирскіе крестьяне и живутъ совершенно по городски. Вотъ что писалъ о нихъ путешественникъ Мартосъ: «Въ Черемховѣ (село Иркутской губерніи) мы простояли нѣсколько часовъ въ одномъ крестьянскомъ домѣ, который, по своему убранству, чистотѣ, красивымъ разостланнымъ коврамъ, можетъ быть предпочтенъ многимъ помѣщичьимъ усадьбамъ». А въ другомъ селѣ (Мальтѣ), въ крестьянскомъ же домѣ «внутренняя чистота жилья могла спорить съ образомъ жизни голландцевъ. Стѣны комнаты украшены гравированными портретами нашихъ отличнѣйшихъ генераловъ; но удивленіе мое превысилось, когда здѣсь, въ домѣ, крестьянина, увидѣлъ я изрядную фламандскую картину. Сибиряки, подумалъ я, знаютъ жить лучше и пріятнѣе русскихъ». Большинство изъ нихъ, конечно, побѣднѣе и живутъ попроще. Но и самый бѣдный сибирскій крестьянинъ наровитъ также устроиться на городской манеръ. Иному поѣсть нечего, а онъ все-таки непремѣнно вымоетъ полъ въ избѣ, хотя разъ въ недѣлю, и разстелетъ на немъ половики («полозы»). У инаго посуды на кутникѣ совсѣмъ не видать, значитъ, постряпать не въ чѣмъ, — а ужъ самоварчикъ непремѣнно блеститъ на окнѣ; тутъ же стоитъ и нѣсколько чайныхъ чашекъ съ блюдечками, а то такъ горшечка два или три съ цвѣтами.

Точно также любятъ сибиряки хотя изрѣдка и немного, но послаще поѣсть. Сибирячки же великія мастерицы въ приготовленіи разныхъ пельменей, пряженцевъ, шаньги и т. п. лакомыхъ кушаній сибиряка. Самую же любимую пищу ихъ составляетъ «омуль» — байкальский сельдь, приготовляемый подъ часъ не лучше нашей астраханской «бѣшенки». Омуль, какъ и многая другая рыбная пища сибиряковъ, перенята ими, главнымъ образомъ, кажется, отъ прибайкальскихъ инородцевъ.

Нѣкоторый внѣшній лоскъ, замѣчаемый въ домашнемъ быту сибиряковъ, Мартосъ хочетъ объяснить отчасти тѣмъ, что они составляютъ будто бы «очищенное поколѣніе утонченныхъ предковъ», т. е. геніальныхъ преступниковъ, ссылавшихся въ Сибирь на поселеніе. Но извѣстно, что сибиряки хотя и благосклонно смотрятъ не только на ссыльнопоселенцевъ, но даже и на бѣглыхъ каторжниковъ, называя ихъ просто «гульными» или «прохожими» и только въ гнѣвѣ давая имъ бранный эпитетъ: «варнакъ» или «варначка», но въ близкія отношенія съ ними они никогда не входили. Браки между сибиряками и ссыльно-поселенцами заключались весьма рѣдко, не смотря даже на поощреніе къ этому со стороны сибирской администраціи; во всякомъ случаѣ, такіе браки заключались тамъ гораздо рѣже, чѣмъ браки между русскими переселенцами и инородцами. Такимъ образомъ, едва ли можно объяснять стремленіе сибиряковъ къ переимчивости и нѣкоторому внѣшнему лоску даровитостью ихъ предковъ. Причины эти отчасти указаны были выше.

Одежда сибиряковъ также напоминаетъ городскую и отчасти слѣдуетъ даже за модой. Сибирякъ-крестьянинъ или носитъ мѣщанскую одежду, или же надѣваетъ картузъ, пальто, жилетку и т. под. Многіе изъ переселенцевъ носятъ также нѣкоторую инородческую одежду, напр., «даху — широкую длинную шубу изъ оленьей или козлиной шкуры, шерстью вверхъ; «ергачъ» — короткій кафтанъ изъ козлиной же шкуры, но съ вытертою или облѣзлою шерстью; на ногахъ «унты» — мягкіе сапоги изъ той же шкуры и съ такою же подошвою. А на голову сибирякъ иной разъ надѣваетъ бурятскую войлочную шляпу, съ заостреннымъ верхомъ и съ загнутыми кверху полями.

Женщины же сибирскія почти всѣ одѣваются по городски. Носятъ онѣ платья и пальто, на ногахъ — башмаки, на головѣ — платочекъ. Многія зажиточныя крестьянки одѣваются даже совсѣмъ по модѣ: въ шляпки, въ бурнусы со стеклярусомъ, въ модныя платья, и ходятъ въ башмакахъ съ высокими каблучками.

Внѣшность сибиряковъ также напоминаетъ горожанъ. Почти всѣ они брѣютъ бороды; иной сбрѣетъ и усы, а оставитъ только клочки волосъ на щекахъ, такъ что походитъ скорѣе на нѣмца или чухонца, чѣмъ на русскаго крестьянина. Если попадутся въ Иркутскѣ нѣсколько крестьянъ съ широкими русскими бородами, то это навѣрное «малолѣтки», такъ называютъ сибиряки новыхъ переселенцевъ изъ Россіи. Но чрезъ нѣсколько поколѣній, внуки и правнуки этихъ переселенцевъ также сбрѣютъ свои бороды, или, какъ говорятъ сибиряки, «обнатурятся», т. е. переймутъ всѣ обычаи коренныхъ жителей Сибири.

Рѣчь восточныхъ сибиряковъ, точно такъ же, какъ и западныхъ, русско-новгородская, т. е. говорятъ они на о, напр: пошолъ, хорошо, городской и проч. Но на языкѣ восточно-сибирскихъ крестьянъ замѣтно также отразилось вліяніе отчасти городской рѣчи, а отчасти инородческой. Сибирякъ любитъ, напр., вставить въ разговоръ какое нибудь иностранное словцо, которое онъ слышалъ отъ чиновника, или отъ служащаго на пріискѣ, въ родѣ слѣдующихъ словъ: провіантъ, резиденція, резонъ и т. под. Точно также вставитъ онъ въ разговоръ какое нибудь инородческое словечко, въ родѣ слѣдующихъ: «дабанъ» — гора, «яманъ» — козелъ, «водорень» — и подавно, и проч.; такъ что сразу и въ толкъ не возьмешь иной фразы сибиряка.

При этомъ выговоръ нѣкоторыхъ русскихъ словъ сибиряки какъ бы запамятовали и произносятъ ихъ, какъ говорится, совсѣмъ наизворотъ. Мы, напримѣръ,говоримъ: ручèй, чàйный, рỳку, нòгу, семèйство; а сибиряки произносятъ: семействò, рукỳ, ногỳ, рỳчей, чайнòй и проч. Точно также во многихъ словахъ звукъ е они передѣлываютъ въ ё, и наоборотъ; напримѣръ, говорятъ: содёржитъ, четвёро, осённяя ночь, бёздна, лёдникъ и проч; а тѣ слова, въ которыхъ мы употребляемъ звукъ ё они выговариваютъ черезъ е, напримѣръ: зелèный лѣсъ, тèмныя ночи, дèшево, казèнка.

Употребляютъ сибиряки въ своей рѣчи много словъ и собственнаго изобрѣтенія, какъ-то: «гольцы́»—каменныя вершины горъ, «бѣлкѝ»—снѣжныя горныя вершины; «сопка» — отдѣльно стоящая гора; «хіузъ» — тихій вѣтерокъ; «пурга» — снѣжная мятель, и многія другія слова.

При взаимномъ сближеніи въ восточной Сибири сельскаго населенія и городскаго, вышеупомянутою рѣчью одинаково говорятъ тамъ какъ крестьяне, такъ и горожане.

Вообще, сибирскіе крестьяне не сторонятся ни городскихъ жителей, ни инородцевъ, ни даже иностранцевъ. Восточную Сибирь, какъ страну необыкновенную по ея природѣ, часто посѣщаютъ иностранные ученые и живутъ между сибиряками иногда года по два или по три. И сибирскій крестьянинъ никогда не удивится, если увидитъ такого человѣка гдѣ нибудь въ полѣ, или въ тайгѣ, одиноко собирающаго тамъ какіе нибудь камешки или насѣкомыхъ, или если придетъ такой ученый на свадьбу къ нему съ записною книжкою. Сибирякъ еще самъ разскажетъ ему обрядъ, или пропоетъ пѣсню. Случалось даже, что онъ приходитъ послѣ этого нарочно на домъ къ ученому, чтобы сказать только: «запиши, молъ, такое-то слово, или такую-то пѣсню, ночесь мнѣ въ голову не пришло». Любознательность, возбужденная необычайною природою Сибири еще въ первыхъ заселителяхъ ея, конечно, не изгладилась и въ нынѣшнихъ сибирякахъ, такъ что совершенно понятно вышеупомянутое отношеніе ихъ къ ученымъ, о многихъ изъ которыхъ у нихъ успѣли сложиться даже преданія.

Между сибиряками также нельзя иногда отъискать слѣдовъ нѣкоторыхъ повѣрій и предразсудковъ русскихъ крестьянъ. Они какъ будто, совсѣмъ запамятовали ихъ. За то сибирскій крестьянинъ охотно обращается къ бурятскимъ «шаманамъ», чтобы заговорить болѣзнь, или за предсказаніемъ успѣха въ дѣлахъ. Въ горахъ, на особенно опасныхъ дорогахъ, русскіе часто ставятъ часовни; тутъ же, рядомъ стоитъ обыкновенно и бурятскій жертвенникъ съ языческимъ идоломъ. Благополучно совершивъ черезъ горы опасный путь, сибиряки заходятъ въ часовню, молятся иконамъ и ставятъ къ нимъ свѣчи, или опускаютъ монеты въ кружки; затѣмъ идутъ къ бурятскому жертвеннику и непремѣнно бросятъ хотя камышекъ и бурятскому богу. Такихъ примѣровъ нѣкотораго уваженія сибиряковъ къ инородческимъ вѣрованіямъ — множество.

Въ своей семейной жизни сибиряки продолжаютъ еще держаться русскихъ обрядовъ и обычаевъ. Напримѣръ, свадьбы справляютъ по русскимъ обрядамъ, по русскому же обычаю устраиваютъ зимою «посидѣлки, вечерки» и проч. Но при этомъ веселятся иной разъ на городской манеръ. Напримѣръ, сибиряки не прочь отъ танцевъ. Для этого у нихъ существуетъ особой родъ пляски, называемый «восьмеркою», напоминающею отчасти французскую кадриль. Въ «восьмеркѣ» мужчины и женщины становятся въ четыре пары, другъ противъ друга, при чемъ каждый можетъ выкидывать колѣнца своего собственнаго изобрѣтенья. Эту «восьмерку» танцуютъ во всѣхъ деревняхъ В. Сибири, отъ Иркутска до Охотскаго моря.

Русскія народныя пѣсни сибиряки также отчасти перезабыли, а отчасти переиначили. Напримѣръ, въ Иркутскѣ можно иногда услышать такую пѣсню:

 

Вдоль да по рѣчкѣ, по широкой,

Внизъ по Волгѣ, по большой рѣкѣ. и т д.

 

Это вмѣсто: «Внизъ по матушкѣ по Волгѣ»!

За то сибирякъ твердо знаетъ нѣсколько пѣсенъ городскихъ, сочиненныхъ, дворянскихъ, въ которыхъ поется про любовь, про женщинъ и проч.

————

Послѣ всего сказаннаго, остается замѣтить, что изображенный нами типъ русскаго переселенца въ восточной Сибири, конечно, далеко неповсемѣстно распространенъ тамъ. Такъ, по окраинамъ восточной Сибири встрѣчаются случаи почти полнаго смѣшенія русскихъ съ инородцами. Напримѣръ, на крайнемъ сѣверѣ Сибири переселенцы наши почти совсѣмъ обостячились; на югѣ — въ Забайкальскомъ краѣ, многіе изъ русскихъ казаковъ омонголились. Но это болѣе или менѣе частные случаи, не имѣющіе общаго значенія въ выработкѣ новаго областнаго сибирскаго типа. Вышеописанный же типъ сибиряка, во всякомъ случаѣ, представляется господствующимъ въ восточной Сибири.

Но и объ этомъ послѣднемъ сказать рѣшительнаго слова также пока еще нельзя, ибо и онъ далеко еще не есть окончательно установившійся типъ.

 

Что касается до якутовъ, то они представляютъ замѣчательное явленiе покореннаго народа, навязавшаго побѣдителямъ свои обычаи и языкъ; народа, не только не подвергшагося вліянію завоевателей, но, напротивъ, втянувшаго его въ свою сферу. Въ Якутскѣ несравненно болѣе говорятъ по якутски, чѣмъ по русски, ибо почти всѣ тамошніе ремесленники — якуты; всѣ няньки — якутки, и даже богатый русскій пушной торговецъ не рѣдко женится на якуткѣ;. Даже тунгузы и ихъ жены, живущіе въ пустынѣ между Якутскомъ и Охотскомъ, говорятъ весьма чисто по якутски. По русски же многіе якуты весьма плохо понимаютъ.

Якутскій языкъ господствуетъ здѣсь между всѣми классами, какъ у насъ въ столицахъ французскій. Нѣтъ ни одного жителя, который-бы не зналъ по якутски. Да и не удивительно: въ домѣ нянька якутка, кухарка — якутка, работникъ, кучеръ — всѣ якуты. Дитя съ появленія чувства слуха поражается звуками якутскаго языка. Здѣшній житель нечувствительно перенимаетъ всѣ якутскіе обычаи, и лучше говоритъ на якутскомъ языкѣ, нежели на отечественномъ. Житель Якутска въ разговорѣ съ жителемъ Россіи понимаютъ другъ друга несовершенно; надобно прибѣгать къ объясненіямъ и повтореніямъ. Кромѣ словъ мѣстныхъ, настоящія русскія употребляются здѣсь не въ обыкновенномъ значеніи, напр., здѣсь дрова называютъ саженями, муку — провьянтомъ, капусту — щами. Здѣсь говорятъ: я былъ на берегу и покупалъ сажени. Много-ли у васъ посажено щей? А ходя по гостинному двору, спрашиваютъ: крупичатый провьянтъ есть?

Въ якутскомъ языкѣ, по единогласному свидѣтельству знатоковъ его, нѣтъ точности и ясной опредѣленности въ понятіяхъ и выраженіяхъ, нѣтъ правильной перемѣны въ склоненіяхъ именъ и въ спряженіяхъ глаголовъ. На немъ, напримѣръ, всѣ божественные и священные предметы называются однимъ именемъ: и Богъ — тагара, и церковь, и всякая церковная утварь — тагара, даже безъ перемѣны въ окончаніи. Только нѣкоторые церковь называютъ: тагара джiэта, Божій храмъ; слово тагара значитъ и Богъ и Божій, и проч. Изъ якутовъ, привыкшихъ съ малолѣтства говорить по своему, очень немногіе выучиваются по русски, да и то всегда неправильно. Они не могутъ отвыкнуть отъ переиначеній русской рѣчи на свой ладъ.

Якуты, занимающіе большую часть Якутской области, не суть первобытные обитатели этой страны; они пришельцы съ юга. Всѣ согласны въ томъ, что якуты татарскаго происхожденія, но никто исторически не доказалъ, какіе татары и когда переселились на берега рѣки Лены. Судя по тому, что они далеко распространились по области и размножились, можно только съ достовѣрностію полагать, что они живутъ здѣсь давно. Фишеръ говоритъ, что между красноярскими татарами есть одинъ родъ, называемый Сахà — имя, которымъ и теперь еще якуты называютъ сами себя. Это показаніе едва-ли не основано на преданіи, сохранившимся между якутами. Они разсказываютъ, что нѣкто Омогой Бай со 150 человѣками сородичей своихъ пошелъ со степей красноярскихъ на востокъ и, достигнувъ степи, лежащей между Иркутскомъ и Леною, расположился тутъ на жительство. Пришествіе невѣдомыхъ людей встревожило обитателей страны бурятъ. Они собрали совѣтъ, на которомъ рѣшено было истребить пришельцевъ, или согнать ихъ со степей своихъ; но какъ луна тогда была на ущербѣ — время, въ которое буряты никакихъ важныхъ дѣлъ не предпринимаютъ, то и отложили они намѣреніе свое до благопріятныхъ предзнаменованій. Между тѣмъ татары узнали о заговорѣ. Не теряя времени, отправили они нѣсколько человѣкъ на рѣку Лену для постройки плотовъ, и когда все уже было готово, ночью перешли черезъ гору на Лену со всѣмъ скотомъ своимъ; сѣли на плоты и пустились внизъ по Ленѣ. Достигнувъ до того мѣста, гдѣ теперь стоитъ городъ Якутскъ, они остановились на жительство. Спустя нѣсколько лѣтъ, приплылъ къ нимъ по Ленѣ нѣкто изъ татаръ Эллей, который, пріобрѣтя любовь уже состарѣвшагося Емогоя, женился на одной изъ его дочерей, родившей ему 12 сыновей. Изъ нихъ замѣчателенъ Хангалассъ, сообщившій имя свое Хангаласскому роду якутовъ, отъ него происшедшему. Спустя нѣсколько десятковъ лѣтъ послѣ прибытія Эллея, приплыли къ татарамъ по Ленѣ забайкальскіе буряты Хоринскаго рода, перемѣшались съ ними и составили теперешнихъ якутовъ, народъ, имѣющій сходство языкомъ и нравами съ татарами и монголами. Донынѣ существуетъ между якутами родъ, называющійся Хори, донынѣ сохранилась между якутами пословица; «Я говорю тебѣ не по-хорински!» То и другое доказываетъ справедливость преданія о хоринцахъ.

Но переселеніе красноярскихъ татаръ по Ленѣ въ Якутскую область не имѣетъ вѣроподобія! Какъ могли татары пробраться со стадами овецъ, коровъ и лошадей изъ южныхъ предѣловъ Енисейской губерніи на Манзурскую степь, по непроходимымъ тогда горамъ и лѣсамъ? Не лучше-ли допустить мнѣніе, что они изъ окрестностей Абаканска спустились по Енисею, потомъ пробрались на рѣку Вилюй, а оттуда и на Лену?

Кочевья якутовъ по Ленѣ начинаются въ Киренскомъ уѣздѣ съ рѣки Нюи, впадающей въ Лену между Витимомъ и Олёкмою, и простираются до самаго Ледовитаго моря. На западѣ, по рѣкѣ Вилюю, жилища ихъ распространяются до устья рѣки Чоны и верховыя рѣки Оленека. На востокѣ живутъ они отъ устья рѣки Маи по Алдану, за Алданомъ же изрѣдка кочевья ихъ простираются до самаго Удскаго острога и Охотскаго моря. По рѣкѣ Янѣ живутъ якуты отъ вершины до устья. По Индикиркѣ къ Ледовитому морю находятся также ихъ кочевья. Они раздѣляются на роды и управляются головами, князцами и старшинами. До покоренія русскими каждый якутскій родъ управлялся своимъ тоёномъ, который ни отъ кого не зависѣлъ. Тоены были между собою въ безпрестанной войнѣ. Послѣдній владѣлецъ хангаласскій, при которомъ русскіе покорили якутовъ, назывался Тыгынъ.

Якуты вообще небольшаго роста, съ калмыцкимъ типомъ лица. Глаза у нихъ большею частію черные или темнокаріе, малые и узкіе; носы у нихъ частію искривленные, а большею частію широкіе и сплюснутые; волосы черные какъ смоль, жесткіе и щетинистые. Ростомъ они довольно высоки. Мужчины всѣ ходятъ остриженные, съ небольшими косами на затылкахъ, и голобородые: они въ молодые годы выдергиваютъ изъ бороды волосы щипцами. Женщины обыкновенно отличаются длинными волосами, заплетаемыми въ косы, малымъ ростомъ, менѣе грубыми чертами и широкими лицами.

Якуты народъ въ полномъ смыслѣ пастушескій; главное богатство его заключается въ многочисленныхъ табунахъ и стадахъ рогатаго скота, доставляющихъ якутамъ почти все необходимое для пропитанія и содержанія. Изобиліе пушныхъ звѣрей, обитающихъ въ безконечныхъ лѣсахъ, и прибыль, получаемая отъ продажи ихъ русскимъ, заохотили и пристрастили якутовъ къ звѣроловству, которымъ занимаются они съ неутомимымъ рвеніемъ и удивительнымъ искусствомъ. Съ самаго младенчества пріученные къ лишеніямъ всякаго рода и въ нихъ закаленные, якуты съ величайшимъ терпѣніемъ противостоятъ всѣмъ житейскимъ нуждамъ, неразлучнымъ съ суровымъ климатомъ ихъ земли. Между прочимъ, они кажутся почти совершенно нечувствительными къ стужѣ, и почти до невѣроятной степени могутъ переносить голодъ.

Платье шаманское не походитъ на обыкновенную якутскую одежду, да и самъ шаманъ для отличія отъ простыхъ смертныхъ не стрижетъ волосъ, а, расчесывая ихъ на двѣ стороны, заплетаетъ въ косу. При шаманствѣ онъ ихъ для эффекта распускаетъ. Шаманское платье состоитъ изъ короткаго кожанаго полукафтана, у котораго задъ длиннѣе переда. По краямъ обшивается кафтанъ длинными, до земли доходящими кистями. Вдоль спины въ пять рядовъ нашиваютъ различныя желѣзныя побрякушки; посреди спины лежитъ большой желѣзный кругъ, который называютъ солнцемъ. Полы кафтана не сходятся между собою и завязываются ремешками. Его надѣваютъ на голое тѣло, а чтобы передняя часть тѣла была закрыта, надѣваютъ передникъ, который оканчивается выше колѣнъ. На передникѣ бываютъ нашиты два желѣзные круга, изображающее груди; внизу увѣшивается онъ различными желѣзными фигурами, и кончается такими же кистями, какъ и самый кафтанъ. На рукава нашиваются также побрякушки и фигуры, что все вмѣстѣ производитъ при движеніи непріятный шумъ. Въ лѣвую руку беретъ шаманъ бубенъ, а въ правой держитъ лопатку, оклеенную шкурою, которою и бьетъ по бубну.

Вообще, все шаманство состоитъ въ кривляньяхъ, крикахъ и грубомъ обманѣ, будто шаманъ колетъ себя ножемъ. Иногда подъ одежду онъ прячетъ кишку, наполненную кровью; распоровъ ее ножемъ, шаманъ показываетъ текущую кровь зрителямъ, которые вѣрятъ, что она течетъ изъ шаманскаго брюха. Иногда надѣваетъ онъ на брюхо нѣсколько рядовъ бересты, куда, вонзивъ ножъ, ходитъ съ нимъ по юртѣ, выдергиваетъ его и опять вонзаетъ въ брюхо, испуская крики.

Къ сожалѣнію, русскіе столько же вѣрятъ шаману, сколько и якуты, и даже разсказываютъ, что шаманъ, отрѣзавъ себѣ голову, кладетъ ее на полъ; пошаманивъ же нѣсколько минутъ безъ головы, ставитъ ее на шею — и голова тотчасъ приростаетъ.

Если якута въ чемъ нибудь уличаютъ, а свидѣтелей нѣтъ, въ такомъ случаѣ виноватаго призываютъ въ юрту къ князцу, гдѣ на огнѣ стоитъ уже топленое масло, а подлѣ него медвѣжья голова. Обвиняемаго ставятъ противъ огня на колѣна и велятъ ему говорить слѣдующія слова: «Если я свидѣтельствую ложно, то пусть масло это пройдетъ во мнѣ на сквозь, и не буду я имѣть счастія въ скотѣ, а медвѣдь чтобъ такъ меня изгрызъ, какъ я грызу его голову». Затѣмъ, посыпавъ на голову пеплу, уличаемый выпиваетъ масло и до трехъ разъ кусаетъ медвѣжью голову. Эта клятва почиталась страшною, и виноватый никакъ не смѣлъ приступить къ ней, но теперь она вывелась изъ употребленія. Вѣроятно, испытали ничтожность заклинанія.

На шамановъ уже давно установился рутинный взглядъ, главныя черты котораго мы привели выше. Но описаніе это было бы весьма не полно, если бы мы не привели здѣсь взгляда на этотъ предметъ однаго изъ самыхъ умныхъ и образованныхъ путешественниковъ нашихъ въ этотъ далекій край. Врангель смотритъ на этотъ предметъ съ другой, психологической стороны и говоритъ о шаманахъ и шаманствѣ слѣдующее:

«Обыкновенно, общее мнѣніе называетъ всѣхъ шамановъ грубыми, корыстолюбивыми обманщиками, пляска и кривлянія которыхъ простое притворство. Но по тому, что я имѣлъ случай видѣть здѣсь, и въ другихъ мѣстахъ Сибири, сей приговоръ кажется мнѣ слишкомъ строгимъ и неосновательнымъ. По крайней мѣрѣ, онъ одностороненъ, и относится только къ тѣмъ людямъ, которые, подъ именемъ шамановъ, переходятъ изъ селенія въ селеніе, и разными, по видимому сверхъ-естественными дѣйствіями, какъ то: безвреднымъ хватаніемъ раскаленнаго желѣза, прокалываніемъ руки длинною иголкою, и т. д., удивляютъ простой народъ и выманиваютъ у него деньги. Истинные шаманы не принадлежатъ къ особой кастѣ и не составляютъ соединеннаго для извѣстной цѣли сословія, но образуются и совершенствуются сами собою. Среди народа рождаются люди съ сильнымъ, легко воспламеняемымъ воображеніемъ; съ малолѣтства слышатъ отъ старшихъ о злыхъ и добрыхъ духахъ и шаманахъ; видятъ шаманскіе обряды и неестественныя судорожныя движенія; всеобщее уваженіе и самая таинственность сильно поражаютъ юношу. Онъ также начинаетъ стремиться къ необыкновенному, старается достигнуть сообщества съ неземнымъ. Никто не можетъ указать ему къ тому пути; сами шаманы не знаютъ, какимъ образомъ они сдѣлались шаманами. Изъ самого себя и окружающей его мрачной природы долженъ онъ извлечь познаніе непонятнаго. Уединеніе, одиночество, бдѣніе, постъ, разгорячительныя средства напрягаютъ и разстраиваютъ его воображеніе. Наконецъ, онъ видитъ явленія и духовъ, о которыхъ слышалъ съ малолѣтства. Онъ вѣритъ имъ твердо и безъ всякаго притворства. Тогда посвящаютъ его въ шаманы; торжественно и таинственно, въ тишинѣ ночи, научаютъ его пляскѣ и пріемамъ на бубнахъ. Но посвященіе не умножаетъ познаній шамана и не производитъ какой нибудь перемѣны въ его духѣ, оно просто внѣшняя церемонія. Все что шаманъ чувствуетъ, говоритъ, дѣлаетъ, чему онъ вѣритъ, есть и остается слѣдствіемъ расположенія его собственнаго духа, и никакъ не можетъ быть хладнокровнымъ, обдуманнымъ обманомъ, или притворствомъ. Всякій, кто видѣлъ и наблюдалъ истиннаго шамана въ высшей степени восторга, согласится со мною, что шаманъ, по крайней мѣрѣ въ ту минуту, не можетъ и не хочетъ обманывать, и что такое состояніе происходитъ отъ невольнаго, непреодолимаго вліянія чрезмѣрно напряженнаго и разстроеннаго воображенія. Истинный шаманъ есть, безъ сомнѣнія, замѣчательное психологическое явленіе. Пляска и гаданіе шамановъ дѣлали на меня всегда продолжительное, мрачное впечатлѣніе. Дикій взоръ, налитые кровью глаза, сиплый голосъ, съ трудомъ вырывающееся изъ стѣсненной груди дыханіе, неестественныя, судорожныя корчи лица и всего тѣла, стоящіе дыбомъ волосы, глухой звукъ бубновъ, придаютъ картинѣ нѣчто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованнаго человѣка. Мудрено ли, что необразованныя дикія дѣти природы видятъ въ томъ мрачное дѣйствіе злаго духа?»

Главныя черты якутскаго характера суть: мстительность, сутяжничество, необходительность и скрытность. Якутъ никогда не забываетъ претерпѣнной обиды, и если самому не удастся отмстить, непремѣнно передастъ мщеніе своему сыну, или ближайшему родственнику. Страсть якутовъ къ тяжбамъ безпредѣльна: только представилась бы возможность затѣять нѣчто похожее на жалобу, или доносъ, они тотчасъ готовы ябедничать, и мало того, что тѣмъ докучаютъ всякому проѣзжему, имѣющему, по ихъ предположеніямъ, нѣкоторую значительность, но часто предпринимаютъ еще обременительныя и убыточныя для себя поѣздки, чтобы завести только тяжбу, нерѣдко изъ-за пустяковъ.

Необходительность и скрытность, побуждающія ихъ селиться болѣе разсѣянно, нежели въ совокупности между собою, представляютъ, впрочемъ, весьма разительную противуположность съ гостепріимствомъ и радушною предупредительностью, какую они оказываютъ проѣзжимъ. Селиться обществами у нихъ не въ обыкновеніи; только между Якутскомъ и Алданомъ, на пространствѣ болѣе многолюдномъ, встрѣчаются кое-гдѣ наслѣги (ночлеги), состоящіе изъ нѣсколькихъ юртъ; напротивъ того, за Верхо-Янскимъ хребтомъ одна юрта отъ другой отстоитъ часто верстъ на двѣсти, такъ что ближайшіе сосѣди не видаются иногда по цѣлымъ годамъ. Къ такому удаленію побуждается якутъ не столько нуждою въ пастбищахъ, сколько своимъ характеромъ: имѣя сильную наклонность къ уединенію и отчужденію, онъ всячески старается уклоняться, гдѣ только можно, отъ взаимныхъ связей съ другими. Не смотря на то, путешественникъ проѣзжающій по якутскимъ пустынямъ, найдетъ въ каждомъ изъ разбросанныхъ на огромномъ разстояніи жильѣ радушно гостепріимство и готовность подѣлиться съ нимъ, чѣмъ только богаты хозяева.

При первомъ взглядѣ на якутовъ, можетъ показаться, что они ни о чемъ не думаютъ, между тѣмъ они только притворяются, а на самомъ дѣлѣ все знаютъ, что имъ нужно и можно знать по своему положенію. Они очень осмотрительны, внимательны ко всему и догадливы; почти никогда не даются въ обманъ русскимъ; а русскіе, напротивъ, бываютъ ими обманываемы, принимая ихъ притворство за искренность. Якуты очень пристрастны къ хлѣбному вину, къ табаку, къ игрѣ въ карты, къ борьбѣ и пляскѣ, къ разсказамъ и баснямъ, въ которыхъ герои у нихъ слывутъ «желѣзными». Якуты курятъ табакъ изъ своихъ складныхъ трубокъ, играютъ въ карты до самозабвенія и проигрываютъ другъ другу послѣднія деньги, скотъ и вещи.

Многіе утверждаютъ, что рабство довело ихъ до такого состоянія; что сами русскіе поступками своими сдѣлали изъ якутовъ обманщиковъ и плутовъ. Но почему же буряты, тунгусы и другіе народы до сихъ поръ сохраняютъ болѣе чистоту своихъ нравовъ? Почему до сихъ поръ бурятъ не разламываетъ въ Иркутскѣ по ночамъ амбаровъ, лавокъ и проч., тогда какъ въ Якутскѣ рѣдкая ночь проходитъ безъ подобныхъ происшествій, которыхъ виновники всегда якуты. Правда, что въ прежнія времена они много терпѣли отъ русскаго, но не то ли же было и съ бурятами?

Лѣность ихъ чрезвычайна, а гордость князцевъ выходитъ изъ предѣловъ; въ прежнія времена при князцѣ, ѣдущемъ верхомъ, было нѣсколько скороходовъ; теперь это обыкновеніе вывелось отчасти. Страсть къ воровству и картежной игрѣ повальна; тутъ и мошенникъ считается человѣкомъ умнымъ. Плутни старшинъ довели якутовъ до крайности: они содержатъ бѣдныхъ въ совершенномъ рабствѣ, затрудняютъ имъ способы идти въ городъ пріобрѣсть что нибудь работою, а чрезъ то дѣлаютъ ихъ вѣчными своими работниками. Многіе изъ крещеныхъ якутовъ остаются еще въ дикомъ полуязычествѣ, обходятъ браки и, приживъ незаконно-рожденныхъ дѣтей, часто покидаютъ женъ своихъ съ дѣтьми или обвѣнчиваются съ женой только по усиленнымъ убѣжденіямъ священниковъ. По древнему обычаю, якутъ до тѣхъ поръ не можетъ привести жены своей отъ тестя домой, пока не выплатитъ ему калыма, или условленной цѣны, уплата которой продолжается иногда нѣсколько лѣтъ.

Хотя якуты, по христіанскому закону, и не должны имѣть болѣе одной жены, однакоже рѣдкіе изъ нихъ не имѣютъ двухъ, на что наши священники смотрятъ сквозь пальцы, употребляя только одно увѣщаніе къ соблюденію одноженства.

Обычай женить дѣтей еще въ малолѣтствѣ, существуетъ и между якутами, однакоже нѣкоторые молодые люди находятъ сами себѣ невѣстъ. Въ этомъ случаѣ, съ согласія родителей посылается сватъ къ отцу невѣсты и договаривается о калымѣ и приданомъ, которое бываетъ всегда въ половину противъ калыма; въ то же число включается и лошадиное мясо. По окончаніи договора, спрашиваютъ у невѣсты, согласна ли она выдти за такого-то замужъ? Молчаніе невѣсты означаетъ согласіе. Тогда утверждается договоръ и назначается время для пріѣзда жениха, что обыкновенно бываетъ зимою, чтобы мясо не портилось, и въ первыхъ числахъ рожденія новой луны. Съ женихомъ пріѣзжаютъ обыкновенно родственники его и друзья, безъ женщинъ, съ подарками, состоящими въ скотѣ, конскомъ мясѣ и нѣкоторой части калыма. По пріѣздѣ, женихъ входитъ въ юрту и становится по правую сторону комелька, а отецъ съ матерью по лѣвую, шаманъ сидитъ уже на отцовской кровати. Обрядъ начинается возліяніемъ: женихъ становится на правое колѣно и льетъ на огонь топленое масло, потомъ, приподнявъ шапку, киваетъ трижды головою. Тогда шаманъ провозглашаетъ, чтобы онъ былъ зятемъ счастливымъ и прижилъ бы съ женою своею множество дѣтей, размножилъ бы скотоводство и сдѣлался богатымъ человѣкомъ. По окончаніи церемоніи, женихъ выходитъ вонъ, снимаетъ съ себя дорожное платье, надѣваетъ праздничное и входитъ въ юрту со всѣмъ своимъ поѣздомъ, пробирается къ невѣстиной кровати, садится на нее и закрывается досками. Во все время торжества невѣста сидитъ гдѣ нибудь въ сосѣдней юртѣ. Гости садятся и начинается ужинъ, послѣ котораго всѣ ложатся спать, или въ той же юртѣ или уходятъ въ другую; женихъ же вступаетъ въ права мужа. По прошествіи трехъ сутокъ, гости разъѣзжаются, отдавши часть калыма и получивши отъ невѣсты часть приданаго и полное носильное платье для жениха и его отца. Спустя нѣсколько времени, а иногда и черезъ годъ, пріѣзжаетъ къ невѣстѣ мать женихова; гоститъ столько же и выполняетъ тѣ же самые обряды, но не получаетъ въ подарокъ платья. Въ продолженіи того времени, какъ выплачивается калымъ, невѣста живетъ въ домѣ отца, но женихъ ѣздитъ къ ней когда ему угодно, и пользуется всѣми супружескими правами.

Къ вечеру начинаются различныя игры. Женщины, въ лучшихъ нарядахъ своихъ, становятся въ кругъ, берутся руками, такъ что пальцы одной сплетаются съ пальцами другой и ходятъ тихо по теченію солнца, напѣвая каждая свое, такъ что въ цѣломъ пѣніе ихъ походитъ на школьное чтеніе, когда ученики твердятъ вслухъ свои уроки.

Мужчины плясками не занимаются: они скачутъ на лошадяхъ, сами пускаются другъ съ другомъ въ бѣгъ и проч.

Передъ юртою хозяина вкапываются въ землю три столба съ перекладиною, украшенные березками; подъ столбы ставятъ кумысъ въ огромныхъ кожаныхъ мѣшкахъ, верхъ которыхъ подтягиваются веревками къ перекладинамъ, чтобы мѣшокъ не упалъ. Это кумысъ для мужчинъ; для женщинъ же ставятся другіе три столба съ такими же мѣшками. Всѣ якуты садятся въ нѣсколько рядовъ на землю лицомъ къ востоку, протянувши ноги. Женщины сидятъ отдѣльно отъ мужчинъ. Тогда приносятъ огромные деревянные кувшины; нѣсколько якутовъ берутъ въ руки каждый по одному и идутъ къ мѣшкамъ; стоящій подлѣ нихъ якутъ длиннымъ деревяннымъ ковшомъ наливаетъ каждому полный кувшинъ. Получившій отходитъ прочь и становится лицомъ къ востоку, подлѣ него помѣщается другой, и такъ далѣе. У женской толпы дѣлается то же. Послѣ того, кувшиноносцы подходятъ къ гостямъ; хозяинъ, взявъ одинъ кувшинъ, подаетъ его почетнѣйшему гостю, который, напившись кумысу въ нѣсколько пріемовъ, передаетъ его своему сосѣду, и такимъ образомъ, идетъ круговая попойка до тѣхъ поръ, пока кумысъ не полѣзетъ уже въ горло. За тѣмъ у женщинъ начинаются пляски, а у мужчинъ борьба. Два атлета, въ одномъ короткомъ исподнемъ платьѣ, выводятся на сцену секундантами. Борьба ихъ состоитъ въ схваткѣ другъ друга за руки, причемъ каждый старается вырвать свои руки изъ рукъ противника; нѣсколько паръ пощипавъ себя такимъ образомъ, кончаютъ борьбу. Близь хозяйской юрты ставится высокій гладкій шестъ, по которому якуты поднимаются вверхъ, или вытянувъ по шесту руку и держась за него, стараются ногою достать до руки.

Пѣсенъ постоянныхъ они не имѣютъ, а всякій поетъ, что ему вздумается. Когда якутъ идетъ одинъ дорогою, особенно если ѣдетъ, то забавляется всегда пѣніемъ, поетъ, тянетъ во все горло свою любимую задушевную пѣсню о чемъ нибудь, а большею частью о томъ, что займетъ его вниманіе на пути; иногда же тянетъ только звуки: га-аа-а, или ге-е-ге-е, или гы-гы-ы-ы, о-л-о-р-омъ (сяду), — послѣднее потому, что онъ поетъ большею частью сидя. Зимою въ 48° мороза., постукивая о землю ногами, якутъ поетъ: ча-а тымны-ча-а! (ахъ, какъ холодно!).

Вотъ образчикъ якутской пѣсни:

«Послѣ морозовъ Богъ далъ намъ тепло. Коровы наши отелились, показалась трава, скотъ нашъ сдѣлался жирнѣе, сталъ намъ давать больше молока; мы изъ него дѣлаемъ кумысъ, пьемъ и веселимся!»

Напѣвъ ихъ, единообразный и заунывный, есть отголосокъ скрытнаго, угрюмаго, суевѣрнаго народнаго характера. Не болѣе разнообразія и поэзіи представляетъ содержаніе и другихъ якутскихъ пѣсенъ: въ нихъ воспѣваются красоты природы, стройно и роскошно растущія деревья, шумъ быстрыхъ рѣкъ, высота горъ, и т. д. Пѣвцы большею частью импровизаторы и усматриваютъ во всемъ однѣ очаровательныя красоты: въ пустынѣ — прелестную страну, въ полуобгорѣвшемъ сосновомъ стволѣ — прекрасное могучее дерево, въ первой встрѣтившейся грязной лужѣ — чистое, словно кристаллъ, прозрачное озеро. Можно отнести преувеличенія ихъ къ выспреннему воображенію, но въ дѣйствительности якуты столь высокопарно превозносятъ область горнаго духа только изъ страха, чтобы его не разсердить и задобрить.

Между тѣмъ якуты не лишены дара слова и импровизируютъ весьма удачно. Миддендорфъ на отдыхѣ во время своего путешествія, среди дикой нагорной мѣстности, записалъ слѣдующую импровизацію якута, произнесенную имъ во время жертвоприношенія лѣснымъ и горнымъ духамъ.

«Бабушка Кербе, отъ вѣка древняя. И ты, дѣдушка Бурея (обѣ рѣки), равный первой годами. Пошлите милость намъ, путешествующимъ по вашимъ скрытымъ оврагамъ, защитите, одарите счастіемъ и благословите насъ. Мы идемъ во имя великаго духа. Вы, стекающіе съ пѣніемъ съ высокихъ горъ, во имя ваше мы идемъ; пусть девять разъ будетъ счастливъ нашъ путь.

«И ты живущая на нашемъ пути, вдругъ и повсюду являющаяся, и подобно снѣгу исчезающая, необъяснимо-быстрая, волшебная дѣва Сыринай; ты, быстро бѣгущій, Курхачи, и вы, гномы, живущіе справа на девяти, а слѣва на восьми горахъ, будьте милостивы къ намъ. Я васъ всѣхъ угощаю заразъ (въ это время онъ беретъ изъ котла пищу и бросаетъ на огонь) — лакомьтесь, но не пробуйте разборчивымъ языкомъ, будьте довольны.

«Будьте милостивы къ тайонамъ (старшинамъ), чтобы они счастливо и радостно достигли цѣли. Молясь, взываю къ вамъ: ведите насъ счастливо, чтобы мы шли съ лучшими и обогнали посредственныхъ. Ты же, здѣсь управляющій горный старецъ, ты страшно богатый Барилахъ! доставь намъ еще въ утреннемъ сумракѣ темныхъ звѣрей и на ранней утренней зарѣ ярко-блестящихъ звѣрей, дорогіе мѣха! Наполни наши широкіе вьюки, нанижи соболей на наши длинные ремни наведи на насъ краснаго звѣря.

«Ты же, старый Чандай Кобоидъ (злое начало), не порази хромотой наши члены, не нападай на нашихъ юношей, не моргай, не смотри сюда твоими искрометными очами и не говори твоимъ злымъ языкомъ.

«Счастіе и благословеніе да будетъ намъ въ пути».

Въ лѣтнее время якуты занимаются скотоводствомъ, сѣнокосомъ и рыбною ловлею, въ началѣ и концѣ зимы ловлею бѣлокъ, лисицъ, бурундуковъ, а частію и соболей. Немногіе лишь обрабатываютъ землю и сѣютъ въ маломъ количествѣ ячмень, да и то по настоянію земскаго начальства.

Будучи по природѣ переимчивы, якуты дѣлаютъ по заказу и на продажу нѣкоторыя довольно красивыя вещи, особенно гребни, шкатулки, ящики изъ мамонтовой кожи съ рѣзьбою, употребляя для того только одинъ ножъ. Якуты, кромѣ своей одежды, шьютъ искусно узорчатые ковры изъ разноцвѣтныхъ коровьихъ кожъ и плетутъ, изъ длинной травы, ситки, половики или постилки не только для себя, но и на продажу.

Способностью къ ремесламъ якуты превосходятъ всѣ сибирскіе народы, и нѣкоторыя якутскія издѣлія, особенно кинжалы и ножи, могли бы заслужить отличіе и на европейскихъ промышленныхъ выставкахъ. Ихъ желѣзныя издѣлія, отъ качества ли матеріала или превосходной обработки, не лопаются даже въ самые сильные холода, качество, котораго не имѣютъ даже лучшіе англійскіе топоры. Рукоятка якутскихъ кинжаловъ искусно украшается оловомъ, а ножны дѣлаются изъ бересты, обтянутой черной кожей; для прочности же ихъ сковываютъ жестяными полосами.

Говоря короче, они ловкіе мастера почти во всемъ: они искусные плотники и печники; деревянные дома строятъ такъ чисто и такъ плотно, что хоть бы лучшему мастеру. Изъ мамонтовой кости они очень хорошо дѣлаютъ гребни, гребенки и разныя другія издѣлія. Въ городѣ Якутскѣ мебель работаютъ исключительно якуты; при недостаткѣ въ инструментахъ, трудности побѣждаютъ терпѣніемъ, и за все это они получаютъ самую ничтожную плату; можно сказать, что работаютъ изъ одного только пропитанія. Якутки хорошія швеи, кухарки и работницы.

Вообще о якутахъ можно сказать, что они чрезвычайно остры и переимчивы; скоро выучиваются читать и писать, и склонны къ художествамъ. Между ними былъ даже одинъ живописецъ, котораго работа видна и теперь во многихъ домахъ и церквахъ.

Богатство якутовъ состоитъ въ огромныхъ стадахъ рогатаго скота и въ значительномъ количествѣ лошадей. Лошади имъ служатъ для дальнихъ переѣздовъ и въ особенности для верховой ѣзды; въ домашнемъ же быту для перевозки тяжестей всегда служатъ волы, которыхъ запрягаютъ въ самую простую упряжь и правятъ посредствомъ поводьевъ, привязываемыхъ за деревянныя кольца, продѣваемыя въ ноздри животныхъ.

Якутскія лошади остаются на холодѣ даже въ то время, когда замерзаетъ ртуть. Ходя въ это время подъ открытымъ небомъ, они разрываютъ копытами снѣгъ для добыванія себѣ пищи, состоящей въ это время изъ остатковъ побитой морозомъ осенней травы. Эти животныя, до невѣроятности пріученныя къ лишеніямъ всякаго рода, мѣняютъ шерсть какъ и всѣ другіе звѣри крайняго сѣвера. Лошади здѣсь всегда свѣжія и сильныя, хотя во время трудныхъ, нерѣдко мѣсяца три длящихся путешествій питаются исключительно сухой полусгнившей травой. Онѣ до глубокой старости сохраняютъ зубы и несравненно долѣе остаются молодыми, чѣмъ наши лошади; круглымъ числомъ лошадь здѣсь служитъ 30 лѣтъ.

«Кто думаетъ объ улучшеніи якутскаго коневодства, говоритъ Миддендорфъ, тотъ обратилъ вниманіе на нѣчто весьма совершенное. Пусть вспомнятъ только затруднительные пути, то, что здѣсь лошадь ѣстъ вмѣсто овса хвощи, кору лиственницы, ивовыя вѣтви и сухую траву, или пусть испробуютъ проѣхать на почтовой дорогѣ до Якутска, то увидятъ, что эти лошади, безъ отдыха проскакавшія 40 верстъ, ѣдятъ одну траву, и покрытыя пѣной, стоять безъ всякой покрышки при 40° мороза.

Овецъ якуты не держать. Богатые имѣютъ до тысячи штукъ скота; а какъ для прокормленія телятъ зимою нужно много сѣна, то бѣдные за бездѣльную плату все лѣто занимаются приготовленіемъ его. Крупный скотъ всю зиму ходить по лугамъ, и, разгребая снѣгъ ногою, питается сухою травою. Замѣчено, что чѣмъ глубже снѣгъ, тѣмъ лучше наѣдается скотъ, потому что дѣлаетъ больше движенія.

Много скота гибнетъ отъ того, если первый снѣгъ, упавши на землю, растаетъ и, замерзнувши, накроетъ траву ледянымъ черепомъ: тогда уже ни лошадь, ни корова не могутъ пробить его ногою; тоже бываетъ и весною, если снѣгъ, растаявъ сверху, вскорѣ послѣ того замерзнетъ.

Звѣриная ловля есть вторая статья ихъ промышленности. На ловлю соболей отправляется немного якутовъ, по причинѣ отдаленности тѣхъ мѣстъ, гдѣ соболи водятся, отъ якутскихъ жилищъ. Богатые посылаютъ бѣдныхъ, давши имъ ружье, пороху и свинцу, да для пропитанія нѣсколько лошадей, коровъ и масла.

Самымъ лучшимъ промысломъ почитается тотъ, если работникъ добудетъ 20 соболей; всего же больше занимаются стрѣляніемъ бѣлки и ловлею лисицъ. Многіе изъ якутовъ, живущихъ въ сосѣдствѣ тунгусовъ, ламутовъ, юкагировъ, получаютъ пушныхъ звѣрей разными обманами отъ этихъ простодушныхъ людей. Сначала стараются ихъ задолжить чѣмъ нибудь, напр. съѣстнымъ въ голодное время и проч., послѣ чего бѣднякъ дѣлается уже ихъ вѣчнымъ должникомъ, и хоть чувствуетъ всю тягость, отъ того происходящую, но переноситъ терпѣливо. Тѣ же изъ якутовъ, которые для торговли пробираются въ Удской край, мало того, что совершенно обираютъ пьяныхъ тунгузовъ, но, разъѣзжая по звѣроловнымъ мѣстамъ, вынимаютъ попавшагося въ ловушки звѣря. Когда же придетъ время тунгузу платить ясакъ, якутъ снабжаетъ его пушными звѣрями, у него же взятыми, и оставляетъ опять своимъ должникомъ.

Надо замѣтить, дикари губятъ звѣрей безъ пощады, отчего промыслы съ каждымъ годомъ уменьшаются.

Кромѣ означенныхъ промысловъ, якуты доставляютъ въ Якутскъ на убой скотъ и продаютъ купцамъ коровъ и кожи для обшивки тѣхъ товаровъ, которые идутъ въ Охотскъ, Колыму и далѣе. Земледѣліемъ рѣшительно ни одинъ якутъ не занимается, хотя ярица и поспѣваетъ, а гималайскій ячмень могъ бы родиться очень хорошо, что доказано опытомъ близъ Якутска.

Якуты распространены по Ленѣ и ея притокамъ, отъ Нюйи вверхъ по Ленъ къ Вилюю и его притокамъ до притоковъ Енисея и Хатанги къ востоку отъ Лены по Алдану и Колымѣ. Далѣе якуты встрѣчаются небольшими улусами у Удскаго Острога, Охотскаго порта и сѣверныхъ притоковъ Охотскаго моря. На крайнемъ сѣверѣ границы якутъ доходятъ до устья рѣкъ Яны, Индигирки и Колымы. Незначительное число якутъ живетъ въ нижнихъ частяхъ Енисея до Хатанги. Теперь перейдемъ далѣе къ востоку въ Охотскій край.

«Всемiрный Путешественникъ», декабрь 1877

 

III.

Изъ Якутска въ Охотскъ и въ Приморскій край.

 

На всемъ протяженіи отъ меридіана Якутска до бреговъ Охотскаго моря и Тихаго океана, не считая Амурскаго края, нѣтъ ни одного пункта, который, строго говоря, заслуживалъ бы названіе города. Весь Охотскій край представляетъ весьма мрачную картину по своему безлюдью, и грустную характеристику его одинаково описываютъ всѣ путешественники. Слѣдуя за Врангелемъ и Булычевымъ, мы отправимся сначала въ Охотскъ и Петропавловскій портъ въ Камчаткѣ, а затѣмъ къ Ледовитому морю.

Обширные предѣлы отдаленныхъ частей Восточной Сибири такъ разнообразны по мѣстности и народонаселенію, что никакимъ образомъ не могутъ быть разсматриваемы общимъ взглядомъ въ отношеніи къ цѣлому краю. Племена кочующихъ инородцевъ, разсѣянныя во всѣхъ направленіяхъ на его неизмѣримыхъ пространствахъ, столь же различествуютъ въ своемъ общественномъ быту, какъ и въ коренныхъ обычаяхъ. Господствующимъ вліяніемъ въ степени преобразованія всѣхъ вообще инородцевъ было, безъ сомнѣнія, пребываніе въ этихъ мѣстахъ русскихъ и введеніе христіанства, хотя первыя брошенныя сѣмена образованія и не принесли или принесли пока самый ничтожный плодъ. Впрочемъ, христіанство проникло не во всѣ предѣлы отдаленныхъ мѣстъ Восточной Сибири. Дикари, ближайшіе къ Ледовитому морю, какъ-то: коряки и чукчи, вслѣдствіе трудныхъ мѣстныхъ условій, климата и, наконецъ, самаго продовольствія, остаются до настоящаго времени почти неозаренными свѣтомъ христіанства.

Хотя окрестности Охотскаго моря и представляютъ нѣкоторыя удобства къ осѣдлому образу жизни, однако и здѣсь населеніе слишкомъ ничтожно, въ сравненіи съ пространствомъ цѣлаго края. Повидимому, попытки къ размноженію числа осѣдлыхъ жителей въ краѣ останутся навсегда усиліями тщетными, въ особенности принимая въ разсчетъ недостатки, съ которыми должно быть сопряжено состояніе ихъ домашняго быта, начиная съ хлѣбопашества; всегдашнее же употребленіе одной рыбы съ примѣсью морскихъ звѣрей, тѣмъ болѣе для людей не сроднившихся съ ними, каковы русскіе переселенцы, слишкомъ неудовлетворительно. Доказательствомъ служитъ то, что цифра народонаселенія края въ теченіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ не представляетъ удовлетворительныхъ результатовъ увеличенія, а напротивъ — показываетъ убыль. Это убѣждаетъ, что страна своими удобствами и мѣстностью предназначена одному лишь бродячему и вѣчно кочующему инородцу, которому ни суровость климата, ни недостатокъ въ пищѣ и другія лишенія не служатъ препятствіями для жизни.

Дорога изъ Якутска въ Охотскъ пролегаетъ по безлюдному болотистому и гористому пространству.

Переѣздъ по всей Восточной Сибири одинаковъ, т. е. сопряженъ съ неимовѣрными препятствіями и затрудненіями; мѣстность большею частію неровная, гористая, пересѣкаемая рѣками, на которыхъ нѣтъ ни мостовъ, ни переправъ. Далѣе приходится объѣзжать необозримыя болота и тундры; путешественники должны искать и прокладывать себѣ дорогу въ лѣсахъ, а зимою выбрать и приготовить себѣ ночлегъ, выкапывая въ снѣгу пещеру, и въ случаѣ вьюги пережидать нѣсколько сутокъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ застаетъ непогода, укрываясь подъ нартами. О теплой пищѣ или о какомъ либо другомъ способѣ согрѣться и думать тогда невозможно.

Якутскъ лежитъ на лѣвомъ берегу Лены; отправляясь въ Охотскъ, надобно переѣхать на правый ея берегъ. На мѣсто, называемое Ярмонга, всего за 7 верстъ отъ Якутска, собираются обыкновенно путешественники вмѣстѣ и приступаютъ къ путевымъ приготовленіямъ.

Промышленники, русскіе и якуты, стараются распредѣлить отправленіе идущихъ въ Охотскъ партій или каравановъ такъ, чтобы число лошадей, выходящихъ въ одинъ день, не превышало двухсотъ: иначе для паствы ихъ встрѣчались бы затрудненія.

Лошади идутъ привязанныя одна за другою; на передовой сидитъ якутъ — проводникъ, которому поручается такимъ образомъ лошадей до 10, навьюченныхъ кладью. Придя на ночлегъ или привалъ, лошадей пускаютъ въ поле. Зимою онѣ копытомъ прогребаютъ снѣгъ и питаются травою. Но, кромѣ всѣхъ трудовъ и лишеній, часто на этомъ пути случается новое бѣдствіе — зараза, которой ни причины, ни способы леченія, еще не открыты; она уничтожаетъ цѣлые табуны. Лѣтомъ отъ мошекъ болѣзнь усиливается и часто изъ одного табуна или каравана переходитъ въ другой. Множество лошадей гибнетъ въ короткое время, и, несмотря на то, что при караванахъ есть запасныя, ненавьюченныя лошади въ заводѣ, бываетъ, что поклажу приходится оставлять въ лѣсахъ съ людьми для сбереженія ея, и потомъ присылать за нею свѣжихъ лошадей. Якуты, при появленіи заразы, прибѣгаютъ къ самымъ рѣшительнымъ мѣрамъ: они убиваютъ зараженныхъ лошадей, но и эта предосторожность не всегда мѣшаетъ болѣзни распространиться.

Лѣтомъ дожди по нѣскольку недѣль льютъ на безпріютныхъ путешественниковъ и не только пробиваютъ одежду и дорожную поклажу, которыхъ высушить нѣтъ ни времени, ни мѣста, но размываютъ дорогу и производятъ непроходимую грязь; во многихъ рѣкахъ прибываетъ вода и въ бродъ переѣздъ прекращается, такъ что на берегу одной изъ нихъ приходится иногда нѣсколько дней ожидать спада воды и возможности переправиться. Часто спутники подмащиваются на деревья со всѣмъ домашнимъ скарбомъ и такимъ образомъ проводятъ по нѣсколько сутокъ.

Во многихъ мѣстахъ тундра покрыта слоемъ земли, высохшей отъ лѣтняго солнца, который представляетъ поверхность одинаковую съ обыкновеннымъ полемъ; но слой этотъ удержать лошади не можетъ и она, проламывая его, вязнетъ въ бездонномъ болотѣ.

Коль скоро лошадь опустилась по брюхо, невозможно ни продѣть подъ нее веревку, ни даже подойти къ ней. Всадникъ, сидящій на ней, бросается на брюхо и такимъ образомъ выползаетъ изъ тундры на сухое мѣсто. Лошадь же якуты спѣшатъ развьючить и убиваютъ, чтобъ употребить ея мясо на пищу себѣ и собакамъ, а кожу на одежду и обувь.

Такой случай есть большое несчастіе для путешественника, ибо якуты тотчасъ же начинаютъ пиршество. Мясо лошади на мѣстѣ же приготовляется въ разныхъ видахъ, и проѣзжій долженъ непремѣнно ожидать, пока якуты не съѣдятъ послѣдняго куска и не отдохнутъ отъ своей трапезы.

Холода доходятъ до 45 и 46° по Реомюру.

Лѣтомъ сообщеніе по всей Сибири происходитъ верхомъ на лошадяхъ, но въ Охотскомъ округѣ оно почти вездѣ прекращается, ибо тундристая и болотистая почва не дозволяетъ проложить дороги. Изъ Охотска идутъ только два пути: первый на Якутскъ, другой на Гижигу. Для слѣдованія по Гижигинскому краю надобно непремѣнно запастись всѣмъ нужнымъ на все время пути и отправить запасы эти, съ палаткой, на вьючныхъ лошадяхъ впередъ, ибо одно селеніе отъ другого находится въ такомъ разстояніи, что приходится ѣхать на однѣхъ лошадяхъ нѣсколько дней. Зимою ѣзда на собакахъ также весьма затруднительна. При глубокомъ снѣгѣ прокладываетъ дорогу человѣкъ, идущій впереди ихъ на лыжахъ, по слѣду котораго бѣгутъ собаки. Не говоря о медленности такого слѣдованія, невозможно вообразить себѣ всѣхъ бѣдствій путешественника, ѣдущаго на однѣхъ собакахъ нѣсколько сотъ верстъ по непроложенной снѣжной степи, въ морозъ, часто превосходящій 40°. Какъ описать мученія его во время вьюги, продолжающейся иногда нѣсколько дней сряду, въ снѣжной, безпредѣльной, безлѣсной пустынѣ? Для спасенія отъ подобныхъ бѣдствій, на каждыхъ сорока пли пятидесяти верстахъ построена юрта для убѣжища или ночлега путешественниковъ. Юрта эта есть бревенчатый срубъ, непрочно сдѣланный, въ которомъ поставленъ каминъ (чувалъ). Но часто случается, что путешественникамъ не удается добраться до такаго пристанища до ночи; тогда они прорываютъ снѣгъ до земли въ видѣ логовища, раскладываютъ огонь при самомъ входѣ его, и такимъ образомъ въ снѣжной ямѣ, при неимовѣрныхъ холодахъ, должны проводить ночь и перемѣнять не только часть платья, но даже и бѣлье, ибо отъ испареній тѣла оно сырѣетъ и должно наконецъ замерзнуть; а какое платье и какіе мѣха могутъ защитить отъ сибирскихъ морозовъ?

Лѣто въ Охотскомъ округѣ начинается въ іюлѣ, оканчивается въ августѣ. Климатъ округа гораздо суровѣе, чѣмъ въ самомъ Охотскѣ и вообще чрезвычайно нездоровъ. Господствующая болѣзнь — цынга. Сырое состояніе почвы, составляя общую характеристику на всемъ пространствѣ, выражается не только въ низкихъ мѣстахъ, но и на самыхъ высочайшихъ хребтахъ; и здѣсь встрѣчаются мѣста топкія, непроходимыя, даже нерѣдко — болота и озера огромныхъ размѣровъ.

Единственный путь сообщенія въ зимнее и лѣтнее время лежитъ по направленію рѣкъ и рѣчекъ.

Долины, образуемыя продольными хребтами, представляютъ собою обширныя тундры, не дающія никакой растительности или покрытыя лѣсомъ. Мѣстами, большею частію вблизи рѣкъ, попадаются равнины сухія, удобныя для луговъ и подъ огороды, но нигдѣ нѣтъ мѣстъ для хлѣбопашества: въ такихъ-то равнинахъ существуютъ скудныя селенія пришельцевъ или туземныхъ жителей.

Обширныя тундры остаются еще при томъ назначеніи, какое дала имъ первобытная природа; вѣковые лѣса, растущіе по берегамъ большихъ рѣкъ въ значительномъ количествѣ и, повидимому, долженствовавшіе способствовать благоденствію страны, достигнувъ въ свое время конечнаго срока, разрушаются, нетронутые рукою человѣка, слѣдовательно, не доставивши никакой существенной пользы. Первозданные хребты, загромоздившіе большую часть пространства округа, или поражаютъ неприступностію и отсутствіемъ всякой растительности, или производятъ одинъ мохъ, составляющій единственную пищу, по преимуществу полезнѣйшихъ здѣсь домашнихъ животныхъ — оленей. Равнины и долины, встрѣчаемыя преимущественно по близости моря, суть единственныя мѣста осѣдлаго народонаселенія.

Обиліе водъ есть одно изъ главнѣйшихъ преимуществъ описываемаго нами края; но система водъ носитъ на себѣ тотъ же отличительный характеръ, какъ и все остальное. Во главѣ водной системы стоитъ Охотское море, омывающее берега округа на всемъ его протяженіи. Берега этого моря то представляются низкими, отдаленными отъ хребтовъ, то утесистыми и скалистыми на большомъ пространствѣ отъ сгруппированныхъ вѣковыхъ громадъ горъ. Единственный портъ во всемъ округѣ былъ въ городѣ Охотскѣ, но, по неудобству своему, онъ закрытъ. Неудобства заключались въ открытомъ положеніи береговъ рѣки Кухтуя, частой перемѣнѣ фарватера и существующихъ меляхъ. Устья другихъ рѣкъ, находящихся въ округѣ, не имѣютъ совершенно никакого достоинства въ этомъ отношеніи; приставаніе удобно въ лодкахъ и катерахъ только тамъ, гдѣ морскіе берега отлоги. Время навигаціи считается удобнымъ съ первыхъ чиселъ іюня мѣсяца до исхода сентября; но и здѣсь нерѣдко случается, что весною въ теченіе всего іюня мѣсяца льды скопляются въ такомъ количествѣ около береговъ, что входъ судовъ въ рѣку совершенно невозможенъ, чрезъ что суда вынуждены бываютъ держаться весьма продолжительное время въ открытомъ морѣ.

Общій характеръ здѣшнихъ рѣкъ замѣчателенъ тѣмъ, что онѣ, начинаясь въ хребтахъ, все теченіе совершаютъ между горъ и утесовъ и только при впаденіи въ море незначительное пространство пробѣгаютъ по равнинамъ. Вода въ здѣшнихъ рѣкахъ въ прѣсномъ видѣ необыкновенно чиста и прозрачна, такъ что на глубинѣ трехъ или четырехъ аршинъ вы легко можете видѣть самое дно.

Преимущественное свойство здѣшнихъ рѣкъ — дробить свои воды, уменьшая ихъ значительно въ глубинѣ, составляетъ общую причину того, что главнѣйшія изъ нихъ не всегда могутъ выполнить условій, необходимыхъ для судоходныхъ рѣкъ; впрочемъ, недостатки эти въ настоящее время не составляютъ никакой существенной важности, такъ какъ все относящееся до судоходства не имѣетъ здѣсь мѣста. Всѣ здѣшнія рѣки, въ большой или меньшей степени, богаты рыбою, такъ что послѣдняя составляетъ исключительно продовольствіе края, прочія же ихъ отличительныя свойства въ отношеніи естественныхъ произведеній не изслѣдованы.

Въ числѣ необходимыхъ условій при отправленіи, должно непремѣнно имѣть продовольствіе на всю дорогу, сверхъ того, лѣтомъ имѣть съ собою хорошую палатку для ночлеговъ во время пути. Нерѣдко станціи или жилыя мѣста отстоятъ другъ отъ друга на нѣсколько сотенъ верстъ, отчего приходится въ продолженіе многихъ дней ѣхать на однѣхъ и тѣхъ же лошадяхъ и останавливаться на открытомъ воздухѣ. По тракту отъ Якутска до Охотска самое дальнее разстояніе между зимними станціями отъ 70-ти до 80-ти верстъ, слѣдовательно, всегда можно надѣяться въ теченіе дня добраться до станціонной юрты, не подвергаясь всѣмъ испытаніямъ нестерпимаго холода, который нерѣдко превышаетъ сорокъ градусовъ по Реомюру. Но отъ Охотска къ Гижигѣ уже совершенно другой порядовъ: — отправляясь изъ одного селенія, собаки должны идти на проходъ до другаго, съ нужнымъ запасомъ продовольствія какъ для себя, такъ равно и для сѣдоковъ, и путешественникъ всегда долженъ имѣть излишнія подводы: къ тому же и время, нужное для переѣздовъ, не можетъ быть опредѣлено по причинѣ пургъ, или жестокихъ мятелей, нерѣдко свирѣпствующихъ въ здѣшнихъ мѣстахъ. Въ этомъ случаѣ дорога прокладывается первоначально людьми, идущими на лыжахъ, а за ними пробираются уже собаки. Послѣдняя ѣзда чрезвычайно медленна: въ цѣлый зимній день съ трудомъ подвигаешься отъ двадцати до тридцати верстъ впередъ. Въ отвращеніе всѣхъ неудобствъ, на пустопорожнихъ пространствахъ устроены юрты въ сорока и пятидесяти верстахъ одна отъ другой, служащія убѣжищами отъ непогодъ и ночлегами. Говоря о подобной юртѣ, всякій, незнакомый съ ея устройствомъ, можетъ быть вообразитъ себѣ что нибудь похожее на жилое зданіе, между тѣмъ какъ на дѣлѣ это простой деревянный срубъ, сдѣланный большею частію изъ тонкихъ бревенъ, весьма неплотно затыканный сухой травою или мохомъ, и съ такимъ же потолкомъ; вмѣсто пола положено нѣсколько неровныхъ плахъ и въ одномъ углу чувалъ, т. е. что-то въ родѣ камина. Понятно, что только при неугасаемомъ огнѣ можно здѣсь отдохнуть нѣсколько; если же огонь погаснетъ, то въ подобныхъ юртахъ такой же холодъ, какъ и на открытомъ воздухѣ. Бываютъ и такіе случаи, въ особенности при чрезвычайно глубокихъ снѣгахъ, что въ теченіе дня утомившіеся люди и собаки не въ состояніи достигнуть и этихъ убѣжищъ. Селенія, устроенныя на берегу моря отъ Охотска до гижигинской границы, такъ ничтожны и удалены другъ отъ друга, что пустопорожнія мѣста, раздѣляющія самыя селенія, представляются обширными степями на пространствахъ отъ ста до четырехъ сотъ верстъ, безъ всякаго признака какого нибудь жилья, исключая однихъ голыхъ юртъ.

«Всемирный Путешественникъ», январь 1878

 

IV.

Жители тундры. — Русскіе; ихъ образъ жизни и занятія. — Тунгусы. — Ихъ образъ жизни. — Юкагиры и чукчи.

 

Одинъ взглядъ на описанную нами ужасную пустыню невольно вселяетъ мысль, что здѣсь граница обитаемаго міра. Тѣмъ не менѣе однако, и въ этихъ ужасныхъ мѣстахъ поселился человѣкъ. Что могло завлечь его сюда, въ могилу природы? Говоримъ не о маломъ числѣ русскихъ, которые, въ надеждѣ на значительную прибыль, рѣшились придти сюда на нѣсколько времени, но о тѣхъ народахъ, которые считаются коренными жителями тундры. Доискиваться этого совершенно безполезно: никакой памятникъ, никакое преданіе не говорятъ о томъ, что было прежде. Даже изъ недавней еще эпохи покоренія Сибири русскими неизвѣстно ничего достовѣрнаго о тогдашнихъ обитателяхъ здѣшней страны. Одно лишь темное преданіе сохранилось въ народѣ, что «на берегахъ Колымы было прежде огней у омоковъ болѣе, нежели звѣздъ на ясномъ небѣ». Дѣйствительно, видны еще въ иныхъ мѣстахъ остатки укрѣпленій изъ толстыхъ бревенъ и слѣды огромныхъ могильныхъ кургановъ, въ особенности у рѣки Индигирки; то и другое принадлежало, какъ полагаютъ, сильному и многочисленному поколѣнію омоковъ, которое нынѣ вовсе исчезло.

Судя по несвязнымъ отвѣтамъ нѣкоторыхъ стариковъ, кажется, что омоки не были кочующимъ народомъ, и имѣли постоянную осѣдлость по берегамъ верховья рѣки, живя звѣроловствомъ и рыбнымъ промысломъ. Другое многочисленное поколѣніе, называемое чукочъ, кочевало, съ огромными стадами оленей, на необозримой тундрѣ, чрезъ которую протекаетъ Колыма къ морю, отъ чего и доселѣ существуютъ въ странѣ названія рѣчекъ, каковы — Малая и Большая Чукочья. Омоки сдѣлались, вѣроятно, жертвою войнъ и болѣзней, а чукочъ или чукчи переселились частію еще далѣе къ сѣверу, гдѣ живутъ и нынѣ, частію смѣшались съ другими племенами, которыя также имѣютъ здѣсь пребываніе, или заходятъ сюда временно и составляютъ нынѣшнее скудное населеніе здѣшней страны.

Хотя обитающіе здѣсь собственно русскіе, черезъ смѣшеніе съ юкагирами и анюйскими якутами, заимствовали отъ нихъ многое въ одеждѣ, образѣ жизни и даже въ чертахъ лица, но все еще отличаются весьма замѣтно крѣпкимъ своимъ сложеніемъ. Они вообще ростомъ выше, тѣломъ бѣлѣе и у многихъ свѣтлорусые волосы, чего не встрѣчается у природныхъ жителей. Русскія женщины, не смотря на трудныя работы и неопрятность, въ какой живутъ, имѣютъ черты лица пріятнѣе и правильнѣе, нежели у настоящихъ юкагирокъ, тунгусокъ и якутокъ, и многія изъ нихъ могутъ назваться красавицами.

Здоровью жителей способствуютъ безпрестанное движеніе на свѣжемъ воздухѣ и усилія, требуемыя при частой ѣздѣ на нартахъ и бѣганья на лыжахъ.

Въ отношеніи жилищъ, русскіе мало различаются отъ природныхъ жителей. Растущія здѣсь лиственничныя деревья очень тонки, и потому для постройки хижинъ надобно ловить лѣсъ, наносимый съ моря, при весеннемъ разлитіи рѣкъ. Часто проходить нѣсколько лѣтъ, пока наберется потребное количество бревенъ. Стѣны выводятся по обыкновенному образцу русскихъ избъ; промежутки между бревенъ затыкаются мохомъ и замазываются глиною, а нижняя часть строенія, снаружи до оконъ, заваливается землею, для предохраненія отъ холода. Хижина имѣетъ обыкновенно отъ двухъ до трехъ сажень въ квадратѣ и 1½ сажени вышины. На плоскую крышу насыпается земля. Внутреннее устройство бываетъ слѣдующее: въ углу стоитъ якутскій чувалъ, родъ камина, сплетеннаго изъ ивовыхъ прутьевъ и обмазаннаго внутри и снаружи глиною. Трубу замѣняетъ сдѣланное въ крышѣ отверстіе. Въ послѣднее время стали устраивать настоящія русскія печи изъ битой глины и проводить трубы сквозь кровлю. Смотря по пространству хижины и потребности хозяина, ставятся одна или двѣ низкія перегородки, для отдѣленія спальни; вокругъ стѣнъ дѣлаются широкія скамьи, которыя покрываются оленьими кожами; по стѣнамъ развѣшиваютъ разную домашнюю утварь, ружья, стрѣлы, луки, и т. п. Два окна, въ квадратный футъ, а иногда менѣе, кой-какъ освѣщали бы хижину, если бы въ нихъ вставлены были стекла; но замѣняющіе ихъ лѣтомъ рыбьи пузыри (обыкновенно изъ налима), а зимою льдины, въ шесть дюймовъ толщины, едва только пропускаютъ дневный свѣтъ. Съ одной стороны дома пристраиваются сѣни, къ которымъ примыкаетъ амбаръ, сложенный изъ тонкихъ бревенъ. Въ сѣняхъ обыкновенно дѣлается очагъ. Всѣ дома расположены окнами къ югу. Какъ возлѣ дома, такъ и на крышѣ, устроены бываютъ вѣшалки, для сушенія рыбы, а у амбара стоитъ конура, гдѣ во время жестокихъ морозовъ укрываются собаки, при меньшемъ холодѣ обыкновенно лежащія передъ домомъ; онѣ привязаны къ длинному ремню и зарываются въ снѣгъ. Заборовъ почти нигдѣ нѣтъ.

Опрятность въ жилищахъ и одеждѣ можно видѣть только у богатыхъ, жены которыхъ носятъ рубахи изъ бумажной матеріи и холста. Обыкновенныя рубахи (парки) шьются изъ мягкихъ оленьихъ шкуръ, спереди открытыя, и надѣваются шерстью внутрь; наружная сторона выкрашена ольховою корою въ красный цвѣтъ и опушена по низу и рукавамъ тонкими бобровыми ремнями или кожею рѣчной выдры, которая покупается довольно дорого у чукчей. Изъ оленьей шкуры шьютъ и нижнее платье. Сверхъ рубахи надѣваютъ калмею, изъ ровдуги, которая отъ дыма становится желтою. Камлея закрыта спереди и сзади; къ ней пришитъ капюшонъ, накидываемый на голову при выходѣ со двора. Зажиточные люди носятъ дома китайчатыя камлеи. На ноги надѣваютъ родъ башмаковъ (калипчики и аларчики), изъ темной юфти или чернаго сафьяна, которые пришиваются къ голенищамъ, сдѣланнымъ изъ жесткой оленьей кожи, и вышиваются разноцвѣтными шелками, даже золотомъ. Два длинные ремня, прикрѣпленные къ каблуку, обхватываютъ ногу крестообразно. Мѣховая шапка, острая кверху, такъ широка и высока, что можетъ покрывать лобъ и щеки кромѣ того, для щегольства и бóльшаго тепла, надѣваются налобники, наушники, наносники и набородники; особенно налобникъ вышивается разноцвѣтными шелками и золотомъ. При входѣ въ комнату шапка снимается, а налобникъ остается нѣсколько времени, какъ будто на показъ.

Во время поѣздокъ, сверхъ всего платья, накидывается еще кухлянка, широкая, изъ двойнаго мѣха сшитая камлейка, съ капюшономъ; къ рукавамъ придѣланы большія рукавицы, у которыхъ подъ низомъ разрѣзъ, чтобы иногда, въ случаѣ надобности, можно было просунуть руку и опять тотчасъ спрятать ее отъ холода. Вмѣсто домашнихъ сапогъ надѣваются получулки или носки изъ кожи молодаго оленя (чижи), а сверху торбасы, или теплые сапоги. Въ такой одеждѣ можно долго выносить самый сильный морозъ. На кушакѣ висятъ большой ножъ, маленькая гамза (мѣдная или оловянная трубка), съ короткимъ, вдоль разрѣзаннымъ и ремнями связаннымъ чубукомъ, и кошель, гдѣ лежатъ огниво и табакъ, изъ экономіи смѣшанный съ мелко наскобленнымъ, лиственничнымъ деревомъ. Здѣшніе русскіе курятъ подобно всѣмъ сѣвернымъ азіятскимъ народомъ: вбираютъ въ себя дымъ и выпускаютъ потомъ изъ носа, отъ чего приходятъ въ безпамятство, которое бываетъ иногда такъ сильно, что они, сидя передъ чуваломъ, безъ чувствъ падаютъ на землю.

Одежда женщинъ разнится отъ мужской преимущественно тѣмъ, что состоитъ изъ легчайшей кожи, а у богатыхъ изъ какой нибудь бумажной или шелковой матеріи, съ лежачимъ воротникомъ изъ собольихъ или куньихъ хвостовъ; бѣдныя довольствуются оленьими выпоротками. Замужнія женщины повязываютъ обыкновенно голову бумажнымъ или шелковымъ платкомъ; иногда надѣваютъ и колпаки, подъ которые, по русскому обычаю, подбираютъ волосы; незамужнія заплетаютъ ихъ въ длинныя косы, и, сверхъ того, когда въ нарядѣ, носятъ повязки на лбу. Праздничное платье очень похоже на то, какое лѣтъ за 70 носили наши купчихи; чѣмъ цвѣтнѣе и пестрѣе шелковая матерія, и чѣмъ блестящѣе и длиннѣе серьги, — тѣмъ красивѣе почитается нарядъ. Купцы, пріѣзжающіе на ярмарку, умѣютъ здѣсь пользоваться, сбывая на берегахъ Колымы, за дорогую цѣну, такія платья, которыя даже въ Якутскѣ вышли изъ моды.

Занятія русскихъ жителей обусловливаются, какъ и у инородцевъ, природою здѣшняго края.

Рыбная ловля — важнѣйшая отрасль колымской промышленности: все существованіе жителя зависитъ отъ нея. Лишь только наступитъ весна, они оставляютъ жилища, и вдоль береговъ рѣки отыскиваютъ мѣсто, гдѣ, съ большою поспѣшностью, устраиваютъ балаганъ и приготовляютъ все необходимое для рыбной ловли. Многіе изъ нижне-колымскихъ мѣщанъ имѣютъ въ окрестностяхъ при устьяхъ рѣчекъ (виски) маленькія дачи, куда разъѣзжаются еще въ апрѣлѣ, чтобы все заблаговременно устроить, и въ половинѣ мая, когда купцы, возвратясь съ ярмарки, бывающей въ Островномъ, на Маломъ Анюѣ, собираются обратно въ Якутскъ, всѣ мѣстные жители спѣшатъ на свои лѣтовья, и въ острогѣ остаются только казацкій сотникъ, съ двумя караульными въ канцеляріи, священникъ съ причтомъ, и нѣсколько голодныхъ семействъ, которыя не въ состояніи слѣдовать на общій промыселъ.

На Колымѣ весна — самое тяжелое для жителей время года: съѣстные припасы, заготовленные лѣтомъ и осенью, всѣ выходятъ въ продолженіе зимы; рыба, укрывшаяся отъ жестокой стужи на днѣ рѣкъ и озеръ, не показывается еще въ водѣ; собаки, изнуренныя зимнею работою и недостаткомъ корма, не могутъ уже болѣе служить для того, чтобы, пользуясь послѣднимъ весеннимъ благодѣяніемъ природы, такъ называемымъ настомъ *), гнаться за оленями и сохатыми; куропатки, наловленныя кой-гдѣ силками, доставляютъ весьма незначительное пособіе; однимъ словомъ — всѣмъ угрожаетъ ужаснѣйшій голодъ. Въ то время тунгусы и юкагиры толпами переходятъ съ тундры и съ Анюя въ русскія селенія на Колымѣ, искать спасенія отъ голодной смерти. Блѣдные, безсильные бродятъ они, какъ тѣни, и бросаются съ жадностью на трупы убитыхъ или павшихъ оленей, кости, шкуру, ремни, на все, что только можетъ сколько нибудь служить къ утоленію мучительной потребности въ пищѣ. Но и здѣсь видятъ они мало отрады и здѣсь свирѣпствуетъ голодъ, такъ что сами жители принуждены довольствоваться скудными остатками отъ заготовленнаго собакамъ корма. Многія собаки падаютъ истощенныя голодомъ.

*) Когда отъ теплоты весеннихъ лучей солнца тающій на поверхности снѣгъ опять замерзаетъ ночью, то образуется тонкая ледяная кора, которая столь тверда, что можетъ поддерживать легкую нарту, запряженную собаками. Она называется настомъ, и способствуетъ преслѣдованію оленей и сохатыхъ, которые по тяжести своей, проламываясь сквозь ледъ, попадаютъ въ руки охотника. Прочность наста зависитъ отъ того, болѣе или менѣе открыто мѣстоположеніе, и подъ низомъ твердый или рыхлый снѣгъ. Впрочемъ, настъ образуется не каждый годъ: во все пребываніе наше мы не видали его въ окрестностяхъ Нижне-Колымска.

Но когда бѣдствіе достигаетъ высшей степени, является обыкновенно и помощь: внезапно прилетаютъ изъ южныхъ странъ большія стада лебедей, гусей, утокъ, куликовъ и другихъ птицъ. Онѣ предвѣщаютъ конецъ всеобщему бѣдствію. Старый и малый, мужчины и женщины, — кто только въ состояніи держать въ рукахъ ружье или лукъ, всѣ спѣшатъ убивать изъ пернатыхъ гостей что могутъ. Въ разставленныя подъ льдомъ сѣти уже попадается и рыба. Такимъ образомъ ужасное время голода проходитъ. Наконецъ, въ іюнѣ вскрывается рѣка, приплываетъ множество рыбы, и всякій спѣшитъ запасаться на будущій годъ. Но въ то время случается иногда новое бѣдствіе: рѣка не въ состояніи довольно скоро избавиться отъ несущихся по ней ужасныхъ громадъ льда, которыя, спираясь въ узкихъ мѣстахъ, образуютъ родъ плотинъ и останавливаютъ теченіе воды; она выступаетъ изъ береговъ, затопляетъ луга и селенія. Если жители не успѣютъ отогнать лошадей своихъ на высокое мѣсто, то лишаются ихъ безвозвратно. Такое наводненіе, распространившееся внезапно, застигло Врангеля; внезапность была такъ велика, что онъ едва имѣлъ время, съ нѣкоторыми вещами, взобраться на плоскую крышу, и долженъ былъ просидѣть тамъ болѣе недѣли. Вода быстро неслась между домами; къ сѣверу лежащее озеро соединилось съ рѣкою, и весь острогъ походилъ на архипелагъ маленькихъ острововъ, потому что однѣ только кровли не были покрыты водою. Жители переѣзжали другъ къ другу на карбасахъ и вѣткахъ (лодкахъ), и, сидя на крышахъ, закидывали сѣти и ловили рыбу.

Лишь только вода сбѣжитъ, начинается ловля неводами. Весною рыба плыветъ по теченію рѣки; въ иныхъ мѣстахъ ходъ ея продолжается нѣсколько дней, а въ другихъ ловится цѣлое лѣто, но только количество ея постепенно уменьшается. Преимущественно попадаются стерляди, нельма, муксуны и, такъ называемые, чиры. Вся рыба обыкновенно бываетъ очень тоща, и потому большею частію приготовляютъ ее для корма собакамъ въ видѣ юколы, т. е. распластываютъ, потрошатъ и сушатъ на воздухѣ. Изъ внутренности вывариваютъ жиръ, который употребляется въ пищу и на освѣщеніе избъ въ зимнія ночи.

Въ продолженіе рыбныхъ промысловъ прилетаютъ въ морскому берегу лебеди, гуси и утки: они линяютъ здѣсь, вьютъ гнѣзда и высиживаютъ птенцовъ. Тогда нѣкоторые изъ промышленниковъ отправляются вынимать яйца изъ гнѣздъ; настоящая ловля начинается въ то время, когда птицы, лишенныя перьевъ, не могутъ летать. Тутъ охотники собираются во множествѣ къ гнѣздамъ, пугаютъ птицъ собаками и загоняютъ въ озера, гдѣ бьютъ ихъ, чѣмъ попало, изъ ружей, стрѣлами, даже палками. Часть добычи коптится, а остальная замораживается и зарывается въ снѣгъ, для употребленія зимою.

Кромѣ рыбы и птицы, хорошіе хозяева запасаются также оленьимъ мясомъ. Для того иные плывутъ на карбасахъ по Анюю, къ лѣтней плави оленей, а другіе отправляются на лошадяхъ въ тундру, къ большимъ озерамъ, загоняютъ оленей пріученными собаками въ воду и убиваютъ поколюгою *).

*) Большой ножъ, насаженный на длинную рукоятку.

Между тѣмъ, пока мужчины занимаются рыбными промыслами и охотою, женщины также пользуются короткимъ лѣтомъ, собирая на зиму произведенія растительнаго царства.

Изъ растеній и кореньевъ полезны только тимьянъ и макарша; первый употребляется преимущественно для куренья, а иногда и въ пищу. Макарша мучноватый корень, который кладутъ для приправы въ пироги съ рыбою и мясомъ, или подаютъ отдѣльно, вмѣсто дессерта, передъ вечернимъ чаемъ: его находятъ въ подземныхъ норахъ полевыхъ мышей, собирающихъ на зиму большой запасъ всякихъ кореньевъ. Женщины имѣютъ особенный даръ отыскивать такія убѣжища и уносить у бѣдныхъ животныхъ плоды предусмотрительной ихъ заботливости.

Въ сентябрѣ наступаетъ большой ходъ сельдей и заманиваетъ почти всѣхъ жителей на тони. Сельдей является такое множество, что въ благопріятные годы вытаскиваютъ въ одну тоню 3000 и болѣе, и въ три или четыре дня хорошимъ неводомъ добываютъ до 40.000. Нерѣдко случается, что послѣ трех-мѣсячной неудачной ловли другой рыбы, бѣднымъ жителямъ угрожаетъ ужаснѣйшій голодъ, но вдругъ показываются въ рѣкахъ благодѣтельныя сельди — и цѣлые амбары наполняются ими. До наступленія морозовъ, наловленныя сельди развѣшиваются, чтобы вытекла изъ нихъ вода; отъ того онѣ дѣлаются легче въ дорогѣ и пригоднѣе для корма собакамъ. Сельди, добываемыя во время морозовъ, покрываются льдомъ, безвкусны, и на морозѣ собаки ихъ съ трудомъ раскусываютъ.

Къ тому времени, когда идутъ сельди, возвращаются съ Анюя и тундры промышленники, отправлявшіеся на ловлю оленей, а вмѣстѣ съ ними возвращается и новая жизнь въ страну, которая незадолго предъ тѣмъ была пуста и безлюдна. Съ радостью ожидаютъ извѣстія, чего должно надѣяться или страшиться для предстоящей зимы? Удачный промыслъ производитъ всеобщую радость, и долгое время составляетъ единственный предметъ разговоровъ, причемъ самыя незначительныя обстоятельства, каждое движеніе оленя, ловкость охотника, смышленность собаки, и т. д., разсказываются съ такою подробностью, какъ будто дѣло идетъ о разбитіи непріятельской арміи.

Съ наступленіемъ морозовъ прекращается лѣтній промыселъ рыбы, и лишь только рѣки замерзнутъ, начинается осенній. Сѣти, сдѣланныя изъ конскихъ волосъ, погружаются въ проруби поперегъ рѣки. Тогда ловятся преимущественно муксуны, омули и нельма, пригоняемые вѣтрами съ моря, близость котораго въ особенности благопріятствуетъ промыслу. Ловля продолжается, съ перемѣннымъ успѣхомъ, до декабря, когда темнота и сильные морозы заставляютъ рыбаковъ прекращать работу и возвращаться въ селенія.

Такимъ образомъ, съ каждымъ временемъ года перемѣняются занятія жителей, которымъ недостатокъ образованности, естественное положеніе и тяжкій климатъ не дозволяютъ думать ни о чемъ иномъ, кромѣ удовлетворенія необходимыхъ потребностей жизни. Вся ихъ смышленность, вся дѣятельность ограничиваются тѣмъ, чтобы не пропускать благопріятнаго времени для каждаго промысла, и когда изсякнетъ одинъ источникъ пропитанія, — тотчасъ пользоваться другимъ.

Для птицъ также есть различные періоды: сначала линяютъ утки, потомъ гуси, наконецъ лебеди. Но кромѣ приготовленія запасовъ, почти единственныхъ источниковъ пропитанія, у здѣшнихъ жителей есть еще много другихъ, не менѣе необходимыхъ занятій. Кто имѣетъ лошадей *), долженъ накосить для нихъ сѣна; инымъ надобно исправить избу или построить новую; поставить въ лѣсу и насторожить пасти **).

*) Почти у каждаго исправнаго хозяина есть одна, двѣ и даже болѣе лошадей, которыя не употребляются зимою, а ходятъ на свободѣ и вырываютъ копытами изъ подъ снѣга не совсѣмъ еще поблекшую траву и корни.

**) Пасть устраивается изъ бревна, положеннаго наклонно, и находящагося подъ нимъ продолговатаго ящика, въ который кладутъ приманку. Лишь только звѣрь дотронется до приманки, бревно падаетъ на него и задерживаетъ его въ ящикѣ до тѣхъ поръ, пока придетъ промышленникъ. Мѣста, гдѣ разставлены ловушки, называются пастниками, а насторожить пасть — значитъ положить наживу или приманку, и вообще изготовить пасть для поимки звѣря.

Получивъ понятіе о внѣшней сторонѣ сѣвернаго сибиряка, послѣдуемъ за нимъ въ хижину, куда съ конца лѣта удаляется онъ отдыхать въ кругу семейства отъ понесенныхъ трудовъ и по своему наслаждаться жизнію. Прежде всего, стѣны конопатятся мхомъ, обмазываются глиною, самый домъ до оконъ обсыпается землею, чувалъ исправляется, и т. д. Обыкновенно въ декабрѣ, по окончаніи всѣхъ работъ, длинныя полярныя ночи собираютъ всѣхъ членовъ семейства вокругъ очага, гдѣ трескучее пламя замѣняетъ имъ лучи солнца, надолго скрывшагося за горизонтъ. Огонь чувала и нѣсколькихъ жирниковъ тускло свѣтится сквозь ледяныя окна, а изъ трубъ поднимаются высокіе столбы дыма и яркія искры разсыпаются надъ кровлями. Собаки, свернувшись, ложатся на снѣгу вокругъ домовъ, и только по временамъ прерываютъ всеобщую тишину ужаснымъ воемъ, обыкновенно четыре раза въ день, но при лунномъ свѣтѣ и чаще.

Маленькая дверь, обитая мохнатою шкурою бѣлаго медвѣдя, или оленя, ведетъ въ горницу. Хозяинъ дома, съ сыновьями, исправляетъ сѣть изъ лошадиныхъ волосъ или приготовляетъ луки, стрѣлы и копья. Женщины, на лавкахъ и на полу, выдѣлываютъ шкуры звѣрей, добытыхъ на охотѣ мужьями, или же оленьими жилами, вмѣсто нитокъ, шьютъ и чинятъ одежду. Надъ очагомъ, въ желѣзномъ котлѣ, варится рыба на кормъ собакамъ. Далѣе готовится для семейства скромный обѣдъ, состоящій обыкновенно изъ вареной или зажаренной въ рыбьемъ жирѣ рыбы, либо оленины. Какъ лакомство, подаютъ аладьи изъ красной икры, или пироги, испеченные, вмѣсто муки, изъ толченаго муксуна, и начиненные искрошенными рыбьими брюшками, олениною, толченою макаршею. Пріѣзжаго угощаютъ всѣмъ, что есть лучшаго въ домѣ: сначала является струганина (тонкими пластинками нарѣзанная рыба мерзлая, и ее ѣдятъ сырую, прежде нежели она растаетъ), потомъ юкола, копченые оленьи языки, топленный оленій жиръ, сырой мозгъ изъ оленьихъ костей, замороженное якутское масло, мороженая морошка, словомъ — всѣ драгоцѣннѣйшія лакомства. Столъ, въ переднемъ углу горницы, покрывается, вмѣсто скатерти, кускомъ сѣти, а вмѣсто салфетокъ подаются тонкія стружки дерева; впрочемъ, послѣднее есть уже признакъ роскоши; соль является рѣдко, и то развѣ для гостя, потому что туземцы не только ея не употребляютъ, но чувствуютъ отъ нея даже отвращеніе. Въ домахъ зажиточныхъ жителей Нижне- и Средне-Колымска, тотчасъ по пріѣздѣ, угощаютъ гостя чаемъ съ китайскимъ леденцомъ и — съ юколою, вмѣсто сухарей. Хлѣбъ вообще рѣдко подается. Изъ муки, которая здѣсь очень дорога, приготовляютъ особаго рода питье, называемое затуранъ; муку зажариваютъ въ маслѣ, или въ рыбьемъ жирѣ, потомъ разводятъ горячею водою и пьютъ, какъ чай, въ чашкахъ; такое питье, съ хорошимъ масломъ приготовленное, очень полезно въ путешествіи, имѣетъ пріятный вкусъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ сытно и очень согрѣваетъ.

Къ ежедневнымъ занятіямъ молодыхъ дѣвушекъ принадлежитъ черпанье воды изъ проруби. Всякая дѣвушка, имѣющая хоть нѣсколько притязаній на красоту или молодость и не потерявшая еще надежды выйти за мужъ, наряжается около полудня въ свое лучшее платье и спѣшитъ съ ведрами на рѣку, къ проруби. Тамъ собираются всѣ ея подруги, разсказываютъ, слушаютъ новости, уговариваются какъ провести день, у кого будетъ вечеринка; словомъ, какъ въ Германіи колодцы, такъ здѣсь проруби, служатъ любимымъ сборнымъ мѣстомъ дѣвушекъ. Нерѣдко являются между ними молодые парни и усердно помогаютъ красавицамъ черпать воду. Часто подобныя встрѣчи на проруби играютъ не послѣднюю роль въ сердечныхъ дѣлахъ молодости.

Кромѣ русскихъ пришельцевъ, на тундрѣ живутъ еще якуты, о которыхъ мы уже говорили, тунгусы, юкагиры и чукчи.

Сибирскіе казаки узнали тунгусовъ въ началѣ XVII вѣка подъ этимъ именемъ отъ остяковъ. Миллеръ въ своемъ описаніи сибирскихъ народовъ говоритъ, что тунгусы свои племена собственно называютъ Овенъ, не употребляя никогда между собою слова тунгусъ. Далѣе онъ же называетъ тунгусовъ, живущихъ около Охотскаго моря, ламутами, будто отъ слова Ламъ, значащаго моря. Тунгусскому племени, живущему около Амура и занимающемуся скотоводствомъ вмѣсто оленей, онъ даетъ названіе дауръ, прибавляя, что монголы и буряты всѣхъ сибирскихъ тунгусовъ, которые живутъ скотоводствомъ, называютъ даурами. Жизнь тунгусовъ не измѣнялась и до настоящаго времени; теперь, какъ и прежде, встрѣчаются между ними: 1) занимающіеся скотоводствомъ и даже хлѣбопашествомъ; 2) занимающіеся рыбнымъ промысломъ и ѣздящіе на собакахъ, — и 3) собственно оленные или кочевые тунгусы.

Образъ жизни осѣдлыхъ тунгусовъ совершенно различенъ отъ кочевыхъ. Осѣдлые тунгусы имѣютъ въ своихъ поселеніяхъ небольшія постройки, примѣняясь къ удобствамъ нашихъ крестьянскихъ домовъ и нѣсколько прихотливой отдѣлки; кромѣ общаго семейнаго помѣщенія, вы найдете у каждаго тунгуса, отдѣльную, чистую комнату, собственно для пріема почетнаго гостя. Печи, соображаясь съ родомъ приготовленія пищи, считаются ненужными, и онѣ замѣняются обыкновенно камельками, тщательно обмазанными и выкрашенными глиною. Въ окнахъ, за неимѣніемъ въ здѣшнихъ мѣстахъ стеколъ, употребляются слюда и очищенные нерпичьи пузыри, а въ случаѣ необходимости вставляется толстый ледъ. Вообще хозяйство осѣдлыхъ тунгусовъ приближается къ русскому сельскому быту, даже въ отношеніи скотоводства, несмотря на то, что весьма немногіе изъ нихъ привыкли къ этому роду занятій; вѣроятно, понимая всѣ преимущества, которыми пользуются исключительно люди, постоянно живущіе на мѣстѣ, осѣдлые тунгусы охотно улучшаютъ бытъ свой, и такимъ образомъ обращаютъ на себя вниманіе кочевыхъ инородцевъ. Одежда ихъ и прочихъ жителей заключается въ оленьихъ шкурахъ, пріобрѣтаемыхъ ими мѣною на разные припасы у оленныхъ тунгусовъ: главное продовольствіе — рыба съ примѣсью жира морскихъ звѣрей, промыселъ которыхъ, какъ мы сказали, составляетъ первое богатство прибрежныхъ неселеній. Изъ огородныхъ овощей въ большомъ употребленіи картофель, урожаи котораго бываютъ по временамъ очень удовлетворительны.

Наконецъ есть тунгусы сидячіе, неимѣющіе оленей и домашняго хозяйства; образъ жизни ихъ, при недостаткахъ, которые они претерпѣваютъ, заслуживаетъ состраданія. Жилища ихъ состоятъ большею частью изъ такихъ землянокъ или юртъ, помѣщеніе въ которыхъ въ зимнее время можетъ быть допущено только при тяжелыхъ условіяхъ того животнаго состоянія, въ которомъ эти люди остаются по причинѣ нищеты. Одежда пріобрѣтается ими отъ оленныхъ тунгусовъ въ видѣ подаянія, а дневную пищу ихъ составляетъ рыба, добытая въ теченіе дня; въ случаѣ же неулова рыбы, не рѣдко бываетъ, что они по нѣскольку дней остаются безъ продовольствія. Все ихъ достояніе состоитъ въ шести или осьми собакахъ, съ помощію которыхъ они переѣзжаютъ съ одной рѣчки на другую для рыбной ловли, единственно поддерживающей ихъ существованіе.

Одежда и природный тунгусскій языкъ если и сохранились здѣсь, то въ однихъ только кочующихъ родахъ; осѣдлые и сидячіе тунгусы, будучи въ частыхъ соотношеніяхъ съ своими одноземцами, уже свыклись съ русскимъ и въ особенности съ якутскимъ языкомъ.

Что касается до кочующихъ тунгусовъ, о которыхъ намъ придется еще говоритъ въ другомъ мѣстѣ, то здѣсь мы ограничимся только краткимъ очеркомъ.

Чрезвычайно странна исторія тунгусовъ, ибо въ то самое время, когда часть того же племени — манджуры — завоевываетъ громадный Китай, другая часть, распространившаяся почти во всей восточной Сибири и выгнавшая отсюда якутовъ, юкагировъ и чукчей, сама подпадаетъ подъ русское владычество. Въ 1640 году казаки въ первый разъ встрѣтили тунгусовъ, а въ 1644 году на китайскій тронъ вошелъ первый манджурскій императоръ. То же самое племя, которое въ Китаѣ покоряетъ половину всего человѣческаго рода, само побѣждено въ Сибири нѣсколькими удальцами.

Относительно духовнаго развитія манджуры почти настолько же отличаются отъ сибирскихъ тунгусовъ, насколько различна судьба этихъ одноплеменныхъ народовъ. Манджуры представляютъ замѣчательное явленіе въ исторіи цивилизаціи; менѣе нежели 350 лѣтъ тому назадъ, они были такими же кочевниками, какъ ихъ сѣверные собратія, и не умѣли ни читать, ни писать; въ настоящее же время они уже имѣютъ богатую литературу и языкъ ихъ сдѣлался придворнымъ языкомъ въ Пекинѣ. Напротивъ того, покоренные и обнищалые тунгузы и теперь такъ же грубы и невѣжественны, какъ въ то время, когда казаки познакомились съ ними впервыѣ.

По занятіямъ и различнымъ животнымъ, удовлетворяющимъ ихъ нуждамъ, тунгусовъ дѣлятъ на оленныхъ, собачьихъ, скотоводныхъ, лѣсныхъ и береговыхъ тунгусовъ. Не смотря на такое дѣленіе и на огромныя пространства, занимаемыя тунгусами отъ бассейновъ Верхней, Средней и Нижней Тунгуски до западнаго берега Охотскаго моря, и отъ Китайской границы и Байкала до Ледовитаго моря, число всѣхъ тунгусовъ не превышаетъ 30,000 душъ. Разведеніемъ лошадей и рогатаго скота они занимаются въ настоящее время только въ Нерчинскомъ округѣ и по рѣкѣ Вилюю. Сѣвернаго оленя тунгусы приручили съ незапамятныхъ временъ. Обѣднѣвшій тунгусъ, у котораго стадо истребилось отъ падежа, живетъ рыбакомъ по рѣкамъ, и здѣсь изъ домашнихъ животныхъ остается при немъ одна собака, служащая для перевозки тяжестей, или же такой тунгусъ остановится промышленникомъ и переходитъ въ ледяную пустыню. Какъ ему здѣсь плохо приходится, объ этомъ можно получить понятіе изъ разсказаннаго Врангелемъ примѣра. Этотъ путешественникъ нашелъ въ маленькой хижинѣ такого, отдѣлившагося отъ своихъ соплеменниковъ, тунгуса съ его дочерью. Нужно видѣть и ужасную страну, и почти сквозную хижину, чтобы понять страшное положеніе этихъ двухъ анахоретовъ. Особенно жалка бѣдная дѣвушка: въ то время какъ отецъ нерѣдко по нѣсколько дней на своихъ длинныхъ лыжахъ преслѣдовалъ какого-нибудь сѣвернаго оленя, ей приходилось оставаться въ несчастной хижинѣ, и лѣтомъ едва доставляющей защиту отъ вѣтра и дождя, одинокою, безпомощною, безъ достаточно теплой одежды, на страшномъ холодѣ, нерѣдко страдая отъ голода и въ совершенной праздности.

Только одна крайняя нужда можетъ заставить тунгуса бросить свою свободною жизнь въ лѣсахъ, потому что тунгусъ — кочевникъ со всею страстью души; уже черезъ нѣсколько дней онъ переноситъ свою палатку на другое мѣсто, и утверждаетъ, что не существуетъ худшей доли, какъ жить постоянно на одномъ и томъ же мѣстѣ по русски или якутски. Своею беззаботностію и веселостію, подвижностію, ловкостію и остротою, пріятностію и веселымъ юморомъ, тунгусъ отличается отъ всѣхъ прочихъ сибирскихъ племенъ, мрачнаго самоѣда, неуклюжаго остяка, кислаго, непривѣтливаго якута, и потому тунгуса можно назвать французомъ тундры и лѣса. Нравственно онъ впрочемъ гораздо хуже, ибо хитеръ и пронырливъ. Одежда тунгуса очень соотвѣтствуетъ его подвижности, и въ то же время показываетъ его легкомысліе. Онъ не одѣвается въ неуклюжую шубу изъ шкуръ сѣверныхъ оленей, а изъ тѣхъ же шкуръ шьетъ себѣ фракъ, обыкновенно изукрашенный бусами, полосками сукна и конскими волосами, и на столько узкій, что едва можно застегнуть, ибо по тунгусской модѣ нужно оставлять грудь открытою, чтобы видна была расшитая бусами нижняя одежда, покрывающая грудь. На головѣ тунгусъ носитъ татарскую ермолку, всю унизанную бусами. Короткія, доходящія до колѣнъ панталоны, изъ тонкой замши, и башмаки, точно также украшены полосками изъ бусъ; на плечахъ виситъ ожерелье изъ бусъ съ мѣшечкомъ съ огнивою, трутомъ и кремнемъ. Наконецъ лента, обвивающая длинную косу, красиво унизана оловянными пуговицами, бусами и старыми мѣдными пружинами. Всѣ эти украшенія тунгуски очень вкусно нашиваютъ сухожильями сѣверныхъ оленей. Эти сухожилья сначала дѣлятся на волокна нужной толщины, потомъ размачиваются во рту, пока не станутъ клейкими, и наконецъ концы волоконъ скручиваются ладонью на правомъ колѣнѣ. Признакомъ работящей женщины можетъ служить лоснящееся, покрытое клеемъ мѣсто на кожаныхъ панталонахъ. Работая, она куритъ крѣпкій табакъ, и такъ какъ онъ настолько же дорогъ, насколько дуренъ, то къ нему постоянно примѣшиваются мелкія, постоянно свѣжія сосновыя стружки. Сильно затянувшись, тунгуска выпускаетъ клубы дыма изъ носа.

Когда тунгусъ ѣдетъ верхомъ на своемъ сѣверномъ оленѣ по лѣсу (при этомъ онъ сидитъ такъ гордо на своемъ оленѣ, какъ будто они созданы другъ для друга) или отправляется на охоту за дичью по болотамъ, тогда естественно онъ снимаетъ нѣкоторыя украшенія, ибо бусами унизанные башмаки въ такое время не могутъ выполнять своей цѣли. Тунгусъ надѣваетъ тогда свои длинные непромыкаемые сапоги (сари), которые пропитываются теплымъ рыбьимъ жиромъ. Для этой цѣли, разсказываетъ Эрманъ, набираютъ жиръ въ ротъ и мелкими брызгами вспрыскиваютъ кожу.

Охотничьи снаряды тунгуса необыкновенно просты. Топоръ для рубки лѣса, котелокъ, кожаный мѣшокъ съ небольшимъ количествомъ вяленаго мяса, собака, короткое ружье, лыжи и очки для снѣга: вотъ все, что нужно маленькому, некрасивому, съ выдающеюся челюстью, съ желтымъ, полосами нататуированнымъ, лицомъ тунгусу для того, чтобы идти въ лѣсъ. Лыжи, въ 5 футовъ длиною и 4 дюйма шириною, имѣютъ видъ лодки съ загнутымъ вверхъ носомъ. Съ помощію лыжъ, онъ какъ стрѣла носится по ослѣпительно бѣлой поверхности, и защищаетъ, какъ и якутъ, свои глаза отъ отраженія снѣга весьма красиво сплетенною изъ черныхъ конскихъ волосъ частою сѣтью.

Само собою разумѣется, что вѣчно-кочующему оленному тунгусу нужно имѣть переносное жилище. Онъ покрываетъ свою палатку замшею или внутреннимъ слоемъ бересты, которому придаетъ гибкость кожи тѣмъ, что мнетъ его. коптитъ и держитъ на водяныхъ парахъ. Юрта осѣдлаго тунгуса и по внутреннему расположенію похожа на якутскую, и состоитъ изъ квадратнаго пространства съ плоскою земляною крышею, и такой величины, чтобы оно быстро прогрѣвалось каминомъ изъ битой глины.

Относительно пищи и питья тунгусы вовсе неразборчивы, и пьютъ и ѣдятъ что попадается. Одно изъ любимыхъ ихъ кушаньевъ состоитъ изъ неперевареннаго содержимаго желудка сѣвернаго оленя; прибавивъ къ нему ягодъ, они раскладываютъ его тонкими пластами на древесную кору и сушатъ на солнцѣ или вѣтрѣ. Тунгусы, и именно поселившіеся по Вилюю или близъ Нерчинска, очень много употребляютъ кирпичнаго чая; они изъ него съ жиромъ и ягодами приготовляютъ густую кашицу. Отъ этого нездороваго кушанья тунгусы еще болѣе желтѣютъ, хотя желты по природѣ.

Весьма немногіе тугунсы обратились въ христіанство, большею же частію они по прежнему чтутъ своихъ шамановъ. Тунгусы не любятъ погребать умершихъ, а кладутъ покойниковъ, одѣтыхъ въ праздничное платье, въ большіе ящики, которые вѣшаются между деревьями. Охотничьи снаряды умершаго зарываются въ землю подъ ящикомъ. При погребеніи нѣтъ никакихъ празднествъ, развѣ шаманъ случится по близости, тогда прирѣзываютъ сѣвернаго оленя, который поѣдается шаманомъ и родственниками покойника, а духи наслаждаются запахомъ сожженнаго жира.

Какъ у остяковъ и самоѣдовъ, такъ и у тунгусовъ на женщину смотрятъ какъ на товаръ. Отецъ отдаетъ свою дочь за 20 или за 100 сѣверныхъ оленей, или же женихъ долженъ, какъ нѣкогда Іаковъ свою Рахиль, выкупить жену продолжительной кабалою. Многоженство здѣсь допускается, но немногіе могутъ себѣ позволить роскошь имѣть двухъ женъ. Штурманъ Кузьминъ, спутникъ Врангеля («Описаніе берега отъ впаденія Малой Чукочьи до устья Индигирки, 1821») выхваляетъ чистоту тунгусскихъ нравовъ. Наказаніе соблазненной тунгусской дѣвицы состоитъ въ томъ, что ее ведутъ съ завязанными глазами, пока она не натолкнется на дерево, всѣ вѣтви котораго употребляются для ея наказанія. Но послѣ этого о проступкѣ нѣтъ и рѣчи: сѣченіе все очистило.

Въ Восточной Сибири тунгусы вмѣстѣ съ якутами перевозятъ тяжести и путешественниковъ по неизмѣримымъ лѣсамъ, при чемъ путешественники не разъ имѣли случай подивиться тунгусской ловкости и веселости. Пріѣхавъ вечеромъ на ночлегъ, въ одно мгновеніе олени развьючены, сѣдла и вьюки уложены въ порядкѣ; узды и вожжи собраны и повѣшены на древесныя вѣтви, голодное стадо исчезло въ лѣсной чащѣ: оно само позаботится о своемъ кормѣ. За тѣмъ мужчины, ушедшіе съ топорами, притаскиваютъ на бивакъ пару срубленныхъ большихъ лиственницъ. Тонкія вѣтви обрубаются и складываются на снѣгу вмѣсто тюфяковъ; стволы кладутся на расчищенномъ для костра мѣстѣ. Потомъ изъ середины ствола выкалываются смолистыя сухія лучины, которыя трутомъ и сѣрою доводятся до тлѣнія. Этотъ пучекъ окружаютъ другими лучинами, и хвоею, и всѣмъ этимъ весьма быстро и ловко машутъ по воздуху, пока не вспыхнетъ пламя. Котелъ, наполненный снѣгомъ, уже виситъ на толстой вѣтви, воткнутой въ землю, вкось по вѣтру около костра. Черезъ нѣсколько минутъ чай уже готовъ. Такъ какъ тунгусы каждый вечеръ все это дѣлаютъ одинаковымъ способомъ, то очевидно они мастерски къ этому приладились.

Спокойно сидя на оленьемъ сѣдлѣ, подъ которое подложены обрубленныя вѣтви, путешественникъ любуется игрою пламени, освѣщающаго то исполинскіе стволы деревьевъ, то блестящія массы снѣга, или же наслаждается хороводомъ веселыхъ тунгусовъ, которые водятъ его подъ мелодическіе звуки пѣсенъ. Захочетъ путешественникъ подивиться ловкости тунгусовъ въ играхъ, стоитъ ему сказать нѣсколько словъ, и раздать по нѣскольку глотковъ водки. Двое тунгусовъ держатъ веревку и вертятъ ее, но такъ, чтобы она не касалась земли. Въ то время третій тунгусъ прыгаетъ черезъ веревку, поднимаетъ лукъ и стрѣлу, натягиваетъ первый, пускаетъ послѣднюю и ни разу ни самъ не тронетъ веревки, ни она не коснется земли. Смѣлые тунгусы даже подставляютъ ноги острію меча, которымъ изо всей силы машетъ лежащій на землѣ тунгусъ.

Если же путешественникъ любитъ шахматную игру, то тунгусы и тутъ къ его услугамъ, ибо они (именно къ Колымскомъ округѣ) со страстью предаются этой игрѣ.

Какъ и всѣ другіе сибирскіе кочевники, тунгусы по крайней мѣрѣ разъ въ годъ посѣщаютъ различныя ярмарки, которыя имѣютъ мѣсто въ громадной области ихъ кочевьевъ — въ Киренскѣ, Олекминскѣ, Баргузинѣ, чрезвычайно живописной Читѣ и крайне печальномъ Охотскѣ. Очевидно, что на этихъ ярмаркахъ идетъ такая же торговля, какъ и на всѣхъ другихъ ярмаркахъ крайняго сѣвера, и предметы торговли одни и тѣ же, ибо и продукты и потребности кочевниковъ почти вездѣ одинаковы. Тунгусъ страстно любитъ водку, и нерѣдко послѣ перваго глотка онъ отдастъ за одинъ стаканъ водки всѣ свои мѣха, а за второй стаканъ не пожалѣетъ послѣдней своей верхней одежды (саннаякъ). Понятно, что русскіе любятъ такихъ кліентовъ, и что многимъ тунгусамъ изъ-за водки пришлось сдѣлаться промышленниками. Православные торговцы пушнымъ товаромъ, лучше всѣхъ другихъ купцовъ въ мірѣ умѣющіе пользоваться слабостями своихъ ближнихъ, охотно отправляются къ тунгусамъ-язычникамъ съ большимъ запасомъ водки.

Отъ тунгусовъ переходимъ къ юкагирамъ.

Дома обрусѣвшихъ юкагировъ построены довольно прочно, изъ бревенъ, и состоятъ по большой части изъ одной комнаты. Въ ней всегда налѣво отъ входа, вмѣсто обыкновенной въ русскихъ избахъ печи, помѣщается чувалъ, или очагъ, гдѣ безпрерывно горитъ огонь, для согрѣванія комнаты и очищенія воздуха. Въ одномъ изъ угловъ помѣщаются обыкновенно образа; по стѣнамъ развѣшиваются ружья, луки и стрѣлы; на полкахъ стоятъ горшки и другая посуда; по срединѣ ставится большой столъ, и широкія лавки идутъ по стѣнамъ комнаты.

Одежда юкагировъ соотвѣтствуетъ суровому климату. Мужчины и женщины одинаково носятъ парки, камлейки, и т. д., изъ оленьихъ шкуръ, съ тою разницею, что женщины повязываютъ голову платкомъ и на паркахъ дѣлается у нихъ откидной воротникъ изъ соболя или россомахи, а на мужскихъ бываетъ стоячій воротникъ изъ какого нибудь болѣе дешеваго мѣха. Впрочемъ женская одежда сшивается изъ шкуръ оленьихъ выпоротковъ, вырѣзанныхъ изъ живота самки, а мужская просто изъ молодыхъ оленей.

Въ очеркѣ лица юкагиры почти совершенно сходны съ здѣшними русскими, или здѣшніе русскіе, можетъ быть, похожи на юкагировъ. Темные, почти черные глаза и волосы, продолговатое, довольно правильное лицо и удивительная, особенно у женщинъ, бѣлизна тѣла — составляютъ отличительныя черты тѣхъ и другихъ. Вообще они стройны и средняго роста.

Въ характерѣ и образѣ жизни юкагировъ видѣнъ еще отпечатокъ легкаго, беззаботнаго, веселаго расположенія духа кочеваго народа; у нихъ сохранилось во всей чистотѣ радушное гостепріимство, какъ равно и нѣкоторыя другія добродѣтели, исчезающія съ дальнѣйшимъ образованіемъ. Къ несчастію, отъ сообщенія съ русскими, на которыхъ смотрятъ они, какъ на своихъ поработителей, между юкагирами вкоренились притворство и скрытность, и особенно въ торговлѣ всегда стараются они обмануть противную сторону.

Юкагиры страстные любители музыки. Каждый изъ нихъ, молодой и старый, играетъ или на скрипкѣ или на балалайкѣ *). У женщинъ довольно чистые и пріятные голоса, но въ напѣвахъ ихъ пѣсней есть что-то особенное, неправильное и дикое, сначала непріятное для слуха, но впослѣдствіи оно можетъ нравиться. Вообще юкагиры при пѣніи импровизируютъ не только слова пѣсенъ, но и самые напѣвы, и потому здѣсь нѣтъ никакихъ народныхъ, общихъ мелодій. Не смотря на такое разнообразіе въ музыкальномъ отношеніи, смыслъ пѣсенъ юкагирскихъ женщинъ почти одинъ и тотъ же, т. е. жалобы на невѣрность или отсутствіе возлюбленнаго. Иногда упоминается при томъ о соловьѣ, сизокрыломъ голубкѣ, рѣшетчатыхъ окнахъ, и другихъ предметахъ, нынѣ юкагирамъ совершенно неизвѣстныхъ. Можетъ быть, эти понятія принесены сюда предками юкагировъ изъ другихъ, болѣе благословенныхъ странъ. Надобно замѣтить, что въ пѣсняхъ никогда не упоминаются преданія страны, хотя туземцы разсказываютъ много чудеснаго о похожденіяхъ своихъ предковъ. Мужчины воспѣваютъ собственные подвиги, напоминаютъ убитаго оленя, медвѣдя, или преодолѣнную опасность, превознося при томъ самыми лестными выраженіями свое мужество, силу и ловкость.

*) Странно, что при такой общей наклонности юкагировъ къ музыкѣ, у нихъ нѣтъ національнаго музыкальнаго инструмента: по крайней мѣрѣ Врангелю не удалось замѣтить ничего подобнаго.

Все существованіе бѣдныхъ жителей здѣшней безплодной страны зависитъ единственно отъ охоты, и именно оленей, доставляющихъ имъ пищу, одежду и отчасти и жилище. Оленей всего легче бить, когда они переплываютъ рѣки, потому здѣшніе жители и не могутъ удаляться отъ береговъ внутрь страны, въ лѣса, или на тундры, гдѣ водятся другіе сибирскіе звѣри. Время переправы оленей черезъ Анюй составляетъ здѣсь важнѣйшую эпоху въ году, и юкагиры съ такимъ же боязливымъ нетерпѣніемъ ожидаютъ появленія этого животнаго, съ какимъ земледѣльцы другихъ странъ ожидаютъ времени жатвы или собиранія винограда.

Олени два раза въ годъ переправляются здѣсь черезъ рѣки, весною и осенью, но, по краткости лѣта, оба промысла отдѣлены одинъ отъ другаго только короткимъ промежуткомъ времени, хотя по изобилію въ добычѣ они весьма различны. Первый промыселъ оленей бываетъ въ концѣ мая, когда безчисленными табунами оставляютъ они лѣса и тянутся на сѣверныя тундры, отыскивая лучшій кормъ и избѣгая комаровъ, съ первою теплою погодою являющихся во множествѣ и мучительнымъ кусаньемъ отравляющихъ пріятность бѣднаго сибирскаго лѣта. Майскій промыселъ не столь прибыленъ для охотниковъ; олени часто переходятъ черезъ рѣку по льду, и тогда только въ ущельяхъ горъ можно ихъ бить изъ ружей и луковъ или ловить петлями, но послѣднее средство не всегда надежно, а первое слишкомъ дорого. Впрочемъ, весенній олень обыкновенно бываетъ чрезвычайно худъ и все тѣло его покрыто нарывами и ранами, такъ что въ крайнихъ только случаяхъ употребляется въ пищу жителями, и годится единственно для корма собакамъ; даже и шкура оленя въ то время года не имѣетъ настоящей доброты.

Гораздо важнѣе и изобильнѣе второй промыселъ, въ августѣ и сентябрѣ мѣсяцахъ, когда олени съ приморскихъ тундръ возвращаются въ лѣса. Тогда эти животныя здоровы, жирны и мясо ихъ составляетъ вкусную пищу, а также и шкура, покрытая уже новою шерстью, тверда и прочна. Разница въ добротѣ между весеннею и осеннею кожами оленя столь велика, что первую можно купить за рубль, а много за полтора, но за вторую надобно платить отъ 5-ти до 8-ми рублей.

Охота на оленей весьма подробно описана въ путешествіи Врангеля, изъ котораго мы приведемъ слѣдующія подробности.

Когда мы пріѣхали въ Плотбище, говоритъ Врангель, все собранное тамъ народонаселеніе находилось еще въ мучительномъ ожиданіи, и отъ всякаго пріѣзжающаго спрашивали свѣдѣній о ходѣ оленей. Наконецъ разнесся слухъ, что первые многочисленные табуны оленьи показались въ долинѣ, къ сѣверу отъ Анюя. Мгновенно всѣ, кто только могъ управлять весломъ, бросились въ лодки и спѣшили укрыться въ изгибахъ и обрывахъ высокихъ береговъ, гдѣ промышленники обыкновенно поджидаютъ свою добычу.

Переходы оленей достойны замѣчанія. Въ счастливые годы число ихъ простирается до многихъ тысячъ, и нерѣдко занимаютъ они пространство отъ 50-ти до 100 верстъ. Хотя олени всегда ходятъ особыми табунами, по 200 и по 300 головъ каждый, но такія отдѣленія слѣдуютъ столь близко одно отъ другаго, что составляютъ одно огромное стадо. Дорога оленей почти всегда одна и та же, т. е. между верховьями Сухаго Анюя и Плотбищемъ. Для переправы обыкновенно спускаются олени къ рѣкѣ по руслу высохшаго, или маловоднаго притока, выбирая мѣсто, гдѣ противулежащій берегъ отлогъ. Сначала весь табунъ стѣсняется въ одну густую толпу, и передовой олень, съ немногими, сильнѣйшими товарищами, выходитъ нѣсколько шаговъ впередъ, подымая высоко голову и осматривая окрестность. Увѣрившись въ безопасности, передніе скачутъ въ воду; за ними кидается весь табунъ, и въ нѣсколько минутъ вся поверхность рѣки покрывается плывущими оленями. Тогда бросаются на нихъ охотники, скрывавшіеся на своихъ лодкахъ, за камнями и кустарниками, обыкновенно подъ вѣтромъ отъ оленей, окружаютъ ихъ и стараются удержать. Между тѣмъ двое или трое опытнѣйшихъ промышленниковъ, вооруженные длинными копьями и поколюгами, врываются въ табунъ и колютъ, съ невѣроятной скоростью, плывущихъ оленей. Обыкновенно одного удара довольно для умерщвленія животнаго, или нанесенія ему столь тяжелой раны, что оно можетъ доплыть только до противуположнаго берега.

Названіе двухъ рѣкъ — Большая и Малая Чукочья, впадающихъ съ западной стороны въ устья Колымы, заставляютъ предполагать, что чукчи занимали нѣкогда гораздо большее пространство земли, и что Ленскіе казаки, покоривъ берега рѣки Колымы, вытѣснили ихъ отсюда. Такое предположеніе еще болѣе подтверждаютъ преданія, сохранившіяся между жителями Колымскаго округа, о частыхъ, опустошительныхъ набѣгахъ чукчей на первобытныя русскія поселенія по лѣвому берегу рѣки. Говорятъ, что тогда, получили свои названія Погромное и Убіенное урочища. Въ этихъ же мѣстахъ обитали нѣкогда омоки, шелаги и другія племена, вытѣсненныя чукчами.

Изъ всѣхъ племенъ Сѣверной Азіи, чукчи въ наибольшей чистотѣ сохранили свою народность. Чувствуя собственную слабость, они миролюбиво кочуютъ по тундрамъ, скаламъ и утесамъ своей родины, предѣлы которой отъ прежнихъ кровопролитныхъ битвъ съ покорителями Сибири значительно стѣснились. Какъ всѣ дикіе, необразованные народы, чукчи имѣютъ немногія потребности, легко удовлетворяемыя произведеніями оленьихъ стадъ, которыя даютъ имъ жилища, одежду, пищу, и все, что потребуется для кочевой ихъ жизни. На снѣжныхъ степяхъ своего мрачнаго, льдистаго отечества, подъ легкими палатками изъ оленьихъ шкуръ, чукчи почитаютъ себя счастливѣе всѣхъ своихъ сосѣдей, и на нихъ всегда смотрятъ съ сожалѣніемъ. Легко и хладнокровно переносятъ они всѣ недостатки и лишенія, и не завидуютъ другимъ, видя, что за необходимыя удобства и удовольствія жизни надобно отказаться отъ своей природной независимости.

До покоренія Сибири, чукчи и другія племена сѣверо-восточной Азіи, занимаясь разбоями и грабежами, жили въ безпрерывныхъ несогласіяхъ и вѣчной войнѣ съ своими сосѣдями. Первые набѣги русскихъ значительно ослабили эти междоусобія и сблизили враждовавшія племена, а наконецъ вторженіе якутскихъ воеводъ Павлуцкаго и Шестакова, въ 1750 году, побудили всѣ сосѣднія слабѣйшія племена соединиться совершенно съ чукчами, и, выбравъ военоначальниковъ, дружно противустать общему непріятелю. Бой былъ неровенъ. Послѣ нѣсколькихъ пораженій, чукчи, торжествовавшіе всегда надъ слабѣйшими сосѣдями, лишились высокаго понятія о своей непобѣдимости и бѣжали въ неприступныя горы и скалы своего отечества. Побѣдители не могли и не хотѣли слѣдовать за ними, въ землю, не обѣщавшую никакого вознагражденія за понесенные труды и опасности.

Русскіе довольствовались покореніемъ ближайшихъ племенъ и долго не имѣли никакихъ сношеній съ чукчами. Наконецъ торговля сблизила оба народа. Сначала, не довѣряя русскимъ, чукчи многочисленными, вооруженными толпами выступали только на границы своего отечества, но мало по малу, увѣрившись многолѣтними опытами въ миролюбіи своихъ побѣдителей, сдѣлались довѣрчивѣе, и нынѣ приходятъ съ своими женами, дѣтьми и всѣмъ имуществомъ, къ русскимъ для выгодной обѣимъ сторонамъ торговли. Постоянное сообщеніе и обращеніе съ русскими имѣло выгодное вліяніе на дикарей и замѣтно смягчило грубые нравы ихъ. Нѣтъ сомнѣнія, что современемъ, подобно юкагирамъ, чуванцамъ, корякамъ и другимъ народамъ, хотя и гордые своею самостоятельностью, чукчи постепенно покорятся и совершенно сольются съ русскими.

Чукчи переходятъ съ мѣста на мѣсто, но у нихъ гораздо болѣе осѣдлости, нежели у другихъ кочевыхъ народовъ. Они собираютъ запасы, и только скудость пастбищъ и недостатокъ корма оленямъ могутъ принудить ихъ перемѣнить жилье. Наклонность чукчей къ осѣдлой жизни появляется и въ бережливости, даже скупости, качествахъ, совершенно несвойственныхъ кочующимъ народомъ. Самая одежда чукчей, широкая, неуклюжая кухлянка и длинныя мѣховыя шаровары, приспособлены къ сидячей жизни. Напротивъ, короткіе въ обтяжку штаны и узкій санаяхъ (родъ кафтана, или стариннаго фрака) совершенно соотвѣтствуютъ безпрестанной движимости тунгусовъ, вообще отъ всѣхъ своихъ сосѣдей отличающихся проворствомъ, легкостью и всегдашнею веселостью.

Въ прежнія времена, чукчи жили единственно произведеніями своихъ стадъ, скитаясь съ ними по тундрамъ. Впослѣдствіи нѣкоторые изъ нихъ лишились своихъ оленей отъ болѣзней и другихъ несчастій, и для пропитанія своего принуждены были обратиться къ ловлѣ китовъ, моржей и тюленей. Они покинули тундры и нагорныя страны, и поселились на берегахъ моря. Эти земноводныя животныя являются чаще въ краяхъ, далѣе на востокъ лежащихъ, потому и береговое народонаселеніе, по мѣрѣ приближенія къ Берингову проливу, является многочисленнѣе.

Такимъ образомъ чукчи раздѣляются нынѣ на два отдѣла: на осѣдлыхъ или береговыхъ, и на оленныхъ или кочевыхъ. Оба племени живутъ въ согласіи и взаимно снабжаютъ одно другое жизненными потребностями. Береговые чукчи доставляютъ кочующимъ китовыя ребра и китовое мясо, моржевые ремни, жиръ, а въ замѣнъ получаютъ оленьи кожи и готовыя платья.

Осѣдлые чукчи живутъ малыми селеніями. Хижины ихъ дѣлаются на шестахъ и китовыхъ ребрахъ, обтягиваемыхъ сверху оленьими кожами, и видомъ уподобляются большимъ неправильнымъ конусамъ. Сторона, обращенная къ сѣверу, далеко выдается впередъ, а южная, напротивъ, почти совершенно пряма. Здѣсь бываетъ маленькая низкая дверь, или отверстіе, завѣшанное оленьею шкурою. На вершинѣ хижины продѣлано бываетъ круглое отверстіе для дыма отъ очага, помѣщеннаго въ срединѣ хижины. Въ углубленіи, обращенномъ къ сѣверу, помѣщается другая, маленькая четыре-угольная палатка изъ оленьихъ кожъ, служащая спальнею. Въ сильные морозы служитъ она и кухней, и въ такомъ случаѣ жгутъ здѣсь, вмѣсто дровъ, мохъ, облитый жиромъ. Вообще чукчи, по недостатку лѣса, употребляютъ вмѣсто дровъ китовыя ребра и всякія кости, обливая ихъ для лучшаго горѣнія жиромъ.

Изъ палатокъ поднимаются столбы искристаго дыма; иногда на снѣгу разложенъ огонь и на немъ, въ котлахъ, варится оленина. Между палатками снуютъ закутанные въ мѣховыя платья, покрытые инеемъ чукчи, и, не смотря на морозъ въ 34°, спокойно и весело суетятся. Подумаешь по-неволѣ, что они вовсе не знаютъ, что такое стужа!

Палатки сшиваются изъ мягко выдѣланныхъ оленьихъ шкуръ (ровдухъ) и растягиваются на нѣсколькихъ шестахъ, соединенныхъ верхними концами. Вверху оставляется отверстіе для дыма. Подъ наметомъ помѣщается: кухня, гдѣ привѣшивается большой желѣзный котелъ, подъ которымъ раскладывается огонь, и собственно-жилая комната, или пологъ. Послѣдній ни что иное, какъ большой мѣшокъ, сшитый изъ двойныхъ, тончайшихъ шкуръ молодыхъ оленей; онъ растягивается на тонкихъ шестахъ, въ видѣ большаго четыреугольнаго ящика, безъ всякаго отверстія для воздуха, или свѣта. Въ пологѣ можно только сидѣть и двигаться на колѣняхъ. Входящій поднимаетъ одну изъ шкуръ, служащихъ стѣнами полога, на столько, чтобы съ трудомъ можно было проползти на четверенькахъ, а потомъ опускаетъ и затыкаетъ подъ мѣха, лежащіе на полу. Для освѣщенія и нагрѣванія полога стоитъ въ срединѣ довольно большой глиняный сосудъ, въ которомъ день и ночь горитъ мохъ въ китовомъ жиру. Этотъ огонь производитъ такой жаръ въ пологѣ, что чукчи сидятъ въ немъ, при сильнѣйшихъ морозахъ, совершенно нагіе. Иногда подъ однимъ наметомъ находятся два, или три полога, изъ которыхъ въ каждомъ живутъ отдѣльныя семейства, или жены хозяина съ своими дѣтьми.

Пища чукчей состоитъ наиболѣе изъ произведеній животнаго царства; обыкновенно составляетъ ее вареная оленина, съ тюленьимъ или рыбьимъ жиромъ. За лакомство считаютъ чукчи мясо бѣлаго медвѣдя и китовую кожу, которую ѣдятъ сырую, оставляя на ней при съемкѣ тонкій слой мяса; вкусомъ она похожа на стерлядь. Мясной сокъ смѣшиваютъ они со снѣгомъ и составляютъ изъ него особый родъ питья, которое подаютъ въ большихъ деревянныхъ чашкахъ. Каждый чукча носитъ при себѣ маленькую, просверленную оленью кость, черезъ которую втягиваетъ въ себя питье изъ чашки. Рыбу употребляютъ въ пищу только при недостаткѣ, а отъ соли показываютъ рѣшительное отвращеніе. Замѣчательно, что въ странахъ, гдѣ, при ужасныхъ морозахъ, каждое средство согрѣваться должно быть дорого, всѣ кушанья подаются совершенно холодныя, а взаключеніе съѣдается даже большой кусокъ смерзшагося снѣга. Врангелю часто случалось видѣть, что при 30° и болѣе мороза, чукчи брали отъ времени до времени пригоршни снѣга и съ видимымъ удовольствіемъ жевали его.

Одинъ богатый старшина пригласилъ къ себѣ Врангеля, который такимъ образомъ описалъ трапезу чукчей.

«Я радовался случаю узнать внутреннюю семейную жизнь чукчей, но когда я, по наставленію и примѣру гостепріимнаго хозяина, вползъ описаннымъ выше образомъ подъ пологъ, то проклялъ свое любопытство. Можно себѣ представить, какова атмосфера, составленная изъ густаго вонючаго дыма китоваго жира и испареній шести нагихъ чукчей! Жена и семнадцатилѣтняя дочь хозяина приняли меня въ такомъ пышномъ, домашнемъ костюмѣ съ громкимъ смѣхомъ, возбужденнымъ, вѣроятно, моею неловкостью при входѣ въ пологъ. Онѣ указали мнѣ мѣсто, гдѣ сѣсть, и спокойно продолжали вплетать бисеръ въ свои косматые, намазанные жиромъ, волосы. Послѣ я узналъ, что это дѣлалось въ честь моего прихода. Окончивъ свои занятія, хозяйка принесла въ грязной деревянной чашкѣ вареную оленину, безъ соли *) и, прибавивъ къ тому порцію полупротухлаго китоваго жира, ласково пригласила меня закусить. Дрожь пробѣжала по моему тѣлу при видѣ такого блюда, но я долженъ былъ, чтобы не обидѣть хозяина, проглотить нѣсколько кусковъ оленины. Между тѣмъ, съ невѣроятнымъ проворствомъ, хозяинъ мой руками набилъ себѣ въ ротъ мяса съ китовымъ жиромъ, превознося ломанымъ русскимъ языкомъ необыкновенный даръ своей жены приготовлять китовый жиръ такъ, что онъ именно получаетъ необходимую пріятную степень горечи. По возможности сократилъ я посѣщеніе, спѣша вырваться на чистый воздухъ. Запахъ полога оставался еще нѣсколько дней въ моихъ платьяхъ, не смотря на неоднократное выколачиваніе и провѣтриваніе. Леутъ справедливо почитается однимъ изъ образованнѣйшихъ и богатѣйшихъ чукотскихъ старшинъ, и по его житью можно получить нѣкоторое понятіе о пріятностяхъ домашней жизни остальныхъ чукчей. Удивительно, какъ, при такой неопрятности и зараженномъ воздухѣ жилищъ, народъ этотъ остается сильнымъ и здоровымъ».

*) Чукчи, какъ вообще всѣ кочевые народы, не употребляютъ и не любятъ соли.

Главное занятіе береговыхъ жителей составляетъ ловля тюленей и моржей. Для первой употребляютъ они родъ сѣтей, сдѣланныхъ изъ ремней, спускаемыхъ подъ ледъ, въ прорубь, и тюлени запутываются въ нихъ головою и лапами. Впрочемъ за тюленями охотятся и другимъ способомъ: чукча надѣваетъ бѣлое платье, чтобы какъ можно менѣе отличаться отъ снѣга, и ложится недалеко отъ того мѣста, куда тюлени обыкновенно вылѣзаютъ грѣться. Кромѣ копья, у охотника бываетъ еще особаго рода орудіе, состоящее изъ нѣсколькихъ медвѣжьихъ зубовъ, прикрѣпленныхъ къ палкѣ; имъ скребетъ онъ безпрестанно по льду и снѣгу, для того, чтобы, по мнѣнію чукчей, усыпить звѣря. Вѣроятно, что такой легкій однообразный шумъ производится для того, чтобы заглушить шорохъ снѣга при движеніяхъ охотника, который мало по малу приближается къ тюленю и умерщвляетъ его копьемъ. Этотъ способъ охоты почти всегда удается. Волковъ ловятъ чукчи совершенно особеннымъ образомъ: концы довольно длиннаго куска китоваго уса заостряются и связываются ниткою. Образовавшійся такимъ образомъ кругъ обливается водою до тѣхъ поръ, пока не покрывается весь толстою ледяною корою, недопускающею его разогнуться, а потомъ веревка разрѣзывается и все обмазывается жиромъ. Такая приманка бросается на снѣгъ, и волкъ, найдя ее, съ жадностію глотаетъ; но въ желудкѣ его ледъ растаиваетъ, китовый усъ разгибается и заостренными концами умерщвляетъ звѣря. Увѣряютъ, что рѣдко не удается это средство.

На Колючинскомъ островѣ убиваютъ моржей во множествѣ. Когда выходятъ они на берегъ грѣться на солнцѣ, жители нападаютъ на нихъ, отрѣзываютъ имъ дорогу къ водѣ, гонятъ ихъ далѣе на землю и легко бьютъ палками. Моржи для осѣдлыхъ чукчей хотя и не столь необходимы, но полезны не менѣе оленей для кочующихъ. Мясо, нѣкоторыя части кожи и жиръ ихъ употребляются въ пищу, а жиръ иногда служитъ еще вмѣсто топлива, согрѣвая и освѣщая жилища чукчей. Кожа доставляетъ имъ хорошіе ремни для упряжки и прочныя подошвы. Изъ внутренности и кишокъ моржевыхъ дѣлается легкое, непромокающее лѣтнее платье. Жилы замѣняютъ нитки. Наконецъ, изъ моржевыхъ клыковъ дѣлаютъ чукчи орудіе, употребляя его вмѣсто пешней для ломки льда и рытья замерзшей земли, но преимущественно клыки моржевые составляютъ главный предметъ мѣновой торговли съ оленными чукчами, передающими ихъ русскимъ.

Гораздо опаснѣе охота чукчей за бѣлыми медвѣдями. Чукчи отыскиваютъ ихъ среди неприступныхъ торосовъ Ледовитаго моря и убиваютъ копьями. Для рыбной ловли употребляютъ чукчи, вмѣсто сѣтей, родъ корзинъ изъ тонкихъ прутьевъ, а для птичьей — родъ сѣтей, изъ длинныхъ и узкихъ ремней, съ камнями или кусками моржевой кости на концахъ. Такія сѣти бросаютъ чукчи весьма искусно въ летящихъ высоко гусей или другихъ птицъ, и, запутывая ихъ въ ремняхъ, повергаютъ на землю. Вообще чукчи не страстные охотники, и хотя земля ихъ обилуетъ дикими оленями и баранами, лисицами, волками, медвѣдями и другими звѣрьми, но они ихъ не преслѣдуютъ. Только за медвѣдями гоняются они, потому что мясо ихъ почитаютъ лакомствомъ. Чукчи вооружаются луками и стрѣлами, но не очень ловко ими владѣютъ. Обыкновенныя оружія ихъ копье и особенно батасъ, употребляемые ими и противъ медвѣдей и противъ непріятелей. Вмѣсто желѣза, у нихъ весьма рѣдкаго, оружія чукчей снабжены остріями изъ моржевыхъ клыковъ.

Осѣдлые чукчи ѣздятъ на собакахъ, но запрягаютъ ихъ не по-парно, какъ на Колымѣ, а по четыре въ рядъ, и самое построеніе саней ихъ отлично и болѣе похоже на устройство саней, въ которыхъ ѣздятъ на оленяхъ. Чукотскія собаки менѣе ростомъ и слабѣе колымскихъ и камчатскихъ.

Что касается до торговли чукчей, то лучше всего будетъ описать ту ярмарку въ Островномъ, на которой случилось быть Врангелю.

Путь чукчей въ Островное довольно замѣчателенъ. Сначала они переѣзжаютъ съ Чукотскаго Носа въ Америку, и, намѣнявъ тамъ мѣховъ и моржевыхъ костей, отправляются въ Островное, съ своими женами, дѣтьми, оружіемъ, товарами, оленями и домами — настоящее переселеніе народовъ въ маломъ видѣ. Выбирая для перехода мѣста, обильныя мохомъ, чукчи часто должны уклоняться отъ прямой дороги и совершаютъ свое путешествіе въ пять и шесть мѣсяцевъ. При переходѣ черезъ степи слѣдуетъ за караваномъ множество саней, нагруженныхъ мохомъ для оленей. На берегахъ Чаунской губы чукчи перемѣняютъ своихъ утомленныхъ оленей у кочующихъ тамъ племенъ и слѣдуютъ далѣе. Посѣщая по дорогѣ ярмарки въ Анадырскѣ и Каменномъ на р. Гижигѣ, чукчи приходятъ въ Островное обыкновенно въ концѣ января или началѣ февраля. Здѣсь пробываютъ они девять или десять дней и отправляются обратно прежнимъ путемъ. Обыкновенно караванъ ихъ состоитъ изъ трехъ сотъ человѣкъ, въ томъ числѣ 100 и 150 воиновъ. Такъ проводятъ жизнь свою чукчи въ безпрерывныхъ переходахъ со всѣмъ имуществомъ и семействами. Каждый караванъ приходитъ въ Островное однажды въ два года; остальное время проводятъ чукчи въ горахъ и тундрахъ своей родины, занимаясь охотою и приготовленіями къ переходамъ. Тогда переѣзжаютъ они на утлыхъ байдарахъ черезъ Беринговъ проливъ, пристаютъ обыкновенно для отдыха къ Гвоздевымъ островамъ, и являются въ Сѣверную Америку для мѣны на мѣха своихъ произведеній и русскихъ товаровъ. Должно удивляться смѣлости, съ какою народъ, не имѣя понятія о судоходствѣ, совершаетъ на маленькихъ байдарахъ столь большіе переѣзды по бурному и туманному морю.

Мѣха, привозимые чукчами, состоятъ главнѣйше изъ черныхъ и чернобурыхъ лисицъ, песцовъ, куницъ, выдръ и бобровъ: также привозятся медвѣжьи шкуры и моржевые ремни и клыки, и все, что чукчи вымѣниваютъ въ Америкѣ. Изъ своихъ произведеній доставляютъ они санныя полозья изъ китовыхъ ребръ, родъ мѣшковъ изъ тюленьей кожи, впрочемъ довольно грубо отдѣланной, и множество всякаго рода готоваго платья изъ оленьихъ шкуръ. Прежде привозили они также каменные топоры, ножи, оружія и американскія одежды; но какъ такіе товары худо раскупались, то и исчезли совершенно изъ оборота.

Русскіе товары состоятъ главнѣйше изъ табаку, желѣзныхъ вещей, какъ-то: котловъ, топоровъ, ножей, огнивъ, иголъ, мѣдной, жестяной, также деревянной посуды и множества разноцвѣтнаго бисера, для американцевъ и женщинъ. Гораздо охотнѣе привозили бы сюда купцы водку и вино, но, вслѣдствіе запрещенія правительства, эти предметы не являются открыто въ оборотѣ, а, вѣроятно, только тайно и въ маломъ количествѣ. Чукчи страстные любители горячихъ напитковъ, особенно хлѣбнаго вина, и рады отдать за него лучшіе свои товары. Для русскихъ потребителей доставляются сюда чай, сахаръ, матеріи, платки, и проч.

Кромѣ чукчей, собираются въ Островное всѣ сосѣднія племена изъ-за 1000 и 1500 верстъ. Юкагиры, ламуты, тунгусы, чуванцы, коряки пріѣзжаютъ сюда многочисленными толпами, частію на собакахъ, частію на лошадяхъ. Всѣ эти народы привозятъ для мѣны собственныя произведенія, особенно деревянные полозья для саней, которые съ выгодою сбываются чукчамъ на мѣха. Различіе одеждъ, физіономій и пріемовъ пріятно разнообразитъ и оживляетъ видъ торга.

Самый ходъ ярмарки описывается Врангелемъ слѣдующимъ образомъ.

«Февраля 10-го собрались русскіе купцы и чукотскіе старшины въ крѣпость къ коммисару прослушать правила, которыя должны быть наблюдаемы при торгѣ, и съ общаго согласія установить таксу товарамъ. Послѣднее необходимо потому, что безъ того безразсудное корыстолюбіе русскихъ купцовъ уронило бы непремѣнно цѣну русскихъ произведеній. Послѣ многихъ споровъ, наконецъ обѣ стороны единодушно положили за два пуда табаку давать 16 лисьихъ и 20 куньихъ мѣховъ; по такому масштабу установилась цѣна и на прочіе товары. Продавшій ниже положенной цѣны обязанъ заплатить извѣстную денежную пеню и лишается права торговать въ томъ году на ярмаркѣ.

«Февраля 11-го, когда коммисаръ собралъ съ чукчей подати, впрочемъ довольно ничтожныя, за право торговли, совершилось въ часовнѣ торжественное богослуженіе и молебствіе *) о счастливомъ окончаніи торга, а потомъ подняли на башнѣ крѣпости флагъ, въ знакъ открытія ярмарки. Тогда чукчи, вооруженные копьями и стрѣлами, въ порядкѣ приближаются къ крѣпости, и на косогорѣ располагаютъ свои сани съ товарами, въ видѣ полукружія. Русскіе и другіе посѣтители помѣщаются на противной сторонѣ и съ нетерпѣніемъ ожидаютъ колокольнаго звона, означающаго позволеніе начинать торгъ. Съ первымъ ударомъ колокола, кажется, какая-то сверхъ-естественная сила схватываетъ русскую сторону и бросаетъ старыхъ и молодыхъ, мужчинъ и женщинъ, шумною безпорядочною толпою, въ ряды чукчей. Каждый старается опередить другихъ, спѣшитъ первый подойдти къ санямъ, чтобы захватить тамъ лучшее и сбыть повыгоднѣе свои товары. Особенно ревностью и дѣятельностью отличаются русскіе. Обвѣшенные топорами, ножами, трубками, бисеромъ и другими товарами, таща въ одной рукѣ тяжелую кладь съ табакомъ, а въ другой желѣзные котлы, купцы перебѣгаютъ отъ однѣхъ саней къ другимъ, торгуются, клянутся, превозносятъ свои товары, и т. д. Крикъ, шумъ и толкотня выше всякаго описанія. Иной въ торопяхъ оступается и падаетъ въ снѣгъ; другіе спѣшатъ черезъ него; онъ теряетъ шапку, рукавицы, но это не мѣшаетъ; онъ тотчасъ вскакиваетъ и, съ непокрытою головою и голыми руками, не смотря на 30° мороза, бѣжитъ далѣе, стараясь усиленною дѣятельностью вознаградить потерянное время. Странную противоположность съ суетливостью русскихъ составляютъ спокойствіе и неподвижность чукчей. Они стоятъ, облокотясь на копья, у саней своихъ, и вовсе не отвѣчаютъ на неистощимое краснорѣчіе противниковъ **); если торгъ кажется имъ выгоднымъ, то молча берутъ они предлагаемые предметы и отдаютъ свои товары. Такое хладнокровіе и вообще обдуманность, составляющая отличительную черту характера чукчей, даетъ имъ на торгѣ большое преимущество передъ русскими, которые, въ торопяхъ, забывая таксу, отдаютъ вмѣсто одного два фунта табаку, а въ замѣнъ берутъ не соболя, а куницу, или другой мѣхъ меньшаго достоинства. Здѣсь имѣлъ я случай удивляться вѣрности, съ какою чукчи, не зная вовсе вѣсовъ, просто рукою отгадываютъ истинную тяжесть предмета, и въ двухъ пудахъ замѣчаютъ недостатокъ двухъ, даже одного фунта.

*) Къ сожалѣнію, шаманское богослуженіе чукчей по сему случаю происходило прежде моего сюда пріѣзда.

**) На Островенской ярмаркѣ употребляется, можно сказать, свое особенное нарѣчіе, составленное изъ безпорядочной смѣси русскихъ, чукотскихъ, якутскихъ и другихъ словъ. Только на такомъ языкѣ объясняются между собою торгующіе.

 «Торгъ продолжается обыкновенно три дня. Когда всѣ товары размѣнены, чукчи начинаютъ обратный путь, а русскіе и другіе посѣтители ярмарки спѣшатъ въ свои жилища. Мѣстечко снова пустѣетъ, и если черезъ нѣсколько дней послѣ торга сибирская мятель налетитъ на Островное, — оно исчезаетъ въ сугробахъ снѣговъ, и только торчащій флагштокъ крѣпости показываетъ путешественнику мѣсто, гдѣ однажды въ годъ устроивается цвѣтущій торговый городъ».

На ярмаркѣ же въ Островномъ видѣлъ Врангель и забавы чукчей, которыя онъ описываетъ такимъ образомъ.

«Другой старшина, Макомокъ, пригласилъ меня присутствовать на народныхъ играхъ чукчей, которыя производились недалеко отъ крѣпости. На льду былъ очищенъ бѣгъ; почти всѣ посѣтители ярмарки собрались туда толпами. Для побѣдителей назначались бобровый и песцовый мѣха и два отличные моржовые клыка. По данному знаку началась скачка, причемъ равно надобно было удивляться необыкновенной быстротѣ оленя и искусству управлять симъ животнымъ и поощрять его. Кромѣ выигранныхъ наградъ, побѣдители заслужили всеобщее одобреніе и особенную похвалу своихъ соотечественниковъ, а послѣднее, казалось, было имъ всего дороже.

«Послѣ того бѣгали въ запуски — въ своемъ родѣ странное, замѣчательное зрѣлище, потому что чукчи остаются при томъ въ своей обыкновенной, тяжелой, неловкой одеждѣ, въ которой мы едва могли бы двигаться. Не смотря на то, они бѣжали по глубокому снѣгу такъ быстро и проворно, какъ наши нарядные скороходы въ легкихъ курточкахъ и тонкихъ башмакахъ. Особенно достойна удивленія неутомимость чукчей; они пробѣжали пятнадцать верстъ. Побѣдители также получили небольшіе подарки и громкое одобреніе зрителей. По окончаніи игръ началось угощеніе, состоявшее изъ вареной оленины, разрѣзанной на мелкіе кусочки. Замѣчательны спокойствіе и порядокъ, господствовавшіе въ толпѣ, не только при играхъ, но и при угощеніи; не было ни толкотни, ни споровъ, и каждый велъ себя тихо и благопристойно.

«На другой день большое общество чукчей, мужчинъ и женщинъ, пришло ко мнѣ на квартиру. Я предложилъ имъ чаю и леденцу, но они довольствовались леденцомъ, а чай имъ, какъ казалось, не нравился. Впрочемъ, не смотря на скудное угощеніе, нѣсколько нитокъ разноцвѣтнаго бисера развеселили моихъ гостей, и женщины вызвались плясать. Нельзя сказать, чтобы народная пляска чукчей заключала въ себѣ много пластики и граціи, но въ своемъ родѣ она необыкновенна. Представьте себѣ пятнадцать и болѣе закутанныхъ въ неуклюжія, широкія мѣховыя платья женщинъ, которыя, столпись въ кучу, медленно передвигаютъ ноги и сильно машутъ руками. Главное достоинство состоитъ въ мимикѣ, которой я, по незнанію, не замѣтилъ. Вмѣсто музыки, нѣсколько чукчей пѣли отрывистую, довольно нескладную пѣсню. Въ заключеніе, три отличнѣйшія танцовщицы вызвались проплясать любимый народный танецъ, отъ котораго всѣ присутствовавшіе ихъ соотечественники были въ восхищеніи. Мы, непосвященные въ таинства чукотскаго вкуса, видѣли только три неповоротливыя фигуры, схватившіяся за руки. Наблюдая лица танцовщицъ, я удостовѣрился однакоже, что онѣ дѣлали, дѣйствительно, нечеловѣческія, нелѣпыя и самыя неестественныя гримасы. Общее утомленіе положило конецъ балу. По совѣту моего толмача, предложилъ я тремъ солисткамъ водки и табаку. Все общество было тѣмъ очень довольно, и чукчи со мною разстались въ наилучшемъ расположеніи духа, неоднократно пригласивъ меня посѣтить ихъ отчизну».

Многіе чукчи крещены, но и крещеные они остаются язычниками, не понимая собственно духа и смысла христіанскаго ученія. Для большей части чукчей крещеніе составляетъ только спекуляцію, посредствомъ которой они надѣются получить нѣсколько фунтовъ табаку, мѣдный котелъ, и тому подобные подарки. Отъ того нерѣдко случается, что иные добровольно вызываются вторично креститься, и явно выражаютъ свое негодованіе, когда имъ въ томъ отказываютъ. Священникъ, пріѣзжающій изъ Нижне-Колымска на время ярмарки въ Островное, обыкновенно находитъ нѣсколькихъ чукчей и ламутовъ, которые, въ надеждѣ получить подарки, согласны на крещеніе. При Врангелѣ одинъ молодой чукча объявилъ, что онъ, за нѣсколько фунтовъ черкасскаго табаку, желаетъ окреститься. Въ назначенный день собралось въ часовню множество народа и обрядъ начался. Новообращенный стоялъ смирно и благопристойно, но когда слѣдовало ему окунуться три раза въ купель съ холодною водою, онъ спокойно покачалъ головой и представилъ множество причинъ, что такое дѣйствіе вовсе не нужно. Послѣ долгихъ убѣжденій со стороны толмача, при чемъ, вѣроятно, неоднократно упоминался обѣщанный табакъ, чукча наконецъ рѣшился и съ видимымъ нехотѣніемъ вскочилъ въ купель, но тотчасъ выскочилъ и, дрожа отъ холода, началъ бѣгать по часовнѣ, крича: «Давай табакъ! Мой табакъ!» Никакія убѣжденія не могли принудить чукчу дождаться окончанія дѣйствія; онъ продолжалъ бѣгать и скакать по часовнѣ, повторяя: «Нѣтъ! болѣе не хочу, болѣе не нужно! Давай табакъ».

Этотъ случай можетъ служить образчикомъ понятій здѣшнихъ новообращенныхъ о христіанствѣ, которое впрочемъ не можетъ имѣть достаточнаго вліянія и пользы, даже и потому, что не предшествуется предварительнымъ ученіемъ. Кажется, что самое введеніе христіанства, при уединенной, бродячей жизни, еще невозможно тѣмъ болѣе, что священники, по недостаточному знанію языка, не въ состояніи удовлетворительно объяснять основныхъ понятій христіанскаго ученія. С.-Петербургское Библейское Общество, въ царствованіе Александра I, перевело на чукотскій языкъ десять заповѣдей, Отче нашъ, Символъ вѣры и часть Евангелія, напечатало русскими буквами и прислало сюда; но этотъ трудъ не принесъ большой пользы. Въ грубомъ чукотскомъ языкѣ недостаетъ словъ для выраженія новыхъ, отвлеченныхъ понятій, а русскія буквы не могутъ передать многихъ звуковъ, и потому, по свидѣтельству священника и почетнѣйшихъ чукотскихъ старшинъ, переводъ весьма неудовлетворителенъ, а иногда совершенно непонятенъ. Вообще крещеные чукчи исполняютъ только тѣ христіанскіе обряды, которые не сопряжены съ трудомъ или издержками, и могутъ принести какую нибудь пользу. Такъ наприм., не смотря на крещеніе, богатые чукчи имѣютъ по двѣ, по три и болѣе женъ, которыхъ они по произволу берутъ, оставляютъ и мѣняютъ на нѣкоторое время на другихъ. Не смотря на то, что женщины считаются здѣсь рабынями, судьба ихъ во многихъ отношеніяхъ лучше участи женщинъ другихъ дикихъ народовъ. Чукча никогда не разлучается съ своею женою, которая легко можетъ заслужить уваженіе своего мужа и нерѣдко управляетъ имъ и всѣмъ домомъ.

Вообще нравы и обычаи этого народа суровы и часто свирѣпы. Такъ напримѣръ, сохранилось у нихъ противуестественное, безчеловѣчное обыкновеніе убивать дѣтей, рождающихся съ физическими недостатками, или слишкомъ слабыми, и стариковъ, которые не въ состояніи переносить трудовъ кочевой жизни. Такъ отецъ старшины Валетки, соскуча жизнію и чувствуя себя слабымъ, по собственному настоятельному требованію былъ зарѣзанъ своими ближайшими родственниками, которые при этомъ дѣйствіи исполнили, по ихъ мнѣнію, священную обязанность. Не смотря на старанія правительства и духовенства, этотъ ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вѣроятно, шаманами, которые вообще пріобрѣли большую власть и сильное вліяніе надъ чукчами.

Каждое племя, каждый караванъ имѣютъ своихъ, одного или нѣсколькихъ шамановъ, и ихъ мнѣніе требуется и исполняется во всѣхъ важныхъ случаяхъ. Вотъ примѣръ ужасной, неограниченной, можно сказать, власти шамановъ: въ 1814 году, между чукчами, прибывшими въ Островное, появилась заразительная болѣзнь, распространилась вскорѣ на оленей и продолжалась, не смотря на всѣ принимаемыя мѣры. Наконецъ, въ общемъ торжественномъ собраніи, всѣ шаманы объявили, что разгнѣванные духи тогда только прекратятъ заразу, когда имъ принесется на жертву Коченъ, одинъ изъ почетнѣйшихъ и богатѣйшихъ старшинъ. Коченъ былъ такъ уважаемъ и любимъ всѣмъ народомъ, что чукчи, забывъ свое привычное повиновеніе шаманскимъ изреченіямъ, отказались исполнить ихъ. Повѣтріе продолжалось; люди и олени гибли, а шаманы, не смотря на подарки, угрозы, можетъ быть и побои *), не соглашались перемѣнить приговора. Тогда самъ Коченъ второй Курцій, собралъ народъ и объявилъ, что онъ убѣдился въ непреклонности воли духовъ и рѣшается для спасенія своихъ соотечественниковъ добровольно пожертвовать жизнью. Даже и послѣ того любовь къ нему долго боролась съ необходимостью исполнить ужасный приговоръ; никто не рѣшался умертвить жертвы; наконецъ сынъ Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятіемъ, вонзилъ ножъ въ грудь отца и передалъ трупъ его шаманамъ.

*) Говорятъ, что иногда пытаются побоями заставить шамана отмѣнить какой нибудь приговоръ, но такое домашнее средство рѣдко удается; по большей части шаманы остаются непреклонны и тѣмъ заслуживаютъ общее уваженіе.

Когда кочующія племена получатъ осѣдлость, и наставленія и примѣры образованныхъ сосѣдей будутъ постоянно на нихъ дѣйствовать, тогда только можетъ постепенно исчезнуть самосозданная вѣра въ добрыхъ и злыхъ духовъ и шамановъ, тогда только можетъ быть съ успѣхомъ введено здѣсь и христіанство.

 

(OCR: Аристарх Северин)