Какъ дивно играетъ опалъ драгоцѣнный! —

Въ немъ солнечный блескъ и отливы луны.

Въ немъ чудится жизни потокъ перемѣнный

И тихая прелесть ночной тишины...

 

Рождаясь подъ тяжестью горной породы,

Не видѣлъ онъ свѣта лучистаго дня.

Надъ нимъ проходили несчетные годы,

И росъ онъ, не зная тепла и огня...

 

Порой содрогалися нѣдра земныя...

Вздымалися горы въ усильяхъ труда...

Сползали по скатамъ пласты ледяные...

Безумно врывалась въ пещеры вода...

 

Земля въ одѣяньяхъ своихъ многоцвѣтныхъ

Отъ солнца брала красоту и любовь

И въ бѣгѣ вѣковъ, словно мигъ незамѣтныхъ,

Мечтала, дремала и грезила вновь...

 

А онъ, заключенный въ объятьяхъ кремнистыхъ,

Впиталъ отдаленной природы цвѣта —

Лазурность морей въ берегахъ золотистыхъ

И пурпуръ заката, и зелень листа.

 

Какая-то странная, чудная сила,

Отъ пышнаго, яркаго міра струясь,

Незримо къ нему въ глубину нисходила

И съ жизнью давала волшебную связь...

 

Но вотъ, человѣкомъ изъ горъ извлеченный,

Увидѣлъ онъ долго-незнаемый свѣтъ

И, съ нимъ отъ рожденья во тьмѣ обрученный,

Онъ радужный бросилъ на встрѣчу привѣтъ...

 

Подъ ласкою солнца, въ мерцаньи лампады

Играетъ и блещетъ онъ, чуждый тревогъ.

И скрытую влажность подземной прохлады

Въ себѣ сохраняетъ, какъ жизни залогъ.

 

Сунтаръ на Вилюѣ.

На узкомъ островѣ нагромоздились льдины

И таютъ медленно... Бѣжитъ, шумя, рѣка;

Въ ней плещутся, крутясь, лазурныя ундины —

Другія, вольныя, несвязанныя льдины;

Чужда въ движеніи имъ плѣнная тоска...

 

Плывутъ онѣ, спѣша въ объятья океана

Холоднаго, какъ ихъ холодныя тѣла;

Въ ихъ звонкомъ грохотѣ — гармонія пэана:

„Дорогу, айсберги — любимцы океана!

Насъ Лена мощная съ собою привела"...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  

 

На узкомъ островѣ печально льдины таютъ,

Охвачены извнѣ смертельной теплотой.

Надъ ними тальники зеленый сводъ сплетаютъ,

Но солнце сердится, — и льды безсильно таютъ,

Сверкая въ капляхъ слезъ недвижной наготой...

 

Упорно жить хотятъ оставленныя льдины,

Все тягостнѣй покой, а воздухъ горячѣй,

Въ кристаллы хрупкіе разбились ихъ руины;

Но гибель суждена, — и умираютъ льдины,

И весело журчитъ вдоль острова ручей...

 

На Ленѣ, противъ устья р. Синей.

Я — въ обширной подземной пещерѣ.

Глухо... пусто... темно...

Здѣсь когда-то давно

Хоронилися хищные звѣри...

Желтоватый скелетъ иногда

Средь камней выступаетъ...

Факелъ тускло мерцаетъ...

Гдѣ-то падаетъ дробно вода.

 

Воздухъ, спертый подъ сводами, ожилъ,

Шумъ неясный поплылъ;

Слышно вѣянье крылъ:

Я летучихъ мышей потревожилъ.

Исчезаютъ въ испугѣ онѣ,

Чернымъ дымомъ задѣты;

Мчатся ихъ силуэты

По бугристой, наклонной стѣнѣ...

 

Дальше, дальше... Вотъ узкимъ проходомъ

Начался корридоръ,

Въ глубинѣ тонетъ взоръ.

Можетъ быть, я приду къ антиподамъ.

Неувѣренно ноги скользятъ

По уклону крутому;

Но ко мраку густому

Привыкаетъ внимательный взглядъ...

 

                    * * *

Широко раздвинулися стѣны,

Новый факелъ радостно пылаетъ

И бѣгучимъ свѣтомъ открываетъ

Чудеса внезапной перемѣны...

Ледяные ландыши и розы

Украшаютъ своды вѣковые,

На огонь они роняютъ слёзы,

Увидавши блескъ его впервые...

 

Сребротканныхъ нитей паутина

Обвела зигзаги трещинъ мрачныхъ,

И горитъ игрой аквамарина

Стройный рядъ колоннъ полу-прозрачныхъ..

Неподвижны глыбы монолитовъ,

Какъ тѣла титановъ утомленныхъ,

А надъ ними въ копьяхъ заостренныхъ

Бахрома висячихъ сталактитовъ...

 

                       * * *

Хорошо подъ солнцемъ огнеликимъ,

Гдѣ поётъ, танцуя, каждый атомъ;

Гдѣ весна, идя путемъ великимъ,

Напоила воздухъ ароматомъ!..

Хорошо въ глубинности пещерной,

Гдѣ — въ броню кристальную одѣты —

Спятъ во тьмѣ холодной и невѣрной

Кости древней матери-планеты!...

Снѣга пробивая, мурлыкалъ ручей,

Мурлыкалъ ручей, пробивая снѣга,

Но звука превратно-неясныхъ рѣчей

Понять не хотѣли его берега.

 

И въ землю впивался нетаявшій ледъ,

Нетаявшій ледъ не желалъ умереть, —

Онъ зналъ, что весны свѣтлоокой полетъ

Въ холодномъ огнѣ заставляетъ горѣть...

 

Мурлыкалъ ручей. Шевелились едва

Упругіе пальцы на ивахъ сѣдыхъ.

На кочкахъ шуршала сухая трава,

Сухая трава средь стеблей молодыхъ.

 

А дальше и выше ютились цвѣты,

Ютились цвѣты по уклонамъ холма;

Имъ солнце бросало пучки теплоты,

Для нихъ миновала колдунья-зима.

 

Нагрѣтые, влажные комья земли

Давно тяготились своей наготой;

Имъ грезилось жгучее лѣто вдали,

Могучее лѣто въ красѣ золотой...

 

Смѣялись цвѣты подъ игрою лучей.

Въ движеніи солнца чертилась дуга.

А въ узкой долинѣ мурлыкалъ ручей,

Мурлыкалъ ручей, пробивая снѣга.

На коврѣ изъ листьевъ выпуклыхъ брусники,

Спавшей подъ холоднымъ снѣгомъ до весны,

Радостно свѣтлѣютъ солнечные блики,

Двигаясь въ ритмичномъ трепетѣ сосны.

 

Нѣженъ горный вѣтеръ. Мягкая прохлада.

Ласково вздыхаетъ пробужденный лѣсъ...

Ничего душѣ измученной не надо,

Ничего не проситъ сердце у небесъ...

 

Вешнею водой исчерченные склоны

Къ югу устремили неподвижный взглядъ.

Въ легкихъ опахалахъ рѣютъ анемоны,

И цѣлуетъ солнце желтый ихъ нарядъ...

 

Близко горизонта, въ сторонѣ востока,

Снѣгъ на Ленѣ блещетъ — яркій, какъ алмазъ.

Скучный, сѣрый городъ гдѣ-то тамъ далёко

Прячется въ низинѣ отъ усталыхъ глазъ...

 

Нѣженъ горный вѣтеръ. Мягкая прохлада

Ласково вздыхаетъ пробужденный лѣсъ...

Ничего душѣ измученной не надо;

Ничего не проситъ сердце у небесъ!..

 

Чучуръ-Муранъ.

Вѣрь огню сверкающаго слова,

Силѣ грёзъ, навѣянныхъ судьбой, —

Я уйду, чтобы вернуться снова,

Чтобы снова встрѣтиться съ тобой...

 

Я ушелъ, когда, цвѣты завяли,

Исхудали травы на лугахъ,

И земля, стыдясь своей печали,

Утонуть готовилась въ снѣгахъ.

 

Но, прозрѣвъ грядущее мечтою,

Я увидѣлъ радужные сны —

И весну съ волшебной красотою,

И тебя въ подснѣжникахъ весны.

 

Ты стоишь съ пурпурною улыбкой,

Взоръ слѣдитъ дорогу на востокъ,

А въ рукѣ томится дрожью зыбкой

Безымянный сѣверный цвѣтокъ.

 

Это будетъ, будетъ неотвратно! —

Мы однимъ лучемъ оплетены.

Суждено вернуться мнѣ обратно

Изъ далекой западной страны...

 

Я приду съ распадомъ льдовъ Вилюя —

Въ дни, когда, заливши берега,

Онъ взыграетъ, радостно цѣлуя

Склоны горъ, гдѣ хмурится тайга.

 

Я вернусь, когда въ цвѣтной одеждѣ

Средь озёръ задышитъ грудь земли,

И меня привѣтствуя, какъ прежде,

Громкимъ крикомъ встрѣтятъ журавли.

 

Я приду, когда не будетъ ночи, —

Долгій день обниметъ вышину;

Но твои единственныя очи

Мнѣ замѣнятъ звѣзды и луну.

 

Въ заростаньи ирисовъ лиловыхъ,

Гдѣ порхаетъ желтый махаонъ,

Въ отдаленьи призраковъ суровыхъ

Новой жизни выявится сонъ.

 

Я свои трепещущія руки

Погружу въ потокъ твоихъ кудрей;

Отгоню кошмары злой разлуки,

Тоскованье сумеречныхъ дней...

 

И въ моихъ объятіяхъ покоясь,

Ты уйдешь въ видѣніяхъ на югъ,

Позабывъ полярный снѣжный поясъ,

Заметенный бѣшеностыо вьюгъ.

 

И подъ лаской нѣжнаго поэта,

Какъ дитя, ты станешь отдыхать,

А подъ нами сѣверное лѣто

Будетъ волны жизни колыхать.

 

Иркутскъ.

За горы, далекія горы

Кровавое солнце садилось...

Темнѣли деревьевъ узоры;

И сердце съ какою-то болью мучительно билось...

За горы, далекія горы

Кровавое солнце садилось...

 

Вставали сырые туманы.

Болото отравой дышало...

Въ забытыя, старыя раны

Вонзалось упорно тоски ядовитое жало...

Вставали сырые туманы.

Болото отравой дышало...

 

Свинцовая тяжесть давила

Края облаковъ утомленныхъ...

Въ душѣ разверзалась могила,

И въ ней шевелилися трупы надеждъ погребенныхъ... Свинцовая тяжесть давила

Края облаковъ утомленныхъ...

 

За горы, далекія горы

Кровавое солнце спустилось...

Сомкнулись нѣмые затворы;

И въ сумракѣ вечера горечь изгнанья сгустилась...

За горы, далекія горы

Кровавое солнце спустилось...

 

Якутскъ

             Существуютъ озера, питаемыя исключительно влагой              тумановъ и облаковъ.

 

Есть озёра въ горахъ, удаленныя

Отъ печальнаго міра страстей,

Въ каменистой груди углубленныя,

Недоступныя взорамъ людей.

 

Не тревожатъ ихъ влагу хрустальную

Ни ручьи, ни струи родниковъ,

И глядятъ на поверхность зеркальную

Только звѣзды и очи орловъ.

 

Ихъ питаютъ туманы косматые,

Находя на вершинахъ пріютъ,

И небесныя тучи крылатыя

Капли первыя имъ отдаютъ.

 

Голубѣютъ холодныя, ясныя

Тѣ озёра для гномовъ и фей,

И блестятъ неизмѣнно-прекрасныя,

Недоступныя взору людей...

 

Братъ, рожденный въ степяхъ—у подножія

Озаренныхъ денницею горъ!

Пусть не гаснетъ въ тебѣ искра Божія,

Дай въ груди ей широкій просторъ.

 

Будь съ душою открытой для вѣчности,

Для высокихъ и свѣтлыхъ идей,

Но, витая умомъ въ безконечности,

Жизнь отдай для живущихъ людей...

 

Олекминскъ.

I.

 

Я ждалъ тебя долго въ мечтѣ неустанной,

Какъ снѣгъ, на равнинѣ полярной блѣднѣя;

И лѣто пришло за весною желанной,—

Ты снова со мною, моя Авигея!

 

Проникнутъ я счастьемъ бездонно-глубокимъ,

Сомкнулись судьбою разбитыя звенья,

И край, гдѣ, тоскуя, я жилъ одинокимъ,

Мнѣ сталъ дорогимъ, какъ залогъ обновленья.

 

Забудь же и ты пережитое горе, —

Оно перемётными смыто волнами;

Пусть радость искрится въ смѣющемся взорѣ,

Безсмертное Солнце сіяетъ подъ нами.

 

Во мнѣ пробуждается чувство поэта.

Въ алмазномъ каскадѣ забилась идея:

Вѣдь Лѣто теперь, вдохновенное Лѣто,

И вновь ты со мною, моя Авигея!...

 

II.

 

Жгучее Лѣто, могучее Лѣто.

Звонкія краски, узорные звуки.

Пламенемъ ласки сердце согрѣто,

Тихо растаяли зимнія муки...

 

Утромъ росистымъ, чарующимъ утромъ

Зыбкость рѣки цвѣтомѣнно играетъ,

Горнымъ опаломъ, морскимъ перламутромъ

Каждая влажная складка сверкаетъ.

 

Въ полдень огнистый, въ полдень лучистый

Спятъ раскаленно-текучія воды;

Медленно движется путь серебристый,

Слѣдуя вѣчнымъ законамъ природы.

 

Вечеромъ позднимъ сливается стройно

Даль водяная съ эмалью заката;

Въ заревѣ влага бѣжитъ безпокойно;

Неба завѣса пожаромъ объята.

 

Ночью прохладной, короткой, но жадной

Всё покрываютъ кошмарныя руки;

Сѣрыя, сѣрыя — тѣнью громадной

Гасятъ онѣ очертанья и звуки...

 

Жгучее Лѣто, могучее Лѣто!

Вздохъ астрагала, любовь скабіозы.

Въ свадебной пляскѣ искристаго свѣта

Съ легкимъ шуршаньемъ несутся стрекозы....

 

ІІІ.

 

Многоцвѣтное поле раскинулось тканью живою,

Чаша синихъ небесъ опрокинулась куполомъ яснымъ,

И трепещутъ святые лучи надъ твоей головою,

Блещутъ ихъ золотые мечи въ колебаньи согласномъ.

 

Авигея! засни, на пахучей травѣ отдыхая;

Пѣснью нѣжно-трескучей кузнечики сонъ навѣваютъ

И наклонно летаютъ, надъ алой гвоздикой мелькая,

Благосклонно имъ злаки колонны свои открываютъ.

 

Авигея, засни! Надъ тобою не дремлетъ спирея,

Чутко внемлетъ она отголоскамъ качаній волнистыхъ;

Угрожающе вверхъ поднялась пирамида кипрея,

Но безбольна обида объятій его остролистыхъ.

 

Колокольчикъ, звеня, у линаріи требуетъ взора.

Желтый макъ чуть колышетъ на вѣнчикѣ сладость забвенья...

Авигея! усни въ безграничности дикой простора,

Чтобы встать переполненной радостныхъ силъ Возрожденья.

 

Улаханъ-Мунку, Олекм. округа.

Спятъ золотистые маки

Въ шорохахъ бѣлаго свѣта,

Тихо тоскуя о мракѣ

Полночи южнаго лѣта...

Розы шиповника скрыли

Зеленью алость румянца;

Въ нѣжной смолистости пыли

Иглы кедроваго сланца.

Травы щетиной сухою

Никнутъ у зыбкаго ложа;

Лаетъ лиса за рѣкою,

Дремлющихъ утокъ тревожа...

Ткутъ пауки молчаливо

Крѣпкіе, тонкіе ковы.

Моли танцуютъ пугливо.

Носятся сѣрыя совы...

Куполъ небесъ отдаленныхъ

Млечнымъ окутанъ покровомъ;

Рядъ облаковъ утомленныхъ

Движется змѣемъ багровымъ.

Яркія краски востока

Слиты съ закатною кровью.

Шепчутъ каскады потока:

День ли восходитъ съ любовью,

Или то вечера знаки?...

Нѣтъ имъ прямого отвѣта.

Спятъ золотистые маки

Въ шорохахъ бѣлаго свѣта...

 

Буру, Верхоянск. окр.

Мертво, какъ въ пустынѣ... Рубиновый шаръ

Виситъ въ отдаленьи смущенный.

Придавленный дымомъ удушливый жаръ,

Разлитъ въ атмосферѣ сгущенной.

 

Сухимъ, однотоннымъ, какъ саванъ могилъ,

Вуалемъ закутаны дали,

И слышится запахъ смолистыхъ кадилъ

Въ опаловой грезѣ печали...

 

Земля стосковалась по вѣтрѣ... Приди,

Могучій, раскатисто—властный!

Холоднымъ дыханьемъ своимъ разбуди

Недвижность равнины безгласной.

 

Развей перепутано-слитную гарь,

Закрывшую кубокъ небесный,

По травамъ, изсохшимъ отъ зноя, ударь,

Промчися по сѣти древесной;

 

И черную тучу надвинь на зенитъ,

Чтобъ хлынула влага безумно.

Пусть молнія въ яркихъ зигзагахъ горитъ,

Пусть громъ разбивается шумно!

 

Довольно покоя въ беззвучной тиши

Подъ пепельнымъ гнетомъ угара!

Лей, дождь, и въ рыданіяхъ бури круши

Незыблемость мертваго жара!...

 

Устье Алдана.

Могучая, холодная рѣка

Въ предѣлахъ зеркала подвижнаго вмѣстила

Плывущія по небу облака

И вознесенный дискъ палящаго свѣтила...

Проходятъ годы, долгіе вѣка....

Тысячелѣтнихъ смѣнъ вращательная сила

Стремленіе воды безшумно измѣнила, —

И въ новыхъ берегахъ уже течетъ рѣка.

 

Но, какъ и прежде, лоно зыбкихъ водъ —

Въ глубокой вѣрности къ деталямъ отраженья —

Несетъ въ струяхъ лазурный небосводъ

И знойный солнца шаръ и тучъ передвиженья...

Вся жизнь моя — безумный хороводъ:

Этапы злыхъ ночей и свѣта утвержденье;

Но лишь одной тебя, мой другъ, отображенье

Горитъ въ душѣ моей, какъ въ грани чистыхъ водъ.

 

Уоттахъ-Хая.

Отдаленныя сине-лиловыя горы

Уходящему Солнцу молились,

Ихъ вершины въ закатнымъ сіяньи курились,

Одѣвая ночные уборы.

 

Степь забыла въ прозрачной вечерней истомѣ

Дня палящаго жгучія лавы.

Трепетали пахучія, влажныя травы,

Отдаваясь чарующей дрёмѣ...

 

Стройный ирисъ вдыхалъ испаренья болота,

Улыбались ему незабудки...

Прилетѣли и бросились въ озеро утки,

Сохранивъ оживленье полёта.

 

Гаммаридъ многоногихъ игривая стая

Подъ водою въ испугѣ метнулась;

Серебристая рыбка отъ шума проснулась,

Чешуей змѣевидной блистая...

 

Шевелился тростникъ въ мотононномъ качаньи

Съ прикрѣпленной къ нему стрекозою,

И паукъ крестовикъ за прибрежной лозою

Плёлъ свою паутину въ молчаньи.

 

Колыхалися въ воздухѣ ночи намёки,

Расплывались и таяли звуки.

Протянулись по небу багровыя руки,

Захвативъ бирюзовые токи.

 

Подъ равниной повисла сѣдая прохлада.

Скрылись желтые суслики въ норы.

А вдали, гдѣ молились лиловыя горы,

Загорѣлась Венеры лампада...

 

Оз. Сайсаръ подъ Якутскомъ.

Шумитъ потокъ, съ высокихъ кручъ спадая,

Съ отвѣсныхъ кручъ спадая

Въ глухой провалъ;

Дробитъ себя въ алмазахъ брызгъ — рыдая,

Какъ чайка молодая,—

Средь томныхъ скалъ.

 

Дорога фей аркадой семицвѣтной,

Дугою семицвѣтной

Возведена;

Въ игрѣ лучей узывчиво-привѣтной

Надежды мостъ завѣтный,

Блеститъ она.

 

Волокна струй въ бушующемъ паденьи,

Въ стремительномъ паденьи

Переплелись,

Катятся внизъ въ лазурномъ дерзновеньи

И вотъ — въ одно мгновенье

Оборвались!

 

А въ валунахъ пузырчатая пѣна,

Серебряная пѣна,

Журча бѣжитъ;

Ей никогда не вырваться изъ плѣна;

Какъ въ бурунахъ сирена,

Она дрожитъ.

 

Дремучій лѣсъ пріемлетъ бездны звуки,

Пріемлетъ чутко звуки

Бурливыхъ водъ

И протянулъ взлохмаченныя руки

Съ порывомъ жуткой муки

Въ небесный сводъ...

 

Тасъ-Юрюя, Олекм. округа.

Старинной церкви строгій силуетъ

Чернѣется на заревѣ заката.

Холодная рѣка тревогою объята,

По зыби водъ ея скользитъ багровый свѣтъ...

На берегу лежитъ разрозненный скелетъ

Бизона, здѣсь бродившаго когда-то,

Тому назадъ семнадцать тысячъ лѣтъ..

Небесъ широкая разверзлася палата,

Пріемля отъ земли струящійся привѣтъ

Въ объятія могучаго захвата, —

Немолчный шумъ рѣчного переката

И дремлющей тайги неуловимый бредъ...

Голубая водная дорога.

Лиловато-желтые пески.

Ровный берегъ. Кости носорога.

Рядъ слѣдовъ. Густые тальники.

 

Сводъ небесъ привѣтливо раздвинутъ.

Серпъ луны алѣетъ за косой...

Кверху дномъ челнокъ нашъ опрокинутъ.

Сохнетъ неводъ длинной полосой.

 

День прошелъ въ работѣ оживленной,

Непрерывной съ ранняго утра;

И теперь — толпою утомленной—

Мы сошлись у яркаго костра.

 

Мокро платье. Руки серебрятся

Отъ пластинокъ рыбьей чешуи,

А въ глазахъ отзывчиво искрятся

Водяныя гибкія струи...

 

Шумъ и говоръ, эхомъ повторяясь,

Въ смутномъ гулѣ слышатся опять...

Вечерѣетъ... Пламя, извиваясь,

Заставляетъ тѣни трепетать...

 

Кто-то пѣсню тихо напѣваетъ,

Кто-то черепъ лося приволокъ.

Въ ароматномъ парѣ закипаетъ

Надъ огнемъ желѣзный котелокъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Тишина... На шкурахъ волосатыхъ

Мы лежимъ, съ истомой не борясь.

Подъ луной — въ движеніяхъ крылатыхъ

Облаковъ причудливая вязь...

 

Легкій сонъ спускается на вѣжды.

Думы кроетъ нѣги пелена.

Уплываютъ грезы и надежды...

Тишина... покой и тишина...

 

Вилюйскъ.

Два шара багрово-пурпурныхъ

Стремятся сойтись для сліянья

Въ медлительномъ, встрѣчномъ движеньи

Къ незыблемой грани воды;

Одинъ — изъ предѣловъ лазурныхъ,

Дарующій жизни сіянье,

Другой — лишь его отраженье

Въ хрустальности влажной среды.

 

Но оба лучисты, какъ боги,

И сходны, какъ кровные братья,

Поющіе гимны хваленья

Предъ дарственнымъ ликомъ огня...

Сошлись, наконецъ, ихъ дороги,

Сомкнулись привѣтно объятья;

Спаялись багряныя звенья,

Священное пламя храня.

 

Въ чертѣ горизонта опальной

Оранжевый дискъ засвѣтился,

Реальный въ одной половинѣ,

Но цѣльный для взоровъ мечты;

И таетъ, сжимаясь печально,

И въ синія нѣдра спустился

Навстрѣчу подводной пустынѣ,

Уснувшей въ когтяхъ темноты...

 

Мөнкере.

Холодный вѣтеръ. Бушуетъ Лена,

Вздымая гребни огромныхъ волнъ,

Сверкаютъ брызги, взлетаетъ пѣна,

И влажный воздухъ движенья полнъ...

 

Тревожны чайки; кружатъ въ смятеньи;

Въ ихъ крикахъ слышенъ приходъ бѣды;

Какъ снѣгъ, блистаетъ ихъ оперенье

Надъ раздробленнымъ стекломъ воды...

 

Валы мутнѣютъ зеленымъ гнѣвомъ,

Спѣшатъ родиться и умирать;

Но, возникая съ глухимъ напѣвомъ,

Надъ ними мчится другая рать...

 

Катятся волны съ шумящимъ плескомъ,

Взрывая лоно сѣдой рѣки;

А въ крикѣ чаекъ безумно-рѣзкомъ

Звучитъ обида и вопль тоски...

 

Киссюръ на Ленѣ.

Высокіе песчаные къ водѣ сбѣгаютъ склоны,

Ихъ ярко краситъ вечеромъ багровый солнца ликъ;

Средь валуновъ на отмели синѣютъ халцедоны,

Чернѣетъ ониксъ траурный, алѣетъ сердоликъ...

 

Шумитъ рѣка могучая. Въ разливѣ водъ кристальныхъ

Растутъ и расплываются волнистые круги.

На фонѣ тучъ опаловыхъ, задумчиво-печальныхъ

Виднѣется узорная кайма глухой тайги...

 

Часы пробили медленно на старой колокольнѣ...

Я жду тебя за городомъ — у кладбища — давно.

Здѣсь тихо и торжественно, здѣсь дышится привольнѣй,

Одно къ другому вяжется волшебныхъ думъ звено.

 

Мнѣ чудится, мнѣ кажется, что въ радостномъ сближеньи

Летимъ надъ гладью водною мы къ сторонѣ родной;

Летимъ мы, словно лебеди, — и наши отраженья

Купаются въ прозрачности подъ острою луной.

 

И ночь передосенняя обвила насъ прохладой,

Бодрящими призывами звучитъ и манитъ даль;

Озёра серебристыя полны нѣмой отрадой,

И звѣзды, звѣзды яркія искрятся, какъ хрусталь...

 

Сплетаются фантазіей узорчатыя ткани

Изъ нитей вдохновенія и золота мечты...

Но кто тамъ выдѣляется на голубомъ экранѣ

Изящнымъ, нѣжнымъ абрисомъ? О, Найля, это ты!...

 

Вилюйскъ.

Какъ бубенъ священный шамана,

Повисла на небѣ луна...

Надъ озеромъ хлопья тумана.

Вода холодна и темна...

 

Мой конь отдыхаетъ на волѣ,

Забывъ утомительный день,

И бродитъ въ болотистомъ полѣ

Его удлиненная тѣнь.

 

Ему не страшны прнвидѣнья:

Онъ съ духами въ мирѣ - мой конь.

А я, затаивъ опасенья,

Сижу и смотрю на огонь.

 

Въ какой-то тревожной печали

Волнуется пламя костра...

Обрѣзаны сумракомъ дали.

Не близко еще до утра...

 

Таинственно въ звѣздныхъ просторахъ

Сіяетъ волшебникъ Чолбонъ...

Въ осокѣ молитвенный шорохъ

И въ травахъ томительный стонъ.

 

Полночные духи взлетаютъ

Изъ топкихъ зеленыхъ болотъ,

Несутся, кружатся, мелькаютъ,

Впадая въ нѣмой хороводъ.

 

Зловѣщи ихъ бѣлыя пятна...

Тоска охватила меня.

Творя заклинанья невнятно,

Спѣшу осѣдлать я коня...

 

Колышется грудь бадарана,

Грозя чернотой зыбуна.

Какъ бубенъ священный шамана,

Повисла на небѣ луна.

Въ странѣ отдаленной, угрюмой, затерянной

Я помню кладбище унылое, бѣдное;

Надъ нимъ опрокинулось скорбное, блѣдное,

Холодное небо окраины сѣверной...

 

Тамъ желтыя сосны, морозомъ разбитыя;

Бугры незамѣтные; могилы безкрестныя,

Гдѣ рядомъ лежатъ — никому неизвѣстные —

Изгнанники юга, чужими зарытые.

 

Ихъ трупы не тлѣютъ со дня погребенія,

Въ промерзлыхъ слояхъ неизмѣнно-сохранные.

И мнится, что будутъ лежать они странные,

Пока не придетъ свѣтлый часъ Обновленія.

 

Тогда, успокоясь за родину милую,

Для счастья потомками ихъ возрожденную,

Они обоймутся землей охлажденною,

Навѣкъ примирясь со своею могилою..

 

Якутскъ.

Хмурое, сѣрое небо въ тоскѣ.

Въ бурыхъ откосахъ угрюмая тѣнь;

Тамъ, за утесомъ на желтомъ пескѣ

Смертью настигнутый — бѣлый олень.

 

Черные вороны возлѣ него.

Черные вороны жадно сидятъ...

Близится грозное ихъ торжество,

Мраченъ упорный, пронзающій взглядъ.

 

Хриплаго карканья слышится звукъ;

Старшая птица сигналъ подаетъ;

Черными крыльями кроется вдругъ

Тѣло оленя, — и пиръ настаетъ...

 

Хмурое, сѣрое небо въ тоскѣ.

Вѣтеръ свирѣпо по скаламъ бѣжитъ.

Тамъ, за утесомъ, на взрытомъ пескѣ

Остовъ оленя, бѣлѣя, лежить..

 

Хоронко на Ленѣ.

Здѣсь мало знакомыхъ растеній,

Цвѣтовъ ароматныхъ здѣсь нѣтъ.

Узлы сѣроватыхъ сплетеній

Косятся угрюмо на свѣтъ.

 

Какія-то страшныя травы,

Какъ змѣи, ползутъ межъ камней,

Желтѣя отъ сонной отравы

Къ зимѣ отпадающихъ дней.

 

И только покровъ необъятный

Лишайниковъ блѣдныхъ и мховъ

Раскинулся сѣтью захватной,

Всходя до границъ ледниковъ...

 

Гдѣ пади глубокія вьются, —

Съ высотъ продолжая свой бѣгъ

Ручьи по уклонамъ несутся;

Въ ихъ ложахъ — нетающій снѣгъ.

 

Вершины вздымаются къ тучамъ,

И — сумрачныхъ скалъ ветеранъ —

Идетъ горделиво по кручамъ

Выносливый горный баранъ...

 

Здѣсь коротко знойное лѣто,

Суровая долга зима;

Но волны полярнаго свѣта

Таитъ охлажденная тьма.

 

И въ бархатной безднѣ лазури

Взамѣнъ незакатнаго дня

Возникнутъ магнитныя бури

Съ волшебною пляской огня.

 

Подъ куполомъ звѣзднаго трона

Въ игрѣ многоцвѣтныхъ лучей

Алмазная вспыхнетъ корона —

Мечта непрерывныхъ ночей.

 

Взлетятъ упоительно-смѣлы —

Въ движеніи быстрыхъ рѣсницъ —

Огромныя красныя стрѣлы

Средь ярко-зеленыхъ зарницъ.

 

И пламя, безсмѣнно рождаясь,

Дойдетъ до предѣловъ земныхъ

И будетъ горѣть, отражаясь

На скатахъ вершинъ ледяныхъ...

Моя дорогая собака, моя Намана дорогая,

Тебѣ посвящаю я пѣсню, унылую пѣсню тоски,

И пусть по воздушнымъ пространствамъ несется она, убѣгая

Въ страну, орошенную Леной, на берегъ великой рѣки.

 

Я здѣсь, разлученный съ тобою, хожу одинокій на волѣ,

Но воли не вижу и чахну подъ кровлей желѣзныхъ листовъ,

И мнѣ вспоминается поле, якутское дикое поле,

Гдѣ рыскали въ бѣгѣ безпечномъ мы въ заросляхъ травъ и цвѣтовъ.

 

Предъ взоромъ проносится лѣто — и въ горныхъ ущельяхъ скитанье,

Извивы ключей минеральныхъ и мощныя залежи рудъ;

Осенняя наша охота — и въ дебряхъ лѣсистыхъ блужденье,

Гдѣ носятся духи-абасы и дикіе звѣри ревутъ.

 

Я помню такъ ярко, такъ живо твою по дорогѣ охрану,

Твое благородное сердце, отзывчивость нѣжной души,

Когда, далеко отъ жилища, мою зализала ты рану

И зорко меня сторожила въ безлюдной таёжной глуши.

 

Я помню безсонныя ночи, когда исхудалое тѣло

Дрожало въ холодной лачугѣ, гдѣ не было искры огня,

Ты съ лаской въ глазахъ подходила и теплымъ дыханіемъ грѣла

Озябшія блѣдныя руки, собой закрывая меня...

 

Теперь, въ отдаленьи жестокомъ, ты помнишь-ли стараго друга,

Принявшаго вмѣстѣ съ тобою судьбы перемѣнной дары,

Дѣлившаго братски и горе, и часъ золотого досуга

И жесткое хвойное ложе подъ сѣнью древесной коры?..

 

Ты помнишь-ли путь до Олёкмы отъ водъ Кемпендяя соленыхъ

Въ безснѣжную зимнюю пору, губившую нашихъ коней,

Сверканіе звѣздъ полуночныхъ и льдовъ синевато-зеленыхъ

Нависшія дикія глыбы среди оголенныхъ камней?

 

Озёръ закрѣпленныя воды, безмѣрную ширь бадарана,

Пахучій, печальный багульникъ, березъ низкорослыхъ кусты

И ржанье коней утомленныхъ, и радостный шумъ каравана

При видѣ искристаго дыма трубы одинокой юрты?..

 

Ты помнишь-ли рыжія сосны, мохнатыя черныя ели

И лиственницъ стройныхъ колонны въ величьи могучей красы,

Лѣсныя змѣистыя троны, куда не доходятъ метели,

Медвѣдемъ разрытую почву и слѣдъ осторожной лисы?

 

Стада тонконогихъ оленей, сохатаго скорбныя очи,

Крикъ филина вечеромъ темнымъ, тяжелый полётъ глухаря;

Зловѣщія лунныя тѣни, и странные шорохи ночи

И гребень туманной вершины, гдѣ утромъ вставала заря!..

 

Моя бѣлоснѣжная лайка, моя Намана дорогая,

Я вѣрю, — мы встрѣтимся снова въ далекомъ якутскомъ краю,

Узнаешь ты стараго друга и, радостно воя и лая,

Въ стремительномъ, бурномъ восторгѣ на шею метнешься мою.

 

Томскъ.

Надъ рѣкой извилистой странно-онѣмѣлые

Грезятъ лики бѣлые

Соляныхъ столбовъ.

Лунной ночью кажется, будто привидѣнія

Вышли для радѣнія,

Бросивъ сонъ гробовъ.

 

Снѣга нѣтъ, а холодно... Дни такіе ясные.

Сохнутъ склоны красные,

И на ихъ корѣ

Возникаютъ выцвѣты—чешуи пушистыя,

Крапины бугристыя.

Глины—въ серебрѣ!

 

Средь распадка узкаго мохъ ползучій въ инеѣ.

Небо блѣдно-синее

Ждетъ гонцовъ зимы...

На далекомъ западѣ — въ четкихъ завершеніяхъ,

Плавныхъ округленіяхъ

Горы и холмы...

 

Надъ ольхой увядшею ель груститъ зеленая.

Мчитъ рѣка соленая

Мягкую шугу.

Лось на отмель выбѣжалъ, чутко озирается —

И опять скрывается

Въ тихую тайгу.

 

Тамъ хранятъ молчаніе великаны хвойные,

Важные, спокойные

Лиственницъ прямыхъ —

И глядятъ вершинами на утесы бѣлые,

Словно посѣдѣлые

Въ нимбѣ грезъ нѣмыхъ.

 

Кысылъ-Тусъ на р. Кемпендяй.

Это — вовсе не ночь! Это — вдумчивый день,

Углубленный въ себя, заострившій свой внутренній взглядъ...

Величавыя ели свою темносинюю тѣнь

Положили на снѣгъ и вершинами въ небо глядятъ.

 

Тамъ вверху милліоны искрящихся глазъ

Въ безпокойно-подвижномъ, но тихомъ дрожаньи рѣсницъ

Ускоряютъ неслышно размѣренный полночи часъ,

И въ минутахъ короткихъ всё явственнѣй бѣгъ колесницъ...

 

Затаенную пѣсню янтарной луны

Грани снѣжныхъ пластинокъ вбираютъ въ холодной игрѣ,

И безликіе, робкіе, блѣдно-тревожные сны

Зацѣпились за корни сосны на песчаномъ бугрѣ.

 

Вѣтеръ скрылъ за горами живую струю,

Но ведутъ разговоръ въ перелѣскѣ сѣдые кусты...

Нѣтъ! не Ночь опустила гнетущую руку свою,

Это День отрицаетъ смертельность ночной темноты!..

 

Эльгяй на Вилюѣ.

Бѣлое поле. Бѣлая даль.

Въ блѣдной лазури облако бѣлое.

Лѣсъ оголённый. Солнце несмѣлое.

Шелестъ могильный. Холодъ. Печаль...

 

Млечная мглистость. Скользкіе льды.

Слитыхъ кристалловъ хлопья летучіе.

Злобной метели иглы колючія.

Лисьи, оленьи, волчьи слѣды...

 

Гладкія скалы. Гулъ глубины.

Бѣлою глыбой ель наклоненная.

Ласковость влаги въ землѣ усыпленная.

Ликъ охлажденной, желтой луны...

 

Жиганскъ.

Близъ Ледовитаго сѣдого океана

Въ Колымскомъ краѣ есть горячіе ключи.

Зимой красуется надъ ними шлемъ тумана,

А выше - сполоховъ чеканятся мечи.

 

Безжизненно кругомъ въ пустынѣ охлажденной,

Лежатъ холмы снѣговъ, синѣя въ темнотѣ;

И только изрѣдка звѣздой освобожденной

Промчится метеоръ въ полночной высотѣ.

 

Но, въ почвѣ ледяной дорогу пролагая,

Попрежнему ключи, какъ въ лѣтній день, бурлятъ

И, влажной теплотой снѣга уничтожая,

Потоки водъ живыхъ въ расщелинахъ струятъ.

 

Подъ пологомъ густымъ клубящагося пара

Ихъ рокотъ говоритъ окрестной тишинѣ

О неусыпности гигантскаго пожара

Въ недосягаемой подземной глубинѣ...

 

Мой братъ — поэтъ! Въ толпѣ холодной и безстрастной

Борись, чтобъ не угасъ костеръ твоей души,

И пусть пылаетъ онъ мятежный и прекрасный

Средь мрака пошлости и въ мертвенной тиши.

 

Пусть трепетный родникъ святого вдохновенья

Въ твоей груди кипитъ, волнуется и бьётъ.

Иди, иди впередъ въ лучистости стремленья

И разрушай сердца сковавшій лёдъ.

Три солнца сегодня на небѣ,

Но холодно въ сердцѣ моемъ:

Оно не согрѣто любовью,

Ея животворнымъ огнемъ.

 

Иду я въ наскучившій городъ,

Гдѣ хмурые люди живутъ,

Гдѣ снова меня ожидаетъ

Безцѣльный, нерадостный трудъ.

 

Томительно тянутся глади

Засыпанныхъ снѣгомъ полей...

И грустно, и горько и больно

Душѣ сиротливой моей...

 

Я понялъ послѣднею ночью,

Какъ ты отъ меня далека; —

И жадно ко мнѣ прилетѣла

Голодная птица — тоска...

 

Молчалъ я, съ тобой разставаясь,

Молчала, прощаясь, и ты;

Но мысли, мнѣ стягивалъ холодъ

Щемящей, нѣмой пустоты.

 

А ты равнодушно смотрѣла

На милый потерянный югъ,

Гдѣ ярко горѣли три солнца,

Въ одинъ заключенныя кругъ.

 

И къ нимъ и ко мнѣ безучастна,

Ждала ты врага моего.

Ушелъ отъ тебя навсегда я,

Ушелъ, не сказавъ ничего...

 

... Три солнца объемлетъ на небѣ

Одно свѣтовое кольцо.

А стужа стѣсняетъ дыханье

И щиплетъ морозомъ лицо.

 

Хруститъ подъ ногами сердито

Блестящаго снѣга броня;

И воронъ съ унылой березы

Угрюмо глядитъ на меня.

 

Сѣдѣетъ, какъ кружево, иней

На черномъ, упругомъ крылѣ...

Три солнца сегодня на небѣ,

Но холодъ царитъ на землѣ.

 

Три солнца сегодня на небѣ,

Но холодъ гнѣздится въ груди,

И мрака ночей одинокихъ

Съ тоскою я жду впереди.

 

С. Марха подъ Якутскомъ.

Ѣду я... Дремота вязкой лѣни

Обняла усталыя мечты...

Бѣлый снѣгъ, и бѣлые олени

И за нартой бѣлыя черты...

 

Стихъ разгулъ серебряной мятели,

Улеглись поднятые снѣга;

Изъ-подъ бѣлой бархатной постели

Кажетъ кустъ вѣтвистые рога.

 

Бѣлой тундры бѣлая царица

Стушевала ямы и бугры

И теперь далёко веселится

Снѣгомётомъ бѣшеной игры...

 

Но сквозь паръ, висящій надъ равниной,

Тщетно взоръ пытается пройти;

Горизонтъ окутанъ паутиной.

Затерялись бѣлые пути.

 

Скрыто небо мглистой пеленою,

И подъ нимъ, спокойствіе суля,

Всё бѣгутъ пологою стѣною

Бѣлыя, унылыя поля...

 

Утомились бѣдные олени;

Подожди, угрюмый проводникъ!

Затекли усталыя колѣни,

Бѣлый пёсъ къ ногамъ моимъ приникъ...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Вечерѣетъ... Въ цвѣтъ ультрамарина

Силуеты красятся тѣней;

И растетъ жемчужная равнина.

И растетъ нѣмая высь надъ ней.

 

Таетъ флёръ морознаго тумана.

Сонмы звѣздъ — въ безсмертной наготѣ.

Ярокъ свѣтъ лучей Альдебарана,

Альтаиръ — въ спокойной красотѣ.

 

На душѣ вскипаетъ бодрость снова,

Ловитъ вѣсть изъ синей глубины:

Всѣ снѣжинки бѣлаго покрова

Со звѣздами неба срощены.

 

Ихъ огни разсѣяли тревогу;

Не робѣй, олень передовой!

Мы найдемъ желанную дорогу

Въ бѣлизнѣ пустыни снѣговой.

 

Знаки тропъ, закрытыхъ бѣлымъ пухомъ,

Намъ поможетъ въ полночи найти

Рядъ костровъ, зажженныхъ Мудрымъ Духомъ

Въ блѣдномъ дымѣ Млечнаго Пути...

Отъ стараго гетто оторвана ты

Для новаго, долгаго плѣна

Въ странѣ, гдѣ молчитъ вѣковая тайга,

Гдѣ дремлетъ застывшая Лена.

 

Но даже и здѣсь — у черты роковой

Нѣмого полярнаго круга —

Сіяютъ попрежнему очи твои,

Какъ звѣзды далекаго юга.

 

Въ нихъ теплится ласка, лучится привѣтъ

Иному, чужому народу,

Сокрывшему въ бѣлыхъ сыпучихъ снѣгахъ

Угрюмую скорбь и невзгоду..

 

Ты слышишь гортанную, странную рѣчь

И въ смыслъ ея чутко вникаешь —

И сердцемъ отзывчивымъ, съ болью въ груди,

Тоску якута постигаешь.

 

Негаснущей силы источникъ живой

Въ тебѣ, какъ и прежде, таится;

Ты можешь трудиться безъ отдыха дни,

А ночью за братьевъ молиться.

 

Безстрастные годы пройдутъ чередой

И въ вѣчность глубокую канутъ.

Но въ юной душѣ не потухнутъ мечты,

И жизни цвѣты не завянутъ...

 

Отъ стараго гетто оторвана ты

Для новаго, долгаго плѣна

Въ странѣ, гдѣ шумитъ подъ бураномъ тайга,

Гдѣ льдомъ оковался Лена.

 

Булунъ.

Оплывшія свѣчи и блѣдныя лица.

Прикованный къ шахматамъ взглядъ.

А въ окна сіяніе ночи струится,

Узоры на стеклахъ горятъ...

 

Короткіе возгласы. Сжатые звуки.

Морщинисты хмурые лбы.

А въ небѣ вздымаются красныя руки,

Пурпурные ходятъ столбы.

 

Колеблется въ складкахъ лиловыхъ завѣса,

Но скрытыя тайны хранитъ.

Призывно мерцанье свѣтилъ Геркулеса.

О вѣчности Лира звенитъ...

 

Живетъ безграничное небо надъ нами,

Огнями и блескомъ живетъ;

А мы оградились глухими стѣнами,

Гдѣ мутная скука плыветъ.

 

Потухшіе взоры и дрёмныя рѣчи.

Усталость въ біеньи сердецъ.

И въ сизомъ дыму догорѣвшія свѣчи

Предчувствуютъ близкій конецъ.

 

Вилюйскъ.

Моя любовь сегодня полнолунна,

Медлительна, ласкающе-ясна...

Колдующая ночь — молитвенно безшумна.

Дыханіе земли пьётъ круглая луна.

 

Ложится свѣтъ скользящій, синеватый

На изморозь, одѣвшую кусты.

Усталые снѣга, какъ хлопья бѣлой ваты,

И тѣни рѣзкія — внушительно густы...

 

Моя любовь истомно онѣмѣла

Въ гармоніи съ дремотной тишиной,

Въ ней нѣга и покой сомкнулись безъ раздѣла,

Вѣнчанные владычицей луной...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

 

Минула ночь. Сокрыла преисподня

И плавность думъ и синіе лучи.

Моя любовь — ярка и солнечна сегодня,

Мои глаза разбойно-горячи!

 

Шуршащій шумъ проснувшейся капели

Дробитъ молчанье бѣлыхъ покрывалъ.

Безоблачна лазурь всемірной колыбели,

И льдяный сталактитъ играетъ, какъ опалъ...

 

Моя любовь - искриста и порывна,

Стихійно жгуча, радостно вольна;

Морознымъ свѣтлымъ днёмъ въ ней солнце неизбывно,

А ночью—отъ него возженная луна!..

1.

 

За устьемъ широкимъ Вилюя,

Гдѣ важная, гордая Лена

Прохладныя, свѣтлыя воды

Несетъ къ Океану сѣдому,

Гдѣ горъ Верхоянскихъ отроги

На лоно ея заглядѣлись

И медленно къ небу возносятъ

Залитыя солнцемъ короны,

Я видѣлъ однажды подвижный,

Пловучій, таинственный островъ.

 

2.

 

Онъ плылъ, увлекаемый силой

Теченья рѣки полноводной,

Къ чужимъ, неизвѣданнымъ далямъ

Въ бѣгучихъ струяхъ уносился...

А я по скалистымъ обрывамъ

Высокаго берега Лены

Тропами кабаргъ и косулей

Спѣшилъ, его ходъ упреждая,

И взоромъ плѣненнымъ и жаднымъ

Слѣдилъ за прекраснымъ видѣньемъ.

 

3.

 

На немъ шевелилась густая

Щетина деревъ многолѣтнихъ.

Росли въ безпорядкѣ картинномъ

Осины, березы и сосны;

Рябина узорной одеждой

Касалась до ели колючей;

Упружились лиственницъ мачты,

Кудрявыя ивы шумѣли...

И островъ кругомъ обходила

Каемка травы изумрудной.

 

4.

 

Восторгомъ зрачки расширялись.

Я взоромъ смотрѣлъ окрыленнымъ —

И видѣлъ серьезнаго дятла,

Долбящаго стволъ методично,

Дроздовъ гомонливую стаю

И юркую, рыжую бѣлку.

Шиповникъ пунцовымъ нарядомъ

Шмелей привлекалъ опыленныхъ.

Межъ пестрыхъ цвѣтовъ махаоны

Въ кокетливыхъ взлётахъ порхали...

 

5.

 

Внезапно мнѣ путь преградила

Глубокая прорѣзь ущелья,

Гдѣ, мшистые камни цѣлуя,

Потокъ рокоталъ, извиваясь...

Я всталъ надъ открытою падью:

Крутыя, отвѣсныя стѣны

Мѣшали мнѣ книзу спуститься.

А островъ — тѣмъ временемъ — плавно

По глади лазурной и зыбкой

Унесся на сѣверъ далекій...

 

6.

 

Въ тоскующихъ думахъ возникли

Звенящею цѣпью вопросы:

Откуда тотъ островъ?.. Куда онъ

Стремится по прихоти вѣтра, —

Влюбленнаго въ дикую Лену, —

Въ союзѣ съ рѣчными струями,

Бѣгущими такъ неустанно?..

И долго ли плавать онъ будетъ

Въ просторѣ разлившейся влаги,

Подъ небомъ Якутскаго края?...

 

7.

 

Быть можетъ, онъ врѣжется скоро

Подводнымъ своимъ основаньемъ

Въ безплодную, сѣрую отмель

И здѣсь, утвердившись упорно,

Корнями кустовъ и деревьевъ

Глубоко въ пески проникая,

Онъ станетъ навѣки недвижнымъ

И будетъ расти, зеленѣя,

Давая пріютъ острогрудымъ

Челнамъ якутовъ — рыболововъ...

 

8.

 

А можетъ быть, страшная буря,

Проснувшись въ грозовую полночь

У грани полярнаго круга,

ІІодъемля несчётныя груди

Рѣки разъяренно-могучей,

Разрушитъ въ ликующей злобѣ

Зеленый, привѣтливый островъ,

Погубитъ его населенье

И трупы деревъ оголённыхъ

Стихійною силой размечетъ...

 

9.

 

Но можетъ быть, онъ невозбранно

Достигнетъ до ленскаго устья

И выйдетъ въ безмѣрныя шири

Нетронутыхъ водъ Океана,

Гдѣ розовыхъ чаекъ миражи,

Скользя надъ прозрачною плёнкой,

Пугаютъ тревожную рыбу;

Гдѣ айсберговъ сине-зеленыхъ

Выходятъ нѣмыя громады

Изъ бездны студенаго моря...

 

10.

 

И сдавленный льдинами островъ

Повѣдаетъ имъ — непорочнымъ —

О пышныхъ долинахъ Алдана,

Иль шумныхъ порогахъ Вилюя,

О гордой красавицѣ Ленѣ,

Увлекшей его на скитанья...

И медленно гибнуть онъ будетъ

Подъ взглядами льдовъ равнодушныхъ,

Безстрастныхъ, холодныхъ, спокойныхъ,

Таящихъ безмолвіе Смерти...

 

11.

 

Такъ думалъ я, сидя на камнѣ.

Къ закату приблизилось солнце.

А островъ пловучій, скрываясь

Въ пыли золотой горизонта,

Утратилъ свои очертанья

И темнымъ пятномъ растворялся

Въ померкнувшихъ сѣверныхъ даляхъ...

И, взглядомъ его провожая,

Я думалъ о скорбныхъ блужданьяхъ

Души одиноко-грустящей...

(OCR: Аристарх Северин)