Из дневника Г.А. Попова

Интересное мы время переживаем... (из дневниковых записей) 

В выдержках из дневниковых записей сохранены стиль и орфография автора. 

Интересное мы время переживаем. Рушится все — устои, традиции, религия и т.д. Все, что прежде казалось прочным, непоколебимым — теперь идет, как говорят, насмарку. В этом всеразрушающем вихре есть своя особая прелесть — новизна, неожиданность... С другой стороны — “старые кумиры”, низвергнутые с высоты прежнего положения, кажутся жалкими, бессильными и... беспомощными. Развенчанные временем, они удивительно поражают своей беспочвенностью, убожеством. Я оставил Томск 16 августа 1914 г. и ехал по направлению к Казани. Поезда шли с большими запаздываниями и всегда переполненные. У всех пассажиров одно: война с ее ужасными последствиями! Война... как-то не верилось, что мы теперь живем в эпоху великих мировых событий, когда происходит грандиозная катастрофа. На станциях, разъездах... везде солдаты, охраняющие дорогу. Встречаются военные поезда. Длинной цепью растянулся такой поезд и медленно движется туда, на запад... в окнах, на площадках кругом солдаты в защитных формах. В товарных вагонах громоздится артиллерия и из под чехлов грозно выглядывают дула пушек и пулеметов. Все это создает особую атмосферу. У всех на устах: этот коварный немец, вызвавший нас на войну. Общее желание: побить немца и — война до конца! Я ехал в студенческом вагоне, отведенном специально для учащихся любезными комендантами — офицерами станции. На всех полках и местах учащиеся. Кого-то нет! Универсанты, технологи, ветеринары, инженеры, курсисты и я, академик. Во время пути — разговоры и разговоры без конца. Приходилось выдерживать атаку посторонней публики, которая, ища места, часто заглядывала и в наш вагон. Были курьезы. Так, “курсистка” вечером, проверяя места, вдруг видит, что в нашем вагоне преспокойно посиживает старушка, крестьянка. Обращается к ней и говорит, что это вагон для студентов и курсисток. Бабушка, не долго думая, и ответила: “Я тоже курсистка!” Сколько было от этого хохоту. Конечно, оставили эту “курсистку” в покое. Наконец, Казань. Беру извозчика и качу в Академию. Всматриваюсь в город и как будто он немного изменился. У дверей казенок и трактиров уже не видно пьяных... публика идет деловито, спеша. Часто встречались запасные, под предводительством дядек... Въезжаю свою “alma mater”. Отдаю дежурному О. Феофану отпускной билет. На его вопрос о настроении в Сибири я его утешаю, что там все хорошо, мобилизация прошла спокойно. Сообщил о слухах, что по Сибирской дороге, возможно, провезут японцев. Оказывается, они здесь циркулировали. Студентов было мало и из вновь приезжих с каникул я оказался первым. Зато шла страдная экзаменационная пора... Везде видны с книжками в руках вновь поступающие. Виделся со своим земляком Костей Пр-ым, который приехал волонтером. Через несколько дней я записался в студенческую дружину по перевозке раненых из вагонов в транспорт. Наша обязанность состояла в том, чтобы к приходу поезда быть на вокзале и там, если будут раненые, переносить их. В дружине состояли также мои земляки: Коля Семенов и Олесов. С Колей был в магазине Жданова, где взяли материи на повязки-знаки Красного Креста. С нас за это ничего не взяли, мотивируя, что это такое дело, за что и стыдно брать. Перевязку сшила мне Лара (курсистка). Итак, я дружинник! Раза три по утрам приходилось ездить на вокзал, но, к сожалению, не удавалось исполнить свои обязанности — не приходил поезд с ранеными. И мы, неудовлетворенные, возвращались по домам. После 1 сентября начали уже съезжаться из каникул. Обычные встречи и бесконечные разговоры о впечатлениях. А их так много! Война давала неисчерпаемый материал. Из всего этого только одно было — вся Русь встала на защиту себя, народ слит с правительством... нет внутренних разногласий и все помыслы и желания направлены на общее дело. Приезжие с разных уголков нашего отечества — Тамбова, Рязани, Сибири, Архангельска, Крыма ... все в один голос подтверждали общий патриотический подъем. Даже и те, которые были известны у нас как “скептики” — преобразились. Нет уже нудных слов, нет нытья, нет жалоб... на нашу русскую беспросветность... А как преобразилась Казань! Город, с первых же начинаний правительства о запрещении продажи вина, постановил навсегда прекратить у себя продажу спиртных напитков. Закрылись монопольки, пивные и трактиры... по улицам нет совсем пьяных... в хронике происшествий уже меньше материалу. Работают только кинематограф и театры. Хорошее и отрадное впечатление производит трезвая жизнь. Это отразилось и на нашей Академии. Бывало, встречи, проводы, праздники... всегда сопровождались обильными возлияниями Бахусу... бывали и просто любители, которые чуть не каждый день потребляли. А теперь ничего этого. Студенты даже стыдятся предложить выпивку. Вместо всего этого повысился интерес к газетам и журналам. Пустовавшая прежде читальня теперь битком набита студентами. Все читают и занимаются. В нумерах тихо и спокойно. Не слышно больше уже пьяных песен с пьяными словами. Вместо этого нередко по вечерам из нумеров доносится стройное пение. Преобладают патриотические песни и гимны “Боже, царя храни”, “Братья славяне” и др. Начались лекции. Первая из них была прочитана в первой аудитории профессором священником Писаревым на тему “Повод и причины современной войны”. Прекрасная лекция произвела большое впечатление. После слов лектора “Слава русскому царю, слава храброму воинству и вечная память павшим героям” вся аудитория восторженно наградила лектора аплодисментами и исполнила гимны “Боже, царя храни” и “Спаси Господи”. По предложению профессора, была тут же спета “вечная память” погибшим на поле славы. На другой день во время лекций вдруг в Академию является толпа манифестантов — студентов-ветеринаров с флагами и портретами Государя. Войдя в средний коридор, все исполнили гимны и “Спаси Господи”. Потом обратились к нам со словами “Товарищи, идемте на улицу, к Университету”. Захватив портреты Государя и флаги, мы все с пением гимнов направились по Грузинской улице. Манифестация остановилась у здания Высших Женских курсов, где к нам с портретами Государя присоединились и курсистки. Эта огромная толпа студентов с пением направилась медленно по Грузинской улице. Раздавались крики: “Да здравствуют Россия, Франция, Англия и др. союзники... долой швабов!”. Около Воскресенской и Грузинской церквей были исполнены: “Спаси Господи” и “вечная память” павшим и “многие лета” союзным армиям. По тротуарам стояла большая толпа народу и смотрела на эту редкую манифестацию студентов. При пении гимнов публика снимала шапку... встречные военные отдавали честь, а если встречались солдаты, то они отдавали честь с ружьями. Когда манифестация подошла к Университету, то ее встретили студенты с пением “Гаудеамус”. Один из универсантов произнес речь о славном переживаемом моменте. Соединившись все вместе, мы направились по Воскресенской улице к крепости. Над толпой было море флагов и колыхающихся портретов. Было так красиво и величественно! У многих на глазах были слезы... плакала и публика, стоявшая на панели... Редко, очень редко бывают такие моменты! У памятника Императора Александра II манифестация остановилась. Студенты-ораторы выступали и говорили о великом значении настоящего объединения; выражали готовность положить жизнь свою за целость Великой России, за веру и царя! Из наших говорил студент III курса Рубинов. Войдя в крепость, манифестация направилась к губернаторскому дворцу. Проходя мимо военного училища, манифестанты приветствовали криками “Ура!” юнкеров, которые из окон махали нам платками, но выйти не могли по причине занятий. Подошли к дворцу. На балкон вышел губернатор Боярский и приветствовал манифестантов-студентов, так как и сам он “бывший” студент. Ораторы-студенты охарактеризовали пред губернатором данный момент как нашу готовность положить жизнь свою за отечество и просили его повергнуть к стопам Императора и правительствам союзных государств чувства беспредельной радости по поводу призыва студентов и готовности сражаться в рядах героических армий. Губернатор обещал немедленно исполнить эту просьбу. Пропев гимны, манифестация обратно пошла по Воскресенской улице, здесь нас встретили семинаристы с флагами и присоединились к нам. До позднего вечера улицы Казани были свидетелями грандиозной студенческой манифестации.

Последний год в Казани

Уже давала себя чувствовать. Недостаток предметов первой необходимости. От патриотизма первых дней не осталось и следа. Население было подавлено. Война принимала затяжной характер. Уже о “Берлине” не мечтали. Мобилизация коснулась старших возрастов — ратников ополчения. Правительство явно не доверяло стране. В одно время казанские студенты, под руководством профессора Завадовского, изъявили желание работать в военных мастерских по изготовлению снарядов. Сперва разрешили, а потом запретили. Побоялись, по-видимому, доверять студентам. Вместо этого привлекли к работам военнопленных. Пленные больше заслуживали доверие, чем свои студенты. Умные головы! Ясно, что наши снаряды иногда на позициях не разрывались. Казань кишела пленными и ...своими ранеными. Повсюду лазареты — по учреждениям, учебным заведениям и т.д. Пленные чувствовали себя недурно. Между прочим, в Казань был прислан весь офицерский гарнизон австрийской крепости Перемышль. Упитанные и элегантные немецкие “лейтенанты” и прочие открыто разгуливали по городу, флиртовали, амурничали с “прекрасным полом”. Наши “патриотки” расточали им свои нежности, оправдываясь, что и они, мол, герои... А свои, доподлинные герои, “серая скотинка”, лежала в лазаретах, часто в забвении, никто к ним не приходил. Можно было часто видеть по улицам группы раненых под предводительством сестры милосердия, — в костылях, перевязках и т.д. А рядом австрийский лейтенант в под-ручку с обожательницей “героев”. В одно время поднялся ропот. Указывали на неприличие такого поведения. В газетах появились хлесткие стихи. Но дело шло обычным порядком... В Казань направили беженцев из Западных губерний — малороссов и поляков. В 1916 году я принял активное участие в организации устройства беженцев. Под руководством профессора Женских курсов Клепцова сорганизовалась студенческая группа по оказанию помощи беженцам. Жуткая картина. Им отвели места на Арском поле, вблизи Академии. Люди, побросав все, потянулись в неведомые края. Стоял сентябрь. Сырой, холодный. Помещений не хватало. И вот часть беженцев жила под открытым небом, на своих телегах. Тут все: старики, женщины, дети... Холод. Работали, не покладая рук. Отыскивали помещения, устраивали на работу, кормили. Ежедневно раздавали порции хлеба, сахара, обеда и проч. Благодаря польской организации, поляки-беженцы почти все были устроены скоро, одеты и обуты. А наши “хохлы” в большинстве и в октябре жили под открытым небом. Ропот вполне естественный. Не раз слышал “видно, польская вера лучше нашей”. Намек на то, что польская организация работала при участии местного ксендза. Были и отчаянные минуты. Видел, что некоторые беженцы стали посылать на “заработки” своих дочерей. Благо, около артиллерийские казармы. Беженская волна увеличивалась, эвакуировались целые учебные заведения. Так, например, в Казани устроился какой-то Виленский техникум. Я весь отдался этой работе. Нас было мало. Работал активно, так что в одном из №№ местной газеты упомянули о моей работе среди беженцев. Стали прислушиваться к общественным мнениям. С трибуны Государственной Думы заговорили о “безответственных лицах”. По стране пронесся вопрос П.Н.Милюкова “что это — измена или глупость?” Наконец, выстрел в Югославском особняке... Распутин. Заговорили смелее. 

Февральские дни 1917 г. 

В то время, как в Петрограде разыгрывались события, Казань как будто притихла. Масса еще не знала. Иду по Воскресение и читаю объявление, призывающее к спокойствию от имени Министра путей сообщения... новая фамилия, не из кабинета Протопопова. Что такое? Прихожу к землякам. Гадаем. Наконец, прибежал наш земляк, студент медик Коля Семенов и сообщил слово “революция”. На Воскресение разъезжают казаки, кое-где разгоняют столпившихся. Инцидентов нет. Утро. У нас в Академии объявление, призывающее всех студентов Казани сегодня явиться в Университет по поводу “происходящих событий”. Конечно, пошли все. Улицы обычны, ничего похожего на “революцию”. Пришли. Большая Университетская аудитория полна студенческой массой. Реет красное знамя. Тишина. Вдруг на эстраде появляется профессор (фамилии не помню). Торжественно провозглашает: “Дорогие друзья, царизм пал. Образовалось Временное Правительство. Поздравляю Вас с грядущей свободой!”.

Гром аплодисментов. Далее ничего не помню. Ораторы один за другим появляются на эстраде. Страстные речи. Пение революционных песен. Сорганизовались партии. Выступают представители каждой из них. Разошлись спокойно. Уличных шествий не было. События пошли в лихорадочном темпе. Образовался в Казани Студенческий Совет, объединивший все высшие учебные заведения города. Я получил мандат от Совета на право давать народу и солдатам разъяснения по поводу происходящих событий. Несколько раз выступал в казармах. Был делегирован на митинг в Паратские судостроительные заводы, недалеко от Казани, на Волге. Нам дали вагон. Было настрое. Остановились у инженера и распорядились на утро приготовить помещение для митинга. Последний прошел удачно. Главным образом разъясняли происходившие события. Вечером вернулись в Казань. Академические занятия пошли с перебоями. Студенчество было захлестнуто революцией. Экзамены прошли вяло. Лишь соблюдалась форма. Я кончил курс и получил звание “кандидата богословия”. Куда определиться? Потянуло в родную Сибирь. 1 мая 1917 года с некоторыми студентами-сибиряками направился в Сибирь. Ехали по Волге на пароходе до Самары, а оттуда по железной дороге. Путевые впечатления были сильные. Страна волновалась. Революция пробила огромную брешь в народном сознании. Образовалась пустота и каждый, по своему разумению, вкладывал свое содержание в эту пустоту. Кто вздыхал о царе, были и противники, ждали Учредительного собрания. Сорганизовались политические партии. На путях можно было достать литературу всех оттенков. Пришлось воочию видеть развал транспорта. Армия хлынула по домам и заполнила собой все: вагоны, пароходы и т.д. Мало кто платил за проезд, особенно военные. Все классы были заполнены солдатами, возвращающимися с позиций. Многие дезертировали. У них основной мотив: “Буде! Повоевали и айда домой... вали на первые места, сгоняй публику... довольно... отлежались в окопах, теперь наш черед”. На этой почве происходили дикие сцены. Выбрасывались частные пассажиры и места занимались солдатами. К сожалению, многое бесцельно ломалось, изгаживалось. Часто приходилось слышать — “Бей, ребята!” Было жутко. Чувствовалась непроглядная темнота. Ломали “народное достояние”, не ведая, что все это нужно обновленной стране, которая страшно нуждалась во многом. Мы ехали спокойно, так как к студентам относились с уважением. Доехали до Иркутска. Здесь я чуть было не застрял. Меня назначили преподавателем литературы в Женском Духовном училище. Меня же стало манить родной Якутск. Иркутск тоже кипел в своем котле. Здесь уже стали говорить о большевиках. Они дали о себе знать в июльские дни в Петрограде. Об этом заговорили все. Чувствовалась схватка между Временным Правительством и большевиками. Социал-революционная и другая пресса стали их освещать захватчиками, посягателями на Учредительное Собрание и др. Передавались “ужасные” факты. Заговорили о пломбированном вагоне Ленина. Стала распространяться версия о контакте большевиков с немцами, о измене союзникам и т.д. Кумиром дня был Керенский. Соц. революционеры доминировали. Подал заявление об уходе из Духовного училища и поехал в Якутск. Вот Жигалово. Только что из Якутска пришел пароход. Вижу знакомые лица. Бросилась в глаза колоритная фигура колбасника Буткевича. Разговорились. Около него пожилой интеллигентный человек, с которым Буткевич был довольно фамильярен. Спрашиваю — кто? Оказывается, бывший Якутский губернатор Витте. Сброшенный февральской революцией, теперь он ехал частным лицом. Доставщиком его — Буткевич.

В Усть-Куте встретил возвращающихся на родину бывших политссыльных, принимавших участие в февральских днях в Якутске. Между ними запомнил Перкона. Вот я и в родном Якутске. Остановился у своего дяди В.И.Попова. К учебному году получил назначение преподавателем русского языка и литературы в Епархиальном Женском училище. Стал приглядываться к политической физиономии Якутска. Здесь социал-революционеры преобладали. Учительство начальных школ в большинстве были социал-революционеры. Социал-демократов и большевиков было меньше. И тут, конечно, происходила борьба партий. Вглядываясь в эту обстановку бурлящей жизни, я пришел к неутешительным выводам. Доминировали партийные интересы. Наблюдался своеобразный карьеризм. Каждому хотелось “жирненького местечка”. Шла борьба за власть. Все говорили от имени и именем народа, а последний с изумлением созерцал происходящее, часто не понимая смысла в окружающем. Мало, по-видимому, думали об общем благе, реальных мероприятиях, вопросах текущего строительства. Жили отдаленными идеями: спорили, ругались, поносили друг друга. Обострялась борьба социал-революционеров с большевиками. Социалисты стали врагами друг друга. На меня, участника 1905 года, это действовало удручающе. Где же идеал — братства, равенства и свободы?! Стала чувствоваться враждебность к интеллигенции, кстати и не кстати, стали пришпиливать кличку “буржуя” ко всем инакомыслящим. Темная масса, мало разбирающаяся в событиях, этого “буржуя” представляла чем-то кровожадным. Достаточно было не угодить кому-либо, и вас обзывали “буржуем”. Куда идти? Здесь у меня созрела мысль войти в кадетскую (к-д) организацию. Умеренные требования этой партии, учет реального и, наконец, наличие в рядах к-д мыслящей интеллигенции, как будто располагали всех тех, кто был ошеломлен бурным потоком совершающихся событий. Тогда я мыслил, что необходимо довести страну до Учредительного Собрания — полновластного хозяина государства. Мне казалось, что перед волей Учредительного Собрания должны смолкнуть партийные распри, отдельные интересы и т.д. С другой стороны, ведь шла война. Наша разруха была только на руку неприятелю и изменой союзникам. Таким образом, всероссийский шквал толкнул меня в ряды к-д. Якутская организация к-д была крайне незначительной. Да и по качеству не важной. Полезли сюда все те, кто в свое время имел мало общего с идеями к-д партии. По-видимому, и потому, что правее к-д не находилось организации. Кто же был? Тут купец Аверенский, исправник Рындин, скопцы с “тугими карманами”. В общем “публика”. Но были и те, которые по духу близки к “народной свободе”, это — учителя С.И.Алексеев, В.К. Семчевский, служащий М.П. Николаев, Н.М. Чагин. Пожалуй, вот и все. Еще забыл врача П.М.Бушкова. Не могу считать к-д присяжный поверенный. Д.Д. Никифоровского. Это чиновник до мозга костей, притом очень друживший с местными коммерсантами. Позднее вошел в организацию Управляющий Госбанком А.А. Златлустовский. Вот эта-то небольшая группа интеллигенции образовала к-д организацию. Я, конечно, не из таких “неприятных” попутчиков, как Аверенский, Рындин и др. От них скорее веяло черносотенством. Подошли выборы в Учредительное Собрание. Зашевелились все партии. Наша организация выставила кандидатуру Д.А.Кочнева, общественного деятеля Иркутской губернии и Забайкалья, к-д, бывшего якутянина, присяжного поверенного. Стали издавать свою газету “Народная свобода”. Участились предвыборные митинги. На некоторых выступали мы: Алексеев, Николаев, Гусев и я. Иногда и Никифоровский. Последний частенько пересаливал “сенсациями”, что, конечно, недопустимо. Я его обрывал. К этому же периоду относится организация в Якутске “Союза Православных христиан”, чисто церковного, не преследующего никаких политических целей. Я был председателем Союза. Союз просуществовал недолго. Качественно оздоровить Якутское духовенство и мирян оказалось непосильной задачей. Погрязшие в интригах, пересудах и т.д., представители Якутского духовенства оказались крайне не благодатной почвой для созидательной работы. Здесь царит местничество. Видные представители духовных фамилий, например, Охлопковы, Винокуровы всю свою жизнь борются за власть, за первенствующее положение. Бывшие крупные консисторские воротилы, они, конечно, не могли примириться с положениями “революционной демократии”, хотя бы на поприще церковном. Колоритной фигурой представителя своеобразного типа Якутского духовенства является священник Александр Феодос Охлопков. Вид у него, прямо-таки аввакумовский. Рыжеват, с нависшими бровями, лохматой бородой. Глаза быстро бегающие. Голос металлический, неприятный. Ему дали прозвище “Зуд”. И действительно, везде он “зудит” — спорит, сутяжничает и т.д. Другим представителем этой своеобразной категории был священник Федот Г. Сивцев, якут. Маленький, юркий человек. Очень суетливый. Везде хочет играть роль. Не чужд честолюбия. Любит политиканствовать. Слывет, скорее, хочет прослыть, либеральным. Противоположность им — протоиерей. Михаил Охлопков, высокий, сухой, чопорный протоиерей “консисторского типа”. Формализм — его душа. Остальные “бати” — люди малозаметные. Все это “семинарская” публика, напуганная революцией, скорее, вывихнутая революцией. Церковное обновление такая публика воспринимала туго. Крепко бродила старая закваска. Союз, долженствующий работать на новых, прогрессивных началах, с такой категорией членов, конечно, очутился в тупике. Дело ограничивалось лекциями, концертами. Кое-где по приходам скопом записывались в Союз. Рьяно работали там батюшки. По приезде в Якутию в 1919 году епископа Софрония дело Союза оживилось. Епископ Софроний — личность незаурядная. Бывший инспектор и ректор Иркутской Семинарии, он и там был популярен. Хороший проповедник, он и в своей жизни хотел явить образ современного епископа — чуждого партийных взглядов. На мой взгляд, он был искренним человеком, хотел именно служить в полном смысле этого слова. Конечно, “мир его не принял”. Интриганствующее духовенство не годилось ему в помощники. Постепенно я охладел к Союзным делам. Убедился, что в такой среде работа бесполезна. Деловые заседания сопровождались выпадами личного свойства. Буквально “цапались” на каждом заседании. Итак, я постепенно забросил Союз. Жаль, что Н.Н.Москвин, идеальная, симпатичная личность, все еще верит в эту среду, в эту “иссохшую смоковницу”. Но, блажен, кто верует! В политическом отношении наступили любопытные дни. Октябрьский переворот 1917 года был не принят в Якутии. Образовался Областной Совет, где заправилами были социал-революционеры и федералисты (якуты). Во главе Областного Совета был социал-революционер Попов В.В., якутянин, бывший преподаватель Духовной Семинарии. Человек он был узко партийный. Общие задачи для него были чужды. Период Областного Совета можно характеризовать как борьбу социал-революционеров с социал-демократами, особенно с большевиками. Социалисты двух партий сделались непримиримыми врагами. Социал-демократы прочно укрепились в Продовольственном Комитете (Олейников, Эренбург, Андриевич и др.). Дело дошло до того, что Областной Совет засадил в тюрьму социал-демократов. Это явилось сигналом для протеста служащих Казначейства, Почты и др. “Военными силами” Областного Совета руководил капитан Бондалетов, офицер царской армии, бывший якутский начальник местной команды. Выявил себя ярым сторонником социал-революционеров, что, конечно, со стороны было весьма сомнительно. Разыгрывал из себя “Наполеона”, произносил речи, грозил, хитрил и т.д. При содействии Земства была организована национальная милиция (из якутов), которую прозвали в городе “дикой дивизией”. Социал-революционные заправилы во всю обрабатывали эту “военную силу”. Начальником милиции был Д. Клингов (с-р.), там же работали К. Медницкий, И. Ожигов (с-р.). Городское самоуправление находилось в руках также социал-революционеров (голова Панкратьев). В общем, Якутск представлял собою “вотчину” с-р. Чувствовалось, что партийные интересы стояли выше государственных и общественных. Шла борьба за власть и первенство.

И в этом были все “средства” хороши. Перепуганный обыватель ничего не понимал. Он только был в страхе за свое благополучие и боялся, чтобы в драке не попало ему — третьему. Однажды присутствовал на любопытном собрании городских домовладельцев, которые в кино Приютова обсуждали создавшееся положение. Курьезное выступление домовладельца А.П. Бочковского, бывшего преподавателя Духовной Семинарии, абсурдное на первый взгляд, было, пожалуй, понятным с обывательской точки зрения. Он внес предложение, чтобы с-р и с-д “немного отступя от города”, дали бой между собой и чья сторона победит, пусть и властвует. Так рассуждал обыватель. Нам, мол, совершенно нет дела, какой социалист управляет. Безразлично. Лишь бы было гарантировано спокойствие. В конце концов, было решено послать делегацию в Областной Совет для получения информации от властей о создавшемся положении. Председатель Областного Совета Попов В. В. принял депутацию, но “начальнически” буквально накричал. Уверял, что все спокойно, силы Областного Совета достаточно велики, чтобы сломить немедленно всякое выступление. Когда депутация намекнула ему о том, что возможна советская военная экспедиция в Якутск, Попов буквально рассвирепел. “Это — бредни, слухи! Мы никогда не допустим большевиков в Якутск!” Начало 1918 года было весьма тревожно. Областной Совет ни с чем не считался. Вражда обострялась. Происходили столкновения и скандалы. Областной “милиции” с молодежью. Областной Совет уверял и информировал, что Советская власть не прочна, вот-вот она падет. В газете помешались сенсации. В такой атмосфере работать было немыслимо, где все сводилось к личным счетам. Всякая критика оценивалась, как “большевистская”. В одно время они и нас прозвали “большевистствующие кадеты”. Город абсолютно не знал, что творится за пределами Якутска. Что за власть в Сибири, Европейской России? Во всем этом здесь мало разбирались. Во всяком случае, были уверены, что гроза надвигается, что-то должно разрядиться... весна. От душного и пыльного города публика перекочевала на “Сергелях”. Началась дачная жизнь. Никто ничего не предполагал, а гроза уже была за спиной. В один из июньских дней отряд красногвардейцев под начальством Рыдзинского открыл совершенно неожиданно пальбу у осенней пристани. Началось наступление красных на Якутск. Областной Совет буквально оказался пойманным врасплох — “храбрый” капитан Бондалетов не имел ничего лучшего, как удрать с “главными” силами по Вилюйской дороге и укрепиться в 60 — 70 верстах на речке Кемкэмэ. Предварительно якуты-милиционеры были расставлены на постах, с приказанием держаться. Началась пальба. Впервые на улицах города затрещал пулемет и бухал бомболет. Оставшиеся на постах силы Областного Совета довольно стойко отбивались, особенно на колокольнях (Преображенской церкви). Всю ночь шла пальба. К утру город был занят красными. Обыватель был смертельно перепуган, ведь пришли страшные большевики, о которых так много ужасного сообщалось в газете. И что же? К великому удивлению горожан, никаких эксцессов не было. Наоборот, водворилась дисциплина. Правда, были обыски, аресты... Но ничего страшного не произошло. Водворилась Советская власть. В бывшем здании Окружного Суда, теперь Дом Советов, был расположен Военно-революционный Штаб. Началась советизация Якутска. Заведующим отделом Народного Образования был Аммосов М.К.. Помню один курьезный случай. Был у Аммосова по какому-то делу. Вижу, является Лебедев С.Н., и.д. ректора Семинарии в красной блузе. Вслушиваюсь. Идет разговор о Духовной Семинарии. Лебедев доказывает “демократический” характер Семинарии. Дело оказывается в следующем. Директор Учительской Семинарии В.П.Васильевский, воспользовавшись тем, что теперь у власти часть его бывших питомцев, решил поднять вопрос о передаче Духовной Семинарии Учительской Семинарии. Этим и объясняется визит Лебедева в красной блузе, по видимому, для вящего доказательства своей революционности. Интеллигенция и служащие по отношению к новой власти заняли выжидательную позицию. Так сказать, присматривались — что дальше будет. Больно уж было все ново. Заправилы Областного Совета скрывались в горах и лесах (Соловьев, Попов и др.) Капитан Бондалетов, укрепившись на Кемкэмэ, попался красным без всякого боя. Обходными путями красные зашли в тыл Бондалетовской “крепости” и без сопротивления захватили всех. Рассказывают, что Бондалетов проявил большое малодушие, чуть не плакал, молил, упрашивал и проч. Его водворили в тюрьму. Председателем Совдепа был Ершов С. (меньшевик). По его инициативе в помещении Реального Училища были собраны педагоги и другие представители интеллигенции по вопросу об условиях работы последних с Советской властью. Со стороны собрания были выдвинуты требования: восстановление свобод, амнистия заключенным и т.д. Ершов находил требования в настоящий момент неприемлемыми. Так и кончилось ничем. Из собрания я пошел провожать С.И.Алексеева, который жил на Сергеляхе. Около бактериологической лаборатории мы подверглись обстрелу со стороны неизвестных, которые, по видимому, палили в нас со стороны перелеска Никольской церкви. Алексеев пошел дальше, а я вернулся в город и зашел в Штаб, где заявил дежурному о случившемся. Там ответили, что, вероятно, стреляют белогвардейцы, скрывающиеся в лесу. Этот случай так и остался невыясненным. Период Советской власти продолжался недолго. В Сибирь двигались чехо-словаки. Якутск об этом не знал. В августе месяце 1918 года мы уже стали замечать тревожное состояние в рядах якутских красных. В один день красные эвакуировались из города, затем снова вошли в город. Наконец, произошла новая эвакуация красных из Якутска, вниз по Лене. Небольшой момент город оставался совершенно без властей. Случайно проходя мимо милиции (теперь Главсуд), я заметил хозяйничанье каких-то темных личностей. Уносили обстановку, зеркала и проч. Вечером сверху вступил в город белый отряд поручика Гордеева. Он состоял из олекминцев и, кажется, там же сорганизовался. Между прочим, Гордеев, как мне потом передавали, сын пирожника “Минутки”, который торговал ими когда-то в Духовной Семинарии. Гордеев сделался героем дня. Его отряд произвел на меня странное впечатление. Прежде всего, он был малочисленный, слабо вооружен и состоял из самой разношерстной компании. Сравнив с красными, я пришел к заключению, что “гордеевцы” слишком слабы. По слухам, красные преувеличивали силы Гордеева, чем и можно объяснить их отступление. Тут, конечно, могло воздействовать и другое обстоятельство. Гордеев посылал грозные телеграммы “о немедленной сдаче, без всякого промедления” и т.д. Это, по-видимому, подействовало панически. С другой стороны, красные, вероятно, были осведомлены о Сибирском движении и, по всей вероятности, считали бесполезным вступать в борьбу. Впоследствии вышло так, что они оказались правы. Через несколько дней в Якутск пришел довольно сильный Красильниковский отряд. Продефилировав по улицам города, отряд вечером ушел обратно. В отряде, как я заметил, было много студентов. Были и кавказцы в своих черкесках. С приходом Гордеева началась вторая полоса истории гражданской войны в Якутии. Он сам, т.е. Гордеев, пробыл в Якутске недолго. Уехал, кажется, с высланными из Якутска большевиками. Между прочим, в этот период работала следственная комиссия. Туда попали представители учреждений и организаций (к-д не было). Во главе стоял преподаватель Реального училища И.И.Павлов. Были и другие преподаватели (Соболев А.Ф.), от Земства — Н.Н.Грибановский (научный работник). Такой состав следственной комиссии обеспечивал законность действий. Попади туда другие элементы, более воинственные, — неминуемо явились бы крайние меры по отношению к большевикам. Впоследствии И.И.Павлов мне передавал, с каким трудом удавалось ему охладить требования Гордеева в отношении репрессивных мер к большевикам. Боясь единоличных выступлений, комиссия постаралась выслать из пределов Якутска арестованных совработников, иначе последним могло грозить худшее, помимо следственной комиссии. Последняя не могла быть гарантированной от вторжения в тюрьму гордеевцев для расправы над большевиками. Говорят, со стороны отряда раздавались голоса против “подозрительной гуманности” следственной комиссии. Дальше началась эпоха Сибирского Правительства, так называемого “Колчаковского Правительства” (в Омске). Чувствовался возврат к прежнему. Шла война с Советской Россией. Во главе Области был поставлен Управляющий. Им был назначен Соловьев В.Н. (с-р). Шли мобилизации. Начальником гарнизона был назначен из Иркутска капитан Каменский. В дальнейшем здесь установилась власть Омска (Колчак), которая продолжалась до 1.12.1919 года. В этот период я был преподавателем Духовной Семинарии (гражданской истории), Женской гимназии и Епархиального училища (литература и русский язык). К-д организация, хотя официально и существовала, но ничем фактически себя не проявляла. Будущее было темно. Куда мы идем? Ясно тогда не представляли. Да и сам Омск для нас был неопределенным. Творилось, по нашему мнению, что-то двойственное. Либеральничанье было осторожное. Объясняли все это войною. Военные круги, в своем большинстве, отмежевывались от какой-либо политики. Хозяйственная часть перешла в руки Областного Земства. От Правительства были Уполномоченные: от Министерства просвещения — Бауман, Продовольствия — Браиловский (последний, говорят, какой-то авантюрист). Рынок значительно оживился. Появились торговые фирмы. Якутск в период Омского Правительства жил несколько спокойно, скорее, старался быть спокойным. С фронта шли малоутешительные вести. Учащались мобилизации. Наконец, была объявлена мобилизация интеллигенции. Пошли почти все преподаватели и учащаяся молодежь. Я, как преподаватель Женских учебных заведений, получил отсрочку до конца учебного года. Затем был призван и назначен писцом канцелярии начгара. Погон и кокарды не надел, хотя мне приказывали. Отбоярился. Иначе приходилось бы вытягиваться на улицах перед начальством. “Солдатскую” лямку пришлось тянуть не долго. К осени преподавателей демобилизовали. Я вернулся к учебным заведениям. В ночь на 1 декабря 1919 года совершенно неожиданно был произведен советский переворот в Якутске. Подпольная организация местных большевиков вела работу среди Якутского гарнизона и, при содействии арестованных местных совработников, захватила власть. Кровопролития не было. Офицеры были арестованы, часть убежала. На другой день была уже власть Военно-Революционного Штаба, во главе с Гладуковым. Более активные представители колчаковской власти в Якутске были арестованы. В скором времени и Омск пал. Вся Сибирь, за исключением Дальнего Востока, стала Советской, Часть арестованных была по приговору Ревштаба расстреляна: Управляющий Областью Соловьев, начгар Каменский, бывший городской голова Юшманов, купец Кондаков, офицеры — Расторгуев, Сухонин — всего 13 человек. 

Летом 1920 года приехали из центра Сов. работники, в большинстве местные — М.К. Аммосов и др. Не оставляя педагогической работы, я с момента Соввласти в Якутии перешел на краеведческую работу. Интересы местного изучения края захватили широкие круги культурных работников. Я занял место заведующего п/отд. Исследований при Отделе народного Образования. С тех пор и до настоящего времени все свои силы отдал на местное краеведение. Всецело перешел на культурную работу. При крайне неблагоприятных условиях тогдашней обстановки, особенно в экономическом отношении, местные краеведы упорно принялись за новую работу, весьма нужную и благодарную. В 1920 году по командировке ездил в Олекминский округ для обозрения исторических архивов. Пробыл там лето. Архивы, в большинстве случаев, заброшенные. Некоторые в амбарах, где их мочит дождь. В общем, заботы о них очень мало. В 1921 году, вследствие сообщений Заведущего Вилюйским Отделом Народного образования С.Н.Донского (младшего) о найденном в м. Мосакы якобы целом мамонте, что подтверждалось и сообщениями начальника экспедиции Пархоменко, якутским п/отдел. Исследований, после сношения с Сибирским п/отд. Исследований. была предпринята экспедиция под моим начальством с прикомандированными научными сотрудниками: И.И. Павловым (естественник) и Е.Д. Стреловым (археолог). С первым Вилюйским пароходом мы выехали и вернулись в конце августа. Озеро Мосакы (?) расположено в глухом месте Сунтарского района. Поездка была не легкая. К сожалению, наши труды и издержки не увенчались успехом. Целого мамонта не было. Обнаружены были лишь остатки. Между прочим, удалось извлечь череп с вложенными бивнями, что, по словам Павлова, является редким случаем, так как до сих пор обнаруженные черепа были отдельно от бивней. Было только жаль, что Вилюйский окр. отдел Народного образования не послушался нас и не произвел тщательных предварительных исследований Мосакских остатков. Были на Кемпяндяе. Видели лечебный курорт, который тогда имел весьма жалкий вид. Юрта, сарай — вот оборудование курорта в 1921 году. Тем не менее, больных было немало. Лечились под руководством врача А.Г.Потапова (мой земляк по Казани). Приехали обратно по маршруту: Сунтар — Нюя — Якутск. Осенью 1921 года я женился на учительнице М.Я.Никитиной, моей невесте с 1913 года. Свадьба была скромная, если только ее можно так назвать. Я и она были против всяких церемоний и потому вышло весьма просто и скромно. Венчались в Никольской церкви, скромный ужин в кругу близких родных и только. Своей семейной жизнью я зажил в доме своей тетушки Н.М.Поповой. Здесь, в январе месяце у меня родился первенец — дочка Агуся (Агния). В моей же квартире помещалась канцелярия п/отдела Исследований. Весною мы перешли к папаше моей Маруси — Я.И.Никитину и жили до лета. 1921 год для Якутии оказался несчастным.

Вспыхнуло повстанчество, охватившее почти всех якутов, за исключением Олекминского округа. Были жуткие моменты. Город буквально находился в осаде. Кругом сновали повстанцы-якуты. Мирный житель также немало переживал от военного положения. Около Табаги в засаде был убит известный красный партизан Каландаришвили, шедший с отрядом на выручку Якутску. С приездом Байкалова, военного руководителя красных частей, произошел перелом в пользу Советской власти. 

По материалам издания Илин