Бернгардъ Васильевичъ Струве

Воспоминанія о Сибири

1848—1854 г.

(Отдельные выдержки из книги, касающиеся Якутии.)

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Хотѣлось мнѣ, въ дополненіе къ созидаемому въ Сибири графу Н. Н. Муравьеву-Амурскому металлическому памятнику, воздвигнуть ему, по силамъ моимъ, другой памятникъ въ видѣ его біографіи, но силою обстоятельствъ я лишенъ возможности это исполнить. Поэтому я рѣшился дать читающей публикѣ, интересующейся отечественною нашею исторіею, хоть часть того, что мнѣ извѣстно о графѣ Муравьевѣ-Амурскомъ и того, что сокрыто въ моемъ дневникѣ и въ лично мнѣ доставшихся бумагахъ, чтобы этимъ путемъ ближе познакомить общество съ личностью этого замѣчательнаго государственнаго дѣятеля. Періодъ времени управленія восточною Сибирью Муравьевымъ несомнѣнно составляетъ эпоху въ исторіи нашего отечества. Я позволяю себѣ такъ выразиться потому, что въ исторіи всякой страны составляетъ эпоху тотъ моментъ, когда правительство сознаетъ свое заблужденіе и избираетъ новые пути для выполненія своей задачи во всемірной исторіи. До начала пятидесятыхъ годовъ правительство наше держалось англофильской политики. Первый, кто позволилъ себѣ энергично возстать противъ этой системы и смѣло высказывать свой взглядъ на этотъ вопросъ Самодержцу Всероссійскому Николаю I, былъ Н. Н. Муравьевъ, впослѣдствіи Амурскій. Это великая заслуга. Но Муравьевъ не только указывалъ на это ложное направленіе нашей политики, а всѣми дѣйствіями своими осуществлялъ то, что высказывалъ. Ему мы обязаны сближеніемъ Россіи съ Сѣверо-Американскими Штатами, съ этимъ противовѣсомъ Англіи во всемірныхъ событіяхъ, ему мы обязаны и тѣмъ, что Россія ни тогда, ни теперь еще не потеряла возможность играть на Великомъ океанѣ ту роль, которую ей подобаетъ играть какъ государству величайшему, омываемому на своихъ окраинахъ волнами всѣхъ океановъ.

Еслибы Муравьевъ, кромѣ этого, не провелъ никакихъ мѣръ для внутренняго благоустройства ввѣреннаго ему края, то и этого было бы достаточно, чтобы преклониться передъ нимъ, но онъ и въ этомъ отношеніи являлся замѣчательнымъ администраторомъ, и въ этомъ отношеніи проницательный умъ его открывалъ такія язвы нашего внутренняго хозяйства, которыя незамѣтнымъ образомъ разъѣдали и подтачивали могучую Россію.

1 ноября 1888 г.

Б. Струве.

 

Въ 1848 г. генералъ-губернаторъ Восточной Сибири Н. Н. Муравьевъ принялъ рѣшеніе въ первыхъ числахъ мая 1849 г. выѣхать изъ Иркутска для обозрѣнія Якутской области, Охотска и Камчатки.

Въ концѣ апрѣля я возвратился изъ бурятскихъ улусовъ въ Иркутскъ. Приготовленія къ путешествію въ Камчатку были въ полномъ разгарѣ. Особенная заботливость была посвящена сооруженію походнаго погребца, такъ какъ онъ долженъ былъ состоять изъ двухъ только ящиковъ, размѣра такъ называемыхъ вьючныхъ, то-есть 7 верш. ширины, 10 вершк. вышины и 14 вершк. длины, вѣсомъ съ поклажею по 2½ пуда каждый, а въ нихъ должны были помѣститься самоваръ, вся кухонная, чайная и столовая посуда для семи человѣкъ т. е. для генералъ-губернатора со свитою, не считая прислуги. Это была не малая задача въ виду неотступной требовательности Муравьева, чтобы число вьючныхъ лошадей по тракту изъ Якутска въ Охотскъ было по возможности сокращено. Онъ приказалъ, чтобы комплектъ всего каравана не превышалъ 40 лошадей, въ томъ числѣ и всѣ лошади для самихъ путешествующихъ, коихъ было 16 чел., со включеніемъ казаковъ и погонщиковъ, 20 лошадей подъ вьюками и 4 запасныя, на всякій случай, чтобы отнюдь не могла быть остановка въ переходѣ за недостаткомъ лошадей. На 40 лошадей платились прогонныя деньги. Якутское начальство и сами якуты ожидали, что генералъ-губернаторъ потребуетъ для своего похода не менѣе 150 лошадей на каждую станцію, соображаясь съ числомъ лошадей, которое занималъ каждый отдѣльный частный путешественникъ. Можно себѣ представить, какъ всѣ были удивлены, получивъ требованіе всего на 40 лошадей. Для того, чтобы себя и всѣхъ ему сопутствовавшихъ такъ стѣснить и заставить всѣхъ ограничиться только крайне необходимѣйшими предметами для дороги, нужно было быть Николаемъ Николаевичемъ Муравьевымъ, который первый во всемъ давалъ примѣръ. При этомъ не слѣдуетъ упустить изъ виду, что мы должны были везти съ собою всѣ предметы продовольствія, для всѣхъ вошедшихъ въ составъ экспедиціи, не менѣе какъ на одинъ мѣсяцъ. На Качугской пристани р. Лены были съ осени еще заказаны три павозка, (большія палубныя лодки) по образцу всегда прежде строившихся для плаванія по Ленѣ болѣе или менѣе высокопоставленныхъ лицъ. Это были какіе-то неуклюжіе, неповоротливые уроды, вовсе не соотвѣтствовавшіе живости характера Муравьева, положительно требовавшаго, чтобы онъ могъ владѣть по своему усмотрѣнію предметомъ, предназначеннымъ для его употребленія. Тутъ вышло совершенно на оборотъ: никакія усилія веслами, никакое увеличеніе искусно поставленной парусности не могли помочь горю, когда теченіе или направленіе вѣтра прижимало насъ къ тому или другому берегу или загоняло въ вовсе нежеланный рукавъ огромной рѣки или малѣйшее противное дуновеніе уравновѣшивало силу теченія. Надводная часть была слишкомъ высока въ сравненіи съ подводною, длина ихъ не соотвѣтствовала ширинѣ. Словомъ эти павозки явились первымъ препятствіемъ, грозившимъ разстроить всѣ разсчеты Муравьева, еслибы онъ не шелъ, какъ говорится, съ запасомъ. Составивъ маршрутъ и снабдивъ меня, какъ начальника экспедиціи, точнѣйшею во всѣхъ отношеніяхъ инструкціею, Муравьевъ приказалъ мнѣ принять суммы, назначенныя на расходы по этой экспедиціи, а затѣмъ безусловно воспретилъ мнѣ обращаться къ нему за какими бы то ни было вопросами собственно по ходу экспедиціи, требуя только одного, чтобы маршрутъ и инструкція были неуклонно выполнены, если какія-либо сверхъестественныя обстоятельства, зависящія отъ воли Божьей, тому не помѣшаютъ. Вслѣдствіе этого всѣ члены экспедиціи, не исключая самого генералъ-губернатора и его супруги, должны были безпрекословно подчиниться моимъ распоряженіямъ, основаннымъ на инструкціи. Е. Н. Муравьева — родомъ француженка, урожденная Ришмонъ, присоединилась къ православію при выходѣ въ замужество за Муравьева. Не трудно ей было убѣдить своего мужа взять ее съ собою въ Камчатку, потому что онъ былъ въ нее влюбленъ безумно. Она поклялась безропотно переносить всѣ трудности предстоявшаго путешествія, которыя ей рисовались не въ розовомъ цвѣтѣ. Не задолго до нашего отъѣзда изъ Иркутска пріѣхала туда знаменитая въ то время віолончелистка, француженка M-lle Элиза Христіани, молодая, недурная собою, съ чрезвычайно интеллигентнымъ выраженіемъ глазъ, бойкая и подвижная. Она пристала къ своей землячкѣ, чтобы ей было дозволено участвовать въ походѣ въ качествѣ ея компаніонки. Было рѣшено женской прислуги не брать съ собою, а такъ какъ, тѣмъ не менѣе, иногда могла представиться необходимость въ женской помощи, то Муравьевъ и согласился взять съ собою М-lle Христіани. М-lle Христіани взяла съ собою очень мало поклажи, и, приноровляясь ко всѣмъ требованіямъ нелегкаго похода, просила только объ одномъ, чтобы ее не разлучали съ ея stradivarius’омъ, рѣдкою віолончелью, составлявшею все ея состояніе.

15-го мая было назначено выѣхать изъ Иркутска.

Какъ былъ назначенъ выѣздъ изъ Иркутска, такъ онъ и состоялся день въ день, часъ въ часъ: 15-го мая послѣ обѣда, чтобы вечеромъ еще засвѣтло переправиться, около Кудинской степной Думы, черезъ р. Куду, весеннія воды которой очень широко разливались. Провожалъ генералъ-губернатора исправникъ С. О. Чайковскій, дочь котораго впослѣдствіи была принята Муравьевыми въ свой домъ и ими воспитывалась. Переѣздъ до Качугской пристани на Ленѣ совершился съ необыкновенною быстротою въ сопровожденіи массы бурятъ верхами, съ ихъ тайшами во главѣ. На Качугѣ, послѣ молебствія и окропленія Св. водою павозковъ, всѣ вещи были вскорѣ погружены, и мы отвалили, какъ говорится, вслѣдъ за льдами, при громкихъ крикахъ „ура!“ собравшихся на пристани купцовъ, мѣщанъ, крестьянъ и рабочихъ, привѣтствовавшихъ новаго генералъ-губернатора съ невидѣннымъ мною раньше радушіемъ. Для усиленія рабочей силы на павозкахъ, кромѣ гребцовъ изъ обывателей, перемѣнявшихся на каждой станціи — (лѣтомъ съ Якутскомъ въ то время не существовало никакого сообщенія кромѣ какъ на почтовыхъ лодкахъ, отъ станціи до станціи, оплачиваемыхъ установленными прогонными деньгами по числу забираемыхъ гребцовъ), — по павозкамъ были распредѣлены 30 человѣкъ нижнихъ чиновъ, отправлявшихся изъ Иркутска въ Охотскъ для укомплектованія тамошней морской команды. Въ строевомъ отношеніи эта небольшая команда состояла въ вѣдѣніи поручика Ваганова, а въ хозяйственномъ подчинялась моимъ распоряженіямъ. Павозокъ № 1 занялъ генералъ-губернаторъ съ супругою и m-lle Христіани. На этомъ павозкѣ была устроена сравнительно большая столовая, гдѣ вся свита собиралась ежедневно два раза, къ завтраку и обѣду, и гдѣ Муравьевъ, за особымъ столомъ, занимался дѣлами и выслушивалъ доклады каждаго изъ насъ по своей части. Послѣ завтрака и обѣда все общество обыкновенно выходило на палубу и тамъ велись оживленныя бесѣды. Муравьевъ ужасно любилъ дразнить m-lle Христіани, за что въ отвѣть она его прозвала: le petit general rouge. На 2-мъ павозкѣ помѣстились чиновники, лаборантъ и топографъ, а на третьемъ кухня съ прислугою. Самое удобное бывало, когда ширина плёса, теченіе рѣки и вѣтеръ позволяли связывать всѣ три павозка въ рядъ, тогда дѣйствительно жилось уютно. Къ сожалѣнію, это случалось очень рѣдко, потому что павозки, какъ я уже говорилъ, были до невозможности неуклюжи, и для ускоренія хода, по разсчету маршрута, приходилось большею частью идти на веслахъ по-одиночкѣ. Вездѣ головы прибрежныхъ волостей встрѣчали генералъ-губернатора съ хлѣбомъ солью — просто, безъ затѣй, большая коврига ржанаго или ячменнаго хлѣба съ кучкою соли. Обыватели съ удовольствіемъ привозили къ намъ на павозки много провизіи, за которую приказано мнѣ было щедро разсчитываться непремѣнно звонкою монетою. Особенно много привозили живой рыбы, стерлядей огромныхъ размѣровъ; одновременно у меня бывало на привязи за кухоннымъ павозкомъ до 24 стерлядей не менѣе аршина длины, изъ которыхъ варилась уха для команды. Подобной роскоши наши солдатики никогда и во снѣ не видали. Вообще въ продовольствіи былъ полный избытокъ. По порученію генералъ-губернатора я ревизовалъ всѣ попутныя волостныя правленія, выѣзжая впередъ на маленькой лодкѣ и потомъ догоняя павозки тѣмъ же порядкомъ. Подробная ревизія уѣздныхъ городовъ Киренска в Олекминска а равно и областнаго города Якутска была отложена до обратнаго пути; я провѣрялъ только приходо-расходныя книги и суммы мѣстныхъ казначействъ и присутственныхъ мѣстъ. Еще до отъѣзда изъ Якутска догналъ насъ тамъ курьеръ изъ Иркутска отъ предсѣдательствовавшаго въ Совѣтѣ Главнаго Правленія Восточной Сибири Зарина съ извѣстіемъ, что по Высочайшему повелѣнію военнымъ министерствомъ снаряжена экспедиція подъ начальствомъ подполковника Ахте, для изслѣдованія, на основаніи сообщеній академика Миддендорфа, Становаго хребта къ востоку отъ Горбицы до Тугурской губы близъ Охотскаго моря, т. е. именно того, чего Муравьевъ опасался и не хотѣлъ. Муравьевъ рѣшился остановить до своего возвращенія изъ Камчатки исполненіе Высочайшей воли своею властью и донесъ объ этомъ Государю Императору въ собственныя руки, а предсѣдательствовавшему въ Совѣтѣ Главнаго Управленія послалъ съ обратнымъ курьеромъ соотвѣтственное сему предложеніе. Въ Якутскѣ мы прожили по необходимости трое сутокъ, для укладки разныхъ вещей и провизіи по вьючнымъ ящикамъ и приспособленія остальнаго багажа для вьючной перевозки. Много хлопотъ надѣлала мнѣ віолончель m-lle Христіаніи. Сверхъ обыкновеннаго ея деревяннаго ящика пришлось устроить желѣзный изъ кровельнаго желѣза, запаять его и обвязать войлоками для предохраненія отъ сырости. Віолончель занимала особую лошадь по громоздкости своей, чѣмъ Муравьевъ былъ очень недоволенъ; но дѣлать нечего, поворчалъ и — подчинился необходимости, имъ самымъ добровольно созданной. Собственно путь лежалъ прямо на Меинскую станцію Охотскаго тракта, но Муравьевъ хотѣлъ непремѣнно видѣть самое большое русское село Якутской области, Амгинскую слободу и для этого рѣшился сдѣлать порядочный кругъ, т. е. ѣхать на Амгинскую слободу и оттуда плыть по р. Амгѣ къ Меинской станціи. Долина р. Амги считается Якутскою Италіею. Каково же было наше удивленіе, когда мы убѣдились, что рѣдкій изъ русскихъ крестьянъ этой слободы умѣетъ говорить по-русски: здѣсь разительнѣе всего подтверждается наблюденіе, что якутское племя поглощаетъ всѣ посторонніе элементы, въ нее вторгающіеся, и даже изъ самыхъ жителей г. Якутска, — какъ писалъ преосвященный Иннокентій, впослѣдствіи митрополитъ Московскій, въ своей превосходной запискѣ о Якутской области, — очень многіе гораздо свободнѣе и охотнѣе говорятъ по-якутски, чѣмъ, по-русски. У Меинской станціи сѣли мы на лошадей, даже дамы въ мужскихъ костюмахъ, въ высокихъ болотныхъ сапогахъ, и вступили въ непроходимыя тундры и дѣвственные лѣса, по которымъ пролегаетъ путь отъ Якутска до Охотска: 1.000 верстъ, и верстъ старинныхъ Екатерининскихъ, семисотенныхъ. Сколько неимовѣрныхъ трудностей перенесли мы, сколько казавшихся намъ непреодолимыми препятствій побороли мы только благодаря настойчивости, твердости и опытности Муравьева, показывавшаго во всемъ примѣръ. Послѣ перваго 25-ти верстнаго верховаго перехода, Екатерина Николаевна, будучи разбита до изнеможенія, не могла въ назначенный часъ сѣсть опять на лошадь. Это обстоятельство не было предусмотрѣно инструкціею, и я ждалъ приказаній какъ быть. Въ станціонномъ домикѣ, гдѣ легла было отдохнуть генеральша, произошелъ наконецъ крупный разговоръ по-французки, какъ мы слышали, стоя тутъ у входа съ осѣдланными лошадьми. Выходя изъ избы, Муравьевъ приказалъ мнѣ отправить его супругу одну съ камердинеромъ Флегонтомъ, обратно въ Якутскъ, гдѣ ей предоставлялось остаться до возвращенія генерала изъ Камчатки или вернуться въ Иркутскъ. Муравьевъ сѣлъ на свою лошадь въ назначенный по маршруту часъ, и отправился дальше, а Екатерина Николаевна вернулась бы въ Якутскъ, еслибы она, убѣдившись въ неуступчивости своего супруга, не сдѣлала сверхестественное усилье: при помощи моей и Флегонта она поднялась, заливаясь слезами, на свою лошадь и поѣхала за своимъ жестокимъ, мужемъ. Какъ объяснить эту жесткость? Опытностью: онъ зналъ, что если въ томъ разбитомъ состояніи, въ которомъ находилась его жена, залежаться, то это не пройдетъ въ теченіе нѣсколькихъ дней, а если немедленно опять сѣсть на лошадь и продолжать путь, то эта разбитость пройдетъ сама собою, незамѣтно, безъ потери времени для дѣла, въ которомъ каждый день разсчитанъ. Много такихъ сценъ, очень тяжелыхъ и удручающихъ, а въ воспоминаніи пріятныхъ, пережили мы въ этомъ походѣ. Жаль, что тогда еще не были въ употребленіи походные фотографическіе аппараты; сколько дѣйствительно въ высшей степени интересныхъ сценъ и группъ могло бы быть снято, которыхъ описать нѣтъ никакой возможности. Подчасъ наше шествіе имѣло видъ восточнаго мусульманскаго каравана, только не по сухой голой степи, а по вѣчно мокрымъ тундрамъ, покрытымъ первобытнымъ лѣсомъ. Цѣлыя тучи комаровъ и мошкары иногда, подъ утро, какъ будто хотѣли намъ преградить путь, съ такою яростью они на насъ нападали; никакое куреніе не отгоняло ихъ. Для этихъ случаевъ мы всѣ были вооружены башлыками изъ бѣлаго коленкору со вставленными съ лицевой стороны черными волосяными сѣтками. Съ этимъ головнымъ уборомъ мы имѣли видъ мусульманъ съ бѣлыми чалмами на темно-смуглыхъ головахъ. Наши привалы на кормовищахъ (луговыхъ мѣстахъ), на которыхъ пасутся лошади, не получая другаго корма, были въ высшей степени живописны и характерны въ особенности послѣ перенесенной какой-либо, изъ ряда выходящей, трудности — отъ радости, что опасность миновала, что препятствіе побѣждено, утомленіе забывалось. Костры разводились, ковры разстилались, болотные сапоги долой и всѣмъ дышалось легко, было весело на душѣ. М-lle Христіани непремѣнно затягивала какую-нибудь французскую пѣсенку, и мы ей подпѣвали, за неимѣніемъ русскихъ запѣвалъ и русскихъ пѣсенниковъ, а генералъ нашъ, въ отличномъ расположеніи духа, пошучивая и посмѣиваясь, стоя около костра, подбодрялъ наше веселое настроеніе духа острыми словцами. Въ особенности мнѣ памятенъ ночлегъ послѣ переправы черезъ р. Бѣлую, между станціями Аллахъ-Юномъ и Юдомскимъ Крестомъ, послѣ четырехъ сутокъ проливныхъ дождей. Когда мы подходили подъ вечеръ къ рѣчкѣ Бѣлой, за которою въ 4-хъ верстахъ былъ назначенъ ночлегъ на просторномъ кормовищѣ, послышались вдругъ какіе-то неопредѣленные крики. Чуткое ухо стараго кавказскаго воина, Муравьева, привыкшаго прислушиваться къ малѣйшему шороху, тотчасъ обратило на это вниманіе. „Что это значитъ, неужели мы догоняемъ вьюки?“ были его слова, обращенныя ко мнѣ, ѣхавшему позади его.

— „Не знаю, ваше превосходительство“, былъ мой отвѣтъ.

— „Узнайте“!

Насколько дозволила тундристая почва, поросшая густымъ кустарникомъ, я ускорилъ ходъ моей лошади. Вскорѣ я, дѣйствительно, встрѣтилъ передовые вьюки нашего транспорта, который съ утра былъ отправленъ впередъ; съ урядникомъ Хандаковымъ во главѣ они возвращались. На вопросъ мой: „что это значитъ?“ Хандаковъ отвѣтилъ мнѣ: „Бѣлая отъ дождей разыгралась, нельзя переправиться, нужно вернуться къ кормовищу, которое мы уже прошли въ 7 верстахъ отсюда“. Съ этимъ отвѣтомъ я вернулся къ генералъ-губернатору.

— Вздоръ! Какъ смѣлъ Хандаковъ вернуться, галуны спорю! Коли не рѣшился переправиться, то онъ долженъ былъ дождаться нашего прибытія у самой рѣки. Велите ему немедленно вернуться къ рѣкѣ.

Сказано — сдѣлано. Дойдя до самой рѣки, мы увидѣли мутныя волны ея, которыя, стремясь со страшною быстротою, струятся, пѣнятся и камни несутъ.

— Гдѣ переправа, гдѣ бродъ? — спросилъ Муравьевъ.

— Здѣсь! — указываютъ якуты.

— Покроетъ вода спину лошади?

— Нѣтъ, а повыше полубрюха будетъ.

— Сперва переправимся вдвоемъ, Струве! — были слова Муравьева, обращенныя опять ко мнѣ. Якуты стали увѣрять, что это невозможно: „Не можно, пропадешь!“

Признаюсь, у меня душа въ пятки ушла, но ослушаться не посмѣлъ и не хотѣлъ. Муравьевъ крѣпко пожалъ руку своей женѣ, которая не могла удержать своего отчаянія и, съ любовью взглянувъ на него, въ надеждѣ его еще остановить, сказала ему: „Nicolas, tu es fou!“ — но напрасно!

Мы были въ мѣховыхъ сюртукахъ и высокихъ болотныхъ сапогахъ. Перекрестившись, мы вступили въ рѣку. Якуты смотрѣли на насъ молча, со страхомъ, блѣднѣли и машинально крестились. Переправа была саженъ въ 30—40 шириною. Шли мы по грядѣ камней; оступись лошадь на шагъ — и она погибла бы вмѣстѣ со своимъ всадникомъ. Я ѣхалъ за Муравьевымъ совершенно безотчетно. У самаго противоположнаго берега лошадь его было пошатнулась и, казалось, что ее мгновенно снесетъ, но ударомъ нагайки и натянувъ быстро лѣвый поводъ Муравьевъ съумѣлъ ее поставить на моментъ противъ теченія; въ слѣдующій моментъ она выскочила на берегъ, а вслѣдъ за нею и моя лошадь. Клики удовольствія и радости якутовъ слышались съ другой стороны.

— Ну, теперь назадъ, но только не одинъ за другимъ, а рядомъ, для того, чтобы испытать, могутъ ли пройти двое рядомъ. Вы увидите, что возможно, пойдемте за дамами.

— Слушаюсь! — былъ короткій мой отвѣть.

Мы вернулись также благополучно. Муравьевъ велѣлъ немедленно развязать вьючныхъ лошадей и перегнать ихъ черезъ рѣку поодиночкѣ *). Одну лошадь со всѣмъ ея вьюкомъ, запасомъ сахара, снесло въ пучину и мы ее больше не видали, она видимо была слабѣе другихъ. Переправивъ вьючный транспортъ и обезпечивъ такимъ образомъ дальнѣйшее продовольствіе экспедиціи, Муравьевъ взялъ къ себѣ подъ лѣвую руку лошадь своей жены, Штубендорфу велѣлъ тоже сдѣлать съ лошадью m-lle Христіани, а мнѣ приказалъ ѣхать во главѣ, чтобы указать путь. Такъ мы переправились и черезъ часъ дошли, къ удивленію всѣхъ якутовъ, до ночлега, назначеннаго по маршруту за р. Бѣлою. Эта небывалая, по словамъ якутовъ, переправа произвела на нихъ такое впечатлѣніе, что они ничего не считали невозможнымъ для Муравьева.

*) При передвиженіи вьючныхъ транспортовъ по Охотскому тракту всегда связывается десять лошадей одна за хвостъ другой и при нихъ полагается одинъ погонщикъ. Такимъ порядкомъ эти караваны извиваются между деревьями необозримыхъ лѣсовъ, по кочкамъ тундръ, по скаламъ и камнямъ и въ бродъ черезъ рѣки. Здѣсь же Муравьевъ приказалъ ихъ развязать на тотъ случай, если ту или другую лошадь снесетъ теченіемъ, то она по крайней мѣрѣ не увлечетъ за собою остальныхъ, съ которыми она была связана.

Для чего же Муравьевъ, повидимому, такъ безразсудно рисковалъ своею жизнью и жизнью всѣхъ своихъ спутниковъ,? Не значило ли это искушать Бога? Нѣтъ! онъ бывалъ въ подобныхъ передѣлкахъ; онъ зналъ, что съ Божіею помощью онъ ничѣмъ не рискуетъ; его смѣлость, его настойчивость были основаны на опытности, которою весьма немногіе обладаютъ. Его поступокъ, вполнѣ оправдался результатомъ: еслибы мы переночевали на кормовищѣ по ту сторону р. Бѣлой, то она за ночь такъ разыгралась бы, что на другой день, дѣйствительно, переправа была бы уже невозможна и пришлось бы, еслибы дожди даже тотчасъ перестали лить, переждать дня три-четыре, пока рѣка вошла бы опять въ положеніе, возможное для переправы, и это время было бы потеряно для экспедиціи, маршрутъ не былъ бы выполненъ, а кто не знаетъ, съ какими послѣдствіями сопряженъ однажды нарушенный безъ основательныхъ причинъ порядокъ. Пришли мы къ ночлегу поздно въ 10-мъ часу, а подняться назначено было къ 4-мъ часамъ утра, какъ обыкновенно, когда мы приходили къ ночлегу въ 7-мъ часу, поэтому я не могъ рѣшиться на постановку палатокъ, опасаясь, что не успѣю утромъ убрать ихъ во время. Какъ Екатерина Николаевна ни просила своего мужа приказать поставить палатку и дать ей желѣзную кровать, но на это какъ всегда, послѣдовалъ стереотипный короткій отвѣтъ: „это меня не касается, это дѣло Струве, его и отвѣтственность“. Разумѣется, что я, при этомъ условіи, не могъ рѣшиться ни на какую уступку, потому что въ случаѣ малѣйшаго замедленія, вся гроза обрушилась бы на мою голову. Тѣмъ не менѣе какъ всѣ ни были утомлены и не смотря на то, что предвидѣлся только короткій и неудобный отдыхъ, мы превесело и преисправно поужинали и послѣ того расположились пить чай. Подъ впечатлѣніемъ рѣдкаго, по моимъ понятіямъ, подвига рѣшительности и настойчивости Муравьева при переправѣ черезъ р. Бѣлую, я тутъ же, сидя на коврѣ недалеко отъ Екатерины Николаевны, какъ бы предчувствуя, какія услуги мужъ ея еще окажетъ нашему отечеству, сказалъ ей: Savez vous, madame, que je n’ambitionne qu’une chose, c’est d’écrire un jour la biographie du général“. Поѣздка Mypaвьева въ Камчатку была причиною тревогъ, волненій и толковъ, какъ въ столицѣ, такъ и въ отдаленныхъ провинціяхъ и уголкахъ Россіи, какъ въ высшей сферѣ, такъ и въ среднихъ и низшихъ слояхъ общества и населенія. На станціи „Юдомскій Крестъ“ Охотскаго тракта, жена смотрителя, въ моментъ прибытія нашего туда, разрѣшилась отъ бремени тройнею. „Думали преждевременно, — какъ мужъ ея пренаивно объяснилъ генералъ-губернатору, рапортуя о благополучномъ состояніи ввѣренной ему станціи, — отъ тревоги, ваше высокопревосходительство, шибко безпокоилась, больно испугалась, узнавъ, что изволите подходить къ станціи“. Муравьевъ засмѣялся, приказалъ мнѣ выдать роженицѣ сто рублей монетою на зыбки новорожденнымъ и самъ вызвался быть воспріемникомъ ихъ отъ купели. Съ Метинской станціи мы спустились въ лодкахъ по р. Охотѣ до Охотскаго порта, куда прибыли 25 іюня въ день рожденія Императора Николая І-го, какъ было назначено по маршруту, но не могли войти по случаю мелководья. На устье рѣки имѣли большое вліяніе морской приливъ и отливъ. Мы должны были дождаться прилива. Названіе „Охотскій порть“ — чистая насмѣшка. Городъ по географическимъ учебникамъ и по нахожденію тамъ уѣздныхъ полицейскихъ и судебныхъ учрежденій — это селеніе представляло нѣсколько рядовъ полуразрушившихся казенныхъ зданій и частныхъ домовъ-избъ, въ которыхъ едва укрывались отъ холода и непогоды офицеры и чиновники, отправившіеся туда на службу, увлеченные преимуществами, предоставляемыми закономъ служащимъ въ этомъ непривѣтливомъ краѣ. „Всѣ наши занятія здѣсь, — писалъ Муравьевъ гр. Л. А. Перовскому изъ Охотска, — будутъ только служить для убѣжденія отдаленныхъ невѣрующихъ, что Охотску сто лѣтъ тому назадъ не должно было бы уже существовать“. Безконечныя разсужденія и переписки о перенесеніи Охотскаго порта продолжались съ 1736 года, и только личный осмотръ Муравьевымъ Охотска, Петропавловскаго порта и Аяна привели, наконецъ, послѣ 112 лѣтъ, этотъ вѣковой вопросъ къ желанной развязкѣ.

Прибывшій за два дня до насъ изъ Петропавловскаго порта трехмачтовый транспортъ „Иртышъ“, подъ командою капитана 2-го ранга B. К. Поплонскаго, усиленно выгружался и готовился къ новому плаванію подъ генералъ-губернаторскимъ флагомъ по Охотскому морю и Тихому океану въ Камчатку. Начальникъ Охотскаго порта капитанъ 1-го ранга И. В. Вонлярлярскій, старикъ дѣльный, умный, чрезвычайно дѣятельный, но, къ сожалѣнію, нужно сознаться, преисполненный личностей, въ пику начальнику прежней Охотской, а потомъ уже Аянской, факторіи Сѣверо-Американской компаніи, B. С. Завойко, представилъ было въ началѣ 1847 г. кн. А. С. Меншикову проектъ перенесенія Охотскаго порта въ бухту „Великій князь Константинъ“ въ южно-западномъ углу Охотскаго моря на полуостровѣ Сегнека между заливами Тугурскимъ и Ульбанскимъ. На перенесеніе это требовалось 250 тыс. руб.; ожидалось только окончательное заключеніе вновь назначеннаго генералъ-губернатора. 1-ое іюля, день рожденія покойной Императрицы, было назначено для выхода изъ Охотскаго порта. Послѣ торжественнаго молебствія въ мѣстномъ соборѣ переселились мы на транспортъ „Иртышъ“, но, не смотря на всѣ усилія, не могли, вытянуться за Охотскій баръ и чуть-чуть было не лишились совсѣмъ возможности выйти изъ Охотска. Перетягиваясь черезъ баръ мы, за убылью воды на немъ, сѣли на мель. Пришлось дождаться прибыли, чтобы опять на завозныхъ верпахъ и на буксирѣ всѣхъ гребныхъ лодокъ, имѣвшихся въ порту, двинуться впередъ. Какъ-то не доглядѣли, и прибылью воды транспортъ „Иртышъ“ былъ переброшенъ съ бара на такъ называемую, „старопортскую кошку“, гдѣ онъ ударился о что-то — оказалось о штокъ своего якоря — съ такою силою, что думали, что прошибло его насквозь, и тогда мы были бы задержаны въ Охотскѣ на продолжительное время, до починки подводной части. Но къ счастью „Иртышъ“ былъ несокрушимой конструкціи; мѣдная его обшивка оказалась слегка только оцарапанною и 4 іюля мы вышли благополучно въ море. „Иртышъ“ былъ очень плохой ходокъ, при лучшемъ попутномъ вѣтрѣ 7 узловъ въ часъ, а въ бейдевиндъ 1¾ до 2½ узловъ. Подходя къ 4-му проливу Курильской гряды между Парашумиромъ и Онекотаномъ, мы за туманами не успѣли опредѣлиться, а пуститься на удачу въ проливъ капитанъ не рѣшался и предпочелъ лавировать передъ проливомъ, пока берегъ не откроется. Такъ мы ложились съ галса на галсъ въ теченіе 2-хъ сутокъ. Вдругъ сильнѣйшій шквалъ, показался берегъ и что же? Насъ теченіемъ перенесло черезъ проливъ, мы очутились уже въ Тихомъ океанѣ, грозный мысъ графа Васильева передъ нами. Мы едва успѣли убрать брамселя и лечь на другой галсъ, чтобы отойти отъ угрожавшей опасности, какъ показавшійся отъ насъ невдалекѣ китобой, не успѣвшій убрать парусовъ, выскочилъ на утесъ девять футъ изъ воды. Та же волна, которая его туда вынесла, сняла его обратно. Онъ сдѣлалъ сигналъ, что погибаетъ, просилъ помощи. Муравьевъ приказалъ немедленно спустить два вельбота и отправить къ нему на помощь подвахтенную команду. Китобой былъ французскій „Elise“, капитанъ Дармандарнсъ — у него оказалась пробоина въ носовой подводной части и только смѣтливость нашего боцмана, изъ кругосвѣтныхъ, посланнаго туда съ командою съ „Иртыша“, спасла бѣднаго француза. Когда наша команда пришла къ китобойному судну, вся его (численностью очень ничтожная) команда стояла у помпъ. Нашъ боцманъ съ мѣшкомъ муки бросился въ трюмъ и, усмотрѣвъ, по движенію воды, приблизительно гдѣ должна быть пробоина, бросилъ туда первый мѣшокъ муки, немедленно потребовалъ еще нѣсколько мѣшковъ и такимъ образомъ успѣлъ ограничить напоръ воды, такъ, что помпы успѣвали откачиваться на столько, что уровень воды въ трюмѣ остановился на одной нормѣ. Этою находчивостью судно съ командою и грузомъ было спасено отъ мгновенной гибели и дошло вмѣстѣ съ Иртышемъ до Петропавловскаго порта. Здѣсь оно подтянулось въ малой бухтѣ, къ входной песчаной кошкѣ (отмели), выгрузилось и оттяжками отъ мачтъ накренилось, что дало возможность осмотрѣть и починить всю носовую часть, потерпѣвшую отъ удара.

„Я много видѣлъ портовъ въ Россіи и въ Европѣ, — пишетъ Муравьевъ въ своемъ письмѣ къ гр. Л. А. Перовскому отъ 7 августа, — но ничего подобнаго Авачинской губѣ не встрѣчалъ; Англіи стоить сдѣлать умышленно двух-недѣльный разрывъ съ Россіею, чтобы завладѣть ею и потомъ заключить миръ, но ужь Авачинской губы она намъ не отдастъ и еслибъ даже заплатила намъ милліонъ фунтовъ за нее, при заключеніи мира, то выручить его въ самое короткое время отъ китобойства въ Охотскомъ и Беринговомъ моряхъ; Англія, разумѣется, никого не пуститъ въ эти моря безпошлинно!“

Эти слова Муравьева достаточно свидѣтельствуютъ, какой портъ былъ Петропавловскій, и какую цѣну нужно было ему придавать. Къ сожалѣнію, всѣ сужденія о Камчаткѣ и Авачинской губѣ въ Петербургѣ относились ко временамъ давно прошедшимъ, только Императоръ Николай смотрѣлъ на Камчатку не Петербургскимъ глазомъ. Англичане уже слишкомъ много вниманія обратили тогда на превосходную Авачинскую губу. Муравьевъ приказалъ немедленно устроить нѣсколько батарей на избранныхъ имъ мѣстахъ. Одна изъ этихъ батарей, съ усиленнымъ, можетъ быть, вооруженіемъ, была именно та (№ 6 Озерная), которая навела паническій страхъ на англо-французскій дессантъ въ 1864 году и спасла для Россіи Петропавловскій портъ. Я какъ сегодня помню слова Муравьева: „Въ случаѣ дессанта непріятеля, въ обходъ Никольской горы, вы его встрѣтите картечью отсюда“, при этомъ Муравьевъ, съ обычною своею живостью, показывалъ начальнику Камчатки капитану Р. Г. Машину, гдѣ и какъ онъ долженъ поставить батарею.

Въ Петропавловскомъ портѣ съѣхался съ генералъ-губернаторомъ преосвященный Иннокентій, епископъ Алеутскій и Камчатскій, впослѣдствіи митрополитъ Московскій. Не мнѣ описывать высокій умъ и христіанскія добродѣтели этого апостола сѣвера, какъ его тогда уже называли въ иностранной печати, необыкновенные его труды и подвиги всемірно извѣстны. Имѣлъ онъ во время нашего пребыванія въ Петропавловскомъ портѣ ежедневно по вечерамъ продолжительныя бесѣды и совѣщанія съ генералъ-губернаторомъ, однимъ изъ ближайшихъ послѣдствій коихъ было присоединеніе Якутской области къ Алеутской епископской каѳедрѣ, которую предполагалось возвести во 2-й классъ и перенести въ Петропавловскій портъ, и назначеніе B. С. Завойко военнымъ губернаторомъ Камчатки. На эту должность непремѣнно нужно было выбрать лицо, знакомое съ мѣстными условіями, не говоря о другихъ качествахъ, обусловливавшихъ выборъ. Муравьевъ колебался между И. В. Вонлярлярскимъ и B. С. Завойко. Обоихъ преосвященный Иннокентій хорошо зналъ.

Высказывать свое мнѣніе о лицахъ этотъ архипастырь не любилъ, скажу больше, съ осторожностью уклонялся онъ отъ этого не по скрытности характера и не изъ опасенія какихъ-либо непріятныхъ послѣдствій, а по присущей ему скромности: онъ не довѣрялъ своему сужденію, боялся ошибиться. Долго пыталъ его Муравьевъ, чтобы узнать его мнѣніе о двухъ имѣвшихся у него въ виду кандидатахъ на должность Камчатскаго военнаго губернатора. Случайно, входя въ кабинетъ генералъ-губернатора съ докладомъ по какому-то вопросу, нетерпѣвшему отлагательства, я сдѣлался свидѣтелемъ, какъ преосвященный Иннокентій, вскакивая со своего кресла, выпрямился во весь ростъ, и, съ казавшимся мнѣ въ его голосѣ нетерпѣніемъ, сказалъ: „почто вызываете: за „Лярскаго я руки не подставлю, а за Завойко я постою „обѣими руками, всѣмъ тѣломъ и всею душою“. Этотъ рѣшительный отзывъ со стороны лица, вообще уклончиваго, но несомнѣнно въ высшей степени опытнаго, тутъ же указалъ Муравьеву, на кого долженъ пасть его выборъ. Дальнѣйшее наше пребываніе въ Петропавловскомъ портѣ ничѣмъ особеннымъ не ознаменовалось, развѣ только упомянуть объ оригинальномъ концертѣ, данномъ тамъ въ залѣ начальника Камчатки m-lle Христіани, съ участіемъ французскихъ пѣвцовъ съ китобойнаго судна, которое было спасено, благодаря усиліямъ команды съ „Иртыша“. Дѣйствительно, въ числѣ своихъ соотечественниковъ m-lle Христіани открыла нѣсколько замѣчательныхъ голосовъ, которые съ увлеченіемъ, свойственнымъ французамъ, пропѣли подъ ея руководствомъ, двѣ, три народныя пѣсни, къ общему удовольствію.

2-го августа вышли мы изъ Петропавловскаго порта и Авачинской губы. Но лишь только выбрались въ открытое море, какъ мы заштилѣли и качались при страшной мертвой зыби Тихаго океана 10 сутокъ на пространствѣ 200 миль до Курильской гряды. Ничто не можетъ произвести болѣе удручающаго впечатлѣнія, какъ то сознаніе безсилія человѣка на парусномъ суднѣ, которое вызывается подобнымъ качаніемъ въ открытомъ морѣ. Команда наша со скуки неоднократно разыгрывала „Нептуна“, чтобы этою игрою, по старинному повѣрію, умилостивить бога морей, но тщетно. Мы качались, да качались пока Богу неугодно было, наконецъ, послать намъ попутный вѣтеръ, который сравнительно быстро пронесъ насъ черезъ 4-й проливъ по Охотскому морю къ сѣверной оконечности острова Сахалина, гдѣ генералъ-губернаторъ надѣялся встрѣтиться съ транспортомъ „Байкалъ“, на которомъ капитанъ Невельской долженъ былъ произвести опись лимана и устьевъ р. Амура. 22-го августа около 1 часа дня транспортъ „Иртышъ“ легъ въ дрейфъ въ сѣверномъ заливѣ острова Сахалина, генералъ-губернаторъ приказалъ спустить вельботъ, чтобы доставить на островъ Штубендорфа, Ваганова и меня съ серебряною монетою и подарками для обитателей острова, если мы таковыхъ тамъ встрѣтимъ. Подходя къ берегу, мы сначала замѣтили только одну лодку странной конструкціи: вскорѣ ихъ собралось до десяти и человѣкъ 30 дикарей-гиляковъ. По всему было замѣтно, что для нихъ появленіе незнакомцевъ не было новостью: они видимо знали, что у вновь прибывшихъ можно пріобрѣсти мѣною различныя мелочи; къ этому, должно быть, ихъ пріучили китобои. Штубендорфъ, какъ натуралистъ, осматривалъ береговое обнаженіе, собиралъ камушки и растенія. Вагановъ наскоро набросалъ глазомѣрную съемку мѣстности, къ которой мы пристали, а я богато одарилъ инородцевъ серебряною монетою и украшеніями изъ разноцвѣтнаго стекла, взамѣнъ чего они навалили полную лодку свѣжей, только-что наловленной рыбы различныхъ родовъ, которую доставили къ намъ на транспортъ. Всѣхъ иностранцевъ, которые съ судовъ высаживаются на ихъ островъ гиляки называли „лоча“ или „олоча“, а того, кто дастъ имъ подарки, они называли „джангиномъ“, т. е. купцомъ или „пили-джангиномъ“, т. е. богатымъ купцомъ. У нихъ было такое же понятіе, какъ у самоѣдовъ полуострова Ямалъ на Ледовитомъ океанѣ, что высшее счастіе на землѣ — быть купцомъ; другаго понятія о правѣ или о старшинствѣ они не имѣли, при чемъ сила и возможность расправы ножемъ играли, разумѣется, важную роль. Ни у сѣверной оконечности Сахалина, ни у Шантарскихъ острововъ, къ которымъ мы подходили по пути въ Аянъ, мы транспорта „Байкалъ“ не встрѣтили. Генералъ-губернаторъ былъ этимъ очень недоволенъ, и мы вошли въ портъ Аянъ въ весьма невеселомъ настроеніи духа. Это тяжелое настроеніе еще усугубилось встрѣчею въ Аянѣ съ М. С. Карсаковымъ, который донесъ о безуспѣшности своего плаванія, и предположеніемъ, вслѣдствіе всего этого, что „Байкалъ“, вѣроятно, погибъ или на пути изъ Петропавловска, или въ Амурскомъ лиманѣ, окруженномъ, по свѣдѣніямъ В. С. Завойко, опасными банками.

Какое же произошло среди насъ волненіе, когда 2 сентября къ вечеру на горизонтѣ передъ Аяномъ показалось судно, видимо шедшее прямо въ Аянъ. Изъ устъ въ уста шло тревожное предположеніе, „можетъ быть это Байкалъ“. Какова радость, каково ликованіе, когда 3 сентября съ разсвѣтомъ съ точностью опредѣлилось, что идетъ „Байкалъ“, когда онъ послѣ обѣда, входя въ портъ, отсалютовалъ генералъ-губернаторскому флагу и всталъ на якорь рядомъ съ „Иртышемъ“.

Муравьевъ, со своею свитою, вышелъ на 12-ти весельномъ катерѣ навстрѣчу „Байкалу“, съ котораго капитанъ Невельской въ рупоръ встрѣтилъ насъ словами: „Сахалинъ островъ, входъ въ лиманъ и р. Амуръ возможенъ для мореходныхъ судовъ съ сѣвера и юга. Вѣковое заблужденіе положительно разсѣяно, истина обнаружилась!!“ Несомнѣнно радовался вмѣстѣ съ нами и B. С. Завойко, но нельзя было не замѣтить, что, въ то время какъ мы всѣ съ увлеченіемъ вслушивались въ интересные разсказы Невельскаго и его спутниковъ о сдѣланныхъ ими важныхъ открытіяхъ, онъ, съ своей стороны, съ осторожностью и необыкновенною сдержанностью къ нимъ относился. Знакомымъ съ ходомъ дѣла это было вполнѣ понятно: черезъ B. С. Завойко въ концѣ 1846 года были доставлены предсѣдателю Главнаго Правленія Россійско-Американской Компаніи Ф. П. Врангелю, ближайшему его родственнику, журналъ и карта описи Амурскаго Лимана, составленной поручикомъ Гавриловымъ съ Высочайшаго соизволенія по порученію Россійско-Американской Компаніи. О результатѣ этой описи Ф. П. Врангель сообщилъ министру иностранныхъ дѣлъ, въ томъ смыслѣ, что устье р. Амура оказалось доступнымъ только для мелкосидящихъ шлюпокъ и что рѣка эта за симъ, для Россіи не имѣетъ никакого значенія. На всеподданнѣйшемъ докладѣ, представленномъ графомъ Нессельроде 15 декабря 1846 г. объ описи Гаврилова, Императоръ Николай изволилъ начертать: „Весьма сожалѣю. Вопросъ объ Амурѣ, какъ о рѣкѣ безполезной, оставить“.

Муравьевъ и Невельской, со свитою и сотрудниками торжествовали; ликовали и пировали мы весь вечеръ 3 сентября до поздней ночи. 5-го мы выступили въ обратный походъ, верхами, черезъ, хребетъ Джугдиръ до урочища Нелькана на р. Маѣ, а оттуда въ лодкахъ внизъ по р.р. Маѣ и Алдану и вверхъ по Ленѣ до Якутска. Особенно тяжелъ былъ перевалъ черезъ каменистый, почти отвѣсный, хребетъ Джугдиръ. У подошвы этой горы валяется масса костей лошадей, павшихъ при подъемѣ, на эту гору или при спускѣ съ нея. Часто якутамъ приходилось даже складывать тамъ товаръ, который они не въ состояніи дальше везти по убыли лошадей. И при нашемъ шествіи былъ случай, котораго я забыть не могу — такой страхъ онъ на меня навелъ. Муравьевъ съ прочими спутниками своего похода ушелъ впередъ. Я оставался, но обязанности, при транспортѣ, чтобы блюсти за безостановочнымъ переходомъ его черезъ хребетъ. Поднялись мы благополучно до двухъ третей горы. Вдругъ, лошадь, вдоль спины которой была прикрѣплена віолончель m-lle Христіани, пошатнулась, упала и кубаремъ скатилась внизъ въ обрывъ со своею поклажею. Меня такъ и обдало холодомъ, сердце замерло при мысли, что будетъ съ бѣдною Христіани, когда она узнаетъ, что ея stradivarius лежитъ подъ горою разбитый въ дребезги; иначе и ожидать нельзя было. Вмѣстѣ съ урядникомъ Хандаковымъ, который велъ въ поводу запасную лошадь, я спустился опять внизъ, чтобы удостовѣриться въ случившемся. Лошадь нашли мы, разумѣется, мертвою, а ящикъ съ віолончелью, о чудо! цѣлехонекъ! Тутъ я свободнѣе вздохнулъ. Навьючить віолончель на свѣжую лошадь взяло немного времени. Подошелъ я къ ночному привалу вмѣстѣ съ остальнымъ транспортомъ, какъ будто ни въ чемъ не бывало. Тѣмъ не менѣе я не рѣшился объ этомъ происшествіи доложить генералъ-губернатору и Хандакову приказалъ не проболтаться. Только по прибытіи на Нельканъ я распаковалъ віолончель, и, удостовѣрившись, что все цѣло, разсказалъ о случившемся Муравьеву и m-lle Христіани, которая не повѣрила было мнѣ, пока я ей не показалъ ея неуклюжее дѣтище въ совершенной цѣлости. Опытный морякъ B. С. Завойко, въ тоже время близко знакомый съ условіями и способами передвиженія по тундрамъ и рѣкамъ Сибирскимъ, приготовилъ на пристани р. Маи, у урочища Нелькана, три превосходныя ходкія лодки, также крытыя, вполнѣ защищающія путешественника отъ осенней непогоды. Въ этихъ лодкахъ мы расположились въ томъ же порядкѣ, какъ весною на павозкахъ по Ленѣ. Быстро плыли мы по теченію рр. Маи и Алдана и безостановочно поднялись противъ теченія по Ленѣ отъ устья р. Алдана до Якутска, куда мы пришли 22-го сентября. Отсюда съ нарочно посланнымъ въ Петербургъ, штабсъ-капитаномъ М. С. Карсаковымъ, Муравьевъ донесъ Государю о своемъ возвращеніи изъ Камчатки и представилъ кн. А. С. Меншикову двѣ записки о предположеніяхъ своихъ по предмету перенесенія Охотскаго порта въ Петропавловскъ и о назначеніи капитана Завойко военнымъ губернаторомъ Камчатки. Открытія Невельскаго составляли предметъ особаго рапорта Муравьева къ начальнику главнаго морскаго штаба, въ которомъ онъ писалъ, что „множество предшествовавшихъ экспедицій (къ берегу Сахалинскому) достигали Европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы по тому истинно русскому смыслу, съ которымъ дѣйствовалъ Невельской“. Въ этомъ же рапортѣ Муравьевъ настаивалъ на необходимости учрежденія „русскаго“ китоловства въ Охотскомъ морѣ и Восточномъ океанѣ.

Въ ожиданіи зимняго пути, прожили мы въ Якутскѣ болѣе мѣсяца. Якутскія присутственныя мѣста были обревизованы въ подробности, а поручикъ Вагановъ составилъ, подъ руководствомъ самого Муравьева, описаніе Якутскаго казачьяго городоваго полка, на тѣхъ же основаніяхъ и въ тѣхъ же видахъ, какъ таковое было составлено въ 1848 г. по Высочайшему повелѣнію Енисейскому и Иркутскому полкамъ, полковникомъ А. И. Веригинымъ. Въ началѣ ноября Лена встала, и мы тотчасъ же пустились въ обратный путь въ Иркутскъ, куда прибыли 20 ноября.

 

По особому, для меня весьма лестному, порученію Муравьева пришлось мнѣ въ началѣ декабря 1851 г. ѣхать въ Якутскъ. Положеніе объ управленіи Якутскою областью, отдѣленной отъ Иркутской губерніи, и объ открытіи тамъ и въ Забайкальской области областныхъ учрежденій на правахъ губернскихъ хотя и было 11 іюля 1851 г. Высочайше утверждено, но назначеніе въ Якутскъ губернатора почему-то замедлилось. Между тѣмъ Муравьевъ, хотѣлъ, чтобы обѣ новыя области были непремѣнно открыты къ наступавшему 1852 году. Въ Забайкальскую область былъ назначенъ находившійся уже на мѣстахъ, въ качествѣ, наказнаго атамана Забайкальскаго казачьяго войска, генералъ-маіоръ Запольскій. Открытіе Якутской области и введеніе тамъ новыхъ областныхъ учрежденій Муравьевъ возложилъ на меня. Выборъ хорошихъ чиновниковъ въ Сибири крайне затруднителенъ. На мое счастье Муравьевымъ, въ бытность его въ Петербургѣ, было принято на службу въ Сибирь нѣсколько молодыхъ людей, которые согласились ѣхать со мною въ Якутскъ: А. А. Ганъ въ качествѣ областнаго прокурора, Н. Д. Свербеевъ и П. А. Налабардинъ чиновниками особыхъ порученій и И. Григ. Яковенко, возвращавшійся изъ Охотска на свою родину, въ Малороссію, послѣ пятилѣтней службы въ непривѣтливомъ приморскомъ краѣ, согласился еще разъ вернуться въ глушь сибирскую на должность совѣтника областнаго правленія. Съ этимъ небольшимъ числомъ честныхъ и преданныхъ дѣлу сотрудниковъ я выѣхалъ изъ Иркутска 11 декабря и, разумѣется, мы должны были ѣхать безостановочно и безъ отдыха, чтобы поспѣть въ Якутскъ за 2,400 верстъ, на столько благовременно, чтобы 1 января 1852 г., согласно распоряженію генералъ-губернатора, открыть тамъ новыя областныя учрежденія. Въ моемъ формулярномъ спискѣ значится, что я открылъ 1 января 1852 года Якутскую область, какъ будто эта область раньше не была извѣстна, а я, какъ Христофоръ Колумбъ, открылъ новую невѣдомую страну. Эта канцелярская недомолвка впослѣдствіи нерѣдко подавала поводъ и къ веселому смѣху при воспоминаніи въ дружескомъ кругу о хорошемъ быломъ, и къ ироническимъ, злостнымъ насмѣшкамъ со стороны лицъ нерасположенныхъ ко мнѣ, а измѣнить никакъ нельзя: „что написано перомъ, не вырубишь топоромъ“.

 

Отправляя меня, 24-хъ лѣтняго молодаго человѣка, съ такими же молодыми сотрудниками, въ Якутскъ для исполненія важнаго порученія, Муравьевъ надѣялся, что я открою тамъ новыя областныя учрежденія при благословеніи преосвященнаго Иннокентія, проживавшаго 1851-й годъ, съ 3-го апрѣля, въ Аянѣ, откуда онъ безпрерывно совершалъ путешествія, преслѣдуя цѣль распространенія свѣта евангельскаго между дикими инородцами, и имѣвшаго намѣреніе къ новому 1852 году прибыть въ Якутскъ. Но не такъ случилось. Великій апостолъ сѣвера прибылъ въ Якутскъ только въ началѣ марта, такъ что открытіе новыхъ областныхъ учрежденій совершилось 1 января 1852 года при молитвенномъ благословеніи настоятеля Якутскаго монастыря архимандрита Самуила въ сослуженіи съ миссіонеромъ, отцомъ Дмитріемъ Смирновымъ, нынѣшнимъ преосвященнымъ уфимскимъ и мензелинскимъ Діонисіемъ. Теплое, живое, истинно-христіанское слово, сказанное при этомъ случаѣ отцомъ Дмитріемъ, глубоко впечатлѣлось въ мою душу, и я до сихъ поръ не могу забыть его пастырскихъ пожеланій, съ которыми онъ обращался тогда къ юному поколѣнію, имѣвшему подвизаться на гражданскомъ поприщѣ въ Якутскѣ, въ духѣ и по указаніямъ H. Н. Муравьева. Не покажется ли это самохвальствомъ, если я скажу, что мы дѣйствительно внесли новый духъ въ управленіе Якутскою областью? Тамъ, нужно сознаться, царствовалъ не столько грѣхъ преступленія, сколько грѣхъ попущенія, тамъ все шло какимъ-то издавна заведеннымъ порядкомъ, туда, до Муравьева, никто порядкомъ не заглядывалъ, а мѣстные дѣятели не давали себѣ труда вдумываться въ истинное положеніе дѣлъ этого отдаленнаго края, а если и догадывались, что дѣла идутъ не какъ слѣдуетъ, то у нихъ не хватало энергіи, чтобы выбиться изъ колеи. „Здѣсь всѣ и вокругъ родня, а свой своему по неволѣ другъ“, говаривалъ преосвященный Иннокентій, указывая на необходимость бороться. Мы принялись съ усердіемъ за дѣло, тѣмъ болѣе, что вскорѣ послѣ открытія новыхъ учрежденій получено было извѣстіе о назначеніи въ Якутскъ губернаторомъ дѣйств. ст. совѣтн. K. Н. Григорьева, бывшаго Костромскаго губернатора, человѣка очень уже пожилаго и усталаго, навлекшаго на себя гнѣвъ Императора Николая за какое-то несообразное распоряженіе во время большаго пожара въ Костромѣ и за это уволеннаго отъ должности съ причисленіемъ къ министерству внутреннихъ дѣлъ. Григорьевъ былъ человѣкъ безусловно честный, но года его и въ особенности удручавшая его костромская катастрофа, сдѣлали его робкимъ, нерѣшительнымъ и положительно непригоднымъ для управленія Якутскою областью, гдѣ и молодымъ людямъ подчасъ не подъ силу бывало бороться съ трудностями мѣстныхъ условій. Григорьевъ прежде служилъ чиновникомъ особыхъ порученій при министерствѣ внутреннихъ дѣлъ и потомъ былъ назначенъ Костромскимъ губернаторомъ. Графъ Л. А. Перовскій его очень любилъ и, нечего грѣха таить, ему хотѣлось, во что бы то ни стало, возстановить репутацію Григорьева, пострадавшаго, по его убѣжденію, невинно отъ костромской катастрофы, ему хотѣлось, чтобы Григорьевъ былъ опять губернаторомъ. Въ бытность H. Н. Муравьева въ Петербургѣ состоялось между нимъ и Перовскимъ соглашеніе, вслѣдствіе чего Муравьевъ, послѣ утвержденія новаго положенія объ управленіи Якутскою и Забайкальскою областями, вошелъ съ представленіемъ о назначеніи К. Н. Григорьева Якутскимъ губернаторомъ. Государь уважилъ ходатайство генералъ-губернатора. Муравьевъ, угождая въ этомъ случаѣ Перовскому, разсчитывалъ, что онъ обставитъ старика, хотя не энергичнаго, но опытнаго, молодыми силами и что дѣло отъ этого не пострадаетъ. Такъ и было. Мнѣ съ помощью Н. Д. Свербеева, А. А. Гана, И. Г. Яковенко и др. пришлось открыть походъ противъ стараго порядка и дать новое направленіе движенію дѣлъ. K. Н. Григорьевъ пріѣхалъ въ Якутскъ на уготовленную почву 9-го апрѣля 1852 г. по послѣднему санному пути. Добродушный старикъ, до изнеможенія утомленный продолжительнымъ путешествіемъ, не обинуясь сознавался въ своемъ физическомъ безсиліи для управленія Якутскою областью, чистосердечно высказывалъ, что онъ тамъ останется только для того, чтобы не возвратить полученныхъ имъ въ Петербургѣ подъемныхъ и двойныхъ прогонныхъ денегъ, и просилъ не подвести его. Вскорѣ послѣ пріѣзда онъ серьезно захворалъ и сдалъ мнѣ опять управленіе областью, предваривъ меня, что онъ и не поѣдетъ для обозрѣнія области, а попроситъ меня это исполнить. Независимо отъ общаго мѣстнаго управленія, особенное наше вниманіе, по указанію Муравьева, было обращено на восточную окраину Якутской области, на портъ Аянъ, пути и способы сообщенія съ этимъ портомъ, на возможность наиболѣе быстраго и удобнаго доставленія туда продовольственныхъ и другихъ запасовъ, необходимыхъ для Петропавловскаго порта въ Камчаткѣ и Петровскаго зимовья на устьѣ Амура. Муравьевъ никакъ не надѣялся, а тѣмъ менѣе разсчитывалъ — новый фактъ его предусмотрительнаго, подготовительнаго образа дѣйствія, — чтобы разрѣшеніе сплава по Амуру, не смотря на настоятельную необходимость, изложенную имъ въ письмѣ къ князю Меньшикову отъ 28-го апрѣля, послѣдуетъ такъ скоро, что принимаемыя имъ мѣры для облегченія и ускоренія способовъ снабженія Камчатки и устьевъ Амура черезъ Якутскъ и Аянъ окажутся въ непродолжительномъ времени излишними. Послѣ упраздненія Охотскаго порта и перенесенія управленія морскими нашими силами, хотя и весьма пока ничтожными, въ Петропавловскій портъ, факторія Сѣверо-Американской Компаніи въ Аянѣ получила важное значеніе связующаго звена между дѣятелями на материкѣ и дѣятелями въ Камчаткѣ и на устьяхъ Амура. Вслѣдъ за упраздненіемъ Охотскаго порта было разрѣшено устройство Якутско-Аянскаго почтоваго тракта и для этого заселеніе по берегу р. Маи и на пространствѣ отъ урочища Нелькана до порта Аяна 28 мѣстъ, назначаемыхъ для почтовыхъ станцій, съ вызовомъ желающихъ поселиться въ этихъ мѣстахъ изъ крестьянъ Иркутской губерніи и Забайкальской области. Въ теченіе лѣта 1851 года М. С. Корсаковъ выбралъ мѣста для этихъ поселеній, а къ маю 1852 г. были собраны на Качугской пристани у верховьевъ Лены 100 семействъ, преимущественно изъ старообрядцевъ забайкальскихъ, для сплава по рр. Ленѣ и Алдану къ Усть-Майской пристани, откуда должно было начаться заселеніе на 26 прибрежныхъ станціяхъ и далѣе на 2 станціяхъ отъ Нелькана до Аяна. Всѣмъ этимъ громаднымъ сплавомъ 100 семействъ, составлявшихъ болѣе 600 душъ обоего пола, со всѣмъ ихъ домашнимъ и полевымъ скарбомъ, съ годовымъ запасомъ муки, крупы и зерна для перваго засѣва полей, въ сопровожденіи отъ Якутска до мѣстъ поселеній коннаго и рогатаго скота, назначеннаго для всѣхъ этихъ переселенцевъ, завѣдывалъ адъютантъ генералъ-губернатора, сынъ забайкальскаго военнаго губернатора, капитанъ А. П. Запольскій, совершенно самостоятельно, на основаніи инструкціи, данной ему, разумѣется, только въ общихъ чертахъ, и при содѣйствіи мѣстныхъ земскихъ чиновъ. Всѣ подготовительныя распоряженія по этому заселенію въ предѣлахъ Якутской области были возложены на личную мою отвѣтственность. Огромную помощь оказалъ намъ въ этомъ дѣлѣ своими совѣтами опытности старикъ, ссыльно-поселенецъ Усть-Майской пристани, Сорокинъ. Въ виду предстоявшаго заселенія Якутско-Аянскаго тракта и предположенія на первыхъ порахъ устроить зимнее сообщеніе съ Петровскимъ зимовьемъ черезъ Аянъ, Нельканъ и Удской острогъ, поселенія первыхъ пришельцевъ въ Сибирь на берегу р. Уды, недалеко отъ бухты Охотскаго моря, противъ которой лежитъ группа Шантарскихъ острововъ, я счелъ необходимымъ командировать въ этотъ дикій край, обитаемый только бродячими тунгусами, состоявшаго тогда при мнѣ, по званію управляющаго Якутскою областью, чиновника особыхъ порученій Н. Д. Свербеева. Воспользовался я этою командировкою Свербеева, чтобы ему поручить по возможности подробное изслѣдованіе дѣйствій нѣкоторыхъ якутскихъ купцовъ въ мѣстахъ кочевья тунгусовъ на Учурской ярмаркѣ и по улусамъ якутовъ, хотя и поголовно считавшихся христіанами, но, по отсутствію православнаго духовенства, погруженныхъ въ глубочайшее невѣжество и преданныхъ самому грубому шаманству. Вмѣстѣ съ Свербеевымъ мы выработали для него подробную инструкцію дѣйствія, которую представили на одобреніе преосвященнаго Иннокентія, отлично изучившаго бытъ сѣверныхъ инородцевъ и знакомаго съ условіями жизни въ тунгусскихъ тундрахъ. Послѣ великаго праздника Св. Пасхи Свербеевъ, при напутственномъ благословеніи святителя, отправился въ трудный походъ по пустыннымъ дебрямъ юго-восточной части Якутской области, откуда и вывезъ въ высшей степени интересныя и важныя свѣдѣнія, послужившія основаніемъ многихъ знаменательныхъ распоряженій по управленію краемъ и положившія начало тому, можно сказать, дружественному сближенію, котораго удостоивалъ преосвященный Иннокентій молодаго по времени и годамъ сибирскаго дѣятеля, и тому довѣрію, съ которымъ Муравьевъ относился впослѣдствіи къ его службѣ.

 

Убѣленный сѣдинами, опытный преосвященный Камчатскій, Иннокентій, который съ необыкновенною привѣтливостью, скажу сердечностью, относился ко мнѣ и къ моимъ молодымъ сослуживцамъ, въ особенности къ Н. Д. Свербееву и даже не затруднялся привлечь насъ, не смотря на нашу молодость, къ совѣщаніямъ по дѣламъ устраиваемой имъ новой Якутской епархіи. Двухвѣковой опытъ показалъ, что якуты, не смотря на то, что въ самыхъ ихъ улусныхъ управленіяхъ дѣла производятся на русскомъ языкѣ, никогда не перемѣнятъ своего природнаго языка на русскій, какъ это сдѣлали камчадалы и юкагиры. Въ Якутской области не прихожане приходили къ священникамъ, а священники для отправленія требъ, и богослуженія выѣзжали въ болѣе или менѣе центральныя мѣста жилищъ якутовъ, которыхъ нельзя не причислить къ кочевымъ народамъ. Имѣя пропитаніе преимущественно отъ скотоводства, якуты не могутъ жить селеніями, они живутъ тамъ, гдѣ находятъ кормъ для скота и дотолѣ, пока есть кормъ и отъ того всѣ безъ изъятія имѣютъ особыя юрты для лѣта и для зимы, для весны и для осени. Дѣйствія священниковъ ограничивались исправленіемъ однѣхъ только необходимѣйшихъ требъ, т. е. крещеніемъ новорожденныхъ, вѣнчаніемъ браковъ и исповѣдью. Многіе изъ якутовъ не пріобщались св. тайнъ во всю свою жизнь. Менѣе 10-ой части изъ исповѣдовавшихся пріобщались св. тайнъ, а исповѣдовались менѣе половины всего населенія и то какимъ образомъ? Священники по просьбѣ одного изъ членовъ семейства, являвшагося къ нимъ для исповѣди, записывали бывшими у исповѣди всѣхъ остальныхъ членовъ не явившихся, или многіе изъ бѣдныхъ прихожанъ, не имѣя возможности придти къ священнику сами лично для исповѣди, посылали деньги съ попутнымъ и ихъ записывали бывшими у исповѣди. Не рѣдко случалось, что при отобраніи какихъ-либо показаній отъ якутовъ на судѣ или у слѣдователя получались отвѣты: „у исповѣди не бывалъ, а деньги каждый годъ плачу исправно“. Якуты до 1853 г. не имѣли на своемъ языкѣ не только книгъ, но и грамоты, самая служба церковная и обряды таинствъ совершались на славянскомъ языкѣ, непонятномъ не только для якутовъ, но и для многихъ русскихъ, заѣхавшихъ въ якутскіе улусы. „Можно ли удивляться, писалъ преосвященный Иннокентій, слыша объ якутахъ неблагопріятные отзывы, напримѣръ, что они не ходятъ въ церковь, не усердны къ вѣрѣ, склонны къ обманамъ и ябедамъ и проч., какъ это замѣчали и замѣчаютъ всѣ сколько-нибудь имѣвшіе дѣло съ якутами. Напротивъ того надобно удивляться и благодарить Бога, что они еще не хуже того, чѣмъ они теперь, особливо если принять въ разсужденіе то, какъ многіе изъ нихъ были обращены въ христіанство и какъ они назидались и назидаются нынѣ. Многіе изъ якутовъ не только не слыхали отъ священниковъ ни слова душеспасительнаго, но даже и не видали ихъ въ глаза, а тѣмъ менѣе въ священной одеждѣ“. Въ виду всего этого преосвященный Иннокентій считалъ прежде всего необходимымъ безотлагательно приступить къ переводу на якутскій языкъ нѣсколькихъ книгъ Св. Писанія, главныхъ частей богослужебныхъ книгъ и требника и составить нѣсколько поученій на Якутскомъ языкѣ, за симъ дозволить совершать всѣ церковныя службы на якутскомъ языкѣ, увеличить число священниковъ до 83 вмѣсто прежнихъ 56, изъ коихъ было 16 вакансій, и для пополненія причетническихъ мѣстъ распространить на Якутскую область положеніе, существовавшее въ Америкѣ и Камчаткѣ, принимать въ духовное званіе изъ туземцевъ и изъ податнаго состоянія безъ особаго о томъ представленія высшему правительству, а по одному только сношенію епархіальнаго начальства съ якутскимъ гражданскимъ губернаторомъ и дозволеніе это, въ случаѣ надобности или отличныхъ способностей желающаго, распространить и на дѣтей чиновниковъ и казаковъ. Избраніе такихъ лицъ въ причетники считалось весьма полезнымъ въ томъ отношеніи, что они, какъ природные жители Якутской области, знали хорошо якутскій языкъ, а это, при предположеніи отправлять службы на якутскомъ языкѣ, было особенно важно, когда священники пріѣзжіе не знали еще этого языка. Руководствуясь вышеизложенными свѣдѣніями и предположеніями своими, просвѣтитель сѣверо-востока Азіи и дикихъ обитателей нашихъ сѣверо-американскихъ колоній, немедленно по прибытіи въ Якутскъ принялся за составленіе „Записки о разныхъ предметахъ, касающихся церквей и причтовъ по Якутской области“. Записку эту онъ прочитывалъ частями мнѣ и Свербееву и, окончивъ ее 20-го мая, передалъ ее мнѣ, какъ управляющему областью, а я при письмѣ отъ 5-го іюня представилъ ее генералъ-губернатору. Была ли эта записка представлена преосвященнымъ Иннокентіемъ непосредственно въ св. Сѵнодъ, мнѣ неизвѣстно, но во всякомъ случаѣ перенесеніе епископской каѳедры изъ Ситхи въ Якутскъ состоялось до полученія этой записки въ Петербургѣ вслѣдствіе настойчиваго ходатайства объ этомъ Муравьева, сознававшаго важность перенесенія архипастырской дѣятельности съ дальнихъ острововъ Алеутскихъ и Курильскихъ на материкъ въ ближайшее по возможности сосѣдство къ Амурскому прибрежью, пріобрѣтеніе котораго, по его убѣжденію, должно было быть непремѣнно сопровождаемо христіанскою проповѣдью. Замѣчательно, что въ этомъ отношеніи было достигнуто преосвященнымъ Иннокентіемъ на Алеутскихъ островахъ: алеуты, число коихъ простирается лишь до 2.500 душъ обоего пола, т. е. сотая часть всѣхъ якутовъ, имѣли тогда уже, благодаря трудамъ владыки, на своемъ родномъ языкѣ слово Божіе писанное, въ ихъ церквахъ и молитвенныхъ домахъ чтеніе и пѣніе происходило на ихъ языкѣ, поученія имъ предлагались на ихъ же родномъ языкѣ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ алеуты участвовали въ церковномъ пѣніи поголовно. Лишь только алеуты увидѣли книги на своемъ языкѣ, въ нихъ возбудилось такое желаніе научиться читать эти книги, что не только взрослые мужчины и женщины стали учиться тому другъ у друга, но даже и сѣдые старики. Трудъ перевода на якутскій языкъ, на первыхъ порахъ только книги Бытія, Псалтыря и Новаго Завѣта, предполагалось раздѣлить между всѣми священнослужителями, знавшими якутскій языкъ, и съ удовольствіемъ принималось предложеніе частныхъ лицъ участвовать въ этомъ трудѣ. О томъ, какъ это великое и многотрудное дѣло, начатое при мнѣ въ 1852 году, быстро подвинулось къ осуществленію, разсказывалъ мнѣ въ 1854 году Ив. А. Гончаровъ, возвращавшійся тогда съ фрегата „Паллада“ черезъ Аянъ, Якутскъ и Иркутскъ въ С.-Петербургъ и останавливавшійся въ Иркутскѣ вмѣстѣ съ Ник. Дмитріевичемъ Свербеевымъ, съ которымъ я былъ связанъ сердечною дружбою со времени нашего сослуженія въ Якутскѣ. Переводъ вчернѣ тогда уже былъ конченъ. Комитетъ, назначенный для провѣрки переводовъ по распоряженію преосвященнаго Иннокентія, собирался въ келіи владыки. Якутскій языкъ сличался съ текстами греческимъ, славянскимъ и русскимъ, каждое слово и выраженіе строго взвѣшивалось и повѣрялось всѣми членами комитета. Отецъ Дмитрій Хитровъ, нынѣшній, какъ я уже говорилъ, архіепископъ уфимскій и мензелинскій, занимался составленіемъ грамматики якутскаго языка. Окончивъ, 20-го мая свою объемистую записку о якутскихъ церквахъ и причтахъ съ приложеніемъ проекта новыхъ штатовъ духовенства по Якутской области, преосвященный Иннокентій выѣхалъ 29-го мая изъ Якутска въ Аянъ, въ ожиданіи прихода туда изъ Америки компанейскаго судна, на которомъ онъ, предполагалъ отправиться въ Ситху. Въ Аянѣ я надѣялся еще разъ свидѣться съ преосвященнымъ въ предѣлахъ управляемой мною тогда Якутской области, обозрѣніе которой я долженъ былъ предпринять за болѣзнью и слабостью губернатора Григорьева. Кромѣ болѣзни Константина Никифоровича меня задержали въ Якутскѣ необходимыя распоряженія о дальнѣйшемъ слѣдованіи по рр. Алдану и Маѣ приплывшаго съ Качугской пристани каравана переселенцевъ на Аянскій трактъ, изображавшаго громадное плавучее село, на 20 павозкахъ, въ порядкѣ заномерованныхъ. Лена была въ полномъ разливѣ, караванъ причалилъ къ правому коренному берегу рѣки, на сторонѣ, противоположной областному городу Якутску, расположенному живописно на лѣвомъ берегу. Противъ Якутска Лена во время половодій имѣетъ семь верстъ ширины; мнѣ приходилось ежедневно туда переправляться для совѣщаній съ А. П. Запольскимъ, который не рѣшался отлучаться отъ своего каравана изъ опасенія какихъ-либо безпорядковъ или смятенія и гибели даже, если караванъ, въ случаѣ бури на рѣкѣ, будетъ безъ надзора и охранительными мѣрами не будетъ руководить его спокойный и въ то же время энергичный умъ. Трудно себѣ представить, чтобы возможно было сдѣлать болѣе удачный выборъ для исполненія порученія о сопровожденіи переселенцевъ на Аянскій трактъ, чѣмъ выборъ Запольскаго. Ровность его обращенія, его отзывчивость, послѣдовательность и твердость въ распоряженіяхъ и неутомимая бдительность снискали ему всеобщее довѣріе всѣхъ безъ исключенія членовъ плавучаго села, сдѣлали то, что всѣ работали какъ одинъ, всѣ съ необыкновеннымъ терпѣніемъ переносили неимовѣрныя трудности этого пути.

Бывали и комичныя сцены: каждымъ отдѣльнымъ павозкомъ завѣдывалъ староста; утромъ послѣ ночнаго привала, всѣ старосты по очереди являлись къ Запольскому съ устными рапортами, или что все обстоитъ благополучно или что то или другое случилось, или наконецъ, что необходимо сдѣлать такое-то распоряженіе или дать такое-то разрѣшеніе.

— Нынче ночью на нашемъ номерѣ случилось воровство: „дѣвку украли“.

Запольскій вскакиваетъ: какъ, что, какимъ образомъ это могло случиться, дать знать засѣдателю, послать въ погоню, придется задержать весь караванъ! Староста, смѣется: „Напрасно безпокоитесь, ваше высокоблагородіе, это по-нашему значитъ, парню дѣвка приглянулась, онъ ее за ночь и укралъ съ нашего номера, значитъ, уходомъ въ замужество взялъ, по нашему порядку старообрядческому“.

Отъ устья Алдана, впадающаго въ Лену, пришлось идти болѣе 1.000 верстъ вверхъ противъ теченія рр. Алдана и Маи тягою на бичевѣ по берегу, по которому со времени завоеванія Сибири казаками, шедшими въ легкихъ лодкахъ, никто никогда не бывалъ; о бичевникѣ и мысли не могло быть, подвигались большею частью такъ, что впередъ идетъ партія людей съ топорами, чтобы очистить берегъ отъ деревъ и валежника, препятствовавшихъ тягѣ бичевой, въ иныхъ мѣстахъ приходилось по цѣлымъ днямъ бродить по поясъ въ водѣ съ лямкою на плечахъ. Кто не испыталъ этихъ трудностей, тотъ, смѣло скажу, и не можетъ себѣ ихъ отдаленно представить. Все это продолжалось, не считая плаванія по Ленѣ внизъ по теченію, болѣе двухъ мѣсяцевъ. Выступивъ изъ Якутска въ половинѣ іюня, послѣдніе переселенцы пришли къ урочищу Нельканъ въ концѣ августа. Это передвиженіе переселенческаго каравана и прибытіе его, не взирая на затрудненія, съ которыми приходилось бороться, къ урочищу Нельканъ недѣли за двѣ до заморозковъ, впервые фактически доказало возможность доставленія по рр. Алдану и Маѣ грузовъ на судахъ большаго размѣра; оставалось только устроить, по правиламъ судоходства, хорошій бичевникъ или же пароходное сообщеніе. А дальше какъ? Необходимо же устроить удобное хотя колесное сухопутное сообщеніе отъ Нелькана до Аяна, чему, повидимому, представлялъ непреодолимыя препятствія хребетъ Джукджуръ, который тянется съ сѣверо-востока на югозападъ вдоль Охотскаго моря на разстояніи 130 верстъ отъ берега, поворачивая южнѣе порта Аянъ почти подъ прямымъ угломъ на западъ.

Хотя еще въ 1849 году поручикъ Вагановъ, по распоряженію генералъ-губернатора, и сдѣлалъ глазомѣрную съемку сухопутнаго сообщенія порта Аянъ съ урочищемъ Нельканомъ, но вопросъ о возможности обхода крутизны перевала черезъ Джукджуръ оставался неразрѣшеннымъ, потому что энергичный устроитель Аянскаго порта и удобнаго сообщенія его съ судоходными рѣками Якутской области капитанъ В. С. Завойко былъ назначенъ въ 1850 году Камчатскимъ военнымъ губернаторомъ, а главный его сотрудникъ въ этомъ дѣлѣ, практичный и рѣдко дѣятельный прикащикъ россійско-американской компаніи, мѣщанинъ Березинъ былъ съ 1850 же года откомандированъ въ распоряженіе капитана Невельскаго къ устьямъ Амура.

Отправляя меня въ Якутскъ и поручая мнѣ посвятить особое вниманіе устройству Аянскаго тракта, Муравьевъ указалъ мнѣ на одно изъ главнѣйшихъ условій этого устройства, чтобы былъ найденъ обходъ Джукджурскаго перевала. Сдѣлавъ въ Якутскѣ всѣ зависящія отъ меня распоряженія для возможнаго облегченія капитану Запольскому слѣдованія съ переселенческимъ караваномъ по рр. Алдану и Маѣ, я отправился 6-го іюля для обозрѣнія колеснаго почтоваго пути, устраиваемаго отъ Якутска до станицы Усть-Маи, оттуда вверхъ по Маѣ до Нелькана и наконецъ отъ Нелькана въ Аянъ.

Какъ въ самомъ Якутскѣ, такъ и во время путислѣдованія и въ Аянѣ, я разспрашивалъ, кого только могъ, о возможности обхода Джукджура. Все тщетно, все напрасно. Грозною, заколдованною стѣною казался мнѣ Джукджуръ, когда я спускался съ него. Я уже отчаивался, что мнѣ не удастся исполнить этого важнаго порученія Муравьева, когда къ Аяну совершенно случайно прикочевалъ тунгусъ Игнатій Карамзинъ. Сопровождавшій меня урядникъ якутскаго казачьяго полка Хандаковъ, знавшій, какъ я былъ озабоченъ разрѣшеніемъ этого вопроса, потому что онъ служилъ мнѣ переводчикомъ при разспросахъ, съ которыми я обращался къ мѣстнымъ жителямъ, привелъ этого тунгуса въ мою палатку и тутъ представилось мнѣ замѣчательное явленіе: безграмотный кочующій тунгусъ, не имѣвшій никогда въ рукахъ карандаша, легъ у меня на коверъ, оперся на локоть лѣвой руки, а правой начертилъ мнѣ систему рѣкъ, впадающихъ съ одной стороны Джукджура въ Охотское море, а съ другой въ рѣку Маю и увѣрялъ меня, что между истоками рѣкъ Нимчаганъ и Берендья такой отлогій подъемъ на Джукджуръ, что даже незамѣтно какъ дойдешь до вершины. Читатель можетъ себѣ представить мою радость при этомъ открытіи, я обнялъ и расцѣловалъ тунгуса.

Само собою разумѣется, что я убѣдилъ Карамзина провести меня по этому пути обратно изъ Аяна къ Нелькану, что онъ и взялся сдѣлать за обѣщанное мною ему вознагражденіе. Подробное описаніе этого пути начертано въ моемъ дневникѣ за августъ 1852 г., оно представляетъ возможность удобнѣйшаго телѣжнаго пути черезъ Джукджуръ безъ затрудненій и опасностей. Не осуществилось проложеніе этого пути потому, что, ко всеобщей радости, въ 1854 году началось плаваніе по Амуру и такимъ образомъ открылось для восточной Сибири сообщеніе съ Тихимъ океаномъ, минуя Якутскъ и Аянъ, и въ трактѣ Якутско-Аянскомъ надобности насущной не представлялось. Тѣмъ не менѣе не подлежитъ сомнѣнію, что и теперь еще устройство этого пути дало бы значительный толчекъ сельско-хозяйственному и промышленному развитію 200 тысячнаго населенія Якутской области; и можно только жалѣть, что оно заброшено и забыто.

Прилагаемый чертежъ изображаетъ точный снимокъ съ карты, набросанной мнѣ тунгусомъ Карамзинымъ, только надписи сдѣланы мною:

Въ Аянѣ къ концу іюля собралась веселая компанія отправлявшихся на службу въ Камчатку и въ числѣ ихъ А. Ѳ. Филиппеусъ, извѣстный дѣятель нашъ на Восточномъ океанѣ, въ теченіе болѣе 30 лѣтъ игравшій важную роль въ исторіи развитія нашихъ Тихо-океанскихъ окраинъ. Не забывая дѣла, мы провели здѣсь 10 дней превесело въ дружной бесѣдѣ и незатѣйливыхъ пиршествахъ: на Аянскомъ приморскомъ воздухѣ ѣлось и пилось отлично, гостепріимный домъ начальника порта Кашеварова служилъ центромъ нашихъ сборищъ, въ которыхъ не отказывались участвовать и офицеры съ стоявшаго тогда на рейдѣ корвета „Оливуца“. Здѣсь же я встрѣтился съ крайне грустнымъ фактомъ, угрожавшимъ весьма прискорбными послѣдствіями, еслибы не удалось отстранить ихъ: съ отсутствіемъ единодушія между главными нашими морскими дѣятелями на Восточномъ океанѣ, Сѣверо-Американской Компаніей, Камчатскимъ губернаторомъ Завойко, начальникомъ Аянскаго порта Кашеваровымъ и трудившимся съ величайшимъ самоотверженіемъ на устьяхъ Амура капитаномъ Невельскимъ, фактомъ, доказывающимъ, до какой степени личное, жалкое самолюбіе иногда ослѣпляетъ лучшихъ дѣятелей во вредъ важному государственному дѣлу. Несмотря на то, что генералъ-губернаторъ предписалъ начальнику Аянскаго порта и Камчатскому губернатору, во-первыхъ, усердно содѣйствовать экспедиціи Невельскаго, который долженъ былъ распоряжаться совершенно самостоятельно всѣми лицами и средствами, состоявшими въ его вѣдѣніи, и, во-вторыхъ, приказать всѣмъ казеннымъ и компанейскимъ судамъ, слѣдующимъ изъ Аяна въ Петропавловскъ и Ситху, заходить въ Петровское зимовье, — главное правленіе Компаніи поручило начальнику Аянскаго порта смотрѣть на экспедицію Невельскаго какъ на торговую экспедицію аянской факторіи и предписало ему, Кашеварову, дать необходимыя инструкціи лицамъ, находившимся въ непосредственномъ распоряженіи Невельскаго, а съ запасами для Петровскаго зимовья ни подъ какимъ видомъ и предлогомъ не посылать туда компанейскихъ судовъ. Это распоряженіе, не говоря уже о томъ, что оно не соотвѣтствовало важности государственнаго дѣла, порученнаго Невельскому и къ тому же было оскорбительно для него и всѣхъ служившихъ въ экспедиціи, прямо таки угрожало голодною смертью всѣмъ безъ исключенія, находившимся въ Амурской экспедиціи. Къ счастью, 18 іюля пришелъ на Петровскій рейдъ корветъ „Оливуца“ подъ командою замѣчательно разсудительнаго лейтенанта Лихачева, но съ предписаніемъ отъ Камчатскаго губернатора болѣе не заходить никуда и быть обратно въ Петропавловскъ никакъ не позже 1 августа. Лихачевъ однако послушался Невельскаго и вернулся въ Аянъ. Кашеваровъ, по неприбытію еще въ Аянъ кампанейскаго судна, сначала не хотѣлъ было ничего отпустить изъ имѣвшихся въ Аянскихъ магазинахъ запасовъ для Петровскаго зимовья. Лихачевъ обратился тогда къ моему посредничеству, объяснивъ мнѣ дѣйствительно ужасающее положеніе Амурской экспедиціи, если требованіе Невельскаго не будетъ исполнено. Съ величайшимъ трудомъ удалось мнѣ убѣдить Кашеварова погрузить на корветъ „Оливуца“ изъ запасовъ Аянскихъ если не все, то часть того, что требовалъ Невельской, при этомъ для убѣжденія Кашеварова я обязался, если на имѣющемъ прибыть въ Аянъ компанейскомъ суднѣ не будетъ доставлено ему то, что онъ отпустилъ для Петровскаго зимовья, пополнить все какимъ бы ни было способомъ изъ Якутска. Хотя Невельской и былъ отчасти удовлетворенъ, тѣмъ не менѣе онъ счелъ необходимымъ командировать мичмана H. М. Чихачева черезъ Аянъ и Якутскъ въ Иркутскъ къ генералъ-губернатору для личнаго доклада о затруднительномъ положеніи, въ которое была поставлена и еще находилась Амурская экспедиція. Въ Аянѣ я познакомился тогда съ H. М. Чихачевымъ и отправился вслѣдъ за нимъ обратно въ Якутскъ черезъ Джукджуръ путемъ, указаннымъ мнѣ тунгусомъ Карамзинымъ. По пріѣздѣ въ Якутскъ, я получилъ тамъ распоряженіе генералъ-губернатора немедленно вернуться въ Иркутскъ, отдавъ, разумѣется, губернатору надлежащій отчетъ о моемъ обозрѣніи юго-восточной части Якутской области и въ особенности новыхъ поселеній по Маѣ. Возвратился я въ Иркутскъ 1 октября.

Для полноты моихъ воспоминаній я долженъ разсказать, что въ ноябрѣ того года я нашелъ себѣ неизмѣнно вѣрную спутницу жизни въ дочери начальницы Иркутскаго сиропитательнаго дома, баронессы Розенъ, и съ этихъ поръ уже начинается моя болѣе осѣдлая, семейная жизнь со всѣми ея радостями и превратностями. Благодареніе Богу, я счастливъ въ своей семейной жизни, испытавъ по службѣ величайшія превратности, благодаря той горькой истинѣ, что на землѣ нѣтъ болѣе сильнаго рычага — какъ зависть и болѣе мощнаго двигателя — какъ деньги, а твердость убѣжденій предосудительна...

 

(OCR: Аристарх Северин)