Жан-Батист Бенуа Эйриес (1767-1846) — французский географ и публицист, один из основателей и президентов Парижского географического общества, составитель многих книг о путешествиях. Сын фрегатного лейтенанта. Отличался прекрасной памятью; говорил на 9 языках; опубликовал множество географических сочинений; переводил с английского, немецкого и скандинавских языков записки путешественников и первооткрывателей. В 1830-е гг. совершил путешествие по Азии, включая Урал и Сибирь, Якутию, Камчатку, Японию, Индокитай и Ближний Восток. (Из Википедии)

В 1839 г. вышел в свет его объемный шеститомник о поездке по Азии, написанный в увлекательной форме, порой принимающей остросюжетный, приключенческий характер. По уважительной причине сайт не может вместить содержание всех томов, а приводит лишь избранные главы из тома I, посвященные путешествию Эйриеса по Якутии.

(Прим. Аристарх Северин)

ГЛАВА XII.

 

Лена. Киренскъ. Перемѣна климата. Тунгусы. Якутскъ. Ночлегъ въ снѣгу. Постоялыя юрты. Горное масло. Зашиверскъ. Индигирка.

 

Изъ Иркутска отправился я верхомъ въ сѣверовосточномъ направленіи, и ѣхалъ краемъ возвышеннымъ и неровнымъ, гдѣ, за исключеніемъ немногихъ обработанныхъ полей, были видны только пажити. Маленькія деревни, населенныя Русскими, попадались довольно часто.

Мы переправились черезъ Лену и выѣхали къ селенію Качугѣ, гдѣ она уже довольно широка, но становится судоходною только въ большую воду. Всѣ суда, идущія съ товаромъ въ Якутскъ, ожидаютъ для отбытія весенняго разлива. Пользуясь ихъ остановкою, окрестные поселяне и Буряты приходятъ сюда запасаться необходимыми потребностями. Купцы ставятъ балаганы противъ селенія или открываютъ лавочки на судахъ, и такимъ образомъ возникаетъ довольно многолюдная ярманка.

Лена окружена здѣсь утесистыми горами изъ краснаго песчаника. Вскорѣ мы достигли села Верхоленска, бывшаго прежде городомъ. Нѣсколько выше прекращаются кочевья Бурятъ, которыхъ шестиугольныя, бревенчатыя юрты мелькали досюда по обѣимъ сторонамъ дороги. Далѣе встрѣчаете вы Тунгусовъ, безпрестанно перемѣняющихъ свои мѣста. Отъ Верхоленска надобно ѣхать водою, но почту везутъ, смотря по удобству, или верхомъ по узкой береговой тропѣ, или водой. Проѣзжіе берутъ по подорожнымъ вмѣсто лошадей гребцовъ на станціяхъ. Я сѣлъ въ лодку въ сопровожденіи одного казака; двое гребцовъ управляли ею. Берега рѣки высоки, круты, лѣсисты и мѣстами очень живописны. Почтовая тропинка вьется иногда по страшнымъ косогорамъ, гдѣ въ дождливое время почти вовсе нѣтъ пути. Въ долинахъ тамъ и сямъ разбросаны деревни съ полями, засѣянными рожью, но уже скудно вознаграждающими труды земледѣльца. Далѣе созрѣваетъ одинъ ячмень. Частыя мели и острова разсѣяны по рѣкѣ Ленѣ.

Отъ впаденія въ нее Илги начинается обширный Киренскій уѣздъ, простирающійся на тысячу верстъ по теченію Лены. Къ западу граничитъ онъ съ Ангарою, и на такомъ обширномъ пространствѣ живетъ не болѣе 9,000 душъ. Вообще можно сказать, что медвѣди — господствующіе обитатели Киренскаго края. Они здѣсь такъ многочисленны и такъ смѣлы, что набѣгами своими, особливо послѣ зимняго сна, опустошаютъ селенія. Красный песчаникъ, то разрушенный, то въ сланцѣ, виденъ на береговыхъ обрывахъ. Отлогости покрыты густымъ елевымъ и листвяничнымъ лѣсомъ, съ примѣсью ольхи и кустарника. Почву составляетъ тундра, то есть, мерзлая земля, прикрытая грязью и сверху мхомъ.

Киренскъ, съ своими тремя церквами и Троицкимъ монастыремъ, не имѣетъ впрочемъ ничего замѣчательнаго. Онъ стоитъ на островѣ, образуемомъ рѣками Леною и Киренгой, которыя, до слитія въ одно русло, соединяются поперечною протокой, Полоемъ. Здѣсь есть уѣздное училище, но учениковъ въ немъ очень мало. Жители бѣдный народъ, и городъ, болѣе похожій на деревню, лишенъ почти всѣхъ удобствъ жизни общественной.

Отсюда Лена идетъ постоянно на сѣверовостокъ. Берега ея то ровны, то утесисты, и песчаникъ мѣшается съ известковыми слоями. Верстахъ въ девяти отъ города увидѣлъ я первую Тунгусскую деревню. Далѣе одни станціонные домы стоятъ на лѣвомъ берегу рѣки. Со всѣхъ сторонъ густѣютъ дремучіе боры; хлѣбопашество совершенно прекращается; нѣкоторыя огородныя растенія прозябаютъ въ небольшомъ количествѣ. При всемъ томъ хлѣбъ не дороже, чѣмъ въ Иркутскѣ: благодѣтельныя мѣры правительства обезпечиваютъ пустынному краю необходимое продовольствіе по самой умѣренной цѣнѣ.

Верстъ за 40 до Витима течетъ изъ горы сѣрноизвестковый ключъ, которымъ окрестные жители пользуются отъ разныхъ болѣзней. Въ преждебывшемъ городѣ Витимѣ, по справедливости разжалованномъ въ селеніе, по Ленѣ шелъ уже ледъ и мѣстами затруднялъ плаваніе до такой степени, что бѣдные гребцы должны были раздѣваться и тащить лодку по поясъ въ водѣ при пяти градусахъ мороза. Стаканъ вина и трубка табаку, или точнѣе крошеной бересты, заставляли ихъ забывать всѣ непріятности подобнаго труда.

Противъ Витимской слободы въ Лену впадаетъ большая рѣка Витимъ, по которой скитаются одни Тунгусы. Верстъ на двѣсти отъ ея трехрукавнаго устья находятся богатыя слюдяныя ломни, разработываемыя на счетъ двухъ Витимскихъ купцовъ. Крестьяне почти во всей Сибири предпочитаютъ слюду самымъ лучшимъ стекламъ; кромъ того идетъ она на корабельныя окна, потому что не такъ скоро лопается, и, наконецъ, вывозятъ ее въ Китай.

Отъ устья Витима Лена становится вдвое шире и течетъ между плоскихъ, лѣсистыхъ береговъ, на которыхъ горы видны только въ отдаленіи.

Въ одной деревнѣ жители предложили мнѣ ѣхать берегомъ и дали лошадей, потому что гребцы въ это время года заняты рыбною ловлею, а на сухомъ пути для проѣзжаго достаточенъ одинъ вожатый.

Отъ станціи Жербы начинается область Якутская. Здѣсь предѣлъ кочевьямъ Тунгусовъ, которые скитаются по разнымъ частямъ Восточной Сибири отъ береговъ Верхней Ангары, Енисея и Лены, до Охотскаго Моря. Ихъ дѣлятъ на три разряда: Оленныхъ, Собачьихъ и Конныхъ. Первые, называемые также лѣсными или звѣроловными, кочуютъ на сѣверѣ, ближе къ Ледовитому Морю, и живутъ одними оленями, подобно Самоѣдамъ и Лопарямъ; Собачьи бродятъ около Охотскаго Моря до Камчатки и ѣздятъ не на оленяхъ, а на собакахъ; Конные обитаютъ въ Нерчинскомъ округѣ, имѣютъ большія стада рогатаго скота и лошадей, производятъ отчасти хлѣбопашество и вообще приближаются въ нравахъ и обычаяхъ къ Бурятамъ.

Весьма немногіе изъ нихъ крещены, прочіе преданы суевѣріямъ шаманства. Тунгусы принадлежатъ къ отрасли Манчжуръ. Они весьма честны и услужливы; воровство считаютъ непростительнымъ преступленіемъ, и гостепріимны до того, что раздѣляютъ съ вами послѣдній остатокъ своей добычи на охотѣ, не заботясь, будетъ ли у нихъ что назавтра. Съ удивительнымъ терпѣніемъ переносятъ они усталость, холодъ и лишенія всякаго рода. Они умѣютъ цѣнить хорошее обхожденіе, и платятъ за него благодарностью, но не дадутъ себя и въ обиду. Вообще они очень раздражительны, и съ ними иначе не сладишь, какъ добромъ.

Они средняго роста и очень проворны. Черты у нихъ правильны, глаза малы, физіономія веселая: лице бѣлѣе и площе нежели у Монголовъ, борода жидка. Волосы на головѣ черные и спущены поровну со всѣхъ сторонъ. Они очень неопрятны, ѣдятъ самое отвратительное мясо и заражаютъ воздухъ противнымъ запахомъ. Тунгусы, особенно конные, могли бы быть хорошими солдатами, и отлично стрѣляютъ изъ винтовокъ и изъ луковъ.

Платье ихъ похоже на Остяцкое, — изъ оленьихъ или турьихъ шкурь, опушенное лисицей или бѣлымъ зайцемъ. На головѣ у нихъ лисья шапка; шея, уши, носъ и подбородокъ зимою укутаны въ нагрудникъ, или, точнѣе, палатинъ, изъ бѣличьихъ хвостовъ. Лѣтнее платье ихъ не разнится отъ зимняго, только оно не мѣховое а изъ выдѣланныхъ кожъ оленьихъ или рыбьихъ. Постелью служитъ имъ медвѣжья или оленья шкура; одѣяломъ — другая такая жъ, сшитая въ видѣ мѣшка и опушенная самыми теплыми мѣхами. Топоръ, ножъ, деревянная ложка и котелъ составляютъ почти всю ихъ домашнюю утварь; трубка табаку и стаканъ водки для нихъ верхъ наслажденія (Л. V — 5).

У нихъ нѣтъ общаго народнаго имени: большая часть Сибирскихъ Тунгусовъ называетъ себя Бойе, Бойя, или Бые, то есть мужчинами, нѣкоторые — Донки, или просто людьми. Отсюда быть-можетъ происходитъ и названіе Тунгусъ, а не отъ Турецкаго омонима, который означаетъ свинью. Западные Тунгусы, кочующіе между Енисеемъ и Верхнею Тунгускою, извѣстны подъ именемъ Чапогировъ; племена, живущія вдоль Охотскаго моря до Пенжинской губы, сами называются Ламутами, — ламъ значитъ у нихъ море, — а тѣ, что сидятъ къ сѣверо-востоку отъ Байкала, Овенами.

Послѣдніе вышиваютъ себѣ лобъ и щеки разными узорами, продѣвая подъ кожицей самую тонкую струну, натертую порошкомъ каменнаго угля. Узоры, выведенные такимъ образомъ ребенку, остаются у него на всю жизнь и просвѣчиваютъ наружу прекраснымъ голубымъ цвѣтомъ. Эти Тунгусы, которыхъ можно назвать Верхнеенисейскими, отличаются щеголеватостью одежды. Кафтанъ или хунъ, похожій на старинный Испанскій, шьется изъ выдѣланныхъ оленьихъ кожъ или сукна. Онъ обложенъ по швамъ и по всѣмъ краямъ широкою бисерною каймой съ прошвами изъ шелковой матеріи или китайки. Изъ подъ каймы виситъ бахрама козьяго волоса. Нижнее платье прикрывается коротенькою юпочкой. Съ шеи до юпочки виситъ нагрудникъ, по которому черезъ плечо спускается перевязь, соединяющаяся у пояса концами. На ней прицѣплены за кольца желѣзная трубочка со всѣми принадлежностями, ножъ и другія мелочи, въ кожаныхъ, суконныхъ или китайчатыхъ сумкахъ. На головѣ Тунгуса шапочка; за плечьми лукъ и колчанъ со стрѣлами; въ рукѣ пальма — родъ копья — или винтовка.

Сапоги, юпка, нагрудникъ, перевязь, шапка и особенно колчанъ, все унизано бисерными узорами, стеклярусомъ, шелками, вышивками изъ струнъ, наборомъ изъ разноцвѣтныхъ лоскутковъ и птичьихъ шкурокъ.

Нарядъ женщинъ отличается отъ мужскаго только тѣмъ, что онѣ не носятъ при себѣ оружія. Впрочемъ, подобно мужьямъ, выѣзжаютъ верхомъ на быстрыхъ оленяхъ.

Тунгусы одно изъ многочисленнѣйшихъ племенъ Восточной Сибири. Ими управляютъ старшины, или князьки, называемые тоіонами и подчиненные Русскому начальству.

Тунгусы какъ-будто передали меня съ рукъ на руки Якутамъ. Въ трое сутокъ доѣхалъ я верхомъ до бывшаго уѣзднаго города Олекминска, гдѣ господствующій языкъ уже Якутскій. Здѣсь покупаются лучшіе соболи, добываемые на рѣкахъ Витимѣ и Олекмѣ, которыя нѣсколько ниже города впадаютъ въ Лену съ правой стороны. Замѣчательно, что вправо отъ Лены ловятся дорогіе соболи и черная бѣлка, а влѣво — одна сѣрая бѣлка и соболи низшаго разбора. Ширина Лены у Олекминска простирается до трехъ верстъ. Остальную часть пути до Якутска совершилъ я водою, и прибылъ въ этотъ городъ 6 октября. Было очень холодно и пасмурно, огромными хлопьями падалъ снѣгъ; словомъ, зима была въ полномъ развалѣ, между тѣмъ здѣсь всѣ говорили, что она гостья запоздалая, что Лена становится обыкновенію первое октября и что нѣсколько дней спустя можно ѣздить по льду. Что касается до меня, за исключеніемъ послѣдней сотни верстъ, я продолжалъ путь свой по рѣкѣ, хотя и не безъ затрудненія. Цѣпь величественныхъ холмовъ тянется по правому берегу Лены; крутые утесы осѣнены соснами, которыхъ мрачная зелень нѣсколько разнообразитъ безжизненную и угрюмую картину здѣшней зимы. У Олекминска лѣвый берегъ низменъ и болотистъ, за то есть на немъ прекрасные луга. Далѣе опять возвышенности, которыя, не доходя Якутска, уклоняются въ сторону и даютъ мѣсто узкой береговой долинѣ, гдѣ построенъ этотъ городокъ. На правомъ берегу, противъ станціи Синей, начинаются такъ называемые Ленскіе Столбы, — великолѣпная игра природы. Кряжъ, твердаго какъ мраморъ известковаго сланца, принимаетъ здѣсь самые разнообразные облики: зданія, фантастическія чудовища, гроты, колонны, тянутся по берегу на 27 верстъ, прерываемыя только въ одномъ мѣстѣ верстъ на 10 лѣсистою горою. Они расположены по скату высокаго берега большею частью въ три ряда; за ними вершины холмовъ покрыты лѣсомъ. По мѣрѣ приближенія къ Якутску деревни рѣдѣютъ, но станціи, бывшія прежде въ 40 или въ 50 верстахъ одна отъ другой, раздѣлены теперь на двое, и туземцы охотно исполняютъ ямскую повинность.

Якутскъ, хотя и торговый городъ, выстроенъ однако жъ довольно плохо. Маленькіе, деревянные домы разбросаны на большихъ разстояніяхъ. Пять церквей, соборъ и монастырь, остатки древняго укрѣпленія, каменный гостиный дворъ, и вся хорошо обстроенная Никольская улица придаютъ ему довольно красивый видъ, особенно въ глазахъ путешественника, который приглядѣлся къ пустынному однообразію Ленскихъ побережьевъ; при всемъ томъ мало есть городовъ, которые производили бы такое грустное впечатлѣніе.

Якутскъ построенъ на лѣвомъ берегу Лены въ долинѣ, которая, начинаясь верстъ за 30 выше Якутска, простирается вдоль рѣки верстъ на 70, окраенная невысокимъ кряжемъ песчаныхъ горъ. Рѣка образуетъ здѣсь нѣсколько острововъ и, въ полную воду, течетъ верстъ на пять шириною. Одну изъ протокъ ея, омывавшую городъ, лѣтъ пятьдесятъ тому занесло пескомъ, и съ тѣхъ поръ жители должны или брать воду версты за двѣ далѣе, или довольствоваться снѣжною и ледяной.

Съ половины декабря начинаются здѣсь жестокіе морозы. Стекла лопаются, стѣны трещатъ, и густой морозный туманъ наполняетъ воздухъ. Солнце взойдетъ въ одиннадцатомъ часу утра и вскорѣ опять садится. Отъ него нѣтъ ни блеска, ни тепла, — только тусклое мерцаніе факела. Ни одна птица, кромѣ чечетки и чернаго ворона, не выдерживаетъ здѣшней зимы. Термометръ безпрестанно показываетъ отъ 35 до 40 градусовъ; въ 1828 году онъ не разъ опускался до 46, а въ 1809 до 51, по наблюденіямъ жившаго тамъ доктора Реслейна. При 38 градусахъ морозу дыханіе замерзаетъ въ воздухъ съ трескомъ, подобнымъ шелесту сухой травы. Я часто зарывалъ въ снѣгъ термометръ, и всегда находилъ, что въ теченіе ночи разность между температурами подснѣжною и надснѣжною достигала 12 градусовъ, то есть, въ снѣгу было двѣнадцатью градусами теплѣе, чѣмъ на открытомъ воздухѣ.

Я былъ въ Якутскѣ только зимою, но вотъ что говоритъ объ его лѣтѣ одинъ изъ новѣйшихъ путешественниковъ. Съ половины іюня настаютъ жары. Атмосфера наполняется густымъ туманомъ. Солнце, какъ раскаленный шаръ, пылаетъ на небѣ и жжетъ землю: трава выгораетъ, отъ жару нѣтъ ни гдѣ спасенія, улицы пустѣютъ, жители закрываютъ окна ставнями и сидятъ въ темнотѣ. Термометръ на солнцѣ показываетъ 40 градусовъ, и въ тѣни 28. Въ половинѣ одиннадцатаго, солнце, втрое больше видимой величины своей, красное какъ рубинъ, опускается за гору; въ то же время падаетъ сильная роса, и термометръ показываетъ уже 12 градусовъ. Черезъ часъ становится немного темнѣе, почти такъ, какъ въ пасмурный день; небо чисто, прозрачно и беззвѣздно; является тусклая, бѣлая луна. Въ часъ утра, передъ восходомъ солнечнымъ, рабочіе начинаютъ труды свои и занимаются ими до полудня; далѣе нельзя ничего дѣлать отъ жаровъ. Зной, разумѣется, происходитъ отъ продолжительнаго нагрѣванія атмосферы солнцемъ; за то прозябеніе удивляетъ своею быстротой. Огурцы поспѣваютъ въ полтора мѣсяца. Морковь и рѣпа родятся хорошо; но капуста не вьется въ кочаны.

Однако и при нестерпимомъ зноѣ земля растаиваетъ только аршина на полтора. Лѣтомъ въ погребахъ до 6 градусовъ морозу; но при рытіи одного колодезя спиртовой термометръ показывалъ, говорятъ, только 1 градусъ на пятнадцатой сажени глубины: слѣдственно предѣлъ замерзанія былъ уже близокъ.

Якутскъ производитъ значительный торгъ пушнымъ товаромъ: соболями, лисицами, песцами, бѣлками, куницами. Сверхъ-того вывозятъ отсюда кабарговую струю, мамонтову кость и моржовій зубъ. Цѣна всѣхъ товаровъ простирается въ иной годъ до двухъ милліоновъ. Сюда пріѣзжаютъ не только туземные промышленики, но и купцы изъ Камчатки и изъ Россійско-Американскихъ колоній для обмѣна своихъ товаровъ на произведенія Русскія и Китайскія. Мука, соль и вино доставляются изъ Иркутска и Илгинска по Ленѣ. Даже изъ Архангельска, который отсюда въ 8,000 верстъ, привозятъ вина иностранныя. Въ декабрѣ, въ іюнѣ и особенно въ іюлѣ, бываютъ значительныя ярмонки.

Господствующій языкъ и въ Русскихъ домахъ Якутскій, потому что прислуга состоитъ вся изъ Якутовъ, которые очень рѣдко знаютъ сколько нибудь языкъ своихъ господъ. Якуты происхожденія Татарскаго, и сами себя называютъ Сахалы. Имя Якутовъ происходитъ отъ Еко или Екотъ, какъ называли ихъ въ старину Вилюйскіе Тунгусы, черезъ которыхъ они сдѣлались извѣстны казакамъ. Они всѣ небольшаго роста и сохранили свою первобытную физiономiю; но нельзя себѣ представить нравственной разницы, существующей между Якутами городскими и тѣми, которые живутъ въ отдаленныхъ улусахъ, подъ управленіемъ головъ и старшинъ. Горожане отличаются хитростью, жители улусовъ еще держатся патріархальной простоты.

Кажется, ни въ одномъ Сибирскомъ городѣ жалкая сторона полупросвѣщенія не обнаруживается такъ рѣзко, какъ въ Якутскѣ. Въ собраніяхъ, говоритъ сочинитель поѣздки въ Якутскъ, каждый сидитъ чинно на своемъ стулѣ, не вставая съ мѣста: ходить по комнатѣ считается неприличнымъ, говорить женщинѣ съ мужчиною — преступленіемъ. По этому всѣ болѣе молчатъ и примѣчаютъ, но послѣ уже даютъ волю языку. Говорятъ, что здѣсь есть люди, которые ходятъ по домамъ, спрашивая: нѣтъ ли какого иска? подумай-ко, не найдешь ли чего-нибудь? Такіе люди извѣстны подъ именемъ дѣльцовъ, и если кому изъ нихъ случится по тяжебному дѣлу быть въ Иркутскѣ, они присылаютъ оттуда друзьямъ и знакомымъ, какъ дорогой подарокъ, копіи съ своихъ ябедъ и крючкотворныхъ просьбъ. Въ Якутскомъ архивѣ сохранилось нѣсколько берестяныхъ рукописей ХVІІ вѣка и онѣ по-большей части наполнены ябедой. Есть люди, которые готовы писать ногтемъ на камнѣ, чтобы удовлетворить своей страсти къ доносамъ и сплетничанью.

Между Якутками, говоритъ тотъ же авторъ, встрѣчаются довольно милыя личики съ черными, пламенными глазами; но нарядъ здѣшнихъ дамъ, странный, по-крайней-мѣрѣ для Европейца, дѣлаетъ ихъ непривлекательными. Иногда такая красавица разъѣзжаетъ по городу верхомъ на быкѣ, иногда лѣтомъ въ саняхъ бороздитъ улицы безъ всякаго сожалѣнія къ бѣдному животному, которое задыхается отъ истомы. И мужчины, и женщины большіе охотники до чесноку, такъ что въ собраніяхъ пахнетъ имъ сильнѣе, чѣмъ духами.

Въ Якутскѣ есть клубъ и въ немъ театръ, гдѣ служащая и торгующая молодежь играетъ комедіи. Образованіе юношества имѣетъ своихъ представителей въ трехъ училищахъ: духовномъ, гражданскомъ и казачьемъ. Чтеніемъ занимаются весьма немногіе, и Московскія Вѣдомости выписываютъ больше дѣловые люди для указовъ.

Что касается до улусныхъ Якутовъ, они живутъ по Ленѣ и притокамъ ея до самаго Ледовитаго Моря, простираясь отъ верховьевъ Вилюя и Оленека, къ западу, почти до истоковъ Маи и Алдана, къ востоку. На сѣверѣ, по всему теченію Яны и по Индигиркѣ, разсѣяны также ихъ юрты.

Зимою Якуты живутъ постоянно на одномъ мѣстѣ, въ дощатыхъ юртахъ, толсто обмазанныхъ навозомъ съ глиною. На лѣто ставятъ они берестяныя юрты, или урасы, и переносятъ ихъ смотря по удобству для своихъ стадъ. Скотоводство главный ихъ промыселъ, а за тѣмъ уже слѣдуетъ ловля пушнаго звѣря. Овецъ они не держать, но богатые имѣютъ до 1,000 штукъ крупнаго скота. Онъ всю зиму ходить по лугамъ и, разгребая снѣгъ, питается сухой травою. Лошадей держатъ много для кумыса и для гоньбы. Извозничанье по Охотской дорогѣ доставляетъ имъ около 200,000 рублей въ годъ, но стòитъ и множества лошадей, похищаемыхъ Сибирскою язвой.

Якуты исповѣдуютъ христіанство только по наружности, а въ самомъ дѣлѣ вѣрятъ своимъ шаманамъ и держатся языческихъ преданій. Кромѣ нѣсколька общихъ божествъ, изъ которыхъ главное Артоёнъ, то есть, чистый господинъ, Якуты имѣютъ особеннаго заступника для каждаго изъ родовъ своихъ, и представляютъ его подъ видомъ какого-нибудь животнаго, котораго тотъ родъ уже не ѣстъ.

Запасшись платьемъ, надежнымъ противъ всякаго холода, и взявъ съ собой сухарей, жареной говядины, сушеной рыбы, чаю, леденцу, табаку, водки и такъ далѣе, я выѣхалъ изъ Якутска 31 октября въ сопровожденіи казака. У меня было двое саней, и путь по Ленѣ уже совершенно установился; вскорѣ однако жъ своротили мы на берегъ и ѣхали густыми лѣсами. Якуты, у которыхъ мы располагались на станціяхъ, осыпали меня угожденіями, подчивая молокомъ, говядиной и нерѣдко сливками. Лице мое сильно страдало отъ холоднаго вѣтра. Двое сутокъ пробылъ я въ Алданѣ, на берегахъ прекрасной рѣки того же имени. Здѣсь мы взяли лошадей, которыя везли насъ около 250 верстъ далѣе. Я переѣхалъ черезъ Тукуланскія горы, проведши у подножія ихъ ночь подъ открытымъ небомъ. Лошадей развьючили, разсѣдлали и привязали къ дереву, такъ чтобъ имъ нельзя было ѣсть. Потомъ Якуты срубили нѣсколько деревьевъ, а мы съ казакомъ лопатами разгребли снѣгъ, глубиною около аршина; устлали очищенное пространство ельникомъ, чтобъ защититься отъ сырости и стужи, развели пребольшой огонь и усѣлись на дорожные мѣшки какъ на стулья. Котелъ мигомъ очутился на огнѣ, и всѣ путевыя непріятности были забыты. По временамъ стужа до того усиливалась, что мы готовы были сунуться въ самый пылъ. Но вообще я провелъ ночь порядочно, хотя иногда и долженъ былъ вставать съ постели и ходить или бѣгать, чтобъ только не отморозить ногъ. Въ теченіе дня термометръ показывалъ отъ 20 до 25 градусовъ.

Нѣсколько дней я почти безпрерывно держался Тукулана, текущаго въ прекрасной долинѣ, гдѣ множество сосенъ, листвяницы и ольхи. Теперь надлежало переѣхать черезъ высокое ущелье, ведущее, такъ сказать, въ сѣверную Сибирь. Взобравшись на высоту, я сидя съѣхалъ внизъ по противоположному скату и, полузамерзшій, попалъ въ родъ постоялой юрты, нарочно выстроенной для укрытія путешественниковъ въ ненастье. Это деревянная изба съ переднею и горницей въ двѣ квадратныя сажени. Отверзтіе въ кровлѣ служитъ окошкомъ. Посереди — чувалъ вровень съ шестью земляными лавками, покрытыми тесомъ и устроенными около комелька. Снаружи все строеніе обвалено снѣгомъ, которымъ покрытъ и верхъ: оттепелей въ дорожную пору бояться нечего. Такое убѣжище чрезвычайно полезно; жаль только, что надобно оставлять дверь отворенною для выпуска дыму.

При всемъ томъ мы провели ночь довольно сносную вмѣстѣ съ другимъ обществомъ, которое ѣхало въ Якутскъ. На другой день мы тронулись съ мѣста въ самую ясную погоду, и сутокъ въ шесть достигли Барыласа, ночуя то въ снѣгу, то въ какой-нибудь необитаемой юртѣ. Эти убѣжища находятся иногда верстахъ въ 40 одно отъ другаго, — разстояніе слишкомъ большое во время зимнихъ непогодь!

Край, которымъ я проѣзжалъ теперь, можно назвать картиннымъ въ полномъ смыслѣ: дорога идетъ между двухъ высокихъ хребтовъ; долины поросли обильнымъ лѣсомъ, но число деревьевъ примѣтно уменьшается по мѣрѣ приближенія къ вершинамъ горъ, одѣтыхъ корою обледенѣлаго снѣга. Отъ главной долины идетъ безчисленное множество второстепенныхъ удоловъ, и всѣ они поросли огромными деревьями; но, не смотря на красоту и величіе здѣшнихъ видовъ, они печальны и мертвенны, потому что на пространствѣ 350 верстъ отъ Алдана до Барыласа рѣшительно нѣтъ ни одного селенія.

Въ Барыласѣ принялъ меня очень хорошо Якутскій князекъ, и снабдилъ запасомъ мороженаго молока, которое покупалъ я въ этомъ видѣ еще въ Иркутскѣ. Дорогою встрѣчалъ я нѣсколько Якутовъ, пѣшихъ и верхомъ; они стрѣляли звѣрей изъ лука. Всѣ они показались мнѣ очень радушными. Въ юртахъ находили мы всегда пріютъ и угощеніе: меня сажали на первое мѣсто, противъ входа, подъ образа.

Переѣздъ отъ Барыласа до Табалакской станціи сдѣлали мы въ шесть сутокъ, и во все это время не переставалъ ни вѣтеръ, ни снѣгъ. И я, и товарищи, и бѣдныя лошади наши страдали ужасно. Термометръ опускался до 30 градусовъ. Мы ѣхали то рѣками, то берегомъ. Въ Табалакѣ живетъ казацкій урядникъ, надзирающій за окрестными Якутами, и, кажется, не совсѣмъ недовольный своимъ положеніемъ. Это мѣсто, окруженное рыбными озерами, довольно населено въ сравненіи съ тѣмъ краемъ, которымъ ѣхалъ я досюда. Дорогою я часто встрѣчалъ ходебщиковъ, которые шли на Анюйскую ярмонку мѣняться съ Чукчами. Въ это время года путь еще болѣе затруднялся множествомъ валежнику отъ сильныхъ осеннихъ вѣтровъ и отъ разлива рѣкъ послѣ дождей. Дряхлыя деревья, пощаженныя зимними непогодами, весною иногда привѣтствуютъ проѣзжаго своимъ паденіемъ, если онъ случайно коснется ихъ вѣтвистыхъ корней.

Далѣе я ѣхалъ чрезъ высокія горы, идущія отъ востока къ сѣверо-западу: сопки, стремнины и широкія плоскости смѣнялись на ихъ вершинахъ. Рѣки Тостахъ и Догдо текутъ между ихъ внизу. Мы должны были часто останавливаться и въ глубокомъ снѣгу расчищать лопатами путь для лошадей, которыя иначе не могли выбраться изъ сугробовъ; въ другой разъ надобно было ихъ развьючивать и тащить за собою кладь. По рѣкамъ приходилось иногда дѣлать на льду зарубки, чтобы лошади могли идти по немъ не скользя. Копыта обвертывали имъ суконными лоскутами, и спутывали ноги веревкою, чтобъ онѣ дѣлали маленькіе шаги и не разъѣзжались въ сторону. Не смотря на всѣ предосторожности, бѣдныя твари часто падали, и жаль было смотрѣть, какъ онѣ страдали. Одну изъ нихъ надобно было покинуть на льду.

Между здѣшнихъ горъ много сланцевыхъ и гранитныхъ. На берегахъ рѣкъ собирается землисто-жирное вещество, называемое каменнымъ масломъ и употребляемое Русскими и Тунгусами противъ разныхъ недуговъ, а иногда и въ пищу: но это говорятъ, очень вредно и порождаетъ каменную болѣзнь. Каменное масло течетъ изъ сланцевыхъ утесовъ въ разныхъ краяхъ Сибири: на Уралѣ, въ Енисейскихъ горахъ и въ отрогахъ Становаго хребта, идущихъ по Алдану и Маѣ. Оно цвѣта желтоватаго какъ сливки, и на вкусъ довольно пріятно; въ сухое время отвердѣваетъ на вольномъ воздухѣ, въ сырое — распускается въ жидкость. Его легко узнать по сильному запаху. Лоси и изюбри очень любятъ это масло, и охотники обыкновенно находятъ ихъ множество около горъ, гдѣ оно скопляется.

Въ здѣшнихъ гористыхъ мѣстахъ не всегда легко распознать дорогу: вѣтромъ скоро заметаетъ всѣ слѣды ея въ глубокихъ снѣгахъ. На вершинахъ не видно было ни малѣйшаго признака зелени, стояло лишь нѣсколько крестовъ, передъ которыми Якуты приносятъ въ жертву волосы лошадей своихъ, въ благодареніе за то, что благополучно достигли этихъ высей. Терпѣливо перенося всѣ трудности, мы наконецъ вышли изъ снѣжной пустыни и быстро спустились по сѣверному скату горъ, откуда видна великолѣпная зимняя картина. Достигнувъ береговъ Чубукалихи и потомъ Галанимы, которая немного значительнѣй, мы ѣхали лѣсистою долиной вплоть до Индигирки и вскорѣ прибыли въ Зашиверскъ.

Зашиверскъ назывался прежде уѣзднымъ городомъ, и теперь это главное мѣсто въ Коммиссарствѣ. Онъ состоитъ изъ десятка разбросанныхъ юртъ или домовъ и одной церкви, стоящихъ на правомъ берегу быстрой рѣки. Горы къ востоку круты и наги: тамъ растетъ только мелкій хвойникъ, и то изрѣдка. Къ сѣверу стѣсняютъ онѣ русло Индигирки верстъ на 60 внизъ по ея теченію, но далѣе оно разширяется и образуетъ сплошную цѣпь озеръ до впаденія рѣки въ Ледовитое Море.

На пространствъ 400 верстъ отъ Табалака до Зашиверска не видалъ я ни одного обитаемаго жилья: нѣсколько постоялыхъ юртъ разсѣяно по дорогѣ. Рыбы въ Зашиверскѣ множество, и это главная пища тамошнихъ жителей. Въ сосѣдствѣ не растетъ ни одной былинки, и только во стѣ верстъ отсюда находятъ возможность держать лошадей. Съ большимъ трудомъ доставляютъ сюда сѣно, нужное для прокорма двухъ коровъ, которыя только и есть въ Зашиверскѣ. Однако жъ я оставался здѣсь три дня, и въ теченіе этого времени не ѣлъ ничего, кромѣ лося, изюбря и сырой рыбы, которая показалась мнѣ очень вкусна. Я взялъ ея цѣлый мѣшокъ съ собой въ дорогу.

На югѣ и юговостокѣ отъ Зашиверска кочуютъ Оленные Тунгусы, самые богатые во всей Сибири. У многихъ есть по тысячѣ и болѣе оленей, у старшинъ отъ пяти до десяти тысячъ, у одного было тысячъ двадцать. Во время лѣтняго зноя Тунгусы угоняютъ многочисленныя стада свои въ безлѣсныя горы, гдѣ укрываются они и отъ жару, и отъ несносныхъ комаровъ, которыхъ въ долинѣ страшное множество.

Я держался береговъ Индигирки до того мѣста, гдѣ горы расходятся одной отраслью на сѣверовостокъ, другою на югозападъ. Первыя идутъ въ направленіи къ Колымѣ, или Ковымѣ, вторыя вдоль по Янѣ; страна, лежащая между ними, совершенная пустыня. Дорогою видѣлъ я ѣзду на собакахъ (Л. V — 1). Передо мною разстилалась низменность, слегка покатая на сѣверъ и усѣянная мелкими озерами, которыя соединяются посредствомъ рѣчекъ, или протокъ. По временамъ я сильно страдалъ отъ холода, особенно въ колѣнахъ. Термометръ часто опускался до 30 градусовъ. Въ шестой день по отбытіи изъ Зашиверска мы наѣхали на жалкую хижину, гдѣ нѣсколько человѣкъ въ изнеможеніи только и ожидали голодной смерти. Увѣщанія наши не остались безъ дѣйствія и немного оживили несчастныхъ; мы напоили ихъ горячимъ чаемъ, и они рѣшились сопутствовать намъ до ближней станціи, гдѣ, по просьбѣ нашей, имъ дали нѣсколько рыбы, хотя запасъ ея былъ и тамъ очень невеликъ.

ГЛАВА XIII.

 

Арктическій полярный кругъ. Средне-Колымскъ. Необычайная стужа. Нижне-Колымскъ. Юкагиры. Анюйскій острожекъ. Чукчи. Ярмонка и мѣна.

 

Черезъ озера и низменные боры я наконецъ достигнулъ высотъ, отдѣляющихъ Зашиверское Коммиссарство отъ Колымскаго. Ѣзда становится чрезвычайно затруднительна отъ глубокихъ снѣговъ и жалкаго состоянія лошадей, которыя безпрестанно вязнутъ. Въ Сартахѣ есть казацкій пикетъ подъ начальствомъ урядника и еще нѣсколько юртъ для Якутовъ, которые рубятъ дрова, косятъ сѣно, ловятъ рыбу и стрѣляютъ дичь на казаковъ, и за то освобождены отъ ясака. Они же сопровождаютъ курьеровъ и другихъ проѣзжихъ, и приводятъ назадъ казенныхъ лошадей. Обязанности эти исполняютъ они и на станціяхъ, содержимыхъ ими отъ Якутска до Средне-Колымска на пространствѣ 1800 верстъ. Сартахъ лежитъ въ низменномъ, болотистомъ краѣ, наполненномъ озерами, но еще довольно лѣсистомъ. Онъ уже нѣсколько сѣвернѣе полярнаго круга, однако жъ, благодаря отраженію, мы видѣли солнце даже 10 декабря.

Подкрѣпивъ силы мясомъ волка и лошади, недавно павшихъ въ отчаянномъ единоборствѣ, мы отправились 14 декабря, и переѣхали рѣку Алазею, текущую въ Ледовитое Море. Страна, ею омываемая, изобильна рыбою и дичью; малочисленные жители не нуждаются ни въ чемъ необходимомъ. Они дали намъ на дорогу славный запасъ.

Средне-Колымскъ на лѣвомъ берегу Колымы. Это главное мѣсто Комисарства. Въ немъ до двадцати юртъ или домовъ и около сотни жителей. Стужа возрастала по мѣрѣ того, какъ я подавался на сѣверъ: термометръ часто показывалъ болѣе 30 градусовъ. Однажды онъ опустился до 36; я долженъ былъ безпрестанно сходить съ лошади и бѣгать изо всѣхъ силъ, чтобъ не замерзнуть. Впрочемъ надобно замѣтить, что домы въ здѣшнемъ краѣ, и жилые, и необитаемые, выстроены гораздо лучше тѣхъ, какіе я видѣлъ прежде. Отъ Омолона вообще перестаютъ употреблять лошадей, хотя иногда ѣздятъ на нихъ до самыхъ береговъ Ледовитаго Моря. Мнѣ дали здѣсь крытую нарту съ упряжью въ тринадцать собакъ и съ вожатымъ. Въ нарту положили медвѣжій мѣхъ, шерстяное одѣяло и подушку, чтобъ дорогой мнѣ можно было спать совершенно укрытому отъ холода. Но, вошедши въ свой экипажъ, я скоро почувствовалъ недостатокъ въ воздухѣ, и не смотря на стужу внѣшней температуры, чтобы не задохнуться, прорѣзалъ въ нартѣ отверзтіе своимъ ножомъ и сбросилъ съ себя одѣяло. Собаки бѣжали хорошо, но жестокость мороза вынуждала ихъ останавливаться на каждыхъ четырехъ верстахъ, чтобы перевести дыханіе; сверхъ того я самъ часто вылѣзалъ изъ нарты и шелъ пѣшкомъ, когда неподвижность моего положенія мнѣ надоѣдала. Никогда не страдалъ я такъ отъ стужи. Въ теченіе получаса замерзало у меня лице и раздраженіе кожи достигало высшей степени. Рѣшимость походить, чтобы согрѣться, стоила мнѣ каждый разъ Богъ знаетъ какихъ усилій надъ собою. Иногда мнѣ такъ хотѣлось спать, что мой возничій едва могъ разшевелить меня и вывесть изъ этого опаснаго состоянія. Заботы его обо мнѣ вполнѣ заслуживаютъ мою благодарность.

Проѣхавъ на однѣхъ и тѣхъ же собакахъ 55 верстъ, я остановился ночевать въ юртѣ одного Юкагира. На другой день, хотя стужа еще усилилась, я поспѣлъ къ полудню въ Нижне-Колымскъ. Это было 31 декабря; спиртовые термометры показывали 42 градуса морозу; однакожъ я отморозилъ себѣ только переносицу, оставляя подъ шапкою отверзтіе для глазъ.

Въ новый годъ принесли мнѣ въ подарокъ двухъ мерзлыхъ рыбъ, вѣсомъ пуда по три каждая. Спрашиваю, откуда такая внимательность, и мнѣ говорятъ, что жители Нижне-Колымска снабжаютъ меня этимъ необходимымъ запасомъ, котораго я вѣроятно не привезъ съ собою, и котораго теперь трудно достать, потому что пора заготовки миновалась. Въ то же утро прислали мнѣ полный нарядъ изъ оленьихъ шкуръ, медвѣжью кожу для постели и мѣховое одѣяло, опушенное зайчикомъ. Другой еще богатѣйшій приборъ здѣшней одежды подарилъ мнѣ морской офицеръ, баронъ Врангель, который не переставалъ осыпать меня вѣжливостями. Благодаря этому чудесному платью, я ежедневно могъ ходить пѣшкомъ, сколько хотѣлъ, не опасаясь мороза. Разумѣется, что въ сильнѣйшіе холода необходимое условіе при этомъ безвѣтріе; въ противномъ случаѣ сорокаградусные морозы, которые не разъ навѣщали насъ въ январѣ и въ февралѣ, заставятъ хоть кого сидѣть дома.

Въ этомъ царствѣ стужи и снѣговъ, Нижне-Колымскъ можно назвать большимъ городомъ, потому что въ немъ около 40 юртъ и до 400 жителей. Онъ стоитъ на восточномъ краѣ одного острова Колымы, простирающагося на 25 верстъ въ длину, противъ устья Анюя. Цѣпь холмовъ заслоняетъ его отъ оледеняющихъ вѣтровъ сѣвера. На островѣ растетъ одинъ тальникъ; строевой и дровяной лѣсъ пригоняется изъ Средне-Колымска по рѣкѣ. Лошади, которыхъ иногда оставляютъ здѣсь на нѣсколько дней, питаются мхомъ или вершинками и дресвою кустарника; однако жители находятъ средства содержать кое-какъ пару коровъ, доставая для нихъ сѣно верстъ за 80. Населеніе состоитъ преимущественно изъ казаковъ, потомства первобытныхъ завоевателей, изъ десятка людей торговыхъ и двухъ или трехъ человѣкъ духовнаго званія Всѣ они зимой занимаются отчасти мѣною, охотою и собираніемъ лѣсу для топлива: весною и осенью ловятъ рыбу и преслѣдуютъ птицъ, лѣтомъ строятся. Женщины вышиваютъ съ большимъ искусствомъ платья и другія вещи. Южнѣе, тамъ, гдѣ водится еще рогатый скотъ, онъ всегда на ихъ попеченіи; но можно сказать вообще, что главный промыселъ составляетъ рыбная ловля: ею занимаются и мужчины, и женщины, и взрослые, и дѣти. Рыбы ловится множество, но, къ несчастно, недостатокъ соли мѣшаетъ ее сберегать.

Прежде, пушныхъ звѣрей водилось гораздо больше; теперь много ихъ истреблено и разогнано. Главный матерьялъ для зимней одежды и драгоцѣннѣйшіе мѣха доставляются Чукчами.

Нижне-Колымскъ грѣшно назвать мѣстомъ здоровымъ; здѣсь свирѣпствуютъ разныя недуги, между прочимъ накожные и цынга. Говорятъ, будто отъ послѣдней можно избавиться употребленіемъ сырой рыбы зимою. Лѣтомъ, съ прибытіемъ свѣжей рыбы, признаки этой болѣзни начинаютъ ослабѣвать.

Юкагиры, потомки сильнаго прежде Омокскаго народа, живутъ по берегамъ обоихъ Анюевъ, и между Яною, Индигиркой и Колымой до самаго моря; они сопредѣльны съ Якутами, Коряками и Чукчами. Въ образѣ жизни не разнятся отъ Тунгусовъ, а тѣ, что основались на Анюяхъ, почти совершенно обрусѣли. Это прекраснѣйшая порода людей, какую я только видѣлъ въ сѣверной Сибири: они статны, съ лицемъ открытымъ и мужественнымъ; женщины ихъ очень пригожи.

Сами себя называютъ они Адонъ-Домни и разсказываютъ, что предки ихъ, устрашась оспы, жестоко свирѣпствовавшей лѣтъ сто тому назадъ, удалились толпою на острова противъ устья Яны и Индигирки, гдѣ и теперь еще видны слѣды Юкагирскихъ кочевьевъ. Быть можетъ, выходцы эти перешли потомъ на острова, лежащіе ближе къ Америкѣ.

Языкъ ихъ имѣетъ мало сходства съ нарѣчіями окрестныхъ народовъ; въ нѣкоторыхъ словахъ замѣтно сродство съ Самоѣдскими и съ Тунгусскими. Они питаются однимъ мясомъ дикихъ оленей, а для ѣзды держать собакъ. Въ маіѣ, дикіе олени гурьбою удаляются изъ лѣсовъ къ Ледовитому Морю, и возвращаются уже осенью съ новымъ поколѣніемъ молодыхъ оленятъ. Тутъ стерегутъ ихъ въ рѣкахъ, которыя пересѣкаютъ имъ дорогу; являясь внезапно изъ-за утесовъ, охотники стараются обратить стадо противъ теченія, и тогда уже бьютъ оленей длинными кольями, такъ что рѣдкому удастся ускользнуть. Добыча дикихъ оленей составляетъ единственную заботу Юкагира; остальное время онъ куритъ и играетъ на чемъ-то въ родѣ гудка.

4 Марта я выѣхалъ изъ Нижне-Колымска съ однимъ морскимъ офицеромъ и нѣсколькими торговцами, которыхъ нарты были нагружены табакомъ и желѣзнымъ товаромъ. Погода стояла прекрасная; термометръ показывалъ только 25 градусовъ морозу; однако мы съ великимъ трудомъ пробирались вдоль большого Анюя, потому что снѣгъ лежалъ страшными сугробами. Ночь мы провели въ шалашѣ. На другой день, ѣхали густымъ листвяничнымъ лѣсомъ, и едва не разбились о деревья, спускаясь съ одного косогора во всю прыть. По ту сторону Малаго Анюя, рѣки значительной, быстрой и опасной, равнины, простирающіяся къ востоку отъ Колымы, смѣняются высотами. Тутъ мы увидѣли множество нартъ, ѣдущихъ по одной дорогѣ съ нами; довольныя лица ихъ хозяевъ сіяли надеждою на выгодныя дѣла.

Быстротечность Малаго Анюя препятствуетъ совершенному его замерзанію, и потому для переѣзда этой рѣки нуженъ надежный проводникъ. На берегахъ есть деревья довольно высокія по климату, но корни ихъ рѣдко проникаютъ въ землю глубже полуаршина.

8 Марта мы прибыли въ мѣстечко Островное, лежащее на небольшомъ островѣ Анюя, отъ Нижне-Колымска въ 250 верстахъ. Около маленькаго острожка выстроено отъ 20 до 30 хижинъ, или юртъ. Окрестные холмы довольно высоки и лѣсисты; мало на нихъ травы, но много моху и лишайника. Видъ рѣки очень живописенъ, и вообще Анюйскій острожокъ показался мнѣ самымъ благопріятнымъ мѣстомъ жительства, какое я только видѣлъ послѣ Якутска.

Обитатели береговъ Анюя живутъ однимъ звѣринымъ промысломъ, потому что рыбы здѣсь очень мало. При затруднительности доставленія хлѣбныхъ запасовъ, они нерѣдко терпятъ отъ голода. Лось, дикій олень и каменный баранъ, — вотъ главнѣйшіе источники пропитанія: но и тѣ стали убывать со времени распространенія Русскихъ поселенцевъ. Эти люди имѣютъ даръ производить ловлю такъ, какъ будто бъ для нихъ главное не въ добычѣ пищи, а въ истребленіи цѣлой породы животнаго: видно, что это не коренные обитатели, а пришлецы, которые думаютъ не ужиться съ окружающей ихъ природою, а только воспользоваться ею, какъ попало.

Во время ярмонки, которая здѣсь бываетъ, жители выручаютъ кое-что мѣновой торговлею на свой счетъ или въ качествѣ прикащиковъ иногородныхъ торговцевъ.

Вмѣстѣ съ морскимъ офицеромъ остановились мы въ маленькой Юкагирской юртѣ, и вскорѣ удостоились посѣщенія одного Чукчи, весьма незначащей, но свирѣпой наружности. Онъ вошелъ къ намъ въ избу, сѣлъ на стулъ, не смотря на насъ и не обращая ни какого вниманія, покурилъ свою трубку и вышелъ.

По пріѣздѣ казеннаго комисара открылась ярмонка. Въ то же утро двое Чукотскихъ старшинъ пріѣхали съ большимъ парадомъ, разодѣвшись и въ красивыхъ саняхъ, запряженныхъ парою оленей. Свита ихъ состояла паръ изъ тридцати этихъ животныхъ. Въ большомъ анбарѣ, куда принесли налой и нѣсколько образовъ, священникъ окрестилъ Чукочъ съ женами и тремя дѣтьми. Надѣвъ на нихъ кресты, священникъ тщетно старался научить неофитовъ правильно произносить ихъ христіанскія имена. По окончаніи обряда, дали имъ нѣсколько табаку, какъ обыкновенно водится для склоненія и другихъ къ перемѣнѣ вѣры. Но изъ этого родится злоупотребленіе: Чукчи, прельщенные табакомъ, приходятъ креститься раза по два и по три, такъ что въ новѣйшее время добрые Иркутскіе жители, при всей ревности своей по вѣрѣ, уже не такъ охотно жертвуютъ табакомъ для этихъ ненадежныхъ обращеній.

Поѣздъ, къ которому присоединились другіе Чукотскіе старшины, или тоіоны, отправился потомъ къ комисару, куда и я послѣдовалъ за ними съ моимъ товарищемъ. Комисаръ объявилъ по обыкновенію, что онъ не откроетъ ярмонки до тѣхъ поръ, пока не внесутъ пошлины, и въ то жъ мгновеніе главные Чукчи положили къ ногамъ его по красной лисѣ. Имена дателей и цѣна мѣховъ записывались въ шнуровую книгу. Послѣ этого комисаръ украсилъ двухъ старшинъ медалями и кортиками, прочитавъ имъ предписаніе Иркутскаго губернатора о томъ, что Государю Императору угодно было наградить ихъ этими знаками отличія. Получивъ благословеніе отъ священника, добряки удалились съ самодовольствомъ на лицѣ.

Я говорилъ комисару о желаніи своемъ проѣхать черезъ землю Чукочъ вплоть до Берингова пролива и тамъ переправиться въ Америку. Въ слѣдствіе этого толмачъ обратился къ нимъ съ такою рѣчью: «Государь нашъ, извѣстившись, что около здѣшнихъ береговъ появились два иностранныя судна, желаетъ узнать объ нихъ подробнѣе. Поэтому, снисходя на собственную просьбу вашу, онъ прислалъ двухъ переводчиковъ: одинъ говоритъ по вашему и по-Русски, другой знаетъ языки большей части морскихъ народовъ.» Это касалось до меня. — «Прошу васъ, именемъ Великаго Государя, беречь ихъ и уважать, особенно этого (тутъ онъ указалъ на мою особу): онъ одинъ изъ главныхъ переводчиковъ у Тійкъ-Арема.» (Тійкъ-Аремъ великій начальникъ: такъ называютъ они Государя).

Эта рѣчь внушала мнѣ большія надежды, но только она кончилась, какъ одинъ изъ первыхъ Чукочъ всталъ съ мѣста и отвѣчалъ: «Мнѣ не нужно переводчика, я не приму ни одного.»

Лаконизмъ его отвѣта привелъ насъ въ замѣшательство. Вслѣдъ за тѣмъ сталъ говорить одинъ хитрый старикъ, именемъ Качирга. «Въ такомъ важномъ случаѣ не совѣтуются съ мальчишками и съ дѣвчонками: я старшина, и не просилъ переводчика, а вздумалось это одному изъ племянниковъ моихъ.» Тутъ началъ онъ распространяться о неприличіи слушать въ подобныхъ дѣлахъ безразсудную молодежь.

Я не могъ не согласиться съ нимъ внутренно, и началъ самъ подозрѣвать, что все это одна выдумка и что Чукчи не воображали просить толмачей.

Имъ возразили однако жъ, что двѣ нарты для нихъ дѣло не важное и что имъ все-таки должно принять насъ, такъ какъ мы уже присланы Государемъ и не смѣемъ возвратиться, не исполнивъ его повелѣнія. Чукчи опять посовѣтовались между собою и объявили: «Если бъ самому Великому Государю угодно было послать двухъ переводчиковъ въ Беринговъ проливъ, онъ вѣрно бы не отрекся заплатить за проѣздъ ихъ.» На вопросъ о цѣнѣ, они отвѣчали, что согласны взять 50 мѣшковъ табаку, что составитъ около 120 пудовъ на вѣсъ.

Надлежало отказаться отъ своего намѣренья. Уступчивости нельзя было ожидать отъ Чукочъ тѣмъ болѣе, что въ нихъ родилось подозрѣніе на мой счетъ. «Сомнѣваюсь, замѣтилъ одинъ изъ нихъ очень дѣльно, чтобы это былъ толмачъ Тійкъ-Арема; я видѣлъ, переводчикъ толкуетъ отвѣты наши морскому офицеру, а тотъ уже передаетъ ихъ этому человѣку на иномъ языкѣ.»

Все это было истинно, какъ нельзя больше. «И что намъ въ немъ, говорили они далѣе, когда онъ не знаетъ ни по-нашему, ни по-Русски.» Плуты доконали меня этимъ возраженіемъ. Отказъ ихъ должно приписать не столько боязни и недоброжелательству, сколько разсчетливой корысти.

На другой день я былъ у нихъ въ таборѣ, верстахъ въ трехъ отъ острога. Онъ состоялъ изъ шести юртъ: трехъ большихъ и трехъ малыхъ. Первыя назначенія для простолюдиновъ, вторыя для старшинъ и знатныхъ лицъ. Простонародныя ужасно грязны и вонючи; старшинскія весьма чисты, порядочно убраны и теплы, не смотря на то, что въ нихъ не было огня при 35 градусахъ мороза. Я чуть не задыхался въ этихъ парникахъ, ограниченныхъ восемью футами въ длину, пятью въ ширину и тремя въ вышину. Въ нихъ лежало по три и по четыре человѣка на оленьихъ шкурахъ; одѣяла опушены бѣлой лисицею. Самыя юрты дѣлаются изъ старыхъ кожъ, сложенныхъ вдвое такимъ образомъ, что шерсть выходить на лице внутри жилья и снаружи. Жирникъ, большая лампада, наполненная китовымъ жиромъ, освѣщаетъ и грѣетъ ихъ, какъ солнце домашнее. Вошедши вмѣстѣ съ морскимъ офицеромъ въ одну изъ этихъ юртъ, я засталъ въ ней старшину и жену его съ дочерью, лѣтъ девяти, совершенно нагими; но они, кажется, вовсе не стыдились нашего присутствія; велѣли дочери изготовить намъ оленины, и она, не одѣвшись, сдѣлала это на огнѣ, разложенномъ подлѣ самой юрты. Черезъ четверть часа подали кушанье, еще полусырое; мы поѣли его изъ вѣжливости, и должны были сократить свое посѣщеніе, задыхаясь отъ жару и вони. Тоіону было это не по сердцу; онъ приписывалъ нашъ поступокъ вчерашнему отказу своему дать мнѣ пропускъ въ Чукотскую землю.

Домашняя утварь Чукочъ состоитъ изъ котла, ножа, деревянныхъ чашекъ, блюдъ и ложекъ, топора и кремня съ огнивомъ. Оленей правятъ они хорошими ременными вожжами, и щадятъ какъ ихъ, такъ и собакъ: въ дальнихъ странствіяхъ только женщины и дѣти садятся въ сани; мужчины, по большей части, идутъ пѣшкомъ.

По возвращеніи нашемъ въ острогъ, куда отвезли насъ въ красивой нартѣ, запряженной парою оленей, комисаръ приступилъ къ открытію ярмонки, объяснивъ изустно правила, и отвѣтственность за нарушеніе ихъ. Между тѣмъ Чукчи заранѣе провѣдали черезъ подосланцевъ, сколько привезено табаку, чтобы смотря потому назначить своимъ товарамъ цѣну, которой они держатся крѣпче, нежели Русскіе своей.

Ярмонка происходитъ на берегахъ Анюя противъ крѣпости. Чукчи съ позаранку располагаются полукружіемъ, вывѣшиваютъ на нартахъ свои мѣха и не трогаются съ мѣста. Русскіе складываютъ тюки табаку среди полукружія и спрашиваютъ черезъ толмача о цѣнѣ разсматриваемыхъ товаровъ. Всѣ хлопоты на ихъ сторонѣ: они въ теченіе нѣсколькихъ часовъ должны таскать за собой пудъ по пяти папушнику, или носить въ рукахъ и на спинѣ разныя вещи, покамѣстъ сладятъ какой-нибудь торгъ. Мелочи охотно отдаютъ они за свѣжее мясо: тогда былъ на него большой спросъ.

Въ первый и во второй день нельзя продавать табакъ дешевле положеннаго между купцами: за нарушеніе этого условія конфискуютъ товаръ и торговецъ лишается права продажи. Запрещено также смачивать табакъ и подкладывать въ него камни или другія тяжести для увеличенія вѣса.

Русскіе назначили по двадцати куницъ и по пятнадцати красныхъ лисъ, или огневокъ, за пакъ табаку въ два съ половиной пуда; Чукчи къ куньимъ мѣхамъ придавали только по десяти огневокъ.

Въ первой день мало сладилось торговъ. Чукчи предлагали за дешевую цѣну мѣха тяжеловѣсные; медвѣжьи, волчьи, оленьи, и сверхъ того моржовій зубъ; но Русскіе не хотѣли покупать ихъ, потому что провозъ такой клади дорого обходится. Чукчи держались крѣпко, и двое Русскихъ, уличенные въ уступкѣ товара ниже назначенной цѣны, были взяты подъ стражу.

На другой день было болѣе дѣятельности, и торгъ шелъ живѣе. Русскіе согласились на двѣнадцать лисицъ и одиннадцать огневокъ, и нѣкоторые Чукчи воспользовались уступкою; но всего выгоднѣе былъ для нихъ третій день, потому что началась вольная продажа. Всѣ бросились на обмѣнъ, отъ комисара до послѣдняго работника, и каждый старался выставить одно свое, коря по мѣрѣ силъ товаръ сосѣда. Нѣсколько ссоръ завязалось изъ этого: я только смотрѣлъ и удивлялся.

Ярмонка продолжалась на этотъ разъ ровно недѣлю, то есть три дня долѣе обыкновеннаго. На пятый появилась водка, и обаятельная сила ея скоро заставила Чукочъ показать нѣсколько черныхъ и чернобурыхъ лисицъ; но они просили за нихъ такую цѣну, что не сбыли почти ни одной. Въ числѣ товаровъ, къ произведеніямъ Чукотскаго края принадлежали только сотни четыре моржевьихъ зубовъ, нѣсколько медвѣдей, платье изъ оленьей кожи и мерзлое мясо. Другіе мѣха, какъ напримѣръ нѣсколько тысячъ лисицъ черныхъ, чернобурыхъ, сивыхъ, красныхъ и бѣлыхъ, куницъ, бобровъ, выдръ, медвѣдей, волковъ, тюленей и моржей получены ими отъ Американскихъ сосѣдей, которыхъ они называютъ Энкарнгауле. Двое такихъ Энкарнгауле были на ярмонкѣ. Тутъ же видѣли мы разныя, мѣховыя одежды, и изображенія животныхъ, точеныя изъ моржовьихъ зубовъ.

Русскіе кромѣ табаку продавали котлы, ножи, пики, иглы, колокольчики, ножницы, курительныя трубки, топоры, ложки, коральки и другія украшенія, китайку и дабу. Цѣнность этихъ товаровъ простиралась до 180,000 рублей; Чукотскихъ полагали примѣрно на 160,000. Въ этотъ годъ, считавшійся вообще хорошимъ, на ярмонкѣ было 250 нартъ и болѣе 500 оленей, 68 мужчинъ, 60 женщинъ и 67 дѣтей. Каждый олень поднимаетъ три или четыре пуда клади. Тѣ, на которыхъ пріѣзжаютъ на ярмонку, идутъ обратно не далѣе береговъ Чауны, гдѣ смѣняются они другими, которыхъ пригоняютъ отъ губы св. Лаврентія. Этотъ путь, около 800 верстъ, совершаютъ они въ два, въ три мѣсяца.

На ярмонкѣ было трое Чукотскихъ старшинъ. Одинъ отъ Оленныхъ Чукочъ, живущихъ по берегамъ Чауны, Пакли и Хвата до Шелагскаго носа; другой отъ Бѣломорскихъ, которые обитаютъ между Сѣвернымъ мысомъ и Кулючинской губой, и третій отъ Чукочъ Сидячихъ, разсѣянныхъ между Восточными мысомъ и губой св. Лаврентія. Но есть и четвертый старшина, который управляетъ Чукчами Анадырскими.

Оленные Чукчи сами себя называютъ Чоукчу, осѣдлые — Намолло. Эти два племени такъ несходны между собою по образу жизни, языку и отчасти по самому виду, что ихъ отнюдь не должно смѣшивать, искушаясь общимъ именемъ Чукочъ, которое придано имъ Русскими. Оленные выше ростомъ, и лица у нихъ продолговатѣе; языкъ почти тотъ же, что у Коряковъ, съ которыми они составляютъ, кажется, одинъ народъ. Они круглый годъ живутъ въ юртахъ изъ выдѣланныхъ оленьихъ кожъ, или ровдугъ, и кочуютъ съ стадами своихъ оленей.

Бѣломорскіе Чукчи, впрочемъ сходные съ Чаунскими, почти вовсе не держатъ оленей, а занимаются рыбнымъ и звѣринымъ промысломъ, между прочимъ и ловлею китовъ, убивая ихъ въ одной Кулючинской губѣ до пятидесяти и болѣе ежегодно.

Осѣдлые Чукчи, или Намоллы, говорятъ нарѣчіемъ близкимъ къ Эскимосскому и вообще сходствуютъ съ этимъ Американскимъ народомъ. Зиму проводятъ они въ землянкахъ, а лѣто въ юртахъ изъ лахтаковъ, или тюленьихъ и моржевьихъ шкуръ. Лѣтомъ бьютъ тюленей, зимою моржей, которыхъ заноситъ къ нимъ на льдинахъ. Мясомъ ихъ они кормятся, шкуры выдѣлываютъ для себя и на продажу. Моржевiй зубъ составляетъ главную вывозную статью.

Намоллы, сидящіе около губы св. Лаврентія и по Анадырю, живутъ получше, промышляя дикихъ оленей и немного рыбы, которую ловятъ кошелями изъ китовьихъ усовъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ бываетъ у нихъ множество пролетныхъ птицъ, но они предпочитаютъ имъ китовье и нерпичье мясо. Они употребляютъ собакъ не только для зимней ѣзды, но и лѣтомъ для бечеванія байдарокъ.

Женщины исправляютъ у нихъ, какъ и у другихъ полудикихъ племенъ, всѣ тяжкія домашнія работы, но пользуются притомъ нѣкоторымъ уваженіемъ, чему причиною вѣроятно одноженство, поддерживаемое бѣдностью, хотя обычай и не запрещаетъ Чукчамъ имѣть по нѣскольку женъ. Быть можетъ, и сами жены содѣйствуютъ къ тому своей любезностью, потому что разводъ совершенно зависитъ отъ воли мужей. Покупая женъ, они разсчетливы при этомъ до такой степени, что берутъ иногда маленькую дѣвочку за безцѣнокъ, и терпѣливо ожидаютъ, пока она подростетъ. Вотъ что называется и дешево, и мило.

Подобно прочимъ народамъ восточной Сибири, Чукчи вѣрятъ врачебному и заклинательному искусству своихъ шамановъ; но каждый можетъ приносить жертву и безъ ихъ помощи: Оленные закалываютъ при этомъ оленей, Намоллы — собакъ.

Оленные Чукчи, прикочевывая подъ весну къ Намолламъ, остаются тутъ до осени и во все это время производятъ съ ними мѣну, доставляя имъ, кромѣ оленей и оленьихъ шкуръ, табакъ и разныя Русскія издѣлія, и получая за то моржевьи и тюленьи кожи, моржевій зубъ и китовій жиръ. Начало зимы посвящаютъ они звѣринымъ промысламъ, а потомъ идутъ торговать съ Русскими на Колымской, или Анюйской, Ижигинской и Анадырской ярмонкахъ.

Чукчи вообще средняго роста, но обширная одежда придаетъ имъ наружность исполинскую (Л. V — 2). Кожа у нихъ довольно бѣла, физiономiя не выразительна, хотя и мужественна. Они грубы и свирѣпы только на видъ, здоровы тѣлосложеніемъ и очень живы. Хотя они тянутъ водку вслѣдъ за православными, я не замѣтилъ въ нихъ особенной страсти къ пьянству: по-крайней-мѣрѣ за одну водку они не отдавали мѣховъ, хотя пили ее съ удовольствіемъ и торговали предпочтительно съ тѣми, кто имъ подносилъ. Чукчи похожи на напуганныхъ дѣтей, но робость ихъ уступаетъ малѣйшей ласкѣ. Они честны, гостепріимны и добродушны какъ нельзя болѣе, при этомъ смѣтливы, ловки и умны. Въ одеждѣ, оружіи, нартахъ и упряжи замѣтно у нихъ стремленіе къ нѣкотораго рода симметріи.

Пищу варятъ они когда есть у нихъ дрова, а это рѣдко бываетъ зимою. Иногда замѣняютъ они тальникъ китовьимъ усомъ, но по большей части ѣдятъ мясо сырьемъ, и оттого лице у нихъ нерѣдко выпачкано кровью. Сближаясь съ Русскими, пьютъ чай, и любятъ сахаръ до чрезвычайности. Что касается до табаку, они его не только курятъ и нюхаютъ, но жуютъ и ѣдятъ. Я видалъ, что девятилѣтніе мальчики и дѣвочки набиваютъ себѣ ротъ табакомъ не плюнувъ ни разу; дайте имъ въ эго время кусокъ мясца, они проглотятъ его вмѣстѣ съ зельемъ. Для сбереженія этого сокровища, Чукчи выдалбливаютъ изъ дерева претолстые чубуки, и пустоту ихъ наполняютъ стружками, которыя, напитавшись табачнымъ сокомъ, употребляются вмѣсто табаку.

ГЛАВА XIV.

 

Средне-Колымскъ. Верхне-Колымскъ. Заклинанія шамана. Нечаянное снабженіе съѣстными припасами. Пустыня. Омеконь. Якуты. Охота. Рукоръ. Охотскъ.

 

Въ двое сутокъ воротились мы съ береговъ Анюя въ Нижне-Колымскъ. Я выѣхалъ оттуда 27 марта на тринадцати собакахъ, въ сопровожденіи Якута и казака. Въ первые дни моего путешествія температура была очень непостоянна. Рано утромъ бывало до 15 градусовъ морозу, въ полдень почти столько же градусовъ тепла, а къ вечеру опять градусовъ десять холоду. Передъ разсвѣтомъ стужа была особенно жестока, и я страдалъ отъ нея больше, чѣмъ въ другое время при 40 градусахъ. Это оттого, что въ концѣ марта и въ началъ апрѣля господствуютъ здѣсь густые туманы, проницающіе все тѣло невыразимымъ холодомъ.

Воротясь въ Средне-Колымскъ тою же дорогой, какою прежде ѣхалъ оттуда къ сѣверу, въ дальнѣйшемъ пути на югъ я выбралъ совсѣмъ другую: теперь везли меня не собаки, а лошади. Я держался береговъ Колымы, покрытыхъ лѣтовьями для рыбнаго промысла. Край этотъ низменный и пустынный; вы видите одни малорослыя деревья. Далѣе начинаются прекрасные луга, изрѣзанные озерами. Тутъ живетъ много Якутовъ, и я ночевалъ у ихъ князьковъ, какъ старый другъ.

Въ Верхне-Колымскѣ позабавилъ меня своими фокусами шаманъ, призванный къ больному Якуту. На немъ по обыкновенію было полукафтанье изъ ровдугъ, или выдѣланныхъ оленьихъ кожъ, со множествомъ ремешковъ и желѣзныхъ бляшекъ, величиною и видомъ какъ клинокъ большаго перочиннаго ножика. Шапочка, перчатки и сапоги его были украшены шитьемъ. Онъ сначала выкурилъ трубку, потомъ взялъ свой бубенъ и пестикъ, которымъ въ него бьютъ, или болуяхъ, сѣлъ скрестивши ноги и затянулъ жалобную пѣсню, акомпанируя себѣ бубномъ. Кончивъ свой заклинательный гимнъ, онъ началъ скакать и прыгать, крича, визжа и коверкаясь такъ страшно, что я счелъ его помѣшаннымъ. Вдругъ онъ выхватилъ ножъ и точно какъ вонзилъ его себѣ въ тѣло. Видя это, невольно испугаешься. Вскорѣ онъ вынулъ его безъ малѣйшаго кровотеченія, и объявилъ, что злой духъ умилостивится, если въ честь ему зарѣжутъ тучную кобылицу; послѣ этого всѣ присутствовавшіе разошлись, получивъ приглашеніе пожаловать завтра на кобылятину.

Вонзеніе ножа самый обыкновенный фокусъ всѣхъ шамановъ и совершается ими съ удивительной ловкостью, но такъ же искусно дѣлаютъ они иногда и другія штуки. Вотъ что разсказываетъ извѣстный Русскій мореплаватель, Г. Литке, объ одномъ Чукотскомъ шаманѣ: «Сбросивъ съ себя кухлянку (родъ полушубка съ капоромъ), обнажился онъ до пояса, взялъ гладкій камень, пошепталъ надъ нимъ, и далъ его мнѣ въ руку подержать; потомъ, взявъ его между двухъ ладоней, повелъ одною въ верхъ другой руки, и камень исчезъ. Онъ показывалъ желвакъ подъ локтемъ, гдѣ будто бы камень остановился. Желвакъ этотъ перевелъ онъ въ бокъ, и вырѣзавъ оттуда камень, объявилъ, что все будетъ благополучно. Чистота его фокуса не сдѣлала бы безчестія самому Боско или Пинетти. Похваляя его искусство, мы подарили ему ножикъ. Принявъ его, онъ сказалъ, что хочетъ испытать его остроту, вытянулъ свой языкъ и сталъ его рѣзать. Мы видѣли, какъ ротъ его наполнялся кровью. Наконецъ, отрѣзавъ языкъ, онъ показалъ намъ его въ рукѣ, — но тутъ занавѣсъ опустился, потому что кусокъ мяса не такъ легко было спрятать какъ камень.»

Эти, нерѣдко очень грубые, обманщики, имѣютъ надъ невѣжественною толпой большую власть. Не только Якуты, но и Русскіе вѣрятъ ихъ кудесничеству. Какъ бы въ опроверженіе поговорки «никто въ своей землѣ пророкомъ не бывалъ» — они никогда не удаляются изъ своей округи; излечиваютъ больныхъ, перемѣняютъ погоду, доставляютъ счастіе въ звѣриныхъ и рыбныхъ промыслахъ; наконецъ возвращаютъ потерянныя или краденныя вещи.

Верхне-Колымскъ мѣсто по здѣшнему немаловажное; въ немъ болѣе пятнадцати домовъ и около 200 жителей. Окрестности его наги, но къ югу уже простираются прекрасные лѣса. Оно на лѣвомъ берегу Ясашной, недалеко отъ втока ея въ Колыму, и почитается однимъ изъ самыхъ холодныхъ мѣстъ въ Сибири, хотя лежитъ не далѣе 66 градуса широты: термометръ опускается здѣсь до 43 градусовъ ниже точки замерзанія.

Съ береговъ Колымы перенесся я въ совершенно пустынный край. Мѣстами ѣхали мы по снѣгу, а гдѣ онъ растаялъ, по водѣ: была страшная распутица. Достигнувъ Зырянки, мы держались береговъ ея. Голуби и зайцы усилили нашъ съѣстной запасъ. За однимъ тѣснымъ ущельемъ текутъ двѣ рѣчки, которыя, впадая въ Зырянку одной трубою, составляютъ быстрый потокъ, едва удерживаемый льдомъ: переѣхать его стоило намъ большихъ затрудненій. Путешественникъ находитъ здѣсь въ безпріютныхъ пустыняхъ вѣрное средство поддержать свое существованіе: это куропатки и зайцы, попавшіеся въ Якутскіе и Тунгусскіе силки. Воспользоваться этой дичью не считается нарушеніемъ правъ собственности: должно только насторожить опять силокъ.

У меня и у ямщика моего болѣли глаза, а казакъ страдалъ отъ обжорства. Въ полдень было градусовъ двадцать тепла; снѣгъ таялъ на поверхности, а ночью замерзалъ снова. Бѣдныя измученныя лошади едва могли идти. Однажды вечеромъ мы остановились въ одной ложбинѣ такой безплодной, печальной и пустой, что я нигдѣ подобной не видывалъ: ни травы, ни моху, ни кустарника, даже ни одного сучка, занесеннаго водою или случайно. Мы спустились къ берегамъ Зырянки, не имѣя при себѣ ничего, кромѣ мерзлой конины и немнога сухарей. Водка у насъ тоже вся вышла. Товарищи мои были въ такомъ жалкомъ состояніи, что надобно было ссадить ихъ съ лошадей и приготовить все необходимое для ночлега.

Черезъ цѣпь довольно крутыхъ уваловъ проѣхали мы въ живописную Балыктахскую долину, получившую свое названіе отъ озера и рѣки, которыми она орошается, или точнѣе отъ красной рыбы, ловимой въ озерѣ. На берегахъ его нашли мы двѣ бѣдныя юрты, и въ одной изъ нихъ прожили пять сутокъ. Здѣсь я долженъ былъ оставить казака и продолжать путешествіе съ Якутомъ, который по великорослости былъ рѣдкимъ явленіемъ среди своихъ невысокихъ земляковъ.

Куракскія горы называются такъ отъ стремительнаго потока, омывающаго ихъ подножіе. Мы переѣхали его съ большимъ трудомъ, потому что ледъ, при 17 градусахъ тепла, быстро таялъ. Далѣе луга были наводнены, рѣки въ разливѣ, а бока крутыхъ и высокихъ горъ одѣты оледенѣлыми снѣгами. Мы только что успѣли скатиться въ глубокую падь, какъ догналъ насъ оправившійся казакъ, и предостерегъ вовремя, что мы заблудились. Жутко намъ было ночью безъ огня. На другой день не представлялось инаго средства взобраться опять на скользкую гору, кромѣ того, чтобъ вырубить во льду ступеньки. Достигнувъ вершины, мы съ казакомъ связали всѣ свои ремни, встащили этой бечевой кладь, оставленную въ низу съ Якутомъ, и потомъ спустили ее по ледяному скату на другую сторону. Лошади, измученныя усталостью и двухдневнымъ голодомъ, не могли дойти далѣе половины взгорья. А между тѣмъ прожорливый Якутъ, безъ малѣйшаго соучастія къ нашему горю, только жаловался и ворчалъ на то, что за такую трудную работу получаетъ мяса не болѣе полупуда въ день! Такой аппетитъ можетъ казаться невѣроятнымъ, но въ подтвержденіе словъ моихъ я только напомню читателямъ о другомъ Якутѣ, которому Сарычевъ поставилъ для опыта двадцать восемь фунтовъ густой соломаты съ масломъ, и тотъ, уже позавтракавши, оплелъ ее за одинъ присѣстъ.

Эта ночь была еще ужаснѣе предшествующей; рѣшительно не начемъ было лечь, нечѣмъ укрыться. Два дня бились мы съ лошадьми, чтобы взвести ихъ на вершину горъ и спустить на другую сторону, гдѣ могли онѣ найдти корму. Одну, которая была послабѣе, мы убили, и сберегли мясо для ѣды. Часть его зарыли мы въ снѣгъ про запасъ Якуту, когда онъ поѣдетъ въ обратный путь.

Такъ пропало у насъ три дня неоцѣнимыхъ. Время стояло еще холодное. Какъ отрадно было погрѣться, спустившись съ горъ! На другой день я направилъ путь по компасу, потому что самъ вожатый нашъ сталъ въ тупикъ. Мы проѣхали множество уваловъ, гдѣ лежалъ еще глубокій снѣгъ. У насъ пали двѣ лошади, и мы всѣ были вынуждены идти пѣшкомъ. Переправа черезъ Курдатъ была легкая; только дождь засталъ насъ вечеромъ на берегахъ этой рѣчки, первый дождь съ сентября мѣсяца. Мы пробирались кое-какъ лѣсомъ и лугами, но издохла еще одна лошадь, и намъ пришлось подѣлить часть клади между собой. Всѣ рѣчки, чрезъ которыя мы здѣсь переходили, текутъ въ Индигирку, и всѣ очень быстры, хотя и незначительной величины.

Край постепенно дѣлался пріятнымъ и открытымъ; погода была ясная. Двое сутокъ пробыли мы на прекрасномъ лугу для откорма лошадей. Безчисленныя стада гусей, утокъ, куропатокъ и куликовъ пролетали у насъ надъ головами, и вскорѣ мы стали замѣчать слѣды медвѣдей, волковъ, оленей, зайцевъ и иногда лосей. Наконецъ, употребивъ необыкновенное усиліе, мы достигли въ послѣдній вечеръ до перваго жилья въ Омеконьскомъ округѣ. Надлежало пройдти, или лучше проплыть, верстъ сорокъ пять; я говорю проплыть, потому что безпрестанно приходилось намъ переправляться черезъ быстрыя рѣки въ бродъ и даже въ плавь. Я обыкновенно прикрѣплялся веревкой къ шеѣ лошади, и такимъ образомъ благополучно переѣхалъ Неру. Юрта Якутскаго князька, или старшины, гдѣ насъ пріютили, показалась мнѣ самою гостепріимною и красивою изъ всѣхъ, какія я видѣлъ. Я досталъ здѣсь пару свѣжихъ лошадей подъ вьюки; пять остальныхъ вели мы за собой, а сами шли пѣшіе.

Я оставилъ въ улусѣ моего вожатаго, и не успѣлъ даже отдохнуть порядочно, потому что рѣки готовы были вскрыться и могли заперетъ меня на нѣсколько мѣсяцевъ въ этой глуши. Судите, какъ я долженъ былъ торопиться, чтобъ избѣжать подобнаго заточенія! Я спѣшилъ Богъ знаетъ какъ и почувствовалъ себя блаженнѣйшимъ изъ смертныхъ, когда по временамъ сталъ усматривать на отдаленномъ небосклонъ привѣтный дымъ человѣческихъ жилищъ: на пространствѣ четырехъ сотъ верстъ не видалъ я ничего подобнаго; начиная отъ Балыктахскаго озера, я не повстрѣчалъ ни одной живой души. Теперь мы какъ будто воскресли, ободрились; казакъ мой подкрѣпилъ силы кускомъ говядины, которымъ угостили его въ первой юртѣ. Что касается до меня, я доѣдалъ старую конину, чтобы пристыдить своего товарища и показать ему, чѣмъ можно довольствоваться въ случаѣ нужды. Такъ вытерпѣлъ я цѣлую недѣлю и право никогда не чувствовалъ себя здоровѣе. Мы держались береговъ Неры и Индигирки, окруженные такой же печальной и безплодной стороной, какъ прибережье послѣдней рѣки у Зашиверска. На другой день я опять остановился у одного Якутскаго князька, который подарилъ мнѣ половину оленя и угощалъ чаемъ и молокомъ. Въ ту пору это было для меня сущимъ наслажденіемъ. Сверхъ того онъ навязалъ мнѣ двѣ красныя лисы; я получилъ ихъ изъ рукъ довольно пригожей молодой Якутки, которой отецъ съ двумя земляками своими отправился на другой день вмѣстѣ со мной. Эти люди заслуживали свой почетный титулъ; они были такъ добры, такъ радушны, такъ смѣтливы въ своихъ услугахъ.

Я ѣхалъ теперь не безплодными увалами и топями, а лѣсистыми холмами, которые какъ зеленыя волны поднимались на прекрасныхъ лугахъ. Видъ нѣсколька дымящихся юртъ неизъяснимо меня обрадовалъ: я почувствовалъ цѣну жизни и нигдѣ не наслаждался ею такъ упоительно, какъ въ гостепріимномъ жилищѣ Омеконьскаго князька. Нечего говорить, съ какимъ удовольствіемъ разлегся я на постели изъ оленьихъ шкуръ, проведши пятнадцать ночей на снѣжномъ ложѣ, которое иногда таяло подо мною отъ моей собственной теплоты.

Омеконьская долина красива и плодоносна. Въ округѣ считается до 500 жителей, кочующихъ смотря по удобству для своихъ многочисленныхъ стадъ. Большіе, прекрасные лѣса состоятъ изъ березника, ели, листвянницы и кедра. Шишки кедровыя идутъ отсюда въ Камчатку и въ Охотскъ.

Здѣсь пасется по-крайней-мѣрѣ три тысячи кобылицъ и почти столько же коровъ, принадлежащихъ немногимъ богатымъ Якутамъ. Потребленіе лошадей особенно велико: казна забираетъ ихъ отсюда для Охотска и сѣверныхъ округовъ Но Якуты такъ любятъ коней своихъ, что охотно уступятъ пару молодыхъ быковъ, лишь бы избѣгнуть продажи одной лошади: даже въ случаѣ ямской повинности, достаточный нанимаетъ за себя другаго, давая ему по бычку за лошадь. Подставной ямщикъ имѣетъ въ виду одну выгоду — удовлетвореніе прожорства: онъ тотчасъ убиваетъ бычка и наслаждается его мясомъ, а бѣдный конь его отвѣчай потомъ за этотъ лакомый кусокъ. Рѣдко, достаточный Якутъ употребляетъ въ дѣло свою лошадь: она не знаетъ ни клади, ни сѣдока; ее держатъ больше на показъ и для приплоду, а разгонныя лошади есть только у бѣдняковъ.

Я пробылъ три дня въ Омекони и оставилъ здѣсь казака, замѣнивъ его молодымъ Якутомъ. Четыре князька вызвались намъ сопутствовать.

Мы ѣхали берегомъ; потомъ переправились не безъ опасности черезъ быструю рѣку; но ждать было нечего, потому что таль снѣговъ на ближнихъ горахъ грозила еще бòльшимъ разливомъ. Не далеко отсюда рѣка впадаетъ въ Индигирку. На луговинахъ обоихъ береговъ образовалось множество озеръ; лошади съ трудомъ ихъ переплывали. Нѣкоторыя озера были еще покрыты льдомъ; около нихъ мелькали юрты, откуда лѣтомъ производится богатая рыбная ловля.

Мы выбрались изъ долины цѣпью горъ, и, спустившись къ рѣчкѣ Тарынь-Уряху, остановились въ послѣдней юртѣ Якутской области. Это была избушка на курьихъ ножкахъ, но услужливые жители снабдили меня дичью: драгоцѣнный запасъ!

Южные Якуты выше и сильнѣе сѣверныхъ. Впрочемъ они Турецко-Монгольскаго происхожденія, такъ же какъ и тѣ, и подобно имъ сами себя называютъ Саха, или, во множественномъ, Сахалы. Это народъ промышленный: съ помощью ножа, топора и кремня съ огнивомъ, здѣшній Якутъ добудетъ все, что ему надобно. Топоръ и ножъ дѣлаетъ онъ изъ руды, доставляемой Алданскими горами, близь Вилюя. Въ одеждѣ Якуты сходствуютъ съ прочими народами сѣверной Сибири. Что касается до ихъ нравственнаго характера, они мстительны, но благодарны, честны, услужливы, терпеливы, любопытны, смышлены и очень послушны своимъ князькамъ и старшинамъ (Л. VII—4).

Невдалекѣ отъ послѣдней Якутской юрты я повстрѣчалъ стадо оленей, пасомое кочевыми Тунгусами, которыхъ мнѣ давно хотѣлось видѣть. Князекъ ихъ жилъ верстахъ въ пятидесяти далѣе. На другой день я приѣхалъ къ нему долиною, простиравшеюся на юговостокъ. Посланный отъ тоіона выѣхалъ мнѣ навстрѣчу, а самъ онъ принялъ меня въ богатомъ бархатномъ платьѣ, въ треугольной шляпѣ, при шпагѣ и съ медалями на груди. Онъ былъ нѣкогда богатъ, теперь сталъ бѣденъ; онъ обладалъ десятками тысячи оленей, теперь у него едва ли наберется двѣ тысячи; этотъ полудикарь пожертвовалъ достаткомъ суетному честолюбію. Добровольныя приношенія, и подарки, которыми онъ откупался въ разныхъ случаяхъ, довели тоіона до того, что онъ кормится рыбою, а для Оленнаго Тунгуса это послѣдняя крайность. Людей своихъ посылаетъ онъ въ лѣса добывать себѣ содержаніе лукомъ и стрѣлами, и хотя хвалится примѣрной точностью въ уплатѣ ясака, однако не смѣетъ показаться въ Охотскъ, опасаясь будто-бы притѣсненій.

Онъ обыкновенно говорилъ по-Русски. За его любезность ко мнѣ я угощалъ его водкою, до которой онъ большой охотникъ. Послѣ этого мнѣ ни въ чемъ не было отказу. Женѣ его также очень нравился мой напитокъ, и за бутылку его она отдарила меня парою красныхъ лисицъ. Князекъ убилъ оленя нарочно для меня и отдалъ мнѣ его цѣлую половину; я отблагодарилъ за это табакомъ и порохомъ.

Такъ какъ ни одинъ изъ вассаловъ его не зналъ лѣтней дороги черезъ горы, онъ сказалъ мнѣ, что проводитъ меня самъ. Послѣ трехдневнаго отдыха мы отправились. Съ нами было пятьдесятъ оленей: пятнадцать отдалъ тоіонъ въ мое распоряженіе, а прочихъ оставилъ въ запасъ для ѣды и на смѣну усталыхъ. Медленно подавались мы впередъ, потому что погода была дурная и глубокій снѣгъ отмякъ до того, что не сдерживалъ оленей. Многіе изъ нихъ пали отъ усталости. Не было средства переѣхать горы. Тогда мой князекъ объявилъ мнѣ, что намъ слѣдуетъ вернуться на Омеконь за лошадьми. Причины, побудившія насъ къ возвращенію, казались мнѣ вполнѣ уважительными, и такъ какъ проводникъ мой жаловался на недостатокъ средствъ для провоза моей клади, я увидѣлъ себя вынужденнымъ сжечь большую ея часть. Замѣтивъ, что я приступаю къ такой рѣшительной мѣрѣ, Тунгусъ началъ укорять меня, и спрашивалъ, зачѣмъ я не хочу отдать ему этихъ вещей, прибавляя, что везти какую бы ни было кладь для себя совсѣмъ не то, что хлопотать съ нею для другаго. Я отвѣчалъ, что подарю ему всѣ свои пожитки, если онъ вывезетъ меня на Охотскую дорогу къ 30 маія. Онъ не согласился, а я устоялъ въ томъ, чтобы предать огню все платье и весь постельный приборъ мой, удостовѣрившись, что онъ обманомъ хотѣлъ принудить меня къ предоставленію этой клади въ его пользу. А признаюсь, досадно было пожертвовать всѣмъ гардеробомъ, которымъ я былъ обязанъ щедрости Нижне-Колымскихъ жителей. Видя, что ему не удается ни провести меня, ни отклонить отъ моего намѣренья, Тунгусъ вынялъ образъ Богоматери и святаго, чье имя онъ носилъ, и крича, что я долженъ быть отъявленный еретикъ и нехристь, крестился, оплевывался и неистовствовалъ какъ бѣшеный. Я отвѣчалъ однимъ смѣхомъ и продолжалъ свое всесожженіе. Наконецъ онъ сознался мнѣ самъ, что заранѣе устроилъ все такимъ образомъ, чтобы вынудить меня къ возвращенію на Омеконь. Мы приѣхали къ нему домой въ восемнадцатый день по отъѣздѣ, переправившись съ большимъ затрудненіемъ черезъ разлившійся Тарынь-Уряхъ.

Край, которымъ я проѣзжалъ, хотя и безплодный, представлялъ однако красивыя мѣстоположенія, при множествѣ озеръ и дремучихъ лѣсовъ. Тунгусы посѣщаютъ его предпочтительно, находя здѣсь въ обиліи оленій мохъ, бѣлку, лисицу и хорошую рыбу. Звѣроловной добычи достаточно для уплаты ясака и для покупки не только необходимыхъ, но отчасти даже и крохотныхъ вещей, за которыми ежегодно отправляются они лѣтомъ въ Охотскъ на ярмонку.

Разставаясь съ своимъ хозяиномъ, я купилъ у него оленя за весь остальной табакъ, который былъ со мною; я думалъ, мнѣ станетъ этого мяса до Охотска, потому что въ оленѣ было около четырехъ пудовъ. Сверхъ того я взялъ на дорогу полтора пуда ржаной муки, десять пудъ масла и сметаны, четверть телятины и мертвую лошадь для Якутовъ.

Рѣки до половины уже вскрылись, луга и долины начинало заливать водой, и по временамъ дождь лилъ какъ изъ ведра къ довершенію распутицы. Лошади едва находили себѣ корму; чтобы дать имъ отдыху, иногда надобно было идти пѣшкомъ. Горный переѣздъ былъ труденъ до крайности: наконецъ однажды вечеромъ спустились мы въ плодоносную равнину и остановились ночевать на берегу озера, откуда, говорятъ, въ одну сторону течетъ Охота, въ другую, противоположную, Куйдусунъ. Послѣдній, сливаясь на сѣверѣ съ Омеконью, образуетъ Индигирку, а Охота идетъ на югъ въ Восточный Океанъ или, точнѣе, въ заливъ его, называемый Охотскимъ Моремъ. Послѣ тягостнаго переѣзда достигли мы береговъ этой рѣки; острова ея осѣнены березами, ольхами, тополемъ и елью; разныя ягоды украшаютъ ихъ поверхность; вездѣ разстилаются превосходные луга. Такая картина казалась мнѣ восхитительной, но ледяныя закраины не оставляли еще береговъ рѣки, которая быстро катила свои шумныя волны.

Въ глуши повстрѣчали мы двухъ бѣлыхъ медвѣдей, идущихъ къ сѣверу; вѣроятно, обоюдный страхъ удержалъ насъ въ отдаленіи другъ отъ друга. Лошади наши могли отъѣсться на прибрежныхъ лугахъ, но собственные наши припасы почти истощились. Дожди начались съизнова и быстро наполняли рѣки. Мы постились уже другой день, и, пробитые насквозь страшнымъ ливнемъ, сдѣлали еще верстъ 60, переправляясь въ бродъ или въ плавь чрезъ множество быстрыхъ рѣчекъ, образуемыхъ таяніемъ нагорныхъ снѣговъ и убывающихъ не прежде сентября мѣсяца, по минованіи дождливой погоды. Мы лишились одной лошади, которую стремленіемъ унесло въ Охоту; другія были развьючены и переправились на ту сторону. Тамъ стояла лодка, какъ нарочно приготовленная для насъ, но надобно было достать ее. Изо всѣхъ насъ только я одинъ умѣлъ плавать, но вода была такъ холодна, что мнѣ не хотѣлось на это рѣшиться. Наконецъ, вынужденный необходимостью, я опоясался ремнемъ и, поймавъ легкое бревешко, пустился поперекъ теченія. Рѣка была здѣсь не шире девяти саженъ; стремленіемъ отнесло меня саженъ на 40 внизъ; но Якуты, бѣжа по берегу почти въ одинаковомъ направленіи со мною, были готовы меня вытащить въ случаѣ нужды. Я благополучно достигъ другаго берега, сбросилъ съ себя платье въ тотъ же мигъ, и принялся бѣгать и ходить какъ можно шибче. Послѣ, когда я воротился къ своимъ спутникамъ съ прекрасною лодкой, они благодарили меня отъ всей души.

Терпѣливо прошли мы верстъ 20 пѣшкомъ внизъ по теченію и достигли лѣтнихъ рыбацкихъ шалашей, но къ сожалѣнію не нашли тамъ рыбы. Вечеръ былъ безподобный: вмѣсто того, чтобъ ужинать, мы занялись просушкою платья. Въ слѣдующіе дни мы безпрестанно переправлялись чрезъ разлившіяся рѣки, пробирались по крутымъ дебристымъ горамъ, по болотамъ и понятымъ равнинамъ, гдѣ многочисленный валежникъ крайне затруднялъ намъ путь, и наконецъ по лѣсамъ, гдѣ мы находили только ягоду для пищи: въ теченіе трехъ сутокъ досталась одна куропатка на весь нашъ людъ. Порохъ, сберегаемый въ тряпицѣ, промокъ до такой степени, что никуда не годился. Оставались на черный день четыре жирныя лошади, но финансы мои не дозволяли предложить за нихъ плату, а даромъ мнѣ не хотѣлось подвергнуть Якутовъ такому пожертвованью Я рѣшился предоставить это на ихъ волю, зная, что они не рѣшатся убить добрую лошадь прежде девятидневнаго поста.

Многочисленность острововъ, перенимающихъ Охоту, чрезвычайно ускоряетъ быстроту ея теченія, которымъ несло и крутило огромныя льдины и дерева. Надлежало снова переправиться черезъ рѣку, но, будь она и не такъ быстра, все казалось бы невозможнымъ взобраться съ лошадьми на крутизну противоположнаго берега, которая при случайномъ напорѣ льдинъ и пловучаго лѣса, порой становилась совершенно неприступною. Напрасно отыскивали мы брода. Наконецъ рѣшились нарубить бревенъ для плота, и къ половинѣ слѣдующаго дня онъ быль готовъ. Погрузили на него небольшую кладь; я сталъ напереди, взявъ съ собою казака и Якута, а другой Якутъ остался съ лошадьми на берегу. Мы сдѣлали себѣ родъ веселъ для управленія плотомъ. Вдругъ понесло насъ съ такою быстротой, что товарищи мои встревожились, да и не даромъ: огромное дерево, ставшее поперекъ рѣки, заграждало дорогу: плотъ налетѣлъ на него и разбился въ дребезги. Казака съ Якутомъ унесло на островокъ саженъ пятьдесятъ ниже; я выплылъ туда за ними въ слѣдъ съ крайней опасностью.

Благодаря упорному труду, мы успѣли разобрать плотъ до солнечнаго заката; но нельзя было и подумать о спускѣ новаго въ темнотѣ. Я пошелъ къ краю острова, и вижу дерево, которое, упавъ съ берега рѣки, достаетъ верхушкой почти до половины узкаго рукава, отдѣляющаго островъ. Нельзя было переплыть промежутка по причинѣ страшной быстрины. Я сдѣлалъ родъ мостка изъ разобраннаго плота, и хотя съ величайшимъ трудомъ, однако же достигъ до дерева. Казакъ послѣдовалъ за мной; но для переправы Якута съ кладью надобно было превратить мостъ въ паромъ, и мы съ казакомъ притянули его къ себѣ на веревкахъ. Разумѣется, что при этомъ мы всѣ измокли; къ отсырѣвшему труту не было возможности присѣчь огня, и мы издрогли бы отъ холода въ теченіе ночи, еслибъ видъ лѣса не внушилъ намъ счастливую мысль. Якутъ нашъ зажегъ два бруска сухаго дерева треніемъ ихъ другъ объ друга. Но за опастностію замерзнуть слѣдовала другая — заживо сгорѣть: насъ окружала столь высокая трава и такія сухія деревья, что вскорѣ вспыхнулъ весь лѣсъ, и мы едва успѣли выбраться изъ пламени.

Но какъ-бы въ вознагражденіе за эти бѣды, яркое зарево было замѣчено Якутомъ, оставленнымъ на другомъ берегу съ лошадьми и бывшимъ только на три версты отъ насъ въ прямомъ направленіи, а по излучинамъ рѣки верстъ на пятнадцать. Предполагая насъ тамъ, гдѣ видѣнъ былъ огонь, онъ переплылъ рѣку съ лошадьми, и подоспѣлъ къ намъ на помощь, не смотря на сопряженные съ тѣмъ труды и опасности. Нельзя было не благодарить его отъ души. Ночь употребили мы на просушку платья и на приготовленія къ дальнѣйшему странствованію.

На другой день, 18 іюня, съ разсвѣтомъ мы были уже на лошадяхъ. Пять сутокъ не ѣли мы ничего, кромѣ ягоды. Переправясь въ бродъ черезъ Рукаръ и проѣхавъ верстъ 40 по гористымъ и безплоднымъ мѣстамъ, мы вошли наконецъ въ жилище Якутскаго князька, стоявшее на одномъ изъ острововъ Охоты. Тоіонъ не былъ ни вѣжливъ, ни гостепріименъ; пришлось почти насильно выможжить у чего конины; за то какой это былъ лакомый кусокъ, особенно въ соединеніи съ хлѣбомъ, котораго дали намъ матрозы и плотники, рубившіе лѣсъ для Охотской верфи.

Остатокъ пути совершилъ я на свѣжихъ лошадяхъ. Дорога шла сперва очаровательнымъ краемъ, похожимъ на прекрасный, безконечный паркъ; потомъ густой лѣсъ огромныхъ елей охватилъ ее своими косматыми вѣтвями. Дождь не переставалъ лить какъ изъ ведра. Хилая избушка едва укрыла меня отъ непогоды. На другой день, въ удовольствіе Якутамъ, которые просились пустить на траву лошадей, я ѣхалъ все берегомъ до стараго Охотска. Казенная лодка перевезла меня на другую сторону. Пріодѣвшись, я тотчасъ отправился къ начальнику порта, котораго очень изумилъ мой жалкій и тощій видъ. Лице у меня совсѣмъ измерзло; я не стригся и не брился пятнадцать мѣсяцевъ. Начальникъ, предувѣдомленный о моемъ намѣреніи быть въ Охотскѣ, давно ожидалъ меня; но, узнавъ объ отъѣздѣ моемъ изъ Якутска въ Колыму, давно считалъ за погибшаго.

Охотскъ лежитъ въ сѣверовосточной части залива, образуемаго устьями Охоты и Кухтуя. Городъ выстроили сначала у взморья, на низменной и песчаной косѣ, вправо отъ Охоты. Но съ одной стороны рѣка безпрестанно подмывала строеніе, съ другой море разширяло косу, набрасывая на нее хрящъ. Городъ перенесли на лѣвый берегъ Охоты. Населенія въ немъ около 2000 душъ. Близость превосходныхъ лѣсовъ внушила мысль учредить верфи, гдѣ строятъ красивыя и прочныя суда, для снабженія Камчатки съѣстными припасами. Такелажъ доставляется изъ Иркутска (Л. V—4).

За исключеніемъ морскихъ и гражданскихъ чиновъ, двухъ священниковъ и агентовъ Россійско-Американской компаніи, населеніе Охотска состоитъ изъ матрозовъ, судорабочихъ и казаковъ. Ссыльные заняты вываркою соли.

Говорятъ, что мѣсто это здоровое; но въ лазаретѣ всегда есть много больныхъ. На огородахъ растетъ нѣсколько посредственныхъ овощей. Впрочемъ весь край Охотскій можно назвать обширною пустыней, потому что на всемъ его пространствѣ, отъ береговъ Уды до Анадыря, едва ли наберется 4,000 душъ.

 

КОНЕЦЪ ПЕРВАГО ТОМА.        

(OCR: Аристарх Северин)

При копировании и размещении текста книги на сторонние ресурсы указывать ссылку на источник!