Дважды у шамана.

(Изъ воспоминаній экскурсанта).

Геккер Наум Леонтьевич

«Сибирская жизнь» №146, 11 iюля 1898

Въ нашемъ городѣ стало совсѣмъ тихо и сумрачно, какъ будто затменіе солнца посѣтило нашъ край и сгустило сумраки надъ землей...

Становилось все холоднѣй и леденящій туманъ все плотнѣе окутывалъ землю густою и непроницаемой мглою: все дымилось кругомъ, точно испуская духъ въ холодныхъ тискахъ мороза, предметы теряли свои очертанія на близкомъ разстояніи, дышалось съ трудомъ.

Каждый день надъ горизонтомъ, какъ и всюду, появлялось свѣтило, свои живительные лучи посылало оно въ темную и холодную среду, но борьба была неравная, и какъ будто въ изнеможеніи быстро опускалось оно за сѣрый край неба, едва ожививъ омертвелую природу. И казалось мнѣ, что новыхъ силъ для новой борьбы набирается оно въ долгую зимнюю ночь и на слѣдующее утро всходило еще позже, что бы снова сдѣлать попытку разсѣять мракъ и обогрѣть окоченѣвшій міръ. Напрасно!...

Приближались декабрьскіе морозы, стужи вступали въ свои права. И безъ того безлюдныя улицы совсѣмъ опустѣли, попрятались всюду шнырявшія собаки и только на трактовыхъ дорогахъ, ведущихъ къ базару, то и дѣло слышался скрипъ нагруженныхъ саней, говоръ и перекликанія возчиковъ мяса, масла и рыбы. Даже на базарѣ и возлѣ „каменнаго ряда" (лавокъ) стало малолюдно и тихо.

Пустотой и холодомъ вѣетъ отъ этихъ непривѣтливыхъ небольшихъ деревянныхъ срубовъ, безмолвно и уныло глядящихъ на пустыя улицы своими слѣпыми замороженными окнами. Въ этихъ рядахъ не мало хрустальныхъ дворцовъ, пестрыхъ и бѣлоснѣжныхъ ледяныхъ замковъ съ обледенѣвшими стѣнами и ледяными окнами. Что то леденящее душу есть въ этихъ холодныхъ трупахъ глядящихъ на васъ своими мертвыми глазами. Еще холоднѣе кажется вамъ и хочется скорѣе бѣжать мимо, бѣжать куда то, далеко далеко изъ этого ледянаго царства...

Но наружность и тутъ обманчива. Въ этихъ домахъ такъ тепло и уютно; въ каждомъ изъ нихъ бьется горячій ключъ неподдѣльной жизни и переливается онъ изъ дома въ домъ непрерывными, скрытыми отъ глазъ, живыми струями, переплетаясь и слипаясь въ общее русло городской жизни съ ея крупными и мелкими новостями, съ безконечными рѣчами и нескончаемыми запросами: «капсё»! сказывайте! и еще сказывайте!» Какими то тонкими, невидимыми проводами соединились между собою эти сумрачные и мертвые дома, какимъ то загадочнымъ молніеноснымъ токомъ проносилась по нимъ каждая вѣсть изъ дома въ домъ, и каждая новость, малѣйшее событіе тотчасъ же становилось предметомъ толкованій скучающихъ и любопытныхъ горожанъ. Хоть и незамѣтно, но, по своему, сильно бьется пульсъ жизни населеннаго города.

Въ нашемъ обширномъ дворѣ съ его многочисленными постройками — домиками, юртами, изгородями для скота и др. хозяйственными принадлежностями — казалось также мертво и угрюмо. Только въ самой глубинѣ его, возлѣ самыхъ заборовъ и скотскихъ изгородей замѣтно было оживленіе: тамъ чаще обыкновеннаго слышалось хлопанье тяжелой двери, обтянутой пестрой коровьей шкурой, да въ густомъ туманѣ мелькали пестрые силуэты якутскихъ женщинъ, перебѣгавшихъ изъ одного угла двора въ другой съ суетливымъ и таинственнымъ видомъ. Въ этой маленькой юртѣ хранился весь секретъ событія, отсюда исходили его иниціативы и способы выполненія, на ней сосредоточилось любопытство двора.

Я былъ посвященъ въ тайны происходившаго, былъ приготовленъ къ событіямъ и каждый вечеръ получалъ отчетъ о результатахъ дня.

— Ну, вотъ, и кончалъ, сваломъ (совсѣмъ) кончалъ, — сказалъ мнѣ одинъ изъ моихъ дворовыхъ пріятелей, однажды вечеромъ войдя ко мнѣ въ комнату. Его небольшая коренастая фигура будто вытянулась и выражала торжество; его смуглое, едва обросшее лицо съ косо поставленными глазами лукаво улыбалось. Было отчего торжествовать: полное шаманское облаченіе — кафтанъ, шапка и подстилка, да бубенъ съ колотушкой — приготовлено къ завтрашнему дню и завтра же вечеромъ будутъ шаманить. Этого я никакъ не ожидалъ такъ скоро...

Больная женщина, надъ которой собирались шаманить, была родная тетка жены моего пріятеля и жила въ одномъ изъ пригородныхъ наслеговъ, верстахъ въ 20-ти отъ города. Она давно хворала, а въ послѣдніе годы у нея въ боку открылась рана, — чертъ вошелъ, говорили люди, — уложила ее въ постель и причиняла ей ужасныя страданія. Напрасно обращалась она къ врачамъ, извѣстнымъ знахарямъ, ставила свѣчи угодникамъ, заказывала молебны, — ничто не помогало. Оставалось обратиться къ помощи мѣстнаго шамана и просить его выгнать изъ нее злого духа, засѣвшаго въ боку и нещадно терзавшаго своими острыми зубами.

Дѣло было важное и серьезное, — не изгнаніе какого нибудь мелкаго, второстепеннаго бѣса, нагоняющаго головныя боли, кашель или тамъ какую другую обычную болѣзнь; дѣло шло о борьбѣ съ духомъ, заѣдающимъ живаго человѣка, и это сознавали всѣ — больная, и ея родные, и всѣ окружающіе, не говоря уже о самомъ шаманѣ, который брался за это трудное дѣло только въ томъ случаѣ, если ему достанутъ всѣ принадлежности шаманскаго обряда и полный нарядъ. Легко сказать: достать. А попробуйте это сдѣлать въ окрестностяхъ города, гдѣ такъ много зоркаго и строгаго начальства и гдѣ священники такъ слѣдятъ за нарушеніями церковныхъ обрядовъ. Не удивительно, что и шамана тутъ не всегда найдешь, — они удалились въ глубь страны, а тѣ изъ нихъ, кто еще бродитъ тутъ, вблизи, не имѣетъ шаманской одежды и справляетъ свои службы какъ придется, иногда и съ однимъ бубномъ.

Но тутъ дѣло было совсѣмъ другое. Къ тому же, пріѣзжій шаманъ ждетъ здѣсь уже не одинъ день и самъ, прилагаетъ старанія, что бы ускорить приготовленія. Онъ и самъ имѣетъ тутъ большія связи и пользуется почестями среди многихъ горожанъ. Но какъ измѣнились времена! Давно ли это было, что за одинъ-два безмена масла давали на ночь шаманскій нарядъ, а богатымъ тойонамъ, пріѣзду которыхъ такъ рады наши горожане, онъ доставался и за всяко-просто, по одному знакомству; развѣ мы не запомнимъ то время, когда въ зимніе праздники на ряженные вечера у одного изъ нашихъ бывшихъ большихъ господъ не разъ призывался вотъ этотъ шаманъ, тогда еще молодой и неопытный, призывался для забавы и потѣхи публики въ полномъ облаченіи и съ бубномъ, которые такъ легко было тогда отыскать въ городѣ. А теперь? Бѣдному человѣку совсѣмъ трудно приходится, — его заживо могутъ загрызть злые духи, и онъ беззащитенъ въ нуждѣ и болѣзни. Привозить шамана изъ дальнихъ мѣстъ ему непосильно, платить въ три-дорого за шаманскую одежду онъ также не можетъ и, по необходимости, онъ довольствуется мѣстнымъ доморощеннымъ малосвѣдующимъ шаманомъ, нерѣдко просто юродивымъ или эмерякомъ, который кстати и не кстати бормочетъ никому невѣдомыя слова, поетъ какія-то пѣсни, подражаетъ извѣстнымъ шаманамъ,— прыгаетъ и скачетъ, кривляясь и кувыркаясь въ своемъ балахонѣ изъ телячьей шкуры вмѣсто настоящаго кафтана изъ ровдуги¹⁾. Ну, да и богатые люди нерѣдко довольствуются теперь, по необходимости, шаманомъ съ однимъ бубномъ въ рукѣ, безъ всякихъ нарядовъ. А у насъ все готово, какъ и въ старину бывало.

1) Родъ замши якутской работы.

Я не возражалъ и не пытался болѣе отклонить его отъ задуманнаго предпріятія. По вдохновенному и ликующему виду собесѣдника я могъ судить, что всѣ мои доводы противъ, съ которыми онъ какъ будто соглашался и которые какъ будто принималъ во вниманіе, что всѣ они забыты или отодвинуты въ его сознаніи на задній планъ передъ очевидностью опустошеній зубастаго дьявола съ одной стороны и съ другой передъ дразнящей возможностью блеснуть въ своемъ наслегѣ параднымъ представленіемъ, какого не видывали еще молодые родовичи и какой запомнятъ только старики.

Мнѣ оставалось только не упустить случая наблюсти это рѣдкое и интересное зрѣлище и разсѣять тѣ предубѣжденія инородцевъ, ихъ опасенія, которыя служатъ такой помѣхой для русскихъ и вообще не посвященныхъ быть допущенными на это торжество. Но пріятель мой, въ своемъ горделивомъ довольствѣ, и благодушіи, готовый расточать довѣріе, кажется, всякому встрѣчному, поспѣшилъ успокоить меня. Какъ могъ подумать я, что они не допустятъ меня на свое торжество? Развѣ они не допускали меня на свои собранія, скрывали и прятали отъ меня своя дѣла, развѣ не говорили откровенно о своихъ большихъ и малыхъ дѣлахъ? Они совсѣмъ не боялись меня послѣ того, какъ узнали мои хорошія намѣренія и что я не хочу и не сдѣлаю имъ зла. «Завтра къ вечеру ты долженъ быть готовъ и какъ только ночной туманъ окутаетъ всѣ здѣшніе большіе дома, мы всѣ выѣдемъ со двора». Съ этими словами онъ вышелъ, оставивъ меня въ большомъ раздумьи...

Слѣдующій день былъ еще короче предыдущихъ. Мы едва успѣли собраться въ дорогу, какъ ночная морозная мгла окутала нашъ домъ, дворъ и готовыя къ выѣзду запряженныя кошевки.

Застоявшіяся и продрогшія лошади быстро вынесли насъ со двора и помчали сначала по пустыннымъ улицамъ города, а потомъ по неровностямъ и зигзагамъ ленской дороги, пролегавшей между большими и малыми ледяными торосами. Раза два мы обогнали длинные обозы съ мясомъ и масломъ, тянувшіеся къ пріискамъ, не разъ встрѣчали тѣже продукты по пути на городской базаръ, но чаще всего мы не встрѣчали никого, и передъ нами мелькали вдали угрюмые берега Лены да пустынные и занесенные снѣгомъ острова ея. Но вотъ послышался лай собакъ, мелькнули какіе-то изгороди, засвѣтилъ въ темнотѣ цѣлый столбъ откуда-то слетѣвшихъ искръ, замигали точно въ сугробѣ снѣга мелкіе огоньки. Мы пріѣхали къ якутскому зимнику на одномъ изъ многочисленныхъ ленскихъ острововъ. На дворѣ, у коновязей топтались уже промерзшіе на выстойкѣ кони, подальше стояли уныло быки, понуривъ къ своимъ ярмамъ взнузданныя морды²⁾, группами толпился народъ и насъ высаживали наперерывъ.

2) Рабочимъ и ѣзжалымъ быкамъ продѣваютъ сквозь ноздри деревянное кольцо, къ ногѣ привязывается поводъ.

Въ юртѣ было тепло и очень людно, особенно много было женщинъ, нарядныхъ и чинно сидѣвшихъ кругомъ на скамьяхъ въ ожиданіи зрѣлищъ, — онѣ тихонько безпрерывно шептались межъ собою; группами стояли и въ одиночку бродили якуты съ озабоченными лицами и съ видомъ людей, которыхъ сейчасъ призовутъ къ исполненію важныхъ обязанностей. Дверь безпрерывно открывалась и закрывалась, оглушительно хлопая и обдавая насъ всѣхъ густыми и холодными клубами пара. Камелекъ горѣлъ большимъ торжественнымъ костромъ, разливая кругомъ тепло и ярко освѣщая тотъ центральный (почетный) уголь юрты, въ которой помѣстили насъ, пріѣзжихъ гостей. Но весь интересъ вечера, всѣ пружины предстоявшаго священнодѣйствія сосредоточились тамъ, за камелькомъ, въ сумеркахъ и полусвѣтѣ задней части юрты: тамъ шли какія-то приготовленія, туда входили и оттуда выходили, тамъ топтались кучи народа, шептались и о чемъ-то громко спорили. Вдругъ, раздался рѣзкій, пронзительный крикъ, съ прихрапываніями и взвизгиваніями, крикъ похожій скорѣе на вопль уязвленнаго или ущемленнаго животнаго, и вслѣдъ за этимъ я увидѣлъ бѣлый ровдужный кафтанъ съ бахромой въ низу и многочисленными металлическими привѣсками протянутыми на веревкѣ подлѣ камелька, видимо, съ цѣлью просушить или нагрѣть его, вслѣдъ же за этимъ къ камельку подошли два якута съ шаманскимъ бубномъ и стали подогрѣвать его, легонько постукивая колотушкой. Все это поспѣшно объяснили мнѣ любезные сосѣди, прибавивъ, что крикъ пѣтуха и звѣря была первая дань дьяволу, привѣтъ ему шамана, увидавшаго доспѣхи сатаны.

Тѣмъ временемъ обширная юрта наполнялась все болѣе и темные углы ея еще сильнѣе темнѣли отъ набившагося тамъ народа; толпа надвигалась въ нашъ уголъ все плотнѣе и только передъ камелькомъ оставался свободный полукругъ какъ бы ареной будущаго представленія. Мы успѣли уже отогрѣться и напиться чаю и также присоединились къ любопытству толпы, жадно слѣдившей за быстро мелькавшими въ полумракѣ фигурами. Огонь въ камелькѣ догоралъ и озарялъ сотни лицъ колеблющимся, зловѣщимъ свѣтомъ. Было тихо и сумрачно.

Вотъ изъ темноты выдѣляется высокая фигура въ странномъ нарядѣ и медленно двигается къ огню: мѣховая высокая шапка надвинута на глаза, ниже колѣнъ спускается густая бахрома бѣлаго ровдужнаго кафтана, плотно прилегающаго къ голому тѣлу и застегивающагося назади; грудь и бока унизаны крупными и круглыми мѣдными бляхами, изображающими свѣтила небесныя, но больше всего вычурными символическими изображеніями животныхъ, рыбъ, птицъ и гадовъ; въ рукахъ круглый звенящій бубенъ съ колотушкой. Подойдя къ камину, шаманъ молча бросаетъ туда клубокъ конскихъ волосъ и льетъ масла, тихонько стучитъ въ бубенъ надъ огнемъ и молча уходитъ въ темный уголъ, гдѣ также раздается его тихій барабанный бой; у камина особенно долго длится эта процедура и тутъ при слабомъ отблескѣ догорающихъ углей я впервые отчетливо разглядѣлъ шамана, котораго долго смѣшивалъ съ другими инородцами. Онъ былъ высокаго роста и плотнаго сложенія съ мощнымъ и мускулистымъ станомъ, охваченнымъ плотно прилегающей узорчатой ровдугой и выражавшимъ силу и изящество; выступалъ онъ мягко и красиво, точно играя въ рукахъ своимъ огромнымъ бубномъ; вся фигура была оригинальна и внушительна. Лицо его было одно изъ тѣхъ типичныхъ бронзовыхъ якутскихъ лицъ, которыя запоминаются навсегда своимъ умнымъ, нѣсколько лукавымъ выраженіемъ и крупными выразительными чертами: широкое, но продолговатое съ длиннымъ горбатымъ носомъ, темными красивыми глазами, черными волосами и небольшими черными-же усами. Сумрачное и дикое въ причудливомъ головномъ уборѣ, лицо это было таинственно и загадочно; вся фигура въ странномъ костюмѣ изъ кожи и желѣза, наклоненная впередъ и торжественная предвѣщала много неожиданнаго: передъ нами былъ жрецъ, готовый къ таинственной мистеріи.

Произведя заклинанія въ тайникахъ дома и въ огнѣ и, такимъ образомъ, войдя въ общеніе съ духами — властителями домашняго очага, шаманъ медленно и тихо отступилъ въ полукругъ - арену передъ камелькомъ и быстрымъ порывистымъ движеніемъ опустился на лежавшую тутъ мѣховую подстилку. Сидя лицомъ къ огню и мирно покачиваясь, точно кланяясь ему, онъ говорилъ что-то на распѣвъ речитативомъ, издавая бубномъ тихіе меланхолическіе звуки. Онъ разсказывалъ преданіе старины глубокой, о подвигахъ древнихъ богатырей, о чудесахъ и дѣяніяхъ шамановъ, о богатствахъ старыхъ тойоновъ и ихъ благодѣяніяхъ бѣднымъ людямъ; о добрыхъ старыхъ временахъ, когда народъ не зналъ ни стѣсненій въ земляхъ, ни даней, ни болѣзней, когда кочуя съ табунами и охотясь за дорогимъ звѣремъ, они не знали ни власти надъ собой, ни границъ подъ собой; какъ пришли сюда, въ эти холодныя и бѣдныя страны изъ какихъ то теплыхъ и благодатныхъ земель юга, гдѣ солнце свѣтить и зимой, гдѣ скотъ не знаетъ хотоновъ, зиму и лѣто разгуливая на богатыхъ пастбищахъ, а люди совсѣмъ не ѣдятъ древесной коры и сыты круглый годъ; и о томъ онъ разсказывалъ, какъ бѣжали ихъ предки отъ разныхъ утѣсненій чуждыхъ пришельцевъ, какъ на пути своемъ встрѣчали дикихъ воинственныхъ людей, которыхъ безпрепятственно побивали и гнали дальше, какъ осѣли въ этихъ мѣстахъ въ покоѣ и раздольѣ, и какъ пришли сюда бѣлые люди, странные люди съ волосами на лицѣ и ледяными глазами, извергавшіе огонь и молнію, наводившіе ужасъ и смерть и принесшіе съ собою отраву и болѣзни, и что съ тѣхъ поръ сталъ народъ во власти злыхъ духовъ, а бѣднымъ шаманамъ, гонимымъ и безоружнымъ, стало еще труднѣе сладить съ ними и помочь бѣдному человѣку.

Въ юртѣ было мертвенно тихо и среди напряженнаго вниманія раздавались только одинокія одобренія стариковъ: «сёбъ! кырджики! учугей!» (такъ—такъ! Это вѣрно! очень хорошо!) Я зажегъ спичку, чтобы закурить папиросу, но меня попросили не дѣлать этого и не зажигать огня, такъ какъ это могло повредить шаману: духи боятся свѣта.

Вдругъ, быстрымъ движеніемъ головы онъ кидаетъ шапку въ тотъ темный уголъ, гдѣ лежитъ больная³⁾. И въ тотъ-же мигъ, съ воемъ и рыканьемъ, онъ, какъ ужаленный, вскакиваетъ съ мѣста. Подпрыгивая и кружась, выбивая въ бубенъ мелкую дробь, онъ — что-то жалобно причитаетъ и тихонько завываетъ. Темпъ его ударовъ становится чаще, причитанья ускоряются, завыванье переходитъ иногда въ бурный вой, и тогда онъ прыгаетъ и скачетъ въ изступленіи, кружась вихремъ на одномъ мѣстѣ и мелькая бубномъ передъ самымъ носомъ оцѣпенѣлыхъ зрителей. Голова его закинута назадъ и неподвижна. При слабомъ отблескѣ потухающаго очага я вижу только нижнюю часть вверхъ поднятаго и искаженнаго лица съ глазами, не то полуоткрытыми, не то съ вывороченными вѣками; ротъ искривленъ, на губахъ запекшаяся пѣна. Бѣлый кафтанъ его сталъ совсѣмъ темнымъ отъ пота и его нельзя отличить отъ всей темной фигуры его, таинственной и загадочной въ своихъ быстрыхъ движеніяхъ. Въ этомъ странномъ полумракѣ, мнѣ казалось, я вижу мечущееся чудовище въ стальной и пестрой чешуѣ; у меня рябило въ глазахъ отъ быстро мелькавшихъ и ярко сверкавшихъ блестокъ и побрякушекъ, прыгавшихъ и дрожавшихъ на спинѣ шамана. Задыхаясь и изнемогая, онъ падаетъ на ближайшій олохмасъ (низенькій табуретъ), бросаетъ въ сторону свой бубенъ и начинаетъ вновь говорить речитативомъ нараспѣвъ; говоритъ что то длинно и многозначительно⁴⁾.

3) Мнѣ говорили, что она обязательно должна попасть къ ней на постель.

4) Въ этомъ дѣйствіи, какъ и въ другихъ, многое осталось для насъ темнымъ, не выясненнымъ. Впрочемъ, многое оставалось не понятнымъ и самимъ якутамъ, которые не только не могли передать смыслъ рѣчей шамана, но и признавались, что они совсѣмъ не понимаютъ ихъ, такъ какъ во многихъ мѣстахъ онъ говоритъ на древне-якутскомъ нарѣчіи или же употребляетъ слова и выраженія, утратившія свое значеніе и нынѣ не употребляемыя. Вообще же, я передаю тутъ самый общій, поверхностный смыслъ всего сказаннаго въ этотъ вечеръ и видѣннаго мною тогда.  Авт.

Но вотъ онъ встаетъ и идетъ далеко далеко, за «семь переходовъ», черезъ лѣса и горы, въ царство тѣней и злыхъ духовъ дальняя дорога. Ему придется побывать у всѣхъ и каждаго, всякому изъ нихъ поклониться, каждаго попросить и умилостивить, въ крайности пустить грозы, словомъ, заручиться содѣйствіемъ властителей тьмы, чтобы вернувшись на землю, въ юрту бѣдняжки — больной, дѣйствовать съ большей увѣренностью, знать, съ кѣмъ изъ нихъ имѣетъ дѣло, наконецъ, имѣетъ возможность сослаться на расположеніе старшихъ. О, это длинное и трудное путешествіе, богатое приключеніями, лишеніями и непріятностями, среди которыхъ ему придется вынести не мало оскорбленій и незаслуженныхъ обидъ. Но это не остановитъ его, онъ идетъ дальше и дальше. Потъ струится ручьемъ, движенія замедляются, барабанный бой становится глуше и рѣже. Изъ толпы выдѣляется якутъ и беретъ у него изъ рукъ бубенъ: онъ топчется вслѣдъ за шаманомъ, въ ногу съ нимъ, неумѣло извлекая бубномъ раздирающіе и раздражающіе звуки. Его смѣняетъ другой, столь-же неловко сопутствующій шаману и столь-же нагло музыкальный въ своей игрѣ на бубнѣ. Фу-фу! — вотъ и «шестая зарубка», еще одинъ переходъ, и онъ у цѣли. Вотъ она достигнута и онъ скрывается съ глазъ⁵⁾.

*) Шаманъ, дѣйствительно, не надолго скрылся въ дверь за перегородку, отдѣляющую людское жилище отъ скотскаго хлѣва, который по якутски называется хотонъ. Это поступательное движеніе отъ одной двери юрты до другой, т. е. топтаніе почти на одномъ мѣстѣ длилось часа 1½ и было утомительно не только для добросовѣстнаго исполнителя, но и для насъ, зрителей. Само собою разумѣется, что объясненіе этихъ сценъ принадлежитъ самимъ якутамъ.           Авт.

Н. Г.

(Окончаніе будетъ)

6) Оронъ - неподвижная скамья у стѣны юрты.

Въ толпѣ обсуждались вѣроятныя послѣдствія совершеннаго таинства, опытные люди находили, что все шло прекрасно и что больная должна выздоровѣть, молодежь внимательно и какъ-то робко прислушивалась къ тому, что говорили старшіе, многіе стали расходиться. Было уже 3 часа ночи. Но я не могъ уже заснуть въ эту ночь, и только подъ утро я забылся чуткимъ тревожнымъ сномъ. И не одну ночь послѣ этого мнѣ чудилось бряцанье побрякушекъ, и дробный бой барабана, и скачки чудовища въ пестрой чешуѣ, и слышались раздирающіе душу крики, и въ темнотѣ я видѣлъ изумленныя, суевѣрныя лица...

                                              * * *

Нѣсколько позже, въ другомъ мѣстѣ, мнѣ пришлось вновь увидать того же шамана въ роли исцѣлителя больной-же женщины. Какъ знакомо и шаблонно показалось мнѣ все это представленіе съ непонятными заклинаніями, съ загадочными рѣчами и причитаніями, смыслъ которыхъ былъ не ясенъ самому заклинателю. И какимъ опытнымъ актеромъ показался мнѣ шаманъ, каждый жестъ котораго, каждое движеніе и прыжокъ, почти каждое слово котораго были разсчитаны впередъ и не только предопредѣлены самимъ ходомъ дѣйствія, но и въ точности извѣстны заранѣе большинству публики, видавшей эти зрѣлища. А эти наивные и суевѣрные зрители! Въ выраженіи ихъ лицъ есть что-то, кромѣ суевѣрнаго страха, - не то сомнѣніе, и лукавый скептицизмъ, не то робость и неувѣренность въ томъ, что, можетъ быть, и взаправду тутъ сидитъ чертъ, и онъ сейчасъ перейдетъ въ шамана, потомъ въ убитую скотину, затѣмъ въ деревяннаго чурбана, и, наконецъ, будетъ закопанъ вотъ въ этой ямѣ. Подъ этимъ впечатлѣніемъ казалось мнѣ не вдохновенной рѣчь шамана, искусственными казались его прыжки и бѣснованія, пляска однообразной и утомительной, музыка раздирательной, а топтанье на одномъ мѣстѣ ни съ чѣмъ несообразнымъ и смѣшнымъ.

По прежнему, какъ бы въ изнеможеніи, опустился онъ на темный край темнѣющаго въ углу орона. Я далъ ему нажать имѣвшійся при мнѣ динамометръ: стрѣлка бѣжала къ концу полукруга и показала подъемъ силъ или нервное возбужденіе, небывалое до и послѣ представленія. Я попросилъ его также стать въ позу съ бубномъ въ рукахъ, чтобы снять съ него фотографію, на что онъ охотно согласился. Но какъ только я пытался приспособить аппаратъ къ снимку, шаманъ начиналъ приплясывать и припрыгивать, дѣлая непроизвольныя движенія рукой и всѣмъ тѣломъ, какъ бы въ унисонъ съ барабаннымъ боемъ, который, казалось ему, издавалъ онъ своей колотушкой. Всѣ мои попытки дисциплинировать его оказались тщетными, и онъ признался мнѣ, что въ ровдужномъ кафтанѣ есть какая то сила, которая движетъ его и не дастъ ему покоя, пока онъ стоитъ въ позѣ шаманящаго⁷⁾.

7) Впослѣдствіи, когда онъ очутился одинъ въ галлереѣ фотографа, эта сила мало безпокоила его и онъ вполнѣ выдержалъ испытанiе экспозиціи.

За ужиномъ, прежде чѣмъ приступить къ ѣдѣ, шаманъ трижды перекрестился набожнымъ и благочестивымъ крестомъ. Я не могъ удержаться, чтобы не выразить моего удивленія, какъ могъ онъ креститься послѣ всего происходившаго. Раньше я служилъ чорту, сказалъ онъ, — теперь я принадлежу Богу. Такъ училъ меня мой отецъ, и дѣдъ, которые были тоже шаманы. Съ 17 лѣтъ это началось у меня, ничто не помогло мнѣ избавиться отъ этого, ни молитвы, ни посты, ни молебны въ городѣ, и если бы я не шаманилъ для другихъ, то шаманили бы надо мной, и я навѣрное сошелъ бы съ ума, потому что я мучился и не имѣлъ покоя, пока не началъ шаманить. Онъ говорилъ это вяло и неохотно, ѣлъ много и жадно, устремивъ взоры въ стоявшую на столѣ снѣдь.

Я спалъ опять плохо, но меня тревожили не прежнія видѣнія: на душѣ было смутно и тоскливо, мысли путались въ головѣ и я не умѣлъ разобраться въ своихъ впечатлѣніяхъ. Мнѣ все представлялись странныя лица якутской молодежи съ какимъ то загадочнымъ и неопредѣленнымъ выраженіемъ не то сомнѣнія, не то суевѣрія, и я думалъ о томъ, гдѣ кончается поддѣльное старое и начинается настоящее новое, и какъ уложится оно вмѣсто пережитаго, и что изъ этого произойдетъ.

Н. Г.

(OCR: Аристарх Северин)

При использовании материалов сайта обязательна ссылка на источник.