ЧЕРЕЗ ТАЙГУ И ТУНДРУ 
Мы выехали из Верхоянска шестнадцатого июля в 8 часов вечера. Наша часть экспедиции состояла из меня. Севастьянова, переводчика, двух казаков и двух ямщиков. Ехали мы вдоль Яны, все время держась северо-восточного направления. По обе стороны реки расстилались зеленые луга. Трава была уже скошена и сложена якутами в большие круглые стога. Но скоро исчезли и эти последние признаки человеческого жилья. Нас снова окружал бесконечный лес, среди ветвей которого ветер пел свою однообразную таежную песню. Едущий впереди меня якут мурлычит однотонную песенку. Ритм ее совершенно совпадает с шагом лошади. Взъерошенные якутские лошади любят эту музыку и, навострив уши, рысцой бегут по узкой дороге. В якутских песнях говорится о лесных людях и русалках, о великанах и карликах, о суровом холоде северной ночи и о зеленых лугах таежной речки. Солнце уже начало вставать над темной стеной леса, когда мы сделали, наконец, короткую остановку у ручья. Скоро запылал костер и зашумела вода в котле. Едкий дым защищал нас от комаров. Удобно сидя на седле, прислоненном к высокой сосне, я, не снимая с головы сетки, прихлебывал горячий чай. И вдруг совсем близко от меня, почти касаясь моего лица, прошумело в воздухе какое-то серое тело и опустилось на дерево, надо мною. Это была белка-летяга. Отдыхая на сосне и чувствуя себя в полной безопасности, она с любопытством разглядывала нас своими черными глазками. Эти хорошенькие грызуны имеют мягкую серебристо-серую шкурку. Встречаются они в тайге довольно часто. Как все сумеречные животные, они ищут себе пищу ранним утром и поздним вечером. С помощью летательной перепонки между передними и задними лапками они перелетают с вершины одного дерева к подножию другого. После этого летяги с быстротой молнии снова взбираются вверх по стволу. После двухдневного путешествия мы добрались до жилища одного богатого якута. Он принял нас чрезвычайно гостеприимно и, хорошо говоря по-русски, рассказал нам много интересного. 

Кроме семидесяти лошадей и трехсот коров ему принадлежало еще шестьсот пятьдесят северных оленей. В настоящее время они паслись, под присмотром тунгусов, в Тасхаяктахских горах. У него имелись три теплых хлева и пристроенная к юрте кладовая. Здесь, в кладовой, он с гордостью открыл предо мной свои сундуки. Они были наполнены великолепными мужскими и женскими меховыми кафтанами, праздничными одеждами, чепраками и упряжью. Все это было разукрашено серебром. Он обладал огромным количеством пестрых меховых ковров, резных коробочек, шкатулок, сделанных из березовой коры, и тому подобных пещей. Этот кулак-якут позволил мне заглянуть даже в кассу, что явилось, конечно, знаком его боль¬шого доверия и в то же время хвастовством. В углу кладовой стоял огромный, потемневший от времени, сундук. Он был сделан из лиственницы. «Сейф» этот был сработан весьма солидно и украшен кованой якутской орнаментикой. На нем висели три тяжелых старинных замка. Кроме кованых серебряных блюд, кружек и разливных ложек он был заполнен еще кожаными мешками с деньгами. Количество их, во всяком случае, достигало нескольких тысяч. Я спросил якута, почему он хранит при себе свои богатства, а не держит их в банке — в городе? И получил довольно лукавый ответ: — У меня и так много заботы с пастухами, которым я поручаю свои стада. Постоянно приходится следить за тем, чтобы они не съедали слишком много молодых животных. Я рад и тому, что в моем сундуке деньги по крайней мере не убывают. Поручи я свои рубли чужому пастуху, я бы вечно опасался несчастия. В один прекрасным день мне, быть может, пришлось бы услышать, что все мое стадо съедено волками. Одна из дочерей нашего хозяина была невестой и собиралась вскоре переселиться к родителям своего жениха. Предварительно жених должен был уплатить за нее установленный заранее калым. Он состоял из десяти лошадей, шестидесяти северных оленей, двадцати четырех коров и 2500 рублей наличными деньгами. Жених был старшим сыном соседнего тайона. От имени своего отца он пригласил нас присутствовать на свадьбе, которая должна была совпасть с большим летним якутским праздником кумыса (ысах). По словам отца невесты, жениху уже давно было передано приданое его дочери. Стоимость его, по обычаю, равнялась половине стоимости уплаченного за невесту калыма. По обычаям якутов, приданое невесты считается собственностью отца жениха. После его смерти, вместе с прочим имуществом, оно переходит к сыну. Наоборот, личное имущество невесты остается собственностью молодой женщины.

Оно состоит обычно из праздничного мехового кафтана, одежды и более или менее богатого серебряного убора. Таким образом у якутов — в противоположность другим тюркским народам, к которым они принадлежат и этнологически и по сходству языка, — имеет место скорее взаимный обмен дарами, нежели настоящая покупка невесты. Своеобразной особенностью является и то, что жених имеет право отказаться от невесты или жены, причем отказ этот может иметь место уже много лет спустя после свадьбы. Причиной разрывов нередко является дурной характер избранницы или ее бесплодие. Последнее является, в особенности у богатых якутов, чрезвычайно частым поводом к прекращению брака. Возвращающаяся в отцовский дом невеста получает обратно приданое и личное свое имущество. Заплаченный женихом калым также переходит к отвергнутой невесте, что придаст ей большую цену в глазах других, более бедных женихов. Их прельщает еще и то. что за женщину, выходящую замуж вторично, приходится платить калым наполовину меньший, чем первоначальный. Дочь нашего хозяина баюкала в глубине юрты младенца. Следовательно, ею уже было выполнено то непременное условие, которое ее свекор ставил жене своего сына и наследника. «Стоянка» тайона, где должно было произойти свадебное пиршество, лежала по пути. Мы продвигались теперь через обширные труднопроходимые, болотистые области. Равнины эти открыты жестоким северным ураганам. Взор человека блуждает тут лишь по необозримым лиственницам. Только они и могут противостоять господствующим здесь морозам и ветрам и влачить более или менее жалкое существование. Чем ближе мы продвигались к северной границе леса, тем менее глубокой становилась корневая система деревьев, а сами они становились все более и более низкими и уродливыми. Ветер часто вырывает их с корнем, и эти поваленные ураганом лиственницы представляют своеобразную картину. В некоторых местах большие пространства заняты лежащими в хаотическом беспорядке деревьями. Иногда даже приходится делать большие обходы вокруг этого вывороченного с корнем бурелома. Почва покрыта здесь беспорядочно переплетающимися между собой корнями. Вечно мерзлая почва северной Сибири оттаивает летом лишь на 50—75 сантиметров в глубину. Поэтому дерево не в состоянии развить стержневые корни и ограничивается боковыми. Сеть этих корней обычно образует вокруг дерева почти правильный диск от трех до пяти метров в поперечнике. Диск этот, по произведенным мною наблюдениям, проникает в землю не глубже, чем на 50—70 сантиметров, т. е. как раз настолько, насколько здесь летом оттаивает почва. Понятно, что ветер легко вырывает из земли эти плохо укоренившиеся деревья. Тем не менее упорная лиственница поселяется даже в моховой тундре, где на больших пространствах не видно ни зверя, ни птицы.

Лошади осторожно ищут пути в этих топких, покрытых мхом, местах. Остановись хотя бы на одно мгновение, и они начинают медленно погружаться в трясину! Деревья влачат на этих трясинах еще более печальное, еще более кратковременное существование. Едва проникнув через моховой покров, корни попадают в ил, часто на значительную глубину покрывающий замерзшую землю. В таких случаях дерево отмирает, достигнув лишь очень небольшой величины. Так возникают необозримые лесные кладбища. Усеивающие их стволы погибших деревьев постепенно погружаются в тину. Побелевшие от воздуха и солнца обломки сучьев и ветвей напоминают части скелетов. Идя пешком по этому колеблющемуся под ногами моховому покрову, все время испытываешь такое ощущение, будто двигаешься по натянутому ковру. Не решаешься сделать ни единого твердого шага и непрерывно находишься в состоянии беспомощной неуверенности. Человек и животное с облегчением вздыхают, преодолев эти жуткие кладбища деревьев. По обе стороны опасной дороги путешественнику угрожают глубокие наполненные водой ямы. Их трудно заметить, так как поверхность воды покрыта тонким слоем светло-зеленых водорослей. Один неверный шаг — и лошадь вместе со своим всадником исчезают в трясине. Животные, так же как и человек, избегают этих топких тундр. Тунгусы и якуты убеждены в том, что князь ада, «тайон шайтан», обитает именно здесь. По их наивному верованию, он живет в своих обширных подземных покоях, скрытых от наших глаз этим коварным, колеблющимся моховым покровом. Почти все фантастические сказания якутов разыгрываются в этих страшных местах. В летнее время здесь массами встречаются дикие пчелы, осы и шмели, кружащиеся над тундровыми цветами. Они устраивают свои гнезда у самой дороги. Нашим лошадям нередко случалось наступить на осиное или пчелиное гнездо. Рассерженные насекомые тотчас же бросаются на виновницу разрушения их жилища и на других, следующих за ней лошадей. Ужаленные лошади становятся на дыбы, сбрасывают поклажу, а иногда и всадника, которых затем приходится соединенными усилиями извлекать из болота. 

У ЯКУТСКОГО «ТАЙОНА» 

 
Картина изменилась к лучшему лишь возле небольшой стекающей с Тасхаяктахских гор речки. Она протекала по широкой долине. Здесь, на болотистом лугу, нам повстречался очень своеобразный для летнего времени года экипаж. Это были запряженные быком... сани. Благодари мягкости земли якуты даже и летом пользуются этим способом передвижении. Мы приближались к тайон-кюлэ. стоянке якутского князя. На прибрежных лугах паслось множество коров и лошадей. Перед нами лежало якутское поселение со своими многочисленными юртами, обширными хлевами и кладовыми. Тайон уже знал о нашем прибытии и торжественно приветствовал нас у входа в юрту. Это был седовласый человек ярко-выраженного монгольского типа. Одет он был по-праздничному. Поверх голубой рубашки, из китайского шелка, был надет темно-красный, расшитый золотыми галунами, кафтан, «пожалованный царем».

На широком серебряном поясе висел охотничий нож, рукоятка и ножны которого были богато украшены серебром. Позже тайон рассказал мне, что этот нож передавался в их семье от отца к сыну в качестве фамильной драгоценности. Один из его предков получил его еще в 1746 году от русской царицы Елизаветы Петровны. Подданные тайона называли его князем. В пределах своего племени он обладал правом верховного судьи. Якутский губернатор должен был оказывать ему почетный прием. Юрты были по-праздничному разукрашены свежесрубленными березками и лиственницами. Даже к резным столбикам, к которым обычно привязывают лошадей, была прикреплена свежая зелень. Над входом в юрту тайона красовались большие гирлянды цветов. Тайон отвел нам почетное место под иконами. Внутренность юрты была, однако, не очень праздничной. Размеры помещения были, правда, больше, чем у других якутов, но убранство жилища ничем не отличалось от обычного. Для мужчин был поставлен тяжелый старинный стол, сделанный из древесины лиственницы. Вокруг стола помещались скамейки. В другом углу стояла точно такая же мебель, предназначенная для женщин и детей. Огромный камин с боковыми скамьями довершал убранство жилища. На его широком карнизе красовалось двенадцать сосудов для кумыса, начиная с самого маленького и кончая огромным, вмещавшим не менее пяти литров. Сам тайон поднес нам кумыс в одном из вы¬резанных из лиственницы кубков. Приготовляется он из перебродившего, охлажденного на льду лошадиного молока. На дворе шли приготовления к двойному празднеству. Всюду расставлялись столы и скамьи.

На лужайке очищалась и выравнивалась площадка для игр и танцев. У большого очага варили и жарили праздничные яства, так как ожидалось множество гостей. Стада тайона основательно уменьшились и этот день. Были убиты и три жеребенка — любимое блюдо якутов. В гигантском котле уже бурлил «саломат», — нечто вроде каши, приготовляемой из муки, топленого масла и воды. Девушки сносили в прохладные кладовые большие сосуды с кумысом. Здесь они переливали его в огромные кожаные бурдюки, вмещавшие литров по сто пятьдесят каждый. Стояли эти «кожаные бочки» в прохладных ямах, выложенных и прикрытых кусками льда. В ожидании торжества якуты уже целых две недели накапливали кобылье молоко. Теперь только я понял, почему на мордах жеребят были какие-то странные деревянные приспособления. Последние снабжены были остриями, которыми жеребята невольно кололи ни в чем неповинную мать. Только вечером, уже подоив кобыл, якуты освобождали законных владельцев молока от несуразных головных уборов. Наконец начали прибывать гости. Все они приезжали верхом. Распорядитель празднества сообщил князю о приближении жениха и невесты. Стоя у разукрашенных ворот своего двора, тайон принял их еще торжественнее, чем нас. Жених и невеста сошли с лошадей, низко кланяясь, приблизились к главе семьи и по очереди поцеловали ему руку. Жених приехал, согласно обычаю, на вороном коне, а невеста — на белом. Кафтан ее был сделан из ярко-красного сукна, опушен бобром подбит белкой и богато украшен золотой парчей. На голове была огромная медвежья шапка. Кафтан доходил до земли и заканчивался опушкой из меха белого оленя. На голубом шелковом платье невесты блистали пять серебряных обручей толщиной в палец. Они надевались через голову. Спереди от них спускались серебряные цепи, доходившие до массивного серебряного же пояса. Точно такие же цепи спускались и по спине невесты. Уши были украшены тяжелыми серьгами филигранной работы. На руках виднелись многочисленные кольца и браслеты. Этот серебряный убор невесты весил не менее шестнадцати фунтов. Бедняжка едва двигалась под его тяжестью. Мода уродует психику людей даже здесь, под полярным кругом! Лошадь невесты была уведена вместе с дру¬гими, и все направились к юрте тайона. Из нее вышла его единственная дочь и приветствовала невестку перед отцовской юртой. Одета она была так же великолепно, как и невеста. Поклон ее был холодно-торжественен. Возможно, что этого требовал якутский этикет; возможно и то, что ее не очень радовала женитьба брата, отныне подчинявшая ее, как незамужнюю, власти замужней невестки. Несмотря на свои девятнадцать лет, дочь тайона все еще медлила с вступлением в брак. Она уже успела отказать трем женихам, предложенным ей отцом.

У якутов, часто выдающих своих девушек замуж в возрасте 13—15 лет, такие великовозрастные невесты считаются редкостью. В эту ночь мы не знали покоя в отведенной для нас юрте, так как снаружи, до самого рассвета, кипела жизнь. Гости ели и пили. Количество их непрерывно увеличивалось. К утру собралось не менее полутораста человек, и только тогда начался настоящий праздник кумыса. К пылавшему костру подошел один из почетных гостей. Это был седовласый человек с лицом, сплошь покрытым морщинами. Глядя на восток и держа в руках бокал кумыса, он вознес благодарность «доброму и милостивому божеству». Затем, обратившись лицом к западу, старик промолвил формулу заклятия, обращенную к злому, приносящему несчастья духу. Речь его сопровождалась постепенным выливанием кумыса в пылавший перед ним огонь. Опустошив таким образом бокал, он передал его стоявшему за ним хозяину. Тот принял его с глубокими поклонами. Теперь принесли полные бокалы кумыса тайону и всем стоящим близ него. Вылив несколько капель в огонь и поклонившись на восток, они залпом осушили кубки. В продолжение этой церемонии остальные участники празднества молчали. Молодежь собиралась группами на площадке для игр. На парнях были надеты лишь короткие до колен замшевые штаны, завязывавшиеся над бедрами. Якуты надевают их прямо на голое тело. Игры начались борьбой. Все споры и недора¬зумения разрешались зрителями. За борьбой последовала игра «в слепого кота». Затем прыгали на одной ноге. Выбор ноги был свободен, но пробег нужно было сделать только на этой ноге. Наконец, особенно оживленно играли в горелки. Ловящий назывался соколом, а остальные одиннадцать игроков — утками. Число участников этой игры было ограничено двенадцатью. Во всех играх принимали участие только парни. Зрителями были старики, женщины, девушки и дети. Они живо следили за ходом игры, ободряли друзей и родственников, криками восторга отмечали победу. На лугу собрался хоровод девушек. Они медленно кружились с опущенными вдоль тела руками и вполголоса напевали однообразную песенку, окончив эту игру резкими криками и прыжками. Мужчины, как старые, так и моло¬дые, нимало не интересовались развлечением девушек. Зрителями были лишь дети и женщины. Между тем за столами уже тесно сидели пирующие. Женщины подносили все новые и новые горшки саломата и корзины дымящегося мяса. Кроме того, на всех столах было огромное количество вареной и жареной на вертеле рыбы, глухарей, диких гусей и уток. Подавали жареное в масле вымя коров, кобыл и северных оленей. Очень вкусными оказались приготовленные таким же образом оленьи и лосиные языки. В качестве избранного деликатеса хозяин собственноручно преподнес мне поджаренную на угольях ляжку жеребенка. Якуты были очень удивлены тем, что Севастьянов отказался от угощения. Но и мне, в свою очередь, также пришлось отклонить одно блюдо, которое я не решался испробовать. Это были смешанные с мелом и замороженные на льду сливки, к которым была в изобилии прибавлена брусника и... красная икра лосося. Меня глубоко поразило количество поглощаемой якутами пищи и питья. Снова и снова осушали гости гигантские сосуды с кумысом. Исчезали огромные, совершенно баснословные количества мяса. Один из гостей на моих глазах опустошил огромный деревянный горшок до краев наполненный золотистым от жира саломатом. Под конец он его начисто вылизал, причем его взъерошенная голова скрылась в посудине до самых ушей.

Настроение у обычно серьезных и неповоротливых якутов несколько поднялось и стало даже веселым. Но пьяных не было видно. Парни «смеха ради» утаскивали из-под носа соседей предназначавшиеся для них куски. Но в общем все держались сдержанно. Старикам подавали в первую очередь и уделяли им самые лучшие куски. Однако сам тайон и его ближайшие друзья казались мне не совсем трезвыми. Между ними вращался подозрительно маленький кумысный бокал, содержавший, вероятно, запрещенный «русский напиток» Тайон даже утратил теперь свойственную всем якутам память на числа. Когда наш переводчик спросил тайона, сколькими он обладает оленями, тот ответил, что их у него имеется несколько тысяч, но сколько именно — забыл. Я спросил тайона о том, когда отправится молодая пара обвенчаться у попа. Ответ был спокоен и добродушен. — Успеется! Малыш еще недостаточно окреп для того, чтобы ехать так далеко. Якуты обыкновенно соединяли венчания с крещением детей. Нередко приезжавшие к венцу крестили одновременно уже нескольких ребят. Тайон и некоторые другие участники празднества говорили по-русски. Они уверяли меня, что приготовление кумыса вынесено якутами еще из их среднеазиатской родины, вместе с единственными взятыми ими оттуда домашними животными— коровой и лошадью. Вся относящаяся к приготовлению кумыса посуда, праздник-кумыса, борьба и прочие праздничные игры имеют, по их словам, столь же древнее происхождение. Как ни интересен был праздник кумыса, нам все же приходилось двинуться в дальнейший путь. Лишь к одиннадцати часам утра мне с большим усилием удалось оторвать своих товарищей от пира. Один из ямщиков с трудом держался в седле.

Продолжение следует